Такой Анджелины я никогда не видел. Она оставалась все еще в прежнем платье, и в ней ничего не изменилось, кроме выражения глаз. Они стали совершенно иными. Конечно, ничего особенного, кроме того, что они были счастливыми. Я никогда раньше не видел их такими.
Она улыбнулась несколько смущенно:
— Тебе это нравится. Боб?
Она впервые назвала меня по имени. Она держала в руках пару очень прозрачных нейлоновых чулок, держала их так бережно, как только мать может держать дитя.
— Очень милые, — сказал я, стараясь преодолеть традиционное мужское безразличие к чулкам.
— И взгляни на туфли, которые я купила. — Она порылась в куче товаров и подошла ко мне с парой белых туфель на шпильках и очень тонких подошвах.
Каждый раз, когда она извлекала что-нибудь из кучи товаров, она счастливо глядела на меня, ожидая одобрительных комментариев.
Но я не успевал произнести и слова, как она уже отправлялась за следующим предметом.
Уходя, я попросил доставить все покупки в гостиницу. Лицо Анджелины слегка потемнело.
— А мы не можем отнести их сами. Боб? — спросила она с надеждой. — Они ведь не очень тяжелые.
— О'кей, — ответил я.
Мы собрали все свертки и вышли из магазина. На улице, глядя поверх пакетов в руках, она просто сказала:
— Спасибо. Я не знаю, почему ты это сделал, но никто никогда не доставлял мне такого удовольствия! С тех самых пор, как я появилась на свет!
— Очень рад, Анджелина, — ответил я неловко.
"Глаза ее прекрасны, — подумал я, — когда она не пользуется ими, как оружием”.
Глава 13
Глава 14
Она улыбнулась несколько смущенно:
— Тебе это нравится. Боб?
Она впервые назвала меня по имени. Она держала в руках пару очень прозрачных нейлоновых чулок, держала их так бережно, как только мать может держать дитя.
— Очень милые, — сказал я, стараясь преодолеть традиционное мужское безразличие к чулкам.
— И взгляни на туфли, которые я купила. — Она порылась в куче товаров и подошла ко мне с парой белых туфель на шпильках и очень тонких подошвах.
Каждый раз, когда она извлекала что-нибудь из кучи товаров, она счастливо глядела на меня, ожидая одобрительных комментариев.
Но я не успевал произнести и слова, как она уже отправлялась за следующим предметом.
Уходя, я попросил доставить все покупки в гостиницу. Лицо Анджелины слегка потемнело.
— А мы не можем отнести их сами. Боб? — спросила она с надеждой. — Они ведь не очень тяжелые.
— О'кей, — ответил я.
Мы собрали все свертки и вышли из магазина. На улице, глядя поверх пакетов в руках, она просто сказала:
— Спасибо. Я не знаю, почему ты это сделал, но никто никогда не доставлял мне такого удовольствия! С тех самых пор, как я появилась на свет!
— Очень рад, Анджелина, — ответил я неловко.
"Глаза ее прекрасны, — подумал я, — когда она не пользуется ими, как оружием”.
Глава 13
Мы поднялись в номер, чтобы она могла переодеться в свои новые вещи до церемонии. Она сразу же бросила покупки на кровать и начала возбужденно их распаковывать. Она вынула комбинацию и с восторгом ее рассматривала. Потом она повернулась ко мне:
— Я просто не могу прийти в себя. Боб. Но я все же не понимаю, почему ты это сделал.
— Я тоже не очень хорошо соображаю. Меня слишком часто били по голове, когда я играл в футбол.
— Нет, ты не такой противный, каким притворяешься!
— В душе я член женского общества “Костер”, — сказал я рассеянно, наливая себе выпивки. Я сдвинул часть покупок на край постели, чтобы можно было лечь поперек нее.
Я лежал нахмурившись, опираясь на локоть, потягивал виски и наблюдал за Анджелиной. Никто никогда не поймет их. Они представляют собой какой-то особый класс. Вы включаете их в каталог, подбираете этикетки, но не успеваете эту этикетку нацепить, как она уже другая. Мрачная маленькая девочка, которая была зажата оттого, что топала на круглых толстых каблуках, и которая попалась. А теперь это — молодая девушка с широко раскрытыми глазищами, собирающаяся отправиться на свой первый бал. И она решает, какое из своих новых платьев надеть.
Теперь Анджелина не выглядела ни сердитой, ни вызывающей. Мне просто хотелось проанализировать все это. Я с любопытством смотрел на нее. Она была возбуждена и счастлива, и ее глаза сияли, когда она раскрывала очередной пакет. Интересно, не забыла ли она, зачем мы здесь?
Она вбежала в ванную и открыла кран.
— О, здесь такая чудесная ванная! — сказала она взволнованно. — Как ты думаешь, я успею принять ванну?
— Конечно, — ответил я и подошел к телефону. Я заказал содовой и льда и, когда их принесли, приготовил себе хороший напиток.
Было жарко, даже несмотря на работающий над головой вентилятор. Я снял пиджак и размешал лед в стакане. Я слышал, как Анджелина плещется в ванной, и сердито думал, почему она там так долго? Я проклинал жару, и ожидание, и Шриверпорт. А затем я начал проклинать Анджелину, Сэма и Ли. А потом снова жару.
Что там, черт побери, задерживает молодую невесту? Скорее бы выбраться отсюда и покончить со всем этим. Я сразу уеду в Новый Орлеан или еще куда-нибудь. Это будет здорово. Я слишком долго жил один, слишком долго для двадцатидвухлетнего парня, со своей болью и мечтами. Жить в деревне и заниматься фермерством — удовольствие, но нужно когда-нибудь и расслабляться. И все страсти необходимо время от времени утолять, или ты просто сойдешь с ума. Ты перестарался. Ты становишься злым, и тебе хочется со всеми драться. Нет, не со всеми, ты, болтливый ублюдок. Ты ведь не хочешь убить Сэма, не так ли? Нет, и не потому, что у него ружье. Чтобы сдержать тебя, потребовалось бы не менее шести-семи человек. Ну, не начинай думать об этом. Ты влез в эту вонючую историю не потому, что испугался Сэма. Ты влез в нее, потому что не хотел, чтобы Мэри узнала о Ли и Анджелине. И кроме того, ты не хотел, чтобы Ли оказался застреленным из винтовки тридцать восьмого калибра. По крайней мере, так оно звучит лучше. И твой поступок принесет много хорошего, но что дальше? Что потом? Ты что, собираешься на всех них жениться? Ли твой брат, и ты любишь его, и он чудесный парень, но он не муж. Он жеребец.
Я снова подумал о Новом Орлеане. Надо было проглотить черт-те сколько выпивки, чтобы изгнать из моего рта вкус всего этого.
