Страница:
Края раны смазали йодом, высыпали сверху содержимое гильзы и плотно завязали взятым в автомобильной аптечке бинтом. Баландин к этому времени то терял сознание, то проваливался в сон, больше напоминавший глубокую кому. “Авось, не подохнет, – сказала Агнесса Викторовна, откидывая с морщинистого лба грязные седые пряди. – Здоровый бык, чего ему сделается”. После этого она допила остатки водки, рухнула на продавленный скрипучий диван, замоталась в тряпье и захрапела.
И вот теперь Баландин, который и в самом деле оказался крепче железа, будил Чека, тряся его за плечо.
– Тс-с-с! – повторил хромой волк и для убедительности поднес к губам один из двух уцелевших на его левой руке пальцев. Чек поспешно отвел взгляд: смотреть на эту изуродованную клешню было выше его сил.
– Ты что? – шепотом спросил он, решив, что Баландин в бреду и не понимает, что делает. – Ложись, дурак, тебе спать надо.
– Какое, на хрен, спать, – хрипло прошипел Баландин, делая между словами длинные паузы, чтобы набраться сил. – Отсюда сваливать надо, сява. Ты же, пока меня сюда волок, наследил, как корова в валенках. Тебя же, небось, полмикраги видело, как ты меня на горбу пер. Не понимаю, почему здесь до сих пор мусоров нету. Машина где?
– Отогнал подальше, – прошептал Чек, с удивлением понимая, что Баландин вовсе не бредит и, более того, отлично помнит все, что с ним было накануне.
– Правильно, – одобрил Баландин. – И хрен с ней, забудь. Тачка, конечно, хорошая, но чересчур заметная. Заметут нас на ней, как пить дать. Теперь так… Я спросить тебя хочу: ты как, со мной пойдешь или сам по себе?
– А ты куда собрался? – спросил Чек. Накануне такая ситуация даже не могла прийти ему в голову: он собирался, проведя под крышей этой грязной берлоги ночь, уехать куда-нибудь подальше, чтобы без помех обдумать свои дальнейшие действия. Но прозвучавшее в заданном Баландиным вопросе предложение о сотрудничестве заставило его задуматься. – Что ты думаешь делать? – уточнил он свой вопрос.
– Мочить эту падлу, что же еще? – удивился Баландин. – Или у тебя есть другие предложения?
Чек задумался, придирчиво перебирая свои мысли и намерения, и понял, что других предложений у него нет. В самом деле, что же еще остается, когда нет другого выхода?
– Я с тобой, – сказал он хромому полумертвому волку, лежавшему рядом с ним на грязном дощатом полу.
– Тогда надо взять волыну, – горячо и хрипло зашептал Баландин. – У старухи есть, она ее где-то на кухне ныкает. И патроны есть, я видел. Надо найти, сява.
– Я тебе не сява, – твердо прошептал Чек. – Я Чек, запомни. Теперь скажи мне, что такое волына.
– Ну, пушка, ствол… Тьфу ты, тундра, да ружье же! Двустволка охотничья и патроны…
Чек кивнул, бесшумно встал и осторожно двинулся на кухню. В прихожей, куда не проникал лунный свет, было темно, как в угольной шахте. Чек сослепу забрел прямиком в вешалку, запутался в висевшем на ней вонючем тряпье и обрушил всю эту пыльную груду на пол, в последний момент каким-то чудом ухитрившись подхватить саму вешалку, не дав ей загрохотать по голым доскам. Старухин храп на мгновение прервался, но тут же возобновился с новой силой.
Прокравшись на кухню, Чек осторожно отклонил закрывавшие окно газеты и огляделся. На кухне царили запустение, грязь и густая вонь гниющих отбросов. Никаких шкафов, кладовок и антресолей, где можно было бы спрятать длинное охотничье ружье, здесь не было, но Чеку и в голову не пришло сомневаться в словах Баландина: за короткое время их знакомства Чек успел убедиться в том, что хромой волк не бросает слов на ветер. Если он говорит, что старуха прячет ружье на кухне, значит, так оно и есть.
