Страница:
Нет, что-то не связалось. Самолет улетел. Его огонек скрылся за горизонтом или растворился в темноте тропического неба. А мы с Ленкой в это время еще спускались по спирали на своем двухместном куполе, и перепуганная Хавронья о чем-то спрашивала, явно ничего не понимая. Еще бы, ведь мы собирались приводниться в океан, где была сплошная тьма, и огоньки какого-то судна маячили так далеко…
Что было дальше? Вспоминались голова на воде, огоньки судна, не то удаляющиеся, не то приближающиеся, то вообще исчезающие за высокими, но пологими гребнями волн. Кажется, насчет акул была чистой воды фантазия. Они вынырнули из какого-то другого «фильма».
От моих размышлений меня оторвала Марсела.
— Дикки! Очнись, Дикки! — должно быть, пока я прикидывал, что и как, глаза у меня закрылись, а потому она решила, будто я потерял сознание.
— Я в порядке, — пришлось успокоить ее и упустить тот хвостик, который мог бы мне помочь до конца разобраться и уточнить прошлое.
Профессора и доктор Энрикес удалились. Осталась лишь пожилая сестра, Марсела и охранники.
— Мне бы поесть, — скромно попросил я.
— Профессор Кеведо сказал, что тебя нельзя было кормить тем, чем вчера, — дипломатично произнесла Марсела. — Я так напугалась! У тебя то сердцебиения начинались, то вообще…
— Что вообще?
— Ну, почти останавливалось… Медики говорят, что это следствие перегрузки пищеварительного тракта.
— Они меня действительно ничем не кололи?
— Нет, они сами не знали, что делать. Только приготовят один шприц, а у тебя уже все поменялось. Стояли и таращили глаза. А этот самый Мендоса с усами утверждал, что все дело в мозгу. Даже предлагал, по-моему, сделать какую-то операцию.
— Что-о? На мозге? — Тут я перепугался по-настоящему. Конечно, сразу вспомнилось, что чертовы лекари сделали томограмму и увидели некое «новообразование». То есть мою любимую микросхему, от которой я никакого вреда не испытывал, а вот пользы приобрел немало. Я представил, как усатый детина начнет распиливать мне черепушку и полезет в мозги с каким-нибудь «струментом» выковыривать то, что принял за опухоль. На фиг, на фиг!
— Ты, помнится, меня забрать отсюда хотела? — сурово спросил я.
— Хотела, — промямлила Марсела, — но теперь боюсь…
— Забирай! — прошипел я, косясь на сестру, подозрительно навострившую уши. — Забирай, пока они меня не угробили! Нечего им у меня в мозгах копаться! Прямо сейчас забирай!
— Страшно, — произнесла эта дура, — я боюсь, что ты…
— Здесь я помру в два раза быстрее! Или меня полным идиотом сделают.
— Но ведь еще вопрос с консулом не урегулирован. — Законопослушная американская гражданка меня явно выводила из себя. — Нас могут арестовать за нарушение здешних въездных правил. У тебя ведь нет ни паспорта, ни визы. Если бы был хотя бы американский паспорт, то все было бы в порядке. Тут существует правило, что американцы могут въезжать на остров без виз на срок до трех месяцев…
— А в консульство ты обращалась?
— Я же сказала: этим занимается Ховельянос. Он был у консула, но там какие-то осложнения. Пока ты являешься больным и признан нетранспортабельным, гран-кальмарская полиция не может выдворить тебя с острова. Ты попал сюда при форс-мажорных обстоятельствах и пользуешься защитой закона как недееспособное лицо. Сразу после того, как ты будешь признан здоровым, тебе надо будет подтвердить свое гражданство. Иначе тебя вышлют, но при этом сначала посадят и будут выяснять, какое государство готово тебя принять.
— Ну и порядочки! — проворчал я.
— А ты что хотел? В Америку и так понаехало всякой дряни, — Креолочка явно считала себя коренной жительницей континента. — Одних арабов чуть ли не миллион. Вон Абу Рустем уже остров купил, завгра еще какой-нибудь шейх припрется… В конце концов, порядок есть порядок. Неужели ты думаешь, что твое гражданство не будет подтверждено?
Вот как раз в этом я очень сомневался. Если у господ из госдепартамента где-то лежали документы мистера Брауна, то достаточно было сравнить его фотографию с моей мордой, чтобы отказать мне в подтверждении гражданства.
Очень кстати в дверь постучали, и появился собственной персоной сеньор Харамильо Ховельянос. В кремовом костюмчике, дымчатых очках с позолоченной оправой и атташе-кейсом из натурального крокодила. Может быть, это был уже не тот кейс, который я два года назад видел в Горном шале, когда он служил у Эухении Дорадо, но бляха-монограмма на нем была все того же фасона: «Jaramillo Jovellanos, advocate». Надо сказать, что, войдя в палату и поприветствовав кивками почтительно пропустивших его охранников, он был не на шутку удивлен тем, что увидел на больничной койке не совсем того человека, которого предполагал увидеть.
— Миссис Браун, — произнес он с должным тактом, — мне бы хотелось переговорить с вами о делах, которые не требуют широкой огласки. Может быть, нам стоит найти более удобное помещение?
— Зачем же, — возразила Марсела, — надеюсь, сестра Тина не будет в претензии, если мы ее попросим выйти?
— Тина? — переспросил я, глянув на пожилую медсестру, и вспомнил, что уже слышал, как ее зовут. Но теперь, когда мне стало хорошо видно ее лицо, черты его показались мне более чем знакомыми. И не потому, что однажды я ее мельком видел. А потому, что уже четыре раза, засыпая, оказывался в ее обществе. Там, в Пещере Сатаны, где переживал все события, давным-давно пережитые уже несуществующим Майком Атвудом. Конечно, очкастая и длинная, но совсем юная (с моей нынешней точки зрения), белобрысая и упрямая учительница физики, благодаря которой Майк испытал массу неприятностей — одно купание в подземной речке чего стоило! — имела весьма отдаленное сходство с сухопарой медсестрой, явно перевалившей за полтинник. Но все-таки это сходство было, и я успел его разглядеть, прежде чем сестра удалилась, сказав на прощание строгую фразу по-английски:
— Я надеюсь, что мое отсутствие не скажется неблагоприятно на состоянии больного. Позовите меня, если будет необходимо.
Харамильо, когда настаивал на конфиденциальности беседы, явно имел в виду не сестру. Он посмотрел на меня, давая понять Марселе, что есть еще один лишний товарищ.
