— Где она сейчас? Та служанка?
   — Здесь. Мы продержим ее до утра.
   — А что ты думаешь о его психическом состоянии? — спросил Колльберг.
   — Вероятнее всего, оно очень плохое. Он близок к полному отчаянию.
   — Я имею в виду, достаточно ли у нас обвинительного материала, чтобы арестовать его?
   — Только не за убийство в автобусе. Это был бы неверный шаг. Но мы можем задержать его по подозрению в убийстве Терезы Камарао. У нас есть ключевой свидетель, что позволяет совершенно по-новому взглянуть на факты.
   — Когда?
   — Завтра утром.
   — Где?
   — У него в офисе. Как только он придет туда. Не стоит втягивать в это жену и детей. Особенно, если учесть, что он готов на все.
   — Как?
   — Как можно незаметнее. Без стрельбы и выламывания дверей.
   Колльберг подумал, потом задал последний вопрос:
   — Кто?
   — Я и Меландер.

XXX

   Блондинка, сидящая у коммутатора за мраморной стойкой, отложила в сторону пилочку для ногтей, когда Мартин Бек и Меландер вошли в приемную.
   Офис Бьёрна Форсберга находился на шестом этаже на Кунгсгатан, недалеко от Стуреплан. Четвертый и пятый этажи тоже были заняты фирмой Форсберга. Часы показывали только пять минут десятого, а прибывшие знали, что директор обычно не появляется раньше половины десятого.
   — Секретарша должна сейчас прийти, — сказала фрёкен. — Вы можете сесть и подождать.
   В глубине комнаты вне поля зрения дежурной телефонистки вокруг столика со стеклянной столешницей стояло несколько кресел. Они повесили пальто и сели.
   В приемную выходило шесть дверей без всяких табличек, одна из них была приоткрыта.
   Мартин Бек встал, сначала заглянул в щель, потом исчез внутри. Меландер вынул из кармана трубку и кисет, набил трубку табаком, закурил. Мартин Бек вернулся. Они молча ждали. Иногда они слышали голос телефонистки и щелчки при переключении разговоров. Кроме этого, сюда доносился только слабый уличный шум. Мартин Бек листал прошлогодний номер журнала «Промышленность», Меландер сидел с полуприкрытыми глазами.
   В десять минут десятого открылась входная дверь и вошла женщина в меховой шубе, высоких сапогах и с большой сумкой, висящей на плече.
   Она кивнула телефонистке и быстрым шагом направилась к приоткрытой двери. Не замедляя шага, она бросила равнодушный взгляд на сидящих и захлопнула за собой дверь.
   Еще через десять минут пришел Форсберг.
   Одет он был так же как и вчера, двигался быстро и энергично. Он уже собирался повесить плащ, как вдруг заметил Бека и Меландера. На какую-то долю секунды он замер, но тут же овладел собой, повесил плащ и подошел к ним.
   Мартин Бек и Меландер одновременно встали. Бьёрн Форсберг вопросительно приподнял брови, однако прежде чем он успел открыть рот, Мартин Бек протянул ему руку и представился:
   — Комиссар Бек, а это ассистент Меландер. Мы хотели бы поговорить с вами.
   Бьёрн Форсберг пожал им руки.
   — Не вижу никаких препятствий, — сказал он. — Прошу вас, входите.
   Он придержал дверь, когда они входили, и казался спокойным, даже веселым. Он кивнул секретарше и сказал:
   — Добрый день, фрёкен Шёльд. Список дел на сегодня мы составим позже. Сейчас у меня должна состояться краткая беседа с этими господами.
   Кабинет директора был большой, светлый, обставленный элегантной мебелью. Голубой ковер полностью закрывал пол, большой письменный стол сверкал пустой столешницей. На столике возле вращающегося кресла с обивкой из черной кожи находились два телефона, диктофон и специальный «директорский» телефон. На широком подоконнике стояли четыре фотографии в оловянных рамочках. Жена и трое детей. Между окнами — портрет масляными красками, изображающий, очевидно, тестя. Бар, столик для совещаний с графином воды и подносом со стаканами, диванчик с креслами, застекленный шкафчик с книгами и фарфоровыми безделушками, в стену аккуратно вмонтирован сейф.
