Когда они обеспечили себя провизией, доктор снова сел.
— Так-то вот, Саймон, — о, и не стесняйся шевелить метлой, пока ешь, молодежь так быстро ко всему приспосабливается — теперь поправь меня, если я ошибусь. Сегодня у нас пятнадцатое — шестнадцатое? — нет, пятнадцатое новандера. А год 1163, верно?
— Вроде да.
— Великолепно. Положи это на стул, пожалуйста. Итак, тысяча сто и еще шестьдесят третий год со дня чего? Ты знаешь? — Моргенс подался вперед.
Саймон скис. Доктор отлично знает, что он простак и нарочно мучает его.
Откуда судомойке знать такие вещи? Он молча продолжал подметать.
Спустя некоторое время он поднял глаза. Доктор ждал, внимательно глядя на него поверх ломтика черного хлеба.
Какой острый взгляд у старика! Саймон снова отвернулся.
— Итак, — спросил доктор невнятно, так как рот его был набит хлебом. — Со дня чего?
— Не знаю, — сказал Саймон, ненавидя сам звук своего обиженного голоса.
— Пусть так. Ты не знаешь — или думаешь, что не знаешь. Ты слышал когда-нибудь, как глашатай зачитывает грамоты?
— Несколько раз. Когда я был на рынке или когда Рейчел рассказывала, что в них говорилось.
— А что бывает в конце? В конце каждой грамоты они зачитывают дату, ты помнишь? И учти, мальчик, что ты сметаешь пыль с хрустальной урны как человек, бреющий злейшего врага. Ну, так что же говорится в конце?
Саймон, сгорая от стыда, готов был бросить метлу и бежать, как вдруг нужная фраза всплыла откуда-то из глубины подсознания, принеся с собой голос рынка, хлопающие на ветру матерчатые полотнища и чистый запах разбросанной под ногами весенней травы.
— С открытия. — Он был уверен. Он слышал это так ясно, словно стоял в Центральном ряду.
— Великолепно! — Доктор поднял свою кружку, как бы салютуя, и, опрокинув ее, сделал длинный глоток. — Теперь открытие чего? Не волнуйся, — продолжал он, видя, что Саймон в смятении качает головой, — я скажу тебе. Я, к сожалению, не могу рассчитывать, что нынешняя молодежь, выращенная на отчаянной храбрости апокрифических путешествий странствующих рыцарей, хорошо себе представляет истинный ход событий.
Доктор грустно и чуточку насмешливо покачал головой.
— Империя наббанаи была открыта — или объявлена открытой — тысячу сто и шестьдесят с чем-то лет назад Тьягарисом, первым императором. К тому времени легионы Наббана держали в повиновении все страны людей севера и юга по обе стороны реки Гленивент.
— Но… но Наббан маленький, — Саймон был просто поражен. — Это же только крошечная часть владений короля Джона.
— Это, юноша, — сказал Моргенс, — то, что мы называем историей. Империи имеют тенденцию приходить в упадок, королевства — рушиться. В течение тысячи лет может произойти что угодно, а расцвет Наббана продолжался значительно меньше. Как бы то ни было, мы подошли к тому, что Наббан некогда правил людьми, а люди жили бок о бок с народом ситхи. Король ситхи царствовал здесь, в Асу'а, Хейхолте, как мы его называем. Король-эрл — эрл — это древнее название ситхи — запретил людям ступать на землю его народа без специального разрешения, и люди, боявшиеся ситхи, подчинились.
— Что такое ситхи? Вы сказали, что они не «маленький народ».
— Я приветствую твой интерес, юноша, — улыбнулся Моргенс, — особенно сегодня, когда я ни слова не говорил об убийствах и сражениях, но я приветствовал бы его еще больше, если бы ты не был так стеснителен в обращении с метлой. Танцуй с ней, мальчик, танцуй с ней. Посмотри-ка сюда — ты ведь сможешь очистить это место, верно?
Моргенс подбежал к стене и указал на пятно сажи диаметром в несколько локтей. Оно очень напоминало след ноги. Саймон решил ни о чем не спрашивать и начал счищать сажу с белой штукатурки.
— Аххх, премного благодарен. Я хотел стереть это много месяцев, с прошлогоднего Кануна бороны в сущности. Да, так где же, во имя Лестера Вистрилса, я остановился? О, твои вопросы. Ситхи? Что ж, они были здесь первыми, и может быть вернутся вновь, когда людей здесь не останется и в помине. Когда никого не останется. Они отличаются от нас как человек от животного, но в чем-то и сходны тоже… — Доктор остановился, чтобы сосредоточиться.
— Честно говоря, человек и животное, оба живут в Светлом Арде одинаково долго, чего нельзя сказать о ситхи и людях. Честный народ фактически бессмертен, так что, конечно, ситхи живет гораздо дольше, чем любой смертный человек, даже если это наш древний король. Они могли бы не умирать вовсе, только вынужденные насилием, впрочем, может быть, если ты ситхи, то и само насилие будет вынужденным…
Моргенс задумался. Саймон смотрел на него, разинув рот.
— Ой, закрой скорее рот, мальчик, так ты становишься похожим на Инча. Слегка блуждать в мыслях — это моя привилегия. Или ты предпочитаешь вернуться к главной горничной?
Саймон закрыл рот и продолжил стирать со стены сажу. Ему уже удалось довести форму пятна до очертаний овцы; время от времени он останавливался, чтобы оценивающе посмотреть на свою работу. Честно говоря Саймону уже становилось скучно: он, конечно, любил доктора и хотел быть именно здесь, а не где-нибудь еще, но рассказ старика был довольно монотонным. Может быть, если стереть немного сверху, оно станет похоже на собаку? Желудок тихонечко бурчал.
Моргенс продолжал объяснения, в которых, по мнению Саймона, было множество ненужных деталей. Он говорил об эпохе мира между подданными короля-эрла и первыми императорами Наббана.
— И вот ситхи и люди пришли к некоторому равновесию, — говорил старик. — Они даже немного торговали…
Живот Саймона забурлил громче. Доктор едва заметно улыбнулся и положил последнюю луковицу, которую он только что взял со стола.
— Люди привозили специи и краски с Южных остовов или драгоценные камни с Грианспогских гор в Эрнистире, а взамен получали красивые вещи из казны короля-эрла, изготовление которых требовало знания изощренного и таинственного искусства.
Терпение Саймона подходило к концу. А что же мореплаватели, риммерсманы? А как же холодное железо? Он оглянулся в поисках чего-нибудь съедобного.
Последняя луковица? Саймон бочком подобрался к столу. Моргенс стоял лицом к окну, глядя на серый утренний туман. Саймон быстро сунул в карман коричневый шелестящий шарик и поспешил вернуться к пятну на стене. Сильно уменьшившееся, оно теперь напоминало змею.
