Долгоруков-Самошацкий подхватил фальшивым баском, но тоже с чувством, со слезою.
   – Друзья, давайте, вскрывайте шипучку, – бросил он нам по ходу проигрыша.
   Сеня с готовностью занялся шампанским – руки у него тряслись, но ничего не попишешь, очень уж ему хотелось выглядеть своим парнем. Ядреная двухсотдолларовая струя ударила из бутылки и плюхнула на стол, Сеня поспешно привстал и разлил по фужерам из ополовиненной емкости.
   Я имел удовольствие видеть, как олигарх Осинский, у которого в ухватистых руках «полцарства расейского», с удовольствием смаковал напиток, радовался, как ребенок, терпкому кислому вкусу и приговаривал при этом:
   – Вот, сволочи, какой-то квас делают, а не шампанское. Вот у нас шампанское – так это шампанское. «Абрау-Дюрсо», «Новосветский сердолик», а, братцы? «Артемовское игристое» в солевых копях выдерживают – уникальный аромат!
   – Митя, а когда собираешься с Западом разделываться? Что-то наглеют не по дням, а по часам. Какие-то они неотчетливые. Может, им финансовый крах устроишь, для начала? – завел неизбежный разговор о политике крупный издатель.
   – Успеется, куда они от нас денутся, – меланхолично заметил Осинский и снова взялся за гитару. Песня была про «надежды маленький оркестрик».
   Я пересилил себя и занялся-таки закусками. Описание оных отняло бы слишком много времени, а между тем ситуация и без того ясна – это вам не ресторан «Пиккадили». Я жевал и совершенно определенно, можно сказать, вкусовыми пупырышками понимал, что все эти круто заряженные посетители ресторанов – сплошь лохи, мелкие обыватели, да и только.
   Естественно, увлекшись, я пропустил появление третьего спонсора. А когда увидел – он присаживался напротив,– мне стало не по себе. Батюшки, да это же Витольд Шмаков, человек с глазами одновременно убийцы и вечного двоечника, что изо всех сил старается перейти в следующий класс. Впрочем, сейчас он выглядел совершенно иначе: благожелательность и интерес читались на его лице. А между тем, этот человек из ниоткуда, из глухой провинциальной деревни сумел за пять лет подмять под себя всю цветную металлургию N-ской губернии. Это он перестрелял всех местных «воров в законе», пасшихся на этой изобильной делянке, нагнал страху и купил оптом и в розницу милицию, прокуратуру и народный суд, и стал недосягаем, как демиург местного значения.
   Он как раз вклинился в диалог Сени с Юрием Долгоруковым-Самошацким. Они оба, на два голоса, костили на чем свет стоит российские порядки. Все это стало мне сильно напоминать атмосферу шестидесятницкой кухни – те же безапелляционные приговоры и блеск шашек. Хорошо быть великим в своей компании, особенно, когда не надо отвечать за свои слова, – тут тебе и радикальные планы спасения, и безупречные, никогда не сбывающиеся, футурологические прогнозы.
   Но я отвлекся. Шмаков послушал сей задушевный треп и, разлив по стопочкам, произнес тост:
   – За Великое Кольцо цивилизаций!
   Я сразу не понял, что он имел в виду. И без того это «безумное чаепитие» вызывало во мне все нарастающее смятение. Как же так, думал я, ведь так не бывает, не может быть – Осинский, Шмаков вот так запросто, как школьники, распевают романтические песни, пускают слезу. Какие, к черту, из них романтики? Издатель, который меня лишь раз удостоил высочайшей аудиенции, осчастливил пятью минутами, в течении которых еле слышно бубнил себе под нос, так, что приходилось ловить каждое слово – здесь совершенно свой парень, никак не заподозришь в нем сноба и холодного дельца. Про тех двух душегубов я вообще молчу. Но как же Сеня ничего не чует, с его-то чутьем? А впрочем, я понимаю – атмосфера затягивает, доверительная близость к сильным мира сего. Это почище денатурата натощак!
