Страница:
— Прошу убедиться, господа, нераспечатанная. — Он щелчком раскрыл колоду. — Евгений Николаевич, вы у нас человек новый, если желаете, можете посмотреть карты, убедиться...
— Ну что вы, зачем?
— Правила обычные. Для начала предлагаю по десять рубликов за фишку.
Яша достал из той же шкатулки четыре разноцветных столбика пластмассовых фишек. Каждый из игроков выбрал свой цвет, взял по двадцать фишек и положил в шкатулку двести рублей. Система была проста и многократно проверена на опыте. Каждый играл своим цветом, чтобы не путались ставки, и по ходу игры мог обменять выигранные чужие фишки на свои проигранные или прикупить дополнительных. Игра считалась сделанной, когда все фишки скапливались у одного игрока. Но по общему согласию игру можно было прекратить в любой момент и поделить банк по числу имеющихся у каждого фишек. Можно было тут же начать вторую игру, третью, заново оговорив цену одной фишки.
Яша выбрал из колоды ненужные джокеры и пустышки, перетасовал. Коваленко снял, и игра началась.
Она текла скучновато, с переменным успехом. Несколько кругов все оставались примерно при своих, один Коваленко проиграл около половины чипов. Игрок он оказался неважный — карта ему шла получше, чем остальным, но он рано раскрывался на явно выигрышных комбинациях, не всегда пасовал вовремя, покупался на своевременный блеф партнеров. Яша, как всегда, осторожничал. Беня, наоборот, осмелел и начал потихонечку зарываться. Рафалович выжидал. Запасовавшие игроки отходили от стола, наливали себе вина, закусывали, закуривали.
Сдавал Беня. Коваленко сбросил три карты, Яша одну. Рафалович поднял свои, посмотрел. Три короля, туз и тройка червей. Сбросил тройку и туза. Медленно протянул руку за прикупленной парой. Посмотрел верхнюю — восьмерка пик. С непроницаемым лицом раскрыл вторую... Его могло выдать только сердце, приготовившееся выскочить из груди. Четвертый король.
Коваленко поставил три фишки. Яша вздохнул и бросил карты. Рафалович сравнял и дал пять сверху. Беня сравнял и поставил еще две. Коваленко достал из кармана толстый бумажник и вытащил сотенную.
— На все, пожалуйста.
Получил десять фишек, сравнял и выкинул восемь сверху. Рафалович выложил все, что у него осталось. Получилось шесть сверху. Беня сравнял. Коваленко купил еще десяток и бросил на кон все. Рафалович вытащил три сотни и придвинул их к груде фишек, даже не обменяв. Беня ойкнул и сказал «пас».
— Насколько я понимаю, господа, игра пошла на живые деньги, — сказал Коваленко. — У Леонида Ефимовича двести двадцать сверху, так? — Яша и Беня дружно кивнули. — Что ж, выравниваю и четыреста сверху.
Беня закрыл голову руками. Яша отошел и нервно закурил. Пунцовый Рафалович судорожно шарил по карманам, вытаскивал деньги, выкладывал их перед собой. Пересчитал и швырнул на кон все.
— Пятьсот пятьдесят сверху! — крикнул он. Коваленко перебрал купюры в своем бумажнике, отсчитал двенадцать сотенных.
— Шестьсот пятьдесят сверху. Беня отвернулся. Рафалович шумно выдохнул, вытер пот рукавом и прохрипел:
— Яша, одолжи две тысячи...
— С-сейчас. — Яша на негнущихся ногах вышел из гостиной. Рафалович стопочкой сложил свои карты на край стола, прикрыл пепельницей, пошатываясь, встал, налил себе полный стакан коньяка и залпом выпил. Беня сидел, не шелохнувшись. Коваленко откинулся на стуле, зажав в зубах сигарету, и щелкнул зажигалкой.
Вошел Яша и молча вручил Рафаловичу деньги. Тот, не считая, принял их и направился к столу.
— Господа, — сказал Коваленко, выпустив струйку дыма. — Коль скоро Леонид Ефимович уже начал играть на чужие деньги, то вынужден предупредить вас, что у меня при себе осталось всего триста рублей с мелочью. Я не рассчитывал на столь крупную игру. Полагаю, что как порядочный человек Леонид Ефимович либо ограничит следующую ставку вышеозначенной суммой, либо разрешит мне играть в долг, по записи. Надеюсь, что Вениамин Маркович не откажете выступить моим поручителем.
— Да-да, — пролепетал Беня. — Евгений Николаевич, он... он лауреат. Я ручаюсь...
— По записи! — проревел багровый Рафалович. — Яша, ручку, бумагу!
Яша вновь исчез и тотчас вернулся с листочком бумаги и авторучкой, положил их перед Коваленко. Рафалович метнул на стол все деньги.
— Полторы сверху! Коваленко поднял глаза.
— Извините, Леонид Ефимович, но если сейчас вы положили две тысячи, то сверху может быть не полторы тысячи, а только тысяча триста пятьдесят рублей.
— Да, Леня, ты это того... — промямлил Яша.
— Тысяча триста пятьдесят! — подтвердил Рафалович.
— Что ж, в таком случае... — Коваленко задумался. — Закрываю и даю тысячу шестьсот пятьдесят сверху. Для ровного счета. — Он размашисто начертил на листочке двойку с тремя нулями и показал Рафаловичу. — Впрочем, если вы, господа, не можете поручиться, я готов...
— Можем! — тут же пискнул Беня.
— Яша, и мне бумаги! — крикнул Рафалович. Яша принес еще листок и черный фломастер.
— Закрываю и три тысячи сверху! — Рафалович ткнул фломастером в бумагу.
— Янислав Александрович, проверьте цифру, будьте добры, — попросил Коваленко.
Яша кивнул. Беня звонко хлопнул себя по лбу и вытащил из пиджака плоский японский калькулятор. Яша, так проще будет.
Закрываю и полторы сверху, — сказал Коваленко. Закрываю и три! Закрываю и полторы.
Закрываю и пять!
И две.
И пять!
И две.
И десять!
И две.
И десять!
Открываю, — сказал Коваленко и бросил карты на стол.
— И десять! — продолжал бушевать Рафалович.
— Вы, должно быть, не поняли, Леонид Ефимович. Я сравниваю и открываю карты. Больше ставок нет.
— Как нет?! — Рафалович безумным взором обвел комнату.
— Нет, Леня, — шепотом подтвердил Яша. — Открывайся.
— Х-ха! — Рафалович веером выплеснул свои пять карт на стол. Остальные сдвинули готовы, внимательно их рассматривая. Первым поднял голову Коваленко.
— Янислав Александрович, поправьте меня, если я не прав. В настоящий момент в банке, помимо фишек и наличных денег, находится девяносто тысяч рублей по записи, то есть по сорок пять тысяч с каждой стороны?
Яша заглянул в каракули Рафаловича, который вновь отошел от стола к буфету, в листок с цифрами, лежащий перед Коваленко, несколько раз нажал на кнопку калькулятора и выдавил еле слышно:
— Да.