Присев на корточки, Чек засветил зажигалку и принялся при ее мерцающем свете ощупывать кончиками пальцев грязные доски пола. В противоположном от раковины углу он нашел то, что искал: одна доска немного подалась, уступая его усилиям, и легко вышла из паза. Чек увидел узкую черную щель, на дне которой тускло блеснул вороненый металл с серебряной насечкой и благородно светилось гладкое красное дерево резного приклада. Патроны были здесь же, но Чек не спешил вынимать их из тайника: длинное и тонкое, явно не теперешней, штучной работы ружье очаровало его изяществом своих линий, заставлявшим забыть о том, что он держит в руках инструмент для убийства.
– Ишь, чего удумал! – раздался позади него скрипучий старческий голос, сопровождаемый беспорядочным клацаньем выпадающих вставных челюстей.
Костлявая рука схватила Чека за волосы и с неожиданной силой отшвырнула от тайника. Чек приземлился на пятую точку, ухитрившись не выпустить из рук ружье, и увидел косматый призрак, надвигавшийся на него, растопырив костлявые руки и занеся для удара суковатую палку.
– Положи ружье! – приказала старуха. – Не тобой положено, не ты и возьмешь! Одна память от мужа осталась, и за той пришли!
Суковатая дубина свистнула в воздухе. Растерявшийся Чек заслонился ружьем. Эта драка со старой вонючей ведьмой в освещенной луной полуразрушенной кухне напоминала кошмарный сон. Дубина с силой опустилась на вороненую сталь ружейного ствола, отскочила, вырвалась из слабой старческой руки и откатилась в угол. Агнесса Викторовна, не растерявшись, вцепилась обеими руками в ружье и рванула его на себя. Чек с ужасом понял, что не знает, есть ли в стволах патроны. Если они были там, то эта игра в перетягивание каната могла закончиться плачевно.
Он ударил старуху ногой, но остатки воспитания не позволили ему пнуть старую ведьму как следует, в полную силу, и удар получился совсем слабым – не удар, а скорее предупреждение о намерении ударить. Зато старуха, словно только того и ждала, с невероятной прытью задрала свою костлявую ногу и наградила Чека полновесным пинком в пах, от которого он сразу потерял всякий интерес к происходящему. Ружье он, тем не менее, не выпустил – скорее всего, чисто рефлекторно. Он цеплялся за проклятую железяку, как утопающий за соломинку, ничего не видя и ничего не чувствуя, кроме разрывающей боли в паху.
Старуха ругалась, как бывалый уркаган, и дергала ружье из стороны в сторону с упорством бульдога. Каждый толчок вызывал у Чека новую вспышку боли, и вдруг все кончилось так же внезапно, как и началось. Старуха вдруг отлетела в угол, как отброшенное небрежной рукой старое пальто, и с дробным грохотом обрушилась на грязные доски пола. Звук был такой, словно кто-то высыпал на пол полмешка картошки. Чек от неожиданности потерял равновесие, упал, выронил ружье и наконец-то схватился обеими руками за низ живота, баюкая ушибленное место.
Перед ним, пошатываясь от слабости, стоял Баландин – голый по пояс, забинтованный, изуродованный, от шеи до пояса брюк покрытый корявой вязью татуировки, ощеренный и страшный.
– Хорош у меня корешок, – заплетающимся языком выговорил он. – Со старухой справиться не может… Бери гармонь, пошли отсюда на хрен.
Чек посмотрел на Агнессу Викторовну. Старуха лежала в углу возле раковины не шевелясь, похожая на кучу заскорузлого тряпья, из которой торчали корявые и грязные босые ступни с черными ороговевшими пятками и скрюченными пальцами. Он вынул из тайника коробку с патронами и снова посмотрел на старуху. Та по-прежнему не шевелилась и, казалось, даже перестала дышать.
– Слушай, – сказал Чек, – ты ее, по-моему, убил. Баландин оторвал левую руку от дверного косяка, за который он держался для устойчивости, подошел к старухе, с трудом опустился перед ней на корточки, потерял равновесие, тяжело упал на одно колено, упрямо вернулся в прежнюю позу и запустил изуродованную руку в складки пыльной рванины, пытаясь нащупать пульс. Потом он повернулся к Чеку.