— Познакомьтесь, сеньор Ховельянос, это мой муж, Ричард Браун. — Марсела перешла на родной язык.
— Странно… — несколько удивившись, пробормотал Харамильо. — Неужели? Я представлял себе его несколько иначе.
— У вас есть какие-то сомнения? — насупилась Марсела.
— Видите ли, я имел честь встречаться с вашим супругом на бывшей асиенде «Лопес-23» и боюсь, что сейчас вижу совсем другого человека. Правда, я его тоже видел в позапрошлом году у нас на Хайди. Но внешне они совсем не похожи…
— Какая ерунда, сеньор Ховельянос. Неужели вы, видевший моего мужа один-два раза, лучше запомнили его, нежели я, прожившая с ним тринадцать лет?
— Конечно, конечно, — с батрацкой покорностью произнес адвокат, — но боюсь все-таки, что госдепартамент США вряд ли идентифицирует личность этого человека с мистером Ричардом Брауном. Пока окончательного, официального ответа из консульства я не получил, но боюсь, что мы просто обратились не по адресу. Вам следовало обратиться за подтверждением в консульства Колумбии или России.
— Колумбии? России? — Марселочка выпучила глазки. — При чем здесь эти бандитские страны?
— Я бы не давал таких резких оценок, — поморщился Харамильо, — но у меня есть достаточно точные сведения, что сеньор, которого вы признаете своим супругом, на самом деле является либо гражданином Колумбии Анхелем Родригесом, либо, что еще более вероятно, гражданином России Дмитрием Бариновым. В августе 1994 года он въехал на Хайди по российскому паспорту, но впоследствии у него обнаружилось еще и колумбийское гражданство. Президент Соррилья, который до сих пор находится под следствием по обвинению в коррупции и злоупотреблении властью, насколько мне известно, оформил для сеньора Родригеса и хайдийское гражданство. Не знаю, хотя это не поздно уточнить, аннулировал ли МИД Хайди паспорт, выданный в 1994 году, но то, что в прокуратуре республики лежит дело о нарушении правил воздушного движения, возбужденное против владельца личного самолета «Гольфстрим» хайдийского гражданина Анхеля Родригеса, это точно.
— Чего? — не выдержал я, малость не въехав в ситуацию. — Какое нарушение правил полетов?
— Я не вдавался в тонкости вопроса, — улыбнулся Ховельянос, — но вам и вашему пилоту инкриминируется взлет с аэродрома Сан-Исидро без получения установленного разрешения. По хайдийскому законодательству это наказывается тюремным заключением на срок от трех до пяти лет с конфискацией воздушного судна или выплатой штрафа в размере полной стоимости воздушного судна. Ордера на ваш арест прокуратурой выписаны, но ни вы, ни пилот не арестованы. Идет переписка с МИД и прокуратурой Колумбии, но пока никакого решения не принято…
— Все это очень странно, сеньор Ховельянос. То, что мой супруг в некоторых случаях выступал под именем моего покойного брата, для меня не новость. Был даже случай, когда он выступал в качестве гражданского мужа команданте Эстеллы Рамос…
Надо же! А я-то, когда перебирал в памяти все случаи своего бракоделия, про Киску и не вспомнил.
— А о его женитьбе на сеньоре Соледад, ныне пропавшей без вести, вы тоже осведомлены?
— Так же, как и о том, что она пропала вместе с Эстеллой Рамос, — не моргнув глазом произнесла Марсела.
— Но у данного господина, — ухмыльнулся Харамильо, — было еще две супруги, не считая вас. С одной он официально разведен — это Елена Баринова.
— Сукин сын даже произнес имя и фамилию без акцента. — А с другой, в девичестве Викторией Мэллори, он и сейчас состоит в законном браке.
— Какая чушь! — прошипела Марсела, но я подумал, что меня ждут серьезные неприятности. — Я знаю, что Дикки всегда имел большое сердце, но ни одна гадина, которой посчастливилось с ним переспать, не может предъявить на него больше прав, чем я.
Бедняжка, конечно, ошибалась, но я не удержался от того, чтобы не поцеловать ей руку. В благодарность за теплые слова обо мне и легкое самоотвержение.
Наверно, Ховельянос продолжал бы пакостить нашему дружному семейству, но тут обстановка, как это часто бывало в моей биографии, изменилась кардинальным образом.
За дверью послышалась какая-то отчаянная возня, шум явно мордобойных ударов и ругань, — то есть весьма нехарактерные для больницы звуки. Нечто подобное я уже однажды переживал, когда Сарториус налетел на клинику Джона Брайта. Охранники, стоявшие у двери внутри палаты, выдернули из кобур «магнумы».
Честно сказать, я не почувствовал от всего этого прилива сил и энергии. Напротив, мне очень захотелось убраться отсюда куда-нибудь подальше, например, в тундру какую-нибудь, где нет таких проблем.
Дверь вышибли дяденьки в синих куртках и кепочках бейсбольного образца. На вид они были не намного мощнее Марселиных охранничков, но сделали их очень быстро и профессионально. Правда, те не решились стрелять и правильно поступили, потому что тогда бы их не просто пошвыряли носом в пол, но изрешетили бы в клочья. Еще хуже было бы, если бы эти профессионалы невзначай и мне свинца накидали. Я от недостатка тяжелых металлов в организме никогда не страдал.
Охранники не стреляли и не оказывали сопротивления по одной простой причине. На спинах вломившихся молодцов яркой краской было написано «La polizia». Стало быть, они валяли охранников не от скуки и желания кого-нибудь отоварить, а в силу государственной необходимости. Из этого можно было сделать утешительный вывод, что ежели меня и заберут, то культурно и без мордобоя.
— Не двигаться! — Детины приставили стволы автоматов к затылкам распластавшихся на полу охранников. Какой-то тип салфеткой подобрал с пола «магнумы», выбитые из рук охранников, и сунул их в полиэтиленовый пакет, как будто это были орудия преступления.
— Сеньора Марсела Браун? — спросил появившийся в комнате седой мужик в распахнутом пиджаке.
— Да-а, — пробормотала та.
— Я комиссар полиции Ксавьер Онейда. Предъявите документы, пожалуйста.
Марсела полезла в сумочку, достала паспорт и протянула его комиссару Онейде. Тот поглядел, полистал, а затем объявил сугубо официальным тоном:
— Вы задержаны по подозрению в причастности к с свершению уголовного преступления. Прошу следовать за мной.
