Страница:
— Прости меня за глупые слова, глупые вопросы…
— Ины не злопамятны.
Он потянулся рукой и наткнулся на ее руку, взял в свою, легко сжал пальцы гостьи были горячими и пульсирующими.
— Это не противоречит?
— Нет. Это — нет, — ответила она.
— Ты только что трижды сказала «возможно».
— Да, в самом деле — возможно.
— Но возможно и «невозможно»?
— Возможно.
Он подавил вздох.
— Тебе, наверно, нелегко было вырваться? Пришлось многих убеждать, упрашивать?
— Слова эти и понятия не очень вяжутся с тем, что мне пришлось. У инов иначе. Скорее — излагать и доказывать.
— Если бы ты знала, как я ждал.
— Вот я и знала.
— Послушай, — сказал он. — Я очень хочу — очень, поверь! — чтобы состоялось именно «возможное», а не «невозможное».
— И я очень хочу, — ответила она. — И когда инчанки чего-то очень хотят, то они это получают.
— Почему же тогда возможно и «невозможное»?
— Потому что есть еще ты.
— Тут — один интересный момент. — Он крепко сжал ее руку. — Настоящий, полноценный жених ведет невесту в свой дом, а не идет к ней. Я чувствовал бы себя неважно в примаках.
— В инах, ты хотел сказать? — шутливо удивилась она.
— Примак есть примак.
— О человек! А не кажется ли тебе, что настоящий полноценный жених и настоящая полноценная невеста строят свой дом? И никто ни к кому не идет.
— Свой, — повторил он. — Это что-то третье, выходит… Есть люди и есть ины. Что третье?
— Не будем пока так далеко заглядывать.
— Ины не умеют мечтать? Или не любят? — спросил он.
— Ины?! Да они неисправимые, неудержимые фантазеры и мечтатели! Разве ты не заметил? — В ее голосе снова возникла улыбка.
— Мне, поверь, странно было бы тебя назвать мечтательницей.
— Я понимаю. Наверно, ты знаешь земных женщин-мечтательниц. Это — твоя мерка. Но, будем надеяться, со временем ты…
— Я вернусь? — перебил он. — Мы вернемся?
— Ты ведь знаешь, что я не имею права отвечать на такой вопрос, — легко укорила она.
— Но ты знаешь! — Он начинал волноваться.
— И на это я не имею права отвечать.
— А тебе хотелось бы ответить?
— Да, мне бы очень хотелось ответить. — Она пожала его руку.
— Строг, ужасно строг и суров Стиль!
— Представь себе разумное и прекрасное в самой высокой степени, какую только ты способен представить. Это Стиль. И все время старайся увеличивать степень. Утвердился на каком-то уровне — иди дальше. Все время только дальше. Это Стиль.
— Ты говоришь со мной, как с младенцем, а я — намного старше тебя. Как жаль! Очень скоро я превращусь в старика. В старика-младенца.
— У инов другие понятия о возрасте.
— Но ведь я не ин.
— У инов другие понятия о возрасте, — настойчиво повторила она. Всегда помни.
— Они бессмертны?
— Не совсем та-к. Они могут выбрать себе возраст по желанию. Надолго или на короткое время. Могут, то есть, перевоплотиться, достигнув определенного возрастного предела. Но могут и не перевоплощаться — зависит от желания. Некоторые живут тысячи лет. Им интересно ощутить возраст на разных пределах. Я знаю таких. Но большинство перевоплощается, начинает, в известной степени, сначала. А в общем, проблемы возраста не существует. Такая проблема, как ты понимаешь, — проблема сугубо земного порядка. У инов другое. Сейчас не стоит об этом говорить. К чему тебя запутывать?
— Ты жалеешь меня?
— Да. Силы тебе сейчас нужны, как никогда.
— Но ведь я все равно уже не смогу не думать обо всем этом.
— Хочешь, я
все этосотру в твоей памяти?
— Это несложно?
— Совсем несложно.
— Сотри тогда войну в памяти старика. Сотри кошмары Марго. Печаль Жана. Горе Настасьи Филатовны и Константина Ивановича. Одиночество бабок Евдокии и Анны. Убогость Лизы… Помоги людям! Если бы я имел такую силу, я не остановился бы ни перед чем. Ни перед каким Стилем! И пусть бы меня потом изгоняли из инов!
— Успокойся! — Опять в него потекли нежные и теплые токи. — Как только я стала бы поступать таким образом, то немедленно была бы лишена способностей инчанки, и уже ничем и никак не смогла бы никому серьезно помочь. Таковы правила Стиля. Представь, что некой планете в тягость ее орбита, и она просит (планета просит) изменить ее. Что из этого получится в системе, где взаимосцеплено все?.. Представь…
— Но ты готова стереть кое-что в моей памяти!