– Шею сломала, старая коза, – сказал он удивленно. – Вот же тварь тупая… Ну, кто ее просил соваться?
Чек вцепился зубами в костяшки сжатого до боли кулака и замычал. Будничность и кажущаяся незначительность того, что только что произошло на его глазах и при его непосредственном участии, были страшнее всего.
– Не мычи, сява, – грубо сказал Баландин. – Ты Рогозина мочить собрался, а тут какая-то бомжиха. Если кишка тонка, лучше сразу беги в ментовку. Они тебя пожалеют, сильно бить не станут.
– Ты, – с ненавистью сказал Чек. – Ты – животное! Она же тебе жизнь спасла, а ты…
– Да ты не ори, – миролюбиво ответил Баландин. Он встал, кряхтя и постанывая, и привалился здоровым плечом к стене, чтобы не упасть. – Что же мне теперь, удавиться? Видишь, как оно повернулось. Я ж не специально, это понимать надо. Несчастный случай. Да она сто раз могла на лестнице шею сломать… Кости-то старые, хрупкие, а туда же – драться. Ты прости, мать, – обратился он к трупу. – Не со зла я, не нарочно. Собирайся, сява, линять надо – А.., она? – Чек кивнул в сторону трупа, держа в одной руке злополучный “зауэр”, а в другой коробку с патронами.
– А что она? – не понял Баландин.
– Но надо же что-то сделать, – сказал Чек. – Похоронить хотя бы…
– Точно, – насмешливо прохрипел Баландин. – Закопаем во дворе и дадим салют из этой берданки. Ты что, правда больной или только прикидываешься? Собирайся, дурак. Ружье заверни, здесь тебе не тайга. И помоги мне одеться – видишь, у меня с одной клешней ни хрена не получается…
Выходя из квартиры с завернутым в какой-то грязный и рваный мешок коллекционным ружьем под мышкой, Чек на секунду остановился, охваченный странным чувством. Он был уверен, что идет навстречу собственной смерти. Было просто невозможно вернуться к нормальной жизни из этого кошмара, в который он угодил, следуя собственным представлениям о том, как нужно жить. Смерть теперь шла рядом, сильно припадая на изувеченную ногу, одетая в мятые серые брюки и какой-то невообразимый древний пиджак на голое тело. Чек почти наверняка знал, что жить ему осталось совсем мало, но дал себе слово, что постарается умереть не раньше, чем увидит труп Рогозина. И еще одно обещание дал себе Чек, стоя на пороге квартиры Агнессы Викторовны: обязательно повидаться с мамой прежде, чем все это так или иначе закончится.
Потом Баландин, который уже успел спуститься до середины лестничного марша, окликнул его своим хриплым голосом, и Чек, вздрогнув, стал спускаться по скрипучей деревянной лестнице.
На улице они почти сразу свернули в какой-то темный двор и пошли вдоль ряда брошенных здесь на ночь беспечными хозяевами автомобилей, высматривая подходящий.
– Этот, – сказал Баландин, указывая на дряхлый, вручную выкрашенный в бледно-голубой цвет “иж-комби”, устало прижавшийся к обочине.
Чек с сомнением посмотрел на этот раритет. Одна фара у “москвича” треснула, покрышки были лысые, а на передней дверце красовалась глубокая вмятина. Чек нерешительно подергал дверную ручку со стороны водителя, как будто рассчитывая на то, что она откроется. Дверца была заперта.
– Что ты его щупаешь, как бабу? – прохрипел рядом Баландин. – Стекло разбей, да поживее, пока не замели!
Чек поднял завернутое в мешковину ружье и ударил прикладом по окошку со стороны водителя. Стекло хрустнуло и со звоном посыпалось на асфальт. Звук получился совсем негромкий и какой-то будничный. Чек просунул руку в салон и открыл дверцу. Положив длинный сверток с ружьем на заднее сиденье, он сел на водительское место и открыл соседнюю дверцу. Баландин тяжело опустился на пассажирское место, заставив заскрипеть старые пружины.
– Ну, что ты телишься? – сказал он. – Заводи!
