Страница:
– Так, по-вашему, любовь, это…
– Никакой любви в природе нет, есть только голая правда полового размножения и примазавшаяся к ней культурная ложь. Но на наше с вами счастье существует еще и наслаждение, Песнь Песней чувств, и Книга Откровений тела. Я берусь раскрыть ее перед вами, и вы быстро забудете про «любовь», вернее, худосочную, обвешанную комплексами, мечту-пустышку. Вы же пришли сюда лечиться, не так ли, доктор?
Ароматы и тихая музыка усыпили мою волю. Представив холодный, промозглый вечер и собственное одиночество, я повалился на лежанку, уверяя себя, что я всего лишь беспристрастный исследователь преисподней. Абадор хлопнул в ладоши, как тогда, осенью, в зоопарке, видимо, это был интернациональный жест хозяина жизни. Из струй душистого пара материализовались две изжелта-смуглые девушки-азиатки, похожие, как близняшки. У них были хрупкие, покатые плечи, маленькие изящные груди и широкие, но не тяжелые бедра. Они сняли с меня халат, на плечи и спину пролилось теплое масло, и цепкие руки заскользили по следам моих страданий и бед. Они читали сквозь кожу, изгоняя саму память о боли, несчастьях, о голоде, холоде, лагерных побоях… Они разминали и одновременно ласкали мое тело от пальцев ног до темени. Они быстро нащупали растянутую мышцу и с нежным усердием принялись массировать и вправлять ее.
– Не смущайтесь. Истинное наслаждение лежит по ту сторону добра и зла. Оно там, где сметены все понятия о стыдливости и морали. Лично я делю удовольствия на два вида: те, которые можно достать за деньги, и те, которые нельзя достать даже за деньги. Эти девушки – рабыни, рабыни наслаждения, они колдуньи, влюбленные в ваше тело. Они слепы, но умеют видеть кончиками пальцев. Их лапки чувствуют каждую жилку, каждый бугорок, поэтому их прикосновения так нежны и сладострастны.
Влажные, невесомые тела льнули доверчиво и любовно, словно знали меня тысячу лет. Убедившись, что я покорен и расслаблен, девушки изменили тактику. Движения их стали вкрадчивыми и искушенными. Тонкие, сильные пальцы проникали до боли глубоко, и тут же, словно в испуге, успокаивали, утешали, гладили.
Я все еще пытался освободиться от сладкой пытки, но девушки поняли беспокойство клиента по-своему. Они вспорхнули, как птички, и под руки повели к бассейну, полному розовых лепестков. Они вились и терлись об меня, как весенние, напряженные рыбы трутся животами о камни, бодаются и ластятся в шальном, талом ручье. Упругие струи били со дна бассейна, подбрасывая наши тела. Этот каскад ощущений невозможно пережить на суше; откровенная, рискованная игра пальцев, губ и раскрытых бедер. Я отдался этому потоку, забылся, пока, почти бесчувственный, не оказался на краю бассейна.
Тело подло скулило, оно навсегда запомнило танец-полет и неутолимую боль желания. Я оттолкнул руки «рабынь» и вылез из бассейна.
Я дал себя усыпить и вывернуть исподом, я позволил запустить бесстыжие руки в тайники любви, и узкоглазые демоны еще раз обокрали мою загнанную в угол, изнасилованную душу. Мне хотелось одного: дать по роже своему благодетелю.
– Где хозяин?
Мулаты не понимали. Я развязно похлопал в ладоши. Они сообразили, согласно закивали курчавыми головами. Теплым полотенцем собрали испарину, высушили волосы, накинули на плечи льняную хламиду, обвязали поясом и вывели в низкую, едва приметную дверь. Я шел за ними босой, чувствуя ступнями теплые каменные плиты. Нервы звенели как сотни стеклянных колокольчиков, грозя расколоться вдребезги, а теплый полумрак дышал, как живой. Мои спутники уверенно вели меня по бесконечному тоннелю. Впереди шелестело гулкое эхо, словно мы были в сердце горы. Тихое, торжественное пение становилось все слышнее. Оно катилось навстречу, как морской гул. Мои провожатые растворились во мраке. Я неуверенно двигался на голоса и алые всполохи, прыгающие по стенам.
Сначала я увидел огонь. Потом множество людей в белых одеждах. Они стояли на коленях, разделенные извилистой огненной рекой: на полу горели сотни зажженных свеч. Пламя дрожало от людского дыхания. Нежное пение хора гасило возбуждение. Я огляделся: лица большинства женщин были красивы и свежи. Их волосы и обнаженные руки казались влажными. Мужчины, седые, сановитые, и молодые прыщавые юнцы, по всей видимости, недавно вышли из парной. Огненная река стремилась к возвышению, вроде уступчатой пирамиды. На ее вершине стоял жрец в плаще цвета запекшейся крови. Вскинув руки, он громко и властно заклинал на незнакомом языке. Капюшон плаща был низко надвинут. Слова звучно отдавались под сводами. Это была краткая молитва-призыв. Багровое одеяние внезапно распахнулось на груди, и по черной клубящейся шерсти я скорее угадал, чем узнал Абадора.
Напряженно вслушиваясь, я уловил сначала общий смысл слов, а потом стал понимать все. Так же без перевода понимал мою речь Оэлен, хотя сам он не мог говорить по-русски. Это был один из феноменов шаманского сознания.
– Приди, адская, земная и небесная Диана, Геката, трехликая богиня широких дорог, перекрестков! Ты, что скачешь по небу в повозке запряженной львами ночью с факелом в руке, враг дня! Друг и возлюбленная тьмы. Ты радуешься, когда суки воют и льется теплая кровь, ты бродишь среди призраков и могил, ты удовлетворяешь жажду крови, ты вызываешь страх в смертных душах людей… Демон Бомбо, Горго, Мормо, Геката, Диана в тысяче видов, брось свой милостивый взор на наше жертвоприношение…
Под звучные раскаты эха тело и мозг воспалялись жаждой, темным экстазом, ожиданием невероятной развязки этого напряжения. Голос Абадора гремел, и воздух подземелья наполнился трепетом и движением, словно сюда слетелись тучи невидимых существ. В глазах потемнело, я терял сознание. Тело стало тряпичным и безвольным, словно из него вынули кости. Оэлен говорил, что в этот миг духи-хранители навсегда покидают своего хозяина. Я предал своих хранителей, когда позволил прикасаться к себе смуглым сладострастным демонам, я предал их, когда слушал заклинания Абадора. Они в последний раз напоминали о себе, прежде чем уйти в скитания по Верхней Тундре.