Моргенс продолжал, не оборачиваясь:
— Что ж, сегодня в моей истории действительно говорилось о мирных временах и людях. Это скоро кончится, не волнуйся. — Он покачал головой, и прядь тонких волос упала на его морщинистый лоб. Саймон потихоньку грыз луковицу.
— Золотой век Наббана длился чуть больше четырех столетий — до первого появления риммерсманов в Светлом Арде. Империя Наббанаи стала затухать сама по себе. Линия Тьягариса была прервана, и каждый новый император, захватывавший власть, становился только новым проигрышем в этой нескончаемой игре в кости; некоторые были добрые люди и хотели сохранить государство, другие, подобно Крексису Козлу, были хуже любых северных грабителей, третьи, как Энфортис, были просто слишком слабы, чтобы удержать власть.
Во времена правления Энфортиса явились Владетели железа. Наббанайцы решили уйти с севера. Они так быстро перешли через реку Гленивент, что их северные форпосты остались брошенными далеко позади, и им пришлось выбирать между верной гибелью и присоединением к риммерсменам. Хммм… Я утомил тебя, мальчик?
Саймон, прислонившийся к стене, рывком выпрямился, встречая понимающую улыбку доктора.
— Нет, доктор, нет! Я только закрыл глаза, чтобы лучше слышать! Продолжайте!
На самом деле все эти имена, имена, имена действительно вгоняли его в сон… Ему хотелось, чтобы доктор скорее перешел к битвам, но с другой стороны, было очень приятно быть единственным на всей земле, с кем может разговаривать Моргенс. Горничные ничего не понимают в таких… мужских разговорах. Да и что они могут понять в армиях, знаменах и саблях?
— Саймон?
— Ой? Да? Продолжайте! — Он повернулся, чтобы стереть остатки пятна, а доктор продолжил прерванный рассказ. Стена была чистой. Неужели он не заметил, как закончил?
— Ну, юноша, я постараюсь сделать историю немного короче. Как я уже говорил, наббанайцы увели свои армии с севера и впервые стали чисто южной империей. Это было началом конца. Шло время, и империя складывалась как одеяло, становясь все меньше и меньше, и сегодня они не более чем герцогство — полуостров с несколькими прилежащими островами. Что, во имя Стрелы Паддара, ты делаешь?
Саймон изгибался как собака, которая хочет почесать труднодоступное место.
Да, часть сажи еще сохранилась, образовав змееобразное пятно на спине его рубашки. Саймон робко повернулся к доктору, но Моргенс только засмеялся и продолжал:
— Без имперских гарнизонов, Саймон, север пришел в состояние хаоса. Мореплаватели захватили большую часть Фростмарша, назвав свой новый дом Риммергардом. Не удовлетворившись этим, люди Риммера развернулись к югу и выступили в новый поход, сметая все на своем пути. Положи эти фолианты стопкой к стене, будь добр. Они грабили и разоряли города, а ситхи они считали вредными тварями; всюду, где могли, они беспощадно уничтожали честный народ… здесь поосторожнее!.. Вот так, молодец.
— Сюда, доктор?
— Да, но — Кости Анаксоса, не урони их! Лучше положи! Ты не представляешь, какие ужасные часы я провел, играя в кости на Утаньятском кладбище, чтобы они попали мне в руки!.. Так! Гораздо лучше.
Теперь поговорим об эрнистирийцах. Гордый свирепый народ, который даже императорам Наббана не удалось покорить до конца, они вовсе не желали пнуть шеи перед Риммергардом. Они ужаснулись тому, что северяне сделали с ситхи.
Эрнистирийцы больше всех людей походили на честный народ. Они торговали с ним, и до сих пор еще виден след древнего торгового пути между этим замком и Тайг в Эрнисадарке. Лорд Эрнистира и король-эрл заключили порожденный отчаянием договор и некоторое время удерживали северное побережье.
Но даже объединившись, они не мощи сопротивляться бесконечно. Фингил, король риммерсманов, устремился через Фростмарш к границам земель короля-эрла… — Моргенс печально улыбнулся. — Мы уже подходим к концу, юный Саймон, к концу всего этого…
В году 663-м два громадных воинства сошлись на просторах Ач Самрата. Пять дней длилась ужасная, беспощадная, кровавая бойня, пять дней ситхи сдерживали напор риммерсманов. Но на шестой день на них вероломно напали с незащищенного фланга люди из тритингов, давно домогавшиеся сокровищ Эркинланда и ситхи. Они предприняли эту страшную атаку в темноте. Оборона была прорвана, колесницы Эрнистира разбиты, Белый олень дома Эрна втоптан в кровавую грязь. Говорили, что десять тысяч эрнистирийцев остались в тот день на поле брани. Никто не знает, сколько погибло ситхи, но потери их были не менее ужасны. Уцелевшие Эрнистирийцы нашли убежище в дремучих лесах своей родины. Сегодня для эрнистирийцев Ач Самрат — символ ненависти и утрат.
— Десять тысяч! — Саймон присвистнул. Глаза его сияли от ужаса и сознания грандиозности этих событий.
Моргенс отметил реакцию мальчика легкой гримасой, но ничего не сказал.
— Это был день, когда владычеству ситхи в Светлом Арде пришел конец. Хотя понадобилось еще три долгих года осады, чтобы Асу'а пал под мечами победоносных северян.
Если бы не страшная таинственная магия сына короля-эрла, не осталось бы, вероятно, ни единого ситхи, пережившего падение замка. Но многие спаслись, бежав на юг, в леса, к водам и… и в другие места.
Теперь внимание Саймона словно гвоздями прибили.
— А сын короля-эрла? Какую магию он использовал? — но тут Саймон оборвал себя из-за внезапно пришедшей в голову мысли. — А Престер Джон? Я думал, вы расскажете сегодня о короле, нашем короле…
— В следующий раз, Саймон, — сказал Моргенс, обмахиваясь тонким, как легкий шорох, пергаментом, хотя в комнате было довольно прохладно. — Много чего можно рассказать о темном времени, наступившем после падения Асу'а. Множество историй. Риммерсманы правили здесь, пока не появился дракон. Позже, когда он спал, другие владели замком. Много лет прошло, и несколько королей сменилось в Хейхолте, много лет и много смертей, пока не пришел Джон… — Он задумался и провел рукой по лицу, как бы стирая усталость.
— Но что сделал сын короля ситхи? — тихо спросил Саймон. — Что за… за страшная магия?
— О сыне короля-эрла… лучше не говорить ничего.
— Но почему?
