Вот только начинало казаться, что правительство именно это только что и сделало.
   Харахап вздохнул, допил пиво, бросил на столик несколько местных монет и поднялся. Свернутую газету он сунул под мышку - не потому, что так уж сильно желал её сохранить, а потому, что, оставив газету, мог возбудить любопытство кого-нибудь из тех, кто видел, с каким вниманием он её изучал. Скорее всего, это всё равно ни на что бы не повлияло, однако подобный профессиональный подход засел в нём почти на уровне инстинктов.
   Он вышел на улицу и направился к ближайшей станции метро.
   Стоял приятный, тёплый и солнечный день, как будто специально посланный в насмешку над его мрачными мыслями, и Харахап неторопливо двигался вперед. Он был уже на полпути к спуску в метро, когда услышал прямо у себя за спиной чьи-то шаги. Все его инстинкты заорали в голос, но, раньше чем он успел хотя бы сделать вздох, в нижнюю часть его позвоночника уперлось что-то твердое.
   - Продолжайте идти… Зачинщик, - произнёс очень спокойный голос где-то за его левым плечом.
   Во всех плохих голодрамах, какие только видел Харахап, разведчик со стальным взором и волевым подбородком нанёс бы удар локтем назад, безошибочно в солнечное сплетение противника, обезоруживая и нейтрализуя его. Затем он сделал бы паузу для того, чтобы поправить пиджак перед тем, как обернуться к стонущему и задыхающемуся противнику, чтобы подобрать его оружие и высказать поверженному ничтожеству какое-нибудь мудрое замечание для передачи его боссам.
   Однако жизнь это жизнь и, учитывая, насколько тяжело остаться в живых с простреленным позвоночником, Дамиен Харахап продолжил идти вперед.
   Его мысли понеслись вскачь, когда они миновали спуск в метро. Первой мыслью было то, что после гибели Нордбрандт её организация в достаточной степени развалилась, чтобы информация о его прикрытии уплыла к Национальной Полиции Кронати. Однако по дальнейшем размышлении он решил, что это маловероятно. Если бы сизари знали, кто он на самом деле такой, то, вероятно, взялись бы за дело совсем по-другому. На планетах Приграничья твёрдо знали, что есть некоторые незыблемые правила, которые лучше не нарушать, и одним из них было никогда не арестовывать и не отдавать под суд - не допуская даже мысли посадить в тюрьму - разведчика жандармерии. Возмездие Пограничной Безопасности обрушится на любого, кто посмеет подобным образом покусится на УПБ. Кроме того, если полиция желала его арестовать, то почему им просто не сделать это? Разумеется, этот тип позади сел ему на хвост с неприятной лёгкостью. Однако не было никаких разумных причин полагать, что посланная на его арест команда большего размера не могла бы сделать то же самое. Кстати, идущий позади тип имел массу возможностей сообщить ему, что он арестован.
   Насколько Харахап мог судить, это оставляло лишь две реальные возможности. Первая, наиболее пугающая, заключалась в том, что НПК вообще не собиралась брать его под стражу. Они могли точно знать, кто он такой, и полагать, что его роль в организации и снабжении АСК до взрывов в Неманье была намного серьёзнее, чем на самом деле. В этом случае они могли решить послать предупреждение его боссам - или, как минимум, ему самому - попросту заставив его исчезнуть. В таком случае эта милая прогулка завершится в каком-нибудь переулке дротиком пульсера в его голове. Или, что намного вероятнее, перерезанным горлом и украденным бумажником - неудачливая жертва уличного грабежа, чья смерть не имела совершенно никакого отношения к правительству Корнати, членов парламента которого он помог убить. И, если он на самом деле погибнет таким образом, УПБ могло это спустить. В конце концов, нельзя сделать омлет, не разбивая время от времени одно из яиц. Там, откуда он прибыл, имелось еще много народа, и по крайней мере Корнати будет играть по правилам и воздерживаться от создания Пограничной Безопасности неудобств в прессе Лиги.
