Страница:
– Ату их! Бей Робеспьеров! – орал Барашков, исполняя туземный танец на кабине грузовика. – Эй, птенцы гнезда! Не хотите ли присоединиться к королевской охоте? Я вас приглашаю!
Но Алешка с Анатолием, сидя на мешках с песком, набитых матросскими пулями, только устало посмотрели друг на друга – у обоих со лбов ручейками стекал пот.
Полковник Смоляков сильно осерчал на Алексея, после того как узнал о его боевых подвигах.
– Если бы у меня была гауптвахта, то сидеть бы вам, Лиходедов, на ней весь век, по всем правилам. Я же просил не лезть под огонь! Не так ли? Мне живые связные в штабе нужны, а не их трупы! А если бы связь разорвалась, а вас убило? Кто мне тогда бы доложил обстановку? А от этого, между прочим, много чужих жизней зависит. Себя не жалко, так других пощадите… Вы не Гектор и не Ахиллес, слава Богу, а конный ординарец!
– Господин полковник, – попробовал возразить Алешка, – у меня ведь даже коня нет.
Но Смоляков был неумолим:
– Это не оправдание. А был бы? Что, тогда вместе с Мельниковым в кавалерийскую атаку сорвался? Я и до него доберусь! Ишь, развоевались, соколы!
На самом деле Иван Александрович больше напускал на себя строгий вид. Так он пытался скрыть неподдельное волнение, которое испытывал, видя, как шестнадцатилетние мальчишки жертвуют собой, взваливая на свои плечи то, что не хотели брать многие прошедшие германскую войну офицеры – зрелые опытные мужчины, в большинстве своем спасающиеся в рядах донских дружинников.
Боевой дух станичников тоже оставлял желать лучшего. То они горели желанием победить врага или умереть, то вдруг начинали глухо ворчать о ненужности и бесцельности борьбы с большевиками, за которыми пошла «вся Россия».
В такие моменты достаточно было одной серьезной боевой неудачи, чтобы сход какой-либо станицы решал замириться с красными и губил на корню общее дело. И всему командованию, и Смолякову лично приходилось зорко следить за умонастроениями казаков, поддерживая в частях боевой дух и, по возможности, устраняя причины локального недовольства. Большую роль в сколачивании единого управляемого войска сыграло переименование Совета обороны во Временное Донское правительство. Власть выборным путем созданного органа никто не оспаривал, и военное командование черпало свой авторитет, согласовывая решения с ним.
Несмотря ни на что, коня Лиходедов получил. Отличный каурый жеребец со всей лошадиной амуницией ожидал его на улице перед станичным правлением. Каурого держал под уздцы пожилой казак-заплавец с лихо закрученными усами. Увидев Алексея, он улыбнулся щербатым ртом:
– Ну вот тебе, хлопец, и конек справный. Держи, его Тихий зовут, аккурат как наш Дон-батюшку. Береги боевого друга, не терзай почем зря. Хозяин его, Митрий, в сражении голову сложил, так шо он грустить могет. Но ты с ним совладаешь. Я гляжу, и конь не против.
Алешка погладил коня, и Тихий ткнул его губами в щеку, обдав теплым, влажным дыханием. Лиходедов поблагодарил казака, пообещал не обижать животное и ухаживать за ним.
– К коню и шашка нужна, – довольно улыбнулся заплавец. – Мы с казаками так порешили: если ты сразу Тихому понравишься, отдадим тебе шашку Митрия. Детей у мово соседа все одно не было, а бабе евойной она ни к чему. На, бери, так станичники приговорили – товарищи мои. Эх, лихой казак был Митрий, но и твое фамилие не хужее.
Взволнованный сказанным, Лиходедов слегка вытащил из потертых ножен клинок. Сталь блеснула на солнце. На ней еще оставались следы запекшейся крови.
«Обязательно надо почистить», – подумал гимназист. Он с удивлением прочитал гравировку на рукояти с серебряной инкрустацией: «За сноровку и храбрость в бою под Плевной от генерала Скобелева».
– То-то и оно, – наставительно произнес казак. – Это именное оружье. Мы видели, как ты с матросами воевал. И Серега, друг твой, а мой сородственник – парень отчаянный. Таким можно святыню доверить.
Лиходедов все еще стоял, потрясенный, когда рядом раздался веселый голос Денисова:
– Наше вам с кисточкой, господин пеший ординарец, ставший конным! Как дела?
– Умопомрачительно! – в стиле Барашкова ответил Алешка.
Женька, открыв рот, долго рассматривал врученное другу оружие.
– Ну и ну! – наконец произнес он. – Это ж сколько ей лет?
– По моим подсчетам, сорок один.
– А генерал Скобелев – это тот самый?
– Наверняка. Я другого не знаю.
– Ух ты!
Наконец приступ белой Женькиной зависти стал проходить, и Денисов поспешил поделиться новостью. Оказывается, во время преследования красногвардейцев партизанами был убит сам командир пролетарского полка Титов – по сведениям разведки, личность влиятельная и неординарная. Большевикам был нанесен огромный урон. В Новочеркасске красные собирались устроить грандиозные похороны с парадом и митингами и по сему случаю отзывали в город части с Заплавского фронта.
– А еще Ульяна Владимировна спрашивали, как ее герой, не ранен ли часом? – съехидничал Женька. – Про ваши автомобильные подвиги, поди, уже вся армия знает.
– Ага, и наверняка не без твоей помощи, «чудотворец»!
Денисов, скорчив смешную рожу, развел руками:
– Ну, это уж как водится. Работа такая, общительная. Зато все новости у меня.
Сведения, сообщенные Денисовым, подтвердились.
Два дня красные, занятые церемонией пышных похорон, не вели боевых действий.
На третий перед позициями Донской армии показались автомобили противника с белыми флагами. Большевики, крепко получив по зубам, решили применить против дружинников свой излюбленный прием – агитацию. Приблизившись к окопам, автомобили оставили на земле несколько пачек с прокламациями. В листовках они предлагали казакам мир на условиях выдачи командного состава. Еще говорилось, что большевики не видят никакого смысла воевать против таких же, как и крестьяне, трудовых казаков, которых в междоусобную борьбу обманным путем втянули офицеры и помещики.
