- Сир, это безумие, чистое безумие! Ваша светлость, мы не можем и не должны отступаться; мы сами предложили переговоры, и мы должны договориться с герцогом Бургундским.
- Мы с ним договоримся, - сказала Жанна.
- Как же?
- Острием копья!
Все встали - все, в ком билось французское сердце, - и разразились бешеными рукоплесканиями, которые долго не смолкали. Было слышно, как Ла Гир рычал: "Острием копья! Клянусь Богом, славно сказано!" Король тоже встал, вынул меч, взял его за лезвие и протянул Жанне рукоятью вперед, говоря:
- Ну, видишь, король сдается, - бери его меч в Париж!
Снова раздались рукоплескания, и на этом кончился достопамятный военный совет, о котором сложилось столько легенд.
Глава XXXIX. Мы побеждаем, но король упрямится
Было уже за полночь, а предыдущий день выдался беспокойный и трудный, но Жанне все было нипочем, когда предстоял поход. Она и не подумала ложиться. Полководцы последовали за ней в помещение ее штаба, и она стала отдавать распоряжения, а они - тут же рассылать их в свои части. Гонцы галопом поскакали с ними по тихим улицам; вскоре к конскому топоту присоединились отдаленные звуки труб и треск барабанов - началась подготовка к походу; авангард должен был выступить на рассвете.
Полководцев скоро отпустили, но нам с Жанной еще нельзя было отдыхать; теперь настала моя очередь. Жанна расхаживала по комнате и диктовала письмо герцогу Бургундскому, предлагая сложить оружие, заключить мир и забыть свою вражду к королю; а если он непременно хочет воевать - пусть идет на сарацинов:
"Pardonnez-vous l'un a l'autre de Ьоп coeur, entiere-ment, ainsi que doivent faire loyaux chretiens, et s'il vous plait de guerroyer, allez contre les Sarrasins"
[Простите друг другу от всего сердца, как подобает добрым христианам, а коли есть охота воевать, идите на сарацинов]
Письмо было длинное, но звучало отлично. Мне думается, что она никогда не писала так хорошо, так просто, прямодушно и красноречиво.
Письмо было вручено гонцу, и он ускакал с ним. После этого Жанна отпустила меня и велела идти ночевать на постоялый двор, а утром передать отцу сверток, который она в прошлый раз там оставила. В свертке были подарки родственникам и друзьям в Домреми и крестьянская одежда, купленная ею для себя. Она сказала, что придет утром проститься с отцом и дядей, если только они не передумают и не останутся еще немного, чтобы осмотреть город.
Я, разумеется, ничего не сказал; а мог бы сказать, что стариков теперь не удержать никакими силами даже на полдня. Разве они уступят кому-нибудь такую честь - первыми принести в Домреми великую весть об отмене податей навечно и услышать, как зазвонят колокола и восторженно закричит народ? Нет уж, такой случай они не упустят. Патэ, Орлеан, коронация - они понимали, что все это, конечно, очень важные события, но все же отдаленные, а вот отмена податей - это и важно, и весьма к ним близко.
Вы думаете, они спали, когда я пришел? Ничуть не бывало. Все были заметно под хмельком. Паладин красноречиво описывал свои подвиги, а старики аплодировали так усердно, что дрожал дом. Он как раз рассказывал о Патэ и, наклонясь мощным телом вперед, чертил на полу огромным мечом, объясняя, как передвигались войска; а старики, упершись руками в расставленные колени, следили за ним восхищенными глазами и по временам издавали возгласы восторга и удивления:
- Так вот, мы стоим и ждем не дождемся команды; кони под нами пляшут и храпят от нетерпения, а мы натягиваем поводья так, что чуть не валимся навзничь. Наконец слышим: "Вперед!" - и пускаем коней. Да как пускаем! Это было нечто невиданное! Где мы проносились, там англичане валились рядами, как подкошенные, от одного только вихря нашей скачки. Мы врезались в главный отряд Фастольфа как ураган, не замедляя хода, и оставили позади себя длинную межу из мертвых тел. Вперед! вперед! Там, впереди, была наша главная добыча: Тальбот со своим войском, застилавшим горизонт, словно туча. Когда мы на них налетели, в воздухе потемнело от сухих листьев, взметенных нашим бешеным галопом. Еще миг - и мы столкнулись бы с ним, как сталкиваются па Млечном Пути планеты, вышибленные из своих орбит; но тут, к