   Эти мысли заставили его задышать тяжелее и чаще, хотя Харахап на самом деле не думал, что происходит именно это. Насколько это было вызвано его отчаянным желанием, чтобы это было не так, он не был готов признаться даже сам себе.
   Вторая и, как от всей души надеялся Харахап, более вероятная возможность, заключалась в том, что организация Нордбрандт не развалилась целиком и кто-то из уцелевших узнал его, когда он появился на назначенном месте. В таком случае этот человек, кем бы он ни был, мог быть готов подхватить знамя Нордбрандт и продолжить борьбу. Тогда он - или она - несомненно жаждал поддержки "Зачинщика" сильнее, чем когда бы то ни было. Или же Харахапа мог узнать кто-то из уцелевших людей Нордбрандт, помышляющих только о том, как бы унести ноги с планеты, и считающих, что "Зачинщик" является их наилучшим шансом получить или вытребовать билет на спасение.
   Из всех вариантов похищения только вероятность того, что это сделал один из людей Нордбрандт, какие бы именно требования похититель ни выдвинул, давала Харахапу существенные шансы выжить, так что он решил придерживаться этого предположения.
   Они прошли еще восемь или девять кварталов, прежде чем идущий сзади заговорил снова.
   - В середине следующего квартала. Номер 721. Справа от вас. Наверх, в дверь перед собой, и до конца коридора.
   Харахап позволил себе лёгкий кивок и начал высматривать номера домов.
   Следующий квартал был застроен высокими и узкими многоквартирными домами. Здесь, на Корнати, их называли "односветниками", поскольку их строили настолько близко один от другого, что лишь в одной стене делались пропускающие солнечный свет окна. Здешние односветники были чуть потрёпанее обычного, однако не настолько сильно как многие другие. Это был промышленный район и живущие здесь "синие воротнички" зарабатывали достаточно, чтобы стремиться к чуть более высокому уровню жизни.
   Они подошли к дому номер 721, и Харахап повернул направо и начал подниматься по лестнице, как будто с самого начала туда и направлялся. Передняя дверь была сравнительно недавно выкрашена тёмно-зелёной краской, казавшейся неуместной на этой грязной городской улице. Дверь была не заперта - не редкость в этой части города, где люди могли положиться на то, что соседи переломают ноги любому глупцу, рискнувшему остановить на улице местного или обокрасть его жилище - и открылась от толчка.
   Он прошел по коридору, вдыхая смесь запахов готовки, плесени и слишком скученно живущих людей. При его приближении дверь в конце коридора распахнулась, и Харахап шагнул внутрь, оказавшись лицом к лицу с темноволосой, темноглазой, смуглой женщиной среднего роста.
   - Я подозревал, что слухи о вашей безвременной кончине были преувеличены, миз Нордбрандт, - невозмутимо произнёс он.
 
***
 
   - Так что я решила позволить им думать, что они меня прикончили. По крайней мере недельку-другую, - произнесла Ангес Нордбрандт тридцать с чем-то минут спустя.
   Они с Харахапом сидели напротив друг друга за маленьким столом крохотной кухни квартиры односветника. На старомодной плите позади Харахапа булькала кастрюлька с каким-то супом или рагу, в его лежащих на столе руках нежилась чашка на удивление хорошего чая, а сам он разглядывал лицо Нордбрандт. Оно казалось похудевшим со времени их последней встречи и более жёстким. И блеск её тёмных глаза стал ярче и агрессивнее. Разрастающийся фанатизм, который Харахап почувствовал с самого начала, стал сильнее. В своей работе он уже сталкивался с подобным. Некоторые люди, иногда сами того не подозревая, были хищниками в душе. Они испытывали наслаждение от вкуса крови, и им на самом деле нравилось делать всё то, что скрывалось за эвфемизмом "мокрое дело". Агнесс Нордбрандт, как стало очевидно, относилась к их числу.
