Васильев М.. В МАРЕВЕ АТОЛЛА (Сборник НФ)

   — Ничего здесь не изменилось за три года, — сказал главный конструктор, жмурясь от весеннего солнца.
   — А что может измениться в заповедной степи? — пожал плечами программист.
   Понимая всю опасность сложившейся ситуации, Иван Николаевич хотел один вылететь на объект. Анатолий насилу умолил шефа взять его с собой.
   Они стояли на кургане и медлили как пловцы, которым предстоит прыгнуть в ледяную воду.
   Внезапно Анатолий сбежал вниз и высоко поднял какой-то предмет.
   — Акваланг? — удивился Иван Николаевич, приставив ладонь козырьком.
   — Новенький, — добавил Анатолий, внимательно осматривая находку.
   — Не будем терять времени, — сказал главный конструктор, и оба торопливо зашагали к шахтному стволу, замаскированному дерном.
   Транспортер был в порядке, и спуск прошел без всяких приключений.
   Командная рубка — мерцающий эллипсоид — встретила их молчанием. Даже мембрана не издала ни звука. Электронные системы не могли не узнать их. Значит, Большой мозг мертв, иначе он как-то прореагировал бы на появление главного конструктора и программиста.
   Продираясь кое-как сквозь заросли трубок-волноводов, они добрались до невысокого пульта.
   — Ну и наворотил, — сказал конструктор непонятно: осуждающе или с восхищением. — Настоящие джунгли.
   — Мы не ставили перед Большим мозгом условий насчет внешней красоты, — напомнил программист. — И потом, рудник отнюдь не рассчитан на то, что в нем будут находиться люди.
   — Вот именно, не рассчитан, — сказал главный конструктор и, внезапно нагнувшись, поднял с пола обрывок молнии комбинезона. В других, более спокойных условиях это было бы сенсацией, но сейчас нужно было думать о другом.
   Конструктор сунул находку в карман.
   — Может, и рудника тут никакого нет, — сказал он, — а так, скопище манипуляторов. Посмотрим.
   Пока Анатолий возился с клубком волноводов, конструктор медлительно, словно ничего не случилось, колдовал у пультов, присев на корточки.
   — Может, сразу в шахту?.. — сказал Анатолий.
   Иван Николаевич покачал головой.
   — Сначала здесь надо разобраться, — сказал он. — Так будет правильно.
   Наконец главный конструктор разогнул спину и глаза его блеснули. Он указал Анатолию на небольшой сферический экран, полускрытый узкими ладошками виниловых листьев, покрывающих гибкие ветви манипуляторов. Внутри шара резво пульсировали две тонкие струйки — синяя и красная. Ежесекундно они смыкались на миг, а затем снова бежали порознь. Это означало, что подземное сооружение, воздвигнутое под руководством Большого мозга, продолжало функционировать.
   Итак, при мертвом Большом мозге рудничный комплекс работал…
   Лицо Анатолия выражало полную растерянность.
   — Надо идти в штреки, — сказал он.
   — Разгадка должна быть здесь, в командной рубке, — возразил Иван Николаевич, поднимаясь на ноги и обводя взглядом помещение.
   — Иван Николаевич! — схватил его за руку Анатолий, термоликвит может взорваться в любую секунду.
   Главный конструктор, раздвигая лианы, подошел к шкафу-контейнеру, в котором помещался Большой мозг…
   Бледный до синевы человек сидел за столом, невидяще глядя прямо перед собой. Столом служил перевернутый ящик — тара из-под термоликвита, стульями — аккуратно вырезанные брикеты горной породы, добытые манипуляторами с разных глубин.
   — Значит, вы из Зеленого городка? — повторил Анатолий.
   — Да, — сказал Забара.
   — Ешьте, Евгений Петрович, — произнес главный конструктор.
   — Что?.. Ах, да, да… Спасибо, больше не хочется. Отвык, — улыбнулся Забара, отодвигая тарелку так, словно она вот-вот могла рассыпаться.