Такая пропаганда была крайне опасна. Станичники легко поддавались на миф о буржуях-мироедах и отказывались стрелять по едущим к ним с белыми флагами.
На одном из участков обороны контрразведчикам генерала Смирнова удалось захватить главаря большевистских агитаторов. Он оказался казаком Лагутиным. Этот факт сильно взбудоражил опознавших его станичников. Они никак не предполагали, что собирались вести мирные переговоры с предателем-земляком.
После короткого допроса Лагутин был предан суду защиты Дона под председательством полковника Грекова. По приговору суда большевистский агитатор был принародно повешен в станице Заплавской.
«На изменника и служителя сатаны жаль тратить патрон», – подвели итог его земляки.
Столь строгая кара сразу отрезвила колеблющихся и вместе с тем укрепила ненависть к большевикам. Пролетарии сами усиливали ее, сделав несколько налетов на и без того пострадавшую от боевых действий станицу Кривянскую. Кривянцы жестоко расправлялись с пойманными мародерами. Обычно их привозили в Заплавы, вешали или засекали насмерть. Прекратить самосуд у командования армии не было никакой возможности, да и желания тоже. От кривянцев ненависть к пришлым «голодранцам» передавалась другим казакам.
Глава 20
На следующий день в Заплавы, по распоряжению начальника штаба этого отряда полковника Федорина, прибыли несколько офицеров.
…Мельников нашел Алешку в лазарете. Лиходедов приехал туда на сытом и вычищенном до блеска коне.
Выбежав на порог, Уля всплеснула руками и замерла, во все глаза глядя на неторопливо покидающего седло Алексея. Перемены в облике штабного ординарца произошли кардинальные. Сапоги украшали гусарские шпоры, откуда-то притараненные вездесущим Женькой, на боку красовалась шашка в ножнах с серебряными вставками, а из-под лихо заломленной полевой фуражки выбивался накрученный казачий чуб. Шинель больше не болталась, а сидела ладно, как влитая.
– Тиша, не балуй, жди! – как собаке погрозил коню пальцем Алешка и чинно, придерживая левой рукой шашку, а правую картинно заложив за спину, направился к Ульяне. Восхищенная девушка порхнула ему в руки, отвечая поцелуем на поцелуй.
– Ой, Алешенька, какой ты теперь франт! Тебя за подвиги наградили? Мы все слышали от Женьки, как ты со студентами оборону спасал. Ты здоров? Может, тебе чаю горячего? Я сейчас, пойдем!
– Подожди! – Алексей высвободил правую руку. – Это тебе, Уленька… Говорят, он скоро зацветет.
На ладони стоял небольшой горшочек с кактусом.
Кактус Алешка сменял у беженки на полкаравая черного хлеба. Тетка, не веря своему счастью, долго рассказывала про уход и заодно про свою ботаническую таганрогскую жизнь и покойного мужа – капитана торгового судна.
Уля ожидала чего угодно – тюльпанов и даже пришельцев из другой, забытой, невероятной жизни, роз, – но только не милого «ежика», посланца дальних экзотических стран. Она бросилась показывать кактус Анюте и другим сестрам милосердия, собрав вокруг себя весь медперсонал и даже ходячих раненых. Все хотели его потрогать, тянули пальцы к маленьким иголочкам. Только приход доктора Захарова развел персонал по своим местам.
Мельников ботанической новости значения не придал.
– Алешка, – в Серегиных серых глазах отражалась тревога, – от Походного люди в штаб приехали, так-разэтак! Степной отряд уже в Константиновской!
Лиходедов резко поднялся со стула, продолжая держать Улины ладони в своих.
– А Походный атаман?
– Федорин – начальник штаба Походного, прислал своих людей, в тряпки их душу.
– Ну, вот и случилось. Серега, как думаешь, может, к Ивану Александровичу сейчас пойти?
– Я думаю, что ни к чему лишний раз дергать полковника. Да и нам перед федоринскими мелькать нечего. Лучше давай через Пичугу записку подсунем.
– Идет.
Друзья подошли к станичному правлению с тыла, и Мельников постучал в окошко четыре раза. Через минуту Шурка стоял перед ними.
– Вы чего?
– Да так, прогуляться вышли! – съязвил Серега – Те, что из Степного отряда, тяни их налево, в штабе?
– Со всем командованием сидят, чай пьют. Я слышал, завтра наши в Константиновскую собираются, к Походному атаману.
– А Иван Александрович едет? Узнай у него, что делать. Или записку подсунь.
– Ладно, попробую. Я скоро бумаги ему понесу.
Вскоре Пичугин сам нашел Алексея. Конные ординарцы базировались в соседнем со штабом дворе. Мельникова к тому времени уже услали в Раздорский полк.
– Смоляков велел передать, что вечером, когда визитеры уедут, ждет нас у себя на квартире.
Вечер девятого апреля выдался ясный и прохладный. По степи гулял легкий ветерок, гоняя запахи оживающей в предчувствии грядущего сева земли. Заместитель начальника штаба Донской армии квартировал неподалеку от станичного правления, в просторном доме уважаемого старейшины-казака.
В комнате на втором этаже, где собрались все члены «тайного общества», горел медными боками принесенный хозяйкой самовар, предвещая скорое чаепитие. Винтовки стояли в углу, а ходики с размалеванной кукушкой отсчитывали драгоценные минуты мирных, как думали хозяева, посиделок. Иван Александрович сказал им, что у его племянника нынче день ангела, и он ждет его с друзьями в гости. Роль племянника выпало исполнять Журавлеву, как самому удаленному от штаба члену конспиративной группы.
– Итак, что мы на сегодняшний день имеем? – начал полковник, когда дверь за принесшей связку баранок казачкой закрылась. – Первое: одиннадцать ящиков из того, что было в Новочеркасском казначействе. Пока что умозрительно.
– Одиннадцать ящиков золотых слитков, – волнуясь, поправил Лиходедов. – Мы все знаем.
Он говорил от имени всех участников операции, накануне постановивших раскрыть перед начальником штаба свои карты. По мнению друзей, обстановка складывалась так, что больше играть в неведение становилось непозволительно.
– Господи, так вы уже в курсе?! – Иван Александрович опешил. Его лицо сначала изобразило неподдельное удивление, а потом на щеках выступил румянец смущения. Опытный офицер, полковник, не знал куда девать глаза.