— По отношению к тебе у меня особые права.
— Ты выделила меня, и я тебе отдан, так?
— Так! — опять засмеялась она. — Отдан на растерзание! Ну? Не правда ли — чрезвычайная баба!
— И все-таки, если бы я…
Гостья каким-то неведомым усилием заставила его замолчать. Задумалась.
— Оставим. У нас уже не так много времени, чтобы спорить. Я знаю твое благородство. Но… Люди часто говорят: «если бы я». Но когда сбывается это «если бы», они, как правило, задумываются, не спешат осуществлять свою программу. И не потому, что они — обманщики. Нет! А потому, что теперь уже они смотрят с высоты свершившегося «если бы». А тут — другой кругозор. Оставим… Лучше скажи мне вот что! Если бы ты в самом деле стал ином, какой бы ты выбрал себе возраст?
Он ответил не сразу, это требовало осмысления.
— Ужасный вопрос, — проговорил он, наконец. — Может быть, я перебрал бы несколько возрастов…
— Чтобы посмотреть, в каком лучше?
— Да, чтобы посмотреть… Знаешь, я наверно начал бы с детства. Определенно — с детства!
— Это прекрасно! Расскажи мне о своем детстве! Расскажи, пока еще есть время…
— Ины не злопамятны.
Он потянулся рукой и наткнулся на ее руку, взял в свою, легко сжал пальцы гостьи были горячими и пульсирующими.
— Это не противоречит?
— Нет. Это — нет, — ответила она.
— Ты только что трижды сказала «возможно».
— Да, в самом деле — возможно.
— Но возможно и «невозможно»?
— Возможно.
Он подавил вздох.
— Тебе, наверно, нелегко было вырваться? Пришлось многих убеждать, упрашивать?
— Слова эти и понятия не очень вяжутся с тем, что мне пришлось. У инов иначе. Скорее — излагать и доказывать.
— Если бы ты знала, как я ждал.
— Вот я и знала.
— Послушай, — сказал он. — Я очень хочу — очень, поверь! — чтобы состоялось именно «возможное», а не «невозможное».
— И я очень хочу, — ответила она. — И когда инчанки чего-то очень хотят, то они это получают.
— Почему же тогда возможно и «невозможное»?
— Потому что есть еще ты.
— Тут — один интересный момент. — Он крепко сжал ее руку. — Настоящий, полноценный жених ведет невесту в свой дом, а не идет к ней. Я чувствовал бы себя неважно в примаках.
— В инах, ты хотел сказать? — шутливо удивилась она.
— Примак есть примак.
— О человек! А не кажется ли тебе, что настоящий полноценный жених и настоящая полноценная невеста строят свой дом? И никто ни к кому не идет.
— Свой, — повторил он. — Это что-то третье, выходит… Есть люди и есть ины. Что третье?
— Не будем пока так далеко заглядывать.
— Ины не умеют мечтать? Или не любят? — спросил он.
— Ины?! Да они неисправимые, неудержимые фантазеры и мечтатели! Разве ты не заметил? — В ее голосе снова возникла улыбка.
— Мне, поверь, странно было бы тебя назвать мечтательницей.
— Я понимаю. Наверно, ты знаешь земных женщин-мечтательниц. Это — твоя мерка. Но, будем надеяться, со временем ты…
— Я вернусь? — перебил он. — Мы вернемся?
— Ты ведь знаешь, что я не имею права отвечать на такой вопрос, — легко укорила она.
— Но ты знаешь! — Он начинал волноваться.
— И на это я не имею права отвечать.
— А тебе хотелось бы ответить?
— Да, мне бы очень хотелось ответить. — Она пожала его руку.
— Строг, ужасно строг и суров Стиль!
— Представь себе разумное и прекрасное в самой высокой степени, какую только ты способен представить. Это Стиль. И все время старайся увеличивать степень. Утвердился на каком-то уровне — иди дальше. Все время только дальше. Это Стиль.
— Ты говоришь со мной, как с младенцем, а я — намного старше тебя. Как жаль! Очень скоро я превращусь в старика. В старика-младенца.
— У инов другие понятия о возрасте.
— Но ведь я не ин.
— У инов другие понятия о возрасте, — настойчиво повторила она. Всегда помни.
— Они бессмертны?