— Леонид Ефимович, Вениамин Маркович, не возражаете?
— Нет, — проблеял Беня.
Рафалович нетерпеливо кивнул, не слыша вопроса.
— Что ж, в таком случае... — Коваленко одну за одной уложил в рядочек пять карт. — Прошу убедиться. Покер тузов. Или, ежели угодно, каре. — Он подгреб к себе груду банкнот и фишек и углубился в подсчеты.
— Леня... ты проиграл, — мертвым голосом сказал Яша. Беня вздрогнул. Рафалович посмотрел на Яшу с бессмысленной улыбкой.
— Ты проиграл, — повторил тот.
— Я...что?!
Он рванулся к столу, своротив некстати подвернувшийся стул, навалился на него грудью и чуть не уткнулся носом в аккуратно разложенные карты. Пятерка бубен. И четыре туза. Он взял червонного туза, повертел в непослушных пальцах, зачем-то перевернул, посмотрел на рубашку, потер, понюхал...
— Но я же... Я же сам снес этого туза, — сказал он, показывая карту.
— Может быть, показалось? — участливо спросил Коваленко.
— Нет... нет.
Рафалович перевернул весь снос и перещупал каждую карту. Тройка червей... Вот она. Где туз? Где туз?! Вот же он, по-прежнему у него в руке... Но он взял его не отсюда. А откуда?
— Подменил! — заверещал он. — Товарищи, это шулер! Подменил, когда мы отходили.
— Выбирайте выражения, Леонид Ефимович! — с надменной миной проговорил Коваленко. — А во-вторых, я не мог этого сделать, даже если бы хотел. Я ни на секунду не оставался за столом один.
— А когда... когда я к буфету ходил, а Яша за деньгами? Тогда только вы с Беней...
— Пойду я, пожалуй, а то поздно что-то... — пролепетал Беня и стал бочком пробираться на выход. Рафалович перехватил его и рванул за лацканы.
— Кого ты привел сюда, сука?! Урою!
Беня вырвался и отпрыгнул к самой двери. . — А пошел бы ты, Ленечка, на три буквы, — болезненно морщась, сказал он. — Мне через три дня в Штаты улетать на постоянное жительство. Так что лучше мне с тобой поссориться, чем с компетентными органами.
Он проворно юркнул в прихожую. Рафалович остолбенел посреди комнаты. Из ступора его вывел спокойный голос Коваленко:
— Так что же, Леонид Ефимович? Когда прикажете получить?
Рафалович медленно развернулся и в обход стола двинулся на профессора.
— Что получить, что получить, падла?! Щас ты у меня за все получишь! — Он занес мощный кулак...
...и очнулся на полу. Возле него на коленях стоял белый как полотно Яша, а из кресла в углу сочувственно и насмешливо смотрел Коваленко.
— Что же вы, Леонид Ефимович, так разволновались. Понимаю, сорок пять тысяч — сумма значительная даже для вас. Значительная, но не смертельная. И даже не разорительная...
Рафалович застонал.
— Яша, Яша, ну скажи ему, скажи!..
— А что говорить, Леня, тут уж ничего не поделаешь, — чуть слышно, но твердо произнес Яша. — Проиграл — плати.
— Янислав Александрович исключительно прав, — заметил Коваленко. — Надеюсь, недели вам хватит, чтобы набрать нужную сумму? Кое-что из вашего имущества можно очень быстро перевести в наличность. Например, автомобиль «Волга-ГАЗ-24» прошлого года выпуска, записанный на имя жены. Норковую шубу, приобретенную за пятнадцать тысяч рублей в магазине Ленкомиссионтор-га. Брошь-браслет белого золота, государственная цена двадцать четыре тысячи рублей. Финский мебельный гарнитур, государственная цена восемь тысяч триста рублей. Наконец, двухэтажную зимнюю дачу на Рощинском направлении, записанную на имя вашей мамы. Кстати, в настоящий момент там находится ваша жена, Рафалович Лилия Теодоровна, и двое сыновей, Григорий и Михаил... Рафалович ткнулся носом в пол и завыл.
— Янислав Александрович, с вашего позволения, мне хотелось бы отрегулировать этот вопрос с Леонидом Ефимовичем с глазу на глаз, — сказал Коваленко.
Яша кивнул и, не оборачиваясь, вышел. Коваленко подошел к лежащему Рафаловичу, наклонился и потянул вверх за плечо.
— Вставай, горе луковое. Погоди оплакивать твои шубки-коврики. На твое счастье, есть один добрый дядя, который готов помочь тебе. Возможно, на всю сумму. Если будешь паинькой.
Рафалович приподнялся на четвереньки и мутно посмотрел на профессора. Тот опустил руку в жилетный карманчик и извлек оттуда маленькую плотную карточку, которую вложил Рафаловичу в зубы.
— Только смотри, не съешь ненароком. Тут имя и телефон. Позвонишь, честно ответишь на один вопросик — и считай, что ты никому ничего не должен. Но если ответишь нечестно — смотри у меня! Имей в виду, он будет ждать три дня. Успокойся, подумай... Янислав Александрович! Благодарю! У вас было очень мило. Я вам тут кое-что на столике оставил. В компенсацию за моральный ущерб.
Мягкий вагонпоезда «Адлер-Минск» оказался почти пустым: сезон массовых отпускных миграций еще не начинался, и проезжий народ, имея свободу выбора, предпочитал места подешевле. Павел, сдав билет лахудристой проводнице в шлепанцах, вошел в пустое купе, закинул сумку на верхнюю полку, а потом перебрался туда и сам. Мерно постукивали колеса, мутное окно было сплошь исполосовано диагональными потеками дождя, и незаметно для себя Павел задремал.
Проснулся он от звука оживленных мужских голосов. Пока он спал, в купе подсели двое и теперь резались в карты, добродушно переругиваясь. Один из новых пассажиров поднял голову.
— Что, землячок, разбудили? Слезай, сыграем!
— Да я как-то...
— Брось, мы ж не на деньги. Так, в дурачка время коротаем.
Павел слез с полки и включился в игру. Примерно через часик оба его попутчика, не сговариваясь, бросили карты.
— Надоело, землячок, — сказал первый, бровастый и широколицый. — Генерал, доставай!
Второй, поджарый и небритый, без слова нырнул под стол, в длинную сумку.
— Генерал? — Павел вопросительнопосмотрел на бровастого.
Тот смутился на долю секунды, а потом бойко пояснил:
— Военная косточка. Наш Вова-Генерал пятнадцать лет в героических рядах оттарабанил. До больших чинов дослужился.
— Вобла, кончай, — нахмурившись, бросил Генерал.
— Вобла — это вы? Что-то не очень на воблу похожи, — заметил Павел, имея в виду сильно упитанную фигуру собеседника.
— Дурацкое детское прозвище. Мы с Генералом в одном дворе выросли, — сказал он и протянул руку. — Сергей Комаринцев.