– Ключ… – начал было Чек, но тут же махнул рукой и полез под приборную панель. Говорить о ключе было просто смешно. Пора было отвыкать от ключей, чистых постелей, собственных имен и иных благ цивилизации, которые всего несколько часов назад казались само собой разумеющимися. Пора было приучать себя к другой жизни – без горячего душа, компьютерных игр и маминых блинчиков, где надо убивать, чтобы не быть убитым, – убивать и прятаться, уходя от погони по темным кривым переулкам…
Чек рывком вытащил из-под панели спутанный клубок проводов, оборвал нужные и соединил их напрямую. Раньше он видел эту операцию только в кино, но все получилось в лучшем виде: стартер закудахтал, двигатель кашлянул и ожил. Чек включил первую передачу, поморшившись от хруста в коробке скоростей, отпустил тугое сцепление, и дряхлый “москвич” неуверенными рывками отчалил от бровки тротуара, держа путь в неизвестность.
– В чем дело, Инга?
– Здесь ваш водитель, – интимно прошелестела секретарша. – Он говорит, что ему нужно срочно повидать вас.
Рогозин улыбнулся, радуясь тому, что телефонный аппарат в придачу ко всем имеющимся наворотам не оснащен еще и экраном, на котором секретарша могла бы видеть эту улыбку. Он хорошо знал, что собирается сказать ему водитель, и уже предвкушал облегчение, которое испытает, получив радостное известие. Напьюсь, решил он. По такому поводу грех не напиться. Закажу столик в “Арагви” и напьюсь до поросячьего визга, пусть выносят на руках, как героя, павшего в неравной борьбе с зеленым змием…
– Пусть войдет, – сказал он секретарше. – И не соединяйте меня ни с кем, пока мы не закончим разговор.
Секретарша ничем не выразила удивления. Да она, вероятно, и не удивилась, решив, скорее всего, что речь опять пойдет о съеме дорогих валютных баб для очередной вечеринки. Через секунду после того, как селекторная связь прервалась, в кабинет вошел водитель Алексей, к услугам которого Рогозин прибегал, когда был пьян или ехал на деловую встречу, где необходимо было выглядеть представительно и, опять же, всегда существовала вероятность принять внутрь стаканчик-другой взрывоопасной смеси, которую так не любят инспектора ГИБДД – за исключением, само собой, тех нередких случаев, когда пьют ее сами.
Водитель держал в руке аккуратный сверток, завернутый в черный полиэтиленовый пакет. Сверток выглядел точно так же, как и в тот момент, когда Рогозин отдавал его водителю, а вот сам водитель явно пережил какое-то весьма острое ощущение и горел желанием поделиться с шефом новостями.
– В чем дело? – недовольно спросил Рогозин, который отлично знал, в чем дело, но не собирался информировать об этом беднягу водителя. – Ты почему не передал посылку? Только не говори, что попал в аварию. Стоимость ремонта вычту из зарплаты, и все неприятности, которые я буду иметь из-за этой посылки, я разделю с тобой поровну… А это большие деньги, учти.
– Да нет, что вы, Юрий Валерьевич, – в боязливой и вместе с тем несколько развязной манере ответил Алексей. – У меня аварий не бывает. Что уж вы так сразу – неприятности, деньги… Не пришел ваш человек, вот и все. Полчаса его ждал, как вы велели.
– Подождал бы чуть подольше, – проворчал Рогозин. – Небось, калымить торопился… А ты уверен, что он не пришел? Может, ты его проглядел? Толстый такой, лысоватый…
– В очках и с бородавкой на левой щеке, – подхватил водитель. – Не было его там, Юрий Валерьевич, клянусь, не было. А ждать я не мог. Полчаса, как вы велели, высидел, а больше ну просто никак не получалось. Там такое творится…
– И что же там творится? – насмешливо спросил Рогозин, всем своим видом давая понять, что готов выслушать очередную байку, но не обещает в нее поверить. – Пожар? Землетрясение? День рождения мэра?
– Заказуха, – веско сказал водитель. – Какого-то мужика подвалить хотели.
– Хотели или подвалили? – спросил Рогозин, чувствуя неприятный холодок в груди.