Толпа мужчин и женщин, разделенная огненной рекой, дрогнула, зашевелилась и стремительно потекла, словно ее затягивало в воронку. Я смешался с потной, нетерпеливой толпой. Меня подталкивали и тащили в глубь зала. Впереди слышались крики восторга и глухой человеческий вой. Толпа вынесла меня к подножию высоких ступеней. Люди ползли по ступеням вверх, к вершине пирамиды.
Черная Диана, царица Ночи, ослепительная, сияющая, нагая, восседала на высоком троне. Ее лицо до половины было скрыто черной кошачьей маской. Пурпурный плащ сброшен к босым ногам, стоящим на леопардовой шкуре. Тело дрожало под тонкой золотой сеткой. Блеск золота передавал ее частое дыхание, волнение груди и нервную дрожь широко расставленных коленей.
Людское стадо ползло к ее трону, теснилось на ступенях, с тоскливым мычанием и рыком тыкалось в ее ладони, оступалось и скользило вниз, теряя одежду. Я карабкался по ступеням, лез напролом, чтобы попасть ей на глаза. Сквозь прорези в маске блеснули зрачки – она узнала меня! Жгучая родинка на груди вздрогнула.
Это была она, Денис… Пошатываясь, я поднялся на верхний уступ. Она протянула мне хлеб, смоченный в вине. Я сжал в кулаке эту дьявольскую «гостию», всматриваясь в ее глаза за прорезями маски, но через миг меня оттолкнули и скинули со ступеней. Последним принял хлеб из ее рук Абадор. Повернувшись к толпе спиной, он скинул плащ и прокричал что-то, похожее на короткую команду. Плащи и туники упали на пол, толпа рассыпалась по залу. Мужчины, женщины, юные, почти дети, и сморщенные старики, похожие на колдунов, перемешались и падали вповалку, по-рыбьи хватая воздух ртами. И словно подавая знак началу оргии, ведьма легла на возвышение, напоминающее алтарь, и над ее простертым телом Абадор выводил черной свечой огненные знаки. Я бросился к трону.
У самого трона меня сбили с ног, но я вновь поднялся, пытаясь проложить себе дорогу к ней. Зачем она здесь? Он вновь опоил ее и затащил сюда для отправления мерзкой похоти. Я был по ту сторону добра и зла. Но это была территория Зверя. Я видел все в отвратительных, ярких, абсолютно реальных красках. Над божественным телом возилось, повизгивало, возбужденно чавкало, хлюпало и постанывало стадо свиней. Маска сползла с ее лица, и она смотрела мне в глаза, зрачки в зрачки, и в алой тьме светилась ее насмешливо-равнодушная улыбка. Кто она? Астарта? Цирцея, обратившая добропорядочных седовласых джентльменов и достойных матерей семейств в визжащих свиней?
Она принимала мужчин, толпящихся у трона, с царственным равнодушием. Это было подлинное исчадие ада: бесстыдно-холодное и губительно прекрасное. Она была создана, чтобы отравить изнутри всякого, кто взглянет или прикоснется к ней, убить сокровенное, околдовать собой, связать круговой порукой, подчинить и унизить. Теперь я понимаю: у этой оргии была более страшная цель: напитать кровью забытые мистерии, вызвать к жизни Темную Диану и ее древних чудовищ. Они тысячелетиями спят в глубоких подземельях, в пещерах плоти, пока не почуют запах жертвенной крови. Это черные псы Гекаты, с глазами, налитыми кровью. Они разорвут в клочья всякого, кто хотя бы издали покусится на богиню. Они растерзали охотника Октеона, Человека-Оленя. Всего лишь раз он взглянул на обнаженную богиню и был разорван заживо.
Когда я только начал изучать древние тексты, мифы и секретные науки, похороненные временем, я и представить не мог, куда заведет меня этот путь. Тайной пружиной моего настойчивого интереса было вполне человеческое желание получить знания и власть над материей, не вылезая за двери своей лаборатории. Но за каждый пройденный шаг я платил истощением души. Я убывал с каждым днем, как лунный серп на пути к Черной Луне. Я слишком много получил даром. Пришла пора платить по счетам, и на этом сатанинском шабаше от меня требовали заложить душу.
Я рванулся, чтобы убить ее, но свирепая, распаленная очередь у подножия пирамиды не пускала меня. Кто-то решительно вцепился в мое запястье. Я вырвался, развернулся, готовый ударить: на меня печально смотрел Котобрысов.
– Скорей уходите отсюда, если не хотите погибнуть.
Толстяк оттащил меня в угол потемнее, по-отечески расправил складки хитона. Сам он был в обычном спортивном костюме и кроссовках и пахло от него общественным нужником, жизнью и ее маленькими слабостями.
– Пойдемте, я покажу вам, как сбежать отсюда. Я надеюсь, вы не замерзнете босиком – на улице три градуса тепла.
Он потащил меня по подземелью, но не туда, где мое тело обвивали раскосые гурии, а в глубь горы.
Шатаясь, как пьяный, я опустился на ледяную землю. Здесь уже было по-зимнему холодно. Котобрысов не торопил меня. Я сидел скорчившись, сжав руками голову.
Что это было? Полная безнаказанность сна? Воспаленный бред? Как мужчина я был неравнодушен к Дионе, и этим немедленно воспользовались демоны Нижней Тундры?
Я судорожно разжал ладонь, отодрал от кожи серый от пота комок. Это был сплющенный кусок пресного хлеба, сатанинской «гостии».
– Что это, Гервасий?
– Это пресный хлеб и виноградный сок. Все вместе символизирует смерть, разложение.
– Черная месса?
– Нет, не совсем… Черную мессу служит священник, рукоположенный по всем правилам. То, что вы видели, это, скорее, культ Черной Дианы, или «низведение Луны» в адском храме грешников. Этот культ древен, как древен человеческий род, и его следы отдают медью бронзового века… Храм Дианы в Эфесе считался седьмым чудом света. Его строили безжалостные и воинственные амазонки. Храм имел форму улья. Почему? Не смогу вам объяснить, но я читал, что его архитектура отражала устройство Вселенной. В статую его властительницы, Черной Дианы, был вправлен магический изумруд. Ведьмы Фессалии поклонялись ей до третьего века нашей эры. После того, как благочестивый император Феодосий стер храм с лица земли, как место бесовских игрищ, культ стал тайным…
Диана, дочь Зевса и Латоны, сестра Аполлона, была изгнана из солнечного пантеона, но осталась властительницей ночи. Ее черные псы, олени и лошади, львы и голуби, ее свита из амазонок стали образами Дикой охоты, а их факелы – огнями ведьмовских шабашей. Главные мистерии человечества не умирают никогда.