   Все это Мартин Бек успел заметить еще до того, как за ними закрылась дверь и Бьёрн Форсберг направился к своему письменному столу.
   Остановившись за столом, Форсберг оперся левой рукой на столешницу, наклонился и сунул правую руку в открытый ящик. Когда он снова выпрямился, его пальцы сжимали рукоятку пистолета.
   По-прежнему опираясь одной рукой на стол, другой он засунул в рот ствол пистолета. Его губы сжали сверкающую сталь. Глядя на Мартина Бека, он нажал на спусковой крючок. Взгляд его по-прежнему оставался веселым.
   Это произошло так быстро, что Мартин Бек и Меландер успели пройти только половину пути от двери до письменного стола, когда Бьёрн Форсберг рухнул на сверкающую столешницу.
   Пистолет был снят с предохранителя, спусковой крючок нажат, и раздался щелчок, как при ударе бойка по капсюлю, однако пуля, которая должна была пробить нёбо и выбросить почти весь мозг Форсберга через тыльную часть черепа, не вылетела из ствола. Она осталась в гильзе. Патрон вместе с пятью остальными патронами, которые находились в обойме, лежал в кармане Мартина Бека.
   Мартин Бек вынул один патрон из обоймы, повертел его в пальцах и прочел надпись на шейке гильзы: «Металверкен, 38». Патроны были шведские, однако пистолет американский, «смит-энд-вессон 38 спешл», произведенный в Спрингфилде, штат Массачусетс.
   Бьёрн Форсберг лежал, прижавшись лицом к столешнице, его тело сотрясала крупная дрожь. Через несколько секунд он сполз на пол и начал кричать.
   — Надо бы вызвать скорую помощь, — сказал Меландер.
 
 
   Рённу со своим магнитофоном снова пришлось дежурить в палате Каролинской больницы. Однако на этот раз не в хирургическом отделении, а в психиатрической клинике, и компанию ему составлял не ненавистный Улльхольм, а Гюнвальд Ларссон.
   Бьёрна Форсберга лечили разными методами, ему делали успокоительные уколы, и занимающийся им врач-психиатр несколько часов не покидал палату. Больной по-прежнему повторял одно и то же:
   — Почему вы не дали мне умереть?
   Он повторил это уже много раз и сейчас снова сказал:
   — Почему вы не дали мне умереть?
   — Да, действительно, почему, — пробормотал Гюнвальд Ларссон и встретился со строгим взглядом врача.
   Честно говоря, они не стали бы приезжать сюда, если бы врачи не заявили, что Форсберг действительно может умереть. Врачи говорили, что больной пережил необычайно сильный шок, что у него слабое сердце и расшатанная нервная система, а для полноты диагноза отмечали, что общее состояние здоровья неплохое. Естественно, если не принимать во внимание инфаркт, который в любую минуту может оборвать ему жизнь.
   Рённ размышлял над тем, что означает выражение «общее состояние».
   — Почему вы не дали мне умереть? — сказал Форсберг.
   — Почему вы не дали жить Терезе Камарао? — спросил Гюнвальд Ларссон.
   — Потому что это невозможно было вынести Я должен был избавиться от нее.
   — Хорошо, — терпеливо сказал Рённ. — Но почему вы должны были избавиться от нее?
   — У меня не было выбора. Она сломала бы всю мою жизнь…
   — Ну, по-моему, она и так сломана, — заметил Гюнвальд Ларссон.
   Врач снова бросил на него строгий взгляд.
   — Вы ничего не понимаете, — сказал Форсберг. — Я просил, чтобы она больше никогда не приходила. Даже дал ей много денег, хотя сам испытывал затруднения. А она все равно…
   — Что вы хотели сказать? — мягко спросил его Рённ.