– Простите меня, ребята, – тихо сказал он. – Я давал слово. Поклялся не разглашать… В то время для вас это было благо. Поверьте, я мучался и собирался вам рассказать. Вы имели полное право знать, за что рискуете жизнями.
– Да не переживайте вы так, господин полковник, – успокоил Барашков. – Мы вас понимаем. Да и замок цифровой случайно открылся… Давайте лучше посмотрим, что нам сдала злодейка-судьба.
Смоляков помолчал, выпил залпом стакан воды и продолжил прерванный ход рассуждений:
– Ладно, второе: Ступичев, увезенный неизвестными, сначала работал на красных по немецкому заказу. Для чего? Тут, на мой взгляд, все ясно: красные платят немцам за оружие и возвращают долги. Потом подъесаул решил разбогатеть. Третье: полковник Федорин, по приказу которого увезли золото, завтра встречает нашу делегацию в Константиновской. Вопрос: где теперь Ступичев? Если у Федорина, то мне завтра устроят очную ставку и потребуют объяснений. Если подъесаула у них нет, меня должны арестовать сразу.
– Можно вопрос? – по-школьному поднял руку Барашков. – А если Ступичев у них и даст показания против вас? Этот гад способен на все. Выходит, вас попытаются арестовать без разговоров в любом случае.
– Вероятно. Федорину выгодно обвинить меня, даже если часть золота у Походного атамана. Хотя бы для того, чтобы ослабить руководство Заплавской группы. По вызывающему поведению его посланцев, Гущина и Семилетова, я понял, о чем завтра пойдет разговор, – о переподчинении наших частей Походному атаману Войска Донского. Наличие созданного нами Временного Донского правительства никак не вписывается в представления Попова и его окружения о верховной власти на Дону. И помяните мое слово, господа партизаны, большая часть наших казаков их поддержит.
Лиходедов, насилу оторвав глаза от связки румяных бубликов, необъяснимым образом оказавшихся у хозяйки, спросил:
– Подождите, господин полковник, а если вы скажете, что мы нашли украденное золото?
– Ей-богу, ты наивный человек, Алешка, – Мельников постукал себя по лбу ладошкой. – Они скажут: хотел украсть, а теперь шкуру спасает. У Ступичева теперь золота нет, в тряпки его душу, и он сделает все, что скажет Федорин, чтобы шкуру спасти.
Пичугин долго переводил удивленный взгляд с одного на другого, поправлял очки, и уж было открыл рот, но Мельников, всегда точно знающий, что хочет сказать Шурка, вкратце пояснил:
– Он про суд офицерской чести, лжесвидетельство и все такое.
– Александр, – обратился к Пичугину полковник, – вы, несомненно, правы, но суд чести, остающийся последним средством, хорош только в присутствии третьей, незаинтересованной, стороны. В нашем случае она должна быть очень авторитетной.
– Ею могли бы стать старшие офицеры от обоих отрядов, – предположил Вениамин, – исключая штабных.
Иван Александрович вздохнул:
– Боюсь, что это невозможно. Многие сочтут такой суд междоусобицей. И принесла же нелегкая этих водоплавающих кавалеристов! Эх, немного бы времени…
Шурка снова попытался вставить словечко, но Серега и тут его опередил:
– Ты про открытое письмо генералу Алексееву и его тиражирование, журналист? Я же говорил тебе, так-разэтак…
– Да нет же, – возмущенно выдохнул Пичугин, – я про то, что Добровольческая армия идет на Ростов! Сегодня разъезд Барцевича в Задонье прибыл. Об этом все знают, а после, под вечер, на имя господина полковника багаевский ординарец донесение доставил! Я хотел передать, да все уже ушли. Вот!
Шурка вынул из кармана гимнастерки сложенный вдвое запечатанный сургучом пакет.
– Так это же от Сорокина! – воскликнул Смоляков, вытаскивая на свет отсыревший лист бумаги.
Друзья возбужденно обступили полковника.
– Эх, господа партизаны… – покачал он головой, понимая, что поступает не по правилам, и принялся читать вслух.
Сорокин сообщал, что Добровольческая армия уже вступила в пределы Донской области и установила связи с восставшими против большевиков казаками Егорлыцкой, Мечетенской и Кагальницкой станиц, впоследствии составивших Задонскую группу. Ротмистр сообщал, что командованию добровольцев стало известно о новочеркасских событиях, и, как только армия подойдет к Ростову, в штаб Донской армии генералом Алексеевым будет послано представительство для координации боевой работы. Кроме того, предполагается, что часть делегации войдет в объединенную комиссию по расследованию причин исчезновения Донского золотого запаса. Кто возглавит комиссию, пока не ясно. По мнению Сорокина, вопрос о золоте встал еще и потому, что, со слов беженцев, какие-то антибольшевистские силы, скорее всего немцы, внезапно повели наступление на Таганрог.
– Сногсшибательно! – выразил общее настроение Барашков, разламывая на две части баранку и отдавая половину Пичугину. – Вот теперь, уважаемый Александр, ваш писательский талант будет как нельзя кстати. И если полковник Федорин захочет арестовать нашего господина полковника, то Иван Александрович торжественно вручит ему копию рапорта генералу Алексееву вместе с письмом ротмистра Сорокина!
– Ура! – тихо вскрикнули партизаны и, с позволения улыбавшегося Смолякова, навалились на чай с баранками.
Тихий летел, мягко касаясь копытами земной поверхности. Степной воздух бил Алешке в лицо, пытался сорвать фуражку, ремешок которой стиснули зубы.
От багаевской переправы дорога бежала через степь, минуя обросшие кустарником ерики, и дальше резво поднималась к Бессергеневке, тянулась изогнутой лентой сквозь хутора и станицы до самого Новочеркасска.
Конь принял нового седока почти сразу. И теперь азартно отмеривал версты, втягивая ноздрями горьковатый, треплющий гриву ветер.
Лиходедов наслаждался стремительной скачкой, привставал на стременах, закрывая глаза и расставляя руки в стороны, словно крылья. Казалось, вот-вот, еще чуть-чуть, и они с конем оторвутся от земли и поднимутся в бездонное небо.
