Гунвальд Ларссон отказался от дальнейшего участия в нынешнем деле. Мартин Бек, прочитав рапорты, отложил их в сторону и сказал: - Прежде всего нам нужно как следует допросить свидетелей. Все это мало что дает. А что, кстати говоря, означает вот эта писанина? - Он полистал бумаги, нашел, что ему нужно, и прочитал: "Отклонения имеющихся в наличии часов в показании точного момента преступления..." Что это такое? Монссон ножал плечами: - Это Баклюнд. Ты, наверное, имел с ним дело? - Ах, он. Тогда понятно, - ответил Бек. Он имел дело с Баклюндом. Однажды, несколько лет назад. Этого было достаточно. Во двор въехала машина и остановилась под окнами. Захлопали дверцы, застучали торопливые шаги, потом громко заговорили по-немецки. Монссон неторопливо поднялся и выглянул в окно. - Как видно, сделали облаву на площади Густава Адольфа, - сказал он, - или у причалов в порту; мы усилили там охрану, но попадается большей частью молодежь с какой-то мелочью, покупает гашиш для себя. Крупные партии наркотиков к серьезную контрабанду редко удается найти. - У нас такая же картина. Монссон закрыл окно и уселся. - Ну а как тут Скакке? - спросил Мартин Бек. - Ничего, - ответил Монссон. - Честолюбивый парень. По вечерам сидит дома и зубрит. И работает хорошо. Очень исполнительный, точный, сгоряча ничего не делает. Видно, тот случай был ему хорошей наукой. Впрочем, он боялся, что сюда приедет Кольберг, а не ты. Около года назад Бепни Скакке и Кольберг брали на аэродрома Орланда преступника, и тот нанес Кольбергу тяжелое ножевое ранение: отчасти виноват был Скакке. - Дай для футбольной команды хорошее пополнение, как я слышал, - улыбнулся Монссон. - Вот как, - безразлично сказал Мартин Бек. - А чем он сейчас занимается? - Пытается найти человека, который сидел через несколько столиков от компании Пальмгрена. Его зовут Эдвардссон, он работает корректором в газете "Арбетет". Во вторник он был слишком пьян, и допрос не имел смысла, а вчера мы не могли его найти. Лежал, наверное, дома с похмелья и не хотел открывать дверь. - Если уж он был пьян, когда стреляли в Пальмгрена, то от него мало толку как от свидетеля. А когда будем допрашивать жену Пальмгрена? Монссон отхлебнул из стакана и вытер рот тыльной стороной ладони. - Надеюсь, сегодня. Или завтра. Ты хочешь этим заняться? - Пожалуй, лучше поговорить с ней тебе самому. Ты, наверное, знаешь о Пальмгрене больше чем я. - Не думаю, - вздохнул Монссон. - Но ладно, ведь решаешь здесь ты. Можешь поговорить с Эдвардссоном, если только Скакке его разыщет. У меня такое чувство, что пока он у нас самый важный свидетель, несмотря ни на что. Кстати, хочешь пива? Правда, оно совсем теплое. Мартин Бек отрицательно покачал головой. Пить хотелось ужасно, но теплое пиво его не привлекало. - Давай лучше поднимемся в буфет и выпьем минеральной воды, - сказал он. Они выпили бутылку воды у стойки, не садясь,. и вернулись в кабинет Монссона. На стуле для посетителей сидел Бенни Скакке и листал свою записную книжку. Он быстро встал, когда они вошли, Мартин Бек пожал ему руку. - Ну как? Поймал Эдвардссона? - спросил он. . - Да, сейчас он в газете, но часа в три будет дома, - ответил Скакке. Заглянув в свои записи, добавил: - Камрергатан, два. - Позвони и скажи, что я буду у него в три часа, - сказал Бек. Дом на Камрергатан был, очевидно, заселен первым из строившихся здесь домов. На другой стороне улицы горбатились, приземистые старые здания, которым скоро предстояло пасть жертвой зубастых экскаваторов и освободить место для новых больших доходных домов. Эдвардссон жил на самом верхнем этаже и сразу же после звонка Мартина Бека отворил дверь. Это был человек лет пятидесяти, с умным лицом, украшенным крупным носом. По обеим сторонам рта залегли глубокие морщины. Прищурившись, он посмотрел на Мартина Бека: - Комиссар Бек? Входите. Он прошел в комнату, очень скромно обставленную. Вдоль стен тянулись книжные полки, на письменном столе у окна стояла пишущая машинка с заправленным в нее и наполовину уже заполненным листом бумаги. Эдвардссон снял кипу газет с единственного в комнате кресла. - Садитесь, я принесу что-нибудь выпить. У меня в холодильнике есть пиво. - Пусть будет пиво, - сказал Мартин Бек. Эдвардссои сходил на кухню и вернулся с двумя бутылками пива и стаканами. - "Бекс Бир". Пиво Бека, - сказал он. - Нам в самый раз. Разлив пиво по стаканам, он уселся на диван, закинув руку на спинку. Мартин Бек сделал большой глоток. Пиво было холодное, в жару такое только и пить. Потом сказал: - Ну, вы ведь знаете, по какому делу я пришел? Эдвардссон кивнул, закуривая сигарету. - Да, Пальмгрен. Не могу сказать, что я горько оплакиваю эту потерю. - Вы его знали? - Лично? Вовсе нет. Но так или иначе мне все время приходилось наталкиваться на это имя. На меня Пальмгрен производил очень тяжелое, неприятное впечатление. Впрочем, я никогда не терпел людей его толка. - Что значит - "его толка"? - Людей, для которых деньги - все, и которые не брезгуют никакими средствами, чтобы их добыть. - Я с удовольствием выслушаю ваше мнение о Пальмгрене потом, если вы захотите, конечно; но пока меня интересует другое. Вы видели человека, который в него стрелял? Эдвардссон провел рукой по волосам, в которых уже пробивалась проседь. - Боюсь, что тут я вам помочь не сумею. Я сидел, читал и, собственно, среагировал на все это только тогда, когда тот человек уже вылезал из окна. Меня интересовал в первую очередь Пальмгрен, а стрелявшего я видел лишь мельком. Он очень быстро исчез, и, когда я опомнился и подбежал к окну, его уже не было видно. Мартин Бек достал из кармана мятую пачку "Флориды" и закурил. - Вы совсем не помните, как он выглядел? - Вспоминаю, что одежда была темной, костюм или пиджак и брюки, и что он не молод. Но это только мимолетное впечатление, ему может быть лет тридцать, сорок, ну пятьдесят, но никак не больше и не меньше этих пределов. - А эта пальмгреновская компания уже сидела за столом, когда вы пришли? - Нет, - сказал