— Савелий, — представился Павел, обкатывая на языке новое имя. — Савелий Черновол.
— Владимир Петров, — четко произнес Генерал. В памяти Павла что-то резко вспыхнуло, и как-то само собой выскочил вопрос:
— Скажите, Владимир, вы в Таджикистане не служили?
— Не приходилось, — отрезал тот.
— Ну что, со знакомством? — Комаринцев проворно скрутил крышку с вынутой Петровым бутылки «Кубанской» .
— Вобла, не гони, — сказал Генерал. — Дай-кось я хотя бы колбаски настрогаю, помидорчиков. Человек, может, без закуски не хочет. Да и мне тоже больше нравится по-культурному, из стаканов...
Комаринцев хлопнул себя по лбу.
— Вот ведь голова садовая! — со смехом сказал он. — Про стаканы-то и забыл. Пойду проводницу охмурять.
— Из отпуска или как? — спросил Петров, оставшись с Павлом вдвоем.
— Можно сказать... Из санатория. А вы?
— Из командировки. Выездная ремонтная бригада при Минском тракторостроительном. Тоже минчанин?
Он пристально и выжидательно смотрел на Павла. Тот смутился.
— Нет, я так... К тетке заехать надумал... В Гродно. А вообще-то я из Кировской области...
— Вятский — народ хватский! — весело откомментировал Комаринцев, входя в купе с тремя стаканами.
— Гродно? — переспросил Петров. — Так в Гродно, короче через Львов ехать. Или напрямки, вильнюсским.
— Ладно тебе, — вмешался Комаринцев. — Давай разливай лучше. Душа горит.
— Я не буду, — сказал Павел, страшно сердясь на себя. При первой же беседе сбился, заврался, напутал.
— Почему? — Комаринцев посмотрел с обидой.
— Подшитый, — привел Павел самый железный в подобной ситуации аргумент.
— Что, хорошо зашибал? — сочувственно спросил Комаринцев. — Может, все-таки по чуть-чуть...
— Отвяжись от человека, — сказал Петров, пряча нож, которым нарезал колбасу и хлеб. — Слышь, Савелий, тогда давай компотику, а? Хороший компотик, сливовый. — Он во второй раз нырнул под стол.
— Напрасно вы. Вам самим пригодится... — начал Павел, но ему уже налили стакан густого, сладко пахнущего компота. Его попутчики подняли стаканы.
— Со знакомством! — во второй раз провозгласил Комаринцев.
— Твое здоровье, Савелий Черновол, — произнес Петров, оба залпом осушили стаканы, дружно крякнули и зажевали колбасой. — Ты давай, компотик-то пей, закусывай.
— Спасибо, я пью, закусываю, — Павел сделал хороший глоток и надкусил половинку помидора.
Его спутники приговорили остатки, оживились, стали травить анекдоты, рассказывать всякие случаи из жизни. Поначалу Павел старался поддержать разговор, но потом затих. Его как-то странно разморило, язык словно отнялся, в голове загудело, очертания купе и лица попутчиков затуманились и поплыли... Он прикрыл глаза, но от этого стало еще хуже...
Кто-то тронул его за плечо.
— Эй, пойдем перекурим.
— Н-не, вы ид-дите, а я...
Он не договорил: сил не осталось.
— Ну, отдыхай в таком разе.
Павел остался один и попытался прилечь. Тут же навалилась дурнота, прошиб пот, сделалось нестерпимо душно и маятно. Задыхаясь, Павел заставил себя встать, не сразу нащупал дверь, рванул, выкатился в коридор и, перебирая руками по стенке, двинулся вдоль вагона. Воздуху, хоть глоточек свежего воздуху!..
В тамбуре стояли Петров с Комаринцевым.
— Что, землячок, тоже покурить надумал? — спросил Комаринцев.
— Душно мне, — пробормотал Павел.
— Подыши, — сказал Петров, открывая дверь вагона. Стук колес сразу сделался громче. В тамбур ворвался свежий ночной ветер; Павел судорожно вдохнул, приблизился к открытой двери. — Только осторожно, не вывались смотри.
— Я держусь, — прошептал Павел. И тотчас сильная рука оторвала его пальцы от поручня, а другая подтолкнула вперед, в свистящую темноту.
Павел взмахнул руками.
«Все повторяется, — успел подумать он. — Таня...»
Завтра начинались съемки. Измученная жарой, долгим переездом и тяжелыми мыслями, Таня с облегчением вошла в тенистый вестибюль уютной гостиницы в местечке Трокай, выбранном режиссером Мицкявичусом для всех «западных» эпизодов будущего фильма. Таня подошла к обшитой сосной стойке администратора, грезя о холодном душе, и положила на нее раскрытый паспорт.
— Здравствуйте. Чернова из Ленинграда. Мне забронировано.
— Здравствуйте, — с широкой улыбкой и почти без акцента сказала женщина-администратор. — Добро пожаловать. Ваш номер тринадцатый, это на втором этаже, налево... Римас, отнеси чемодан...
Таня протянула руку за ключами.
— Вам телеграмма, — сказала администратор и передала Тане сложенный пополам листок. — Обогнала вас;
Таня разорвала бумажную полоску, разогнула листок, начала читать, вскрикнула и Закрыла лицо руками.
— Вам плохо? — озабоченно спросила администратор. — Мне нужно в Ленинград, — прошептала Таня.
Иван был и на похоронах и на поминках, плакал, выпил много теплой водки, так что друзьям Павла пришлось уводить его под руки. Ник Захаржевский на похороны пришел, но к Тане подходить не стал, а она его не заметила — не до того. Рафалович не явился вовсе, хотя и был извещен.
Среди звонков и телеграмм с соболезнованиями была и телеграмма от Вадима Ахметовича Шерова. Таня порвала ее в мелкие клочки, жалея, что не может поступить так же и с ее автором. Не было ни малейших оснований считать его виновником гибели Павла, но Таня ни секунды не сомневалась, что без него не обошлось. У нее даже возникла мысль отомстить «другу и благодетелю», но это было бы безответственно. Она не могла позволить себе разменять жизнь этого негодяя на свою, пусть даже потерявшую лично для нее всякую ценность. Но были еще Нюточка, Дмитрий Дормидонтович — и ради них она обязана была продолжать жить. Лизавета еще весной продала дом и хозяйство и насовсем переехала к Черновым, главным образом, чтобы неотступно быть при Дмитрии Дормидонтовиче, который совсем не вставал с инвалидного кресла.
Весть о смерти сына он воспринял отрешенно, здорово тем самым встревожив Таню. Страшно скривив губы, он просипел: «На все Божья воля» — и потом, казалось бы, забыл обо всем. Только через две недели после похорон он попросил Лизавету повесить над его столом большой фотографический портрет Павла, а в углу — икону Спаса Нерукотворного, и заодно вынести в кладовку или на по-мойку труды классиков марксизма-ленинизма, роскошно изданную трилогию Брежнева, лично подписанную именитым автором, и прочую партийную литературу. У него были свои представления о том, кто лишил его сына.
