Страница:
По контрасту с детством старость долго представляли как время обратного развития. На эту тему есть множество мифов и анекдотов, обыгрывающих разные стороны старения – умственного, сексуального, личностного. Взглянем на некоторые из них.
Старость заостряет личностные черты, делая стариков похожими на психопатов. Исследования, однако, показывают, что «большая пятерка» личностных свойств (общительность, сотрудничество, сознательность, стабильность, открытость) в старости не претерпевает сколько-нибудь существенных изменений.
Старость стирает личностные особенности и черты, делая стариков похожими друг на друга. Напротив, в старости люди более разнообразны, чем в молодости, – сказывается бóльшая свобода от требований, связанных с работой, социальными обязанностями и т. д.
В старости сексуальность отмирает. Границей этого отмирания, после которой людям уже вроде и неприлично сознаваться в сексуальных интересах и желаниях, обычно считают климакс. При этом путают способность к зачатию и рождению детей с сексуальностью. Силу сексуального влечения в старости можно предсказать по интенсивности сексуальной жизни до ее наступления, но так или иначе оно сохраняется и имеет для людей большое значение. У мужчин сексуальная активность может снижаться за счет болезней. У одиноких женщин она блокируется трудностями нахождения партнера. Следуя мифам и будучи воспитанными в ограничивающей морали, старые люди часто просто стесняются обсуждать эти темы, тем самым укрепляя так мешающий жить им самим миф об асексуальности своего возраста.
Старость – время тихого доживания. Старость, однако, очень творческое время. Математические открытия в этом возрасте уже не делаются, но люди гуманитарных профессий – литераторы, философы, художники, психологи и др. в преклонные годы могут быть очень продуктивны. Несколько снижается скорость умственных операций, но там, где нужно поразмышлять внимательно, именно это часто совсем нелишне. «Последние пять лет моей карьеры преподавателя (она кончилась в мои 70) и последующие пять лет на пенсии оказались более живыми, более творческими и счастливыми, чем предыдущие сорок», – заметил Карл Витакер. Ирвину Ялому сейчас за 70, Игорю Кону за 80, но у них выходят книга за книгой – одна интереснее другой. Так что не будем путать бурление с творчеством – в уютной и мудрой тишине возраста творить ничуть не хуже, чем в молодости.
Ухудшение памяти тотально, необратимо и неостановимо. Это может быть так, когда речь идет о заболеваниях головного мозга. Но по мере старения одни функции памяти страдают больше, другие меньше, и чем интенсивнее умственная жизнь человека, тем больше шансов сохранить хорошую память.
Однако я, кажется, забежал вперед… Как же связано с личностью прохождение человеком разных времен его жизни? На этот счет есть много разных мнений и теорий, из которых можно было бы составить не одну книгу. Мне ближе всего теория Эрика Эриксона. Почему? Прежде всего потому, что она проста и понятна, что, согласитесь, немаловажно. Она хорошо согласуется с тем, что мы знаем по себе и можем наблюдать в жизни. Да и с научной точки зрения теория Эриксона имеет неоспоримые достоинства. Во-первых, она охватывает весь жизненный цикл от младенчества до старости, чем не может похвастать большинство теорий. Основное значение, далее, в ней придается взаимодействию человека с другими людьми, обществом и культурой. Кроме того, человек в теории Эриксона – существо разумное, которое не сводится только к инстинктам, рефлексам, познанию или чему-нибудь еще в этом роде. И наконец, она не втискивает человека в жестко заданную схему, а лишь намечает основные этапы развития. Каждая стадия развития рассматривается в ней как своего рода психосоциальный кризис, и дальнейшее развитие зависит от того, как разрешен кризис предыдущей стадии. Соответственно, названия стадий складываются из возможных результатов того, как разрешается кризис. Кратко эти этапы представлены в таблице. Говоря о них, я позволю себе некоторые вольные рассуждения и иллюстрации:
До года: базовое доверие – недоверие. Попадая в новое место, приезжая в незнакомый город или страну, мы, взрослые и достаточно много повидавшие люди, способные пользоваться картами и путеводителями, задать вопрос и попросить о помощи, тем не менее всегда переживаем некоторое напряжение, растерянность. У нас «ушки на макушке» и глаза открыты во всю ширь – надо сориентироваться, чтобы избежать возможных опасностей и не попасть впросак. Как же должен чувствовать себя только что вышедший в этот «прекрасный и яростный мир» из уютного океана беременности и вдохнувший первый глоток воздуха, еще не умеющий ни жить сам, ни защитить себя младенец?
Давно прошли времена, когда новорожденного приносили матери через сутки, а то и трое. Сегодня его сразу положат на грудь матери. Зачем? К моменту рождения он умеет безошибочно отличать голос матери и звук ее сердцебиения от чужого или имитированного. Оказавшись сразу после рождения у нее на груди, он слышит их примерно так же, как слышал изнутри, – и он спокоен. Сделан первый шаг к чувству доверия. Мать (не важно, левша она или правша) берет его на руки так, что головка оказывается слева – к сердцу ближе. Так же берут на руки кукол девочки. И в музеях мира на 80 % изображений мадонны с младенцем детская головка тоже слева. Строительство доверия продолжается при каждом взятии на руки.