— Не совсем та-к. Они могут выбрать себе возраст по желанию. Надолго или на короткое время. Могут, то есть, перевоплотиться, достигнув определенного возрастного предела. Но могут и не перевоплощаться — зависит от желания. Некоторые живут тысячи лет. Им интересно ощутить возраст на разных пределах. Я знаю таких. Но большинство перевоплощается, начинает, в известной степени, сначала. А в общем, проблемы возраста не существует. Такая проблема, как ты понимаешь, — проблема сугубо земного порядка. У инов другое. Сейчас не стоит об этом говорить. К чему тебя запутывать?
— Ты жалеешь меня?
— Да. Силы тебе сейчас нужны, как никогда.
— Но ведь я все равно уже не смогу не думать обо всем этом.
— Хочешь, я
все этосотру в твоей памяти?
— Это несложно?
— Совсем несложно.
— Сотри тогда войну в памяти старика. Сотри кошмары Марго. Печаль Жана. Горе Настасьи Филатовны и Константина Ивановича. Одиночество бабок Евдокии и Анны. Убогость Лизы… Помоги людям! Если бы я имел такую силу, я не остановился бы ни перед чем. Ни перед каким Стилем! И пусть бы меня потом изгоняли из инов!
— Успокойся! — Опять в него потекли нежные и теплые токи. — Как только я стала бы поступать таким образом, то немедленно была бы лишена способностей инчанки, и уже ничем и никак не смогла бы никому серьезно помочь. Таковы правила Стиля. Представь, что некой планете в тягость ее орбита, и она просит (планета просит) изменить ее. Что из этого получится в системе, где взаимосцеплено все?.. Представь…
— Но ты готова стереть кое-что в моей памяти!
— По отношению к тебе у меня особые права.
— Ты выделила меня, и я тебе отдан, так?
— Так! — опять засмеялась она. — Отдан на растерзание! Ну? Не правда ли — чрезвычайная баба!
— И все-таки, если бы я…
Гостья каким-то неведомым усилием заставила его замолчать. Задумалась.
— Оставим. У нас уже не так много времени, чтобы спорить. Я знаю твое благородство. Но… Люди часто говорят: «если бы я». Но когда сбывается это «если бы», они, как правило, задумываются, не спешат осуществлять свою программу. И не потому, что они — обманщики. Нет! А потому, что теперь уже они смотрят с высоты свершившегося «если бы». А тут — другой кругозор. Оставим… Лучше скажи мне вот что! Если бы ты в самом деле стал ином, какой бы ты выбрал себе возраст?
Он ответил не сразу, это требовало осмысления.
— Ужасный вопрос, — проговорил он, наконец. — Может быть, я перебрал бы несколько возрастов…
— Чтобы посмотреть, в каком лучше?
— Да, чтобы посмотреть… Знаешь, я наверно начал бы с детства. Определенно — с детства!
— Это прекрасно! Расскажи мне о своем детстве! Расскажи, пока еще есть время…
18
Они уходили на рассвете втроем — третьим был Филипп.
Накануне, вечером, когда они все сидели на крыльце бывшего «женского» дома, и Жан, которому Марго запретила вставать, просил, чтобы не закрывали дверь, потому что он все хочет слышать; когда Визин, призвав все свое красноречие, всю убежденность, доказывал Марго, что в любом случае идти в тайгу ей нельзя, что и ей, и Жану нужно приводить себя в порядок и что лучшее средство для этого — пасека Константина Ивановича, мази Настасьи Филатовны и прочие местные снадобья и целебности, и все это говорилось негромко, даже грустно чуть-чуть, как бывает перед расставанием, и можно было смотреть в глаза Марго — они не давили и не обжигали, и не суетился Андромедов, и тихо, затаенно вздыхая, лежал Жан — лежал так, чтобы видеть всех; когда жара уже спала и воздух немного посырел, и слышалось фырканье лошади на лужайке, и мычали коровы, — одна Константина Ивановича, — другая Евдокии Ивановны, — призывая хозяек к дойке, — вот тогда-то, улучив минуту, Филипп сказал Визину, что пойдет с ними. Он не просил, не умолял, не говорил, что может быть полезен, что знает лес и «особо болотья», — он просто сказал, что значит, надо собираться и ему, и это правильно, что наконец выходим, потому что надоело бездельничать. За эти дни он починил крыльцо, дверь, законопатил щели в доме, поправил дранку на крыше, поднял упавшую изгородь, но все это не работа, а баловство, говорил он, а главная работа впереди. И Визин не смог возразить — Филипп говорил таким тоном, как будто все давно было решено, и словно бы не он — третий, пристяжной, а Андромедов или даже сам Герман Петрович.