— Довольно вопросов, мальчик! — рявкнул Моргенс, замахав руками. — Я устал говорить.
Саймон был обижен. Он ведь только пытался разобраться, что к чему.
Взрослые всегда легко теряют равновесие. Во всяком случае, лучше не варить курицу, несущую золотые яйца.
— Извините, доктор. — он старался принять покаянный вид, но старый ученый выглядел таким смешным! Его обезьянье лицо пылало, легкие тонкие волосы разлетелись в разные стороны. Саймон чувствовал, что его губы расползаются в улыбку. Моргенс заметил это, но лицо его оставалось суровым. — Правда, извините. — Никаких перемен. Что бы попробовать еще? — Спасибо, что вы рассказали мне историю.
— Не «историю»! — взревел Моргенс. — Историю! А теперь убирайся и возвращайся завтра утром, готовый к работе, потому что то, что надо было сделать сегодня, ты только начал!
Саймон встал, стараясь контролировать свою непослушную улыбку, но когда он повернулся, чтобы идти, она вырвалась на свободу и расплылась по его лицу, как широкая лента-змея. Когда дверь закрывалась за ним, Саймон услышал, как доктор проклинает каких-то альдрических демонов за то, что они спрятали его кружку с пивом.
Послеполуденное солнце едва просвечивало сквозь трещины в тяжелых облаках, когда Саймон шел обратно к внутреннему двору. С виду он был бездельником и зевакой: высокий, неуклюжий, рыжеволосый мальчик в пыльной одежде. На самом деле он был пчелиным ульем с жужжащими в нем догадками, идеями и желаниями.
Взгляните на этот замок, думал он, старый мертвый камень сложен с другим таким же камнем, просто куча камней, населенная слабоумными созданиями. Но раньше все было иначе. Здесь происходили великие события. Гремели трубы, сверкали мечи, огромные армии сталкивались и отступали, подобно волнам Кинолога, разрушившим стену у Морских ворот. Сотни лет прошло, но Саймону казалось, что все это произошло только сейчас, для него, а тем временем медлительный народ, живущий с ним в замке, проползал мимо, не думая ни о чем, кроме предстоящей еды и следующего за ней отдыха.
Глупцы!
Когда он проходил через ворота, странное мерцание привлекло его взгляд к отдаленной пешей дороге, огибавшей башню Хьелдина. Там стояла девушка, маленькая и яркая, как драгоценный камень; солнечный луч озарял ее зеленое платье и золотые волосы, как будто он слетел с неба для нее одной. Саймон не мог видеть ее лица, но знал наверняка, что оно прекрасно, прекрасное и кроткое, как на изображении Непорочной Элисии, стоящем в церкви.
На мгновение блеск зеленого и золотого зажег его, как искра зажигает сухие дрова. Он почувствовал, как обида и разочарование отступили, сгорели в мгновение ока. Он ощутил себя не тяжелее лебяжьего пуха, ему казалось, что самый легкий ветерок может поднять его с земли и унести в вышину, к этому золотому сиянию.
Он перевел взгляд с прекрасной безликой девушки вниз, на свои дырявые башмаки. Рейчел ждала его, а обед давно остыл. Привычный, непреодолимый груз вернулся на свое обычное место, сгибая его шею и тяжело опускаясь на плечи, пока он тащился к помещениям для слуг.
Глава 5. ОКНА В БАШНЕ
— Так-то вот, Саймон, — о, и не стесняйся шевелить метлой, пока ешь, молодежь так быстро ко всему приспосабливается — теперь поправь меня, если я ошибусь. Сегодня у нас пятнадцатое — шестнадцатое? — нет, пятнадцатое новандера. А год 1163, верно?
— Вроде да.
— Великолепно. Положи это на стул, пожалуйста. Итак, тысяча сто и еще шестьдесят третий год со дня чего? Ты знаешь? — Моргенс подался вперед.
Саймон скис. Доктор отлично знает, что он простак и нарочно мучает его.
Откуда судомойке знать такие вещи? Он молча продолжал подметать.
Спустя некоторое время он поднял глаза. Доктор ждал, внимательно глядя на него поверх ломтика черного хлеба.
Какой острый взгляд у старика! Саймон снова отвернулся.
— Итак, — спросил доктор невнятно, так как рот его был набит хлебом. — Со дня чего?
— Не знаю, — сказал Саймон, ненавидя сам звук своего обиженного голоса.
— Пусть так. Ты не знаешь — или думаешь, что не знаешь. Ты слышал когда-нибудь, как глашатай зачитывает грамоты?
— Несколько раз. Когда я был на рынке или когда Рейчел рассказывала, что в них говорилось.
— А что бывает в конце? В конце каждой грамоты они зачитывают дату, ты помнишь? И учти, мальчик, что ты сметаешь пыль с хрустальной урны как человек, бреющий злейшего врага. Ну, так что же говорится в конце?
Саймон, сгорая от стыда, готов был бросить метлу и бежать, как вдруг нужная фраза всплыла откуда-то из глубины подсознания, принеся с собой голос рынка, хлопающие на ветру матерчатые полотнища и чистый запах разбросанной под ногами весенней травы.
— С открытия. — Он был уверен. Он слышал это так ясно, словно стоял в Центральном ряду.
— Великолепно! — Доктор поднял свою кружку, как бы салютуя, и, опрокинув ее, сделал длинный глоток. — Теперь открытие чего? Не волнуйся, — продолжал он, видя, что Саймон в смятении качает головой, — я скажу тебе. Я, к сожалению, не могу рассчитывать, что нынешняя молодежь, выращенная на отчаянной храбрости апокрифических путешествий странствующих рыцарей, хорошо себе представляет истинный ход событий.
Доктор грустно и чуточку насмешливо покачал головой.
— Империя наббанаи была открыта — или объявлена открытой — тысячу сто и шестьдесят с чем-то лет назад Тьягарисом, первым императором. К тому времени легионы Наббана держали в повиновении все страны людей севера и юга по обе стороны реки Гленивент.
— Но… но Наббан маленький, — Саймон был просто поражен. — Это же только крошечная часть владений короля Джона.
— Это, юноша, — сказал Моргенс, — то, что мы называем историей. Империи имеют тенденцию приходить в упадок, королевства — рушиться. В течение тысячи лет может произойти что угодно, а расцвет Наббана продолжался значительно меньше. Как бы то ни было, мы подошли к тому, что Наббан некогда правил людьми, а люди жили бок о бок с народом ситхи. Король ситхи царствовал здесь, в Асу'а, Хейхолте, как мы его называем. Король-эрл — эрл — это древнее название ситхи — запретил людям ступать на землю его народа без специального разрешения, и люди, боявшиеся ситхи, подчинились.