несчастью, меня узнали. Тальбот побледнел. "Спасайтесь! - крикнул он. - Это Знаменосец Жанны д'Арк"! Он так всадил шпоры в коня, что пронзил ему внутренности, и помчался, а за ним в ужасе бросилось все его несметное войско. Я клял себя за то, что не догадался переодеться в чужие доспехи. Я увидел упрек в глазах нашего главнокомандующего и устыдился. Ведь я, казалось, стал причиной непоправимого несчастья. Другой отъехал бы в сторонку и загоревал, видя, что беду ничем не поправить, но, слава Богу, я не таков! Трудности действуют на меня как звук боевой трубы; они пробуждают все скрытые силы моего ума. Я мигом сообразил, что следует делать: еще миг - и я уже скакал прочь! Взял и исчез - как будто погасили свечу. Невидимый под защитой леса, я мчался словно на крыльях; никто не успел заметить, куда я скрылся, и не догадался о моих намерениях. Шли минуты, а я все скакал дальше и дальше - и наконец с победным кличем развернул свое знамя и выскочил навстречу Тальботу! Да, это была блестящая мысль. Поток обезумевших врагов завертелся и хлынул обратно, точно прилив, ударившийся о берег, - и победа была за нами! Несчастные оказались в ловушке, они были окружены со всех сторон; назад им не было хода - там была наша армия; вперед - тоже: там был я. Конечно, душа у них ушла в пятки, а руки опустились. Так они и стояли, а мы преспокойно перебили их всех до единого, - всех, кроме Тальбота и Фастольфа. Этих я взял живыми и унес под мышкой.
Да, Паладин был в тот вечер в ударе, ничего не скажешь. Какой слог! Какое благородство в движениях, какая величавость в позах, какой пыл стоило ему разойтись как следует! С какой уверенностью вел он свое повествование; как умело выделял в нем особо значительные места, то повышая, то понижая голос; как искусно подготавливал аффекты; какую убедительную искренность придавал своему тону и жестам; как мощно загремел его голос в последний, завершающий момент, как ярко он описал свое появление со знаменем в руке перед бегущим вражеским войском! А сколько тонкого искусства было во второй части его последней фразы, брошенной небрежно и вскользь, точно рассказ уже окончен и он добавляет лишь мелкую, незначащую подробность, которую только что случайно вспомнил.
Стоило посмотреть на его простодушных слушателей! Они не помнили себя от восторга и так шумно выражали свое одобрение, что могли бы сорвать крышу или даже разбудить мертвых. Когда они немного поостыли и наступило молчание, прерываемое только сопеньем и пыхтеньем, старый Лаксар сказал восхищенно:
- Да ты, я вижу, один стоишь целого войска!
- Вот именно! - подхватил с живостью Ноэль Рэнгессон. - Перед ним все дрожит! И вы думаете, только здесь? Его имя вселяет ужас далеко за пределами страны - одно лишь его имя! Стоит ему нахмуриться - как все темнеет отсюда и до самого Рима, и куры садятся на насест на целый час раньше. Говорят даже...
- Гляди, Ноэль Рэнгессон, ты. дождешься беды! Я тебе сейчас скажу словечко, и если ты желаешь себе добра...
Я увидел, что началась обычная перебранка. А когда она кончится, никто не мог бы сказать. Я поспешил передать поручение Жанны и отправился спать.
Утром Жанна простилась со стариками, обнимая их со слезами, на глазах многочисленных сочувствующих зрителей; и они гордо поехали на своих драгоценных лошадях, увозя домой великую весть. Должен сказать, что я видывал куда более ловких наездников, - для этих искусство верховой езды было еще новым.
Авангард двинулся на рассвете, с музыкой и развернутыми знаменами; второй отряд выступил в восемь часов. Тут прибыли бургундские послы, и мы потеряли остаток этого дня и весь следующий. Однако Жанна недаром была с нами: послам пришлось уехать ни с чем.
Мы выступили на следующее утро - 20 июля. Но сколько же мы проехали за день? Всего шесть лье. Ла Тремуйль снова подчинил себе безвольного короля. Король остановился в Сен-Маркуле и молился там три дня. Для нас - потеря драгоценного времени, для Бедфорда - выигрыш времени. Уж он-то сумеет им воспользоваться!
Без короля мы не могли ехать дальше; это значило бы оставить его среди изменников. Жанна убеждала, доказывала, умоляла - и мы наконец снова двинулись в путь.