   Кое-какая еда, к счастью, нашлась на орнитоптере.
   — Нам остается извиниться, — развел руками главный конструктор проекта "Урал". — Но вы, как инженер, понимаете, что система, лишенная внешнего контроля…
   — Это было очень интересно, — перебил Забара. — Я сам многому научился.
   — И отпуска не жалко? — спросил Анатолий и кивнул на акваланг.
   — Не жалко, — сказал Забара. Лицо его снова стало отрешенным.
   Этот человек взвалил на свои плечи тяжесть оперативного управления огромным комплексом, он нес — поначалу невольно — эту тяжесть, окруженный работающими механизмами, ежеминутно решая логические головоломки.
   — У меня вопрос к вам как к главному конструктору, — обратился Забара.
   — Пожалуйста, — кивнул Иван Николаевич.
   — Почему ваш питомец… почему Большой мозг обошелся со мной так бесцеремонно?
   — Видите ли, — ответил главный конструктор, — Большой мозг не мог поступить с вами иначе. Как вы уже знаете, Евгений Петрович, его собственная энергия была к моменту вашего внезапного приземления почти исчерпана. Тут уж наша вина — не все рассчитали… Большой мозг думал об одном — продлить как можно дольше работу подземного комплекса, который был создан по его проекту. Мог ли Большой мозг пройти мимо такой великолепной возможности, как ваше появление, хотя и не запрограммированное?
   — Понимаю, — сказал Забара. — Но зачем понадобилось ему усыплять меня? — пожал он плечами.
   — В состоянии бодрствования вы не справились бы с управлением рудника, — заметил Анатолий.
   Забара недоверчиво усмехнулся.
   — Именно так, — поддержал программиста Иван Николаевич. — Ведь вы же не были знакомы со структурой рудника, а на передачу информации времени у Большого мозга не оставалось.
   — Значит, я во сне…
   — А что, — перебил Иван Николаевич. — Согласитесь, решение остроумное. Вы слышали об обучении во сне?
   — Мог бы он по крайней мере предупредить меня, — пробурчал Забара.
   — Не мог! — сказал Анатолий. — Если бы Большой мозг пояснил, о чем идет речь, вы неизбежно чувствовали бы себя скованным, ваш мозг даже во сне находился бы в напряженном состоянии…
   — Ваши действия сковывала бы ответственность, и дело могло кончиться плохо, — счел необходимым пояснить Иван Николаевич.
   — Значит, Большому нужен был мой мозг, взятый, так сказать, в чистом виде? — спросил Забара.
   — Именно так, — подтвердил главный конструктор и посмотрел на часы.
   — Последний вопрос, — сказал Забара. — Чем Большой мозг усыпил меня?
   — Признаться, нам с Толей пришлось поломать над этим голову, — улыбнулся Иван Николаевич. — Но разгадку мы все же нашли. Большой мозг усыпил вас меридолом.
   — Меридолом? — поразился Забара.
   — Да, обыкновенным меридолом, — подтвердил Иван Николаевич.
   — Неувязочка, — сказал Забара. — Большой мозг не рассчитывал на встречу с человеком. Почему же среди его припасов оказался медикамент?
   — Этот медикамент был с вами. В аптечке, которая была на монолете, — сказал Анатолий.
   — Верно! — схватился за голову Забара. — Я взял с собой меридол на всякий случай. С запасом… Плохо, знаете ли, сплю на новом месте. Но позвольте! Я ведь никаких таблеток в плену не глотал, это совершенно точно.
   — А глотать и не нужно было ничего, — сказал Иван Николаевич. — Дозу снотворного вы получили в виде инъекции. Для манипулятора сделать укол — дело нехитрое.
   — Колючки на лианах! — вспомнил Забара и погладил свою руку.
   — Они самые, — подтвердил Анатолий.