От участия в съемках Таня отказалась. Ее поняли и настаивать не стали. Она твердо решила не возвращаться в кинематограф и осенью пришла в плановый отдел старого своего стройтреста. Осенью же Нюточка поступила в первый класс.
Дерек Уайт обиженно приподнял бровь. Соня Миллер прищурилась. Стив Дорки испуганно прикрыл рот рукой. В малом подземном конференц-зале Бьюфорт-Хаус воцарилась напряженная тишина.
— Мистер Уайт, боюсь, что мы впустую потратили время и деньги. Я расторгаю контракт. Деньги по неустойке будут вам перечислены в течение недели.
Уайт поджал губы, пробурчал: «Это неслыханно!» — и устремился из зала вон. Видно, очень хотел хлопнуть дверью, но та была снабжена пневматическим амортизатором и хлопнуть не получилось. В отместку великий режиссер пнул ее уже из коридора и, судя по донесшимся оттуда ругательствам, ушиб ногу.
— Таня, но как же так? — взмолился, обретя дар речи, Стив Дорки. — Теперь нам его не вернуть.
— И не надо.
— Но это же Маэстро, крупнейший мастер изысканного эротизма...
— Стив, мне остое... я устала объяснять, что мне не нужен изысканный эротизм. Не нужна Золотая ветвь Каннского фестиваля, не нужны аплодисменты эстетов и восторженные вопли критиков.
— Тогда надо было соглашаться на Стирпайка.
— Порнуха класса Х не нужна тем более. Мне нужен такой фильм, который крутили бы по всем программам, причем не в три часа ночи по субботам, а по будням в самый «прайм-тайм». Такой, чтобы рядовая английская мамаша, выросшая на «Коронейшн-стрит» и воскресных проповедях, смотрела бы его, затаив дыхание, без отвращения, стыда и скуки, а досмотрев, полезла бы в семейную кубышку и выдала своему прыщавому отпрыску десяток-другой квидов и отправила в наше заведение набираться уму-разуму. Хорошо бы и муженька послала следом, чтоб учился, засранец, как это делается. Такой, чтобы Комитет по образованию рекомендовал для просмотра на уроках по сексуальному воспитанию, а учителя водили бы школяров к нам на практические занятия. Такой, чтобы каждая девка мечтала хоть с недельку поработать на «Зарину»...
Ее речь прервал писк мобильного телефона. Таня вынула из жакетного кармана плоскую трубку, послушала, сказала «так» и отключилась.
— Таня, ты хочешь невозможного, — заметила доселе молчавшая Соня.
— Может быть. Но, как ты знаешь, я умею добиваться и невозможного.
Соня притихла, а Таня вновь обратилась к Стиву Дорки. Голос ее звучал ласково:
— Постарайся, милый, я тебя очень прошу... Стив кивнул, отвернулся и неожиданно громко, в голос, разрыдался.
— Нервы, — констатировала Таня. — Что, Соня, отправим его в твой Хландино на недельку до второго? За счет заведения.
— Можно, — согласилась Соня.
Стив всхлипнул и опрометью выскочил из зала.
— Ты, кстати, тоже могла бы этим вопросом озадачиться. Бобу Максуэллу позвони, скажешь, за консультацию хорошо заплатим... Материалы, что тантристы с Гавайев прислали, отсмотрела?
— Да. Барахло. Один, правда, ничего, с гуру филиппинским. Забавный, и подходы нестандартные. Поглядишь?
— Не сейчас, я занята.
Приватный лифт вознес Таню в пентхаус, где располагался головной офис «Зарины» — сердце и средоточие маленькой империи, опутавшей город разветвленной, пока еще тонкой и реденькой паутиной «домов досуга», кабаре, косметических салонов и магазинчиков, бистро и художественных салонов. Номинально все эти учреждения принадлежали десятку небольших фирм и фирмочек. Сюда Таня заезжала едва ли чаще раза в неделю. Вполне овладев хитрым искусством делегирования обязанностей, она могла себе позволить не заниматься каждодневными тактическими вопросами, коих так или иначе было неподъемное множество. Это за нее делал отменно вышколенный штат, дорожащий не только завидным жалованьем, но и ощущением собственной значимости, порожденным таким доверием руководства. Доверие они оправдывали в том числе и тем, что беззаветно стучали друг на друга, пресекая тем самым малейшую возможность сколько-нибудь организованной, серьезной подлянки. Сюда, на крышу элитарной высотки, расположенной напротив Кенсингтонско-го дворца, обители «народной» принцессы Ди, стекались дела только самые важные, самые срочные — и самые конфиденциальные.
Сейчас три кабинета, в которых обычно располагались сотрудники, пустовали по причине окончания рабочего дня. Только в просторной, залитой вечерним солнцем приемной — царстве Эмили, секретаря по жизни, способной без малейшего напряжения одновременно разговаривать по телефону, барабанить по клавишам компьютера и сражать посетителя улыбкой мегатонн на сорок, — находился, помимо самой Эмили, еще один человек, вольготно развалившийся в кожаном кресле. Впрочем, при виде Тани он моментально вскочил и замер, втянув живот. Таня ограничилась вежливым, исполненным достоинства кивком, стараясь не рассмеяться Джулиану в лицо. Институциональные законы в действии. Хоть ты и четвертое лицо в компании, технический директор и член правления, а все же знай, кто здесь босс. И характерно, как легко врос экс-вышибала в этот дебильный официоз, для самой Тани бывший своего рода затянувшейся игрой, иногда забавной, а иногда скучной и утомительной. Будто так и родился в белой отутюженной рубашке с идиотским галстуком на ре.зиночке, с твердой пластмассовой папочкой в руках. Словно с ростом их бизнеса от веселого домика на улице Благодати до этого вот черно-белого обтекаемо-функционального супер-офиса супер-корпорации в супер-пентхаусе (тьфу, будто картона наелась!) слетала с главпомощничка многослойная обертка, пока не обнаруя(ился натуральный корпоративный гамбургер, разве что пережаренный малость. Захотелось поддеть, тем более что разговор предстоял весьма фертикультяпистый. . — Джулиан, лапушка, спасибо, что зашел, — пропела Таня нежнейшим голоском, прикрыв за ним дверь в офис, и, к его несказанному удивлению, клюнула алыми губами в благоухающую «Уилкинсоном» черную щеку. — Садись, садись. Коньячку, сигару?
— Я же не курю.
— Тогда, значит, коньячку.
Она нажала кнопочку дистанционного управления, черная полочка с толстыми папками ушла в стену, а на ее место неспешно выплыл застекленный бар с разнокалиберными бутылками. Таня выбрала большой коньячный бокал, в который полагается плескать несколько капель на донышко, до половины заполнила «Реми-Мартеном» и пододвинула к нему через полированный стол. После секундного замешательства он взял бокал, сделал символический глоток и решительно поставил на стол. Вспомнил, должно быть, что он не только подчиненный, обязанный исполнять любую прихоть босса, но и нехилый акционер, с которым здесь обязаны считаться.