«Ладно, — думал я, — у меня есть деньги, к которым я почти не притрагивался, есть у меня и время, и ничто меня не останавливает. Кроме жены, конечно! Не забывай о молодой невесте!»
Я услышал сзади шлепанье босых ног. Молодая невеста вышла из ванной.
Голос ее прозвучал счастливо:
— Ты не хочешь обернуться и посмотреть? Я хочу показать тебе мою остальную одежду.
Я обернулся. Анджелина стояла рядом с моими вытянутыми на постели ногами. Я выронил сигарету прямо на покрывало, и оно начало гореть. Я схватил ее и не почувствовал горящего пепла между пальцами.
Остальная одежда Анджелины оказалась не слишком обременительной. На ней были очень маленькие трусики и тоненькая рубашонка. Волосы ее рассыпались по плечам. Она нежно мне улыбнулась:
— Мне кажется, они невероятно хороши, правда?
Я отвернулся к окну:
— Да, очень хороши! — Я должен был что-то сказать, но голос изменил мне. Меня словно душили.
Не забывай, что это Анджелина. Она сопливая маленькая девчонка и тебе абсолютно не нравится. И ты здесь для того, чтобы жениться на ней и развязать этот поганый узел, потому что не хочешь ухудшения ситуации! Ты не можешь выносить ее вида! Клянусь жизнью, братец! Ты не можешь больше выносить ее в таком виде!
— Пойди и надень свое чертово платье! — сказал я.
Интересно, как прозвучал для нее мой голос? С моей точки зрения, он звучал не очень многообещающе.
Она схватила меня за лодыжку и потрясла ее.
— Оглянись, Боб, что ты думаешь об этих вещах? Ты не сказал ни слова. Но ты ведь купил их мне, и я хочу, чтобы они тебе нравились!
Оглянувшись, я увидел ее дразнящую улыбку. Из моих рук выпал стакан с выпивкой и разбился. Лед рассыпался по ковру. Я встал с кровати и грубо сгреб Анджелину, как какой-то старый мешок. Я не вполне сознавал, что делаю, не испытывал ничего, кроме дикого желания схватить ее. Первый поцелуй она восприняла довольно спокойно. Но потом ударила меня, и довольно больно, своим сжатым кулачком. А затем начала колотить меня по лицу обеими руками и вырываться. Я отпустил ее. Она отбежала, схватила со столика стакан и швырнула в меня. Он попал мне в шею и, отскочив, стукнулся о стену, но не разбился.
Глаза ее горели, и она смотрела на меня, как дикая кошка.
— Я тебя научу, я научу тебя, как бросаться на меня как сумасшедший!
— О'кей, — сказал я, — оставайся в своей рубашке. Мне надо было свернуть твою чертову шею!
Я снова лег поперек кровати, закурил и стал смотреть в окно.
Последовало долгое молчание. Казалось, она не сдвинулась с места. Что она там делает за моей спиной? Я был так зол, что мне стало все безразлично. К черту ее!
Внезапно она оказалась рядом со мной на кровати, глядя на меня с раскаянием и положив голову на согнутую руку.
— Прости, — проговорила она, — мне очень жалко, Боб. Ты меня простишь?
— Ладно, забудем об этом!
— Нет, я хочу, чтобы ты сказал, что простил меня!
Глаза ее смотрели на меня умоляюще, и волосы ее, рассыпавшиеся по руке, были всего в нескольких дюймах от моего лица. Это были прекрасные волосы, немного темнее золота, и я подумал, что это цвет дикого меда.
— Да пустяки, — отмахнулся я, — я сам виноват.
— Нет, это я виновата. Но ты напугал меня. И меня взбесило, как ты дико вел себя. Ты был так груб!
— Прости.
Она рассматривала меня одно мгновение широко раскрытыми глазами, а потом мягко произнесла:
— Не надо быть таким грубым, ладно?
На этот раз она меня не ударила. Она обхватила мою шею руками и притянула мою голову вниз, словно пловца, который тонет.
Потом мы долго лежали рядом, ничего не говоря и просто испытывая спокойствие под ветерком вентилятора.
Через какое-то время она вздохнула и что-то пробормотала.
— Что ты говоришь? — спросил я.
— Я сказала, что здесь хорошо. Боб. Тебе нравится? — И тут же добавила:
— Ты понял, что я имею в виду? Хорошая у нас комната.
— Зачем ты это сделала? — спросил я. Я начинал думать, что никогда не пойму Анджелину. В ней было слишком много всего, разного.
— Сделала что? — тихо переспросила она.
— Ты что, ничего не сделала?
— Я просто хотела, чтобы ты посмотрел на мои новые вещи, потому что ты был таким милым и купил их мне.
— Да, я знаю, — ответил я. — И затем произошла странная вещь. Похоже, ты за это не в ответе!
Она повернула ко мне лицо и лениво улыбнулась.
— Если тебя действительно интересует беспристрастная критика этих тряпок, то позволь дать тебе один совет. Демонстрируй их не на себе. Когда ты их надеваешь, ты только смущаешь.
— Я не думала, что я тебе нравлюсь. — Она все время возвращалась к одному и тому же.
— Дело не в том, нравишься ты мне или нет. Но это все равно как получить удар кувалдой между глаз. Эффект тот же самый.
— Знаешь что? — Она внезапно поднялась и оперлась локтями о мою грудь. В глазах ее прыгали бесенята. — Когда-нибудь ты сорвешься и все же скажешь мне что-нибудь хорошее!
— Несомненно.
— Мы станем с тобой добрыми друзьями, да?
— Конечно, конечно, — охотно согласился я, — особенно если будем ломать лед вот такими дружескими поступками, как сейчас. Можно мне называть тебя теперь по имени? Раз мы спим с тобой? Мне кажется, мы с тобой уже немного знакомы.
Я готов был треснуть себя за эти слова. Зачем я продолжал задевать ее? Но она не вспыхнула, как я ожидал.
— По-твоему, я очень испорченная, да? Она не сердилась. Напротив, она была тихой, и глаза ее немного погрустнели. Я ненавидел себя, потому что из глаз ее исчезла улыбка.
— Нет. И прошу извинить меня за эту последнюю остроту.
— Ничего. Не стоит притворяться, правда? После долгого молчания я произнес:
— А как ты относишься к замужеству? Ты думала об этом раньше?
— Какая девушка не думает?
— За кого-нибудь определенного?
— Нет, — сказала она задумчиво, — я ведь знаю мало мужчин. Папа никогда не разрешал мне нигде бывать или ходить на свидания. Единственное, как я могла встречаться с мальчиками или даже видеть их, — это выскользнув из дому потихоньку. И ты знаешь, чего они ожидают, если ты делаешь это.
— А что бы он сделал, если бы ты просто сказала, что идешь на танцы или куда-нибудь еще вопреки его приказу?
— Он выпорол бы меня кожаным ремнем.
— Когда ты была маленькой?