Все, что умеет новорожденный, – это криком давать знать о том, что он голоден, испытывает боль или дискомфорт. Но сверхозабоченные воспитанием родители боятся взять ребенка, особенно мальчика, лишний раз на руки, чтобы не вырастить плаксой и не избаловать. Не бойтесь! В первые 4–5 месяцев ласки, внимания, заботы, тепла слишком много не бывает, бывает только слишком мало – вы не можете избаловать ребенка, он нуждается в комфорте и только вы можете этот комфорт ему обеспечить. Потом, когда он начнет узнавать вас и созреет до того, чтобы плачем намеренно удерживать около себя, осторожно и постепенно давайте ему своими действиями понять, что вы знаете, когда вы действительно нужны ему.
Насколько это все важно, мне довелось убедиться, работая вместе с доктором А. Левиным и психологом Т. Листопад в Таллине, где доктор Левин вводил в отделении новорожденных разработанную им систему раннего контакта «мать – ребенок». Да и лечебная практика дает немало примеров чрезвычайной важности раннего контакта для последующего развития и здоровья ребенка.
Родители (или те, кто их заменяет) – это одновременно и мостик между ребенком и миром, и проводник в пути. Как минимум, ребенок должен не набивать слишком много синяков, не замирать постоянно от страха, не проваливаться в дырки на этом мосту, не чувствовать себя брошенным на произвол судьбы.
1–3 года: автономия – стыд, сомнение. Малыш начинает действовать сам: говорить, ходить, быть опрятным, пить из кружки, есть из тарелки… Он исследует мир, в котором все ново и интересно. Он совершает массу ошибок – иногда смешных, а иногда небезопасных: тянет на себя скатерть, не видя стоящей на столе кастрюли с горячим супом, или пробует «конфетки», выкатившиеся из пузырька с бабушкиными лекарствами, или сует пальцы в розетку. Посмеемся над ним, накричим, выругаем или найдем в себе силы остаться спокойными и дружелюбными? Встанем между ним и миром, чтобы, не дай бог, чего не вышло, или выберем позицию страхующего друга, которого ребенок чувствует позади себя, встречаясь с миром самостоятельно?
Мы охотно играем с малышом во всякие игры типа: «А где у Вовочки носик? – Правильно! А что носик делает?», «А где у Машеньки глазки? – Молодец, Машенька! А что глазки делают?», помогая составить карту тела, связать разные ощущения с разными его частями, узнать – зачем эти части. Но вот трогать половые органы или – какой ужас! – играть ими: «Нельзя! Грязно! Хорошие дети так не делают! С тобой никто играть не будет!» Помогая людям с сексуальными проблемами, у очень многих в раннем детском опыте я нахожу подобные вещи, спустя многие годы создающие трудности в интимных отношениях. Удивительно, но взрослые при этом не замечают, что лгут. Фрейд одну из своих лекций начал примерно так: «Каждый из сидящих здесь хоть раз в жизни да онанировал, а тот, кто будет отрицать, онанирует до сих пор». Все трогают половые органы, все ковыряют в носу. Так, может быть, лучше не твердить, что «хорошие люди в носу не ковыряют», а научить ребенка очищать нос более приемлемым способом?
Внушим ребенку чувство стыда за все его промахи и сомнения или поможем верить в себя и действовать все более уверенно и самостоятельно? Как он разрешает конфликт между своими желаниями и существующими правилами? Таково содержание этой стадии.
3–6 лет: инициатива – чувство вины. Эта стадия по содержанию и смыслу перекликается с тем, что «Моцарт психологии» Л.С. Выготский описывал под названием «кризис трехлетних». Ребенок начинает осознавать себя – называет себя «Я» и стремится делать «сам». Его инициативность далеко не всегда удобна для взрослых, и они пытаются ее ограничивать. В эти годы ярко проявляются два типа поведения. 1) Упрямство – следование собственной инициативе. Вспомните Жеглова в «Место встречи изменить нельзя» с его «Я сказал!» Малыш, заявивший «Не хочу есть», может истекать слюной при виде пищи, но не поест. 2) Негативизм – отвергание инициативы, исходящей от других, просто потому, что это сказал кто-то, а не он. Вы своим «Обедать! К столу!» на секунду опередили порыв голодного ребенка – и вот уже разгорается скандал. Самое интересное в том, что вообще-то он стремится походить на вас, делать, как вы.
Суббота. С утра в доме уборка. Ребенок помогает отцу пылесосить, через несколько минут устремляется помогать маме вытирать пыль, но бросает это, переходя к старшему брату, разбирающему недельный завал в своей комнате. Расторможен? Нарушения внимания? Завтра к психиатру? Да нет же. Помогая одному, он чувствует себя виноватым в том, что не помогает другому, и проявляет новую инициативу. Он учится как-то обходиться с чувством вины. Поругаем – будет чувствовать себя еще более виноватым.
Благополучное разрешение таких конфликтов приводит к умению устанавливать цели, планировать свое поведение и достигать желаемого без нарушения прав других. Ребенок получает первые уроки умения быть свободным человеком, не нарушая чужой свободы.