   Не помню, когда меня шибануло – инопланетяне! Наверное, когда Сеня пошутил насчет желтого мрамора, мол, в каком руднике такой добывают – венерианском или на Церере? А Шмаков нимало не смущаясь ответил;
   – Это не мрамор, Сеня. Это – янтарин. Тот самый.
   Я глянул и чуть не охнул. Как я раньше не заметил? Стены испускают матовый блеск, исходящий словно из самой толщи густо-янтарного полупрозрачного минерала.
   Сеня пошутил что-то насчет комиссии по контактам, не помню, что именно. Я еще глянул на Игоря Мстиславовича, собственно, я его на этом банкете рассмотрел в первый раз. Он тихонько сидел в дальнем углу стола, на неудобном пуфике и методично поглощал закуски. Водки и прочего он не пил. Ни на кого не смотрел, смотрел исключительно себе в тарелку.
   – А насчет контактов – это вот к нашему инспектору, – посоветовал Осинский.
   Игорь Мстиславович поднял голову, отер салфеточкой губы – пришел его час.
   – Если мне будет позволено, я несколько проясню ситуацию для господ писателей...
   – Проще, проще надо быть, Игорек, – прорвалось что-то знакомое в интонации Шмакова. Нет, все-таки не прорвалось – вполне дружеский тон интеллигентного, но знающего себе цену человека.
   Все же подмена типажей меня пугала. Я жаждал видеть в Шмакове бандита, того Шмакова, что мелькал в скандальных телерепортажах, а действительность мне подсовывала чуть ли не диссидента-правозащитника-шестидесятника. Но, с другой стороны, положа руку на сердце, бандитской ипостаси я боялся. Я заглядывал в его глаза, пытаясь разглядеть в них волчьи искорки – тщетно.
   – Итак, – приступил к делу инспектор комкона, – биомуляжи и биофантомы. Вот два феномена, с которыми нам постоянно приходится иметь дело. Почему-то инопланетяне избегают иметь с нами прямые контакты. Что такое биомуляж? Это, в собственном смысле, биологический объект, например, человек. Но при этом вовсе не человек. Видите ли, белки белкам – очень даже рознь. На молекулярном уровне – обычная картина. Но на субатомном – никаких вам электронов, никаких нейтрино, кварков и прочих известных науке частиц. Мы это называем «доквантовое желе». Совсем другое дело – биофантомы. Их от людей отличить нельзя, если бы не странная активность их мозга – нет альфа-ритмов, зато есть постоянные и мощные тета-ритмы, знаете, что бывают у человека в период глубокого транса, навроде медитации йогов и тибетских монахов.
   – И это тоже – доквантовое желе? – спросил я.
   – Нет. Обычные структуры. Здесь разница лишь в системном смысле. Кирпичики те же, что и у нас. В ресторане мы исследовали вас на предмет биофантомности. То, что вы не биомуляжи, я выяснил еще у вас на квартире. Когда я впервые вас увидел, решил, что вы типичные биомуляжи.
   – Однако, что за чушь? – возмутился Сеня. – С чего это ты так решил?
   – Если вы припоминаете, я вам тогда еще говорил, что к нам обращаются главным образом умалишенные, люди не вполне психически здоровые. Но если уж психическое здоровье налицо, – а вы выглядели нормально, умалишенные такими самодовольными не бывают, – то верно перед тобой биомуляж, реже – биофантом. Мы к этому уже привыкли...
   – Извините, но откуда здесь, на Земле биофантомы и эти... биомуляжи?
   – Наверное, из космоса, больше неоткуда. Только они о том, откуда они, молчат. Запрограммированы быть людьми. Утверждают, что вокруг сплошь братья по разуму, а как установить с ними контакт – не сообщают. И вообще несут такую чепуху, что и передать невозможно. Иногда запугивают. Вы тоже каким-то ультиматумом пугали. Само собою я должен был установить истину. Доквантовое желе, как оказалось, совершенно проницаемо излучению лазера в довольно широкой полосе видимого спектра. Поэтому у меня с собой всегда вот эта штука. – Игорь Мстиславович извлек из кармана лазерную указку, какую обычно используют на всяческих лекциях и конференциях. – Но вас лазер не просвечивал. Оставалась проверка на фантомность, а в случае отрицательного результата – на гипноз.