   — Что же теперь будет с рудником? — спросил Забара. — Что ни говори, а я вроде бы имею теперь к нему некоторое отношение…
   — Рудник мы пока законсервировали, — сказал Иван Николаевич.
   — А Большой мозг? — с тревогой спросил Забара.
   — Мы привезем ему новое сердце — ядерный аккумулятор, и он продолжит свою работу, — ответил Анатолий.
   — Думаю, Большой мозг заслужил это право, — сказал Иван Николаевич.
   — Да, да, — подтвердил Забара и умолк. Наверное, он снова вспомнил, как управлял гигантским рудником, не ощущая собственного тела, окруженный бесчисленными трубками датчиков и анализаторов, а где-то совсем рядом возвышался безжизненный Большой мозг.

А.Р.Палей
СЕБЕ НАВСТРЕЧУ

 

 
   В начале своей жизни Милу Юлду, человеку двадцать второго столетия, пришлось пережить сложное и тяжелое приключение.
   В детские годы он как будто ничем не отличался от других детей. Правда, воспитывался не в детском городе, как большинство. Но и в семьях живут ведь нормальные дети.
   Однако в детском городе наверняка своевременно обратили бы внимание на странность, выявившуюся в нем примерно на восьмом году от роду. Родители же прозевали.
   В этом возрасте дети под влиянием бесед с окружающими, под впечатлением доступных им рассказов, телепередач, телепрогулок, теле— и непосредственных посещений театров, музеев, разных производств уже проявляют склонность к тому или иному виду деятельности. Мил такой склонности не проявлял, хотя охотно все смотрел и слушал. Был пассивен, безынициативен.
   Беды в этом поначалу не видели: не все же дети развиваются одинаковыми темпами.
   Но вот ему уже десять лет. Двенадцать. Тринадцать…
   Во всем остальном он был вполне нормальным подростком.
   Любил слушать музыку, наслаждался ею. Но никогда не пытался сам играть или петь. А инструменты были под рукой.
   Родители ему их словно невзначай подсовывали. А он возьмет, например, скрипку. Потрогает смычок. И положит обратно.
   Охотно посещал с родителями или сверстниками музеи.
   Любовался живописью. Около него клали бумагу, холст, карандаши, краски. То же самое: потрогает и положит. В учебной художественной мастерской неохотно пробовал писать — и бросал.
   Любил наблюдать строительные работы. Но никогда не брал в руки инструменты.
   Встревоженные родители стали как можно больше времени проводить с мальчиком. Пользовались всяким случаем, чтобы заинтересовать его любой работой. Так, во время еды рассказывали о способах выработки и доставки пищи. Показывали по теле работу поваров. Он смотрел и слушал. И только.
   Путешествуя с ним вместе, рассказывали о всяких транспортных средствах. Знакомили с телесвязью.
   Ничего.
   Мать брала его с собой в энергетическую диспетчерскую, где она работала. Мил сначала как будто заинтересованно наблюдал. Но ни разу не попросил допустить его к работе.
   Отец несколько дней подряд брал его на место своей работы — книжную фабрику. Мил смотрел, как рукопись, вставленная в гнездо конвейера, в неуловимо короткое время превращается в миллионы экземпляров шрифтозвуковой микрокниги, как в определенные моменты в точно обозначенные места ложатся в них звучащие коты и отпечатки иллюстраций, как мгновенно прикрепляются линзы для чтения, пластинки для прослушивания и переплеты, как стремительный транспортер уносит уже готовые экземпляры, чтобы направить в магазины и библиотеки.
   Мил смотрел, как бы интересовался. Но не проявлял желания включиться в работу.
   Может быть, его призвание — театр? В Историческом театре работает множество людей: актеры, режиссеры, историки, постановщики, декораторы. Постепенно осуществляется дерзкий замысел — охватить в живых образах всю прошлую жизнь человечества — от самых ее истоков. Мил с интересом просматривал сцены прошлого. Но не обнаруживал желания участвовать в их подготовке.