Они выходили рано; до солнца было еще далеко, восток только-только еще начал краснеть. Путники были бодры — вчера помылись в бане, легли рано и хорошо выспались.
За ними увязалась одна из собак пасечника, Пашка, с которым у Визина образовалась взаимная привязанность, — он подкармливал его, отдавал остатки консервов, — и хозяин сказал, что не возражает, пусть идет, если захотелось, он, сукин сын, любит шататься по лесу, бродяжья натура, безусловно охотничий, да все некогда ублажить его, не до леса — пасека почти все время отнимает.
— А есля, можеть, вертолет какой прилетить и забереть вас, — хитро добавил он, прищурившись на Визина, — и вы, значить, у Макарове не вернетеся, тада кидайте етого Пашку к такой матери — сам дорогу домой найдеть, прибегать как миленький.
— Не надо нам вертолета — серьезно сказал Визин. — Но хлопочите. Все будет в порядке — нас все-таки трое. И здесь наши остаются, так что мимо Макарова нам пути нет.
— Ладно, — сказал Константин Иванович. — Ясно. Малого к вашему приходу поставим на ноги.
— Спасибо вам.
— Тропку, тропку глядите, — напутствовал Константин Иванович. — А потеряется — ищите. Она аж до болота должна быть.
— Хорошо…
Марго стояла на крыльце и ждала, когда они подойдут; в руках у нее была мелкокалиберка.
— Вот, — сказала она. — По-моему, вам пригодится.
— Ета дело, — сказал Филипп. — Давай сюды.
Поклажа его была самой легкой: котомка, в которой поместились сухари, сушеная рыба, бутылка с водой, табак и конверты. Он закинул винтовку за плечо, стволом вниз, подергался, приноравливаясь, проговорил «добро», потом снял ее, прислонил к крыльцу и достал конверты.
— На, Андреевна. Тамака яны мне ни к чаму. — И снова экипировался.
— Буду сидеть и письма писать, — печально улыбнулась Марго. — Всем вам буду писать. А когда вернетесь — вручу… А Жан спит. Он только недавно уснул. Жара, кажется, нет…
— Может быть, его все-таки показать врачу? — спросил Визин. — Хотя бы в Рощах.
— Ня надо, — сказал Филипп. — Поправляется малец. Отойде.
— Да-да! — поспешила поддержать Марго. — Ему действительно заметно лучше. И если бы вчера он не вставал…
— Обратитесь к бабкам, — посоветовал Андромедов. — У них тут на эти случаи всяких трав, отваров…
— Я уже договорилась с Евдокией Ивановной. — Марго принужденно засмеялась. — Сняла эту свою яркую кофту, и они сразу все потеплели.
— Ня потому, — вставил Филипп.
— Знаете, Марго, — сказал Визин. — Если тут появятся другие, — ну вы, думаю, понимаете, кого я имею в виду, — то не пускайте их в лес. Всякими правдами и неправдами — не пускайте. Пусть ждут вместе с вами. Я и Константина Ивановича об этом просил. Словом, вы здесь остаетесь нашим полпредом.
— Да. Я понимаю. Хорошо.
— Надо идти, — негромко напомнил Андромедов.
— Да, пора. — Визин кивнул.
— Ну… Всех благ вам. — Глаза Марго повлажнели. — Буду вас ждать, как… как богов.
— Если я что-то путное найду, я вам обязательно принесу, — сказал Визин. — Обязательно. — И поправился: — Если мы что-то найдем.
— Да-да…
И они пошли, и собака радостно кинулась вперед, к лесу, и пропала за кустами в том месте, где начиналась эта единственная тропка.
У самого леса они оглянулись. Марго стояла на крыльце; возле угла безымянного пятого дома стояла Лиза; Константин Иванович стоял возле своей калитки.
1981–1984
Накануне, вечером, когда они все сидели на крыльце бывшего «женского» дома, и Жан, которому Марго запретила вставать, просил, чтобы не закрывали дверь, потому что он все хочет слышать; когда Визин, призвав все свое красноречие, всю убежденность, доказывал Марго, что в любом случае идти в тайгу ей нельзя, что и ей, и Жану нужно приводить себя в порядок и что лучшее средство для этого — пасека Константина Ивановича, мази Настасьи Филатовны и прочие местные снадобья и целебности, и все это говорилось негромко, даже грустно чуть-чуть, как бывает перед расставанием, и можно было смотреть в глаза Марго — они не давили и не обжигали, и не суетился Андромедов, и тихо, затаенно вздыхая, лежал Жан — лежал так, чтобы видеть всех; когда жара уже спала и воздух немного посырел, и слышалось фырканье лошади на лужайке, и мычали коровы, — одна Константина Ивановича, — другая Евдокии Ивановны, — призывая хозяек к дойке, — вот тогда-то, улучив минуту, Филипп сказал Визину, что пойдет с ними. Он не просил, не умолял, не говорил, что может быть полезен, что знает лес и «особо болотья», — он просто сказал, что значит, надо собираться и ему, и это правильно, что наконец выходим, потому что надоело бездельничать. За эти дни он починил крыльцо, дверь, законопатил щели в доме, поправил дранку на крыше, поднял упавшую изгородь, но все это не работа, а баловство, говорил он, а главная работа впереди. И Визин не смог возразить — Филипп говорил таким тоном, как будто все давно было решено, и словно бы не он — третий, пристяжной, а Андромедов или даже сам Герман Петрович.