   – Гипнотизеры, мать вашу, – незло высказался Сеня.
   – Что поделаешь, старик, – дружески обронил Шмаков. – Ты вот послушай дальше, какие дела творятся под Луной.
   – Кхм-хм. Продолжаю. По ходу проверки оказалось, что вашей рукой, Викула Селянинович, двигаете вы сами, без посторонних воздействий. А что это значит? А то это значит, что или вы сам – инопланетянин, что конечно было бы слишком просто, или вы – существо-посредник...
   – Что-что-о? В каком это смысле – существо? – перебил Сеня.
   – Э-э, человек, разумеется, человек, но уже подготовленный пришельцами к контакту. Именно это я имел в виду, когда сообщил вам, что вы еще более ценный подарок для нас, чем нам казалось раньше.
   Теперь возмутиться захотелось и мне. Быть специально кем-то подготовленным карасем – увольте.
   – Постойте, но зачем им кого-то специально готовить, когда есть эти ваши биомуляжи? Для чего-то же их ваши пришельцы засылают?
   – Предположительно в качестве зондов, сборщиков информации. И потом – не все ли равно, зачем? Они есть, действуют, но для нас абсолютно бесполезны.
   – А тогда как вы объясните, что сами имели контакт с цивилизацией Дефективных?
   – Я же и говорю – так вас подготовили, что рядом с вами практически любой человек может контактировать. Понимаете, насколько это важно?
   – Ага, значит, это был все же контакт? – возрадовался Сеня и стал бросать беспокойные взгляды на спонсоров.
   Те, между тем, сгруппировались между собой и беседовали о чем-то отвлеченном. Но они уловили взгляды Сени и отреагировали должным образом. Осинский разлил всем по фужерам и провозгласил:
   – Поздравляю вас, Игорь Мстиславович, поздравляю. Давно бы так. За вас, господа!
   – Ну вот, теперь вы, братцы, знаете все, почти столько же, сколько и мы, – вступил Шмаков. – И позвольте уж мне вас спросить – согласны ли вы, милостивые государи, вступить в Содружество Кольца?
   – Это какого Кольца – это по Толкиену? – не совсем сориентировался Сеня.
   – Э, нет, старик. Не по Толкиену. По Ефремову, Ивану Антоновичу.
   Я поперхнулся шампанским, оно шибануло мне в ноздри и потекло по рубашке.
   – Ребята, – жалким голосом пролепетал я, – но ведь у Ивана Антоновича это происходит в далеком будущем, когда человечество слилось в одну семью...
   – Где та семья, а где мы! Космос вот он, уже ждет нас. И что нам отвечать на его приглашение к братству? Подождите, ребята, пускай пройдет пара-тройка тысячелетий, мы сольемся, и вот тогда... А мы вот, здоровые и ко всему готовые.
   – Но как же ультиматум? Я приглашения что-то не уловил, – вспомнил я о требованиях Дефективных. – Как-то они с нами уничижительно.
   – Я в курсе, – сказал Осинский. – По поводу ультиматума примем меры. Наверное, с этой цивилизацией нам не по пути. Они ведь сами сказали, что отщепенцы и всех ненавидят.
   – Не понимаю, – произнес я и не нашел, что к этому добавить.
   – Это не важно. Подумай, старик, вообрази – Великое Кольцо цивилизаций!
   – И для этого надо убивать людей?