   — Преследовала меня. Когда я вернулся в тот вечер домой, она уже лежала в моей постели. Голая. Разнюхала, где лежит запасной ключ, и вошла. А моя жена… моя невеста должна была прийти через пятнадцать минут. У меня не было другого выхода…
   — А потом?
   — Я отнес ее в холодильник, где хранили меха.
   — И вы не опасались, что ее там кто-нибудь обнаружит?
   — У нас было только два ключа от того помещения. Один у Ниссе Ёранссона, другой у меня. А Ниссе только что уехал.
   — Как долго вы ее держали там?
   — Пять дней. Я ждал дождя.
   — Да, вы любите дождливую погоду.
   — Разве вы не понимаете? Она была сумасшедшая. Она могла в течение минуты сломать всю мою жизнь. Разрушить все мои планы.
   Рённ кивнул. Пока что все шло гладко.
   — Где вы взяли автомат? — внезапно спросил Гюнвальд Ларссон.
   — Я забрал его с собой, когда возвращался с войны.
   — Шведский?
   — Финский. «Суоми-38».
   — Где он сейчас?
   — Там, где его никто не найдет.
   — В море?
   — Вы любили Нильса Ёранссона? — через несколько секунд спросил Рённ.
   — Ниссе — порядочный парень. Я был для него как отец.
   — И тем не менее вы убили его.
   — Он угрожал моему существованию. Моей семье. Всему, ради чего я живу. У меня не было выхода. Но я убил его быстро и безболезненно, не мучил его так, как вы мучите меня.
   — Ниссе знал, что это вы убили Терезу? — спросил Рённ. Он по-прежнему говорил очень спокойно, доброжелательным тоном.
   — Он был неглупый и догадался. Но он был хорошим другом. Я дал ему десять тысяч и подарил новый автомобиль, когда женился. Потом мы расстались навсегда.
   — Навсегда?
   — Да, он никогда не подавал признаков жизни, вплоть до прошлой осени. Тогда он позвонил и сказал, что за ним кто-то следит днем и ночью. Он перепугался, денег у него не было. Деньги он получил. Я пытался уговорить его уехать за границу.
   — И вам это не удалось?
   — Нет. Он был на грани нервного срыва. Смертельно испуган. Боялся, что этим навлечет на себя подозрение.
   — И поэтому вы убили его?
   — Я вынужден был это сделать. У меня не было выбора. Он разрушил бы мою жизнь Будущее моих детей. Мою фирму. Все. Он не хотел этого, но он был слабый, беспомощный, пугливый. Я знал, что рано пли поздно он придет ко мне за помощью. И тем самым погубит меня. Либо его схватит полиция и заставит говорить. Он был наркоманом, слабым и ненадежным человеком. Полиция пытала бы его до тех пор, пока он не рассказал бы все.
   — Полиция не имеет привычки пытать кого-либо, — сказал Рённ.
   Форсберг впервые повернул голову в его сторону. Руки и ноги у него были связаны. Глядя на Рённа, он сказал:
   — А как вы называете это?
   Рённ опустил глаза.
   — Где вы сели в автобус? — спросил Гюнвальд Ларссон.
   — На Кларабергсгатан, возле универмага.
   — А на чем вы туда добрались?
   — На автомобиле. Я поставил его перед своим офисом. У меня там зарезервировано место на автостоянке.
   — Откуда вы знали, в каком автобусе будет ехать Ёранссон?
   — Он звонил, мы условились.
   — Другими словами, вы условились, как ему следует поступить, чтобы его убили.
   — Неужели вы не понимаете, что у меня не было выбора. Кроме того, я сделал это гуманно, так, что он не догадывался об этом и ничего не почувствовал.
   — Гуманно? А при чем здесь это!
   — Неужели даже теперь вы не можете оставить меня в покое?
   — Еще нет. Сначала объясните нам, как было дело с автобусом.