   Не увлекло его и освоение планет.
   Самое страшное было то, что он ничуть не интересовался возможностью работать. Это гораздо хуже, чем если бы хотел и не мог. В нем не чувствовалось неудовлетворенносги пассивным образом жизни.
   Родители сначала втайне переживали свое горе.
   Но такой необыкновенный случай невозможно скрыть.
   О нем узнало человечество.
   И вот Милу исполнилось уже семнадцать лет. И ничего не изменилось.
   Родители советовались с врачами.
   Консилиум врачей, биологов, психологов и социологов решил прибегнуть к тяжкому и даже рискованному средству.
   Милу незаметно для него дали порцию давно уже необычного лекарства — снотворного и отправили в большой заповедник. Работавших там ученых предупредили, что они должны помочь полностью изолировать человека, которого туда доставят, и ни в коем случае не попадаться ему на глаза.
   И вот в туманное утро Мил очнулся в незнакомом месте.
   С недоумением поднялся на ноги, огляделся.
   Он был в хвойном лесу. Или парке? Моросил мелкий дождь. Недовольно шумели деревья, обеспокоенные верховым ветром. Густые папоротники, лакированные листочки и блестяще-черные ягоды черники подтверждали сырость местности и, может быть, близость болота. Длинные еловые и короткие сосновые шишки топырились на мокрой пожелтевшей опавшей хвое.
   Продолжая недоумевать, как он попал сюда, Мил поеживался от сырости. Правда, он был одет в непромокаемый костюм. Никак не мог припомнить, когда надел его.
   Он решил по первой попавшейся тропинке выйти отсюда — погода ему не нравилась. Но найти тропинку оказалось нелегко, мешали густые заросли. Пришлось продираться через цепкие, а местами и колючие кусты. В одном месте колючка болезненно впилась в ногу через одежду. Нагнулся, выдернул.
   Дальше какая-то ветка до крови оцарапала щеку. Стерев кровь, пошел осторожнее, медленнее.
   Это становилось утомительным. Наконец встретилась едва намеченная тропинка. Он пошел увереннее.
   Идти и теперь было нелегко. Тропинка узка, длинные ветви зачастую пересекают дорогу, хлещут по лицу, быстро двигаться нельзя. Нога иногда вязнет в болотистой почве.
   Однако не может быть, чтобы пришлось идти далеко.
   Но кажется, прошел уже час…
   Что это? Похоже, он пришел туда, откуда начал путь?
   Да разве тут сориентируешься!
   Захотелось есть. Мил беспомощно огляделся. Но здесь нет вызывных панелей… Что же делать? Надо просить помощи.
   А куда обратиться?
   Ну хотя бы в Центр связи.
   Привычно набрал индекс Центра.
   Молчание.
   Подождал.
   Затрещали ветви. Радость! Кто-то приближается.
   Приминая густой кустарник, вышел крупный зверь и два маленьких — медведица с медвежатами. Без всякого страха, лишь с любопытством смотрели друг на друга звери и человек!
   Уже много поколений звери не знали охотников.
   Звери постояли и пошли дальше, скрылись из виду, треща кустарником и хворостом.
   Хочется есть!
   Стал повсюду шарить взглядом.
   Шелест. Пока шел лесом, не заметил, как бор перешел в дубраву. Увидел на земле желуди, наклонился, собрал с десяток. Что же с ними делать?
   В просвете среди листвы увидел дымок. Крайне заинтригованный, приблизился. Дымок, оказывается, поднимался над маленьким углублением, в котором кипела и клокотала вода.
   Горячий источник! Не дым это, а пар.
   На что может пригодиться ему кипяток? Наверное, для чего-нибудь пригодится. Но сейчас не до него: голод начал серьезно мучить.