Эдвардссон. - Как раз наоборот. Когда они явились, я уже поел и выпил виски. Я ведь без семьи и иногда люблю пойти в какой-нибудь кабак и спокойно посидеть там за книгой. Бывает, что я засиживаюсь довольно долго. - Он помолчал и добавил: - Хотя это и чертовски дорого, конечно. - Узнали ли вы кого-нибудь, кроме Пальмгрена, в этой компании? - Его жену и того молодого человека, который считается... то есть считался его правой рукой. Остальных не знаю, но мне показалось, что они все служащие концерна. Двое из них говорили по-датски. Эдвардссон достал из кармана брюк носовой платок и вытер пот со лба. На нем была белая рубашка, галстук, светлые териленовые брюки и темные ботинки. Рубашка намокла от пота. Мартин Бек чувствовал, что его рубашка тоже стала влажной и прилипает к телу. - Может быть, вы случайно слышали, о чем шла речь за столом? - спросил он. - Честно говоря, да. Я по природе любопытен и люблю изучать людей, поэтому я сидел и почти что подслушивал. Пальмгрен и датчанин говорили о делах, и я не понял, о чем шла речь, но они несколько раз упомянули Родезию. Этого Пальмгрена просто распирали всякие планы и идеи, он сам сказал за столом об этом. Потом много говорили о разных темных аферах. Женщины болтали о том, о чем обычно болтают женщины такого рода. Тряпки, поездки, общие знакомые, приемы и прочее. Фру Пальмгрен и самая молодая из дам говорили о какой-то женщине, сделавшей операцию грудей, которые были плоскими, а после этого стали упругими, как теннисные мячи, и чуть ли не упирались в подбородок. Потом Шарлотта Пальмгрен рассказала о приеме в Нью-Йорке, на котором был Франк Синатра и кто-то по прозвищу Бутерброд всю ночь поил компанию шампанским. И остальное было не лучше. Что в "Твильфите" есть шикарные бюстгальтеры по семьдесят пять крон за штуку. Что летом жарко носить парик и приходится укладывать волосы каждый день. Мартин Бек подумал, что Эдвардссон в тот вечер мало что прочел в своей книге. - Ну а другие мужчины? Тоже говорили о делах? - Не так много. Создавалось впечатление, что перед этим ужином у них было деловое заседание: четвертый из них, то есть не датчанин и не тот, что моложе всех, говорил о чем-то в этом роде. Нет, их разговор касался уж никак не высоких тем. Они, к примеру, долго болтали о галстуке, который надел Пальмгрен и которого я не видел, потому, что Пальмгрек сидел спиной ко мне. Галстук был, наверное, какой-то особенный, потому что все им восхищались, а Пальмгрен сказал, что купил его на Елисейских полях в Париже за девяносто пять франков. А этот четвертый говорил, что мучается и не спит по ночам из-за очень серьезной проблемы: его дочь спуталась с негром. Пальмгрен предложил отправить ее в Швейцарию, где вряд ли есть негры. Эдвардссон встал, отнес пустые бутылки на кухню и принес две полные. Они запотели и выглядели весьма привлекательно. - Да, - сказал Эдвардссон, - вот в общем-то и все, что я помню из застольного разговора. Мало что дает, а? - Немного,-честно признался Мартин Бек. - А что вы знаете о Пальмгрене? - Тоже мало. Он жил в одной из самых роскошных вилл, знаете - эти старинные, принадлежавшие аристократам, в пригороде. Он заколачивал массу денег, да и тратил массу, в частности, на свою жену и этот старый дом. Эдвардссон с минуту молчал, потом сам задал вопрос: - А вы что знаете о Пальмгрене? - Не намного больше. - Спаси нас бог, если уж полиция знает столько же, сколько мы, о таких, как Пальмгрен,-вздохнул Эдвардссон и глотнул пива. - А что, в момент выстрела Пальмгрен, кажется, речь произносил, да? - Да, он встал и понес всякую чушь, как обычно бывает в таких случаях: Спасибо за внимание, за старание, "наши очаровательные дамы" и прочее. Он, как видно, поднаторел в этом деле, временами даже казалось, что он говорит от всего сердца. Все, кто обслуживал стол, ушли, чтобы не мешать, музыка тоже кончилась, а я сидел и потягивал виски. Да вы и в самом деле не знаете, чем занимался Пальмгрен, или это полицейская тайна? Бек покосился на стакан. Взял его. Осторожно отпил глоток. - Я и впрямь знаю о нем мало, - сказал он. - Но есть люди, которым известно больше. Масса зарубежных предприятий, акционерное общество домовладельцев в Стокгольме. - Да, - сказал Эдвардссон, казалось, погруженный в свои мысли. Немного погодя он сказал:-То, что я мог рассказать об убийце, я изложил позавчера вечером. Со мной сразу двое ваших беседовали. Сначала один, он все время спрашивал - сколько было тогда времени, потом второй, тот вроде похитрее. - Вы ведь были не совсем трезвым в тот вечер, - сказал Мартин Бек. - Не совсем, бог свидетель. И вчера добавил, чтобы голова не трещала. Наверное, все из-за этой проклятой жары. "Здорово, - подумал Мартин Бек. - Детектив с похмелья допрашивает не успевшего просохнуть свидетеля, который ничего не видел. Многообещающее начало". - Вы, может, знаете, как человек себя чувствует с похмелья? - спросил Эдвардссон. - Знаю. - Мартин Бек взял стакан и без раздумий выпил его до дна. Поднялся и сказал: - Спасибо. Я, может статься, еще зайду. В дверях он остановился и задал еще один вопрос: - Кстати, вы случайно не видели оружия, которым пользовался убийца? Эдвардссон задумался. - Теперь я вспоминаю, что, кажется, видел мельком, когда он его уже прятал. Конечно, я в оружии мало смыслю, но это было что-то длинное и очень узкое. С такой круглой штуковиной, как она там называется. - Барабан, - сказал Мартин Бек. - До свидания и спасибо за пиво. - Заходите,-ответил Эдвардссон.-А я сейчас глотну как следует, чтобы прийти в норму.
Монссон сидел за столом почти в прежней позе. - Хочешь, чтобы я спросил, как у тебя дела? - сказал он, когда Мартин Бек вошел в кабинет. - Ну, как дела? - Хороший вопрос. А дела неважные. Мне кажется. А у тебя как? - Тоже не очень. - А вдова? - Займусь ею завтра. Тут лучше быть осторожнее. Ведь она а трауре.
VII