— Что такое ситхи? Вы сказали, что они не «маленький народ».
— Я приветствую твой интерес, юноша, — улыбнулся Моргенс, — особенно сегодня, когда я ни слова не говорил об убийствах и сражениях, но я приветствовал бы его еще больше, если бы ты не был так стеснителен в обращении с метлой. Танцуй с ней, мальчик, танцуй с ней. Посмотри-ка сюда — ты ведь сможешь очистить это место, верно?
Моргенс подбежал к стене и указал на пятно сажи диаметром в несколько локтей. Оно очень напоминало след ноги. Саймон решил ни о чем не спрашивать и начал счищать сажу с белой штукатурки.
— Аххх, премного благодарен. Я хотел стереть это много месяцев, с прошлогоднего Кануна бороны в сущности. Да, так где же, во имя Лестера Вистрилса, я остановился? О, твои вопросы. Ситхи? Что ж, они были здесь первыми, и может быть вернутся вновь, когда людей здесь не останется и в помине. Когда никого не останется. Они отличаются от нас как человек от животного, но в чем-то и сходны тоже… — Доктор остановился, чтобы сосредоточиться.
— Честно говоря, человек и животное, оба живут в Светлом Арде одинаково долго, чего нельзя сказать о ситхи и людях. Честный народ фактически бессмертен, так что, конечно, ситхи живет гораздо дольше, чем любой смертный человек, даже если это наш древний король. Они могли бы не умирать вовсе, только вынужденные насилием, впрочем, может быть, если ты ситхи, то и само насилие будет вынужденным…
Моргенс задумался. Саймон смотрел на него, разинув рот.
— Ой, закрой скорее рот, мальчик, так ты становишься похожим на Инча. Слегка блуждать в мыслях — это моя привилегия. Или ты предпочитаешь вернуться к главной горничной?
Саймон закрыл рот и продолжил стирать со стены сажу. Ему уже удалось довести форму пятна до очертаний овцы; время от времени он останавливался, чтобы оценивающе посмотреть на свою работу. Честно говоря Саймону уже становилось скучно: он, конечно, любил доктора и хотел быть именно здесь, а не где-нибудь еще, но рассказ старика был довольно монотонным. Может быть, если стереть немного сверху, оно станет похоже на собаку? Желудок тихонечко бурчал.
Моргенс продолжал объяснения, в которых, по мнению Саймона, было множество ненужных деталей. Он говорил об эпохе мира между подданными короля-эрла и первыми императорами Наббана.
— И вот ситхи и люди пришли к некоторому равновесию, — говорил старик. — Они даже немного торговали…
Живот Саймона забурлил громче. Доктор едва заметно улыбнулся и положил последнюю луковицу, которую он только что взял со стола.
— Люди привозили специи и краски с Южных остовов или драгоценные камни с Грианспогских гор в Эрнистире, а взамен получали красивые вещи из казны короля-эрла, изготовление которых требовало знания изощренного и таинственного искусства.
Терпение Саймона подходило к концу. А что же мореплаватели, риммерсманы? А как же холодное железо? Он оглянулся в поисках чего-нибудь съедобного.
Последняя луковица? Саймон бочком подобрался к столу. Моргенс стоял лицом к окну, глядя на серый утренний туман. Саймон быстро сунул в карман коричневый шелестящий шарик и поспешил вернуться к пятну на стене. Сильно уменьшившееся, оно теперь напоминало змею.
Моргенс продолжал, не оборачиваясь:
— Что ж, сегодня в моей истории действительно говорилось о мирных временах и людях. Это скоро кончится, не волнуйся. — Он покачал головой, и прядь тонких волос упала на его морщинистый лоб. Саймон потихоньку грыз луковицу.
— Золотой век Наббана длился чуть больше четырех столетий — до первого появления риммерсманов в Светлом Арде. Империя Наббанаи стала затухать сама по себе. Линия Тьягариса была прервана, и каждый новый император, захватывавший власть, становился только новым проигрышем в этой нескончаемой игре в кости; некоторые были добрые люди и хотели сохранить государство, другие, подобно Крексису Козлу, были хуже любых северных грабителей, третьи, как Энфортис, были просто слишком слабы, чтобы удержать власть.
Во времена правления Энфортиса явились Владетели железа. Наббанайцы решили уйти с севера. Они так быстро перешли через реку Гленивент, что их северные форпосты остались брошенными далеко позади, и им пришлось выбирать между верной гибелью и присоединением к риммерсменам. Хммм… Я утомил тебя, мальчик?
Саймон, прислонившийся к стене, рывком выпрямился, встречая понимающую улыбку доктора.
— Нет, доктор, нет! Я только закрыл глаза, чтобы лучше слышать! Продолжайте!
На самом деле все эти имена, имена, имена действительно вгоняли его в сон… Ему хотелось, чтобы доктор скорее перешел к битвам, но с другой стороны, было очень приятно быть единственным на всей земле, с кем может разговаривать Моргенс. Горничные ничего не понимают в таких… мужских разговорах. Да и что они могут понять в армиях, знаменах и саблях?
— Саймон?
— Ой? Да? Продолжайте! — Он повернулся, чтобы стереть остатки пятна, а доктор продолжил прерванный рассказ. Стена была чистой. Неужели он не заметил, как закончил?
— Ну, юноша, я постараюсь сделать историю немного короче. Как я уже говорил, наббанайцы увели свои армии с севера и впервые стали чисто южной империей. Это было началом конца. Шло время, и империя складывалась как одеяло, становясь все меньше и меньше, и сегодня они не более чем герцогство — полуостров с несколькими прилежащими островами. Что, во имя Стрелы Паддара, ты делаешь?
Саймон изгибался как собака, которая хочет почесать труднодоступное место.
Да, часть сажи еще сохранилась, образовав змееобразное пятно на спине его рубашки. Саймон робко повернулся к доктору, но Моргенс только засмеялся и продолжал:
— Без имперских гарнизонов, Саймон, север пришел в состояние хаоса. Мореплаватели захватили большую часть Фростмарша, назвав свой новый дом Риммергардом. Не удовлетворившись этим, люди Риммера развернулись к югу и выступили в новый поход, сметая все на своем пути. Положи эти фолианты стопкой к стене, будь добр. Они грабили и разоряли города, а ситхи они считали вредными тварями; всюду, где могли, они беспощадно уничтожали честный народ… здесь поосторожнее!.. Вот так, молодец.
— Сюда, доктор?
— Да, но — Кости Анаксоса, не урони их! Лучше положи! Ты не представляешь, какие ужасные часы я провел, играя в кости на Утаньятском кладбище, чтобы они попали мне в руки!.. Так! Гораздо лучше.