   Мил стал оглядываться. Он не мог сказать, что ищет на этой влажной, усыпанной истлевшей листвой земле. Какой-то давно забытый инстинкт руководил им. Вот он нашел широкий плоский осколок камня и другой поменьше, с острыми краями.
   Не мыслью, а неопределенным сознанием почувствовал: это то, что ему нужно.
   Положил желудь на широкий камень и острым сбил плюску, расколол, очистил шелуху. Обработал таким же путем остальные желуди. Ну, теперь, выходит, надо есть, ничего иного нет. Начал грызть. Мало сказать — невкусно. Однако заставил себя сгрызть все. И почувствовал, что голоден едва ли не больше прежнего. Уныло пошел куда глаза глядят. Вышел на небольшую полянку, и тут его поразило необыкновенное зрелище. Лежали какие-то кровавые куски мяса, местами с шерстью. Преодолев отвращение, подошел поближе. По шерсти, по одному уцелевшему длинному уху узнал зайца, таких зверьков видел во время телепутешествия по одному из заповедников. Можно было догадаться, что это остатки медвежьей трапезы.
   Вид истерзанных останков живого существа был настолько ужасен, что Мил почувствовал тошноту и отошел.
   "Почему медведи не доели зайца? — подумалось ему. — Может быть, не были голодны и медведица только приучает детенышей к охоте".
   Приглушенный прихлынувшей тошнотой голод вновь резко напомнил о себе. И, содрогаясь от отвращения, юноша подумал, что это кровавое мясо может служить пищей…
   Когда-то люди так питались…
   Сделав огромное усилие над собой, вернулся, взял кусок мяса и при этом едва не потерял сознания. Затем вернулся к источнику. Порывшись среди валежника, нашел крепкую длинную ветвь без листьев и насадил на нее мясо. Затем опустил его в кипящую воду.
   Милу казалось, что он нескончаемо долго сидит на корточках, борясь с желанием поскорее приступить к еде и в то же время думая, что не надо спешить, пусть получше сварится.
   Утомляла непривычная поза.
   Он знал из истории и даже видел на записях, как люди готовили для еды мясо убитых животных. Но со стороны это воспринималось совершенно иначе. Очень трудно понять, когда же будет готово.
   Очевидно, все-таки поторопился.
   Когда вынул мясо из природного котла, оно выглядело уже иначе, стало темным.
   Горячо!
   Пришлось подождать, чтобы немного остыло.
   Впился зубами. Отвращение почти прошло. Остался только голод. Мясо оказалось жестким. Но крепкие зубы помогли справиться с едой. Вкус ее напомнил что-то знакомое, но что именно — не мог вспомнить. Неважный был вкус, пресный.
   Насытившись, вновь с отвращением, но уже не таким сильным посмотрел на то, что осталось — обглоданную кость и кусочек шкуры.
   Захотелось пить. Удача — вот ручей! Долго примеривался, как бы напиться. Наконец догадался использовать для этого собственную ладонь, сложив ее чашечкой. Пришлось повозиться, но вода оказалась очень вкусной.
   Увлекшись едой и питьем, не сразу заметил, как улучшилась погода. Туман разошелся, дождь прекратился, солнце озарило сбоку желтеющие вершины сосен. Но стало ясно, что день близится к закату.
   Вновь попробовал связь. Но она была абсолютна мертва.
   С окрепшими после еды силами снова быстро пошел наугад: тропинку потерял, да она, видно, и не надежный путеводитель.
   Идти напрямую не удалось: в одном месте наткнулся на такие дебри, что пришлось круто повернуть в сторону.
   Впрочем, какая разница? Неизвестно же, какое направление верное.
   Так прошло часа два. Или больше? Не имея связи, нельзя было точно ориентироваться во времени. Одно было несомненно: наступал вечер. Заметно потемнело. На небо между вершинами деревьев и среди редких облаков выбрызнули звезды Отчетливо обозначился узенький лунный серп.