Они выходили рано; до солнца было еще далеко, восток только-только еще начал краснеть. Путники были бодры — вчера помылись в бане, легли рано и хорошо выспались.
За ними увязалась одна из собак пасечника, Пашка, с которым у Визина образовалась взаимная привязанность, — он подкармливал его, отдавал остатки консервов, — и хозяин сказал, что не возражает, пусть идет, если захотелось, он, сукин сын, любит шататься по лесу, бродяжья натура, безусловно охотничий, да все некогда ублажить его, не до леса — пасека почти все время отнимает.
— А есля, можеть, вертолет какой прилетить и забереть вас, — хитро добавил он, прищурившись на Визина, — и вы, значить, у Макарове не вернетеся, тада кидайте етого Пашку к такой матери — сам дорогу домой найдеть, прибегать как миленький.
— Не надо нам вертолета — серьезно сказал Визин. — Но хлопочите. Все будет в порядке — нас все-таки трое. И здесь наши остаются, так что мимо Макарова нам пути нет.
— Ладно, — сказал Константин Иванович. — Ясно. Малого к вашему приходу поставим на ноги.
— Спасибо вам.
— Тропку, тропку глядите, — напутствовал Константин Иванович. — А потеряется — ищите. Она аж до болота должна быть.
— Хорошо…
Марго стояла на крыльце и ждала, когда они подойдут; в руках у нее была мелкокалиберка.
— Вот, — сказала она. — По-моему, вам пригодится.
— Ета дело, — сказал Филипп. — Давай сюды.
Поклажа его была самой легкой: котомка, в которой поместились сухари, сушеная рыба, бутылка с водой, табак и конверты. Он закинул винтовку за плечо, стволом вниз, подергался, приноравливаясь, проговорил «добро», потом снял ее, прислонил к крыльцу и достал конверты.
— На, Андреевна. Тамака яны мне ни к чаму. — И снова экипировался.
— Буду сидеть и письма писать, — печально улыбнулась Марго. — Всем вам буду писать. А когда вернетесь — вручу… А Жан спит. Он только недавно уснул. Жара, кажется, нет…
— Может быть, его все-таки показать врачу? — спросил Визин. — Хотя бы в Рощах.
— Ня надо, — сказал Филипп. — Поправляется малец. Отойде.
— Да-да! — поспешила поддержать Марго. — Ему действительно заметно лучше. И если бы вчера он не вставал…
— Обратитесь к бабкам, — посоветовал Андромедов. — У них тут на эти случаи всяких трав, отваров…
— Я уже договорилась с Евдокией Ивановной. — Марго принужденно засмеялась. — Сняла эту свою яркую кофту, и они сразу все потеплели.
— Ня потому, — вставил Филипп.
— Знаете, Марго, — сказал Визин. — Если тут появятся другие, — ну вы, думаю, понимаете, кого я имею в виду, — то не пускайте их в лес. Всякими правдами и неправдами — не пускайте. Пусть ждут вместе с вами. Я и Константина Ивановича об этом просил. Словом, вы здесь остаетесь нашим полпредом.
— Да. Я понимаю. Хорошо.
— Надо идти, — негромко напомнил Андромедов.
— Да, пора. — Визин кивнул.
— Ну… Всех благ вам. — Глаза Марго повлажнели. — Буду вас ждать, как… как богов.
— Если я что-то путное найду, я вам обязательно принесу, — сказал Визин. — Обязательно. — И поправился: — Если мы что-то найдем.
— Да-да…
И они пошли, и собака радостно кинулась вперед, к лесу, и пропала за кустами в том месте, где начиналась эта единственная тропка.
У самого леса они оглянулись. Марго стояла на крыльце; возле угла безымянного пятого дома стояла Лиза; Константин Иванович стоял возле своей калитки.
1981–1984