Пер Монссон родился и вырос в Мальмё, в рабочем квартале. Он служил в полиции больше двадцати пяти лет и знал свой город лучше, чем кто-либо другой, рос и жил вместе с городом и, кроме того, любил его. Но один из районов был для него все-таки чужим и никогда его не притягивал: западные пригороды - Фридхем, Вастервонг, Бельвю, где всегда жили очень богатые люди. Монссон помнил, как он сам, еще мальчишкой, в трудные двадцатые и тридцатые годы тащился, шлепая деревянными башмаками, через эти шикарные кварталы, направляясь в Лимхамн, где можно было какими-то путями добыть селедку на обед. Он помнил роскошные автомобили и шоферов в униформе, горничных в черных платьях с передниками и в накрахмаленных белых чепчиках, барских детишек, наряженных в тюлевые платьица и матросские костюмчики. Для него все это было настолько далеким, что казалось сказочным и непонятным. Каким-то образом старое ощущение продолжало жить в нем, и эти кварталы оказывали на него прежнее воздействие, несмотря на то, что личных шоферов теперь не было, прислуги стало меньше, а дети богачей по одежде мало чем отличались от остальных. В конце концов, картошка с селедкой оказалась не такой уж плохой едой, и он, росший в бедности, без отца, вымахал в здорового парня, прошел так называемый "большой путь" и мало-помалу стал хорошо жить. По крайней мере, ему самому так казалось. И вот теперь он направлялся именно в этот район. Здесь жил Виктор Пальмгрен и, следовательно, должна была жить его вдова. Монссон видел людей, собравшихся за столом в тот роковой вечер, только на фото, и ему мало что было известно о них. О Шарлотте Пальмгрен он знал, что она была женщиной необычайной красоты и однажды стала какой-то "мисс" - не то "мисс Швецией", не то даже "мисс Вселенной". Потом прославилась как манекенщица и вышла замуж за Пальмгрена двадцати семи лет от роду и на вершине своей неотразимости. Теперь ей было тридцать два, и внешне она не изменилась, как не меняются только женщины, у которых никогда не было детей, но есть большие деньги и много времени, чтобы заниматься своей наружностью. Виктор Пальмгрен был на двадцать четыре года старте ее, что, кажется, проливало свет на обоюдные мотивы супружества. Он хотел, чтобы у него было кого показать Своим коллегам по бизнесу, она - иметь достаточно денег, чтобы никогда больше не работать. Но, что там ни говори, Шарлотта Пальмгрен была вдовой, а Монссона в какой-то степени сковывали традиции. Поэтому он с большой неохотой надел темный костюм, белую рубашку и галстук, прежде чем сесть в машину и ехать в Бельвю. Пальмгренская резиденция, казалось, полностью соответствовала детским воспоминаниям Монссона, хотя годы подернули ее дымкой преувеличений. С улицы видна была только часть крыши и флюгер, остальное закрывала аккуратно подстриженная живая изгородь, очень высокая и необыкновенно густая и плотная. За ней, по-видимому, была еще одна ограда металлическая. Участок казался непомерно большим, а сад скорее напоминал разросшийся парк. Ворота. главного входа, высокие и широкие, обитые медью, позеленевшей от времени, с затейливыми башенками поверху, тоже были непроницаемы для взгляда. На одной из створок красовались излишне крупные, отлитые из бронзы буквы, составлявшие имя - Пальмгрен, на другой створке прорезь для писем, кнопка звонка, а еще выше - квадратное окошко, через которое посетителя как следует рассматривали, прежде чем впустить. Ясно было, что в этот дом нельзя заглянуть попросту, когда угодно, и Монссон, осторожно нажав на ручку двери, почти ждал, что где-нибудь в доме зазвенит сигнал тревоги. Ворота оказались, разумеется, запертыми, а смотровое окошко наглухо закрытым. Сквозь прорезь для писем ничего нельзя было разглядеть: с той стороны, очевидно, висел железный ящик. Моиссон поднял было руку к звонку, но раздумал и звонить не стал. Огляделся по сторонам. У тротуара, кроме его старенького "вартбурга" стояли еще две машины: красный "ягуар" и желтая "МГ". Почему Шарлотта Пальмгрен держит две спортивные машины на улице? Он постоял, прислушиваясь, и ему показалось, что из парка доносятся голоса. Потом их не стало слышно, может быть, звуки поглотила жара и раскаленный неподвижный воздух. Ну и лето, подумал Монссон. Такое бывает раз в десять лет, наверное. Сейчас бы на пляже валяться или дома сидеть в одних трусах и пить холодный грог. А тут торчишь, как дурак, в галстуке, рубашке и костюме. Потом мысли вернулись к вилле. Она была старая, вероятно, самого начала века, ее наверняка перестраивали и модернизировали, не жалея миллионов. В таких домах обычно бывал и черный ход, через который ходили кухарки, прислуга, няньки, садовник и почтальон, чтобы не раздражать господ. Монссон пошел вдоль ограды, свернул на боковую улицу. Участок занимал, как видно, целый квартал: плотная листва живой изгороди тянулась ровной стеной, нигде не прерываясь. Он опять повернул направо, обходя виллу вокруг, и тут нашел, что искал. Калитку с железными решетками створок. Отсюда дом не был виден совсем, его загораживала листва высоких деревьев и кустов, но виднелся гараж, по-видимому, недавно построенный, и какое-то старое небольшое строение, скорее всего сарай для садового оборудования. Таблички с именем владельца на калитке не было. Монссон обеими руками резко нажал на створки, они подались внутрь, и калитка отворилась. Таким путем он избавился от необходимости выяснить, заперта она или нет, и закрыл за собой калитку. На посыпанной гравием площадке у выезда из гаража виднелись следы машины, но здесь они кончались: дорожки, ведущие в сад, были уложены шиферной плиткой. По газону Монссон зашагал к дому. Прошел сквозь ряды цветущего ракитника и жасмина и очутился, как и хотел, на задней стороне виллы. Тихо, пустынно, закрытые окна, двери на кухня и в погреб, какие-то загадочные пристройки. Он взглянул вверх, но мало что мог рассмотреть, потому что стоял у самой стены. Двинулся вдоль стены направо, прошел по цветочной клумбе, заглянул за угол и замер, стоя среди шикарных пионов. Тут было от чего окаменеть. Зеленая лужайка с ровно подстриженной, как