— Ну что вы, зачем?
— Правила обычные. Для начала предлагаю по десять рубликов за фишку.
Яша достал из той же шкатулки четыре разноцветных столбика пластмассовых фишек. Каждый из игроков выбрал свой цвет, взял по двадцать фишек и положил в шкатулку двести рублей. Система была проста и многократно проверена на опыте. Каждый играл своим цветом, чтобы не путались ставки, и по ходу игры мог обменять выигранные чужие фишки на свои проигранные или прикупить дополнительных. Игра считалась сделанной, когда все фишки скапливались у одного игрока. Но по общему согласию игру можно было прекратить в любой момент и поделить банк по числу имеющихся у каждого фишек. Можно было тут же начать вторую игру, третью, заново оговорив цену одной фишки.
Яша выбрал из колоды ненужные джокеры и пустышки, перетасовал. Коваленко снял, и игра началась.
Она текла скучновато, с переменным успехом. Несколько кругов все оставались примерно при своих, один Коваленко проиграл около половины чипов. Игрок он оказался неважный — карта ему шла получше, чем остальным, но он рано раскрывался на явно выигрышных комбинациях, не всегда пасовал вовремя, покупался на своевременный блеф партнеров. Яша, как всегда, осторожничал. Беня, наоборот, осмелел и начал потихонечку зарываться. Рафалович выжидал. Запасовавшие игроки отходили от стола, наливали себе вина, закусывали, закуривали.
Сдавал Беня. Коваленко сбросил три карты, Яша одну. Рафалович поднял свои, посмотрел. Три короля, туз и тройка червей. Сбросил тройку и туза. Медленно протянул руку за прикупленной парой. Посмотрел верхнюю — восьмерка пик. С непроницаемым лицом раскрыл вторую... Его могло выдать только сердце, приготовившееся выскочить из груди. Четвертый король.
Коваленко поставил три фишки. Яша вздохнул и бросил карты. Рафалович сравнял и дал пять сверху. Беня сравнял и поставил еще две. Коваленко достал из кармана толстый бумажник и вытащил сотенную.
— На все, пожалуйста.
Получил десять фишек, сравнял и выкинул восемь сверху. Рафалович выложил все, что у него осталось. Получилось шесть сверху. Беня сравнял. Коваленко купил еще десяток и бросил на кон все. Рафалович вытащил три сотни и придвинул их к груде фишек, даже не обменяв. Беня ойкнул и сказал «пас».
— Насколько я понимаю, господа, игра пошла на живые деньги, — сказал Коваленко. — У Леонида Ефимовича двести двадцать сверху, так? — Яша и Беня дружно кивнули. — Что ж, выравниваю и четыреста сверху.
Беня закрыл голову руками. Яша отошел и нервно закурил. Пунцовый Рафалович судорожно шарил по карманам, вытаскивал деньги, выкладывал их перед собой. Пересчитал и швырнул на кон все.
— Пятьсот пятьдесят сверху! — крикнул он. Коваленко перебрал купюры в своем бумажнике, отсчитал двенадцать сотенных.
— Шестьсот пятьдесят сверху. Беня отвернулся. Рафалович шумно выдохнул, вытер пот рукавом и прохрипел:
— Яша, одолжи две тысячи...
— С-сейчас. — Яша на негнущихся ногах вышел из гостиной. Рафалович стопочкой сложил свои карты на край стола, прикрыл пепельницей, пошатываясь, встал, налил себе полный стакан коньяка и залпом выпил. Беня сидел, не шелохнувшись. Коваленко откинулся на стуле, зажав в зубах сигарету, и щелкнул зажигалкой.
Вошел Яша и молча вручил Рафаловичу деньги. Тот, не считая, принял их и направился к столу.
— Господа, — сказал Коваленко, выпустив струйку дыма. — Коль скоро Леонид Ефимович уже начал играть на чужие деньги, то вынужден предупредить вас, что у меня при себе осталось всего триста рублей с мелочью. Я не рассчитывал на столь крупную игру. Полагаю, что как порядочный человек Леонид Ефимович либо ограничит следующую ставку вышеозначенной суммой, либо разрешит мне играть в долг, по записи. Надеюсь, что Вениамин Маркович не откажете выступить моим поручителем.
— Да-да, — пролепетал Беня. — Евгений Николаевич, он... он лауреат. Я ручаюсь...
— По записи! — проревел багровый Рафалович. — Яша, ручку, бумагу!
Яша вновь исчез и тотчас вернулся с листочком бумаги и авторучкой, положил их перед Коваленко. Рафалович метнул на стол все деньги.
— Полторы сверху! Коваленко поднял глаза.
— Извините, Леонид Ефимович, но если сейчас вы положили две тысячи, то сверху может быть не полторы тысячи, а только тысяча триста пятьдесят рублей.
— Да, Леня, ты это того... — промямлил Яша.
— Тысяча триста пятьдесят! — подтвердил Рафалович.
— Что ж, в таком случае... — Коваленко задумался. — Закрываю и даю тысячу шестьсот пятьдесят сверху. Для ровного счета. — Он размашисто начертил на листочке двойку с тремя нулями и показал Рафаловичу. — Впрочем, если вы, господа, не можете поручиться, я готов...
— Можем! — тут же пискнул Беня.
— Яша, и мне бумаги! — крикнул Рафалович. Яша принес еще листок и черный фломастер.
— Закрываю и три тысячи сверху! — Рафалович ткнул фломастером в бумагу.
— Янислав Александрович, проверьте цифру, будьте добры, — попросил Коваленко.
Яша кивнул. Беня звонко хлопнул себя по лбу и вытащил из пиджака плоский японский калькулятор. Яша, так проще будет.
Закрываю и полторы сверху, — сказал Коваленко. Закрываю и три! Закрываю и полторы.
Закрываю и пять!
И две.
И пять!
И две.
И десять!
И две.
И десять!
Открываю, — сказал Коваленко и бросил карты на стол.
— И десять! — продолжал бушевать Рафалович.
— Вы, должно быть, не поняли, Леонид Ефимович. Я сравниваю и открываю карты. Больше ставок нет.
— Как нет?! — Рафалович безумным взором обвел комнату.
— Нет, Леня, — шепотом подтвердил Яша. — Открывайся.
— Х-ха! — Рафалович веером выплеснул свои пять карт на стол. Остальные сдвинули готовы, внимательно их рассматривая. Первым поднял голову Коваленко.
— Янислав Александрович, поправьте меня, если я не прав. В настоящий момент в банке, помимо фишек и наличных денег, находится девяносто тысяч рублей по записи, то есть по сорок пять тысяч с каждой стороны?
Яша заглянул в каракули Рафаловича, который вновь отошел от стола к буфету, в листок с цифрами, лежащий перед Коваленко, несколько раз нажал на кнопку калькулятора и выдавил еле слышно:
— Да.
— Леонид Ефимович, Вениамин Маркович, не возражаете?