Предсказание Жанны сбылось. Это был не поход, а увеселительная прогулка. Наш путь пролегал мимо английских укреплений, но их гарнизоны сдавались нам без боя. Мы оставляли там французские гарнизоны и шли дальше. Тем временем Бедфорд выступил против нас с новым войском, и 25 июля противники сошлись и стали готовиться к бою, но Бедфорд благоразумно передумал: он повернул и стал отступать к Парижу.
Вот когда нам надо было действовать! Солдаты были полны воодушевления. Поверите ли? Король - эта жалкая тряпка! - дал своим негодным советникам уговорить себя вернуться в Жиен, откуда мы в свое время выехали в Реймс на коронацию. Мы повернули назад. Двухнедельное перемирие с герцогом Бургундским было только что заключено, и нам предлагалось ждать в Жиене, пока он сдаст нам Париж без боя.
Мы дошли до Брэ, и тут король опять передумал и повернул к Парижу. Жанна послала письмо жителям Реймса, призывая их не падать духом, несмотря на перемирие, и обещая стоять за них. Она сама сообщила им, что король заключил перемирие, и написала об этом со своей обычной прямотой. Она писала, что была против перемирия и не обязана его соблюдать, а если и будет соблюдать, то единственно потому, что щадит королевскую честь. Эти знаменитые слова известны теперь каждому французскому ребенку. Как простодушно они звучат!
"De cette trave qui a ete faite, je ne suis pas contente, et je ne sais si je la tiendrai. Si je la tiens, ce sera seulement pour garder I'honneur du roi".
Вместе с тем она не хотела допустить, чтобы король был обманут, и решила держать армию наготове, когда истечет срок перемирия.
Бедное дитя! Легко ли сражаться одновременно с Англией, Бургундией и французскими предателями! С первыми она справилась бы, но предательство... С ним никто не в силах справиться, когда сама жертва его так слаба и податлива.
Жанна терзалась всеми этими бесконечными помехами, задержками и проволочками. Она тосковала и временами готова была плакать. Однажды, беседуя со своим верным другом и соратником Дюнуа, она сказала:
- Ах, если бы Богу угодно было освободить меня от стальных доспехов и отпустить к родителям - опять пасти овец с сестрой и братьями, - они так обрадовались бы мне!
12 августа мы стояли близ Даммартена. Вечером произошла стычка с арьергардом Бедфорда, и мы надеялись утром дать ему настоящий бой, но еще ночью Бедфорд со всем войском ушел к Парижу.
Король Карл послал герольдов, и город Бовэ сдался. Епископ Пьер Кошон[28], верный друг и раб англичан, не мог этому помешать, как ни старался. Он был тогда безвестен; а теперь имя его обошло весь свет и заслужило вечное проклятие французов. Дайте и я плюну мысленно на его могилу.
Компьен тоже сдался и спустил английский флаг. Четырнадцатого числа мы стали лагерем в двух лье от Сенлиса. Бедфорд повернул, приблизился к нам и занял хорошо укрепленные позиции. Мы двинулись на пего, но все попытки выманить его из-за укреплений были тщетны, хоть он и обещал сразиться с нами в открытом поле. Настала ночь. Ладно, утром мы ему покажем! Но утром он снова исчез.
18 августа мы вступили в Компьен, прогнали английский гарнизон и водрузили там свой флаг.
23 августа Жанна приказала идти на Париж. Королю и его присным это было не по душе, и они угрюмо засели в Сенлисе, который только что сдался. В следующие несколько дней сдалось еще много крепостей: Крейль, Пон-Сен-Максанс, Шуази, Гурнэ-сюр-Аронд, Реми, Ла Нефвиль-ан-Эц, Могэ, Шантильн, Сентин. Английская власть трещала по всем швам! А король все еще не одобрял наших действий и боялся похода на столицу.
26 августа 1429 года Жанна стала лагерем в Сен-Дени, почти под стенами Парижа,
А король все еще колебался и опасался. О, если бы он был с нами и поддержал нас своим именем! Бедфорд уже пал духом и решил не сопротивляться, а лучше собрать все войска в самой надежной своей провинции - Нормандии. Если бы мы сумели убедить короля идти с нами и помочь нам своим присутствием в этот решающий час!