   — Хорошо. Но потом вы уйдете?
   Рённ посмотрел на Гюнвальда Ларссона и сказал:
   — Да. Потом мы уйдем.
   — В понедельник утром Ниссе позвонил мне в офис. Он был в отчаянии, говорил, что тот человек повсюду ходит за ним. Я понял, что он долго не выдержит. Мне было известно, что в тот вечер и моя жена, и служанка уйдут. Погода благоприятствовала мне. Дети ложатся спать рано…
   — Что же дальше?
   — Я сказал Ниссе, что хочу взглянуть на того, кто ходит за ним. Чтобы он выманил того человека в Юргорден, сел там в двухэтажный автобус, который отправляется в десять часов, и ехал до конечной остановки. Без четверти десять он должен был позвонить мне в офис. Я выехал из дому после девяти, поставил автомобиль, пошел в офис и сидел там не зажигая света, потом спустился вниз и подождал автобус.
   — А место вы изучили заранее?
   — Я поехал туда раньше, днем. Место было хорошее, я полагал, что поблизости никого не окажется, в особенности, если дождь не прекратился. Я рассчитывал на то, что до конечной остановки будут ехать лишь считанные пассажиры. Лучше всего было бы, если бы в автобусе остались только Ниссе, тот, кто следил за ним, водитель и, возможно, еще один-два человека.
   — Один-два человека, — повторил Гюнвальд Ларссон. — Кто именно?
   — Все равно кто. Чтобы сбить с толку полицию.
   Рённ посмотрел на Гюнвальда Ларссона и кивнул. Потом обратился к лежащему в кровати:
   — Что вы чувствовали?
   — Решение принять всегда трудно. Но я такой, что если на что-то решился, то обязательно доведу это до конца, даже если… — Он осекся и через несколько секунд сказал: — Вы обещали уйти отсюда.
   — Мы такие, что обещаем одно, а делаем совсем другое, — заявил Гюнвальд Ларссон.
   Форсоерг с горечью посмотрел на него.
   — Вы только мучите и обманываете меня.
   — В этой палате хватает тех, кто обманывает, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Вы решили убить Ёранссона и ассистента Стенстрёма несколько недель назад. Я прав?
   — Да.
   — Откуда вы знали, что Стенстрём полицейский?
   — Я наблюдал за ним. Так, чтобы Ниссе не заметил.
   — Откуда вы знали, что он работает в одиночку?
   — Его никогда никто не сменял. Я пришел к выводу, что он работает на свой собственный страх и риск, чтобы сделать карьеру.
   Гюнвальд Ларссон помолчал с полминуты.
   — Вы сказали Ёранссону, чтобы он не брал с собой никаких документов, — наконец произнес он.
   — Да, я приказал ему это, когда он позвонил в первый раз.
   — Каким образом вы научились открывать двери автобуса?
   — Я наблюдал за работой водителя. Но все равно сделал это с трудом, потому что автобус был другой марки.
   — Где именно вы сидели в автобусе? Внизу или наверху?
   — Наверху. Вскоре я остался там один.
   — А потом вы сняли автомат с предохранителя и спустились вниз.
   — Да. Я спрятал его. Ниссе и тот, другой, который сидел сзади, не могли его видеть. И все же один из пассажиров вскочил с места. Нужно всегда быть готовым к таким вещам.
   — А если бы автомат заело? Он ведь очень старый.
   — Я знал, что он не откажет. Я знаю свое оружие и проверил его перед тем, как отвезти в офис.
   — А когда вы отвезли его в офис?
   — За неделю до этого.
   — И вы не опасались, что там его кто-нибудь найдет?
   — Никто не осмелился бы рыться в моих ящиках, к тому же они закрыты.
   — А где вы держали его раньше?
   — В запертом чемоданчике на чердаке. Вместе с другими военными трофеями.
   — Куда вы направились после того, как застрелили всех тех людей?