Скрипучий голос Котобрысова понемногу возвращал меня к действительности:
– Заметьте: пророчества идут по следам мифов и погоняют историю. Известно, что некое дитя, именуемое Антихристом, будет зачато в беснованиях и противоестественном соитии. Матерью его будет блудница, одетая в пурпур, как земная царица.
– Кажется, я начинаю понимать… Дословное исполнение пророчеств в конце времен, поставленное гениальным режиссером по древнему сценарию… Если пророчество существует, бередит умы и является знаком времени, остается лишь исполнить его. Управлять историей и человечеством можно не только огнем и мечом, но и через явные и мнимые пророчества. Получается немного дольше, зато без спешки и наверняка!
Теперь мы почти бежали, чтобы согреться. Котобрысов задыхался, но продолжал рассказывать.
– Этот шабаш имеет и другую цель. Хотите знать, какую? Люди, которых вы наблюдали этой ночью в столь откровенном и неприглядном виде, днем гораздо более импозантны. Это политическая элита – финансисты, биржевики, олигархи, служители Фемиды. Все, кого удалось заманить в этот подвал на тухлятинку, теперь повязаны круговой порукой, а вожжи крепко сжимает Абадор. Он регулярно устраивает подобные «вечеринки» по всему земному шару. За большие деньги нанимает красивых статистов разных цветов кожи и всех возможных отклонений, иногда даже привозит специальных животных. На его сборищах удовлетворяется самая изощренная похоть и любые безумные желания. Больше всего на свете эти людишки боятся разоблачения.
– А вы-то как там очутились?
– Я видел, как вы отправились на ночь глядя с нашим уважаемым управляющим. Его планы мне хорошо известны. А вы… У вас особая миссия и судьба, простите, я тоже немного пророк… Вот по этому туннелю еще метров сто… Дальше вы пойдете один, а то я совсем запыхался. Однако негоже разгуливать по Куршавелю в халате на голое тело, вот, накиньте мою куртку…
Туннель заканчивался гнилым сараем на дальней окраине городка. Под босыми пятками хлюпала оттаявшая грязь.
Хоронясь вдоль стен, я пробирался к отелю. На мое счастье улицы были безлюдны. Опустошенный и разбитый, я вряд ли смог бы притвориться невидимым. Для этого упражнения необходима сосредоточенность и ясно осознаваемая цель. Для меня же вопрос о цели моего дальнейшего существования был самым трудным и неразрешимым. Все деньги и липовые документы, выправленные для меня Абадором, остались в мраморном предбаннике, но меня это не огорчило. Рвать так рвать! Я оделся в свитер, подаренный Лягой перед «командировкой» в Бережки, и старые джинсы, подхватил саквояж. В нем хранилось все, с чем я покинул тундру, плюс докторский арсенал. Напоследок, почти машинально, я включил компьютер. Сообщение от Ляги было довольно путаным и сбивчивым. Оно касалось Абадора. Я все же заставил себя дочитать его до конца.
«… Интерпол сообщает, что некто Лев Баррон, он же Леон Магнус, он же Лео Манго разыскивается спецслужбами Гватемалы, Швеции и Франции за связи с концерном „Линдас“. Это подпольный медицинский центр клонирования. Месторасположение его засекречено. Для этой кампании Лев Магнус, он же Баррон, поставлял „живой товар“ из Гватемалы, Гонконга, Ирака, не исключено, что и из России…»
На этом сообщение обрывалось. Я схватил сумку и вышел из номера.
У двери Денис я невольно замедлил шаги. Из ее номера доносилось бормотание, урчание и всхлипы. Я подергал ручку. Дверь была заперта изнутри.
– Кто там? – боязливым шепотом спросил детский, охрипший от слез голос.
– Открой дверь, малыш.
Дверь приоткрылась. В щель одним заплаканным глазом глядела Лера. Я вошел в темную комнату. Жалюзи на окнах были опущены.
– Малыш, что ты делаешь в комнате мамы?
– Плачу…
Лера упала ничком на кровать и зарыдала. Я погладил ее по волосам:
– А почему ты плачешь?
– Маму украли… Гервасий куда-то смылся… Он предатель…
– Как украли?
– Я слышала, как она крикнула, прибежала, а ее уже нет….
Она подманила меня к окну, отогнула полоску жалюзи, в тюрьме такое устройство звалось «бонзайкой», и показала на внутренний дворик гостиницы. Во дворе, кроме нескольких легковых машин, стоял один грузовой фургон. Сверху было видно, что в крышу его вделано прозрачное прямоугольное окошко – люк.
– Вон в том фургоне стоит черный гроб. Помнишь, я говорила, а ты не верил. Ее посадили туда. Но она уже не кричала, она глаза закрыла и шла молча.
– Ничего не бойся, Лера. Это будет игра в шпионов. Мы придумаем пароли, научимся маскироваться. Ну, дай лапку, договорились? Я сейчас потихоньку пойду к машине и посмотрю, что там такое прячется. Но если я услышу, что ты плачешь, то заплачу сам.
– Дяди не плачут, – баском сказала Лера, – они только ругаются…
– Вот видишь, какая ты умная, какая ты взрослая, – приговаривал я, поглаживая ее гладкие волосы, и, с силой надавив на темя, как учил Оэлен, заставил уснуть.
Небрежно бросив ключ портье, я вышел из гостиницы. Он что-то спросил меня по-французски, почему среди ночи я гуляю один.
Очутившись позади гостиницы, я закинул саквояж и забрался на крышу фургона. Сквозь прозрачный люк его темные недра просматривались с трудом. Внутри действительно стояло что-то громоздкое, обтекаемое, похожее на саркофаг из черного камня, который я видел в подвале. У меня было два пути: спилить замок, но с моими инструментами работы хватит до утра, или выдавить стеклянный люк и перебудить постояльцев Рюша. К тому же, если двор просматривается камерами наружного наблюдения, то через минуту-другую сюда нагрянет охрана. Оставалось молиться «русскому богу». Есть старинный воровской способ взлома окон и витрин. Он назывался «взять на пластырь». В моем саквояже оказалась липкая лента, и крест-накрест перечертив стекло лейкопластырем, я бесшумно выдавил его и удалил из алюминиевых пазов. Получившийся лаз был немного узок, но протиснуться можно. Я спрыгнул прямо на крышку гроба. Когда глаза привыкли к темноте, в слабом неоновом свете, сочащемся с потолка, я разглядел несколько канистр с бензином, выстроившихся вдоль стен. Я поднял с пола обрывок ткани. Это был атласный лоскут, пахнущий жасмином и духами Денис. Упершись ногами в стену фургона, я спиной налег на крышку саркофага. Крышка оказалась притерта. Я подлез под нее и все же ухитрился приподнять и сдвинуть гранитную глыбу. Внутри лежало тело. Диона! Я вытянул ее из гроба, похлопал по щекам. Жива! Еще немного и было бы поздно.