— Нет, в последние два месяца. — Она произнесла это спокойно, но с затаенной горечью.
— Он что, не знает, что так нельзя воспитывать девушку? Так нельзя обращаться даже с собакой!
— Я знаю. Он понимает собак. Он говорит, что нельзя ломать характер собаки, если хочешь, чтобы из нее получился хороший охотничий пес.
— По-моему, ему не удалось сломать твой характер.
— Нет. Ему бы это никогда не удалось. Мне кажется, я такая же несгибаемая, как он. Да, я убегала и не стыжусь этого. Я не думаю, что я хорошая, в том смысле, как ты это понимаешь. Но я предпочитаю быть плохой, чем такой, как он хотел. Я туда больше никогда не вернусь.
— А твоя мать? Она ведь никогда так с тобой не обращалась? А ты даже не сказала ей “до свидания”, когда мы уезжали.
— Мне ее жаль. У нее нет никаких своих мыслей. И я с ней не простилась только потому, что боялась расплакаться. Я ненавидела тебя и его, и я скорее умерла бы, чем один из вас увидел бы меня плачущей.
— Но ты ведь не ненавидишь меня так теперь?
— Нет, потому что ты был добр ко мне. И потому, что ты купил мне всю эту одежду. Может быть, дело даже не в самой одежде, а в том, что кто-то поступает со мной по-доброму. Ты можешь подумать, что купил меня этими вещами. Наверняка это приходит тебе в голову. И может быть, это в какой-то мере правда.
— Неужели эти тряпки имеют для тебя такое большое значение?
— Да, Боб. Что мне сделать, чтобы ты понял, как много они для меня значат. Чтобы понять это, надо быть женщиной.
— Ты влюблена в Ли?
— Нет.
— Нет? Совсем нет?
— Он мне нравится, и он может быть удивительно ласковым. Но это все.
— По-твоему, он в тебя влюблен?
— Он говорил, что разведется и женится на мне.
— И ты ему поверила? Как же, разведется он!
— Нет, конечно, не поверила.
— Совсем не поверила?
— Ты что думаешь, у меня совсем нет мозгов? Конечно, я ему не поверила. Я знала, чего он добивается. Он хотел только этого.
— Тогда скажи, ради Христа, зачем ты делала это?
Она долго молчала, так что я потерял надежду на ответ. В конце концов, это не мое дело. Но она вдруг спокойно произнесла:
— А разве для этого нужны какие-то причины?
— Но, черт побери, причины есть у всего!
— Может быть, мне просто хотелось, чтобы кто-то сказал, что любит меня. Даже если бы он лгал. Для меня это не имеет значения.
Я лежал и думал, как это может не иметь значения, если тебе восемнадцать лет?
Пока она собиралась, я смешал себе еще один напиток и сел на стул у окна. Выпив, я переоделся в чистую рубашку. Потом привел себя в полный порядок и стал нетерпеливо ходить по комнате, ожидая Анджелину. Жара раздражала, но все же не так, как недавно.
Когда она вошла, я оторопел. Не знаю, было ли дело в ее новой одежде или в новом выражении ее глаз, но Анджелина казалась совсем иной.
Коричневый полотняный костюм ей очень шел. Так же как и тонкая желтая блузка. На ногах ее красовались очень тонкие нейлоновые чулки и белые туфли на шпильках.
Она выглядела как девушка из колледжа, за исключением, пожалуй, волос. Она туго собрала их в “хвост” на затылке, и не верилось, что у нее длинные волосы. Все же не понимаю, зачем женщины стригутся?
Она повернулась на каблуках, склонив голову, чтобы я мог как следует ее оценить. В ее миндалевидных глазах сияла дразнящая улыбка.
— Ну и как я выгляжу?
— Великолепно!
— А как тебе нравятся мои чулки?
— Блеск. У тебя такие красивые ноги!
— Спасибо. Знаешь, Боб, — продолжала она, — ты милый, но почему к тебе так трудно подступиться?
— Я антисоциальный человек. Давай идем. Ты не забыла, нам надо к мировому судье!
— Ты еще не передумал?
— Что значит — не передумал? Я никогда этого не хотел.
— Ну, спасибо. Если я вызываю у тебя такое отвращение, почему ты настаиваешь?
Кажется, мы начинаем все снова, устало подумал я.
— Идем, ради Христа! Идем поженимся! Она посмотрела на меня неприязненно и повернулась к двери:
— Хорошо, я уступаю. Никогда, наверное, не пойму тебя. Чуть скажешь что-нибудь хорошее, как тут же, на одном дыхании, говоришь гадости!
Еще не пробило трех часов, и улицы были опалены послеполуденным солнцем. Мы медленно шли к зданию суда, и Анджелина то и дело выгибала шею, заглядываясь на свое отражение в витринах. Она никак не могла привыкнуть к своему новому облику.
В офисе мирового судьи было жарко и не очень чисто. Он что-то долго бормотал сквозь небрежно подстриженные усы, коричневые от табака, при двух свидетелях, приглашенных нами с улицы. Когда процедура закончилась, я вручил судье конверт с десятью долларами и мы вышли на улицу. На ступеньках крыльца, в тени здания, я медленно начал сознавать, что больше не холост. Я был женат. Я рассмеялся, и Анджелина взглянула на меня удивленно:
— Что тебя так рассмешило?
— Я просто вспомнил одну смешную историю. Вот и все. Были два ирландца. Одного звали Пат, а как звали другого, я забыл. Кажется Моррис.
— А ты понимаешь, что мы женаты? — прервала она меня.
— Знаешь, нет. Я как-то не подумал об этом.
— Мне кажется иногда, что ты просто сумасшедший!
— Ну и куда мы отсюда? — спросил я. Она посмотрела на меня озадаченно. Никто из нас не представлял, что делать после церемонии. Все это было нам как бы навязано, и мы торопились пройти через формальности, по крайней мере я. Теперь же, когда все позади и женитьба — свершившийся факт, мы испытывали чувство пустоты. Теперь некуда было торопиться.
— Я думаю, что мы уже пришли, — проговорила Анджелина взволнованно. Она смотрела на улицу.
— Наверное, да. Ты вернешься домой?
— Нет.
— Ну, ты теперь сама себе хозяйка.
— Да, я знаю.
Мы помолчали с минуту. Потом она спросила:
— А ты куда поедешь?
— Думаю, что в Новый Орлеан. Но эта идея уже потеряла для меня свою привлекательность. Я не мог вызвать у себя по этому поводу прежнего энтузиазма.
— Я хочу поехать сегодня вечером. А ты можешь остаться в гостинице. Я только заберу свои вещи и уеду.
Она покачала головой, все еще не глядя на меня:
— Нет. Это твоя комната, и я не хочу быть тебе обязанной. Я уже и так слишком много тебе должна. — Она показала на полотняный жакет.