Теперь поговорим об эрнистирийцах. Гордый свирепый народ, который даже императорам Наббана не удалось покорить до конца, они вовсе не желали пнуть шеи перед Риммергардом. Они ужаснулись тому, что северяне сделали с ситхи.
Эрнистирийцы больше всех людей походили на честный народ. Они торговали с ним, и до сих пор еще виден след древнего торгового пути между этим замком и Тайг в Эрнисадарке. Лорд Эрнистира и король-эрл заключили порожденный отчаянием договор и некоторое время удерживали северное побережье.
Но даже объединившись, они не мощи сопротивляться бесконечно. Фингил, король риммерсманов, устремился через Фростмарш к границам земель короля-эрла… — Моргенс печально улыбнулся. — Мы уже подходим к концу, юный Саймон, к концу всего этого…
В году 663-м два громадных воинства сошлись на просторах Ач Самрата. Пять дней длилась ужасная, беспощадная, кровавая бойня, пять дней ситхи сдерживали напор риммерсманов. Но на шестой день на них вероломно напали с незащищенного фланга люди из тритингов, давно домогавшиеся сокровищ Эркинланда и ситхи. Они предприняли эту страшную атаку в темноте. Оборона была прорвана, колесницы Эрнистира разбиты, Белый олень дома Эрна втоптан в кровавую грязь. Говорили, что десять тысяч эрнистирийцев остались в тот день на поле брани. Никто не знает, сколько погибло ситхи, но потери их были не менее ужасны. Уцелевшие Эрнистирийцы нашли убежище в дремучих лесах своей родины. Сегодня для эрнистирийцев Ач Самрат — символ ненависти и утрат.
— Десять тысяч! — Саймон присвистнул. Глаза его сияли от ужаса и сознания грандиозности этих событий.
Моргенс отметил реакцию мальчика легкой гримасой, но ничего не сказал.
— Это был день, когда владычеству ситхи в Светлом Арде пришел конец. Хотя понадобилось еще три долгих года осады, чтобы Асу'а пал под мечами победоносных северян.
Если бы не страшная таинственная магия сына короля-эрла, не осталось бы, вероятно, ни единого ситхи, пережившего падение замка. Но многие спаслись, бежав на юг, в леса, к водам и… и в другие места.
Теперь внимание Саймона словно гвоздями прибили.
— А сын короля-эрла? Какую магию он использовал? — но тут Саймон оборвал себя из-за внезапно пришедшей в голову мысли. — А Престер Джон? Я думал, вы расскажете сегодня о короле, нашем короле…
— В следующий раз, Саймон, — сказал Моргенс, обмахиваясь тонким, как легкий шорох, пергаментом, хотя в комнате было довольно прохладно. — Много чего можно рассказать о темном времени, наступившем после падения Асу'а. Множество историй. Риммерсманы правили здесь, пока не появился дракон. Позже, когда он спал, другие владели замком. Много лет прошло, и несколько королей сменилось в Хейхолте, много лет и много смертей, пока не пришел Джон… — Он задумался и провел рукой по лицу, как бы стирая усталость.
— Но что сделал сын короля ситхи? — тихо спросил Саймон. — Что за… за страшная магия?
— О сыне короля-эрла… лучше не говорить ничего.
— Но почему?
— Довольно вопросов, мальчик! — рявкнул Моргенс, замахав руками. — Я устал говорить.
Саймон был обижен. Он ведь только пытался разобраться, что к чему.
Взрослые всегда легко теряют равновесие. Во всяком случае, лучше не варить курицу, несущую золотые яйца.
— Извините, доктор. — он старался принять покаянный вид, но старый ученый выглядел таким смешным! Его обезьянье лицо пылало, легкие тонкие волосы разлетелись в разные стороны. Саймон чувствовал, что его губы расползаются в улыбку. Моргенс заметил это, но лицо его оставалось суровым. — Правда, извините. — Никаких перемен. Что бы попробовать еще? — Спасибо, что вы рассказали мне историю.
— Не «историю»! — взревел Моргенс. — Историю! А теперь убирайся и возвращайся завтра утром, готовый к работе, потому что то, что надо было сделать сегодня, ты только начал!
Саймон встал, стараясь контролировать свою непослушную улыбку, но когда он повернулся, чтобы идти, она вырвалась на свободу и расплылась по его лицу, как широкая лента-змея. Когда дверь закрывалась за ним, Саймон услышал, как доктор проклинает каких-то альдрических демонов за то, что они спрятали его кружку с пивом.
Послеполуденное солнце едва просвечивало сквозь трещины в тяжелых облаках, когда Саймон шел обратно к внутреннему двору. С виду он был бездельником и зевакой: высокий, неуклюжий, рыжеволосый мальчик в пыльной одежде. На самом деле он был пчелиным ульем с жужжащими в нем догадками, идеями и желаниями.
Взгляните на этот замок, думал он, старый мертвый камень сложен с другим таким же камнем, просто куча камней, населенная слабоумными созданиями. Но раньше все было иначе. Здесь происходили великие события. Гремели трубы, сверкали мечи, огромные армии сталкивались и отступали, подобно волнам Кинолога, разрушившим стену у Морских ворот. Сотни лет прошло, но Саймону казалось, что все это произошло только сейчас, для него, а тем временем медлительный народ, живущий с ним в замке, проползал мимо, не думая ни о чем, кроме предстоящей еды и следующего за ней отдыха.
Глупцы!
Когда он проходил через ворота, странное мерцание привлекло его взгляд к отдаленной пешей дороге, огибавшей башню Хьелдина. Там стояла девушка, маленькая и яркая, как драгоценный камень; солнечный луч озарял ее зеленое платье и золотые волосы, как будто он слетел с неба для нее одной. Саймон не мог видеть ее лица, но знал наверняка, что оно прекрасно, прекрасное и кроткое, как на изображении Непорочной Элисии, стоящем в церкви.
На мгновение блеск зеленого и золотого зажег его, как искра зажигает сухие дрова. Он почувствовал, как обида и разочарование отступили, сгорели в мгновение ока. Он ощутил себя не тяжелее лебяжьего пуха, ему казалось, что самый легкий ветерок может поднять его с земли и унести в вышину, к этому золотому сиянию.
Он перевел взгляд с прекрасной безликой девушки вниз, на свои дырявые башмаки. Рейчел ждала его, а обед давно остыл. Привычный, непреодолимый груз вернулся на свое обычное место, сгибая его шею и тяжело опускаясь на плечи, пока он тащился к помещениям для слуг.
Глава 5. ОКНА В БАШНЕ
Новандер уходил в небытие, плюясь напоследок ветром и ранним снегом.
Декавдер, последний месяц года, терпеливо ждал своей очереди.