6–12 лет: трудолюбие – чувство неполноценности. Если раньше отношения ребенка ограничивались кругом семьи, то теперь в них включаются и играют все большую роль школа, дворовая компания, соседи и др. Полностью контролировать общение ребенка уже невозможно. В расширяющейся жизни и мерки другие. Решающее место в ней занимает школа. До этого малыш не умел рисовать – зато хорошо бегал, не бегал – так пел, не пел – так штанишки никогда не пачкал… Его неуспех в чем-то не заносился «навеки» в журнал, а успехи не сравнивались каждодневно с успехами других. Теперь – в школе – разные предметы, в каждом из которых успех приходится завоевывать заново, и принцип «зато» уже не работает. Отметки определяют место среди других. В отношениях приходится ориентироваться на широкий круг очень разных людей, а не только на семью. Свести воедино ожидания и требования со стороны семьи, учителей, одноклассников, внешкольных приятелей и найти свое место на этих разных аренах жизни – задача достаточно сложная. Все это требует усилий, и немалых.
Конечно, дело не только в самом ребенке: разные ситуации, в которые он попадает, не им создаются. Да и успешность зависит не только от него самого. В одном из экспериментов учитель получил класс, собранный из детей, которые показали высокие результаты при тестировании интеллекта. Так сказали учителю, хотя на самом деле никто специально детей не отбирал. Через год этот класс был самым успешным. Едва ли в классе учительницы, считающей, что «дети, как вампиры: пока не выпьют стакан учительской крови, не успокоятся», ученики будут успешными. Мы могли бы сейчас перебрать десятки, если не сотни, других вариантов, когда вместо помощи в развитии трудолюбия ребенок получает бирки «хулиган», «лентяй», «тупица» и т. д. Могли бы найти множество примеров того, как успех дается практически даром. И то и другое – не самые лучшие варианты, потому что и не встречая никаких препятствий, и оказываясь перед лицом неодолимых трудностей, одинаково трудно выработать умение бороться за достижения, за свое чувство полноценности.
12–19 лет: идентичность – ролевая неопределенность. До недавнего времени все особенности подросткового возраста списывали на игру гормонов: трудный возраст, период бури и натиска, подростковая гиперсексуальность и пр. Сейчас такой подход считают слишком упрощенным и односторонним. Основной психологический конфликт этого периода связан с самоопределением личности. Когда-то в древности достижение физической зрелости означало и наступление зрелости социальной, в которую вводили обряды инициации – посвящения во взрослость. Но по мере усложнения жизни, развития наук, общественных учреждений и всего того, без чего сегодняшняя наша жизнь немыслима, требовалось все больше и больше времени на то, чтобы достичь взрослой самостоятельности. Зазор между физической и социальной зрелостью, о котором писал еще И.И. Мечников, по мере развития цивилизации увеличивается. Поговаривают даже, что еще немного, и второе десятилетие жизни будут считать юностью. Подростковый возраст – это самоопределение в треугольнике взрослости: «физическая – психологическая – социальная». К физическому созреванию нужно ведь психологически приспособиться. Даже к новым одежде, обуви, часовому браслету приходится привыкать. А к новому телу, которое еще и постоянно изменяется?! Но главное – определиться в мире, среди людей, среди множества старых и новых социальных ролей, в себе, наконец.
В фокусе этого периода, как и во время «кризиса трехлетних», оказываются становление и испытание Я. Только теперь уже стандарты задают не мама с папой, а сверстники. Психиатры в этой связи говорят о реакциях эмансипации от взрослых и группирования со сверстниками, понять которые легче всего, если припомнить себя в этом возрасте. Мы хотели быть «как все», и это «все» было для нас не совсем тем же, что для родителей, – это был наш круг сверстников. В нем были свои стандарты поведения, своя манера одеваться, были какие-то вещи, бесконечно важные не сами по себе, а как знак принадлежности ко «всем». Родителям это казалось то блажью, то дикостью. Мы хотели не столько самостоятельности (она могла даже страшить), сколько признания нашего права на самостоятельность, но со всех сторон слышали, что, мол, не доросли еще. Нас пытались держать на коротком поводке, чтобы мы не наделали глупостей, а мы не могли понять, почему в нас видят злоумышленников или идиотов. Нам было интереснее со сверстниками, их мнение означало для нас истину; мы хотели свободы, но когда нам было трудно, приходили все же к родителям. Что с нами творилось в то прекрасное и глупое время? Мы строили собственную идентичность, ориентируясь на свое поколение, с которым нам предстояло идти по жизни, настраиваясь на него. Так мы строили свое взрослое Я. Сегодня его строят наши дети…
Положительный результат этой стадии – чувство собственного Я и выбор направления будущей жизни.
20–25 лет: интимность – изоляция. Вот и взрослость! Полностью созрели лобные доли головного мозга, ответственные за планирование поведения. Право голосовать и покупать алкоголь, водительские права, родители вроде подуспокоились малость… Ощущение самого себя без острой нужды постоянно оглядываться на «таких же», сверяя свое поведение. Позади подростковые дружбы, в которых больше самоутверждения, чем собственно дружбы… Мы взрослые во взрослом мире!