…Алексей увидел Ульяну издали. Сердце в груди сладко заныло в предчувствии встречи, заставляя пришпоривать лошадь. Стройная фигурка в белом платке сгибалась под тяжестью кадки с колодезной водой. Время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть, девушка мужественно тащила воду в лазарет.
Резко осадив Тихого перед сестрой милосердия, Лиходедов спрыгнул и подхватил кадку, ведя другой рукой коня за повод.
– Не надрывайся ты так, Улечка… Барышням нельзя. Неужели попросить некого?
Уля благодарно улыбнулась и поцеловала Алешку, ничего не ответив. Через секунду девушка огорошила своего кавалера:
– У нас в лазарете Ценципер объявился! Никто не знает, откуда взялся, – говорят, сам пришел. Ели ноги приволочил. Сейчас без сознания. Рана у него на шее ох нехорошая…
– Как Ценципер?! Его же пристрелили!
– Вот так. Взялся, и все тут.
– Ладно, Уля. Я в штаб, к полковнику Смолякову. А фотографа никуда не отпускайте, пусть его поменьше народу видит.
Вскоре у дверей госпиталя был выставлен караул. Больной с документами на имя инженера Горского попал под арест, будучи лежачим и не выказывая возмущения.
– Лечите его, – распорядился Смоляков, отправляясь с другими офицерами штаба в Константиновскую. – Вернусь, тогда допросим по всем правилам. Он должен что-то знать.
В Константиновской делегацию Заплавской группы ожидал весьма холодный прием. Встретившись с Походным атаманом на борту парохода «Москва», стороны сухо обменялись приветствиями и сразу же перешли на выяснение, кто, почему, кем и с какой целью командует.
Сразу чувствовалось, что Попову, и особенно его свите, приятнее было бы видеть у себя депутацию рядовых казаков, заявлявших о готовности мобилизоваться по приказу Походного атамана, нежели встретить представителей временной власти и организованной Донской армии, далеко превышающей численность Степного отряда. Вдохновителей неудачного похода по холодным степям крайне раздражало, что дело организации казачьего восстания проведено без их благословения, и, главное, лицами, обладавшими достаточным опытом и знанием.
И все же того, чего каждую минуту ожидал полковник Смоляков, не случилось.
Ограничившись на первый раз общими язвительными замечаниями в адрес руководства Заплавской группы, ни генерал Попов, ни его начальник штаба полковник Федорин ни словом не обмолвились о донском золоте. Правда, Иван Александрович спиной чувствовал буравящие его взгляды, понимая, что оппоненты прощупывают ситуацию, не собираясь откладывать его дискредитацию (а заодно и всего штаба Донской армии) в долгий ящик.
Затишье длилось три дня, и только тринадцатого апреля Походный атаман решил посетить Заплавскую группировку. С самого утра казаки суетились, с нетерпением ожидая команды на построение. Генерал Попов сначала обошел выстроенные полки, поздоровался, а затем обратился к казакам с речью.
Попов немного побранил казаков за прошлое, поблагодарил за настоящее и призвал стойко бороться за жизнь и свободу. Но затем тот, кто однажды бросил уже соратников на произвол судьбы, перешел на офицерский вопрос.
Попов начал с того, что всех офицеров разделил на три категории. Первую, по его словам, составляли те, кто ушел с его отрядом в степи, кто честно выполнил свой долг и заслуживает звания офицера. Во вторую он соблаговолил зачислить тех, кто, как он выразился, искупил свою вину тем, что четвертого апреля ушел из Новочеркасска. В третью категорию он включил, назвав преступниками, оставшихся в Новочеркасске.
После такого непродуманного заявления в отношениях двух группировок образовалась трещина. Офицеры Донской армии считали себя оскорбленными, а казаки – обиженными за своих начальников. Последствия не заставили себя ждать – сразу после этого однофамилец Ивана Александровича генерал Смоляков сложил с себя полномочия командующего.
Окружение генерала Попова никак не рассчитывало на такую реакцию довольно лояльного пожилого руководителя, получив на его место решительно настроенного и любимого в войсках полковника Денисова. И, как следствие, начштабом – полковника Смолякова.
Вечером того же дня «по поручению Походного атамана» к Денисову и членам Временного Донского правительства прибыли полковники Федорин и Гущин. В присутствии самого Ивана Александровича они заявили, что по соображениям офицерской чести не могут продолжать боевое сотрудничество со штабом Южной группы, если его возглавит офицер, подозреваемый в хищении донского золотого запаса.
Объясняя ситуацию, Федорин был издевательски вежлив и просил у изумленных собравшихся прощения за «отвратительную миссию», с которой он был вынужден прибыть. Напомаженный Гущин, в отличие от своего коллеги не имевший официальной штабной должности, даже не собирался скрывать пренебрежительного отношения к мнению присутствующих. Он ограничился фразой: «Имейте в виду, мы вас предупредили».
– Как основание для подозрений и безотлагательного разбирательства, – продолжал холодным судейским тоном Федорин, – нам служит письменное признание одного из бывших подчиненных полковника Смолякова подъесаула Ступичева, который с раскаянием утверждает, что являлся орудием в руках своего начальства, приказавшего вывезти груз из здания Казначейства и укрыть его в тайном месте близ станции Берданосовка. Сами понимаете, ввиду занятия данной территории красными поиски схрона нами временно отодвинуты, но сама ситуация требует немедленного ареста подозреваемого и его возможных сообщников. – Федорин насмешливо выгнул тонкие губы. – А то как бы второй раз казачеству не лишиться своих ценностей.
Но Алешка с Анатолием, сидя на мешках с песком, набитых матросскими пулями, только устало посмотрели друг на друга – у обоих со лбов ручейками стекал пот.
Полковник Смоляков сильно осерчал на Алексея, после того как узнал о его боевых подвигах.
– Если бы у меня была гауптвахта, то сидеть бы вам, Лиходедов, на ней весь век, по всем правилам. Я же просил не лезть под огонь! Не так ли? Мне живые связные в штабе нужны, а не их трупы! А если бы связь разорвалась, а вас убило? Кто мне тогда бы доложил обстановку? А от этого, между прочим, много чужих жизней зависит. Себя не жалко, так других пощадите… Вы не Гектор и не Ахиллес, слава Богу, а конный ординарец!
– Господин полковник, – попробовал возразить Алешка, – у меня ведь даже коня нет.