Глава XL. Жанна побеждена предательством
Мы слали к королю одного гонца за другим, и он обещал приехать, но все не ехал. К нему отправился герцог Алансонский, и король подтвердил свое обещание, - и снова его нарушил. Так было потеряно девять дней. Наконец 7 сентября он прибыл в Сен-Дени.
Между тем противник снова набрался смелости. При такой нерешительности короля иначе и не могло быть. Теперь город был подготовлен к обороне. Положение стало для нас менее благоприятным, но Жанна и ее военачальники все же считали, что успех обеспечен. Атака была назначена на восемь часов утра следующего дня и началась точно в этот час.
Жанна разместила пушки и стала обстреливать мощный редут, защищавший ворота Сент-Онорэ. В полдень, когда он был уже порядком разрушен, скомандовали штурм - и редут был взят. Мы подошли ближе, чтобы штурмовать самые ворота, и несколько раз бросались на них. Жанна со знаменем была впереди всех; нас окутывал удушливый дым и осыпало градом снарядов.
Во время одного такого приступа, который наверняка снес бы ворота и доставил нам победу над Парижем, а значит, и всей Францией, Жанна была ранена стрелой из лука, и наши солдаты тотчас пали духом и отступили. Что они могли без нее? Она была душою всей армии.
Даже раненая, она не хотела уходить с поля боя и требовала нового штурма, уверяя, что он непременно будет успешным. "Я возьму Париж сегодня или умру!" - добавляла она, и в глазах ее загорался боевой огонь. Пришлось унести ее силой, - это сделали Гокур и герцог Алансонский.
Боевой дух был в ней силен, как никогда. Она была полна воодушевления. Она приказала, чтобы наутро ее принесли к воротам, и Париж будет нами взят в полчаса. Так она и сделала бы, в этом нет сомнения. Но она позабыла об одном - о том, что король был только тенью Ла Тремуйля. Король не разрешил ей этой попытки. Оказывается, от герцога Бургундского как раз прибыли новые послы, и для видимости начались какие-то новые переговоры.
Надо ли говорить, как жестоко страдала Жанна? Боль в ране и боль в душе всю ночь не дали ей уснуть. Часовые несколько раз слышали из ее комнаты в Сен-Дени глухие рыдания и горестные слова: "Его можно было взять! Можно было взять!", которые она непрерывно повторяла.
День спустя она через силу поднялась с постели, окрыленная новой надеждой. Герцог Алансонский навел мост через Сену около Сен-Дени. Нельзя ли ей переправиться по этому мосту и атаковать Париж с другой стороны? Но король прознал об этом и велел разрушить мост! Более того, он объявил, что кампания окончена! И это еще не все: он заключил новое, и на этот раз длительное, перемирие, обязался не трогать Парижа и вернуться на Луару.
Ни разу не побежденная врагом, Жанна д' Арк потерпела поражение от своего короля. Она сказала однажды, что боится одного только предательства. И вот оно нанесло ей первый удар.
Она повесила свои белые доспехи в королевской часовне в Сен-Дени и пошла просить короля освободить ее от командования и отпустить домой. Это было мудро, как все, что она делала. Пора крупных военных действий и больших замыслов миновала; по окончании перемирия предстояли, по-видимому, лишь отдельные случайные стычки. Тут не требовался военный гений, достаточно было и второстепенных военачальников. Но король не хотел ее отпускать. Перемирие не касалось всей страны; оставались еще французские крепости, которые надо было защищать, - и Жанна будет ему нужна. Дело в том, что Ла Тремуйль хотел иметь ее под рукой, чтобы удобнее было следить за ней и не давать ей ничего предпринять.
Тут она снова услышала Голоса. Они говорили:
"Оставайся в Сен-Дени", - и больше ничего. Они не объясняли почему. Это был глас Божий, ему надлежало повиноваться прежде всего, - и Жанна решила остаться.
Но это испугало Ла Тремуйля. Она была слишком большой силой, чтобы предоставить ее самой себе, - она могла расстроить все его планы. Он уговорил короля применить силу. Жанне пришлось подчиниться - она была ранена и беспомощна. Впоследствии, на суде, она говорила, что ее увезли против ее воли и что это никому не удалось бы, если бы она не была ранена. Да, могучий дух жил в этой хрупкой девочке - он мог сопротивляться всем земным владыкам. Мы никогда не узнаем, почему ее Голоса велели ей оставаться, - мы знаем только, что, если бы она смогла выполнить их веление, история Франции сложилась бы совсем иначе, чем она теперь записана в книгах. В этом мы убеждены твердо.