Я прослушал едва ощутимое сердцебиение, оно было болезненно-замедленным, глухим, как после укола снотворного. Тело ее было едва прикрыто легким розовым одеянием, похожим на длинный пеньюар. Стыдясь самого себя, я отогнул кружево, чтобы удостовериться, на месте ли родинка. На ее голубовато-млечной коже тлела черная точка.
Я натянул на Диону свой мешковатый свитер, сделал укол, стимулирующий сердце, и замер. Снаружи поскрипывал гравий под быстрыми, легкими шагами. Пришедший проверил висячий замок позади фургона, уверенно открыл кабину и завел мотор. Диона застонала, приходя в сознание.
Машина медленно выехала со двора гостиницы, насквозь прошла ночной городок и, покачивая бортами, часто поворачивая, пошла по горной дороге вниз. На одном из поворотов Диона тяжело задышала и очнулась.
– Диона, это я, Демид…
Она отдышалась, слепо провела рукой по моему лицу.
– Керлехин… Они хотят сбросить машину с откоса и сжечь. Я слышала, как они говорили.
– Надо прыгать, Диона, иначе смерть. В случае аварии эта домовина размажет нас, как тараканов.
Она была еще очень слаба, но цеплялась за края с ловкостью белки. Я подсадил ее, помог подтянуться и с силой протолкнул в отверстие люка. Подпихивая ее под задок, обтянутый кружевным бельем, я едва не сгорел от прилива давно забытого мальчишеского трепета. Но она держала себя с королевским достоинством.
Ее нарочито женственный наряд был мало приспособлен для гимнастических упражнений и отчаянно развевался на ледяном ветру. Машина ползла по пустынному шоссе. Уже светало. Справа темнели поросшие густым кустарником склоны гор. Мы были намного ниже Куршавеля. Здесь уже не было снега.
– Диона, прыгайте, прыгайте что есть силы назад на дорогу. Так меньше скорость падения. Не бойтесь ни одной минуты, царица, я прыгну за вами!
Но тот, кто сидел за рулем, словно услышал мои слова, он резко прибавил газ, и машина с места набрала скорость и понеслась под гору.
Прыгнув на шоссе, она разобьется… Первый поворот – и нас снесет с крыши. Израненная, с переломанными руками и ногами, она попадет в больницу, где ее отыщут и убьют.
– Назад в машину!!!
Я помог ей вновь залезть в фургон. Нет, и она была Дианой, но светлой. От богини Охотницы ей достались ловкость и бесстрашие.
– Станьте в угол, там меньше шансов, что вас раздавит гроб.
Выбравшись через люк, цепляясь за малейшие навески кузова, я залез на кабину, и, свесившись, заглянул внутрь. Волосы мои рассыпались и прилипли к стеклу, меня перекосило от неожиданности. За рулем сидела Лина. Нет, это была Полина, без пышного парика и черных очков. Полина, моя носатая, прыщавая лаборантка. Она встала на моем пути, едва передо мной забрезжил призрак великих открытий и истинной любви. Она не была демоном, она была всего лишь женщиной. Рот ее раскрылся, глаза расширились от ужаса. От испуга она что есть силы надавила на тормоза, и машина метнулась, потеряв управление, слетела с дороги и, подпрыгивая на каменистых глыбах, осыпая крупные валуны и булыжники, понеслась под откос.
Меня снесло с кабины вперед, под капот машины, шмякнуло о землю, но вскользь. Чудом выкатившись из-под колес, я вскочил и вприпрыжку понесся за машиной.
Фургон остановился внизу, на краю пустынной лесной долины. Я подбежал к машине. Лицо Лины было разбито о руль, она была без сознания. Я распахнул кабину, и она вывалилась из машины вместе с сиденьем. Сиденье оказалось оторвано, словно она пыталась катапультироваться во время падения. На поясе ее, под спортивной курткой, я нащупал пистолет. Я вынул его из кобуры и на всякий случай связал стерву остатками портупеи, потом нашел ключи от кузова и отпер фургон. Гроб развернулся и уперся в кабину, зажав Диону в углу.
– Диона… – Во время падения она все же ударилась и была завалена канистрами. По полу растекался бензин. Лицо ее было зеленовато-бледным, на скуле наливалась кровью ссадина. Она слабо улыбнулась, пытаясь отстранить мои руки, когда я ощупывал ее голову, ключицы и плечи. Я вынес ее на воздух и уложил за фургоном на самодельную лежанку из саквояжа и отлетевшего сиденья, потом, пошатываясь, двинулся к лежащей навзничь Лине. Лина шевельнулась, застонала, приоткрыла глаза. Но силы уже возвращались к ней, почувствовав, что связана, она заерзала всем телом, пытаясь вырвать кисти рук из ременной петли.
– Ты убила Наю, ты засадила меня за решетку, ты выдала меня Абадору в первую же ночь?
Синева залила изнутри ее лицо, оно омертвело и лишь в раскрывшихся зрачках металась безумная животная жажда жизни.
– Говори!
– Что говорить? – прошептала она синими губами.
– За что ты убила Ее?
– …Только не стреляй… Не убьешь?
– Говори… тварь.
– Я любила… Я! А не она… Я хотела тебя! Сначала мне поручили просто приглядывать за тобой. Но я не смогла… Твой приятель, этот импотент, жирный бурдюк, набитый спесью, как я ненавидела его… Умоляю, любимый, развяжи…
Ее губы отвердели и налились. Она похотливо скалилась, уверенная в победе. Она выматывала меня, как в бойцовском поединке. И я дрогнул, отступил, слишком хорошо зная, что такое любить.
– Врешь, постельная разведка, шлюхи не могут любить. Если хочешь жить, говори все.
– Ведь ты не будешь стрелять?! Ты не убьешь? – Тяжело дыша, она пыталась выторговать жизнь на остатки своих грязных секретов, и стон ее звучал как приказ.
– Говори все, – прохрипел я.
– Я не хотела ее убивать. Я дождалась, пока ты уйдешь… Хотела сказать ей, чтобы она не смела… Она сама упала… Был сильный дождь… скользко…
– Это не все. Говори, или я тебя пристрелю. Она не могла умереть от падения. Что ты сделала с ней?
– Я испугалась… Камень… Я ударила ее в висок…
Я схватил Лину за шею и дико затряс.
– Это не все… Дальше…
– Я раздела ее… – Лицо Лины сломалось от мучительной гримасы.
– Что ты еще сделала?
– Ничего…
– Врешь, – я передернул затвор пистолета.
Очнувшись от этого звука, Лина заговорила торопливо, давясь словами:
– У нее был зонтик… Я ничего не помню…
– Говори, или я стреляю!