на английской площадке для гольфа, травой. Посредине овальный бассейн: искрящаяся, прозрачно-зеленая вода, светло-голубой кафель. Рядом баня и гимнастические снаряды - брусья и кольца, велосипедный тренажер. Вероятно, здесь и добывал Виктор Пальмгрен свое "хорошее физическое состояние". В бассейне, на чем-то вроде шезлонга, сидела или скорее лежала Шарлотта Пальмгрен, голая, с закрытыми глазами. Ровный, очень хороший загар по всему телу, безразличное выражение лица. Чистый профиль, прямой рот, светлые волосы. Худощавая, неестественно узкие бедра и тонкая талия. Эта женщина не вызывала у Монссона никаких эмоций. С таким же успехом она могла быть куклой, выставленной в витрине магазина. Смотри-ка, голая вдова. Впрочем, а почему бы и нет. Монссон стоял среди пионов и чувствовал себя соглядатаем, да, кстати, и был им. Его заставляло оставаться на месте не то, что он видел, а то, что он слышал. Где-то совсем рядом, но вне поля зрения Монссона, что-то звенело, кто-то ходил и что-то делал. Потом послышались шаги, и из тени дома вышел человек. На нем были пестрые купальные трусы, в руках он держал два высоких стакана с каким-то красноватым напитком, соломинками и кубиками льда. Монссон сразу же узнал этого человека по фотографиям: Матс Линдер, помощник директора, правая рука и ставленник умершего меньше сорока восьми часов назад Виктора Пальмгрена. Вот он подошел к бассейну. Женщина почесала щиколотку, по-прежнему не открывая глаз, протянула руку и взяла у него стакан. Монссон отступил за угол дома. Линдер сказал: - Не очень кислый получился? - Нет, в самый раз. Было слышно, как она поставила стакан на кафельный бортик бассейна. - Мы с тобой просто ненормальные,-сказала Шарлотта Пальмгрен. - Во всяком случае, все чертовски хорошо. - Да, пожалуй. - Голос был по-прежнему безразличный. - А почему ты в этих дурацких штанах? Что ответил на это Линдер, Монссон так никогда и не узнал, потому что в этот момент покинул свое убежище. Он быстро и неслышно пошел той же дорогой обратно, закрыл за .собой калитку и двинулся вдоль живой изгороди, обходя дом. Остановившись перед медными воротами, он без колебаний нажал кнопку. Вдали раздался звонок, более похожий на бой часов. Прошло не больше минуты, и за воротами послышались легкие шаги. Открылось смотровое окошко, и Монссон увидел светло-зеленый глаз с неестественно длинными ресницами, великолепно сделанными с точки зрения техники, и светлую прядь волос. Он вынул удостоверение личности и подержал его перед окошком. - Извините, если помешал. Меня зовут Монссон. Инспектор полиции. - А, - как-то по-детски сказала она. - Конечно. Полиция. Вы можете подождать две минуты? - Разумеется. Я не вовремя? - Что? Нет-нет. Просто я... Она, как видно, не сумела найти подходящий конец фразы, ибо окошко захлопнулось, и легкие' шаги удалились гораздо быстрее, чем приближались. Он посмотрел на часы. Прошло три с половиной минуты, и Шарлотта Пальмгрен, одетая в серебряные сандалии и серое платье из какого-то легкого материала, отворила дверь. - Входите, пожалуйста, - сказала Шарлотта Пальмгрен. - Очень жаль, что вам пришлось ждать. Она заперла ворота и повела его к дому. На улице рокотнул мотор отъезжающего автомобиля. Очевидно, не только вдова действовала быстро. Монссон впервые увидел виллу всю. целиком и ошеломленно рассматривал ее. Собственно говоря, это была не вилла, а маленький дворец, украшенный башнями, башенками и зубцами. Все говорило за то, что ее первый хозяин страдал манией величия, и архитектор срисовывал здание с какой-то открытки. Последующие реконструкции - и пристроенные балконы, и стеклянные веранды не улучшали дела. Вид у здания был устрашающий, и трудно сказать; смеяться тут следовало или плакать, или просто вызвать подрывников и разнести эту аляповатую громадину на куски. При этом она казалась на редкость прочной и взять ее мог, очевидно, только динамит. Вдоль дороги, ведущей к воротам, стояли отвратительные скульптуры из тех, что были модны .в Германии имперских времен. - Да, вилла у нас красивая, - сказала Шарлотта Пальмгрен. - Но перестройка обошлась недешево. Зато теперь все тип-топ. Монссону удалось оторвать взгляд от дома и переключить внимание на окрестности. Парк был, как он уже имел возможность отметить, ухоженный. Женщина проследила за его взглядом и сказала: - Садовник бывает три раза в неделю. - Вот как, - сказал Монссон. - Войдем в дом или посидим здесь? - Все равно, - ответил Монссон. Следы присутствия Матса Линдера исчезли, даже стакан, но на передвижном столике перед верандой стоял сифон, ведерко со льдом и несколько бутылок. - Этот дом купил мой свекор, - сказала она. - Но он умер давным-давно, задолго до того, как мы с Виктором встретились. - А где вы встретились? - равнодушно спросил Монссон. - В Ницце, шесть лет назад. Я там выступала с показом моделей одежды. После секундного колебания она сказала: - Может быть, войдем в дом? Ничего особенного я, правда, предложить не могу. Ну, немножко выпить. - Спасибо, я не хочу. - Понимаете, я здесь совершенно одна. Прислугу отпустила. Монссон промолчал, и после паузы она продолжала: - После того что случилось, мае кажется - лучше побыть одной. Совсем одной. - Я понимаю. Весьма вам сочувствую. Она склонила голову, но не сумела изобразить ничего, кроме скуки и полнейшего равнодушия. "Очевидно, она слишком бездарна, чтобы сделать печальное лицо", - подумал Монссон. Он прошел за ней по каменным ступеням лестницы рядом с верандой. Миновав большой мрачный зал, они вошли в огромную, забитую мебелью гостиную. Смешение стилей было поистине нелепым: сверхсовременная мебель соседствовала со старинными креслами с высокими спинками и чуть ли не античным столом. Она провела его в угол, где стояли четыре кресла, диван и гигантский стол, покрытый толстым стеклом, как видно, совсем новый и очень дорогой. - Садитесь, пожалуйста, - официальным тоном сказала она. Монссон сел. Таких больших кресел он в жизни не видел, а это оказалось