Король Джон Пресвитер, едва успев вызвать своих сыновей в Хейхолт, снова заболел и возвратился в маленькую затененную комнату, где его окружили пиявки, ученые доктора и вечно бранящиеся, раздраженные сиделки. Аббат Дометис примчался из Святого Сутрина, Великой церкви Эрчестера, и расположился у его кровати. Он будил короля через правильные промежутки времени, дабы исследовать текстуру и вес королевской души. Старик, все больше слабеющий, выносил и боль и священнослужителя с галантным стоицизмом.
В крошечной комнатке, расположенной рядом с королевскими покоями, которую уже сорок лет занимал Таузер, лежал меч Сверкающий Гвоздь, закутанный в тонкие ткани, лежал на самом дне дубового сундука шута.
Через все широкое пространство Светлого Арда летела весть: король Джон умирает. Эрнистир на западе и Риммергард на севере немедленно отправили послов к постели в оцепеневшем Эркинланде. Старый герцог Изгримнур, сидевший по левую руку от Джона за Великим столом, привел пятьдесят риммерсманов из Элвритсхолла и Наарведа, с головы до ног закутанных в кожу и меха для перехода через Фростмарш. Гвитина, сына короля Ллута, сопровождали всего двадцать эрнистирийцев, но сверкающее золото и серебро их оружия затмевали своим блеском бедную ткань их одеяний.
Замок оживал, в нем звучали языки, давно не слышанные тут — риммерпакк, пирдруинский, хачский. Перекатывающийся островной говор Наранси заполнял Двор, а конюшни отзывались эхом на певучие ритмы лугового народа, как всегда чувствовавшего себя всего лучше около лошадей. Над всем этим господствовала неторопливая речь наббанайцев и быстрые деловые переговоры эйдонитских священников, которые, как всегда, заботились о приходящих и уходящих людях и их душах.
В высоком Хейхолте и расположенном ниже Эрчестере маленькие армии чужеземцев встречались и расходились по большей части без столкновений. Хотя некоторые из этих народов были древними смертельными врагами, четыре двадцатилетия под опекой Верховного короля исцелили многие раны. И пожалуй больше было выпито кружек зля, чем произнесено резких слов.
Впрочем, нашлось одно исключение из этого общего для всех правила, исключение, которое трудно было не заметить и не понять. Потому что в низких ли коридорах Эрчестера или за широкими воротами Хейхолта — где бы они ни встречались — солдаты в зеленом принца Элиаса и слуги в сером принца Джошуа толкались и бранились, как в зеркале отражая личные разногласия королевских сыновей.
Для того, чтобы прекратить несколько особенно безобразных стычек, пришлось вызвать стражу короля Джона. В конце концов один из сторонников Джошуа был ранен юным меремундским дворянином, близким другом наследника. К счастью, человек Джошуа не особенно пострадал — удар был нанесен нетрезвой рукой и неверно направлен — и стороны были вынуждены выслушать упреки старших придворных. Отряды принцев вернулись к обмену холодными взглядами и презрительными насмешками; кровопролитие было предотвращено.
Во всем Светлом Арде наступили странные дни, дни, в равной мере исполненные горя и возбуждения. Король был еще жив, но смерть могла прийти с минуты на минуту. Мир застыл в ожидании грядущих перемен, ибо как может что-нибудь оставаться прежним, если король Джон не сядет больше на трон из костей дракона?
«Серкерда — сон… четерверк — лучше… пятерица — лучше всех… шесетерк — рынок… семран — отдых…»
Спускаясь по скрипучей лестнице и прыгая при этом через две ступеньки, Саймон во все горло распевал старый стишок. Он чуть не сбил с ног Софрону, хозяйку бельевой или кастеляншу, которая вела отряд горничных, нагруженных одеялами, к двери Соснового сада. Вскрикнув, она отскочила в дверной проем, и успела только погрозить пальцем удаляющейся спине Саймона.
— Я скажу Рейчел! — крикнула она вдогонку. Ее подопечные подавили смех.
Кому было дело до Софроны? Ведь сегодня рыночный день, и Юдит, повариха, дала Саймону два пенни, с тем чтобы он купил ей кое-что, а сдачу — о прекрасный шесетерк! — сдачу оставил себе. Монетки соблазнительно позвякивали в его кожаном кошельке, пока он как метеор летел по круглым дворикам, через ворота Внутреннего двора к Среднему двору, почти пустому сейчас, когда его обитатели — солдаты и ремесленники — были на работе или на рынке.
На Внешнем дворе животные сгрудились на общественном выпасе, сбиваясь в кучу от холода. Их замерзшие пастухи выглядели не намного веселее. Саймон бежал мимо низких домиков, складов и загонов для скота, многие из которых были такими старыми и заросшими по-зимнему обнаженным плющом, что казались просто бородавчатыми наростами на каменных стенах Высокого владения.
Солнце пробивалось через облака, освещая резьбу, покрывавшую халцедоновую поверхность Нирулагских ворот. Саймон замедлил шаг до рыси, разглядывая сложные изображения победы короля Джона над Адривисом — битвы, во время которой были наконец покорены наббанаи. Вдруг он услышал бешеный топот копыт и пронзительный скрип колес мчащегося на него экипажа. Саймон рывком отскочил в сторону и почувствовал дуновение ветра на лице, когда лошадь промчалась мимо. Экипаж дико раскачивался. Он успел заметить кучера, одетого в черный плащ с капюшоном, подбитый фиолетовой тканью. Когда экипаж проезжал мимо, человек, сидевший в нем, пронзил Саймона острым взглядом, глаза его были черными и блестящими и напоминали жестокие глаза-пуговицы акулы. Это длилось всего какие-то мгновения, но Саймон почувствовал, как взгляд незнакомца почти физически обжег его. Он отступил назад, прильнув спиной к каменной стене, и ошеломленно смотрел, как карета в облаке снежной пыли исчезла за поворотом Внешнего двора. Куры кудахтали и хлопали крыльями, приходя в себя, все, кроме тех, которые лежали, раздавленные, в окровавленной грязи.
— Эй, парень, ты в порядке? — спросил один из стражников, оторвав дрожащую руку Саймона от изгиба резьбы, за который он ухватился, и поставив его на ноги.
— Тогда ступай себе!
Мокрый снег кружился в воздухе и прилипал к щекам мальчика, когда он медленно спускался по длинному склону холма в Эрчестер. Монетки в кармане наигрывали теперь только марш дрожащих коленок.
— Священник сумасшедший, — обратился один из стражников к своему компаньону. — Не будь он человеком принца Элиаса…
Трое босоногих ребятишек, окруживших оборванную мать, еле бредущую в гору по грязной глинистой дороге, весело хохотали над забавным выражением побелевшего лица Саймона.