   Признаюсь, эту фразу я произнес чисто машинально, наверное, алкоголь и пережитые потрясения начисто снивелировали инстинкт самосохранения – такое бывает. Вопреки моим опасениям и на этот раз в глазах Шмакова не вспыхнули волчьи искры. Он улыбнулся:
   – Позвольте, да кого же это я убивал? Вы были знакомы с Паяльником, то есть, с Евгением Петровичем Паяловым? Или с Колымой? С Титычем? С Васей Пестицидом? Или вот, например, с главным налоговым инспектором N-ской губернии Фомой Львовичем Светозаровым? А мне пришлось. Кому из них, скажите, нужно Великое Кольцо? Кому вообще, из шести миллиардов, нужно Великое Кольцо? Оно нужно нам – ему, мне, таким, как мы. Вы посмотрите на это дело с космических позиций. Будущее людей где? Там. А нынешним обитателям Земли что надобно? Угодить своим чреву и чреслам. Понимаете? Но это ноль для космоса, круглый ноль! Подгрести под себя миллиарды и сидеть на них собакой, псом цепным? Позвольте, но так не пойдет.
   – А бедной учительнице?.. – спросил я. Голова, признаюсь, шла кругом, я зацепился за одну фразу Шмакова, она вертелась в голове, ничего толком я не воспринимал. Я отказывался понимать и принимать действительность.
   – Что бедной учительнице? Пусть учит, – сказал Долгоруков-Самошацкий.
   – Учительнице ваше Великое Кольцо нужно?
   – Еще как! – просиял Осинский. – А для кого это все мы затеяли? Для нее в первую очередь! Бедность – это малая жертва на пути человечества к Великому Кольцу цивилизаций!
   – Да вы, батенька, «Туманность Андромеды» давно ли перечитывали? – спросил Долгоруков-Самошацкий. – Или уже кроме себя никого не читаете?
   – Я и так хорошо помню.
   – Тогда вы должны припомнить – кто созидал Великое Кольцо?
   – Коммунары будущего, в натуре, – ответил за меня Сеня.
   – Пассионарии! Более того – гиганты! Куда там до них Аттиле и Чингисхану! Единицы, единицы стоят у истоков великих дел! Мы откроем новую страницу, заложим тот камень, на котором созиждется новое человечество – дети сегодняшних учительниц и шахтеров! Да вы понимаете, на какое дело мы отважились?
   А Шмаков, растроганный пафосом Долгорукого-Самошацкого, приблизил ко мне свое лицо и, проникновенно глядя мне в глаза, выдохнул:
   – Дружище! Давай сделаем это!
   Я непроизвольно отстранился от него и охватил взглядом всю янтариновую гостиную: Сеня сидел в восторженной прострации и кивал носом, Осинский с гитарой снова прохаживался вдоль окон и наигрывал «Возьмемся за руки, друзья...», Долгоруков-Самошацкий вытирал салфеткой пальцы, инспектор скромно улыбался и аккуратно подкладывал себе на тарелку креветок в кроваво-красном соусе с зелеными черешками бамбука.
   В этот момент внизу, во дворе, что-то хлопнуло, и события, в который уже раз за последние сутки, принялись развиваться непредсказуемо.

IV

   Хозяин отложил гитару и вышел на балкон.
   – Ого! Толя, ребята, айда сюда. По-моему, нас штурмом берут.
   Нетвердой походкой – не от опьянения, просто нервная система отказывается воспринять новое ЧП, – я достиг балкона, вдохнул слабой грудью лесного утреннего воздуха и только потом посмотрел вниз.
   А во дворе творилось что-то непонятное. Сторожка, что при воротах, окутана клубами пара – не пара, тумана – не тумана, и лезут оттуда жуткие твари – серо-зеленые и лупоглазые. Меня как шибанет мысль – инопланетяне! Зеленые человечки!
   – Молодцы! Аккуратно работают. Слезогонка, противогазы, камуфляж, – одобрительно прогудел Осинский.
   Шмаков закурил, спокойно произнес:
   – Ставлю, что через три минуты будут здесь – больно хорошо идут.
   – Э, нет, шиш. Через две мои их повяжут.
   Я обернулся за поддержкой – но Сени рядом со мной не оказалось. Они с Долгоруковым-Самошацким как сидели за столом, так и сидят, видно, как издатель тянется фужером к Сене; наверное, у них уже полный брудершафт.