к тому же настолько глубоким, что Монссон засомневался, сумеет ли он из него вылезти и снова встать на ноги. - А вы и в самом деле не хотите выпить? - В самом деле. Я не стану вас долго задерживать. Но, к сожалению, мне придется задать вам несколько вопросов. Нам, как вы понимаете, очень важно быстрее найти человека, убившего директора Пальмгрена. - Разумеется. Вы ведь полиция. Ну что я могу сказать? Это ведь все ужасно печально. Трагедия. - Вы видели лицо стрелявшего? - Конечно. Но все произошло страшно быстро. Никто сначала и не среагировал даже. Только потом пришла в голову ужасная мысль, что он мог и меня застрелить. И всех. - Вы никогда прежде не встречали этого человека? - Нет. У меня хорошая память на лица, но имена и прочее в этом роде я никогда не могу запомнить. В Лунде полицейский меня тоже спрашивал об этом. - Я знаю, но тогда вы, конечно, были взволнованы. - Вот именно, это же ужасно, - неуверенно сказала она. - Должно быть, в последние дни вы много думали о случившемся? - Конечно. - И вы хорошо видели этого человека. Вы сидели к нему лицом, и он оказался всего лишь в нескольких метрах от вас. Как он, собственно, выглядел? - Ну, как это сказать... У него был совсем обычный вид. - Какое он производил впечатление? Казался потерявшим самообладание? Или взвинченным? - Да нет, у него был совершенно обычный вид. Очень простой. - Простой? - Ну да, то есть он не из тех, с кем обычно общаешься. - Что вы почувствовали, увидев его? - Ничего, пока он не вынул пистолет. Тогда я испугалась. - Вы видели и оружие? - Конечно. Это был какой-то пистолет. - Не можете сказать, какого типа? - Я ничего не понимаю в оружии. Но это был какой-то пистолет. Длинный такой. Как в ковбойских фильмах. - А какое было выражение лица у этого человека? - Обычное. У него был совсем обычный вид, как я говорила. Одежду я рассмотрела лучше, но о ней я уже рассказала. Монссон не стал спрашивать о приметах. Она не хотела или не могла сказать больше того, что уже сказала. Он посмотрел по сторонам. Женщина заметила это и сказала: - Симпатичные кресла, и стол тоже, правда? Монссон кивнул и подумал, сколько все это стоило. - Я сама покупала, - с оттенком гордости сказала она. - Вы всегда здесь живете? - спросил Монссон. - А где нам еще жить, когда мы в Мальмё? - туповато ответила она. - А когда вы не в Мальмё? - У нас есть дом в Эсториле. Обычно мы там живем зимой - у Виктора было много дел в Португалии. И еще, понятно, есть представительская квартира в Стокгольме. - Немного подумав, она сказала: - Но там мы живем только тогда, когда мы в Стокгольме. - Я понимаю. Вы всегда сопровождали мужа в деловых поездках? - Да, когда речь шла о представительстве. Но на переговоры не сопровождала. - Я понимаю, - повторил Монссон. Что он понимал? Что она работала куклой, на которую можно было вешать дорогие и недоступные простому человеку тряпки и украшения? Что у таких, как Виктор Пальмгрен, жена, вызывающая всеобщее восхищение, входит в список необходимых вещей? - Вы любили своего мужа? - вдруг спросил Монссон. Она не удивилась, но медлила с ответом. - Любить - это так глупо звучит, - наконец сказала она. Монссон вынул одну из своих зубочисток, положил в рот и принялся задумчиво жевать. Она удивленно воззрилась на него. Впервые за все это время на ее лице отразилось что-то похожее на неподдельное чувство. - Почему вы ее жуете? - с любопытством спросила она. - Дурная привычка. Приобрел ее, когда бросил курить. - А-а, - сказала она. - Вот оно что. А вообще у меня есть сигареты и сигары. Вон там, в шкатулке на столике. Монссон с секунду рассматривал хозяйку. Потом начал с другой стороны. - Этот ужин был ведь почти деловой встречей, не так ли? - Да. Днем у них было заседание, но я в нем не участвовала. Я тогда дома переодевалась. До этого был деловой ленч. - Вы не знаете, о чем шла речь на заседании? - О делах, как обычно. О каких - точно не знаю. У Виктора всегда было много всяких идей и планов. Он сам так всегда говорил: "У меня много идей и планов". - А из тех, кто во время ужина сидел за столом, вам все знакомы? - Я с ними встречалась время от времени. Хотя нет, не со всеми. Секретаршу, с которой был Хампус Бруберг, я раньше не видела. - А с кем из них вы особенно хорошо знакомы? - Особенно ни с кем. - И с директором Линдером тоже? Он ведь живет здесь, в Мальмё. - Иногда встречались на официальных приемах. - Но частным образом не общались? - Нет. Только через моего мужа. Она отвечала монотонно и сидела с совершенно безучастным видом. - Ваш муж произносил речь, когда в него стреляли. О чем он говорил? - Я не прислушивалась. Поблагодарил за внимание, за хорошее сотрудничество и прочее. Ведь за столом были только те, кто у него работал. Кроме того, мы собирались на время уехать. - Уехать? - Да, отдохнуть на западном побережье. У нас дача в Бохуслэие, я совсем забыла о ней сказать. И потом мы должны были ехать в Португалию. - Значит, ваш муж на какое-то время расставался со своими сотрудниками? - Вот именно. - И с вами тоже? - Что? Нет, я должна была ехать вместе с Виктором. Мы собирались потом поиграть в гольф. В Португалии. Ее безразличие мешало понять, когда она лгала, когда говорила правду, и своих чувств, если только они у нее были, ничем не проявляла. Монссон выкарабкался из финского суперкресла и сказал: - Спасибо, не смею вас больше задерживать. - Очень мило с вашей стороны. Она проводила его до ворот. Он не решился обернуться и еще раз взглянуть на этот злосчастный дом. Они обменялись рукопожатием. Ему показалось, что она держала свою руку как-то необычно, но только уже садясь в машину, Монссон сообразил: она ожидала, что он ей поцелует руку. У нее была узкая ладонь, длинные, тонкие пальцы. На улице красного "ягуара" уже не было.
Монссон сидел за столом почти в прежней позе. - Хочешь, чтобы я спросил, как у тебя дела? - сказал он, когда Мартин Бек вошел в кабинет. - Ну, как дела? - Хороший вопрос. А дела неважные. Мне кажется. А у тебя как? - Тоже не очень. - А вдова? - Займусь ею завтра. Тут лучше быть осторожнее. Ведь она а трауре.