   - Они действительно убили несколько хороших людей, - отрывисто произнесла она, а затем остановилась и заставила себя расслабиться. - И, хотя я и предполагаю, что известие о моей гибели может обескуражить членов некоторых наших ячеек, однако я ожидаю, что удар по доверию к правительству после того, как выяснится, что я не мертва, более чем оправдает любой понесённый за этот период ущерб.
   - Понимаю, - Харахап сделал глоток, поставил чашку на стол и слегка улыбнулся. - С другой стороны, я не припомню, чтобы хотя бы в одной из прочитанных мною статей говорилось, что правительство когда-либо заявляло о вашей гибели. В них содержались только лишь предположения прессы и постоянные предостережения правительства о том, что пока нет никаких доказательств вашей смерти.
   - Знаю. - Ухмылка Нордбрандт была определённо злобна. - Именно поэтому мне так нравится эта идея. Правительство сколько угодно может доказывать, что никогда не пыталось утверждать, что я мертва. Только об этом никто и не вспомнит, особенно если все свои декларации о том, что я всё еще сражаюсь, я начну со слов "Несмотря на трусливые потуги коррумпированной правящей элиты утверждать, что они заставили замолчать мой голос сопротивления…"
   - Понимаю, - повторил Харахап. Она была права и демонстрировала более изощрённое понимание принципов эффективной пропаганды и психологической войны, чем Харахап от неё ожидал. Что, пожурил он сам себя, было глупостью. Она, в конце концов, являлась успешным политиком до того, как голосование об аннексии выбило из под неё поддержку избирателей. Разумеется, она не переставала быть по сути своей психом, но психом с хорошими тактическими инстинктами, каким бы в конечном итоге плохим ни оказалось её понимание стратегических реалий.
   - Насколько долго вы собираетесь придерживать свои операции?
   - Вы это подметили, верно? - Нордбрандт, похоже, была довольна его проницательностью. - Думаю, пара, может быть тройка недель, за которые не произойдёт ничего, кроме нескольких отдельных нападений - вроде тех, которые могли бы самостоятельно предпринять лишившиеся центрального руководства боевые ячейки - должны по большей части вселить в "гениев" прессы прочное убеждение в моей смерти. Также это должно заставить Райковича и Басаричек тоже в это поверить, неважно, сознаются ли они в этом кому-нибудь - в том числе и себе самим - или нет. Или, как минимум, чтобы сизари и люди генерала Шуки расслабились и немного ослабили бдительность. Это должно сделать серию атак, которыми я намереваюсь подкрепить своё заявление о пребывании в добром здравии, ещё эффективнее.
   - Вы можете позволить себе убрать давление на такой долгий срок?
   - На две недели несомненно. На три? - она пожала плечами. - Это может быть немного проблематичнее. Не так здесь, на Корнати, как на Флаксе. Я не желаю доставлять Конституционному Собранию комфортного ощущения отсутствия у него какой-либо оппозиции.
   - Я понимаю ход ваших мыслей, - произнёс Харахап. - С другой стороны, я только что прилетел с Монтаны. Вы слышали об атаке Вестмана и его Движения за Независимость на тамошнюю базу Рембрандта?
   - Нет. Последнее, о чём я слышала, это как он развлекался кражей одежды.
   Презрение Нордбрандт по отношению к первой из операций Вестмана было очевидно… и, на взгляд Харахапа, доказывало, что, каковы бы ни были её сильные стороны, её понимание всех нюансов психологической войны было, по сути дела, почти столь же ограниченным, как он и полагал вначале. Или, наверное, было бы более справедливо по отношению к ней сказать, что она страдала от узости мышления. Она была слишком очарована собственной тактикой грубого насилия, чтобы увидеть выгоды, присущие любому другому подходу.
   - Ну, это, может быть, было немного глупо, - уступил Харахап в угоду её предубеждениям. - Хотя с тех пор он решил перейти к более… жёсткому подходу.