И мы уже не только хотим звучать сами и петь песню жизни своим голосом и на свою мелодию, но и ищем отзвук себе в дружбе и любви. И не просто отзвук ищем – мы и раньше его искали, но теперь учимся не давать ему заглушать наш голос. Однако и в одиночестве остаться не хотим, хотя в уединении нуждаемся. Хотим быть в близких отношениях с людьми, не растворяясь в них без остатка.
Это период определения границ интимности. Кому, в каких ситуациях, насколько глубоко мы позволяем проникать в наше личное пространство, в наш внутренний мир? Как относимся к внутреннему миру другого человека? Что даем другому и что получаем от него? Кем становимся в отношениях – собственниками, собственностью или равноправными партнерами? Умеем ли сочетать устраивающие нас отношения к себе, к друзьям, к любимым? Как ни замечательно звучит «раствориться в другом», чтобы жить полной жизнью и быть интересным другому, надо оставаться самим собой. К разным людям в разных отношениях мы поворачиваемся разными сторонами, предполагающими разные границы интимности и открытости. Где та граница открытости, переступая которую мы начинаем чувствовать себя неуютно? Умеем ли мы быть открытыми, не впадая в выворачивание себя наизнанку, до подноготной? Умеем ли охранять границы собственной интимности так, чтобы не терять друзей и близких? И еще множество вопросов, не ответив на которые самим себе, мы рискуем то и дело оказываться в зоне конфликта или одиночества.
От 26 до 64 лет: продуктивность – застой. Это самая долгая стадия развития. Ничего сложного, если судить о ней по устойчивой семье, обустроенному дому и продвижению по службе. Все это, конечно, важно. Но если вернуться к терминам Э. Эриксона, то придется напомнить себе, что продуктивность имеет в виду прежде всего генеративность – заботу о следующих поколениях. Он писал свою книгу в 1950 г. Сегодня говорят о генеративности в более широком смысле будущей жизни в целом – не только детей, но и творчества, идей. В рамках собственной жизни мы судим об этом периоде не только по достижениям, но и по переживанию стремления, движения. Интенсивность стремлений у каждого своя. Автогонщик на улице большого города чувствует себя беременной сороконожкой, тогда как едущий рядом с ним водитель-новичок – лихачом.
В сегодняшней жизни под продуктивность часто рядится просто занятость или то, что можно назвать деловой суетой, или, я бы сказал, мельтешением. Летать на работу в другой город, беспрестанно перезваниваться, вести деловые переговоры за рулем, сменить за жизнь несколько городов или стран – обычное дело. Но сумеешь ли под конец жизни сказать, что ты в ней сделал и сделал ли что-то вообще, – это еще вопрос. Да и сколько проживешь в мелькании скоростей – тоже вопрос. В поисках секрета долголетия самая интересная находка принадлежит французам. Они показали, что большинство долгожителей проводят всю жизнь в маленьких городках, никуда не выезжая. Говорят, что именно такова жизнь замечательного фантаста Рэя Брэдбери. Едва ли у кого-нибудь повернется язык назвать ее застойной.
Старость заостряет личностные черты, делая стариков похожими на психопатов. Исследования, однако, показывают, что «большая пятерка» личностных свойств (общительность, сотрудничество, сознательность, стабильность, открытость) в старости не претерпевает сколько-нибудь существенных изменений.
Старость стирает личностные особенности и черты, делая стариков похожими друг на друга. Напротив, в старости люди более разнообразны, чем в молодости, – сказывается бóльшая свобода от требований, связанных с работой, социальными обязанностями и т. д.
В старости сексуальность отмирает. Границей этого отмирания, после которой людям уже вроде и неприлично сознаваться в сексуальных интересах и желаниях, обычно считают климакс. При этом путают способность к зачатию и рождению детей с сексуальностью. Силу сексуального влечения в старости можно предсказать по интенсивности сексуальной жизни до ее наступления, но так или иначе оно сохраняется и имеет для людей большое значение. У мужчин сексуальная активность может снижаться за счет болезней. У одиноких женщин она блокируется трудностями нахождения партнера. Следуя мифам и будучи воспитанными в ограничивающей морали, старые люди часто просто стесняются обсуждать эти темы, тем самым укрепляя так мешающий жить им самим миф об асексуальности своего возраста.
Старость – время тихого доживания. Старость, однако, очень творческое время. Математические открытия в этом возрасте уже не делаются, но люди гуманитарных профессий – литераторы, философы, художники, психологи и др. в преклонные годы могут быть очень продуктивны. Несколько снижается скорость умственных операций, но там, где нужно поразмышлять внимательно, именно это часто совсем нелишне. «Последние пять лет моей карьеры преподавателя (она кончилась в мои 70) и последующие пять лет на пенсии оказались более живыми, более творческими и счастливыми, чем предыдущие сорок», – заметил Карл Витакер. Ирвину Ялому сейчас за 70, Игорю Кону за 80, но у них выходят книга за книгой – одна интереснее другой. Так что не будем путать бурление с творчеством – в уютной и мудрой тишине возраста творить ничуть не хуже, чем в молодости.
Ухудшение памяти тотально, необратимо и неостановимо. Это может быть так, когда речь идет о заболеваниях головного мозга. Но по мере старения одни функции памяти страдают больше, другие меньше, и чем интенсивнее умственная жизнь человека, тем больше шансов сохранить хорошую память.