— Какое преступление? — совершенно обалдело с просила Марсела.
— Это я объясню вам в управлении, — ответил Онейда. — Не вынуждайте меня применять силу.
— Я адвокат сеньоры Браун! — веско выступил вперед Ховельянос. — И имею право знать, в чем подозревается моя клиентка.
— В таком случае вы можете проехать с нами и присутствовать при допросе.
— Я должен оповестить об этом консульство США.
— Мы предоставим вам такую возможность. — Комиссар Онейда выглядел вполне респектабельно. Я даже позавидовал Марселе. Черт его знает, какая публика за мной приедет…
— А охрана? — обиженно спросила Марсела. — Вы им тоже собираетесь предъявить обвинения?
— Пока речь идет только о задержании, — сказал комиссар, — если ваша непричастность будет установлена, мы всех отпустим.
— Но у меня здесь больной муж! — вспомнила Марсела.
— Вы оставляете его в клинике, а не под забором. С ним все будет в порядке. Мы поставили в известность профессора Кеведо.
Охранников вывели дяди с надписями «La polizia», Марсела и Ховельянос вышли сами в сопровождении Онейды.
Вошла очень довольная собой сестра Тина. По-моему, ее очень устраивало, что полиция забрала Марселу и ее подручных.
— Сейчас вам принесут завтрак, — сообщила она. — Конечно, такого изобилия, которое едва не стоило вам жизни, я обещать не могу, но это питание вполне соответствует вашему состоянию.
— У меня к вам один вопрос, сеньора, — решился я. — Вы всю жизнь работаете медсестрой?
— Нет, — ответила она, — только последние три года.
— А до этого?
— До этого я десять лет была домохозяйкой.
Поскольку поверить, что ей еще нет тридцати, мне было трудно, я задал еще один вопрос:
— Мне почему-то кажется, что вам доводилось преподавать в школе.
— Да, я преподавала физику. Сразу после окончания университета.
Так! Похоже, все подтверждается.
— Простите, а ваша фамилия не Уильямс?
Сестра Тина посмотрела на меня внимательно, словно бы пытаясь припомнить мою физиономию.
— Да, моя девичья фамилия Уильямс. А сейчас я ношу фамилию своего покойного мужа, Мэлтворд. Кристина Эннабел Мэлтворд, если быть совсем точной. А почему вы подумали, что моя фамилия Уильямс?
— Дело в том, — произнес я, — что у моего знакомого, Майкла Атвуда, физику в школе преподавала мисс Тина Уильямс…
— Вы были знакомы с Майком? — На лице миссис Мэлтворд появилась грустная, ностальгическая улыбка. — Это был большой фантазер и романтик… Позвольте, но он ведь, кажется, погиб во Вьетнаме? А вы, по-моему, в те годы были еще совсем ребенком.
— Он не погиб во Вьетнаме, — ответил я, — он получил сильную контузию и полностью потерял память, почти так же, как я в недавнее время. Потом она частично восстановилась.
— Удивительно, — в некотором смущении произнесла Тина. — Он жив?
— Нет. — Мне пришлось печально помотать головой. — Он умер два года назад.
— Печально… Наверно, от последствий контузии?
— Вероятно, они тоже сказались, — вздохнул я. — Но я не врач и не видел официального заключения. Он много рассказывал мне о том, как вы с ним заблудились в Пещере Сатаны…
Миссис Мэлтворд на какую-то секунду стала выглядеть встревоженной, а потом усмехнулась:
— Это была его любимая фантазия.
Тут уж я удивился.
— Фантазия? То есть он всю эту историю просто придумал?
— Конечно. Четырнадцатилетние подростки часто фантазируют на подобные темы. Наверно, и вы, когда были в этом возрасте, мечтали о приключениях и робинзонадах.
— Но ведь я-то видел его уже взрослым. В такие годы редко помнят о том, что придумывали в отрочестве. А если и помнят, то не любят пересказывать посторонним.
— Ну, это не вам судить. Вы сами еще достаточно молоды, чтобы знать, как ведут себя те, кому за сорок. А то, что в зрелости некоторые мужчины страдают от недостатка подвигов, совершенных в молодости, вам известно? Точно так же, как женщины с вполне благополучной биографией страдают оттого, что всю жизнь не совершали никаких безумств и мирно прожили с одним-единственным законным мужем, которому даже не изменили ни разу. Конечно, не все, но многие. Так хочется поразить воображение молодого собеседника рассказами о своих приключениях, а рассказывать не о чем. Вот и приходится вспоминать то, что когда-то пригрезилось в юности.
— Атвуд все-таки повоевал во Вьетнаме, — заметил я, — наверно, там у него было достаточно приключений, чтобы рассказать о них. А он предпочел рассказать какую-то выдуманную историю…
— Человеческая психология многогранна. Бывает и такое, когда о реальных и даже действительно увлекательных приключениях вспоминать не хочется, а придуманные греют душу.
Тут появилась какая-то незнакомая сестра, которая прикатила столик с больничной пищей, и беседу пришлось прервать. Миссис Мэлтворд занялась заполнением каких-то бумажек, а я едой. Меня после подкормки сперва повело в туалет, а потом потянуло в сон. Надо сказать, что этому сну я предался с удовольствием, ибо уже почти не сомневался: меня ждет продолжение сериала «Тина и Майк в Пещере Сатаны». Причем само по себе было интересно, что теперь я уже знал точно: в этой, по словам Тины, придуманной истории действуют вполне реальные люди. А раз так, то, может быть, вовсе не все, что я увижу, есть продукт буйной отроческой фантазии.
Ко мне, сытому и умиротворенному, вернулись ощущения сырого холода и смертельной усталости, голода и страха…
Дурацкий сон N 5 Дмитрия Баринова. Подземный дом
Что было дальше? Вспоминались голова на воде, огоньки судна, не то удаляющиеся, не то приближающиеся, то вообще исчезающие за высокими, но пологими гребнями волн. Кажется, насчет акул была чистой воды фантазия. Они вынырнули из какого-то другого «фильма».
От моих размышлений меня оторвала Марсела.
— Дикки! Очнись, Дикки! — должно быть, пока я прикидывал, что и как, глаза у меня закрылись, а потому она решила, будто я потерял сознание.
— Я в порядке, — пришлось успокоить ее и упустить тот хвостик, который мог бы мне помочь до конца разобраться и уточнить прошлое.
Профессора и доктор Энрикес удалились. Осталась лишь пожилая сестра, Марсела и охранники.