— Ты мне ничего не должна.
— Нет, должна. Я бы рада обещать тебе вернуть долг, но не знаю, смогу ли когда-нибудь.
"В ней есть какая-то упрямая честность”, — подумал я. Мы постояли в некотором замешательстве еще какое-то время. Затем она обернулась ко мне:
— Ну, спасибо за все. Прощай.
— Прощай, — беспечно ответил я.
Она медленно спустилась по ступеням на тротуар, постояла несколько мгновений, будто решая, в какую сторону повернуть, и затем уверенно пошла по улице.
Я смотрел ей вслед, чувствуя себя почему-то ужасно. О, эта прямая спина, эти упругие, прекрасные линии ее ног, эта гордо поднятая голова!
Анджелина, бесспорно, очаровательная девушка, такая гордая и упрямая и, может быть, более одинокая, чем кто-либо на свете. И у нее, возможно, осталось всего около двадцати долларов. Конечно, она ни за что не вернется домой, хотя не знает, как заработать себе на жизнь. И существует только один-единственный путь, на который она может вступить. И при этом она была слишком твердой, чтобы заплакать.
Ну, подумал я, меня это не касается. Не открывать же мне женскую школу. Она сама впуталась в эту историю, пусть сама и беспокоится. Но беспокоилась ли она?
Что с Ли? Да, что с Ли? В такую историю попадают двое. Если бы она не захотела, он один, вероятно, не влип бы так. Да, после всего пережитого у нее очень много претензий к Ли, не так ли?
К чему все это морализирование, прервал я себя. Какая разница? Если в такой неприятности никто не виноват, то что же мне беспокоиться? Ведь для меня она никто, так почему я должен волноваться? Пусть идет.
Я догнал Анджелину посреди следующего квартала.
— Подожди минутку, Анджелина. — Я взял ее за руку. — Ты не можешь уйти одна. Давай вернемся в гостиницу и все обсудим.
— Я просто не могу прийти в себя. Боб. Но я все же не понимаю, почему ты это сделал.
— Я тоже не очень хорошо соображаю. Меня слишком часто били по голове, когда я играл в футбол.
— Нет, ты не такой противный, каким притворяешься!
— В душе я член женского общества “Костер”, — сказал я рассеянно, наливая себе выпивки. Я сдвинул часть покупок на край постели, чтобы можно было лечь поперек нее.
Я лежал нахмурившись, опираясь на локоть, потягивал виски и наблюдал за Анджелиной. Никто никогда не поймет их. Они представляют собой какой-то особый класс. Вы включаете их в каталог, подбираете этикетки, но не успеваете эту этикетку нацепить, как она уже другая. Мрачная маленькая девочка, которая была зажата оттого, что топала на круглых толстых каблуках, и которая попалась. А теперь это — молодая девушка с широко раскрытыми глазищами, собирающаяся отправиться на свой первый бал. И она решает, какое из своих новых платьев надеть.
Теперь Анджелина не выглядела ни сердитой, ни вызывающей. Мне просто хотелось проанализировать все это. Я с любопытством смотрел на нее. Она была возбуждена и счастлива, и ее глаза сияли, когда она раскрывала очередной пакет. Интересно, не забыла ли она, зачем мы здесь?
Она вбежала в ванную и открыла кран.
— О, здесь такая чудесная ванная! — сказала она взволнованно. — Как ты думаешь, я успею принять ванну?
— Конечно, — ответил я и подошел к телефону. Я заказал содовой и льда и, когда их принесли, приготовил себе хороший напиток.
Было жарко, даже несмотря на работающий над головой вентилятор. Я снял пиджак и размешал лед в стакане. Я слышал, как Анджелина плещется в ванной, и сердито думал, почему она там так долго? Я проклинал жару, и ожидание, и Шриверпорт. А затем я начал проклинать Анджелину, Сэма и Ли. А потом снова жару.
Что там, черт побери, задерживает молодую невесту? Скорее бы выбраться отсюда и покончить со всем этим. Я сразу уеду в Новый Орлеан или еще куда-нибудь. Это будет здорово. Я слишком долго жил один, слишком долго для двадцатидвухлетнего парня, со своей болью и мечтами. Жить в деревне и заниматься фермерством — удовольствие, но нужно когда-нибудь и расслабляться. И все страсти необходимо время от времени утолять, или ты просто сойдешь с ума. Ты перестарался. Ты становишься злым, и тебе хочется со всеми драться. Нет, не со всеми, ты, болтливый ублюдок. Ты ведь не хочешь убить Сэма, не так ли? Нет, и не потому, что у него ружье. Чтобы сдержать тебя, потребовалось бы не менее шести-семи человек. Ну, не начинай думать об этом. Ты влез в эту вонючую историю не потому, что испугался Сэма. Ты влез в нее, потому что не хотел, чтобы Мэри узнала о Ли и Анджелине. И кроме того, ты не хотел, чтобы Ли оказался застреленным из винтовки тридцать восьмого калибра. По крайней мере, так оно звучит лучше. И твой поступок принесет много хорошего, но что дальше? Что потом? Ты что, собираешься на всех них жениться? Ли твой брат, и ты любишь его, и он чудесный парень, но он не муж. Он жеребец.
Я снова подумал о Новом Орлеане. Надо было проглотить черт-те сколько выпивки, чтобы изгнать из моего рта вкус всего этого.
«Ладно, — думал я, — у меня есть деньги, к которым я почти не притрагивался, есть у меня и время, и ничто меня не останавливает. Кроме жены, конечно! Не забывай о молодой невесте!»
Я услышал сзади шлепанье босых ног. Молодая невеста вышла из ванной.
Голос ее прозвучал счастливо:
— Ты не хочешь обернуться и посмотреть? Я хочу показать тебе мою остальную одежду.
Я обернулся. Анджелина стояла рядом с моими вытянутыми на постели ногами. Я выронил сигарету прямо на покрывало, и оно начало гореть. Я схватил ее и не почувствовал горящего пепла между пальцами.
Остальная одежда Анджелины оказалась не слишком обременительной. На ней были очень маленькие трусики и тоненькая рубашонка. Волосы ее рассыпались по плечам. Она нежно мне улыбнулась:
— Мне кажется, они невероятно хороши, правда?
Я отвернулся к окну:
— Да, очень хороши! — Я должен был что-то сказать, но голос изменил мне. Меня словно душили.
Не забывай, что это Анджелина. Она сопливая маленькая девчонка и тебе абсолютно не нравится. И ты здесь для того, чтобы жениться на ней и развязать этот поганый узел, потому что не хочешь ухудшения ситуации! Ты не можешь выносить ее вида! Клянусь жизнью, братец! Ты не можешь больше выносить ее в таком виде!
— Пойди и надень свое чертово платье! — сказал я.
Интересно, как прозвучал для нее мой голос? С моей точки зрения, он звучал не очень многообещающе.