– Никакой любви в природе нет, есть только голая правда полового размножения и примазавшаяся к ней культурная ложь. Но на наше с вами счастье существует еще и наслаждение, Песнь Песней чувств, и Книга Откровений тела. Я берусь раскрыть ее перед вами, и вы быстро забудете про «любовь», вернее, худосочную, обвешанную комплексами, мечту-пустышку. Вы же пришли сюда лечиться, не так ли, доктор?
Ароматы и тихая музыка усыпили мою волю. Представив холодный, промозглый вечер и собственное одиночество, я повалился на лежанку, уверяя себя, что я всего лишь беспристрастный исследователь преисподней. Абадор хлопнул в ладоши, как тогда, осенью, в зоопарке, видимо, это был интернациональный жест хозяина жизни. Из струй душистого пара материализовались две изжелта-смуглые девушки-азиатки, похожие, как близняшки. У них были хрупкие, покатые плечи, маленькие изящные груди и широкие, но не тяжелые бедра. Они сняли с меня халат, на плечи и спину пролилось теплое масло, и цепкие руки заскользили по следам моих страданий и бед. Они читали сквозь кожу, изгоняя саму память о боли, несчастьях, о голоде, холоде, лагерных побоях… Они разминали и одновременно ласкали мое тело от пальцев ног до темени. Они быстро нащупали растянутую мышцу и с нежным усердием принялись массировать и вправлять ее.
– Не смущайтесь. Истинное наслаждение лежит по ту сторону добра и зла. Оно там, где сметены все понятия о стыдливости и морали. Лично я делю удовольствия на два вида: те, которые можно достать за деньги, и те, которые нельзя достать даже за деньги. Эти девушки – рабыни, рабыни наслаждения, они колдуньи, влюбленные в ваше тело. Они слепы, но умеют видеть кончиками пальцев. Их лапки чувствуют каждую жилку, каждый бугорок, поэтому их прикосновения так нежны и сладострастны.
Влажные, невесомые тела льнули доверчиво и любовно, словно знали меня тысячу лет. Убедившись, что я покорен и расслаблен, девушки изменили тактику. Движения их стали вкрадчивыми и искушенными. Тонкие, сильные пальцы проникали до боли глубоко, и тут же, словно в испуге, успокаивали, утешали, гладили.
Я все еще пытался освободиться от сладкой пытки, но девушки поняли беспокойство клиента по-своему. Они вспорхнули, как птички, и под руки повели к бассейну, полному розовых лепестков. Они вились и терлись об меня, как весенние, напряженные рыбы трутся животами о камни, бодаются и ластятся в шальном, талом ручье. Упругие струи били со дна бассейна, подбрасывая наши тела. Этот каскад ощущений невозможно пережить на суше; откровенная, рискованная игра пальцев, губ и раскрытых бедер. Я отдался этому потоку, забылся, пока, почти бесчувственный, не оказался на краю бассейна.
Тело подло скулило, оно навсегда запомнило танец-полет и неутолимую боль желания. Я оттолкнул руки «рабынь» и вылез из бассейна.
Я дал себя усыпить и вывернуть исподом, я позволил запустить бесстыжие руки в тайники любви, и узкоглазые демоны еще раз обокрали мою загнанную в угол, изнасилованную душу. Мне хотелось одного: дать по роже своему благодетелю.
– Где хозяин?
Мулаты не понимали. Я развязно похлопал в ладоши. Они сообразили, согласно закивали курчавыми головами. Теплым полотенцем собрали испарину, высушили волосы, накинули на плечи льняную хламиду, обвязали поясом и вывели в низкую, едва приметную дверь. Я шел за ними босой, чувствуя ступнями теплые каменные плиты. Нервы звенели как сотни стеклянных колокольчиков, грозя расколоться вдребезги, а теплый полумрак дышал, как живой. Мои спутники уверенно вели меня по бесконечному тоннелю. Впереди шелестело гулкое эхо, словно мы были в сердце горы. Тихое, торжественное пение становилось все слышнее. Оно катилось навстречу, как морской гул. Мои провожатые растворились во мраке. Я неуверенно двигался на голоса и алые всполохи, прыгающие по стенам.
Сначала я увидел огонь. Потом множество людей в белых одеждах. Они стояли на коленях, разделенные извилистой огненной рекой: на полу горели сотни зажженных свеч. Пламя дрожало от людского дыхания. Нежное пение хора гасило возбуждение. Я огляделся: лица большинства женщин были красивы и свежи. Их волосы и обнаженные руки казались влажными. Мужчины, седые, сановитые, и молодые прыщавые юнцы, по всей видимости, недавно вышли из парной. Огненная река стремилась к возвышению, вроде уступчатой пирамиды. На ее вершине стоял жрец в плаще цвета запекшейся крови. Вскинув руки, он громко и властно заклинал на незнакомом языке. Капюшон плаща был низко надвинут. Слова звучно отдавались под сводами. Это была краткая молитва-призыв. Багровое одеяние внезапно распахнулось на груди, и по черной клубящейся шерсти я скорее угадал, чем узнал Абадора.
Напряженно вслушиваясь, я уловил сначала общий смысл слов, а потом стал понимать все. Так же без перевода понимал мою речь Оэлен, хотя сам он не мог говорить по-русски. Это был один из феноменов шаманского сознания.
– Приди, адская, земная и небесная Диана, Геката, трехликая богиня широких дорог, перекрестков! Ты, что скачешь по небу в повозке запряженной львами ночью с факелом в руке, враг дня! Друг и возлюбленная тьмы. Ты радуешься, когда суки воют и льется теплая кровь, ты бродишь среди призраков и могил, ты удовлетворяешь жажду крови, ты вызываешь страх в смертных душах людей… Демон Бомбо, Горго, Мормо, Геката, Диана в тысяче видов, брось свой милостивый взор на наше жертвоприношение…
Под звучные раскаты эха тело и мозг воспалялись жаждой, темным экстазом, ожиданием невероятной развязки этого напряжения. Голос Абадора гремел, и воздух подземелья наполнился трепетом и движением, словно сюда слетелись тучи невидимых существ. В глазах потемнело, я терял сознание. Тело стало тряпичным и безвольным, словно из него вынули кости. Оэлен говорил, что в этот миг духи-хранители навсегда покидают своего хозяина. Я предал своих хранителей, когда позволил прикасаться к себе смуглым сладострастным демонам, я предал их, когда слушал заклинания Абадора. Они в последний раз напоминали о себе, прежде чем уйти в скитания по Верхней Тундре.