— Мне бы поесть, — скромно попросил я.
— Профессор Кеведо сказал, что тебя нельзя было кормить тем, чем вчера, — дипломатично произнесла Марсела. — Я так напугалась! У тебя то сердцебиения начинались, то вообще…
— Что вообще?
— Ну, почти останавливалось… Медики говорят, что это следствие перегрузки пищеварительного тракта.
— Они меня действительно ничем не кололи?
— Нет, они сами не знали, что делать. Только приготовят один шприц, а у тебя уже все поменялось. Стояли и таращили глаза. А этот самый Мендоса с усами утверждал, что все дело в мозгу. Даже предлагал, по-моему, сделать какую-то операцию.
— Что-о? На мозге? — Тут я перепугался по-настоящему. Конечно, сразу вспомнилось, что чертовы лекари сделали томограмму и увидели некое «новообразование». То есть мою любимую микросхему, от которой я никакого вреда не испытывал, а вот пользы приобрел немало. Я представил, как усатый детина начнет распиливать мне черепушку и полезет в мозги с каким-нибудь «струментом» выковыривать то, что принял за опухоль. На фиг, на фиг!
— Ты, помнится, меня забрать отсюда хотела? — сурово спросил я.
— Хотела, — промямлила Марсела, — но теперь боюсь…
— Забирай! — прошипел я, косясь на сестру, подозрительно навострившую уши. — Забирай, пока они меня не угробили! Нечего им у меня в мозгах копаться! Прямо сейчас забирай!
— Страшно, — произнесла эта дура, — я боюсь, что ты…
— Здесь я помру в два раза быстрее! Или меня полным идиотом сделают.
— Но ведь еще вопрос с консулом не урегулирован. — Законопослушная американская гражданка меня явно выводила из себя. — Нас могут арестовать за нарушение здешних въездных правил. У тебя ведь нет ни паспорта, ни визы. Если бы был хотя бы американский паспорт, то все было бы в порядке. Тут существует правило, что американцы могут въезжать на остров без виз на срок до трех месяцев…
— А в консульство ты обращалась?
— Я же сказала: этим занимается Ховельянос. Он был у консула, но там какие-то осложнения. Пока ты являешься больным и признан нетранспортабельным, гран-кальмарская полиция не может выдворить тебя с острова. Ты попал сюда при форс-мажорных обстоятельствах и пользуешься защитой закона как недееспособное лицо. Сразу после того, как ты будешь признан здоровым, тебе надо будет подтвердить свое гражданство. Иначе тебя вышлют, но при этом сначала посадят и будут выяснять, какое государство готово тебя принять.
— Ну и порядочки! — проворчал я.
— А ты что хотел? В Америку и так понаехало всякой дряни, — Креолочка явно считала себя коренной жительницей континента. — Одних арабов чуть ли не миллион. Вон Абу Рустем уже остров купил, завгра еще какой-нибудь шейх припрется… В конце концов, порядок есть порядок. Неужели ты думаешь, что твое гражданство не будет подтверждено?
Вот как раз в этом я очень сомневался. Если у господ из госдепартамента где-то лежали документы мистера Брауна, то достаточно было сравнить его фотографию с моей мордой, чтобы отказать мне в подтверждении гражданства.
Очень кстати в дверь постучали, и появился собственной персоной сеньор Харамильо Ховельянос. В кремовом костюмчике, дымчатых очках с позолоченной оправой и атташе-кейсом из натурального крокодила. Может быть, это был уже не тот кейс, который я два года назад видел в Горном шале, когда он служил у Эухении Дорадо, но бляха-монограмма на нем была все того же фасона: «Jaramillo Jovellanos, advocate». Надо сказать, что, войдя в палату и поприветствовав кивками почтительно пропустивших его охранников, он был не на шутку удивлен тем, что увидел на больничной койке не совсем того человека, которого предполагал увидеть.
— Миссис Браун, — произнес он с должным тактом, — мне бы хотелось переговорить с вами о делах, которые не требуют широкой огласки. Может быть, нам стоит найти более удобное помещение?
— Зачем же, — возразила Марсела, — надеюсь, сестра Тина не будет в претензии, если мы ее попросим выйти?
— Тина? — переспросил я, глянув на пожилую медсестру, и вспомнил, что уже слышал, как ее зовут. Но теперь, когда мне стало хорошо видно ее лицо, черты его показались мне более чем знакомыми. И не потому, что однажды я ее мельком видел. А потому, что уже четыре раза, засыпая, оказывался в ее обществе. Там, в Пещере Сатаны, где переживал все события, давным-давно пережитые уже несуществующим Майком Атвудом. Конечно, очкастая и длинная, но совсем юная (с моей нынешней точки зрения), белобрысая и упрямая учительница физики, благодаря которой Майк испытал массу неприятностей — одно купание в подземной речке чего стоило! — имела весьма отдаленное сходство с сухопарой медсестрой, явно перевалившей за полтинник. Но все-таки это сходство было, и я успел его разглядеть, прежде чем сестра удалилась, сказав на прощание строгую фразу по-английски:
— Я надеюсь, что мое отсутствие не скажется неблагоприятно на состоянии больного. Позовите меня, если будет необходимо.
Харамильо, когда настаивал на конфиденциальности беседы, явно имел в виду не сестру. Он посмотрел на меня, давая понять Марселе, что есть еще один лишний товарищ.
— Познакомьтесь, сеньор Ховельянос, это мой муж, Ричард Браун. — Марсела перешла на родной язык.
— Странно… — несколько удивившись, пробормотал Харамильо. — Неужели? Я представлял себе его несколько иначе.
— У вас есть какие-то сомнения? — насупилась Марсела.
— Видите ли, я имел честь встречаться с вашим супругом на бывшей асиенде «Лопес-23» и боюсь, что сейчас вижу совсем другого человека. Правда, я его тоже видел в позапрошлом году у нас на Хайди. Но внешне они совсем не похожи…
— Какая ерунда, сеньор Ховельянос. Неужели вы, видевший моего мужа один-два раза, лучше запомнили его, нежели я, прожившая с ним тринадцать лет?
— Конечно, конечно, — с батрацкой покорностью произнес адвокат, — но боюсь все-таки, что госдепартамент США вряд ли идентифицирует личность этого человека с мистером Ричардом Брауном. Пока окончательного, официального ответа из консульства я не получил, но боюсь, что мы просто обратились не по адресу. Вам следовало обратиться за подтверждением в консульства Колумбии или России.