   Он начал подробно рассказывать о нападении Вестмана на монтанскую штаб-квартиру РТС. К тому времени, когда он завершил рассказ, Нордбрандт хихикала от открытого восхищения. Разумеется, Харахап предпочёл избежать подчеркивания всех предосторожностей, предпринятых Вестманом во избежание человеческих жертв.
   - Вот это мне нравится! - заявила Нордбрандт. - И, честно говоря, я никак не думала, что Вестман на такое способен. Я думала, что это всего лишь очередной ни на что не пригодный кретин из монтанской аристократии - вроде Тонкович и её шайки здесь, на Корнати.
   Не в первый раз Харахапу подумалось, что обитатели Скопления Талботта, в том числе и те, кто должен был бы знать побольше, проявляли удручающую неосведомленность в отношении соседних миров. Действительно, Вестман мог бы считаться на Монтане "аристократом", однако было бы ошибкой путать его со, скажем, олигархом Новой Тосканы. Каковы бы ни были их собственные ошибки, монтанцы только посмеялись бы над глупостью подобных взглядов.
   - Похоже, поначалу он действительно подошел к делу несерьёзно, - произнёс Харахап. - Однако с тех пор он стал намного серьёзнее. И решил сотрудничать с нашим Центральным Комитетом Освобождения. В конце концов мы решили так себя называть. Недурно звучит, а? - с улыбкой добавил он.
   - Решился? - поинтересовалась Нордбрандт, прищуривая глаза и игнорируя весёлый вопрос.
   - Решился, - уже серьёзнее ответил Харахап. - Именно поэтому я подозреваю, что даже если вы решите отложить объявление о том, что вы всё ещё живы, на полные три недели, кое-кто ещё поможет поддержать давление. И мы, чтобы помочь ему в этом, будем его поддерживать и снабжать современным оружием. Как я, наверное, говорил вам во время нашей последней встречи, мы, похоже, получили неожиданный доступ к кое-каким средствам РТС Ван Дорта, а наши контакты нашли доступ к современному вооружению, приборам ночного видения, средствам связи и армейской взрывчатке. Могу ли я предположить, что вы и сами не прочь получить кое-что из этой роскоши?
   - Конечно же, можете, - завила она с горячностью человека, который со времени их последнего разговора страдал от сложившегося дисбаланса возможностей. - Когда мы можем ожидать их получения?
   - Они в пути, - сообщил Харахап и заметил, как заблестели глаза Нордбрандт. - К сожалению, чтобы добраться сюда, им понадобится ещё примерно шестьдесят стандартных дней. Транспорты определённо не чемпионы гонок и нам необходимо, чтобы наши доставщики выглядели как можно обычнее и могли проскользнуть под бдительным оком властей. - Нордбрандт выглядела разочарованной мыслью о том, что её придётся так долго ждать свои нежданные новые игрушки, и Харахап криво ухмыльнулся. - Кроме того, - продолжил он, - я думаю, что вы сможете использовать это время с пользой. В конце концов, нам надо определить, каким образом выгрузить - и спрятать здесь, на планете - что-то около тысячи тонн оружия, боеприпасов и взрывчатки.
   - Тысячи? - вспыхнули её глаза, и Харахап кивнул.
   - Как минимум, - мягко произнёс он. - А может быть и вдвое больше. Когда я отправлялся, это было минимальным гарантированным количеством. Однако они всё еще собирали груз и числа с тех пор могли подрасти. Вы можете принять и спрятать такой крупный груз?
   - О, да, - негромко произнесла она. - Я думаю, вы можете на это положиться!
 
***
 
   - Служба управления движением Целебранта, говорит КЕВ "Гексапума". Прошу разрешения для выхода на назначенную парковочную орбиту.