Толпа мужчин и женщин, разделенная огненной рекой, дрогнула, зашевелилась и стремительно потекла, словно ее затягивало в воронку. Я смешался с потной, нетерпеливой толпой. Меня подталкивали и тащили в глубь зала. Впереди слышались крики восторга и глухой человеческий вой. Толпа вынесла меня к подножию высоких ступеней. Люди ползли по ступеням вверх, к вершине пирамиды.
Черная Диана, царица Ночи, ослепительная, сияющая, нагая, восседала на высоком троне. Ее лицо до половины было скрыто черной кошачьей маской. Пурпурный плащ сброшен к босым ногам, стоящим на леопардовой шкуре. Тело дрожало под тонкой золотой сеткой. Блеск золота передавал ее частое дыхание, волнение груди и нервную дрожь широко расставленных коленей.
Людское стадо ползло к ее трону, теснилось на ступенях, с тоскливым мычанием и рыком тыкалось в ее ладони, оступалось и скользило вниз, теряя одежду. Я карабкался по ступеням, лез напролом, чтобы попасть ей на глаза. Сквозь прорези в маске блеснули зрачки – она узнала меня! Жгучая родинка на груди вздрогнула.
Это была она, Денис… Пошатываясь, я поднялся на верхний уступ. Она протянула мне хлеб, смоченный в вине. Я сжал в кулаке эту дьявольскую «гостию», всматриваясь в ее глаза за прорезями маски, но через миг меня оттолкнули и скинули со ступеней. Последним принял хлеб из ее рук Абадор. Повернувшись к толпе спиной, он скинул плащ и прокричал что-то, похожее на короткую команду. Плащи и туники упали на пол, толпа рассыпалась по залу. Мужчины, женщины, юные, почти дети, и сморщенные старики, похожие на колдунов, перемешались и падали вповалку, по-рыбьи хватая воздух ртами. И словно подавая знак началу оргии, ведьма легла на возвышение, напоминающее алтарь, и над ее простертым телом Абадор выводил черной свечой огненные знаки. Я бросился к трону.
У самого трона меня сбили с ног, но я вновь поднялся, пытаясь проложить себе дорогу к ней. Зачем она здесь? Он вновь опоил ее и затащил сюда для отправления мерзкой похоти. Я был по ту сторону добра и зла. Но это была территория Зверя. Я видел все в отвратительных, ярких, абсолютно реальных красках. Над божественным телом возилось, повизгивало, возбужденно чавкало, хлюпало и постанывало стадо свиней. Маска сползла с ее лица, и она смотрела мне в глаза, зрачки в зрачки, и в алой тьме светилась ее насмешливо-равнодушная улыбка. Кто она? Астарта? Цирцея, обратившая добропорядочных седовласых джентльменов и достойных матерей семейств в визжащих свиней?
Она принимала мужчин, толпящихся у трона, с царственным равнодушием. Это было подлинное исчадие ада: бесстыдно-холодное и губительно прекрасное. Она была создана, чтобы отравить изнутри всякого, кто взглянет или прикоснется к ней, убить сокровенное, околдовать собой, связать круговой порукой, подчинить и унизить. Теперь я понимаю: у этой оргии была более страшная цель: напитать кровью забытые мистерии, вызвать к жизни Темную Диану и ее древних чудовищ. Они тысячелетиями спят в глубоких подземельях, в пещерах плоти, пока не почуют запах жертвенной крови. Это черные псы Гекаты, с глазами, налитыми кровью. Они разорвут в клочья всякого, кто хотя бы издали покусится на богиню. Они растерзали охотника Октеона, Человека-Оленя. Всего лишь раз он взглянул на обнаженную богиню и был разорван заживо.
Когда я только начал изучать древние тексты, мифы и секретные науки, похороненные временем, я и представить не мог, куда заведет меня этот путь. Тайной пружиной моего настойчивого интереса было вполне человеческое желание получить знания и власть над материей, не вылезая за двери своей лаборатории. Но за каждый пройденный шаг я платил истощением души. Я убывал с каждым днем, как лунный серп на пути к Черной Луне. Я слишком много получил даром. Пришла пора платить по счетам, и на этом сатанинском шабаше от меня требовали заложить душу.
Я рванулся, чтобы убить ее, но свирепая, распаленная очередь у подножия пирамиды не пускала меня. Кто-то решительно вцепился в мое запястье. Я вырвался, развернулся, готовый ударить: на меня печально смотрел Котобрысов.
– Скорей уходите отсюда, если не хотите погибнуть.
Толстяк оттащил меня в угол потемнее, по-отечески расправил складки хитона. Сам он был в обычном спортивном костюме и кроссовках и пахло от него общественным нужником, жизнью и ее маленькими слабостями.
– Пойдемте, я покажу вам, как сбежать отсюда. Я надеюсь, вы не замерзнете босиком – на улице три градуса тепла.
Он потащил меня по подземелью, но не туда, где мое тело обвивали раскосые гурии, а в глубь горы.
Шатаясь, как пьяный, я опустился на ледяную землю. Здесь уже было по-зимнему холодно. Котобрысов не торопил меня. Я сидел скорчившись, сжав руками голову.
Что это было? Полная безнаказанность сна? Воспаленный бред? Как мужчина я был неравнодушен к Дионе, и этим немедленно воспользовались демоны Нижней Тундры?
Я судорожно разжал ладонь, отодрал от кожи серый от пота комок. Это был сплющенный кусок пресного хлеба, сатанинской «гостии».
– Что это, Гервасий?
– Это пресный хлеб и виноградный сок. Все вместе символизирует смерть, разложение.
– Черная месса?
– Нет, не совсем… Черную мессу служит священник, рукоположенный по всем правилам. То, что вы видели, это, скорее, культ Черной Дианы, или «низведение Луны» в адском храме грешников. Этот культ древен, как древен человеческий род, и его следы отдают медью бронзового века… Храм Дианы в Эфесе считался седьмым чудом света. Его строили безжалостные и воинственные амазонки. Храм имел форму улья. Почему? Не смогу вам объяснить, но я читал, что его архитектура отражала устройство Вселенной. В статую его властительницы, Черной Дианы, был вправлен магический изумруд. Ведьмы Фессалии поклонялись ей до третьего века нашей эры. После того, как благочестивый император Феодосий стер храм с лица земли, как место бесовских игрищ, культ стал тайным…
Диана, дочь Зевса и Латоны, сестра Аполлона, была изгнана из солнечного пантеона, но осталась властительницей ночи. Ее черные псы, олени и лошади, львы и голуби, ее свита из амазонок стали образами Дикой охоты, а их факелы – огнями ведьмовских шабашей. Главные мистерии человечества не умирают никогда.
Скрипучий голос Котобрысова понемногу возвращал меня к действительности:
– Заметьте: пророчества идут по следам мифов и погоняют историю. Известно, что некое дитя, именуемое Антихристом, будет зачато в беснованиях и противоестественном соитии. Матерью его будет блудница, одетая в пурпур, как земная царица.