Однако я, кажется, забежал вперед… Как же связано с личностью прохождение человеком разных времен его жизни? На этот счет есть много разных мнений и теорий, из которых можно было бы составить не одну книгу. Мне ближе всего теория Эрика Эриксона. Почему? Прежде всего потому, что она проста и понятна, что, согласитесь, немаловажно. Она хорошо согласуется с тем, что мы знаем по себе и можем наблюдать в жизни. Да и с научной точки зрения теория Эриксона имеет неоспоримые достоинства. Во-первых, она охватывает весь жизненный цикл от младенчества до старости, чем не может похвастать большинство теорий. Основное значение, далее, в ней придается взаимодействию человека с другими людьми, обществом и культурой. Кроме того, человек в теории Эриксона – существо разумное, которое не сводится только к инстинктам, рефлексам, познанию или чему-нибудь еще в этом роде. И наконец, она не втискивает человека в жестко заданную схему, а лишь намечает основные этапы развития. Каждая стадия развития рассматривается в ней как своего рода психосоциальный кризис, и дальнейшее развитие зависит от того, как разрешен кризис предыдущей стадии. Соответственно, названия стадий складываются из возможных результатов того, как разрешается кризис. Кратко эти этапы представлены в таблице. Говоря о них, я позволю себе некоторые вольные рассуждения и иллюстрации:
До года: базовое доверие – недоверие. Попадая в новое место, приезжая в незнакомый город или страну, мы, взрослые и достаточно много повидавшие люди, способные пользоваться картами и путеводителями, задать вопрос и попросить о помощи, тем не менее всегда переживаем некоторое напряжение, растерянность. У нас «ушки на макушке» и глаза открыты во всю ширь – надо сориентироваться, чтобы избежать возможных опасностей и не попасть впросак. Как же должен чувствовать себя только что вышедший в этот «прекрасный и яростный мир» из уютного океана беременности и вдохнувший первый глоток воздуха, еще не умеющий ни жить сам, ни защитить себя младенец?
Давно прошли времена, когда новорожденного приносили матери через сутки, а то и трое. Сегодня его сразу положат на грудь матери. Зачем? К моменту рождения он умеет безошибочно отличать голос матери и звук ее сердцебиения от чужого или имитированного. Оказавшись сразу после рождения у нее на груди, он слышит их примерно так же, как слышал изнутри, – и он спокоен. Сделан первый шаг к чувству доверия. Мать (не важно, левша она или правша) берет его на руки так, что головка оказывается слева – к сердцу ближе. Так же берут на руки кукол девочки. И в музеях мира на 80 % изображений мадонны с младенцем детская головка тоже слева. Строительство доверия продолжается при каждом взятии на руки.
Все, что умеет новорожденный, – это криком давать знать о том, что он голоден, испытывает боль или дискомфорт. Но сверхозабоченные воспитанием родители боятся взять ребенка, особенно мальчика, лишний раз на руки, чтобы не вырастить плаксой и не избаловать. Не бойтесь! В первые 4–5 месяцев ласки, внимания, заботы, тепла слишком много не бывает, бывает только слишком мало – вы не можете избаловать ребенка, он нуждается в комфорте и только вы можете этот комфорт ему обеспечить. Потом, когда он начнет узнавать вас и созреет до того, чтобы плачем намеренно удерживать около себя, осторожно и постепенно давайте ему своими действиями понять, что вы знаете, когда вы действительно нужны ему.
Насколько это все важно, мне довелось убедиться, работая вместе с доктором А. Левиным и психологом Т. Листопад в Таллине, где доктор Левин вводил в отделении новорожденных разработанную им систему раннего контакта «мать – ребенок». Да и лечебная практика дает немало примеров чрезвычайной важности раннего контакта для последующего развития и здоровья ребенка.
Вильнюсские врачи рассказывали мне, что у них в больнице погибал 4-месячный малыш; они ничего не могли сделать. С его матерью творилось что-то ужасное, но ее не допускали в стерильную палату. И тогда один из врачей сказал: «Мы не можем его спасти! Он доживает последние часы. Ну хоть о матери подумаем. Пусть она хоть на руках его подержит». Она проходила с малышом на руках по палате около часа. И назавтра… К удивлению врачей, ребенок был жив. Она проводила с ним все больше времени и вынесла из болезни.Совпадение? Может быть. Но очень важное совпадение.