   Лейтенант-коммандер Нагчадхури передал запрос капитана Терехова и терпеливо ожидал, сидя в своей секции связи. Как и во всех здешних системах, на Целебранте конечно же не было никаких приёмопередатчиков СКС, а "Гексапума" только что пересекла гиперграницу звезды класса G4, находящуюся он неё в 20,24 световых минутах. Обитаемая планета, тоже обладающая именем Целебрант, находилась прямо между кораблём и звездой, а радиус её орбиты составлял чуть меньше одиннадцати световых минут, так что до того, как "Гексапума" сможет получить какой-либо ответ, пройдёт как минимум восемнадцать минут.
   Терехова это полностью устраивало. На таком расстоянии даже имеющиеся в Скоплении сенсоры должны были дать чёткую засечку места гиперперехода "Гексапумы" и её импеллерного клина, так что местные знали, что кто-то прибыл. И было просто вежливо позволить им как можно скорее узнать, кто этот "кто-то".
   Он вглядывался в свой маневровый дисплей, наблюдая за устойчивым приближением зелёной бусины своего корабля к планете, и с определённым изумлением обнаружил, что испытывает… довольство. Они хорошо поработали на Нунцио. Может быть, это не было настолько драматично и славно, как броситься в бой против огромного флота Республики Хевен, но это было хорошей и полезной работой. Работой, которая ещё долгое время будет оказывать реальное положительное влияние на будущее всего Звёздного Королевства.
   "И давайте будем честны. Даже если бы мы служили вместе с Восьмым Флотом, мы, скорее всего, проводили бы большую часть времени, вися на парковочной орбите и ожидая вражеского нападения или готовясь к своему. Такова служба на Флоте - девяносто девять процентов скуки и один процент абсолютнейшего кошмара. Я думаю, что то же самое, скорее всего, верно и тут, однако мы можем, по крайней мере, провести часть этих девяносто девяти процентов времени, занимаясь полезными делами, вроде астрографической съёмки для обновления наших карт. Кроме того, мы нужны этим людям намного сильнее, чем Звёздному Королевству нужен ещё один тяжёлый крейсер, действующий вместе с Восьмым Флотом или Флотом Метрополии. И всё, что мы ни делаем, добавляет очередной кирпичик к идее, что Звёздное Королевство чего-то стоит. Что его защита и его свобода действительно что-то значат".
   Как странно. Он знал, что получил жестокое удовлетворение от уничтожения "Анхура" и его спутника. Однако когда именно он преодолел границу между тем, чтобы быть тут потому, что кто-то должен быть тут, и удовлетворённостью тем, что именно он тот человек, который здесь был?
   Этого он не знал, однако вглядываясь в сине-белый символ, означающий обитаемый мир по имени Целебрант, он на самом деле обнаружил, что с нетерпением ожидает, какие именно новые рутинные, скучные, абсолютно жизненные и неотложные дела ожидают из здесь.
 

Глава 32

 
   - Знаете, босс, до бесконечности это продолжаться не может, - заметил Луи Паласиос, опуская последний заряд в предназначенную для него дыру.
   - Думаешь, Саттлз и его дуболомы на самом деле сумеют нащупать собственную задницу обеими руками? - со смешком парировал Стивен Вестман.
   - Факт в том, что могут суметь, босс. Ну, может быть не Саттлз, но Тревор Баннистер совсем не дурак, и вы это знаете. Пожалуй, именно поэтому мы и предпринимаем все те меры предосторожности, на которых вы настаиваете.
   Главный маршал Тревор Баннистер командовал Службой Маршалов Монтаны, полицейской организацией, в юрисдикцию которой входила вся звёздная система. Как и остальные монтанцы, маршалы возводили в фетиш создание впечатления спокойствия и неторопливости, насколько это только вообще было возможно. К сожалению, впечатления могут быть обманчивыми, а маршалы обладали завидным послужным списком раскрытия даже самых запутанных дел. До недавно начавшихся проблем, кстати, Баннистер и Вестман были близкими друзьями. Что, как понимал Вестман, ни на секунду не остановит Баннистера в охоте за ним и его людьми. Честно заслуженная главным маршалом репутация в отношении цельности и упрямства была выдающейся даже для монтанца.