Она схватила меня за лодыжку и потрясла ее.
— Оглянись, Боб, что ты думаешь об этих вещах? Ты не сказал ни слова. Но ты ведь купил их мне, и я хочу, чтобы они тебе нравились!
Оглянувшись, я увидел ее дразнящую улыбку. Из моих рук выпал стакан с выпивкой и разбился. Лед рассыпался по ковру. Я встал с кровати и грубо сгреб Анджелину, как какой-то старый мешок. Я не вполне сознавал, что делаю, не испытывал ничего, кроме дикого желания схватить ее. Первый поцелуй она восприняла довольно спокойно. Но потом ударила меня, и довольно больно, своим сжатым кулачком. А затем начала колотить меня по лицу обеими руками и вырываться. Я отпустил ее. Она отбежала, схватила со столика стакан и швырнула в меня. Он попал мне в шею и, отскочив, стукнулся о стену, но не разбился.
Глаза ее горели, и она смотрела на меня, как дикая кошка.
— Я тебя научу, я научу тебя, как бросаться на меня как сумасшедший!
— О'кей, — сказал я, — оставайся в своей рубашке. Мне надо было свернуть твою чертову шею!
Я снова лег поперек кровати, закурил и стал смотреть в окно.
Последовало долгое молчание. Казалось, она не сдвинулась с места. Что она там делает за моей спиной? Я был так зол, что мне стало все безразлично. К черту ее!
Внезапно она оказалась рядом со мной на кровати, глядя на меня с раскаянием и положив голову на согнутую руку.
— Прости, — проговорила она, — мне очень жалко, Боб. Ты меня простишь?
— Ладно, забудем об этом!
— Нет, я хочу, чтобы ты сказал, что простил меня!
Глаза ее смотрели на меня умоляюще, и волосы ее, рассыпавшиеся по руке, были всего в нескольких дюймах от моего лица. Это были прекрасные волосы, немного темнее золота, и я подумал, что это цвет дикого меда.
— Да пустяки, — отмахнулся я, — я сам виноват.
— Нет, это я виновата. Но ты напугал меня. И меня взбесило, как ты дико вел себя. Ты был так груб!
— Прости.
Она рассматривала меня одно мгновение широко раскрытыми глазами, а потом мягко произнесла:
— Не надо быть таким грубым, ладно?
На этот раз она меня не ударила. Она обхватила мою шею руками и притянула мою голову вниз, словно пловца, который тонет.
Потом мы долго лежали рядом, ничего не говоря и просто испытывая спокойствие под ветерком вентилятора.
Через какое-то время она вздохнула и что-то пробормотала.
— Что ты говоришь? — спросил я.
— Я сказала, что здесь хорошо. Боб. Тебе нравится? — И тут же добавила:
— Ты понял, что я имею в виду? Хорошая у нас комната.
— Зачем ты это сделала? — спросил я. Я начинал думать, что никогда не пойму Анджелину. В ней было слишком много всего, разного.
— Сделала что? — тихо переспросила она.
— Ты что, ничего не сделала?
— Я просто хотела, чтобы ты посмотрел на мои новые вещи, потому что ты был таким милым и купил их мне.
— Да, я знаю, — ответил я. — И затем произошла странная вещь. Похоже, ты за это не в ответе!
Она повернула ко мне лицо и лениво улыбнулась.
— Если тебя действительно интересует беспристрастная критика этих тряпок, то позволь дать тебе один совет. Демонстрируй их не на себе. Когда ты их надеваешь, ты только смущаешь.
— Я не думала, что я тебе нравлюсь. — Она все время возвращалась к одному и тому же.
— Дело не в том, нравишься ты мне или нет. Но это все равно как получить удар кувалдой между глаз. Эффект тот же самый.
— Знаешь что? — Она внезапно поднялась и оперлась локтями о мою грудь. В глазах ее прыгали бесенята. — Когда-нибудь ты сорвешься и все же скажешь мне что-нибудь хорошее!
— Несомненно.
— Мы станем с тобой добрыми друзьями, да?
— Конечно, конечно, — охотно согласился я, — особенно если будем ломать лед вот такими дружескими поступками, как сейчас. Можно мне называть тебя теперь по имени? Раз мы спим с тобой? Мне кажется, мы с тобой уже немного знакомы.
Я готов был треснуть себя за эти слова. Зачем я продолжал задевать ее? Но она не вспыхнула, как я ожидал.
— По-твоему, я очень испорченная, да? Она не сердилась. Напротив, она была тихой, и глаза ее немного погрустнели. Я ненавидел себя, потому что из глаз ее исчезла улыбка.
— Нет. И прошу извинить меня за эту последнюю остроту.
— Ничего. Не стоит притворяться, правда? После долгого молчания я произнес:
— А как ты относишься к замужеству? Ты думала об этом раньше?
— Какая девушка не думает?
— За кого-нибудь определенного?
— Нет, — сказала она задумчиво, — я ведь знаю мало мужчин. Папа никогда не разрешал мне нигде бывать или ходить на свидания. Единственное, как я могла встречаться с мальчиками или даже видеть их, — это выскользнув из дому потихоньку. И ты знаешь, чего они ожидают, если ты делаешь это.
— А что бы он сделал, если бы ты просто сказала, что идешь на танцы или куда-нибудь еще вопреки его приказу?
— Он выпорол бы меня кожаным ремнем.
— Когда ты была маленькой?
— Нет, в последние два месяца. — Она произнесла это спокойно, но с затаенной горечью.
— Он что, не знает, что так нельзя воспитывать девушку? Так нельзя обращаться даже с собакой!
— Я знаю. Он понимает собак. Он говорит, что нельзя ломать характер собаки, если хочешь, чтобы из нее получился хороший охотничий пес.
— По-моему, ему не удалось сломать твой характер.
— Нет. Ему бы это никогда не удалось. Мне кажется, я такая же несгибаемая, как он. Да, я убегала и не стыжусь этого. Я не думаю, что я хорошая, в том смысле, как ты это понимаешь. Но я предпочитаю быть плохой, чем такой, как он хотел. Я туда больше никогда не вернусь.
— А твоя мать? Она ведь никогда так с тобой не обращалась? А ты даже не сказала ей “до свидания”, когда мы уезжали.
— Мне ее жаль. У нее нет никаких своих мыслей. И я с ней не простилась только потому, что боялась расплакаться. Я ненавидела тебя и его, и я скорее умерла бы, чем один из вас увидел бы меня плачущей.
— Но ты ведь не ненавидишь меня так теперь?
— Нет, потому что ты был добр ко мне. И потому, что ты купил мне всю эту одежду. Может быть, дело даже не в самой одежде, а в том, что кто-то поступает со мной по-доброму. Ты можешь подумать, что купил меня этими вещами. Наверняка это приходит тебе в голову. И может быть, это в какой-то мере правда.