Женщина страдает тяжелым нейродермитом с раннего детства. Вконец измученная, она обращается к психотерапевту. Нейродермит вообще-то психотерапевтически, как правило, лечится очень трудно, но психотерапевт решается попробовать. Использует гипноз, в котором сеанс за сеансом происходит гипнотическая регрессия – возврат во все более ранний возраст. И вот, когда в состоянии транса пациентка возвращается в возраст около 6 месяцев, она в резком возбуждении выходит из гипноза и в ответ на вопрос психотерапевта кричит: «Вы не понимаете! Вам этого никогда не понять! Когда вас берут и как кусок мяса кладут на отвратительные холодные весы, а вы можете только кричать, но никто вас не слушает, и вы бессильны, беспомощны, вы ни-че-го не можете поделать…» После этого сеанса ее нейродермит постепенно идет на спад и в конце концов исчезает.Чем счастливее чувствуют себя родители в общении с младенцем, тем больше шансов, что они смогут правильно понимать его поведение и реагировать на него. Он ведь не ждет от нас сплошного вылизывания все 24 часа в сутки. Дело не в этом, а в том, как мы читаем его поведение. Вот когда месяцев в девять он роняет ложку, мы ее поднимаем, он роняет опять, мы поднимаем, он опять роняет, и мы замечаем, что это вовсе не нечаянно – что происходит? Он что, издевается над нами? Решив так, мы скорее всего цыкнем на него, а кто-то в сердцах и по лапкам хлопнет. Но все может быть иначе, если поймем-почувствуем, что это: 1) исследование – уронил случайно, раздался звук падения, ага, проверим повторится ли это; 2) удовольствие от того, что он сам производит этот прекрасный звон; 3) игра, к которой он приглашает и нас. Тогда мы, скорее, подключимся к игре, разделим радость ребенка и усилим ее своим участием, а потом скажем что-нибудь вроде: «Хорошо, а теперь положим ложечку в чашку». Он еще не поймет эти слова (впрочем, кто знает?), но почувствует.
Родители (или те, кто их заменяет) – это одновременно и мостик между ребенком и миром, и проводник в пути. Как минимум, ребенок должен не набивать слишком много синяков, не замирать постоянно от страха, не проваливаться в дырки на этом мосту, не чувствовать себя брошенным на произвол судьбы.
1–3 года: автономия – стыд, сомнение. Малыш начинает действовать сам: говорить, ходить, быть опрятным, пить из кружки, есть из тарелки… Он исследует мир, в котором все ново и интересно. Он совершает массу ошибок – иногда смешных, а иногда небезопасных: тянет на себя скатерть, не видя стоящей на столе кастрюли с горячим супом, или пробует «конфетки», выкатившиеся из пузырька с бабушкиными лекарствами, или сует пальцы в розетку. Посмеемся над ним, накричим, выругаем или найдем в себе силы остаться спокойными и дружелюбными? Встанем между ним и миром, чтобы, не дай бог, чего не вышло, или выберем позицию страхующего друга, которого ребенок чувствует позади себя, встречаясь с миром самостоятельно?
Мы охотно играем с малышом во всякие игры типа: «А где у Вовочки носик? – Правильно! А что носик делает?», «А где у Машеньки глазки? – Молодец, Машенька! А что глазки делают?», помогая составить карту тела, связать разные ощущения с разными его частями, узнать – зачем эти части. Но вот трогать половые органы или – какой ужас! – играть ими: «Нельзя! Грязно! Хорошие дети так не делают! С тобой никто играть не будет!» Помогая людям с сексуальными проблемами, у очень многих в раннем детском опыте я нахожу подобные вещи, спустя многие годы создающие трудности в интимных отношениях. Удивительно, но взрослые при этом не замечают, что лгут. Фрейд одну из своих лекций начал примерно так: «Каждый из сидящих здесь хоть раз в жизни да онанировал, а тот, кто будет отрицать, онанирует до сих пор». Все трогают половые органы, все ковыряют в носу. Так, может быть, лучше не твердить, что «хорошие люди в носу не ковыряют», а научить ребенка очищать нос более приемлемым способом?
Внушим ребенку чувство стыда за все его промахи и сомнения или поможем верить в себя и действовать все более уверенно и самостоятельно? Как он разрешает конфликт между своими желаниями и существующими правилами? Таково содержание этой стадии.
3–6 лет: инициатива – чувство вины. Эта стадия по содержанию и смыслу перекликается с тем, что «Моцарт психологии» Л.С. Выготский описывал под названием «кризис трехлетних». Ребенок начинает осознавать себя – называет себя «Я» и стремится делать «сам». Его инициативность далеко не всегда удобна для взрослых, и они пытаются ее ограничивать. В эти годы ярко проявляются два типа поведения. 1) Упрямство – следование собственной инициативе. Вспомните Жеглова в «Место встречи изменить нельзя» с его «Я сказал!» Малыш, заявивший «Не хочу есть», может истекать слюной при виде пищи, но не поест. 2) Негативизм – отвергание инициативы, исходящей от других, просто потому, что это сказал кто-то, а не он. Вы своим «Обедать! К столу!» на секунду опередили порыв голодного ребенка – и вот уже разгорается скандал. Самое интересное в том, что вообще-то он стремится походить на вас, делать, как вы.
Сценка из жизни. Семья с девочкой 4 лет; были в гостях, а теперь уходят. Мать, присев на стул, надевает сапоги. Девочка садится на приступок вешалки и пытается надеть свои. Мать берет у нее из рук обувь и начинает натягивать ей на ноги. В ответ: «Я сама!» Матери неудобно, что хозяева ждут: «Уже некогда. Не возись. Нам пора идти». Через минуту девочка в слезах, мать раздражена, отец делает вид, что это не его мужская забота, хозяевам неловко.Что, у нее была цель довести мать до белого каления? Она всего-то и хотела, что сделать сама, как мама. Если взрослые очень настойчивы, они наталкиваются на протест. Если продолжают настаивать (тоже, в общем-то, реакция «Я сказал!») – вспыхивает бунт. Подавить этот бунт – значит одержать пиррову победу: постоянное подавление приводит к тому, что, повзрослев, усмиренные бунтовщики часто оказываются пассивными, зависимыми, постоянно боятся натолкнуться на осуждение и потому избегают проявления собственной инициативы.