   - Ладно, - кивнул Вестман. - Признаю, что старина Тревор достаточно умён. И что он хорошая ищейка, способная взять любой след. Но если мы продолжим оставаться осторожными, и будем соблюдать правила безопасности, то он замучается бегать за нами.
   - Пожалуй, вы правы, - Паласиос утрамбовал грунт вокруг заряда, и его ловкие пальцы принялись вставлять детонатор. - Однако я не об этом говорил.
   И замолк, продолжая аккуратно своё дело и явно сконцентрировавшись на нём. Вестман стоял позади него, смотря на него взглядом, в котором нежность мешалась с раздражением. Луи Паласиос был бригадиром у его отца, пока старик не умер. И новый, молодой босс получал от него почтительные предупреждения о совершаемых тем ошибках столько, сколько Вестман мог припомнить. И излюбленным способом того делать это, было отпускать загадочные комментарии, пока отчаяние не вынуждало Вестмана спросить, что тот имеет в виду.
   Вот как сейчас.
   - Ладно, Луи, - вздохнул он. - О чём же ты говорил?
   - О том, что мы не сможем продолжать наносить им удары достаточно серьёзные, чтобы убедить манти и рембрандцев мотать домой, и не начать убивать людей, - сказал, поворачиваясь к нему, Паласиос, и голос его был очень, очень серьёзен.
   Вестман посмотрел на него сверху вниз в свете фонаря. Искусственное освещение странно сказалось на выражении лица Паласиоса. Покрытое шрамами лицо бригадира казалось старше и суше. Казалось, тени добавляли мрачности и без того мрачному выражению его губ и глаз, и Вестман подумал, не произошло ли с его лицом то же самое. Несколько секунд прошли в молчании, а потом Вестман пожал плечами.
   - Ты прав, - тихо согласился он. - Я намерен сколько возможно оттягивать этот момент, но я с самого начала говорил, что это неизбежно, если они не услышат голос разума. Ты это знаешь.
   - Ага, - Паласиос в последний раз тщательно осмотрел заряд и детонатор и поднялся. Отряхнув ладони одна о другую, он залез в карман рубашки за жгутом, скрученным из высушенных листьев местного растения, прозванного колонистами "бако". Оно на самом деле не сильно походило на земной табак, но было приятно на вкус, являлось слабым стимулятором, и было неприхотливо в выращивании. Паласиос отрезал себе кусочек, закинул его в рот и принялся жевать.
   - Дело в том, босс, - сказал он секунду спустя, - что вы всех нас об этом предупредили. И мы вам поверили. Проблема в том, что я не так уверен в том, что вы сами себе поверили.
   - Что ты имеешь в виду?
   Если бы такое сказал Стивену Вестману любой другой из ныне живущих людей, он был бы в бешенстве. Как минимум разгневавшись на подразумевавшееся предположение, что он лжёт самому себе. Но Луи Паласиос не был "любым другим". Он был тем, кто скорее всего знал Вестмана лучше, чем тот сам себя.
   - Босс, я не говорю, что вы не рассматривали со всей чёртовой серьёзностью возможность того, что вставшие на нашем пути люди пострадают, даже погибнут. И не говорю, что вы не готовы испачкать руки, даже в крови, если придётся. Но правда в том, босс, - и вы знаете это не хуже меня, если честны перед самим собой - что вы не хотите этого. По сути, я не думаю, что во всей галактике есть что-либо, чего вы хотите меньше. Может быть - может быть - за исключением увидеть, как нас подгребают под себя манти.
   - Я никогда не говорил, что действительно хочу этого, - голос Вестмана был жёсток, но не от гнева, а от решимости. - Но сделаю. Если придётся.