— Нет, — проблеял Беня.
Рафалович нетерпеливо кивнул, не слыша вопроса.
— Что ж, в таком случае... — Коваленко одну за одной уложил в рядочек пять карт. — Прошу убедиться. Покер тузов. Или, ежели угодно, каре. — Он подгреб к себе груду банкнот и фишек и углубился в подсчеты.
— Леня... ты проиграл, — мертвым голосом сказал Яша. Беня вздрогнул. Рафалович посмотрел на Яшу с бессмысленной улыбкой.
— Ты проиграл, — повторил тот.
— Я...что?!
Он рванулся к столу, своротив некстати подвернувшийся стул, навалился на него грудью и чуть не уткнулся носом в аккуратно разложенные карты. Пятерка бубен. И четыре туза. Он взял червонного туза, повертел в непослушных пальцах, зачем-то перевернул, посмотрел на рубашку, потер, понюхал...
— Но я же... Я же сам снес этого туза, — сказал он, показывая карту.
— Может быть, показалось? — участливо спросил Коваленко.
— Нет... нет.
Рафалович перевернул весь снос и перещупал каждую карту. Тройка червей... Вот она. Где туз? Где туз?! Вот же он, по-прежнему у него в руке... Но он взял его не отсюда. А откуда?
— Подменил! — заверещал он. — Товарищи, это шулер! Подменил, когда мы отходили.
— Выбирайте выражения, Леонид Ефимович! — с надменной миной проговорил Коваленко. — А во-вторых, я не мог этого сделать, даже если бы хотел. Я ни на секунду не оставался за столом один.
— А когда... когда я к буфету ходил, а Яша за деньгами? Тогда только вы с Беней...
— Пойду я, пожалуй, а то поздно что-то... — пролепетал Беня и стал бочком пробираться на выход. Рафалович перехватил его и рванул за лацканы.
— Кого ты привел сюда, сука?! Урою!
Беня вырвался и отпрыгнул к самой двери. . — А пошел бы ты, Ленечка, на три буквы, — болезненно морщась, сказал он. — Мне через три дня в Штаты улетать на постоянное жительство. Так что лучше мне с тобой поссориться, чем с компетентными органами.
Он проворно юркнул в прихожую. Рафалович остолбенел посреди комнаты. Из ступора его вывел спокойный голос Коваленко:
— Так что же, Леонид Ефимович? Когда прикажете получить?
Рафалович медленно развернулся и в обход стола двинулся на профессора.
— Что получить, что получить, падла?! Щас ты у меня за все получишь! — Он занес мощный кулак...
...и очнулся на полу. Возле него на коленях стоял белый как полотно Яша, а из кресла в углу сочувственно и насмешливо смотрел Коваленко.
— Что же вы, Леонид Ефимович, так разволновались. Понимаю, сорок пять тысяч — сумма значительная даже для вас. Значительная, но не смертельная. И даже не разорительная...
Рафалович застонал.
— Яша, Яша, ну скажи ему, скажи!..
— А что говорить, Леня, тут уж ничего не поделаешь, — чуть слышно, но твердо произнес Яша. — Проиграл — плати.
— Янислав Александрович исключительно прав, — заметил Коваленко. — Надеюсь, недели вам хватит, чтобы набрать нужную сумму? Кое-что из вашего имущества можно очень быстро перевести в наличность. Например, автомобиль «Волга-ГАЗ-24» прошлого года выпуска, записанный на имя жены. Норковую шубу, приобретенную за пятнадцать тысяч рублей в магазине Ленкомиссионтор-га. Брошь-браслет белого золота, государственная цена двадцать четыре тысячи рублей. Финский мебельный гарнитур, государственная цена восемь тысяч триста рублей. Наконец, двухэтажную зимнюю дачу на Рощинском направлении, записанную на имя вашей мамы. Кстати, в настоящий момент там находится ваша жена, Рафалович Лилия Теодоровна, и двое сыновей, Григорий и Михаил... Рафалович ткнулся носом в пол и завыл.
— Янислав Александрович, с вашего позволения, мне хотелось бы отрегулировать этот вопрос с Леонидом Ефимовичем с глазу на глаз, — сказал Коваленко.
Яша кивнул и, не оборачиваясь, вышел. Коваленко подошел к лежащему Рафаловичу, наклонился и потянул вверх за плечо.
— Вставай, горе луковое. Погоди оплакивать твои шубки-коврики. На твое счастье, есть один добрый дядя, который готов помочь тебе. Возможно, на всю сумму. Если будешь паинькой.
Рафалович приподнялся на четвереньки и мутно посмотрел на профессора. Тот опустил руку в жилетный карманчик и извлек оттуда маленькую плотную карточку, которую вложил Рафаловичу в зубы.
— Только смотри, не съешь ненароком. Тут имя и телефон. Позвонишь, честно ответишь на один вопросик — и считай, что ты никому ничего не должен. Но если ответишь нечестно — смотри у меня! Имей в виду, он будет ждать три дня. Успокойся, подумай... Янислав Александрович! Благодарю! У вас было очень мило. Я вам тут кое-что на столике оставил. В компенсацию за моральный ущерб.
Мягкий вагонпоезда «Адлер-Минск» оказался почти пустым: сезон массовых отпускных миграций еще не начинался, и проезжий народ, имея свободу выбора, предпочитал места подешевле. Павел, сдав билет лахудристой проводнице в шлепанцах, вошел в пустое купе, закинул сумку на верхнюю полку, а потом перебрался туда и сам. Мерно постукивали колеса, мутное окно было сплошь исполосовано диагональными потеками дождя, и незаметно для себя Павел задремал.
Проснулся он от звука оживленных мужских голосов. Пока он спал, в купе подсели двое и теперь резались в карты, добродушно переругиваясь. Один из новых пассажиров поднял голову.
— Что, землячок, разбудили? Слезай, сыграем!
— Да я как-то...
— Брось, мы ж не на деньги. Так, в дурачка время коротаем.
Павел слез с полки и включился в игру. Примерно через часик оба его попутчика, не сговариваясь, бросили карты.
— Надоело, землячок, — сказал первый, бровастый и широколицый. — Генерал, доставай!
Второй, поджарый и небритый, без слова нырнул под стол, в длинную сумку.
— Генерал? — Павел вопросительнопосмотрел на бровастого.
Тот смутился на долю секунды, а потом бойко пояснил:
— Военная косточка. Наш Вова-Генерал пятнадцать лет в героических рядах оттарабанил. До больших чинов дослужился.
— Вобла, кончай, — нахмурившись, бросил Генерал.
— Вобла — это вы? Что-то не очень на воблу похожи, — заметил Павел, имея в виду сильно упитанную фигуру собеседника.
— Дурацкое детское прозвище. Мы с Генералом в одном дворе выросли, — сказал он и протянул руку. — Сергей Комаринцев.
— Савелий, — представился Павел, обкатывая на языке новое имя. — Савелий Черновол.