VII
Пер Монссон родился и вырос в Мальмё, в рабочем квартале. Он служил в полиции больше двадцати пяти лет и знал свой город лучше, чем кто-либо другой, рос и жил вместе с городом и, кроме того, любил его. Но один из районов был для него все-таки чужим и никогда его не притягивал: западные пригороды - Фридхем, Вастервонг, Бельвю, где всегда жили очень богатые люди. Монссон помнил, как он сам, еще мальчишкой, в трудные двадцатые и тридцатые годы тащился, шлепая деревянными башмаками, через эти шикарные кварталы, направляясь в Лимхамн, где можно было какими-то путями добыть селедку на обед. Он помнил роскошные автомобили и шоферов в униформе, горничных в черных платьях с передниками и в накрахмаленных белых чепчиках, барских детишек, наряженных в тюлевые платьица и матросские костюмчики. Для него все это было настолько далеким, что казалось сказочным и непонятным. Каким-то образом старое ощущение продолжало жить в нем, и эти кварталы оказывали на него прежнее воздействие, несмотря на то, что личных шоферов теперь не было, прислуги стало меньше, а дети богачей по одежде мало чем отличались от остальных. В конце концов, картошка с селедкой оказалась не такой уж плохой едой, и он, росший в бедности, без отца, вымахал в здорового парня, прошел так называемый "большой путь" и мало-помалу стал хорошо жить. По крайней мере, ему самому так казалось. И вот теперь он направлялся именно в этот район. Здесь жил Виктор Пальмгрен и, следовательно, должна была жить его вдова. Монссон видел людей, собравшихся за столом в тот роковой вечер, только на фото, и ему мало что было известно о них. О Шарлотте Пальмгрен он знал, что она была женщиной необычайной красоты и однажды стала какой-то "мисс" - не то "мисс Швецией", не то даже "мисс Вселенной". Потом прославилась как манекенщица и вышла замуж за Пальмгрена двадцати семи лет от роду и на вершине своей неотразимости. Теперь ей было тридцать два, и внешне она не изменилась, как не меняются только женщины, у которых никогда не было детей, но есть большие деньги и много времени, чтобы заниматься своей наружностью. Виктор Пальмгрен был на двадцать четыре года старте ее, что, кажется, проливало свет на обоюдные мотивы супружества. Он хотел, чтобы у него было кого показать Своим коллегам по бизнесу, она - иметь достаточно денег, чтобы никогда больше не работать. Но, что там ни говори, Шарлотта Пальмгрен была вдовой, а Монссона в какой-то степени сковывали традиции. Поэтому он с большой неохотой надел темный костюм, белую рубашку и галстук, прежде чем сесть в машину и ехать в Бельвю. Пальмгренская резиденция, казалось, полностью соответствовала детским воспоминаниям Монссона, хотя годы подернули ее дымкой преувеличений. С улицы видна была только часть крыши и флюгер, остальное закрывала аккуратно подстриженная живая изгородь, очень высокая и необыкновенно густая и плотная. За ней, по-видимому, была еще одна ограда металлическая. Участок казался непомерно большим, а сад скорее напоминал разросшийся парк. Ворота. главного входа, высокие и широкие, обитые медью, позеленевшей от времени, с затейливыми башенками поверху, тоже были непроницаемы для взгляда. На одной из створок красовались излишне крупные, отлитые из бронзы буквы, составлявшие имя - Пальмгрен, на другой створке прорезь для писем, кнопка звонка, а еще выше - квадратное окошко, через которое посетителя как следует рассматривали, прежде чем впустить. Ясно было, что в этот дом нельзя заглянуть попросту, когда угодно, и Монссон, осторожно нажав на ручку двери, почти ждал, что где-нибудь в доме зазвенит сигнал тревоги. Ворота оказались, разумеется, запертыми, а смотровое окошко наглухо закрытым. Сквозь прорезь для писем ничего нельзя было разглядеть: с той стороны, очевидно, висел железный ящик. Моиссон поднял было руку к звонку, но раздумал и звонить не стал. Огляделся по сторонам. У тротуара, кроме его старенького "вартбурга" стояли еще две машины: красный "ягуар" и желтая "МГ". Почему Шарлотта Пальмгрен держит две спортивные машины на улице? Он постоял, прислушиваясь, и ему показалось, что из парка доносятся голоса. Потом их не стало слышно, может быть, звуки поглотила жара и раскаленный неподвижный воздух. Ну и лето, подумал Монссон. Такое бывает раз в десять лет, наверное. Сейчас бы на пляже валяться или дома сидеть в одних трусах и пить холодный грог. А тут торчишь, как дурак, в галстуке, рубашке и костюме. Потом мысли вернулись к вилле. Она была старая, вероятно, самого начала века, ее наверняка перестраивали и модернизировали, не жалея миллионов. В таких домах обычно бывал и черный ход, через который ходили кухарки, прислуга, няньки, садовник и почтальон, чтобы не раздражать господ. Монссон пошел вдоль ограды, свернул на боковую улицу. Участок занимал, как видно, целый квартал: плотная листва живой изгороди тянулась ровной стеной, нигде не прерываясь. Он опять повернул направо, обходя виллу вокруг, и тут нашел, что искал. Калитку с железными решетками створок. Отсюда дом не был виден совсем, его загораживала листва высоких деревьев и кустов, но виднелся гараж, по-видимому, недавно построенный, и какое-то старое небольшое строение, скорее всего сарай для садового оборудования. Таблички с именем владельца на калитке не было. Монссон обеими руками резко нажал на створки, они подались внутрь, и калитка отворилась. Таким путем он избавился от необходимости выяснить, заперта она или нет, и закрыл за собой калитку. На посыпанной гравием площадке у выезда из гаража виднелись следы машины, но здесь они кончались: дорожки, ведущие в сад, были уложены шиферной плиткой. По газону Монссон зашагал к дому. Прошел сквозь ряды цветущего ракитника и жасмина и очутился, как и хотел, на задней стороне виллы. Тихо, пустынно, закрытые окна, двери на кухня и в погреб, какие-то загадочные пристройки. Он взглянул вверх, но мало что мог рассмотреть, потому