Но Смоляков был неумолим:
– Это не оправдание. А был бы? Что, тогда вместе с Мельниковым в кавалерийскую атаку сорвался? Я и до него доберусь! Ишь, развоевались, соколы!
На самом деле Иван Александрович больше напускал на себя строгий вид. Так он пытался скрыть неподдельное волнение, которое испытывал, видя, как шестнадцатилетние мальчишки жертвуют собой, взваливая на свои плечи то, что не хотели брать многие прошедшие германскую войну офицеры – зрелые опытные мужчины, в большинстве своем спасающиеся в рядах донских дружинников.
Боевой дух станичников тоже оставлял желать лучшего. То они горели желанием победить врага или умереть, то вдруг начинали глухо ворчать о ненужности и бесцельности борьбы с большевиками, за которыми пошла «вся Россия».
В такие моменты достаточно было одной серьезной боевой неудачи, чтобы сход какой-либо станицы решал замириться с красными и губил на корню общее дело. И всему командованию, и Смолякову лично приходилось зорко следить за умонастроениями казаков, поддерживая в частях боевой дух и, по возможности, устраняя причины локального недовольства. Большую роль в сколачивании единого управляемого войска сыграло переименование Совета обороны во Временное Донское правительство. Власть выборным путем созданного органа никто не оспаривал, и военное командование черпало свой авторитет, согласовывая решения с ним.
Несмотря ни на что, коня Лиходедов получил. Отличный каурый жеребец со всей лошадиной амуницией ожидал его на улице перед станичным правлением. Каурого держал под уздцы пожилой казак-заплавец с лихо закрученными усами. Увидев Алексея, он улыбнулся щербатым ртом:
– Ну вот тебе, хлопец, и конек справный. Держи, его Тихий зовут, аккурат как наш Дон-батюшку. Береги боевого друга, не терзай почем зря. Хозяин его, Митрий, в сражении голову сложил, так шо он грустить могет. Но ты с ним совладаешь. Я гляжу, и конь не против.
Алешка погладил коня, и Тихий ткнул его губами в щеку, обдав теплым, влажным дыханием. Лиходедов поблагодарил казака, пообещал не обижать животное и ухаживать за ним.
– К коню и шашка нужна, – довольно улыбнулся заплавец. – Мы с казаками так порешили: если ты сразу Тихому понравишься, отдадим тебе шашку Митрия. Детей у мово соседа все одно не было, а бабе евойной она ни к чему. На, бери, так станичники приговорили – товарищи мои. Эх, лихой казак был Митрий, но и твое фамилие не хужее.
Взволнованный сказанным, Лиходедов слегка вытащил из потертых ножен клинок. Сталь блеснула на солнце. На ней еще оставались следы запекшейся крови.
«Обязательно надо почистить», – подумал гимназист. Он с удивлением прочитал гравировку на рукояти с серебряной инкрустацией: «За сноровку и храбрость в бою под Плевной от генерала Скобелева».
– То-то и оно, – наставительно произнес казак. – Это именное оружье. Мы видели, как ты с матросами воевал. И Серега, друг твой, а мой сородственник – парень отчаянный. Таким можно святыню доверить.
Лиходедов все еще стоял, потрясенный, когда рядом раздался веселый голос Денисова:
– Наше вам с кисточкой, господин пеший ординарец, ставший конным! Как дела?
– Умопомрачительно! – в стиле Барашкова ответил Алешка.
Женька, открыв рот, долго рассматривал врученное другу оружие.
– Ну и ну! – наконец произнес он. – Это ж сколько ей лет?
– По моим подсчетам, сорок один.
– А генерал Скобелев – это тот самый?
– Наверняка. Я другого не знаю.
– Ух ты!
Наконец приступ белой Женькиной зависти стал проходить, и Денисов поспешил поделиться новостью. Оказывается, во время преследования красногвардейцев партизанами был убит сам командир пролетарского полка Титов – по сведениям разведки, личность влиятельная и неординарная. Большевикам был нанесен огромный урон. В Новочеркасске красные собирались устроить грандиозные похороны с парадом и митингами и по сему случаю отзывали в город части с Заплавского фронта.
– А еще Ульяна Владимировна спрашивали, как ее герой, не ранен ли часом? – съехидничал Женька. – Про ваши автомобильные подвиги, поди, уже вся армия знает.
– Ага, и наверняка не без твоей помощи, «чудотворец»!
Денисов, скорчив смешную рожу, развел руками:
– Ну, это уж как водится. Работа такая, общительная. Зато все новости у меня.
Сведения, сообщенные Денисовым, подтвердились.
Два дня красные, занятые церемонией пышных похорон, не вели боевых действий.
На третий перед позициями Донской армии показались автомобили противника с белыми флагами. Большевики, крепко получив по зубам, решили применить против дружинников свой излюбленный прием – агитацию. Приблизившись к окопам, автомобили оставили на земле несколько пачек с прокламациями. В листовках они предлагали казакам мир на условиях выдачи командного состава. Еще говорилось, что большевики не видят никакого смысла воевать против таких же, как и крестьяне, трудовых казаков, которых в междоусобную борьбу обманным путем втянули офицеры и помещики.
Такая пропаганда была крайне опасна. Станичники легко поддавались на миф о буржуях-мироедах и отказывались стрелять по едущим к ним с белыми флагами.
На одном из участков обороны контрразведчикам генерала Смирнова удалось захватить главаря большевистских агитаторов. Он оказался казаком Лагутиным. Этот факт сильно взбудоражил опознавших его станичников. Они никак не предполагали, что собирались вести мирные переговоры с предателем-земляком.
После короткого допроса Лагутин был предан суду защиты Дона под председательством полковника Грекова. По приговору суда большевистский агитатор был принародно повешен в станице Заплавской.
«На изменника и служителя сатаны жаль тратить патрон», – подвели итог его земляки.
Столь строгая кара сразу отрезвила колеблющихся и вместе с тем укрепила ненависть к большевикам. Пролетарии сами усиливали ее, сделав несколько налетов на и без того пострадавшую от боевых действий станицу Кривянскую. Кривянцы жестоко расправлялись с пойманными мародерами. Обычно их привозили в Заплавы, вешали или засекали насмерть. Прекратить самосуд у командования армии не было никакой возможности, да и желания тоже. От кривянцев ненависть к пришлым «голодранцам» передавалась другим казакам.