— Владимир Петров, — четко произнес Генерал. В памяти Павла что-то резко вспыхнуло, и как-то само собой выскочил вопрос:
— Скажите, Владимир, вы в Таджикистане не служили?
— Не приходилось, — отрезал тот.
— Ну что, со знакомством? — Комаринцев проворно скрутил крышку с вынутой Петровым бутылки «Кубанской» .
— Вобла, не гони, — сказал Генерал. — Дай-кось я хотя бы колбаски настрогаю, помидорчиков. Человек, может, без закуски не хочет. Да и мне тоже больше нравится по-культурному, из стаканов...
Комаринцев хлопнул себя по лбу.
— Вот ведь голова садовая! — со смехом сказал он. — Про стаканы-то и забыл. Пойду проводницу охмурять.
— Из отпуска или как? — спросил Петров, оставшись с Павлом вдвоем.
— Можно сказать... Из санатория. А вы?
— Из командировки. Выездная ремонтная бригада при Минском тракторостроительном. Тоже минчанин?
Он пристально и выжидательно смотрел на Павла. Тот смутился.
— Нет, я так... К тетке заехать надумал... В Гродно. А вообще-то я из Кировской области...
— Вятский — народ хватский! — весело откомментировал Комаринцев, входя в купе с тремя стаканами.
— Гродно? — переспросил Петров. — Так в Гродно, короче через Львов ехать. Или напрямки, вильнюсским.
— Ладно тебе, — вмешался Комаринцев. — Давай разливай лучше. Душа горит.
— Я не буду, — сказал Павел, страшно сердясь на себя. При первой же беседе сбился, заврался, напутал.
— Почему? — Комаринцев посмотрел с обидой.
— Подшитый, — привел Павел самый железный в подобной ситуации аргумент.
— Что, хорошо зашибал? — сочувственно спросил Комаринцев. — Может, все-таки по чуть-чуть...
— Отвяжись от человека, — сказал Петров, пряча нож, которым нарезал колбасу и хлеб. — Слышь, Савелий, тогда давай компотику, а? Хороший компотик, сливовый. — Он во второй раз нырнул под стол.
— Напрасно вы. Вам самим пригодится... — начал Павел, но ему уже налили стакан густого, сладко пахнущего компота. Его попутчики подняли стаканы.
— Со знакомством! — во второй раз провозгласил Комаринцев.
— Твое здоровье, Савелий Черновол, — произнес Петров, оба залпом осушили стаканы, дружно крякнули и зажевали колбасой. — Ты давай, компотик-то пей, закусывай.
— Спасибо, я пью, закусываю, — Павел сделал хороший глоток и надкусил половинку помидора.
Его спутники приговорили остатки, оживились, стали травить анекдоты, рассказывать всякие случаи из жизни. Поначалу Павел старался поддержать разговор, но потом затих. Его как-то странно разморило, язык словно отнялся, в голове загудело, очертания купе и лица попутчиков затуманились и поплыли... Он прикрыл глаза, но от этого стало еще хуже...
Кто-то тронул его за плечо.
— Эй, пойдем перекурим.
— Н-не, вы ид-дите, а я...
Он не договорил: сил не осталось.
— Ну, отдыхай в таком разе.
Павел остался один и попытался прилечь. Тут же навалилась дурнота, прошиб пот, сделалось нестерпимо душно и маятно. Задыхаясь, Павел заставил себя встать, не сразу нащупал дверь, рванул, выкатился в коридор и, перебирая руками по стенке, двинулся вдоль вагона. Воздуху, хоть глоточек свежего воздуху!..
В тамбуре стояли Петров с Комаринцевым.
— Что, землячок, тоже покурить надумал? — спросил Комаринцев.
— Душно мне, — пробормотал Павел.
— Подыши, — сказал Петров, открывая дверь вагона. Стук колес сразу сделался громче. В тамбур ворвался свежий ночной ветер; Павел судорожно вдохнул, приблизился к открытой двери. — Только осторожно, не вывались смотри.
— Я держусь, — прошептал Павел. И тотчас сильная рука оторвала его пальцы от поручня, а другая подтолкнула вперед, в свистящую темноту.
Павел взмахнул руками.
«Все повторяется, — успел подумать он. — Таня...»
Завтра начинались съемки. Измученная жарой, долгим переездом и тяжелыми мыслями, Таня с облегчением вошла в тенистый вестибюль уютной гостиницы в местечке Трокай, выбранном режиссером Мицкявичусом для всех «западных» эпизодов будущего фильма. Таня подошла к обшитой сосной стойке администратора, грезя о холодном душе, и положила на нее раскрытый паспорт.
— Здравствуйте. Чернова из Ленинграда. Мне забронировано.
— Здравствуйте, — с широкой улыбкой и почти без акцента сказала женщина-администратор. — Добро пожаловать. Ваш номер тринадцатый, это на втором этаже, налево... Римас, отнеси чемодан...
Таня протянула руку за ключами.
— Вам телеграмма, — сказала администратор и передала Тане сложенный пополам листок. — Обогнала вас;
Таня разорвала бумажную полоску, разогнула листок, начала читать, вскрикнула и Закрыла лицо руками.
— Вам плохо? — озабоченно спросила администратор. — Мне нужно в Ленинград, — прошептала Таня.
Иван был и на похоронах и на поминках, плакал, выпил много теплой водки, так что друзьям Павла пришлось уводить его под руки. Ник Захаржевский на похороны пришел, но к Тане подходить не стал, а она его не заметила — не до того. Рафалович не явился вовсе, хотя и был извещен.
Среди звонков и телеграмм с соболезнованиями была и телеграмма от Вадима Ахметовича Шерова. Таня порвала ее в мелкие клочки, жалея, что не может поступить так же и с ее автором. Не было ни малейших оснований считать его виновником гибели Павла, но Таня ни секунды не сомневалась, что без него не обошлось. У нее даже возникла мысль отомстить «другу и благодетелю», но это было бы безответственно. Она не могла позволить себе разменять жизнь этого негодяя на свою, пусть даже потерявшую лично для нее всякую ценность. Но были еще Нюточка, Дмитрий Дормидонтович — и ради них она обязана была продолжать жить. Лизавета еще весной продала дом и хозяйство и насовсем переехала к Черновым, главным образом, чтобы неотступно быть при Дмитрии Дормидонтовиче, который совсем не вставал с инвалидного кресла.
Весть о смерти сына он воспринял отрешенно, здорово тем самым встревожив Таню. Страшно скривив губы, он просипел: «На все Божья воля» — и потом, казалось бы, забыл обо всем. Только через две недели после похорон он попросил Лизавету повесить над его столом большой фотографический портрет Павла, а в углу — икону Спаса Нерукотворного, и заодно вынести в кладовку или на по-мойку труды классиков марксизма-ленинизма, роскошно изданную трилогию Брежнева, лично подписанную именитым автором, и прочую партийную литературу. У него были свои представления о том, кто лишил его сына.