что стоял у самой стены. Двинулся вдоль стены направо, прошел по цветочной клумбе, заглянул за угол и замер, стоя среди шикарных пионов. Тут было от чего окаменеть. Зеленая лужайка с ровно подстриженной, как на английской площадке для гольфа, травой. Посредине овальный бассейн: искрящаяся, прозрачно-зеленая вода, светло-голубой кафель. Рядом баня и гимнастические снаряды - брусья и кольца, велосипедный тренажер. Вероятно, здесь и добывал Виктор Пальмгрен свое "хорошее физическое состояние". В бассейне, на чем-то вроде шезлонга, сидела или скорее лежала Шарлотта Пальмгрен, голая, с закрытыми глазами. Ровный, очень хороший загар по всему телу, безразличное выражение лица. Чистый профиль, прямой рот, светлые волосы. Худощавая, неестественно узкие бедра и тонкая талия. Эта женщина не вызывала у Монссона никаких эмоций. С таким же успехом она могла быть куклой, выставленной в витрине магазина. Смотри-ка, голая вдова. Впрочем, а почему бы и нет. Монссон стоял среди пионов и чувствовал себя соглядатаем, да, кстати, и был им. Его заставляло оставаться на месте не то, что он видел, а то, что он слышал. Где-то совсем рядом, но вне поля зрения Монссона, что-то звенело, кто-то ходил и что-то делал. Потом послышались шаги, и из тени дома вышел человек. На нем были пестрые купальные трусы, в руках он держал два высоких стакана с каким-то красноватым напитком, соломинками и кубиками льда. Монссон сразу же узнал этого человека по фотографиям: Матс Линдер, помощник директора, правая рука и ставленник умершего меньше сорока восьми часов назад Виктора Пальмгрена. Вот он подошел к бассейну. Женщина почесала щиколотку, по-прежнему не открывая глаз, протянула руку и взяла у него стакан. Монссон отступил за угол дома. Линдер сказал: - Не очень кислый получился? - Нет, в самый раз. Было слышно, как она поставила стакан на кафельный бортик бассейна. - Мы с тобой просто ненормальные,-сказала Шарлотта Пальмгрен. - Во всяком случае, все чертовски хорошо. - Да, пожалуй. - Голос был по-прежнему безразличный. - А почему ты в этих дурацких штанах? Что ответил на это Линдер, Монссон так никогда и не узнал, потому что в этот момент покинул свое убежище. Он быстро и неслышно пошел той же дорогой обратно, закрыл за .собой калитку и двинулся вдоль живой изгороди, обходя дом. Остановившись перед медными воротами, он без колебаний нажал кнопку. Вдали раздался звонок, более похожий на бой часов. Прошло не больше минуты, и за воротами послышались легкие шаги. Открылось смотровое окошко, и Монссон увидел светло-зеленый глаз с неестественно длинными ресницами, великолепно сделанными с точки зрения техники, и светлую прядь волос. Он вынул удостоверение личности и подержал его перед окошком. - Извините, если помешал. Меня зовут Монссон. Инспектор полиции. - А, - как-то по-детски сказала она. - Конечно. Полиция. Вы можете подождать две минуты? - Разумеется. Я не вовремя? - Что? Нет-нет. Просто я... Она, как видно, не сумела найти подходящий конец фразы, ибо окошко захлопнулось, и легкие' шаги удалились гораздо быстрее, чем приближались. Он посмотрел на часы. Прошло три с половиной минуты, и Шарлотта Пальмгрен, одетая в серебряные сандалии и серое платье из какого-то легкого материала, отворила дверь. - Входите, пожалуйста, - сказала Шарлотта Пальмгрен. - Очень жаль, что вам пришлось ждать. Она заперла ворота и повела его к дому. На улице рокотнул мотор отъезжающего автомобиля. Очевидно, не только вдова действовала быстро. Монссон впервые увидел виллу всю. целиком и ошеломленно рассматривал ее. Собственно говоря, это была не вилла, а маленький дворец, украшенный башнями, башенками и зубцами. Все говорило за то, что ее первый хозяин страдал манией величия, и архитектор срисовывал здание с какой-то открытки. Последующие реконструкции - и пристроенные балконы, и стеклянные веранды не улучшали дела. Вид у здания был устрашающий, и трудно сказать; смеяться тут следовало или плакать, или просто вызвать подрывников и разнести эту аляповатую громадину на куски. При этом она казалась на редкость прочной и взять ее мог, очевидно, только динамит. Вдоль дороги, ведущей к воротам, стояли отвратительные скульптуры из тех, что были модны .в Германии имперских времен. - Да, вилла у нас красивая, - сказала Шарлотта Пальмгрен. - Но перестройка обошлась недешево. Зато теперь все тип-топ. Монссону удалось оторвать взгляд от дома и переключить внимание на окрестности. Парк был, как он уже имел возможность отметить, ухоженный. Женщина проследила за его взглядом и сказала: - Садовник бывает три раза в неделю. - Вот как, - сказал Монссон. - Войдем в дом или посидим здесь? - Все равно, - ответил Монссон. Следы присутствия Матса Линдера исчезли, даже стакан, но на передвижном столике перед верандой стоял сифон, ведерко со льдом и несколько бутылок. - Этот дом купил мой свекор, - сказала она. - Но он умер давным-давно, задолго до того, как мы с Виктором встретились. - А где вы встретились? - равнодушно спросил Монссон. - В Ницце, шесть лет назад. Я там выступала с показом моделей одежды. После секундного колебания она сказала: - Может быть, войдем в дом? Ничего особенного я, правда, предложить не могу. Ну, немножко выпить. - Спасибо, я не хочу. - Понимаете, я здесь совершенно одна. Прислугу отпустила. Монссон промолчал, и после паузы она продолжала: - После того что случилось, мае кажется - лучше побыть одной. Совсем одной. - Я понимаю. Весьма вам сочувствую. Она склонила голову, но не сумела изобразить ничего, кроме скуки и полнейшего равнодушия. "Очевидно, она слишком бездарна, чтобы сделать печальное лицо", - подумал Монссон. Он прошел за ней по каменным ступеням лестницы рядом с верандой. Миновав большой мрачный зал, они вошли в огромную, забитую мебелью гостиную. Смешение стилей было поистине нелепым: сверхсовременная мебель соседствовала со старинными креслами с высокими спинками и чуть ли не античным столом. Она провела его в угол, где стояли четыре кресла, диван