Глава 20
«По сравнению с добровольцами генерала Корнилова положение Степного отряда, скитавшегося по донским степям, было, безусловно, выгоднее. В то время как Добровольческий отряд, уйдя на Кубань, ежедневно с оружием пробивал себе дорогу, Степному отряду Походного атамана в этом отношении посчастливилось. Он имел только несколько незначительных стычек с большевиками.В один из светлых апрельских дней в штаб пришли сразу две вести: из Добровольческой армии и от Походного атамана. В первом сообщении говорилось о том, что армия жива, сражается, но потеряла своего вождя генерала Корнилова. Второй гонец утверждал, что Степной отряд, имеющий в своем составе около 1000 сабель, с тремя пушками и двумя десятками пулеметов причалил к пристани станицы Константиновской на пароходе «Москва».
На основании многочисленных показаний участников Степного похода, а также офицеров, укрывавшихся в городе, можно утверждать, что поход не был тяжелым и что офицерам, оставшимся в Новочеркасске, пришлось перетерпеть гораздо больше. Так, ссылаясь на заметки и дневники участников похода, можно сказать, что у каждого участника этого скитания по чужим углам в боевой обстановке было сознание, что он не один в поле воин и, если не он, то его сосед вооружен. При них были пушки, пулеметы, обоз и казна. Не из-за угла и не с крыши или окон дома поразит его злодейская пуля, а в открытом, быть может и неравном бою сложит он казачью голову за родной край и веру. И в этом было огромное утешение рядовому участнику, терпевшему, несомненно, большие лишения. Но начальство в Степном походе чувствовало себя прекрасно: переезды на отличных очередных тройках, ночлег у гостеприимных поневоле коннозаводчиков, с полными удобствами, даже комфортом, с сытными ужинами, обедами, завтраками, с напитками и музыкой совсем напоминали бы маневры доброго старого времени, если бы не боевая обстановка».
Из дневников очевидца
На следующий день в Заплавы, по распоряжению начальника штаба этого отряда полковника Федорина, прибыли несколько офицеров.
…Мельников нашел Алешку в лазарете. Лиходедов приехал туда на сытом и вычищенном до блеска коне.
Выбежав на порог, Уля всплеснула руками и замерла, во все глаза глядя на неторопливо покидающего седло Алексея. Перемены в облике штабного ординарца произошли кардинальные. Сапоги украшали гусарские шпоры, откуда-то притараненные вездесущим Женькой, на боку красовалась шашка в ножнах с серебряными вставками, а из-под лихо заломленной полевой фуражки выбивался накрученный казачий чуб. Шинель больше не болталась, а сидела ладно, как влитая.
– Тиша, не балуй, жди! – как собаке погрозил коню пальцем Алешка и чинно, придерживая левой рукой шашку, а правую картинно заложив за спину, направился к Ульяне. Восхищенная девушка порхнула ему в руки, отвечая поцелуем на поцелуй.
– Ой, Алешенька, какой ты теперь франт! Тебя за подвиги наградили? Мы все слышали от Женьки, как ты со студентами оборону спасал. Ты здоров? Может, тебе чаю горячего? Я сейчас, пойдем!
– Подожди! – Алексей высвободил правую руку. – Это тебе, Уленька… Говорят, он скоро зацветет.
На ладони стоял небольшой горшочек с кактусом.
Кактус Алешка сменял у беженки на полкаравая черного хлеба. Тетка, не веря своему счастью, долго рассказывала про уход и заодно про свою ботаническую таганрогскую жизнь и покойного мужа – капитана торгового судна.
Уля ожидала чего угодно – тюльпанов и даже пришельцев из другой, забытой, невероятной жизни, роз, – но только не милого «ежика», посланца дальних экзотических стран. Она бросилась показывать кактус Анюте и другим сестрам милосердия, собрав вокруг себя весь медперсонал и даже ходячих раненых. Все хотели его потрогать, тянули пальцы к маленьким иголочкам. Только приход доктора Захарова развел персонал по своим местам.
Мельников ботанической новости значения не придал.
– Алешка, – в Серегиных серых глазах отражалась тревога, – от Походного люди в штаб приехали, так-разэтак! Степной отряд уже в Константиновской!
Лиходедов резко поднялся со стула, продолжая держать Улины ладони в своих.
– А Походный атаман?
– Федорин – начальник штаба Походного, прислал своих людей, в тряпки их душу.
– Ну, вот и случилось. Серега, как думаешь, может, к Ивану Александровичу сейчас пойти?
– Я думаю, что ни к чему лишний раз дергать полковника. Да и нам перед федоринскими мелькать нечего. Лучше давай через Пичугу записку подсунем.
– Идет.
Друзья подошли к станичному правлению с тыла, и Мельников постучал в окошко четыре раза. Через минуту Шурка стоял перед ними.
– Вы чего?
– Да так, прогуляться вышли! – съязвил Серега – Те, что из Степного отряда, тяни их налево, в штабе?
– Со всем командованием сидят, чай пьют. Я слышал, завтра наши в Константиновскую собираются, к Походному атаману.
– А Иван Александрович едет? Узнай у него, что делать. Или записку подсунь.
– Ладно, попробую. Я скоро бумаги ему понесу.
Вскоре Пичугин сам нашел Алексея. Конные ординарцы базировались в соседнем со штабом дворе. Мельникова к тому времени уже услали в Раздорский полк.
– Смоляков велел передать, что вечером, когда визитеры уедут, ждет нас у себя на квартире.
Вечер девятого апреля выдался ясный и прохладный. По степи гулял легкий ветерок, гоняя запахи оживающей в предчувствии грядущего сева земли. Заместитель начальника штаба Донской армии квартировал неподалеку от станичного правления, в просторном доме уважаемого старейшины-казака.
В комнате на втором этаже, где собрались все члены «тайного общества», горел медными боками принесенный хозяйкой самовар, предвещая скорое чаепитие. Винтовки стояли в углу, а ходики с размалеванной кукушкой отсчитывали драгоценные минуты мирных, как думали хозяева, посиделок. Иван Александрович сказал им, что у его племянника нынче день ангела, и он ждет его с друзьями в гости. Роль племянника выпало исполнять Журавлеву, как самому удаленному от штаба члену конспиративной группы.