От участия в съемках Таня отказалась. Ее поняли и настаивать не стали. Она твердо решила не возвращаться в кинематограф и осенью пришла в плановый отдел старого своего стройтреста. Осенью же Нюточка поступила в первый класс.
IV
— В корзину! — отчеканила Таня.Дерек Уайт обиженно приподнял бровь. Соня Миллер прищурилась. Стив Дорки испуганно прикрыл рот рукой. В малом подземном конференц-зале Бьюфорт-Хаус воцарилась напряженная тишина.
— Мистер Уайт, боюсь, что мы впустую потратили время и деньги. Я расторгаю контракт. Деньги по неустойке будут вам перечислены в течение недели.
Уайт поджал губы, пробурчал: «Это неслыханно!» — и устремился из зала вон. Видно, очень хотел хлопнуть дверью, но та была снабжена пневматическим амортизатором и хлопнуть не получилось. В отместку великий режиссер пнул ее уже из коридора и, судя по донесшимся оттуда ругательствам, ушиб ногу.
— Таня, но как же так? — взмолился, обретя дар речи, Стив Дорки. — Теперь нам его не вернуть.
— И не надо.
— Но это же Маэстро, крупнейший мастер изысканного эротизма...
— Стив, мне остое... я устала объяснять, что мне не нужен изысканный эротизм. Не нужна Золотая ветвь Каннского фестиваля, не нужны аплодисменты эстетов и восторженные вопли критиков.
— Тогда надо было соглашаться на Стирпайка.
— Порнуха класса Х не нужна тем более. Мне нужен такой фильм, который крутили бы по всем программам, причем не в три часа ночи по субботам, а по будням в самый «прайм-тайм». Такой, чтобы рядовая английская мамаша, выросшая на «Коронейшн-стрит» и воскресных проповедях, смотрела бы его, затаив дыхание, без отвращения, стыда и скуки, а досмотрев, полезла бы в семейную кубышку и выдала своему прыщавому отпрыску десяток-другой квидов и отправила в наше заведение набираться уму-разуму. Хорошо бы и муженька послала следом, чтоб учился, засранец, как это делается. Такой, чтобы Комитет по образованию рекомендовал для просмотра на уроках по сексуальному воспитанию, а учителя водили бы школяров к нам на практические занятия. Такой, чтобы каждая девка мечтала хоть с недельку поработать на «Зарину»...
Ее речь прервал писк мобильного телефона. Таня вынула из жакетного кармана плоскую трубку, послушала, сказала «так» и отключилась.
— Таня, ты хочешь невозможного, — заметила доселе молчавшая Соня.
— Может быть. Но, как ты знаешь, я умею добиваться и невозможного.
Соня притихла, а Таня вновь обратилась к Стиву Дорки. Голос ее звучал ласково:
— Постарайся, милый, я тебя очень прошу... Стив кивнул, отвернулся и неожиданно громко, в голос, разрыдался.
— Нервы, — констатировала Таня. — Что, Соня, отправим его в твой Хландино на недельку до второго? За счет заведения.
— Можно, — согласилась Соня.
Стив всхлипнул и опрометью выскочил из зала.
— Ты, кстати, тоже могла бы этим вопросом озадачиться. Бобу Максуэллу позвони, скажешь, за консультацию хорошо заплатим... Материалы, что тантристы с Гавайев прислали, отсмотрела?
— Да. Барахло. Один, правда, ничего, с гуру филиппинским. Забавный, и подходы нестандартные. Поглядишь?
— Не сейчас, я занята.
Приватный лифт вознес Таню в пентхаус, где располагался головной офис «Зарины» — сердце и средоточие маленькой империи, опутавшей город разветвленной, пока еще тонкой и реденькой паутиной «домов досуга», кабаре, косметических салонов и магазинчиков, бистро и художественных салонов. Номинально все эти учреждения принадлежали десятку небольших фирм и фирмочек. Сюда Таня заезжала едва ли чаще раза в неделю. Вполне овладев хитрым искусством делегирования обязанностей, она могла себе позволить не заниматься каждодневными тактическими вопросами, коих так или иначе было неподъемное множество. Это за нее делал отменно вышколенный штат, дорожащий не только завидным жалованьем, но и ощущением собственной значимости, порожденным таким доверием руководства. Доверие они оправдывали в том числе и тем, что беззаветно стучали друг на друга, пресекая тем самым малейшую возможность сколько-нибудь организованной, серьезной подлянки. Сюда, на крышу элитарной высотки, расположенной напротив Кенсингтонско-го дворца, обители «народной» принцессы Ди, стекались дела только самые важные, самые срочные — и самые конфиденциальные.
Сейчас три кабинета, в которых обычно располагались сотрудники, пустовали по причине окончания рабочего дня. Только в просторной, залитой вечерним солнцем приемной — царстве Эмили, секретаря по жизни, способной без малейшего напряжения одновременно разговаривать по телефону, барабанить по клавишам компьютера и сражать посетителя улыбкой мегатонн на сорок, — находился, помимо самой Эмили, еще один человек, вольготно развалившийся в кожаном кресле. Впрочем, при виде Тани он моментально вскочил и замер, втянув живот. Таня ограничилась вежливым, исполненным достоинства кивком, стараясь не рассмеяться Джулиану в лицо. Институциональные законы в действии. Хоть ты и четвертое лицо в компании, технический директор и член правления, а все же знай, кто здесь босс. И характерно, как легко врос экс-вышибала в этот дебильный официоз, для самой Тани бывший своего рода затянувшейся игрой, иногда забавной, а иногда скучной и утомительной. Будто так и родился в белой отутюженной рубашке с идиотским галстуком на ре.зиночке, с твердой пластмассовой папочкой в руках. Словно с ростом их бизнеса от веселого домика на улице Благодати до этого вот черно-белого обтекаемо-функционального супер-офиса супер-корпорации в супер-пентхаусе (тьфу, будто картона наелась!) слетала с главпомощничка многослойная обертка, пока не обнаруя(ился натуральный корпоративный гамбургер, разве что пережаренный малость. Захотелось поддеть, тем более что разговор предстоял весьма фертикультяпистый. . — Джулиан, лапушка, спасибо, что зашел, — пропела Таня нежнейшим голоском, прикрыв за ним дверь в офис, и, к его несказанному удивлению, клюнула алыми губами в благоухающую «Уилкинсоном» черную щеку. — Садись, садись. Коньячку, сигару?
— Я же не курю.
— Тогда, значит, коньячку.
Она нажала кнопочку дистанционного управления, черная полочка с толстыми папками ушла в стену, а на ее место неспешно выплыл застекленный бар с разнокалиберными бутылками. Таня выбрала большой коньячный бокал, в который полагается плескать несколько капель на донышко, до половины заполнила «Реми-Мартеном» и пододвинула к нему через полированный стол. После секундного замешательства он взял бокал, сделал символический глоток и решительно поставил на стол. Вспомнил, должно быть, что он не только подчиненный, обязанный исполнять любую прихоть босса, но и нехилый акционер, с которым здесь обязаны считаться.