   Как же быть с ночлегом?
   Прохладный ветерок коснулся рук и лица. Но тело не ощущало холода, наоборот, что-то приятно согревало. Расстегнув костюм и потрогав подкладку, Мил понял, что в одежду вмонтирована компактная система обогрева длительного действия.
   Это немного успокоило.
   Блеснула мысль: может быть, не действует только элемент связи с Центром?
   Попробовал набрать индексы своих родителей.
   Полное безмолвие.
   Безнадежно.
   В памяти всплыло когда-то читанное или слышанное: заблудившиеся в лесу влезали на дерево, чтобы осмотреть окрестности.
   Гимнаст он был неплохой. Найдя тонкую, довольно высокую сосну, вскарабкался, ловко цепляясь за ветви. Устроился недалеко от вершины, воспользовавшись сильными длинными ветвями. Стал осматриваться.
   Со всех сторон — темно-зеленое море. Солнечный диск уже утонул в нем. Никакого признака опушки.
   Однако сегодня уже ничего не предпримешь. Он сильно устал за этот нелепый, невероятный день. Прикорнул у мощного ствола и разом уснул.
   Проснулся утром. Оно было ясное, не в пример вчерашнему.
   Мил не сразу понял, что это с ним было. Ведь люди давно уже избавлены от потребности спать.
   Машинально набрал индекс времени и с недоумением услышал молчание. Спохватился, вспомнил: это уже было.
   Захотелось пить.
   Подошел к ручью. На этот раз оказалось легче: уже какая-то сноровка.
   И опять сильно захотелось есть.
   Он знал, что когда-то люди ели грибы, ягоды. Но какие-то из них ядовиты. Ну, в этом ему уже не разобраться. Придется рискнуть.
   Обнаружил мясистые грибы, которые на взгляд показались съедобными. Откусил кусочек. Отвратительно. Их когда-то варили или жарили, Значит, надо опустить в горячую воду.
   Но в чем? Никакого сосуда у него нет…
   Да, вот еще: нельзя далеко уходить отсюда, здесь питьевая вода и горячая поблизости. Это привязывает к месту, значит, усложняет положение.
   Кое-как, с большим трудом сплел сеточку из тонких ветвей, найденных на земле, положил в нее грибы и опустил в воду. Все это торопясь: очень есть хотелось.
   Грибы стали теплыми, совсем мягкими, но еще более невкусными. Все же заставил себя съесть несколько кусочков.
   Но голод только усилился.
   Вспомнил вчерашнего зайца. Это, кажется, недалеко. Можно попытаться разыскать. Но необходимо заметить дорогу обратно. Стал обламывать, а где удавалось — завязывать узлом ветви через несколько шагов. Это отнимало с непривычки много времени. Однако другого выхода не видел.
   Наконец нашел знакомое место. Но там ничего не было, лишь несколько волосков от шкуры…
   Да, собственно, на что же он мог рассчитывать?
   Что-то алое мелькнуло под низким кустиком с невзрачными белыми цветками. Подошел, наклонился. Сладостный аромат лесной земляники привлек его. Здесь оказалась богатейшая россыпь красных с чернотой, с утопающими в мякоти мелкими зернышками ягод. Ползая на коленях, загребал их горстями. Они отрадно таяли на языке.
   Насытился. Но вскоре убедился: ягодное насыщение ненадолго.
   Надо в конце концов что-нибудь придумать.
   Что-то шелохнулось, мелькнуло в кустарнике, метнулось к нему.
   Поднял глаза. К нему подбежал заяц, дрожавший мелкой дрожью. Возможно, за ним гнался какой-то зверь. Он искал спасения у человека.
   Мил погладил доверчиво прильнувшее к нему животное.
   Заяц боязливо оглядывался на кусты. Но там было тихо, недвижно. Если и был преследователь, он удалился.