   А эти двое будто спектакль наблюдают, как невесть откуда взявшиеся чернокостюмные схватились врукопашную с атакующими камуфляжниками. Тех немного было, человек пять, но как начали они черных махать... Я хоть и ничего не понимал, но мысленно отметил – какие-то эти черные вялые.
   – Профессиональное исполнение, – еще одобрительнее заметил Осинский. – Смотри, как моих дзержинцев валят. Да, не перевелись еще на Руси добры молодцы. С такими хоть сейчас Америку воевать.
   – Америка – империя зла! – веско изрек Шмаков. – Пора нам, Митроша, заняться ею вплотную.
   – Эй, орлы, – срывающимся голосом крикнул Осинский, – прекратить!
   Чернокостюмники, какие на ногах еще стояли, вмиг замерли и – раз-раз – как-то быстро рассосались. Один из нападавших сдернул противогаз и заорал голосом Эдика-авантюриста, адресуясь прямо ко мне:
   – Викулыч! Ты в порядке?! Сеня где?
   Я рот открыл, но ни слова, обомлевши, сказать не сумел, ограничился кивком. А на балкон выдвинулись, поддерживая друг друга Сеня с Долгоруковым-Самошацким, и оба орут Эдику что-то нечленораздельное.
   – А-а, понятно. Наше вам. – Эдик махнул противогазом как шляпой и сделал какой-то знак своей бригаде. Камуфляжники сгрудились вокруг Эдика, поснимали противогазы, кто-то закурил.
   – Надо понимать, это ваши друзья? – обратился ко мне олигарх Осинский. – Вы бы их пригласили к нам.
   Меня снова хватило лишь на кивок, а Сеня что есть дури завопил:
   – Дюся, блин, айда к нам, тут наливают!
   – А может, в беседку, на воздух? – предложил Шмаков.
   – Не-ет, – заупрямился Сеня, хотя Шмаков обращался не к нему, а к Осинскому, – пусть мужики тоже выпьют.
   – Решено, – решил Осинский. – Пока наверху, а там видно будет.
   – Татарчук, твою мать! – рявкнул Эдик. – Пошел на... Я за тебя жопу здесь рву! Я ребят поднял! А они тут водку жрут.
   – Понятно, – вновь сориентировался Осинский. – Мужики, идем вниз, к народу!
   Мы проследовали к лифту, размером с грузовик, загрузились, и он опустил нас прямо в просторное фойе, к парадным дверям особняка.
   Вид знаменитейшего олигарха настроил бригаду Эдика на миролюбивый лад. Камуфляжники загасили бычки и стали один за другим представляться, с военной отчетливостью. Впрочем, сообщали они одни лишь имена.
   – Лихо, орлы, действовали! Сразу видна подготовка, – аттестовал их работу Осинский.
   Было камуфляжников немного – пятеро, не считая Эдика, а чернокостюмников, с которыми они чуть не разобрались, – не меньше двадцати штук. Правда, не считая снайперов на крыше и деревьях, как это любезно поведал Осинский, обосновывая невозможность успешного штурма, – но те не стреляли.
   – Откуда же вы такие дерзкие выискались?
   Один из друзей Эдика поправил ремень на комбезе и хрипло произнес:
   – Ветераны подразделения «бета».
   – «Бета»? Погодите-ка, – припомнил Осинский, – «бета» – это спецотряд глубокого внедрения на пусковые установки ракет шахтного базирования вероятного противника?
   – А я о таком не слышал, – с быковатой простодушностью удивился Шмаков.
   – Ты, Толя, о многом не слышал, – по-барски небрежно обронил Осинский.
   Вне пределов янтариновой комнаты спонсоры комкона стали как-то ощутимо меняться. Осинский все больше становился Осинским, а Шмаков – Шмаковым.
   – Это единственное спецподразделение, которое не умеет освобождать и оборонять. Их натаскивают исключительно на захваты и штурмы.