и гигантский стол, покрытый толстым стеклом, как видно, совсем новый и очень дорогой. - Садитесь, пожалуйста, - официальным тоном сказала она. Монссон сел. Таких больших кресел он в жизни не видел, а это оказалось к тому же настолько глубоким, что Монссон засомневался, сумеет ли он из него вылезти и снова встать на ноги. - А вы и в самом деле не хотите выпить? - В самом деле. Я не стану вас долго задерживать. Но, к сожалению, мне придется задать вам несколько вопросов. Нам, как вы понимаете, очень важно быстрее найти человека, убившего директора Пальмгрена. - Разумеется. Вы ведь полиция. Ну что я могу сказать? Это ведь все ужасно печально. Трагедия. - Вы видели лицо стрелявшего? - Конечно. Но все произошло страшно быстро. Никто сначала и не среагировал даже. Только потом пришла в голову ужасная мысль, что он мог и меня застрелить. И всех. - Вы никогда прежде не встречали этого человека? - Нет. У меня хорошая память на лица, но имена и прочее в этом роде я никогда не могу запомнить. В Лунде полицейский меня тоже спрашивал об этом. - Я знаю, но тогда вы, конечно, были взволнованы. - Вот именно, это же ужасно, - неуверенно сказала она. - Должно быть, в последние дни вы много думали о случившемся? - Конечно. - И вы хорошо видели этого человека. Вы сидели к нему лицом, и он оказался всего лишь в нескольких метрах от вас. Как он, собственно, выглядел? - Ну, как это сказать... У него был совсем обычный вид. - Какое он производил впечатление? Казался потерявшим самообладание? Или взвинченным? - Да нет, у него был совершенно обычный вид. Очень простой. - Простой? - Ну да, то есть он не из тех, с кем обычно общаешься. - Что вы почувствовали, увидев его? - Ничего, пока он не вынул пистолет. Тогда я испугалась. - Вы видели и оружие? - Конечно. Это был какой-то пистолет. - Не можете сказать, какого типа? - Я ничего не понимаю в оружии. Но это был какой-то пистолет. Длинный такой. Как в ковбойских фильмах. - А какое было выражение лица у этого человека? - Обычное. У него был совсем обычный вид, как я говорила. Одежду я рассмотрела лучше, но о ней я уже рассказала. Монссон не стал спрашивать о приметах. Она не хотела или не могла сказать больше того, что уже сказала. Он посмотрел по сторонам. Женщина заметила это и сказала: - Симпатичные кресла, и стол тоже, правда? Монссон кивнул и подумал, сколько все это стоило. - Я сама покупала, - с оттенком гордости сказала она. - Вы всегда здесь живете? - спросил Монссон. - А где нам еще жить, когда мы в Мальмё? - туповато ответила она. - А когда вы не в Мальмё? - У нас есть дом в Эсториле. Обычно мы там живем зимой - у Виктора было много дел в Португалии. И еще, понятно, есть представительская квартира в Стокгольме. - Немного подумав, она сказала: - Но там мы живем только тогда, когда мы в Стокгольме. - Я понимаю. Вы всегда сопровождали мужа в деловых поездках? - Да, когда речь шла о представительстве. Но на переговоры не сопровождала. - Я понимаю, - повторил Монссон. Что он понимал? Что она работала куклой, на которую можно было вешать дорогие и недоступные простому человеку тряпки и украшения? Что у таких, как Виктор Пальмгрен, жена, вызывающая всеобщее восхищение, входит в список необходимых вещей? - Вы любили своего мужа? - вдруг спросил Монссон. Она не удивилась, но медлила с ответом. - Любить - это так глупо звучит, - наконец сказала она. Монссон вынул одну из своих зубочисток, положил в рот и принялся задумчиво жевать. Она удивленно воззрилась на него. Впервые за все это время на ее лице отразилось что-то похожее на неподдельное чувство. - Почему вы ее жуете? - с любопытством спросила она. - Дурная привычка. Приобрел ее, когда бросил курить. - А-а, - сказала она. - Вот оно что. А вообще у меня есть сигареты и сигары. Вон там, в шкатулке на столике. Монссон с секунду рассматривал хозяйку. Потом начал с другой стороны. - Этот ужин был ведь почти деловой встречей, не так ли? - Да. Днем у них было заседание, но я в нем не участвовала. Я тогда дома переодевалась. До этого был деловой ленч. - Вы не знаете, о чем шла речь на заседании? - О делах, как обычно. О каких - точно не знаю. У Виктора всегда было много всяких идей и планов. Он сам так всегда говорил: "У меня много идей и планов". - А из тех, кто во время ужина сидел за столом, вам все знакомы? - Я с ними встречалась время от времени. Хотя нет, не со всеми. Секретаршу, с которой был Хампус Бруберг, я раньше не видела. - А с кем из них вы особенно хорошо знакомы? - Особенно ни с кем. - И с директором Линдером тоже? Он ведь живет здесь, в Мальмё. - Иногда встречались на официальных приемах. - Но частным образом не общались? - Нет. Только через моего мужа. Она отвечала монотонно и сидела с совершенно безучастным видом. - Ваш муж произносил речь, когда в него стреляли. О чем он говорил? - Я не прислушивалась. Поблагодарил за внимание, за хорошее сотрудничество и прочее. Ведь за столом были только те, кто у него работал. Кроме того, мы собирались на время уехать. - Уехать? - Да, отдохнуть на западном побережье. У нас дача в Бохуслэие, я совсем забыла о ней сказать. И потом мы должны были ехать в Португалию. - Значит, ваш муж на какое-то время расставался со своими сотрудниками? - Вот именно. - И с вами тоже? - Что? Нет, я должна была ехать вместе с Виктором. Мы собирались потом поиграть в гольф. В Португалии. Ее безразличие мешало понять, когда она лгала, когда говорила правду, и своих чувств, если только они у нее были, ничем не проявляла. Монссон выкарабкался из финского суперкресла и сказал: - Спасибо, не смею вас больше задерживать. - Очень мило с вашей стороны. Она проводила его до ворот. Он не решился обернуться и еще раз взглянуть на этот злосчастный дом. Они обменялись рукопожатием. Ему показалось, что она держала свою руку как-то необычно, но только уже садясь в машину, Монссон сообразил: она ожидала, что он ей поцелует руку. У нее была узкая ладонь, длинные, тонкие пальцы. На улице красного "ягуара" уже не было.