13 сентября приунывшая армия повернула к Луаре и ушла, даже без музыки! Эту подробность вы сразу замечали. Настоящее похоронное шествие вот что это было. Долгое, томительное шествие - и ни одного слова привета. Друзья провожали нас со слезами, враги - со смехом. Наконец мы добрались до Жиена, откуда меньше трех месяцев назад торжественно выступили на Реймс - с развернутыми знаменами, под звуки оркестров, еще разгоряченные победой при Патэ; и народные толпы громко славили и благословляли нас. А сейчас лил нудный дождь, день был хмурый, небеса плакали, встречающих было мало, да и те встречали нас молчанием, жалостью и слезами.
Король распустил свою великолепную армию - армию героев; она свернула знамена и спрятала оружие, - позор Франции был довершен. Ла Тремуйль оказался победителем, а непобедимая Жанна д' Арк - побежденной.
Глава XLI. Дева не пойдет больше в бой
Да, так оно и было: Жанна уже держала в руках Париж и всю Францию, она уже наступила на горло Столетней войне, а король принудил ее разжать руки и убрать ногу.
После этого мы восемь месяцев кочевали из города в город, из замка в замок - вместе с королем, его советниками и всем его веселым, пестрым двором, занятым танцами, любовью, соколиной охотой, серенадами И всякими забавами. Нам эта жизнь нравилась, но Жанне - нет. Впрочем, она в ней и не участвовала, а только наблюдала. Король искренне хотел, чтобы ей было хорошо, и проявлял о ней постоянную и нежную заботу. Все остальные были подчинены стеснительным требованиям этикета - одна только Жанна была от него свободна. Ей надо было раз в день явиться к королю и обменяться с ним двумя-тремя учтивыми словами, - больше от нее ничего не требовалось. Она всех сторонилась и целыми днями тосковала одна в своих покоях, развлекаясь только созданием новых, отныне несбыточных, военных планов и комбинаций. Она мысленно передвигала войска туда или сюда, рассчитывая расстояние, время и характер местности так, чтобы они встретились для боя в заданном месте, в заданный день и час. Эта игра была единственным, что облегчало ей тоску и тягостное бездействие. Она играла в нее часами, как другие играют в шахматы; погружаясь в нее, она отдыхала душой и сердцем.
Она не жаловалась. Это было не в ее натуре. Такие, как она, страдают безмолвно. Но она томилась, словно пленная орлица, тоскующая о вольном воздухе, о горных вершинах и веселом единоборстве с бурей.
По всей Франции бродили шайки отпущенных солдат, готовых на любое дело, какое подвернется. Несколько раз, когда Жанна начинала особенно тяготиться своим пленом, ей разрешали набрать конный отряд и отвести душу сделать набег на неприятеля. Это приносило ей облегчение.
Однажды, при Сен-Пьер-ле-Мутье, нам даже вспомнилось былое - с такой веселой отвагой она вела нас на приступ, отходила и снова упорно наступала. Наконец вражеский обстрел до того усилился, что старый д'0лон, сам раненный, скомандовал отступление (король сказал ему, что он головой отвечает за безопасность Жанны); он думал, что все повернули за ним - но не тут-то было! Оглянувшись, он увидел, что свита Жанны продолжает сражаться; тогда он вернулся и стал убеждать Жанну отступить, говоря, что сражаться с такой горсточкой солдат - безумие. Ее глаза весело заблестели, и она крикнула:
- Горсточка? Боже правый! Да у меня их пятьдесят тысяч, и я не уйду отсюда, пока не возьму укрепления. Трубите атаку!
Он повиновался. Мы одолели стену, и крепость была взята.
Старый д'0лон подумал, что она заговаривается, но она хотела сказать, что чувствует в себе силу пятидесяти тысяч. Это было причудливое выражение, но, в сущности, вернее не скажешь.
Было еще дело при Ланьи, где мы четыре раза ходили в атаку открытым полем на окопавшихся бургундцев и наконец разбили их; самой ценной добычей на этот раз был Франке из Арраса[29] - свирепый грабитель, державший в страхе всю округу.
Таких сражений было несколько, а в конце мая 1430 года мы оказались около Компьена, и Жанна решила идти на выручку городу, осажденному герцогом Бургундским.