   - Никогда в этом не сомневался, - просто ответил Паласиос. - Но вы наизнанку вывернетесь, чтобы этого избежать. И, по правде говоря, мне не сильно нравится то, что, пожалуй, с вами произойдёт, если дойдёт до этого. Не думайте, что меня сильно волнует, что все остальные на этой планете о нас подумают, если на то пошло. И не то, чтобы я собирался бросить вас после этого. Я просто хочу, чтобы вы обдумали тот факт, что мы, скорее всего, прошли по нынешней тропинке почти до самого конца. Пожалуй, сегодня мы сумеем никого не убить. Однако долго так не продлится. И рано или поздно мы окажемся против кого-то из мальчиков и девочек Тревора, и в руках у нас будут пушки. Мы с ребятами, мы до конца будем с вами. Вы это знаете. Не скажу, пожалуй, чтобы у большинства из нас, когда дело дойдёт до нажимания на спуск, были проблемы хотя бы отдалённо близкие к вашим, потому что все мы совершенно готовы предоставить право решать вам. Но именно вам придётся жить с этими решениями.
   Он снова сделал паузу, смотря Вестману прямо в глаза.
   - Я много лет знаю вас, босс. И сильно к вам привязался. Но до того, когда вам придётся принять эти решения, осталось не шибко долго. А я не хочу, чтобы вы приняли то, которое потом съест вас живьём изнутри. Так что лучше по-настоящему серьёзно подумайте насчет количества - и принадлежности - крови, которую вы на самом деле готовы пролить.
   Стивен Вестман несколько секунд смотрел в ответ в глаза своего бригадира, а потом кивнул.
   - Подумаю, - пообещал он. - Но я уже немало это делал. Не думаю, что изменю своё мнение, Луи.
   - Нет, так нет, - философски заметил Паласиос. - В любом случае мы с ребятами будем с вами.
   - Я знаю, - тихо сказал Вестман. - Я знаю.
 
***
 
   - Он сказал, они собираются сделать что?
   Уоррен Саттлз откинулся в кресле, стоявшем за столом в просторном, залитым солнечным светом кабинете системного президента и шокировано уставился на главного маршала Баннистера. Баннистер был человеком среднего роста - на самом деле, для Монтаны, чуть ниже среднего - с густой копной седеющих рыжих волос и тёмными глазами. Его покрывал глубокий загар и, несмотря на работу, которая слишком много времени удерживала его в кабинете, он в основном успешно сражался с появляющимся брюшком. Ещё он был молчаливым, не повышающим голоса человеком с репутацией никогда не использующего два слова там, где можно было обойтись одним… или хмыканием.
   В основном по этой причине он и не ответил на то, что посчитал риторическим вопросом. Но это не было единственной причиной. Просто дело было в том, что Тревор Баннистер находил Уоррена Саттлза самым жалким представителем верховной исполнительной власти из всех трёх президентов, которым служил в качестве главного маршала. Саттлз не был плохим человеком; просто не очень сильным, а добившиеся его избрания пиарщики и политтехнологи были ничем не лучше. С практической точки зрения так называемая "администрация Саттлза" мало чем отличалась от комитета, формальный глава которого не мог бы решить, в какой цвет покрасить стены собственной спальни, не проведя предварительно нескольких опросов общественного мнения. Во многих отношениях следовало пожалеть, что президентом был Уоррен Саттлз, а не Стивен Вестман. Хотя, если на то пошло, как бы мало уважения к Саттлзу не питал Баннистер, политика президента - особенно в отношении аннексии - была куда лучше для будущего Монтаны, чем политика Вестмана. Баннистеру не нравилось признавать это. Если и был на Монтане кто-то, кому Бернардус Ван Дорт бы симпатичен менее чем Стивену Вестману, это практически наверняка был Тревор Баннистер. Мысль о поддержке чего-то, что Ван Дорт считал хорошей идеей, комом застревала у него в горле. Но он сумел-таки его проглотить, поскольку какое бы отвращение он ни питал к Ван Дорту, Саттлз был прав в отношении будущего, и проводимая его администрацией политика одобрения аннексии была единственной имевшей смысл.