— Колумбии? России? — Марселочка выпучила глазки. — При чем здесь эти бандитские страны?
— Я бы не давал таких резких оценок, — поморщился Харамильо, — но у меня есть достаточно точные сведения, что сеньор, которого вы признаете своим супругом, на самом деле является либо гражданином Колумбии Анхелем Родригесом, либо, что еще более вероятно, гражданином России Дмитрием Бариновым. В августе 1994 года он въехал на Хайди по российскому паспорту, но впоследствии у него обнаружилось еще и колумбийское гражданство. Президент Соррилья, который до сих пор находится под следствием по обвинению в коррупции и злоупотреблении властью, насколько мне известно, оформил для сеньора Родригеса и хайдийское гражданство. Не знаю, хотя это не поздно уточнить, аннулировал ли МИД Хайди паспорт, выданный в 1994 году, но то, что в прокуратуре республики лежит дело о нарушении правил воздушного движения, возбужденное против владельца личного самолета «Гольфстрим» хайдийского гражданина Анхеля Родригеса, это точно.
— Чего? — не выдержал я, малость не въехав в ситуацию. — Какое нарушение правил полетов?
— Я не вдавался в тонкости вопроса, — улыбнулся Ховельянос, — но вам и вашему пилоту инкриминируется взлет с аэродрома Сан-Исидро без получения установленного разрешения. По хайдийскому законодательству это наказывается тюремным заключением на срок от трех до пяти лет с конфискацией воздушного судна или выплатой штрафа в размере полной стоимости воздушного судна. Ордера на ваш арест прокуратурой выписаны, но ни вы, ни пилот не арестованы. Идет переписка с МИД и прокуратурой Колумбии, но пока никакого решения не принято…
— Все это очень странно, сеньор Ховельянос. То, что мой супруг в некоторых случаях выступал под именем моего покойного брата, для меня не новость. Был даже случай, когда он выступал в качестве гражданского мужа команданте Эстеллы Рамос…
Надо же! А я-то, когда перебирал в памяти все случаи своего бракоделия, про Киску и не вспомнил.
— А о его женитьбе на сеньоре Соледад, ныне пропавшей без вести, вы тоже осведомлены?
— Так же, как и о том, что она пропала вместе с Эстеллой Рамос, — не моргнув глазом произнесла Марсела.
— Но у данного господина, — ухмыльнулся Харамильо, — было еще две супруги, не считая вас. С одной он официально разведен — это Елена Баринова.
— Сукин сын даже произнес имя и фамилию без акцента. — А с другой, в девичестве Викторией Мэллори, он и сейчас состоит в законном браке.
— Какая чушь! — прошипела Марсела, но я подумал, что меня ждут серьезные неприятности. — Я знаю, что Дикки всегда имел большое сердце, но ни одна гадина, которой посчастливилось с ним переспать, не может предъявить на него больше прав, чем я.
Бедняжка, конечно, ошибалась, но я не удержался от того, чтобы не поцеловать ей руку. В благодарность за теплые слова обо мне и легкое самоотвержение.
Наверно, Ховельянос продолжал бы пакостить нашему дружному семейству, но тут обстановка, как это часто бывало в моей биографии, изменилась кардинальным образом.
За дверью послышалась какая-то отчаянная возня, шум явно мордобойных ударов и ругань, — то есть весьма нехарактерные для больницы звуки. Нечто подобное я уже однажды переживал, когда Сарториус налетел на клинику Джона Брайта. Охранники, стоявшие у двери внутри палаты, выдернули из кобур «магнумы».
Честно сказать, я не почувствовал от всего этого прилива сил и энергии. Напротив, мне очень захотелось убраться отсюда куда-нибудь подальше, например, в тундру какую-нибудь, где нет таких проблем.
Дверь вышибли дяденьки в синих куртках и кепочках бейсбольного образца. На вид они были не намного мощнее Марселиных охранничков, но сделали их очень быстро и профессионально. Правда, те не решились стрелять и правильно поступили, потому что тогда бы их не просто пошвыряли носом в пол, но изрешетили бы в клочья. Еще хуже было бы, если бы эти профессионалы невзначай и мне свинца накидали. Я от недостатка тяжелых металлов в организме никогда не страдал.
Охранники не стреляли и не оказывали сопротивления по одной простой причине. На спинах вломившихся молодцов яркой краской было написано «La polizia». Стало быть, они валяли охранников не от скуки и желания кого-нибудь отоварить, а в силу государственной необходимости. Из этого можно было сделать утешительный вывод, что ежели меня и заберут, то культурно и без мордобоя.
— Не двигаться! — Детины приставили стволы автоматов к затылкам распластавшихся на полу охранников. Какой-то тип салфеткой подобрал с пола «магнумы», выбитые из рук охранников, и сунул их в полиэтиленовый пакет, как будто это были орудия преступления.
— Сеньора Марсела Браун? — спросил появившийся в комнате седой мужик в распахнутом пиджаке.
— Да-а, — пробормотала та.
— Я комиссар полиции Ксавьер Онейда. Предъявите документы, пожалуйста.
Марсела полезла в сумочку, достала паспорт и протянула его комиссару Онейде. Тот поглядел, полистал, а затем объявил сугубо официальным тоном:
— Вы задержаны по подозрению в причастности к с свершению уголовного преступления. Прошу следовать за мной.
— Какое преступление? — совершенно обалдело с просила Марсела.
— Это я объясню вам в управлении, — ответил Онейда. — Не вынуждайте меня применять силу.
— Я адвокат сеньоры Браун! — веско выступил вперед Ховельянос. — И имею право знать, в чем подозревается моя клиентка.
— В таком случае вы можете проехать с нами и присутствовать при допросе.
— Я должен оповестить об этом консульство США.
— Мы предоставим вам такую возможность. — Комиссар Онейда выглядел вполне респектабельно. Я даже позавидовал Марселе. Черт его знает, какая публика за мной приедет…
— А охрана? — обиженно спросила Марсела. — Вы им тоже собираетесь предъявить обвинения?
— Пока речь идет только о задержании, — сказал комиссар, — если ваша непричастность будет установлена, мы всех отпустим.
— Но у меня здесь больной муж! — вспомнила Марсела.
— Вы оставляете его в клинике, а не под забором. С ним все будет в порядке. Мы поставили в известность профессора Кеведо.
Охранников вывели дяди с надписями «La polizia», Марсела и Ховельянос вышли сами в сопровождении Онейды.