— Неужели эти тряпки имеют для тебя такое большое значение?
— Да, Боб. Что мне сделать, чтобы ты понял, как много они для меня значат. Чтобы понять это, надо быть женщиной.
— Ты влюблена в Ли?
— Нет.
— Нет? Совсем нет?
— Он мне нравится, и он может быть удивительно ласковым. Но это все.
— По-твоему, он в тебя влюблен?
— Он говорил, что разведется и женится на мне.
— И ты ему поверила? Как же, разведется он!
— Нет, конечно, не поверила.
— Совсем не поверила?
— Ты что думаешь, у меня совсем нет мозгов? Конечно, я ему не поверила. Я знала, чего он добивается. Он хотел только этого.
— Тогда скажи, ради Христа, зачем ты делала это?
Она долго молчала, так что я потерял надежду на ответ. В конце концов, это не мое дело. Но она вдруг спокойно произнесла:
— А разве для этого нужны какие-то причины?
— Но, черт побери, причины есть у всего!
— Может быть, мне просто хотелось, чтобы кто-то сказал, что любит меня. Даже если бы он лгал. Для меня это не имеет значения.
Я лежал и думал, как это может не иметь значения, если тебе восемнадцать лет?
Пока она собиралась, я смешал себе еще один напиток и сел на стул у окна. Выпив, я переоделся в чистую рубашку. Потом привел себя в полный порядок и стал нетерпеливо ходить по комнате, ожидая Анджелину. Жара раздражала, но все же не так, как недавно.
Когда она вошла, я оторопел. Не знаю, было ли дело в ее новой одежде или в новом выражении ее глаз, но Анджелина казалась совсем иной.
Коричневый полотняный костюм ей очень шел. Так же как и тонкая желтая блузка. На ногах ее красовались очень тонкие нейлоновые чулки и белые туфли на шпильках.
Она выглядела как девушка из колледжа, за исключением, пожалуй, волос. Она туго собрала их в “хвост” на затылке, и не верилось, что у нее длинные волосы. Все же не понимаю, зачем женщины стригутся?
Она повернулась на каблуках, склонив голову, чтобы я мог как следует ее оценить. В ее миндалевидных глазах сияла дразнящая улыбка.
— Ну и как я выгляжу?
— Великолепно!
— А как тебе нравятся мои чулки?
— Блеск. У тебя такие красивые ноги!
— Спасибо. Знаешь, Боб, — продолжала она, — ты милый, но почему к тебе так трудно подступиться?
— Я антисоциальный человек. Давай идем. Ты не забыла, нам надо к мировому судье!
— Ты еще не передумал?
— Что значит — не передумал? Я никогда этого не хотел.
— Ну, спасибо. Если я вызываю у тебя такое отвращение, почему ты настаиваешь?
Кажется, мы начинаем все снова, устало подумал я.
— Идем, ради Христа! Идем поженимся! Она посмотрела на меня неприязненно и повернулась к двери:
— Хорошо, я уступаю. Никогда, наверное, не пойму тебя. Чуть скажешь что-нибудь хорошее, как тут же, на одном дыхании, говоришь гадости!
Еще не пробило трех часов, и улицы были опалены послеполуденным солнцем. Мы медленно шли к зданию суда, и Анджелина то и дело выгибала шею, заглядываясь на свое отражение в витринах. Она никак не могла привыкнуть к своему новому облику.
В офисе мирового судьи было жарко и не очень чисто. Он что-то долго бормотал сквозь небрежно подстриженные усы, коричневые от табака, при двух свидетелях, приглашенных нами с улицы. Когда процедура закончилась, я вручил судье конверт с десятью долларами и мы вышли на улицу. На ступеньках крыльца, в тени здания, я медленно начал сознавать, что больше не холост. Я был женат. Я рассмеялся, и Анджелина взглянула на меня удивленно:
— Что тебя так рассмешило?
— Я просто вспомнил одну смешную историю. Вот и все. Были два ирландца. Одного звали Пат, а как звали другого, я забыл. Кажется Моррис.
— А ты понимаешь, что мы женаты? — прервала она меня.
— Знаешь, нет. Я как-то не подумал об этом.
— Мне кажется иногда, что ты просто сумасшедший!
— Ну и куда мы отсюда? — спросил я. Она посмотрела на меня озадаченно. Никто из нас не представлял, что делать после церемонии. Все это было нам как бы навязано, и мы торопились пройти через формальности, по крайней мере я. Теперь же, когда все позади и женитьба — свершившийся факт, мы испытывали чувство пустоты. Теперь некуда было торопиться.
— Я думаю, что мы уже пришли, — проговорила Анджелина взволнованно. Она смотрела на улицу.
— Наверное, да. Ты вернешься домой?
— Нет.
— Ну, ты теперь сама себе хозяйка.
— Да, я знаю.
Мы помолчали с минуту. Потом она спросила:
— А ты куда поедешь?
— Думаю, что в Новый Орлеан. Но эта идея уже потеряла для меня свою привлекательность. Я не мог вызвать у себя по этому поводу прежнего энтузиазма.
— Я хочу поехать сегодня вечером. А ты можешь остаться в гостинице. Я только заберу свои вещи и уеду.
Она покачала головой, все еще не глядя на меня:
— Нет. Это твоя комната, и я не хочу быть тебе обязанной. Я уже и так слишком много тебе должна. — Она показала на полотняный жакет.
— Ты мне ничего не должна.
— Нет, должна. Я бы рада обещать тебе вернуть долг, но не знаю, смогу ли когда-нибудь.
"В ней есть какая-то упрямая честность”, — подумал я. Мы постояли в некотором замешательстве еще какое-то время. Затем она обернулась ко мне:
— Ну, спасибо за все. Прощай.
— Прощай, — беспечно ответил я.
Она медленно спустилась по ступеням на тротуар, постояла несколько мгновений, будто решая, в какую сторону повернуть, и затем уверенно пошла по улице.
Я смотрел ей вслед, чувствуя себя почему-то ужасно. О, эта прямая спина, эти упругие, прекрасные линии ее ног, эта гордо поднятая голова!
Анджелина, бесспорно, очаровательная девушка, такая гордая и упрямая и, может быть, более одинокая, чем кто-либо на свете. И у нее, возможно, осталось всего около двадцати долларов. Конечно, она ни за что не вернется домой, хотя не знает, как заработать себе на жизнь. И существует только один-единственный путь, на который она может вступить. И при этом она была слишком твердой, чтобы заплакать.
Ну, подумал я, меня это не касается. Не открывать же мне женскую школу. Она сама впуталась в эту историю, пусть сама и беспокоится. Но беспокоилась ли она?
Что с Ли? Да, что с Ли? В такую историю попадают двое. Если бы она не захотела, он один, вероятно, не влип бы так. Да, после всего пережитого у нее очень много претензий к Ли, не так ли?