   Я наконец удивился настолько, что обрел-таки дар речи:
   – Эдуард, откуда ты знаком с ними?
   – Как это откуда? Обижаешь, Викулыч. Служили.
   – А вот Сеня говорил... – Тут я немедленно получил от Сени в бок. Пьяный, зараза, а все сечет. Я так не умею. Зато умею долго не пьянеть, в смысле – не отключаться. У меня, без лишней скромности скажу, грандиозный автопилот.
   – Давайте, ребята, разомнемся чем бог послал, водочки выпьем. Как я понимаю, а я кое-что в жизни понимаю, – мы все здесь люди неслучайные. Пошли в беседку, – изменил направление беседы Осинский.
   Эдик подмигнул мне, точно так же, как ночью в ресторане, и я понял, что у него еще целая колода в рукаве. Улучив момент, он прошептал мне:
   – Ты не бойся, мы ж разведгруппа. Нам их снайперы до жопы. У самих в лесу снайперы...
   Похоже, Эдик по-прежнему не сомневался, что мы с Сеней в опасности, и, похоже, не доверял ни Осинскому, ни Шмакову, оно и понятно. Я, собственно, сейчас и сам не понимал – в плену мы или в качестве гостей? Пока сидели-закусывали, казалось, что я здесь сам себе хозяин: захотел – встал и ушел, захотел – спать лег. Отрезвил меня Эдик.
   Беседка скрывалась глубоко в парке и была размером со столовую на двадцать посадочных мест. Посредине стоял здоровенный круглый стол, его опоясывала цепочка кожаных кресел – это мне напомнило зал заседаний Совета Безопасности ООН. Рядом с беседкой имелся фонтан с бьющими в обнаженных мраморных нимф струями. В центре фонтана на пьедестале возвышалась скульптура: Осинский в шикарной бобровой шубе и шапке Мономаха, со скипетром и державой.
   Сеня неприлично вылупился на скульптурную композицию.
   Мы взошли в беседку, а друзья Эдика остались у ступеней, так и сказали, мол, мы лучше здесь подождем; отошли к фонтану, двое уселись на парапет, прочие зачем-то скрылись в кустах.
   Мы расселись за столом, – чем он был уставлен, я описывать уже не буду, утомительно, – и тема спецподразделения «бета» нашла свое продолжение. Продолжил ее Шмаков. Он икнул и в весьма развязной манере поинтересовался:
   – А на кой такая «бета» сдалась? Ядерную войну одна группа не порешает. Они берут шахту, а шахт там...
   Эдик, не обращая внимания на скоропостижного промышленника, хлебал себе сок да мечтательно поглядывал мимо Осинского, куда-то в сад.
   Осинский улыбнулся как-то по-змеиному:
   – Откуда тебе, Толя, знать государственные секреты? Группа захватывает объект. В группе обязательно два штатных программиста с полным программным обеспечением к их гребаной ракете: пароли, программы-взломщики, управляющие программы. Шустро перенацеливают ракету на какой-нибудь гребаный Нью-Йорк или там Вашингтон. И по прямому каналу связываются с президентом их гребаных штатов. Вот тебе, Толя, войне и весь конец. Структурно подчинялись ГРУ.
   – Что, их тоже сраные демократы похерили? – спросил Шмаков.
   – Хотели приятное сделать американским братьям. Разогнали и отрапортовали. А американские братья говорят – спасибо, конечно, но передайте нам всю документацию по этой группе для установления атмосферы полного доверия и открытости. Передали. Спасибо, говорят, и молчок. Через несколько лет от агентов узнаем: до наших демократов об этой группе американы ничего не слышали. А когда услышали, в Пентагоне, в кулуарах пошли разговоры: знай, что у русских такая беда припасена, – мы бы им никакой перестройки. А ну как в России путч по ходу дела, и кто-то отдаст приказ – «ракеты с боевого дежурства снять, вероятного противника успокоить, группу «бета» – задействовать». Конец западной демократии.