– Итак, что мы на сегодняшний день имеем? – начал полковник, когда дверь за принесшей связку баранок казачкой закрылась. – Первое: одиннадцать ящиков из того, что было в Новочеркасском казначействе. Пока что умозрительно.
– Одиннадцать ящиков золотых слитков, – волнуясь, поправил Лиходедов. – Мы все знаем.
Он говорил от имени всех участников операции, накануне постановивших раскрыть перед начальником штаба свои карты. По мнению друзей, обстановка складывалась так, что больше играть в неведение становилось непозволительно.
– Господи, так вы уже в курсе?! – Иван Александрович опешил. Его лицо сначала изобразило неподдельное удивление, а потом на щеках выступил румянец смущения. Опытный офицер, полковник, не знал куда девать глаза.
– Простите меня, ребята, – тихо сказал он. – Я давал слово. Поклялся не разглашать… В то время для вас это было благо. Поверьте, я мучался и собирался вам рассказать. Вы имели полное право знать, за что рискуете жизнями.
– Да не переживайте вы так, господин полковник, – успокоил Барашков. – Мы вас понимаем. Да и замок цифровой случайно открылся… Давайте лучше посмотрим, что нам сдала злодейка-судьба.
Смоляков помолчал, выпил залпом стакан воды и продолжил прерванный ход рассуждений:
– Ладно, второе: Ступичев, увезенный неизвестными, сначала работал на красных по немецкому заказу. Для чего? Тут, на мой взгляд, все ясно: красные платят немцам за оружие и возвращают долги. Потом подъесаул решил разбогатеть. Третье: полковник Федорин, по приказу которого увезли золото, завтра встречает нашу делегацию в Константиновской. Вопрос: где теперь Ступичев? Если у Федорина, то мне завтра устроят очную ставку и потребуют объяснений. Если подъесаула у них нет, меня должны арестовать сразу.
– Можно вопрос? – по-школьному поднял руку Барашков. – А если Ступичев у них и даст показания против вас? Этот гад способен на все. Выходит, вас попытаются арестовать без разговоров в любом случае.
– Вероятно. Федорину выгодно обвинить меня, даже если часть золота у Походного атамана. Хотя бы для того, чтобы ослабить руководство Заплавской группы. По вызывающему поведению его посланцев, Гущина и Семилетова, я понял, о чем завтра пойдет разговор, – о переподчинении наших частей Походному атаману Войска Донского. Наличие созданного нами Временного Донского правительства никак не вписывается в представления Попова и его окружения о верховной власти на Дону. И помяните мое слово, господа партизаны, большая часть наших казаков их поддержит.
Лиходедов, насилу оторвав глаза от связки румяных бубликов, необъяснимым образом оказавшихся у хозяйки, спросил:
– Подождите, господин полковник, а если вы скажете, что мы нашли украденное золото?
– Ей-богу, ты наивный человек, Алешка, – Мельников постукал себя по лбу ладошкой. – Они скажут: хотел украсть, а теперь шкуру спасает. У Ступичева теперь золота нет, в тряпки его душу, и он сделает все, что скажет Федорин, чтобы шкуру спасти.
Пичугин долго переводил удивленный взгляд с одного на другого, поправлял очки, и уж было открыл рот, но Мельников, всегда точно знающий, что хочет сказать Шурка, вкратце пояснил:
– Он про суд офицерской чести, лжесвидетельство и все такое.
– Александр, – обратился к Пичугину полковник, – вы, несомненно, правы, но суд чести, остающийся последним средством, хорош только в присутствии третьей, незаинтересованной, стороны. В нашем случае она должна быть очень авторитетной.
– Ею могли бы стать старшие офицеры от обоих отрядов, – предположил Вениамин, – исключая штабных.
Иван Александрович вздохнул:
– Боюсь, что это невозможно. Многие сочтут такой суд междоусобицей. И принесла же нелегкая этих водоплавающих кавалеристов! Эх, немного бы времени…
Шурка снова попытался вставить словечко, но Серега и тут его опередил:
– Ты про открытое письмо генералу Алексееву и его тиражирование, журналист? Я же говорил тебе, так-разэтак…
– Да нет же, – возмущенно выдохнул Пичугин, – я про то, что Добровольческая армия идет на Ростов! Сегодня разъезд Барцевича в Задонье прибыл. Об этом все знают, а после, под вечер, на имя господина полковника багаевский ординарец донесение доставил! Я хотел передать, да все уже ушли. Вот!
Шурка вынул из кармана гимнастерки сложенный вдвое запечатанный сургучом пакет.
– Так это же от Сорокина! – воскликнул Смоляков, вытаскивая на свет отсыревший лист бумаги.
Друзья возбужденно обступили полковника.
– Эх, господа партизаны… – покачал он головой, понимая, что поступает не по правилам, и принялся читать вслух.
Сорокин сообщал, что Добровольческая армия уже вступила в пределы Донской области и установила связи с восставшими против большевиков казаками Егорлыцкой, Мечетенской и Кагальницкой станиц, впоследствии составивших Задонскую группу. Ротмистр сообщал, что командованию добровольцев стало известно о новочеркасских событиях, и, как только армия подойдет к Ростову, в штаб Донской армии генералом Алексеевым будет послано представительство для координации боевой работы. Кроме того, предполагается, что часть делегации войдет в объединенную комиссию по расследованию причин исчезновения Донского золотого запаса. Кто возглавит комиссию, пока не ясно. По мнению Сорокина, вопрос о золоте встал еще и потому, что, со слов беженцев, какие-то антибольшевистские силы, скорее всего немцы, внезапно повели наступление на Таганрог.
– Сногсшибательно! – выразил общее настроение Барашков, разламывая на две части баранку и отдавая половину Пичугину. – Вот теперь, уважаемый Александр, ваш писательский талант будет как нельзя кстати. И если полковник Федорин захочет арестовать нашего господина полковника, то Иван Александрович торжественно вручит ему копию рапорта генералу Алексееву вместе с письмом ротмистра Сорокина!
– Ура! – тихо вскрикнули партизаны и, с позволения улыбавшегося Смолякова, навалились на чай с баранками.