К чему все это морализирование, прервал я себя. Какая разница? Если в такой неприятности никто не виноват, то что же мне беспокоиться? Ведь для меня она никто, так почему я должен волноваться? Пусть идет.
Я догнал Анджелину посреди следующего квартала.
— Подожди минутку, Анджелина. — Я взял ее за руку. — Ты не можешь уйти одна. Давай вернемся в гостиницу и все обсудим.
Глава 14
Анджелина не сбросила мою руку, а просто остановилась и холодно посмотрела на меня.
— Зачем?
— Откуда я, черт побери, знаю? Конечно, это неразумно, но я просто не могу отпустить тебя так. Что с тобой будет?
— А какое тебе дело?
— Не знаю. Сам в толк не возьму. Но она пошла со мной, не сказав больше ни слова. Мы промолчали весь путь до отеля. Войдя в номер, она села у окна и выглянула наружу.
— Что ты собираешься делать? — спросила она.
— Честно говоря, я ничего еще не придумал. Мы вместе попробуем принять какое-нибудь решение. Единственное, что я знаю, — я не могу оставить тебя так: без средств, без всего. Куда ты пойдешь без денег?
— Мне не нужны твои деньги. Я сел и закурил сигарету:
— Мне наплевать на то, что тебе нужно или не нужно. Факт, что я не могу оставить тебя скитаться одну.
Она не ответила. Только раздраженно пожала плечами, продолжая смотреть в окно. Черт побери эту упрямую девчонку! Ну почему мы не можем не ссориться?
— Послушай, ты была когда-нибудь в Галвестоне? Может быть, нам съездить туда на недельку и пожить в гостинице" на берегу? Мы могли бы отдохнуть и решить дальнейшее. Смотришь, и придумаем, что делать с тобой. А может быть, ты передумаешь и вернешься домой?
Она обернулась. Взгляд ее стал несколько дружелюбнее.
— Я никогда не была в Галвестоне, но мне всегда хотелось увидеть океан. Я даже мечтала об этом. Но я заранее тебе говорю, пытаться уговорить меня вернуться домой — зря терять время. Я не вернусь.
— Точно?
— Я скорее умру.
— Ну хорошо. Что же ты собираешься делать? Ты явно не захочешь жить со мной притом, как мы ссоримся.
— У меня нет никаких планов. Я даже не собиралась выходить за тебя замуж. Это ведь была твоя идея, не так ли?
— Послушай, сестренка. Если ты думаешь, что я мечтал о тебе в своих одиноких грезах все эти годы, то позволь мне прямо сказать тебе, что это не так. Ты знаешь, почему мы поженились, и давай оставим это.
— Ты все время будешь напоминать мне об этом, да?
— Нет, не обязательно. Но мне кажется, мы постоянно будем ссориться, пока находимся в одном штате. Почему мы не можем ладить, черт побери? Кто в этом виноват — ты или я? А как с другими людьми? Ты с ними тоже ссорилась? Ты ссорилась с Ли?
— Конечно нет. Он славный и знает, как обращаться с девушками.
— Ну, значит, дело во мне. Я сел рядом с ней на кровать. Она повернулась ко мне, вопросительно подняв брови.
— Ну ладно. Скажи, что во мне не так? Почему мы начинаем ругаться сразу, как только оказываемся один на один?
— Хорошо. Я скажу тебе. Ты все время нарываешься на неприятности. Ты большой и сильный, по крайней мере внешне, и в тебе много сарказма. Ты никогда не стараешься относиться к людям по-дружески и не хочешь, чтобы люди относились к тебе так же. Ты просто хочешь, чтобы тебя оставили в покое, и начинаешь воевать, если кто-то не делает этого. Сегодня ты впервые попытался быть милым, но это продолжалось не более часа. Ты умеешь говорить девушке приятные вещи, если хочешь. Но беда в том, что ты не хочешь. Ты все время делаешь мне гадкие замечания и несешь какую-то бессмыслицу. Пытаешься дать понять, что я — маленькая сучка. А мне безразлично, что ты обо мне думаешь. И кроме того, у тебя нет никакого права судить. Вот так. Ты удовлетворен?
— Да, это, пожалуй, ответ на мой вопрос.
— Ты упрям. По-твоему, ты единственный, кто может быть прав. И ты слишком крутой, чтобы ладить с кем бы то ни было. Тебе безразлично, что думают люди. И ты можешь говорить вещи, которые причиняют другим боль, только потому, что считаешь правильным говорить такое.
Ладно, добился чего хотел. Глаза ее сверкали гневом, и я поймал себя на мысли, что даже такие они прекрасны.
— И еще одно.
— Ты что, еще недостаточно наговорила?
— Нет, было бы нечестно, если бы я не сказала еще и это. Ты мог бы быть лучше всех, если бы хотел. В тебе есть что-то необыкновенно приятное, но ты стараешься тщательно скрыть это, будто боишься. Вот, теперь ты тоже можешь сказать, что обо мне думаешь. Это будет справедливо. Что тебе во мне не нравится?
Я задумался на минуту, глядя на нее, ожидающую ответа.
— Ну?
— Будь я проклят, если знаю! Может быть, то, что ты такая упрямая маленькая девчонка? И кроме того, я боялся тебя.
— Боялся? — переспросила она недоверчиво.
— Боялся, что ты можешь причинить несчастье Ли и Мэри, если не отстанешь от него. Они — два человека, которых я очень люблю, и я не хотел, чтобы между ними произошел разрыв из-за тебя. Мэри ему необходима.
— С каких пор ты стал заниматься чужими делами?
— Это не важно, — буркнул я. — Но мы пытаемся выяснить, почему не можем провести не ссорясь даже остаток дня. Давай сделаем вид, что мы молодожены и у нас медовый месяц.
— Но это так и есть!
— Давай сделаем вид, что мы молодожены, — снова повторил я и тотчас же себя одернул. Может быть, она права? Я все время напрашиваюсь на ссору. Если перестать ее под девать, может быть, у нас появится шанс мирно сосуществовать?
— Думаю, мне все же стоит постричься, — внезапно сказала она. Она явно собиралась проигнорировать мои последние остроты. — Первое, что я сделаю утром, — это пойду и постригусь. Мне уже до смерти хочется этого многие годы, но папа не разрешал.
— Это глупо. У тебя красивые волосы, зачем ты хочешь их остричь?
— Тебе они правда нравятся?
Она быстро вынула несколько шпилек из своей прически, тряхнула головой, и волосы рассыпались по ее плечам, окутав ее, как облако.
— Но они слишком длинные.
Приблизившись, Анджелина заглянула мне в лицо. Она взяла мою руку и засунула ее в массу своих волос. На ощупь они были прохладными, мягкими и приятными. Они струйками сбегали между моими пальцами.