В базарный день над Центральным рядом натягивали тент, сшитый из множества шкур. У каждого перекрестка стояли каменные пирамиды, на которых разжигали огонь. Часть дыма выходила через специальные отверстия, и снег, падавший через эти отверстия, с шипением таял в горячем воздухе. Люди грелись у огня, прохаживались по рядам, разглядывая товары, выставленные на каждой стороне. В этой толпе, тут и там, образуя настоящие водовороты, народ Хейхолта и Эрчестера смешивался с многочисленными чужестранцами, медленно двигаясь по Центральному ряду, который составлял целых две лиги в длину, от самых Нирулагских ворот до площади в дальнем конце города. Стиснутый в оживленной толпе, Саймон почувствовал, что его настроение поднимается. Ну что ему за дело до пьяного священника! В конце концов, сегодня все-таки рыночный день!
К обычной толчее торговцев и громкоголосых разносчиков, провинциалов с широко раскрытыми ртами, шулеров, карманников и музыкантов примешивались солдаты всевозможных посольств, прибывших к умирающему королю. Важный вид и щегольские одеяния риммерсманов, эрнистирийцев и варинстеннеров приводили Саймона в восторг. Он шел за группой одетых в белое с золотом наббанайских легионеров, восхищаясь их статью и выправкой, понимая, даже не зная языка, с какой легкостью они осыпают друг друга оскорблениями. Он придвигался все ближе к ним, стараясь разглядеть короткие шпаги, дремлющие в ножнах, которые они носили высоко на поясе, как вдруг один из них, молодой ясноглазый солдат с тонкими темными усиками, обернулся и увидел его.
— Хеа, братцы, — сказал он с улыбкой, хватая за руку одного из своих товарищей. — Глядите-ка! Юный воришка! Держу пари, что он нацелился на твой карман, Турис.
Мужчины повернулись к Саймону. Грузный бородач, которого звали Турис, мрачно уставился на юношу.
— Если он его трогать, тогда я буду убивать, — прорычал он. Похоже, что он владел вестерлингом несколько хуже первого, и был, кроме того, начисто лишен чувства юмора.
Трое других легионеров присоединились к первым двум. Они подходили очень медленно, так что Саймон в полной мере испытал все ощущения загнанной птицы.
— Что случилось, Геллес? — спросил один из новоприбывших приятелей Туриса.
— Фуе фоге? Он что-то украл?
— Нан, нан… — Геллес усмехнулся. — Мы просто шутили с Турисом, этот тощий ничего не сделал.
— У меня есть свой кошелек! — сказал Саймон возмущенно. Он вытащил его из-за кушака и помахал перед носом ухмыляющегося стражника. — Я не вор! Я живу при дворе короля. Вашего короля!
Солдаты дружно захохотали.
— Хеа, послушайте-ка его! — закричал Геллес. — Он имеет нахальство говорить «наш» король!
Саймон понял, что молодой легионер пьян. Некоторая часть очарования, но отнюдь не вся, улетучилась, сменившись отвращением.
— Хеа, ребята, — Геллес нахмурился. — Мульвеизней ценит дренисенд! Не будите спящего льва. — Раздался новый взрыв смеха. Саймон, весь красный, сжимая в руке кошелек, повернулся, чтобы идти.
Декавдер, последний месяц года, терпеливо ждал своей очереди.
Король Джон Пресвитер, едва успев вызвать своих сыновей в Хейхолт, снова заболел и возвратился в маленькую затененную комнату, где его окружили пиявки, ученые доктора и вечно бранящиеся, раздраженные сиделки. Аббат Дометис примчался из Святого Сутрина, Великой церкви Эрчестера, и расположился у его кровати. Он будил короля через правильные промежутки времени, дабы исследовать текстуру и вес королевской души. Старик, все больше слабеющий, выносил и боль и священнослужителя с галантным стоицизмом.
В крошечной комнатке, расположенной рядом с королевскими покоями, которую уже сорок лет занимал Таузер, лежал меч Сверкающий Гвоздь, закутанный в тонкие ткани, лежал на самом дне дубового сундука шута.
Через все широкое пространство Светлого Арда летела весть: король Джон умирает. Эрнистир на западе и Риммергард на севере немедленно отправили послов к постели в оцепеневшем Эркинланде. Старый герцог Изгримнур, сидевший по левую руку от Джона за Великим столом, привел пятьдесят риммерсманов из Элвритсхолла и Наарведа, с головы до ног закутанных в кожу и меха для перехода через Фростмарш. Гвитина, сына короля Ллута, сопровождали всего двадцать эрнистирийцев, но сверкающее золото и серебро их оружия затмевали своим блеском бедную ткань их одеяний.
Замок оживал, в нем звучали языки, давно не слышанные тут — риммерпакк, пирдруинский, хачский. Перекатывающийся островной говор Наранси заполнял Двор, а конюшни отзывались эхом на певучие ритмы лугового народа, как всегда чувствовавшего себя всего лучше около лошадей. Над всем этим господствовала неторопливая речь наббанайцев и быстрые деловые переговоры эйдонитских священников, которые, как всегда, заботились о приходящих и уходящих людях и их душах.
В высоком Хейхолте и расположенном ниже Эрчестере маленькие армии чужеземцев встречались и расходились по большей части без столкновений. Хотя некоторые из этих народов были древними смертельными врагами, четыре двадцатилетия под опекой Верховного короля исцелили многие раны. И пожалуй больше было выпито кружек зля, чем произнесено резких слов.
Впрочем, нашлось одно исключение из этого общего для всех правила, исключение, которое трудно было не заметить и не понять. Потому что в низких ли коридорах Эрчестера или за широкими воротами Хейхолта — где бы они ни встречались — солдаты в зеленом принца Элиаса и слуги в сером принца Джошуа толкались и бранились, как в зеркале отражая личные разногласия королевских сыновей.
Для того, чтобы прекратить несколько особенно безобразных стычек, пришлось вызвать стражу короля Джона. В конце концов один из сторонников Джошуа был ранен юным меремундским дворянином, близким другом наследника. К счастью, человек Джошуа не особенно пострадал — удар был нанесен нетрезвой рукой и неверно направлен — и стороны были вынуждены выслушать упреки старших придворных. Отряды принцев вернулись к обмену холодными взглядами и презрительными насмешками; кровопролитие было предотвращено.
Во всем Светлом Арде наступили странные дни, дни, в равной мере исполненные горя и возбуждения. Король был еще жив, но смерть могла прийти с минуты на минуту. Мир застыл в ожидании грядущих перемен, ибо как может что-нибудь оставаться прежним, если король Джон не сядет больше на трон из костей дракона?