Суббота. С утра в доме уборка. Ребенок помогает отцу пылесосить, через несколько минут устремляется помогать маме вытирать пыль, но бросает это, переходя к старшему брату, разбирающему недельный завал в своей комнате. Расторможен? Нарушения внимания? Завтра к психиатру? Да нет же. Помогая одному, он чувствует себя виноватым в том, что не помогает другому, и проявляет новую инициативу. Он учится как-то обходиться с чувством вины. Поругаем – будет чувствовать себя еще более виноватым.
Благополучное разрешение таких конфликтов приводит к умению устанавливать цели, планировать свое поведение и достигать желаемого без нарушения прав других. Ребенок получает первые уроки умения быть свободным человеком, не нарушая чужой свободы.
6–12 лет: трудолюбие – чувство неполноценности. Если раньше отношения ребенка ограничивались кругом семьи, то теперь в них включаются и играют все большую роль школа, дворовая компания, соседи и др. Полностью контролировать общение ребенка уже невозможно. В расширяющейся жизни и мерки другие. Решающее место в ней занимает школа. До этого малыш не умел рисовать – зато хорошо бегал, не бегал – так пел, не пел – так штанишки никогда не пачкал… Его неуспех в чем-то не заносился «навеки» в журнал, а успехи не сравнивались каждодневно с успехами других. Теперь – в школе – разные предметы, в каждом из которых успех приходится завоевывать заново, и принцип «зато» уже не работает. Отметки определяют место среди других. В отношениях приходится ориентироваться на широкий круг очень разных людей, а не только на семью. Свести воедино ожидания и требования со стороны семьи, учителей, одноклассников, внешкольных приятелей и найти свое место на этих разных аренах жизни – задача достаточно сложная. Все это требует усилий, и немалых.
Мне всегда в этой связи вспоминается один маленький пациент времен «эпохи застоя». Симпатичный и смышленый шкет-второклассник. Родители и бабушки-дедушки – учителя. На приеме он оказался из-за «упрямства» – не хотел в школе петь хором. Родителей это особенно возмущало: «Дома-то, когда играет, поет!», а из милости ставящиеся тройки по пению среди остальных четверок и пятерок были для них как ножом по их родительским и учительским сердцам. Послушав их подольше, я без труда обнаружил, что и аппетит у него стал плохой, и радости в нем меньше, и простужается он чаще, и сны у него кошмарные по ночам. А он – этакий затюканный апостол, сев передо мной, даже вопросов не стал дожидаться, посмотрел на меня печально и сказал: «Я понимаю, что нужно петь хором. Тем более – у нас страна такая. Но я же не виноват, что люблю петь один».Если, слушая родителей, я ему сочувствовал, то теперь зауважал: он и собственную индивидуальность изо всех своих сил сохранял, и с навязываемой ему ролью неполноценного мириться не хотел.
Конечно, дело не только в самом ребенке: разные ситуации, в которые он попадает, не им создаются. Да и успешность зависит не только от него самого. В одном из экспериментов учитель получил класс, собранный из детей, которые показали высокие результаты при тестировании интеллекта. Так сказали учителю, хотя на самом деле никто специально детей не отбирал. Через год этот класс был самым успешным. Едва ли в классе учительницы, считающей, что «дети, как вампиры: пока не выпьют стакан учительской крови, не успокоятся», ученики будут успешными. Мы могли бы сейчас перебрать десятки, если не сотни, других вариантов, когда вместо помощи в развитии трудолюбия ребенок получает бирки «хулиган», «лентяй», «тупица» и т. д. Могли бы найти множество примеров того, как успех дается практически даром. И то и другое – не самые лучшие варианты, потому что и не встречая никаких препятствий, и оказываясь перед лицом неодолимых трудностей, одинаково трудно выработать умение бороться за достижения, за свое чувство полноценности.
12–19 лет: идентичность – ролевая неопределенность. До недавнего времени все особенности подросткового возраста списывали на игру гормонов: трудный возраст, период бури и натиска, подростковая гиперсексуальность и пр. Сейчас такой подход считают слишком упрощенным и односторонним. Основной психологический конфликт этого периода связан с самоопределением личности. Когда-то в древности достижение физической зрелости означало и наступление зрелости социальной, в которую вводили обряды инициации – посвящения во взрослость. Но по мере усложнения жизни, развития наук, общественных учреждений и всего того, без чего сегодняшняя наша жизнь немыслима, требовалось все больше и больше времени на то, чтобы достичь взрослой самостоятельности. Зазор между физической и социальной зрелостью, о котором писал еще И.И. Мечников, по мере развития цивилизации увеличивается. Поговаривают даже, что еще немного, и второе десятилетие жизни будут считать юностью. Подростковый возраст – это самоопределение в треугольнике взрослости: «физическая – психологическая – социальная». К физическому созреванию нужно ведь психологически приспособиться. Даже к новым одежде, обуви, часовому браслету приходится привыкать. А к новому телу, которое еще и постоянно изменяется?! Но главное – определиться в мире, среди людей, среди множества старых и новых социальных ролей, в себе, наконец.