   Я с немалым интересом посмотрел на нашего Эдика-авантюриста, пытаясь разглядеть черты легендарного героя советского спецназа – куда там. Забаррикадировался Эдик – ни одной чертой не дрогнул. Сидит как ни в чем не бывало, мол, я тут человек посторонний, вы о своем, а я свое буду, вот хотя бы этот экологически безупречный сок. Глядя на эту бесчувственность, я не вытерпел: как же так, вы тут сидите, рассуждаете, когда вот он – живой, легендарный герой. Я спросил у Эдика, хотя, кажется, не о том, о чем надо было:
   – Эдик, а если бы американцы не поддались на ваш блеф?
   – Викулыч, ты когда-нибудь видел, чтобы я блефовал? – не моргнув, ответил Эдик, и все вопросы как-то сами собой отпали. Но, впрочем, не все.
   – Между прочим, Эдуард Самсонович, я иногда читаю фантастику. Не буду врать, далеко не все, времени не хватает, да и фантастика не мой жанр, – сменил тему Осинский. – А вот ваши вещи читал.
   Осинский сейчас смотрел прямо в глаза Эдику, как это он делал всякий раз, когда «вешал лапшу» журналистам по телевизору. Щеки его обвисли, выражение лица стало значительным, загадочным и весьма отталкивающим, как у настоящего телевизионного Осинского.
   – Я читал ваши повести «Сели – поехали» и эту, как ее, «Человек стреляет первым»...
   – Нет у меня такой вещи, – поправил его Эдик. – Есть повесть «Зачем стрелять в человека?», из самых ранних моих произведений. Я ее написал десятиклассником. И читать вы ее никак не могли. Она была опубликована в самодеятельном журнале лет шесть назад, ничтожным тиражом, на ротапринте, и с тех пор нигде больше не светилась. И слава богу. Фигурируют в ней фразы типа: «Зверское лицо космического бандита перекосила нечеловеческая гримаса... Безжалостные пришельцы навели на него устрашающего вида пищухи, и его верный эргострел сделался совершенно бесполезен»...
   Вот так-то. Вот тебе, Викула, и момент истины. Прокололся олигарх, с позором прокололся. И увиделась мне в тот же момент такая чудная картинка. Я позволю себе несколько отступить от канвы повествования и описать подробно.
   Маленький огонек плыл в ночном небе. Мерцающие звезды, льющие холодный свет, молодой месяц и тишина царили над землею. По темной лесной дороге почти бесшумно скользил длинный бронированный лимузин Осинского.
   Осинский, развалившись на заднем сиденье с лаптопом на коленях, запрашивает по спутниковому каналу всю возможную информацию о писателях-фантастах. Впрочем, углубляться в поступающие файлы у него нет ни времени, ни желания. Вот данные на Татарчука – ага, тщеславен, удачлив, быковат, любит деньги и славу, перед авторитетами трепещет, в личной жизни – скромен, с друзьями – любезен. Такого, решает Осинский, мы возьмем на трепет перед сильными мира сего, от одной близости со мной расколется. Так, Колокольников Викула Селянинович. Обижен, последние два года не публикуется, стеснен материально, в личной жизни – неразборчив, любит выпить лишнего. Ага, думает Осинский, этот может выкинуть коленце, этого надо брать на лесть и обещания издать; надо вызвать Долгорукого-Самошацкого. А Эдуард Самсонович Грязев интересует Осинского мало. Взгляд рассеянно скользит по выведенному на экране списку публикаций и рецензий. Вот, собственно, с каким багажом сведений о фантастике и едет на встречу Осинский.
   Где-то посреди леса командует водителю остановиться. Выходит из лимузина, направляется к ближайшим березам – отлить. А по небу все плывет давешний огонек.
   На этот плывущий огонек и смотрит Осинский, делая свое нехитрое дело. Шофер заливает в бак из канистры бензин.
   Осинский возвращается к машине, напоследок провожает взглядом огонек – тот уже уходит за горизонт, – полагая, что это пролетает искусственный спутник. Снова загружается на свое заднее сиденье и командует трогать.