«Серкерда — сон… четерверк — лучше… пятерица — лучше всех… шесетерк — рынок… семран — отдых…»
Спускаясь по скрипучей лестнице и прыгая при этом через две ступеньки, Саймон во все горло распевал старый стишок. Он чуть не сбил с ног Софрону, хозяйку бельевой или кастеляншу, которая вела отряд горничных, нагруженных одеялами, к двери Соснового сада. Вскрикнув, она отскочила в дверной проем, и успела только погрозить пальцем удаляющейся спине Саймона.
— Я скажу Рейчел! — крикнула она вдогонку. Ее подопечные подавили смех.
Кому было дело до Софроны? Ведь сегодня рыночный день, и Юдит, повариха, дала Саймону два пенни, с тем чтобы он купил ей кое-что, а сдачу — о прекрасный шесетерк! — сдачу оставил себе. Монетки соблазнительно позвякивали в его кожаном кошельке, пока он как метеор летел по круглым дворикам, через ворота Внутреннего двора к Среднему двору, почти пустому сейчас, когда его обитатели — солдаты и ремесленники — были на работе или на рынке.
На Внешнем дворе животные сгрудились на общественном выпасе, сбиваясь в кучу от холода. Их замерзшие пастухи выглядели не намного веселее. Саймон бежал мимо низких домиков, складов и загонов для скота, многие из которых были такими старыми и заросшими по-зимнему обнаженным плющом, что казались просто бородавчатыми наростами на каменных стенах Высокого владения.
Солнце пробивалось через облака, освещая резьбу, покрывавшую халцедоновую поверхность Нирулагских ворот. Саймон замедлил шаг до рыси, разглядывая сложные изображения победы короля Джона над Адривисом — битвы, во время которой были наконец покорены наббанаи. Вдруг он услышал бешеный топот копыт и пронзительный скрип колес мчащегося на него экипажа. Саймон рывком отскочил в сторону и почувствовал дуновение ветра на лице, когда лошадь промчалась мимо. Экипаж дико раскачивался. Он успел заметить кучера, одетого в черный плащ с капюшоном, подбитый фиолетовой тканью. Когда экипаж проезжал мимо, человек, сидевший в нем, пронзил Саймона острым взглядом, глаза его были черными и блестящими и напоминали жестокие глаза-пуговицы акулы. Это длилось всего какие-то мгновения, но Саймон почувствовал, как взгляд незнакомца почти физически обжег его. Он отступил назад, прильнув спиной к каменной стене, и ошеломленно смотрел, как карета в облаке снежной пыли исчезла за поворотом Внешнего двора. Куры кудахтали и хлопали крыльями, приходя в себя, все, кроме тех, которые лежали, раздавленные, в окровавленной грязи.
— Эй, парень, ты в порядке? — спросил один из стражников, оторвав дрожащую руку Саймона от изгиба резьбы, за который он ухватился, и поставив его на ноги.
— Тогда ступай себе!
Мокрый снег кружился в воздухе и прилипал к щекам мальчика, когда он медленно спускался по длинному склону холма в Эрчестер. Монетки в кармане наигрывали теперь только марш дрожащих коленок.
— Священник сумасшедший, — обратился один из стражников к своему компаньону. — Не будь он человеком принца Элиаса…
Трое босоногих ребятишек, окруживших оборванную мать, еле бредущую в гору по грязной глинистой дороге, весело хохотали над забавным выражением побелевшего лица Саймона.
В базарный день над Центральным рядом натягивали тент, сшитый из множества шкур. У каждого перекрестка стояли каменные пирамиды, на которых разжигали огонь. Часть дыма выходила через специальные отверстия, и снег, падавший через эти отверстия, с шипением таял в горячем воздухе. Люди грелись у огня, прохаживались по рядам, разглядывая товары, выставленные на каждой стороне. В этой толпе, тут и там, образуя настоящие водовороты, народ Хейхолта и Эрчестера смешивался с многочисленными чужестранцами, медленно двигаясь по Центральному ряду, который составлял целых две лиги в длину, от самых Нирулагских ворот до площади в дальнем конце города. Стиснутый в оживленной толпе, Саймон почувствовал, что его настроение поднимается. Ну что ему за дело до пьяного священника! В конце концов, сегодня все-таки рыночный день!
К обычной толчее торговцев и громкоголосых разносчиков, провинциалов с широко раскрытыми ртами, шулеров, карманников и музыкантов примешивались солдаты всевозможных посольств, прибывших к умирающему королю. Важный вид и щегольские одеяния риммерсманов, эрнистирийцев и варинстеннеров приводили Саймона в восторг. Он шел за группой одетых в белое с золотом наббанайских легионеров, восхищаясь их статью и выправкой, понимая, даже не зная языка, с какой легкостью они осыпают друг друга оскорблениями. Он придвигался все ближе к ним, стараясь разглядеть короткие шпаги, дремлющие в ножнах, которые они носили высоко на поясе, как вдруг один из них, молодой ясноглазый солдат с тонкими темными усиками, обернулся и увидел его.
— Хеа, братцы, — сказал он с улыбкой, хватая за руку одного из своих товарищей. — Глядите-ка! Юный воришка! Держу пари, что он нацелился на твой карман, Турис.
Мужчины повернулись к Саймону. Грузный бородач, которого звали Турис, мрачно уставился на юношу.
— Если он его трогать, тогда я буду убивать, — прорычал он. Похоже, что он владел вестерлингом несколько хуже первого, и был, кроме того, начисто лишен чувства юмора.
Трое других легионеров присоединились к первым двум. Они подходили очень медленно, так что Саймон в полной мере испытал все ощущения загнанной птицы.
— Что случилось, Геллес? — спросил один из новоприбывших приятелей Туриса.
— Фуе фоге? Он что-то украл?
— Нан, нан… — Геллес усмехнулся. — Мы просто шутили с Турисом, этот тощий ничего не сделал.
— У меня есть свой кошелек! — сказал Саймон возмущенно. Он вытащил его из-за кушака и помахал перед носом ухмыляющегося стражника. — Я не вор! Я живу при дворе короля. Вашего короля!
Солдаты дружно захохотали.
— Хеа, послушайте-ка его! — закричал Геллес. — Он имеет нахальство говорить «наш» король!
Саймон понял, что молодой легионер пьян. Некоторая часть очарования, но отнюдь не вся, улетучилась, сменившись отвращением.
— Хеа, ребята, — Геллес нахмурился. — Мульвеизней ценит дренисенд! Не будите спящего льва. — Раздался новый взрыв смеха. Саймон, весь красный, сжимая в руке кошелек, повернулся, чтобы идти.