– Кажется, я начинаю понимать… Дословное исполнение пророчеств в конце времен, поставленное гениальным режиссером по древнему сценарию… Если пророчество существует, бередит умы и является знаком времени, остается лишь исполнить его. Управлять историей и человечеством можно не только огнем и мечом, но и через явные и мнимые пророчества. Получается немного дольше, зато без спешки и наверняка!
Теперь мы почти бежали, чтобы согреться. Котобрысов задыхался, но продолжал рассказывать.
– Этот шабаш имеет и другую цель. Хотите знать, какую? Люди, которых вы наблюдали этой ночью в столь откровенном и неприглядном виде, днем гораздо более импозантны. Это политическая элита – финансисты, биржевики, олигархи, служители Фемиды. Все, кого удалось заманить в этот подвал на тухлятинку, теперь повязаны круговой порукой, а вожжи крепко сжимает Абадор. Он регулярно устраивает подобные «вечеринки» по всему земному шару. За большие деньги нанимает красивых статистов разных цветов кожи и всех возможных отклонений, иногда даже привозит специальных животных. На его сборищах удовлетворяется самая изощренная похоть и любые безумные желания. Больше всего на свете эти людишки боятся разоблачения.
– А вы-то как там очутились?
– Я видел, как вы отправились на ночь глядя с нашим уважаемым управляющим. Его планы мне хорошо известны. А вы… У вас особая миссия и судьба, простите, я тоже немного пророк… Вот по этому туннелю еще метров сто… Дальше вы пойдете один, а то я совсем запыхался. Однако негоже разгуливать по Куршавелю в халате на голое тело, вот, накиньте мою куртку…
Туннель заканчивался гнилым сараем на дальней окраине городка. Под босыми пятками хлюпала оттаявшая грязь.
Хоронясь вдоль стен, я пробирался к отелю. На мое счастье улицы были безлюдны. Опустошенный и разбитый, я вряд ли смог бы притвориться невидимым. Для этого упражнения необходима сосредоточенность и ясно осознаваемая цель. Для меня же вопрос о цели моего дальнейшего существования был самым трудным и неразрешимым. Все деньги и липовые документы, выправленные для меня Абадором, остались в мраморном предбаннике, но меня это не огорчило. Рвать так рвать! Я оделся в свитер, подаренный Лягой перед «командировкой» в Бережки, и старые джинсы, подхватил саквояж. В нем хранилось все, с чем я покинул тундру, плюс докторский арсенал. Напоследок, почти машинально, я включил компьютер. Сообщение от Ляги было довольно путаным и сбивчивым. Оно касалось Абадора. Я все же заставил себя дочитать его до конца.
«… Интерпол сообщает, что некто Лев Баррон, он же Леон Магнус, он же Лео Манго разыскивается спецслужбами Гватемалы, Швеции и Франции за связи с концерном „Линдас“. Это подпольный медицинский центр клонирования. Месторасположение его засекречено. Для этой кампании Лев Магнус, он же Баррон, поставлял „живой товар“ из Гватемалы, Гонконга, Ирака, не исключено, что и из России…»
На этом сообщение обрывалось. Я схватил сумку и вышел из номера.
У двери Денис я невольно замедлил шаги. Из ее номера доносилось бормотание, урчание и всхлипы. Я подергал ручку. Дверь была заперта изнутри.
– Кто там? – боязливым шепотом спросил детский, охрипший от слез голос.
– Открой дверь, малыш.
Дверь приоткрылась. В щель одним заплаканным глазом глядела Лера. Я вошел в темную комнату. Жалюзи на окнах были опущены.
– Малыш, что ты делаешь в комнате мамы?
– Плачу…
Лера упала ничком на кровать и зарыдала. Я погладил ее по волосам:
– А почему ты плачешь?
– Маму украли… Гервасий куда-то смылся… Он предатель…
– Как украли?
– Я слышала, как она крикнула, прибежала, а ее уже нет….
Она подманила меня к окну, отогнула полоску жалюзи, в тюрьме такое устройство звалось «бонзайкой», и показала на внутренний дворик гостиницы. Во дворе, кроме нескольких легковых машин, стоял один грузовой фургон. Сверху было видно, что в крышу его вделано прозрачное прямоугольное окошко – люк.
– Вон в том фургоне стоит черный гроб. Помнишь, я говорила, а ты не верил. Ее посадили туда. Но она уже не кричала, она глаза закрыла и шла молча.
– Ничего не бойся, Лера. Это будет игра в шпионов. Мы придумаем пароли, научимся маскироваться. Ну, дай лапку, договорились? Я сейчас потихоньку пойду к машине и посмотрю, что там такое прячется. Но если я услышу, что ты плачешь, то заплачу сам.
– Дяди не плачут, – баском сказала Лера, – они только ругаются…
– Вот видишь, какая ты умная, какая ты взрослая, – приговаривал я, поглаживая ее гладкие волосы, и, с силой надавив на темя, как учил Оэлен, заставил уснуть.
Небрежно бросив ключ портье, я вышел из гостиницы. Он что-то спросил меня по-французски, почему среди ночи я гуляю один.
Очутившись позади гостиницы, я закинул саквояж и забрался на крышу фургона. Сквозь прозрачный люк его темные недра просматривались с трудом. Внутри действительно стояло что-то громоздкое, обтекаемое, похожее на саркофаг из черного камня, который я видел в подвале. У меня было два пути: спилить замок, но с моими инструментами работы хватит до утра, или выдавить стеклянный люк и перебудить постояльцев Рюша. К тому же, если двор просматривается камерами наружного наблюдения, то через минуту-другую сюда нагрянет охрана. Оставалось молиться «русскому богу». Есть старинный воровской способ взлома окон и витрин. Он назывался «взять на пластырь». В моем саквояже оказалась липкая лента, и крест-накрест перечертив стекло лейкопластырем, я бесшумно выдавил его и удалил из алюминиевых пазов. Получившийся лаз был немного узок, но протиснуться можно. Я спрыгнул прямо на крышку гроба. Когда глаза привыкли к темноте, в слабом неоновом свете, сочащемся с потолка, я разглядел несколько канистр с бензином, выстроившихся вдоль стен. Я поднял с пола обрывок ткани. Это был атласный лоскут, пахнущий жасмином и духами Денис. Упершись ногами в стену фургона, я спиной налег на крышку саркофага. Крышка оказалась притерта. Я подлез под нее и все же ухитрился приподнять и сдвинуть гранитную глыбу. Внутри лежало тело. Диона! Я вытянул ее из гроба, похлопал по щекам. Жива! Еще немного и было бы поздно.