   Мгновенная судорога сжала желудок Мила. Голод вернулся с прежней силой. Острое воспоминание пронзило юношу: вид и вкус съеденного накануне мяса. Это воспоминание было одновременно противным и возбуждающим.
   Совершенно машинально, ни о чем не думая, он взялся руками за шею зайца. Животное по-прежнему доверчиво смотрело ему в глаза.
   Закрыв глаза, Мил сжал горло зайца. Послышался слабый писк, потом хрип, но он не отнял рук. Так просидел он, ужасаясь, ни о чем не думая, чувствуя только свой желудок, минут пять. Или десять?
   Наконец открыл глаза, В его руках был теплый труп животного. Рот зайца был открыт, красный язык вывалился, выпученные глаза остекленели. Но Милу казалось, что он видел в них изумление и горький упрек. Он отвел взор.
   Разжал руки. Мертвая тушка беззвучно упала на мягкую землю, устланную вялой листвой.
   Странное оцепенение охватило его. Потом, мучимый голодом, борясь с собой и не зная, что ему делать, стал кружить по ближайшей окрестности, боясь уйти далеко, чтобы не потерять водных источников.
   Он шел, погруженный не то в задумчивость, не то в беспамятство, мечтая о еде, боясь ее и не зная, как за нее взяться.
   Взгляд его был потуплен. Он видел листья и ягоды земляники, ползающих муравьев, зеленоватого жучка, качающегося на стебельке маленького паука-крестовика.
   Но вот увидел нечто иное, на что раньше не обратил бы ни малейшего внимания, а сейчас это захватило его…
   В первый день своего пребывания в этой глуши, потрясенный неожиданностью происшедшего с ним, он не заметил…
   Ничего особенного: низенький холмик. Он был слегка разрушен. Вряд ли это было делом рук человеческих, скорее вершинка холмика и часть склона обвалились сами по себе или, быть может, их размыли дожди. Что-то блеснуло там среди земли и старой травы.
   Мил присел на корточки и стал разгребать влажную землю в смутной и не вполне осознанной надежде найти что-нибудь, что можно было бы использовать в качестве примитивного инструмента. Для чего — это ему было еще неясно.
   Надежда неожиданно блестяще оправдалась. Он нашел настоящее богатство. Разгребая руками землю, просеивая ее сквозь пальцы, как (он читал или слышал где-то) делали археологи, обнаружил остатки какого-то древнего бронзового сосуда — чаши или кастрюли: совершенно целое днище около четверти метра в поперечнике с нижней частью круглой стенки, края ее обломаны, оборваны.
   Роясь далее, нашел грубо обделанный каменный нож и нечто вроде каменного же топора с отверстием, в которое можно бы, очевидно, вставить рукоятку… если бы она была. Но рукоятки не нашлось.
   Азарт поиска овладел им, он даже забыл о голоде. С увлечением продолжал рыться в остатках… чего? Древнего городища? Странное, однако, это было городище: тут и каменный век, и бронзовый… Должны, вероятно, найтись и человеческие кости… и зола древних очагов…
   Но ни золы, ни костей не было.
   Дальнейшие поиски не дали ничего.
   Голод вновь проснулся, резко напомнил о себе.
   С отвращением, но уже не таким острым, как давеча, Мил освежевал зайца. Без сноровки это было трудно, но голод подгонял и учил руки повиновению. Разрезал мясо на куски. Наложил их, сколько уместилось, в сломанный сосуд и опустил его в горячий источник. Но тотчас же вытащил: металл сразу нагрелся и жег руки.
   Значит, надо сделать какое-то приспособление. Он проделал в середине каждого куска мяса каменным ножом отверстие и насадил их на длинную гибкую ветвь один за другим.
   Затем опустил в кипяток, держа ветвь, как некогда рыбак — удилище.
   Он сдерживал свое нетерпение, пока не решил, что мясо уже сварилось.
   Наконец приступил к еде. На этот раз она показалась вкуснее, хотя все же была пресной.