   — Я пошел по Норра-Сташенсгатан до авиавокзала, там взял такси, поехал в офис, забрал со стоянки свой автомобиль и вернулся домой.
   — А автомат вы выбросили по дороге, — вставил Гюнвальд Ларссон. — Будьте спокойны, мы найдем его.
   Форсберг не ответил.
   — Что вы чувствовали, когда стреляли?
   — Я защищал мою семью, мой дом, мою фирму. Вы стояли когда-нибудь с оружием в руках, зная, что через несколько секунд вам нужно будет прыгнуть в окоп, в котором полно врагов?
   — Нет, — сказал Рённ. — Мне никогда не приходилось этого делать.
   — Значит, вы ничего не понимаете! — крикнул Форсберг. — Вам лучше вообще помалкивать. Ну как такой идиот может понять меня!?
   — Это дальше продолжаться не может, — вмешался врач. — Его необходимо увезти на процедуры.
   Он нажал звонок. Вошли два санитара. Форсберга, который продолжал кричать, выкатили вместе с кроватью из палаты.
   Рённ принялся укладывать магнитофон.
   — Ненавижу этого негодяя, — внезапно заявил Гюнвальд Ларссон.
   — Что?
   — Я скажу тебе то, чего никому никогда не говорил, — объяснил Гюнвальд Ларссон. — Мне жаль почти всех, с кем я сталкиваюсь на этой службе. Они, как правило, затравлены. Жалеют, что вообще родились. Это не их вина, что они ничего не понимают и что все у них валится из рук. Такие, как этот, калечат их жизнь. Такие самолюбивые свиньи, которые думают только о своих деньгах, своих домах, своих семьях и своем так называемом положении в обществе. Они считают, что могут приказывать другим только потому, что занимают более высокое положение в обществе. Таких людей множество, однако большинство из них не совершает глупостей вроде удушения португальских шлюх. И поэтому мы никогда не сталкиваемся с ними. Мы видим только их жертвы. Здесь же мы имеем дело с исключительным случаем.
   — Возможно, ты прав, — сказал Рённ.
   Они вышли из палаты. В глубине коридора перед какой-то дверью стояли два высоких полицейских. Они стояли неподвижно, скрестив руки на груди.
   — Кого я вижу, это вы, — пробурчал Гюнвальд Ларссон. — А ведь действительно, эта больница находится на территории Сольны.
   — Значит, вы в конце концов поймали его, — сказал Квант.
   — Вот именно, — добавил Кристианссон.
   — Это не мы, а, главным образом, Стенстрём, это его заслуга, — возразил Гюнвальд Ларссон.
   Приблизительно часом позже Мартин Бек и Колльберг пили кофе в кабинете на Кунгсхольмсгатан.
   — Собственно, Стенстрём решил загадку убийства Терезы, — сказал Мартин Бек.
   — Да, — согласился Колльберг. — Однако он поступил неразумно, решив работать в одиночку, и к тому же не оставив никаких документов по этому делу. Просто удивительно, но этот парень так и не стал до конца взрослым.
   Зазвонил телефон. Мартин Бек поднял трубку.
   — Привет. Это Монссон.
   — Где ты?
   — В Вестберге. Я нашел ту страницу.
   — Где?
   — В кабинете Стенстрёма. Под бумагой, которая покрывает столешницу письменного стола.
   Мартин Бек молчал.
   — А мне казалось, что вы все здесь обыскали, — укоризненно добавил Монссон. — По-моему, ты так говорил.
   — Ну?
   — Он сделал две пометки на этой странице. В правом верхнем углу написал: «Положить в папку „Дело Терезы“», а внизу написал имя и фамилию: Бьёрн Форсберг и поставил вопросительный знак. Вам это говорит о чем-нибудь?
   Мартин Бек и на это ничего не ответил. Держа трубку в руке, он начал громко смеяться.
   — Ничего себе, — сказал Колльберг. — Смеющийся полицейский. — Он порылся в кармане. — Вот тебе монетка.