Вошла очень довольная собой сестра Тина. По-моему, ее очень устраивало, что полиция забрала Марселу и ее подручных.
— Сейчас вам принесут завтрак, — сообщила она. — Конечно, такого изобилия, которое едва не стоило вам жизни, я обещать не могу, но это питание вполне соответствует вашему состоянию.
— У меня к вам один вопрос, сеньора, — решился я. — Вы всю жизнь работаете медсестрой?
— Нет, — ответила она, — только последние три года.
— А до этого?
— До этого я десять лет была домохозяйкой.
Поскольку поверить, что ей еще нет тридцати, мне было трудно, я задал еще один вопрос:
— Мне почему-то кажется, что вам доводилось преподавать в школе.
— Да, я преподавала физику. Сразу после окончания университета.
Так! Похоже, все подтверждается.
— Простите, а ваша фамилия не Уильямс?
Сестра Тина посмотрела на меня внимательно, словно бы пытаясь припомнить мою физиономию.
— Да, моя девичья фамилия Уильямс. А сейчас я ношу фамилию своего покойного мужа, Мэлтворд. Кристина Эннабел Мэлтворд, если быть совсем точной. А почему вы подумали, что моя фамилия Уильямс?
— Дело в том, — произнес я, — что у моего знакомого, Майкла Атвуда, физику в школе преподавала мисс Тина Уильямс…
— Вы были знакомы с Майком? — На лице миссис Мэлтворд появилась грустная, ностальгическая улыбка. — Это был большой фантазер и романтик… Позвольте, но он ведь, кажется, погиб во Вьетнаме? А вы, по-моему, в те годы были еще совсем ребенком.
— Он не погиб во Вьетнаме, — ответил я, — он получил сильную контузию и полностью потерял память, почти так же, как я в недавнее время. Потом она частично восстановилась.
— Удивительно, — в некотором смущении произнесла Тина. — Он жив?
— Нет. — Мне пришлось печально помотать головой. — Он умер два года назад.
— Печально… Наверно, от последствий контузии?
— Вероятно, они тоже сказались, — вздохнул я. — Но я не врач и не видел официального заключения. Он много рассказывал мне о том, как вы с ним заблудились в Пещере Сатаны…
Миссис Мэлтворд на какую-то секунду стала выглядеть встревоженной, а потом усмехнулась:
— Это была его любимая фантазия.
Тут уж я удивился.
— Фантазия? То есть он всю эту историю просто придумал?
— Конечно. Четырнадцатилетние подростки часто фантазируют на подобные темы. Наверно, и вы, когда были в этом возрасте, мечтали о приключениях и робинзонадах.
— Но ведь я-то видел его уже взрослым. В такие годы редко помнят о том, что придумывали в отрочестве. А если и помнят, то не любят пересказывать посторонним.
— Ну, это не вам судить. Вы сами еще достаточно молоды, чтобы знать, как ведут себя те, кому за сорок. А то, что в зрелости некоторые мужчины страдают от недостатка подвигов, совершенных в молодости, вам известно? Точно так же, как женщины с вполне благополучной биографией страдают оттого, что всю жизнь не совершали никаких безумств и мирно прожили с одним-единственным законным мужем, которому даже не изменили ни разу. Конечно, не все, но многие. Так хочется поразить воображение молодого собеседника рассказами о своих приключениях, а рассказывать не о чем. Вот и приходится вспоминать то, что когда-то пригрезилось в юности.
— Атвуд все-таки повоевал во Вьетнаме, — заметил я, — наверно, там у него было достаточно приключений, чтобы рассказать о них. А он предпочел рассказать какую-то выдуманную историю…
— Человеческая психология многогранна. Бывает и такое, когда о реальных и даже действительно увлекательных приключениях вспоминать не хочется, а придуманные греют душу.
Тут появилась какая-то незнакомая сестра, которая прикатила столик с больничной пищей, и беседу пришлось прервать. Миссис Мэлтворд занялась заполнением каких-то бумажек, а я едой. Меня после подкормки сперва повело в туалет, а потом потянуло в сон. Надо сказать, что этому сну я предался с удовольствием, ибо уже почти не сомневался: меня ждет продолжение сериала «Тина и Майк в Пещере Сатаны». Причем само по себе было интересно, что теперь я уже знал точно: в этой, по словам Тины, придуманной истории действуют вполне реальные люди. А раз так, то, может быть, вовсе не все, что я увижу, есть продукт буйной отроческой фантазии.
Ко мне, сытому и умиротворенному, вернулись ощущения сырого холода и смертельной усталости, голода и страха…
Дурацкий сон N 5 Дмитрия Баринова. Подземный дом
…Дверь оказалась запертой, но на связке нашелся ключ и от нее. Сразу за дверью обнаружилась крутая лестница, подниматься по которой на посиневших от холода ногах было очень тяжело. Не знаю, как бы я сумел взобраться, если бы Тина не поддерживала меня за плечо. Сама она тоже пошатывалась и цеплялась за перила. Но все-таки мы добрались до верхней площадки, где на кафельном полу лежал коврик для вытирания ног, а дальше была застекленная дверь. Тут ключ не понадобился, должно быть, хозяева считали, что ее запирать не нужно. Мы очутились в маленьком холле, где на вешалке висело несколько курток и комбинезонов, стояли резиновые сапоги с длинными голенищами, несколько пар нечищеных рабочих ботинок и домашние туфли.
— Эй, кто-нибудь! — позвала Тина. Я не мог держаться на ногах и плюхнулся в кресло, стоявшее в углу холла. С одежды стекло далеко не все, меня била мелкая дрожь.