— Так ведь лучше, чем ссориться? — Она придвинулась еще ближе и улыбнулась.
Я зарылся лицом в каскад ее белокурых волос и прижался к ее шее. Кровь сильно билась в моих висках, вызывая такой шум, словно колотили по большому мешку: раз-два, раз-два!
— Зачем?
— Откуда я, черт побери, знаю? Конечно, это неразумно, но я просто не могу отпустить тебя так. Что с тобой будет?
— А какое тебе дело?
— Не знаю. Сам в толк не возьму. Но она пошла со мной, не сказав больше ни слова. Мы промолчали весь путь до отеля. Войдя в номер, она села у окна и выглянула наружу.
— Что ты собираешься делать? — спросила она.
— Честно говоря, я ничего еще не придумал. Мы вместе попробуем принять какое-нибудь решение. Единственное, что я знаю, — я не могу оставить тебя так: без средств, без всего. Куда ты пойдешь без денег?
— Мне не нужны твои деньги. Я сел и закурил сигарету:
— Мне наплевать на то, что тебе нужно или не нужно. Факт, что я не могу оставить тебя скитаться одну.
Она не ответила. Только раздраженно пожала плечами, продолжая смотреть в окно. Черт побери эту упрямую девчонку! Ну почему мы не можем не ссориться?
— Послушай, ты была когда-нибудь в Галвестоне? Может быть, нам съездить туда на недельку и пожить в гостинице" на берегу? Мы могли бы отдохнуть и решить дальнейшее. Смотришь, и придумаем, что делать с тобой. А может быть, ты передумаешь и вернешься домой?
Она обернулась. Взгляд ее стал несколько дружелюбнее.
— Я никогда не была в Галвестоне, но мне всегда хотелось увидеть океан. Я даже мечтала об этом. Но я заранее тебе говорю, пытаться уговорить меня вернуться домой — зря терять время. Я не вернусь.
— Точно?
— Я скорее умру.
— Ну хорошо. Что же ты собираешься делать? Ты явно не захочешь жить со мной притом, как мы ссоримся.
— У меня нет никаких планов. Я даже не собиралась выходить за тебя замуж. Это ведь была твоя идея, не так ли?
— Послушай, сестренка. Если ты думаешь, что я мечтал о тебе в своих одиноких грезах все эти годы, то позволь мне прямо сказать тебе, что это не так. Ты знаешь, почему мы поженились, и давай оставим это.
— Ты все время будешь напоминать мне об этом, да?
— Нет, не обязательно. Но мне кажется, мы постоянно будем ссориться, пока находимся в одном штате. Почему мы не можем ладить, черт побери? Кто в этом виноват — ты или я? А как с другими людьми? Ты с ними тоже ссорилась? Ты ссорилась с Ли?
— Конечно нет. Он славный и знает, как обращаться с девушками.
— Ну, значит, дело во мне. Я сел рядом с ней на кровать. Она повернулась ко мне, вопросительно подняв брови.
— Ну ладно. Скажи, что во мне не так? Почему мы начинаем ругаться сразу, как только оказываемся один на один?
— Хорошо. Я скажу тебе. Ты все время нарываешься на неприятности. Ты большой и сильный, по крайней мере внешне, и в тебе много сарказма. Ты никогда не стараешься относиться к людям по-дружески и не хочешь, чтобы люди относились к тебе так же. Ты просто хочешь, чтобы тебя оставили в покое, и начинаешь воевать, если кто-то не делает этого. Сегодня ты впервые попытался быть милым, но это продолжалось не более часа. Ты умеешь говорить девушке приятные вещи, если хочешь. Но беда в том, что ты не хочешь. Ты все время делаешь мне гадкие замечания и несешь какую-то бессмыслицу. Пытаешься дать понять, что я — маленькая сучка. А мне безразлично, что ты обо мне думаешь. И кроме того, у тебя нет никакого права судить. Вот так. Ты удовлетворен?
— Да, это, пожалуй, ответ на мой вопрос.
— Ты упрям. По-твоему, ты единственный, кто может быть прав. И ты слишком крутой, чтобы ладить с кем бы то ни было. Тебе безразлично, что думают люди. И ты можешь говорить вещи, которые причиняют другим боль, только потому, что считаешь правильным говорить такое.
Ладно, добился чего хотел. Глаза ее сверкали гневом, и я поймал себя на мысли, что даже такие они прекрасны.
— И еще одно.
— Ты что, еще недостаточно наговорила?
— Нет, было бы нечестно, если бы я не сказала еще и это. Ты мог бы быть лучше всех, если бы хотел. В тебе есть что-то необыкновенно приятное, но ты стараешься тщательно скрыть это, будто боишься. Вот, теперь ты тоже можешь сказать, что обо мне думаешь. Это будет справедливо. Что тебе во мне не нравится?
Я задумался на минуту, глядя на нее, ожидающую ответа.
— Ну?
— Будь я проклят, если знаю! Может быть, то, что ты такая упрямая маленькая девчонка? И кроме того, я боялся тебя.
— Боялся? — переспросила она недоверчиво.
— Боялся, что ты можешь причинить несчастье Ли и Мэри, если не отстанешь от него. Они — два человека, которых я очень люблю, и я не хотел, чтобы между ними произошел разрыв из-за тебя. Мэри ему необходима.
— С каких пор ты стал заниматься чужими делами?
— Это не важно, — буркнул я. — Но мы пытаемся выяснить, почему не можем провести не ссорясь даже остаток дня. Давай сделаем вид, что мы молодожены и у нас медовый месяц.
— Но это так и есть!
— Давай сделаем вид, что мы молодожены, — снова повторил я и тотчас же себя одернул. Может быть, она права? Я все время напрашиваюсь на ссору. Если перестать ее под девать, может быть, у нас появится шанс мирно сосуществовать?
— Думаю, мне все же стоит постричься, — внезапно сказала она. Она явно собиралась проигнорировать мои последние остроты. — Первое, что я сделаю утром, — это пойду и постригусь. Мне уже до смерти хочется этого многие годы, но папа не разрешал.
— Это глупо. У тебя красивые волосы, зачем ты хочешь их остричь?
— Тебе они правда нравятся?
Она быстро вынула несколько шпилек из своей прически, тряхнула головой, и волосы рассыпались по ее плечам, окутав ее, как облако.
— Но они слишком длинные.
Приблизившись, Анджелина заглянула мне в лицо. Она взяла мою руку и засунула ее в массу своих волос. На ощупь они были прохладными, мягкими и приятными. Они струйками сбегали между моими пальцами.
— Так ведь лучше, чем ссориться? — Она придвинулась еще ближе и улыбнулась.
Я зарылся лицом в каскад ее белокурых волос и прижался к ее шее. Кровь сильно билась в моих висках, вызывая такой шум, словно колотили по большому мешку: раз-два, раз-два!