Незадолго перед тем я был ранен и не мог сидеть в седле без поддержки, но наш славный Карлик посадил меня на круп своего коня, и, держась за него, я сидел достаточно прочно. Мы выехали в полночь, под теплым дождем, и ехали тихо и осторожно, в полном молчании, потому что надо было пробраться через неприятельские линии. Нас окликнули всего один раз, мы не ответили; затаив дыхание, медленно двинулись дальше и благополучно миновали опасность. В четвертом часу утра мы приехали в Компьен, как раз когда на востоке занялась тусклая заря.
Жанна тотчас взялась за дело и вместе с Гийомом де Флави, комендантом города, составила план вылазки против врага, который расположился тремя отрядами на равнине, по ту сторону Уазы; вылазку назначили на вечер. Одни из городских ворот на нашей стороне сообщались с мостом. Другой конец моста был защищен так называемым больверком; тот же больверк господствовал и над дорогой, которая шла от него по насыпи к деревне Марги. Здесь стояли бургундцы; другой их отряд занимал Клеруа, в двух милях выше насыпной дороги; а деревня Венетта, в полутора милях ниже ее, была занята англичанами. Получалось, как видите, нечто подобное луку с натянутой тетивой: стрелой была дорога, на оперенном конце ее находился больверк, на острие - Марги; Венетта была на одном конце лука, Клеруа - на другом.
Жанна хотела идти прямо по насыпной дороге на Марги, взять эту деревню приступом, сразу же повернуть направо - на Клеруа, взять и его, а там перестроиться и приготовиться к самому трудному, потому что за Клеруа стоял герцог Бургундский с резервами. Помощник коменданта Флави с лучниками и пушкарями с больверка должен был сдерживать английские войска, чтобы они не захватили дорогу и не отрезали Жанне отступление, если бы оно оказалось необходимым. На тот же случай, если придется отступать, у больверка поместили флотилию крытых лодок.
Настало 24 мая. В четыре часа пополудни Жанна выступила во главе конницы в шестьсот человек.
Это был ее последний поход.
Мне больно вспоминать о нем. Меня принесли на стену, и оттуда мне было многое видно, а остальное мне рассказали потом наши рыцари и другие очевидцы. Жанна переправилась по мосту, миновала больверк и поехала по насыпи впереди своих конников. Поверх доспехов она надела блестящий плащ, шитый серебром и золотом, и было видно, как он трепетал и развевался, точно белое пламя.
День был ясный, и равнина была видна далеко вперед. Скоро мы увидели англичан:они подходили быстро, в образцовом порядке, и солнце сверкало на их оружии.
Жанна атаковала бургундцев в Марги и была отброшена. Тут она увидела, что от Клеруа подходят еще бургундские части. Она собрала своих солдат, снова повела их в атаку и снова была отброшена. Эти две атаки заняли немало времени, а время было дорого. Англичане уже подходили к дороге со стороны Венетты, но с больверка по ним открыли огонь, и это их задержало. Жанна вдохновенными словами ободрила солдат, и они снова дружно пошли за ней в атаку.
На этот раз она взяла Марги под крики "ура". Тогда она немедля повернула направо, на равнину, и ударила по отряду, который только что подошел из Клеруа. Завязался жаркий бой, противники поочередно отбрасывали друг друга назад, и победа склонялась то на одну, то на другую сторону. Но вдруг в наших рядах произошло смятение. Причину его впоследствии объясняли различно. Кто говорит, будто передние ряды, услышав пальбу, решили, что англичане отрезали нам отступление; а кто говорит, что в задних рядах пронесся слух о гибели Жанны. Как бы то ни было, наше войско в беспорядке бросилось к насыпной дороге.
Жанна пыталась образумить и остановить их, она кричала им, что победа близка, - но все было тщетно: мимо нее, обтекая ее с обеих сторон, мчался неудержимый людской поток. Старик д'0лон умолял ее отступить, пока еще можно спастись, но она отказывалась; тогда он схватил ее коня под уздцы и силой увлек за собою. Обезумевшие люди и кони помчались по насыпи; обстрел ее, разумеется, пришлось прекратить, а это позволило англичанам соединиться с бургундцами и окружить нас; первые оказались впереди, вторые сомкнулись позади своей добычи. Французов неудержимо оттесняли к больверку, и там, в углу между боковой стеной болъверка и скатом дорожной насыпи, они отважно оборонялись без надежды на победу и полегли все до единого.
Флави, увидя это с городских стен, велел запереть ворота и поднять мост. Жанна оказалась отрезанной от города.