В фокусе этого периода, как и во время «кризиса трехлетних», оказываются становление и испытание Я. Только теперь уже стандарты задают не мама с папой, а сверстники. Психиатры в этой связи говорят о реакциях эмансипации от взрослых и группирования со сверстниками, понять которые легче всего, если припомнить себя в этом возрасте. Мы хотели быть «как все», и это «все» было для нас не совсем тем же, что для родителей, – это был наш круг сверстников. В нем были свои стандарты поведения, своя манера одеваться, были какие-то вещи, бесконечно важные не сами по себе, а как знак принадлежности ко «всем». Родителям это казалось то блажью, то дикостью. Мы хотели не столько самостоятельности (она могла даже страшить), сколько признания нашего права на самостоятельность, но со всех сторон слышали, что, мол, не доросли еще. Нас пытались держать на коротком поводке, чтобы мы не наделали глупостей, а мы не могли понять, почему в нас видят злоумышленников или идиотов. Нам было интереснее со сверстниками, их мнение означало для нас истину; мы хотели свободы, но когда нам было трудно, приходили все же к родителям. Что с нами творилось в то прекрасное и глупое время? Мы строили собственную идентичность, ориентируясь на свое поколение, с которым нам предстояло идти по жизни, настраиваясь на него. Так мы строили свое взрослое Я. Сегодня его строят наши дети…
Положительный результат этой стадии – чувство собственного Я и выбор направления будущей жизни.
20–25 лет: интимность – изоляция. Вот и взрослость! Полностью созрели лобные доли головного мозга, ответственные за планирование поведения. Право голосовать и покупать алкоголь, водительские права, родители вроде подуспокоились малость… Ощущение самого себя без острой нужды постоянно оглядываться на «таких же», сверяя свое поведение. Позади подростковые дружбы, в которых больше самоутверждения, чем собственно дружбы… Мы взрослые во взрослом мире!
И мы уже не только хотим звучать сами и петь песню жизни своим голосом и на свою мелодию, но и ищем отзвук себе в дружбе и любви. И не просто отзвук ищем – мы и раньше его искали, но теперь учимся не давать ему заглушать наш голос. Однако и в одиночестве остаться не хотим, хотя в уединении нуждаемся. Хотим быть в близких отношениях с людьми, не растворяясь в них без остатка.
Это период определения границ интимности. Кому, в каких ситуациях, насколько глубоко мы позволяем проникать в наше личное пространство, в наш внутренний мир? Как относимся к внутреннему миру другого человека? Что даем другому и что получаем от него? Кем становимся в отношениях – собственниками, собственностью или равноправными партнерами? Умеем ли сочетать устраивающие нас отношения к себе, к друзьям, к любимым? Как ни замечательно звучит «раствориться в другом», чтобы жить полной жизнью и быть интересным другому, надо оставаться самим собой. К разным людям в разных отношениях мы поворачиваемся разными сторонами, предполагающими разные границы интимности и открытости. Где та граница открытости, переступая которую мы начинаем чувствовать себя неуютно? Умеем ли мы быть открытыми, не впадая в выворачивание себя наизнанку, до подноготной? Умеем ли охранять границы собственной интимности так, чтобы не терять друзей и близких? И еще множество вопросов, не ответив на которые самим себе, мы рискуем то и дело оказываться в зоне конфликта или одиночества.
От 26 до 64 лет: продуктивность – застой. Это самая долгая стадия развития. Ничего сложного, если судить о ней по устойчивой семье, обустроенному дому и продвижению по службе. Все это, конечно, важно. Но если вернуться к терминам Э. Эриксона, то придется напомнить себе, что продуктивность имеет в виду прежде всего генеративность – заботу о следующих поколениях. Он писал свою книгу в 1950 г. Сегодня говорят о генеративности в более широком смысле будущей жизни в целом – не только детей, но и творчества, идей. В рамках собственной жизни мы судим об этом периоде не только по достижениям, но и по переживанию стремления, движения. Интенсивность стремлений у каждого своя. Автогонщик на улице большого города чувствует себя беременной сороконожкой, тогда как едущий рядом с ним водитель-новичок – лихачом.
В сегодняшней жизни под продуктивность часто рядится просто занятость или то, что можно назвать деловой суетой, или, я бы сказал, мельтешением. Летать на работу в другой город, беспрестанно перезваниваться, вести деловые переговоры за рулем, сменить за жизнь несколько городов или стран – обычное дело. Но сумеешь ли под конец жизни сказать, что ты в ней сделал и сделал ли что-то вообще, – это еще вопрос. Да и сколько проживешь в мелькании скоростей – тоже вопрос. В поисках секрета долголетия самая интересная находка принадлежит французам. Они показали, что большинство долгожителей проводят всю жизнь в маленьких городках, никуда не выезжая. Говорят, что именно такова жизнь замечательного фантаста Рэя Брэдбери. Едва ли у кого-нибудь повернется язык назвать ее застойной.