Тихий летел, мягко касаясь копытами земной поверхности. Степной воздух бил Алешке в лицо, пытался сорвать фуражку, ремешок которой стиснули зубы.
От багаевской переправы дорога бежала через степь, минуя обросшие кустарником ерики, и дальше резво поднималась к Бессергеневке, тянулась изогнутой лентой сквозь хутора и станицы до самого Новочеркасска.
Конь принял нового седока почти сразу. И теперь азартно отмеривал версты, втягивая ноздрями горьковатый, треплющий гриву ветер.
Лиходедов наслаждался стремительной скачкой, привставал на стременах, закрывая глаза и расставляя руки в стороны, словно крылья. Казалось, вот-вот, еще чуть-чуть, и они с конем оторвутся от земли и поднимутся в бездонное небо.
…Алексей увидел Ульяну издали. Сердце в груди сладко заныло в предчувствии встречи, заставляя пришпоривать лошадь. Стройная фигурка в белом платке сгибалась под тяжестью кадки с колодезной водой. Время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть, девушка мужественно тащила воду в лазарет.
Резко осадив Тихого перед сестрой милосердия, Лиходедов спрыгнул и подхватил кадку, ведя другой рукой коня за повод.
– Не надрывайся ты так, Улечка… Барышням нельзя. Неужели попросить некого?
Уля благодарно улыбнулась и поцеловала Алешку, ничего не ответив. Через секунду девушка огорошила своего кавалера:
– У нас в лазарете Ценципер объявился! Никто не знает, откуда взялся, – говорят, сам пришел. Ели ноги приволочил. Сейчас без сознания. Рана у него на шее ох нехорошая…
– Как Ценципер?! Его же пристрелили!
– Вот так. Взялся, и все тут.
– Ладно, Уля. Я в штаб, к полковнику Смолякову. А фотографа никуда не отпускайте, пусть его поменьше народу видит.
Вскоре у дверей госпиталя был выставлен караул. Больной с документами на имя инженера Горского попал под арест, будучи лежачим и не выказывая возмущения.
– Лечите его, – распорядился Смоляков, отправляясь с другими офицерами штаба в Константиновскую. – Вернусь, тогда допросим по всем правилам. Он должен что-то знать.
В Константиновской делегацию Заплавской группы ожидал весьма холодный прием. Встретившись с Походным атаманом на борту парохода «Москва», стороны сухо обменялись приветствиями и сразу же перешли на выяснение, кто, почему, кем и с какой целью командует.
Сразу чувствовалось, что Попову, и особенно его свите, приятнее было бы видеть у себя депутацию рядовых казаков, заявлявших о готовности мобилизоваться по приказу Походного атамана, нежели встретить представителей временной власти и организованной Донской армии, далеко превышающей численность Степного отряда. Вдохновителей неудачного похода по холодным степям крайне раздражало, что дело организации казачьего восстания проведено без их благословения, и, главное, лицами, обладавшими достаточным опытом и знанием.
И все же того, чего каждую минуту ожидал полковник Смоляков, не случилось.
Ограничившись на первый раз общими язвительными замечаниями в адрес руководства Заплавской группы, ни генерал Попов, ни его начальник штаба полковник Федорин ни словом не обмолвились о донском золоте. Правда, Иван Александрович спиной чувствовал буравящие его взгляды, понимая, что оппоненты прощупывают ситуацию, не собираясь откладывать его дискредитацию (а заодно и всего штаба Донской армии) в долгий ящик.
Затишье длилось три дня, и только тринадцатого апреля Походный атаман решил посетить Заплавскую группировку. С самого утра казаки суетились, с нетерпением ожидая команды на построение. Генерал Попов сначала обошел выстроенные полки, поздоровался, а затем обратился к казакам с речью.
Попов немного побранил казаков за прошлое, поблагодарил за настоящее и призвал стойко бороться за жизнь и свободу. Но затем тот, кто однажды бросил уже соратников на произвол судьбы, перешел на офицерский вопрос.
Попов начал с того, что всех офицеров разделил на три категории. Первую, по его словам, составляли те, кто ушел с его отрядом в степи, кто честно выполнил свой долг и заслуживает звания офицера. Во вторую он соблаговолил зачислить тех, кто, как он выразился, искупил свою вину тем, что четвертого апреля ушел из Новочеркасска. В третью категорию он включил, назвав преступниками, оставшихся в Новочеркасске.
После такого непродуманного заявления в отношениях двух группировок образовалась трещина. Офицеры Донской армии считали себя оскорбленными, а казаки – обиженными за своих начальников. Последствия не заставили себя ждать – сразу после этого однофамилец Ивана Александровича генерал Смоляков сложил с себя полномочия командующего.
Окружение генерала Попова никак не рассчитывало на такую реакцию довольно лояльного пожилого руководителя, получив на его место решительно настроенного и любимого в войсках полковника Денисова. И, как следствие, начштабом – полковника Смолякова.
Вечером того же дня «по поручению Походного атамана» к Денисову и членам Временного Донского правительства прибыли полковники Федорин и Гущин. В присутствии самого Ивана Александровича они заявили, что по соображениям офицерской чести не могут продолжать боевое сотрудничество со штабом Южной группы, если его возглавит офицер, подозреваемый в хищении донского золотого запаса.
Объясняя ситуацию, Федорин был издевательски вежлив и просил у изумленных собравшихся прощения за «отвратительную миссию», с которой он был вынужден прибыть. Напомаженный Гущин, в отличие от своего коллеги не имевший официальной штабной должности, даже не собирался скрывать пренебрежительного отношения к мнению присутствующих. Он ограничился фразой: «Имейте в виду, мы вас предупредили».
– Как основание для подозрений и безотлагательного разбирательства, – продолжал холодным судейским тоном Федорин, – нам служит письменное признание одного из бывших подчиненных полковника Смолякова подъесаула Ступичева, который с раскаянием утверждает, что являлся орудием в руках своего начальства, приказавшего вывезти груз из здания Казначейства и укрыть его в тайном месте близ станции Берданосовка. Сами понимаете, ввиду занятия данной территории красными поиски схрона нами временно отодвинуты, но сама ситуация требует немедленного ареста подозреваемого и его возможных сообщников. – Федорин насмешливо выгнул тонкие губы. – А то как бы второй раз казачеству не лишиться своих ценностей.