(По-видимому, я-Майк на какое-то время потерял сознание. Мне, Баринову, после этого привиделось еще несколько не связанных по времени и месту отрывков.) …Мисс Уильямс стаскивала с меня мокрую одежду. Это происходило в ванной. Она окунула меня в теплую воду, которая показалась мне кипятком. Еще было много мыла, которое лезло в глаза и щипало. Потом она вытащила меня из ванной, завернула в полотенце и опять стала растирать, хотя мне стало жарко. Была струя горячего воздуха из фена… (Обрыв памяти.) …Тина несла меня на руках, как младенца, закутанного в целую кучу тряпок… (Обрыв памяти.) …Она вливала мне в рот из ложки что-то спиртное, от которого мне стало еще жарче… (Обрыв памяти.) …Сатана сидел на троне и, потрясая сумочкой Тины, во всю глотку кричал голосом нашего школьного директора: «Вы уволены, мисс Уильяме!» Вокруг него бесновались черти, исполняя «Пляску дьяволов» из одноименного грота. Один из чертей отделился от толпы и подскочил ко мне, потрясая какой-то бумажкой, светившейся зеленоватым сиянием. У него было лицо Тэда Джуровски: «Будьте добры, мистер Атвуд, передайте своим родителям счет за поиски, которые нам пришлось проводить по вашей вине! Вы облегчили их карман на сто тысяч долларов! И пусть они вас хорошенько высекут!» Сатана, восседавший на своем троне, злорадно захохотал, черти заверещали и завыли. Откуда-то посыпались огромные камни, очень похожие на тот ящик, который Тина притащила в ангар…
(Это было любопытное ощущение довольно редкого явления — сна во сне. При том, что первичный сон воспринимался как полная явь, в том, что вторичный сон есть только сон-кошмар и ничего больше, у меня-Атвуда не было ни малейшего сомнения. Видимо, это объяснялось тем, что разум Атвуда уже осознал этот факт. Поэтому леденящая жуть, которую испытывал, видя этот сон, мальчишка-Атвуд, была в значительной степени разбавлена самоиронией зрелого Атвуда, вспоминавшего свой детский страх. Напугавшийся четырнадцатилетний Майк Атвуд сразу же проснулся, а я-Баринов из искусственной реальности не вышел.) …Я очнулся под теплым одеялом, на сухой и свежей простыне. Было темно, но не так, как в пещере, потому что на столике вблизи моей кровати светился розовый фаянсовый ночник с шелковым абажуром. У противоположной стены находилась еще одна кровать, где, судя по лежащим на столике очкам, спала мисс Уильяме. С нее чуть-чуть сползло одеяло, и было видно ее округлое незагорелое плечо, а также соломенная копна волос, разметанных по подушке.
Комната походила на дешевый гостиничный номер, какие бывают в мотелях. Кроме двух кроватей и столика с ночником, тут были еще тумбочка с телефоном и два кресла. На стене висело небольшое зеркало. А вот окон не имелось, но воздух был сухой, теплый и свежий, должно быть, тут работала хорошая вентиляция.
Спал я, как выяснилось, совсем голышом, видно, мисс Уильяме, стянув с меня мокрую одежду, куда-то ее повесила сушиться. Мне стало немного стыдно, что учительнице пришлось обращаться со мной, как с младенцем, но, с другой стороны, то, что я не чувствовал никакого недомогания и даже не простудился, похоже, было ее заслугой. Оказывается, она вовсе не такая дура, как я думал раньше.
Под одеялом было тепло и уютно. Можно было валяться и дальше, но мне очень захотелось в туалет. Для того, чтоб туда сходить, нужно было обязательно вылезти из кровати, а кроме того, знать, где этот туалет находится. В комнате была только одна дверь, всего в трех шагах от моей кровати, но я не знал, что за ней расположено. Я вообще плохо представлял себе, где нахожусь. Даже не знал, поднялись мы на поверхность земли или все еще находимся в пещере. Поскольку окна в комнате не было, второе было вероятнее. Я решил потерпеть. Может, придет кто-то и принесет одежду. Но никто не шел. Терпеть, как известно, до бесконечности нельзя. Мне показалось, что можно на все наплевать и вылезти, лишь бы пузырь не лопнул. Но тут заворочалась мисс Уильямс, и вылезать я не решился.
Оказывается, она тоже спала совсем голышом. Пока она спала, закутавшись в одеяло, я видел только плечо и волосы, но тут она вздумала повернуться на спину, и одеяло сползло у нее с груди. Глаз она не открывала, должно быть, все еще продолжала спать, а потому отругать меня за то, что я подсматриваю, не могла. На всякий случай я накрылся с головой, но оставил небольшую щелочку для воздуха.
Без очков Тина Уильяме выглядела менее противно, ее даже можно было назвать симпатичной. Но я разглядывал не лицо. Плечи и руки, лежавшие поверх одеяла, меня тоже особо не интересовали. А большие белые титьки, которые у нее случайно выползли наружу, меня словно примагнитили. Несколько раз пытался зажмуриться, чтоб их не видеть, но глаза упрямо открывались и пялились, пялились, пялились…
Мисс Уильямс потянулась, зевнула, открыла глаза и села в кровати, скосив глаза в мою сторону. Конечно, разглядеть амбразуру, которую я устроил в одеяле, она не смогла, тем более без очков. Очков она надевать не стала, просто прислушалась к моему дыханию, доносившемуся из-под одеяла. Во-первых, она, я думаю, проверяла, не помер ли я случайно, а уж во-вторых, — сплю я или нет. Конечно, я постарался дышать так, чтоб она думала, будто я сплю без задних ног. Мне это было очень трудно, но я старался.
Тина убедилась, что я жив и крепко сплю. А потому решила, что стесняться нечего, и вылезла из-под одеяла совсем. Мне удалось увидеть ее гладкий животик, длиннющие, но вовсе не худые ноги, а также — правда, всего на несколько секунд! — нечто мохнатенькое под животом. Когда она проскочила мимо меня к двери, я успел разглядеть и гибкую, красиво выгнутую спину с большой родинкой на левой лопатке, а также белую крутую попку. Почему-то особенный интерес у меня вызвала глубокая ложбина между чуть колыхавшимися из стороны в сторону половинками…
Тина скрылась за дверью, и спустя несколько секунд я услышал характерное журчание. Теперь я знал, что туалет совсем близко. Когда она вышла, то я успел еще немного поглядеть на то, что было спереди.
Мисс Уильяме улеглась на прежнее место, закуталась в одеяло так, что из-под него было видно только затылок, и отвернулась к стене. Странно, но после того как я увидел голой свою учительницу, мне показалось вовсе не стыдным вылезти из-под одеяла и пробежаться в туалет. Спереди у меня все еще торчало, поэтому я постарался не поворачиваться этим в сторону мисс Уильямс.
— Эй, кто-нибудь! — позвала Тина. Я не мог держаться на ногах и плюхнулся в кресло, стоявшее в углу холла. С одежды стекло далеко не все, меня била мелкая дрожь.