Я прослушал едва ощутимое сердцебиение, оно было болезненно-замедленным, глухим, как после укола снотворного. Тело ее было едва прикрыто легким розовым одеянием, похожим на длинный пеньюар. Стыдясь самого себя, я отогнул кружево, чтобы удостовериться, на месте ли родинка. На ее голубовато-млечной коже тлела черная точка.
Я натянул на Диону свой мешковатый свитер, сделал укол, стимулирующий сердце, и замер. Снаружи поскрипывал гравий под быстрыми, легкими шагами. Пришедший проверил висячий замок позади фургона, уверенно открыл кабину и завел мотор. Диона застонала, приходя в сознание.
Машина медленно выехала со двора гостиницы, насквозь прошла ночной городок и, покачивая бортами, часто поворачивая, пошла по горной дороге вниз. На одном из поворотов Диона тяжело задышала и очнулась.
– Диона, это я, Демид…
Она отдышалась, слепо провела рукой по моему лицу.
– Керлехин… Они хотят сбросить машину с откоса и сжечь. Я слышала, как они говорили.
– Надо прыгать, Диона, иначе смерть. В случае аварии эта домовина размажет нас, как тараканов.
Она была еще очень слаба, но цеплялась за края с ловкостью белки. Я подсадил ее, помог подтянуться и с силой протолкнул в отверстие люка. Подпихивая ее под задок, обтянутый кружевным бельем, я едва не сгорел от прилива давно забытого мальчишеского трепета. Но она держала себя с королевским достоинством.
Ее нарочито женственный наряд был мало приспособлен для гимнастических упражнений и отчаянно развевался на ледяном ветру. Машина ползла по пустынному шоссе. Уже светало. Справа темнели поросшие густым кустарником склоны гор. Мы были намного ниже Куршавеля. Здесь уже не было снега.
– Диона, прыгайте, прыгайте что есть силы назад на дорогу. Так меньше скорость падения. Не бойтесь ни одной минуты, царица, я прыгну за вами!
Но тот, кто сидел за рулем, словно услышал мои слова, он резко прибавил газ, и машина с места набрала скорость и понеслась под гору.
Прыгнув на шоссе, она разобьется… Первый поворот – и нас снесет с крыши. Израненная, с переломанными руками и ногами, она попадет в больницу, где ее отыщут и убьют.
– Назад в машину!!!
Я помог ей вновь залезть в фургон. Нет, и она была Дианой, но светлой. От богини Охотницы ей достались ловкость и бесстрашие.
– Станьте в угол, там меньше шансов, что вас раздавит гроб.
Выбравшись через люк, цепляясь за малейшие навески кузова, я залез на кабину, и, свесившись, заглянул внутрь. Волосы мои рассыпались и прилипли к стеклу, меня перекосило от неожиданности. За рулем сидела Лина. Нет, это была Полина, без пышного парика и черных очков. Полина, моя носатая, прыщавая лаборантка. Она встала на моем пути, едва передо мной забрезжил призрак великих открытий и истинной любви. Она не была демоном, она была всего лишь женщиной. Рот ее раскрылся, глаза расширились от ужаса. От испуга она что есть силы надавила на тормоза, и машина метнулась, потеряв управление, слетела с дороги и, подпрыгивая на каменистых глыбах, осыпая крупные валуны и булыжники, понеслась под откос.
Меня снесло с кабины вперед, под капот машины, шмякнуло о землю, но вскользь. Чудом выкатившись из-под колес, я вскочил и вприпрыжку понесся за машиной.
Фургон остановился внизу, на краю пустынной лесной долины. Я подбежал к машине. Лицо Лины было разбито о руль, она была без сознания. Я распахнул кабину, и она вывалилась из машины вместе с сиденьем. Сиденье оказалось оторвано, словно она пыталась катапультироваться во время падения. На поясе ее, под спортивной курткой, я нащупал пистолет. Я вынул его из кобуры и на всякий случай связал стерву остатками портупеи, потом нашел ключи от кузова и отпер фургон. Гроб развернулся и уперся в кабину, зажав Диону в углу.
– Диона… – Во время падения она все же ударилась и была завалена канистрами. По полу растекался бензин. Лицо ее было зеленовато-бледным, на скуле наливалась кровью ссадина. Она слабо улыбнулась, пытаясь отстранить мои руки, когда я ощупывал ее голову, ключицы и плечи. Я вынес ее на воздух и уложил за фургоном на самодельную лежанку из саквояжа и отлетевшего сиденья, потом, пошатываясь, двинулся к лежащей навзничь Лине. Лина шевельнулась, застонала, приоткрыла глаза. Но силы уже возвращались к ней, почувствовав, что связана, она заерзала всем телом, пытаясь вырвать кисти рук из ременной петли.
– Ты убила Наю, ты засадила меня за решетку, ты выдала меня Абадору в первую же ночь?
Синева залила изнутри ее лицо, оно омертвело и лишь в раскрывшихся зрачках металась безумная животная жажда жизни.
– Говори!
– Что говорить? – прошептала она синими губами.
– За что ты убила Ее?
– …Только не стреляй… Не убьешь?
– Говори… тварь.
– Я любила… Я! А не она… Я хотела тебя! Сначала мне поручили просто приглядывать за тобой. Но я не смогла… Твой приятель, этот импотент, жирный бурдюк, набитый спесью, как я ненавидела его… Умоляю, любимый, развяжи…
Ее губы отвердели и налились. Она похотливо скалилась, уверенная в победе. Она выматывала меня, как в бойцовском поединке. И я дрогнул, отступил, слишком хорошо зная, что такое любить.
– Врешь, постельная разведка, шлюхи не могут любить. Если хочешь жить, говори все.
– Ведь ты не будешь стрелять?! Ты не убьешь? – Тяжело дыша, она пыталась выторговать жизнь на остатки своих грязных секретов, и стон ее звучал как приказ.
– Говори все, – прохрипел я.
– Я не хотела ее убивать. Я дождалась, пока ты уйдешь… Хотела сказать ей, чтобы она не смела… Она сама упала… Был сильный дождь… скользко…
– Это не все. Говори, или я тебя пристрелю. Она не могла умереть от падения. Что ты сделала с ней?
– Я испугалась… Камень… Я ударила ее в висок…
Я схватил Лину за шею и дико затряс.
– Это не все… Дальше…
– Я раздела ее… – Лицо Лины сломалось от мучительной гримасы.
– Что ты еще сделала?
– Ничего…
– Врешь, – я передернул затвор пистолета.
Очнувшись от этого звука, Лина заговорила торопливо, давясь словами:
– У нее был зонтик… Я ничего не помню…
– Говори, или я стреляю!