(По-видимому, я-Майк на какое-то время потерял сознание. Мне, Баринову, после этого привиделось еще несколько не связанных по времени и месту отрывков.) …Мисс Уильямс стаскивала с меня мокрую одежду. Это происходило в ванной. Она окунула меня в теплую воду, которая показалась мне кипятком. Еще было много мыла, которое лезло в глаза и щипало. Потом она вытащила меня из ванной, завернула в полотенце и опять стала растирать, хотя мне стало жарко. Была струя горячего воздуха из фена… (Обрыв памяти.) …Тина несла меня на руках, как младенца, закутанного в целую кучу тряпок… (Обрыв памяти.) …Она вливала мне в рот из ложки что-то спиртное, от которого мне стало еще жарче… (Обрыв памяти.) …Сатана сидел на троне и, потрясая сумочкой Тины, во всю глотку кричал голосом нашего школьного директора: «Вы уволены, мисс Уильяме!» Вокруг него бесновались черти, исполняя «Пляску дьяволов» из одноименного грота. Один из чертей отделился от толпы и подскочил ко мне, потрясая какой-то бумажкой, светившейся зеленоватым сиянием. У него было лицо Тэда Джуровски: «Будьте добры, мистер Атвуд, передайте своим родителям счет за поиски, которые нам пришлось проводить по вашей вине! Вы облегчили их карман на сто тысяч долларов! И пусть они вас хорошенько высекут!» Сатана, восседавший на своем троне, злорадно захохотал, черти заверещали и завыли. Откуда-то посыпались огромные камни, очень похожие на тот ящик, который Тина притащила в ангар…
(Это было любопытное ощущение довольно редкого явления — сна во сне. При том, что первичный сон воспринимался как полная явь, в том, что вторичный сон есть только сон-кошмар и ничего больше, у меня-Атвуда не было ни малейшего сомнения. Видимо, это объяснялось тем, что разум Атвуда уже осознал этот факт. Поэтому леденящая жуть, которую испытывал, видя этот сон, мальчишка-Атвуд, была в значительной степени разбавлена самоиронией зрелого Атвуда, вспоминавшего свой детский страх. Напугавшийся четырнадцатилетний Майк Атвуд сразу же проснулся, а я-Баринов из искусственной реальности не вышел.) …Я очнулся под теплым одеялом, на сухой и свежей простыне. Было темно, но не так, как в пещере, потому что на столике вблизи моей кровати светился розовый фаянсовый ночник с шелковым абажуром. У противоположной стены находилась еще одна кровать, где, судя по лежащим на столике очкам, спала мисс Уильяме. С нее чуть-чуть сползло одеяло, и было видно ее округлое незагорелое плечо, а также соломенная копна волос, разметанных по подушке.
Комната походила на дешевый гостиничный номер, какие бывают в мотелях. Кроме двух кроватей и столика с ночником, тут были еще тумбочка с телефоном и два кресла. На стене висело небольшое зеркало. А вот окон не имелось, но воздух был сухой, теплый и свежий, должно быть, тут работала хорошая вентиляция.
Спал я, как выяснилось, совсем голышом, видно, мисс Уильяме, стянув с меня мокрую одежду, куда-то ее повесила сушиться. Мне стало немного стыдно, что учительнице пришлось обращаться со мной, как с младенцем, но, с другой стороны, то, что я не чувствовал никакого недомогания и даже не простудился, похоже, было ее заслугой. Оказывается, она вовсе не такая дура, как я думал раньше.
Под одеялом было тепло и уютно. Можно было валяться и дальше, но мне очень захотелось в туалет. Для того, чтоб туда сходить, нужно было обязательно вылезти из кровати, а кроме того, знать, где этот туалет находится. В комнате была только одна дверь, всего в трех шагах от моей кровати, но я не знал, что за ней расположено. Я вообще плохо представлял себе, где нахожусь. Даже не знал, поднялись мы на поверхность земли или все еще находимся в пещере. Поскольку окна в комнате не было, второе было вероятнее. Я решил потерпеть. Может, придет кто-то и принесет одежду. Но никто не шел. Терпеть, как известно, до бесконечности нельзя. Мне показалось, что можно на все наплевать и вылезти, лишь бы пузырь не лопнул. Но тут заворочалась мисс Уильямс, и вылезать я не решился.
Оказывается, она тоже спала совсем голышом. Пока она спала, закутавшись в одеяло, я видел только плечо и волосы, но тут она вздумала повернуться на спину, и одеяло сползло у нее с груди. Глаз она не открывала, должно быть, все еще продолжала спать, а потому отругать меня за то, что я подсматриваю, не могла. На всякий случай я накрылся с головой, но оставил небольшую щелочку для воздуха.
Без очков Тина Уильяме выглядела менее противно, ее даже можно было назвать симпатичной. Но я разглядывал не лицо. Плечи и руки, лежавшие поверх одеяла, меня тоже особо не интересовали. А большие белые титьки, которые у нее случайно выползли наружу, меня словно примагнитили. Несколько раз пытался зажмуриться, чтоб их не видеть, но глаза упрямо открывались и пялились, пялились, пялились…
Мисс Уильямс потянулась, зевнула, открыла глаза и села в кровати, скосив глаза в мою сторону. Конечно, разглядеть амбразуру, которую я устроил в одеяле, она не смогла, тем более без очков. Очков она надевать не стала, просто прислушалась к моему дыханию, доносившемуся из-под одеяла. Во-первых, она, я думаю, проверяла, не помер ли я случайно, а уж во-вторых, — сплю я или нет. Конечно, я постарался дышать так, чтоб она думала, будто я сплю без задних ног. Мне это было очень трудно, но я старался.
Тина убедилась, что я жив и крепко сплю. А потому решила, что стесняться нечего, и вылезла из-под одеяла совсем. Мне удалось увидеть ее гладкий животик, длиннющие, но вовсе не худые ноги, а также — правда, всего на несколько секунд! — нечто мохнатенькое под животом. Когда она проскочила мимо меня к двери, я успел разглядеть и гибкую, красиво выгнутую спину с большой родинкой на левой лопатке, а также белую крутую попку. Почему-то особенный интерес у меня вызвала глубокая ложбина между чуть колыхавшимися из стороны в сторону половинками…
Тина скрылась за дверью, и спустя несколько секунд я услышал характерное журчание. Теперь я знал, что туалет совсем близко. Когда она вышла, то я успел еще немного поглядеть на то, что было спереди.
Мисс Уильяме улеглась на прежнее место, закуталась в одеяло так, что из-под него было видно только затылок, и отвернулась к стене. Странно, но после того как я увидел голой свою учительницу, мне показалось вовсе не стыдным вылезти из-под одеяла и пробежаться в туалет. Спереди у меня все еще торчало, поэтому я постарался не поворачиваться этим в сторону мисс Уильямс.