– Да я толком и не понял, – признался Алексей. – Шел мужик по площади, и вдруг хлоп на колени! И все плечо в кровище… С крыши, наверное, пальнули. Я, помнится, еще подумал: вот сейчас ему вторую впаяют, чтобы наверняка. А тут эта машина…
– Погоди, – сказал Рогозин. – Что с машиной? Что, машину задели?
– Да нет же, – досадуя на непонятливость начальства, отмахнулся Алексей. – Ваша машина в полном порядке – ни пятна, ни царапинки. Другая машина… Выскочила, понимаете, прямо на тротуар, к этому мужику, которого подстрелили. Мужик в машину, водила по газам, и поминай как звали. Лихой водила, настоящий каскадер. С места в карьер, стольник, наверное, секунд за пять набрал – как ракета, ей-богу…
– Так уж и за пять, – недоверчиво сказал Рогозин, борясь с желанием грохнуть чем-нибудь об пол, а еще лучше – о голову этого придурка. Принес, называется, радостную весть…
– Ну, может, за шесть, – не стал спорить Алексей. – Машина у него зверь, спортивная “хонда”…
– Синяя, – подхватил Рогозин, – девяносто второго года. Я одного такого знаю, на синей “хонде”…
– Нет, – с сочувствием сказал водитель, – не он это. Красная она была, а не синяя, и поновее – года этак девяносто шестого или девяносто восьмого, а то и вовсе годовалая. Я же говорю – ракета. Да и номер – в смысле, серия, – не старый, прошлым летом такие выдавали.
– А ты, я вижу, настоящий сыскарь, – из последних сил сдерживая ярость, сказал Рогозин. Он попытался улыбнуться, но сам почувствовал, что улыбка получилась кривой, страшноватой, и поспешно поднес к губам сигарету, чтобы скрыть исказившую лицо гримасу страшного разочарования. Хромой волк был жив, и теперь, после неудачного похищения, непременно покажет свои желтые клыки во всю длину. – Может, ты и номер запомнил? – как бы между прочим спросил он, затягиваясь сигаретой – А то нет, – без ложной скромности сказал водитель и назвал номер – В кои-то веки увидишь что-то интересное, – добавил он – Тут поневоле запомнишь все до мелочей – Это ты так считаешь, – сказал Рогозин – А остальные, небось, полные штаны навалили с перепугу Уверен, что менты от этого стада баранов ничего не добьются Да ты не стесняйся, закуривай, – добавил он, видя, что водитель жадно косится на сигарету в его руках – Натерпелся, небось Так что менты?
– Да в точности, как вы сказали, – ковыряясь в сигаретной пачке, ответил Алексей, – Бьются, как рыба об лед, свидетелей ищут. Никто ничего не видел, а кто видел, ни черта не может вспомнить – ни мужика этого, ни какого цвета была машина.
– Ну, а ты чего же? – добродушно спросил Рогозин.
Только он один знал, чего ему стоило это добродушие.
– Помог бы родной милиции, которая тебя бережет.
– Бережет, – криво ухмыльнувшись, повторил Алексей, – Сначала ловит, а потом стережет. Что я, больной – в заказуху путаться?
– И то верно, – согласился Рогозин. – Водитель ты неплохой, жалко было бы тебя потерять. Поэтому ты и вправду лучше помалкивай. Кто его знает, из-за чего вся эта заваруха. Вляпаешься, а потом доказывай, что ты не верблюд. Начнешь как свидетель, а кончишь как главный обвиняемый. Им ведь важно дело закрыть, посадить кого-нибудь для галочки. Почему, скажут, никто ничего не видел, а ты видел? Пудришь мозги следствию, отводишь от себя подозрение. Схлопочешь срок, а в зоне тебя найдут и замочат, чтоб помалкивал. Да, ты прав ну их, этих ментов, куда подальше.
– Вот и я так думаю, – сказал водитель.
Когда он ушел, Рогозин трясущимися руками схватил со стола трубку сотового телефона и набрал номер Канаша. Тот ответил сразу, будто только и дожидался звонка.
– Лажа, Юрий Валерьевич, – без всяких предисловий сказал он.
– Сам знаю, что лажа, – сдавленно прошептал Рогозин, – Только появись у меня, сволочь, я с тебя шкуру спущу.
– Непредвиденные обстоятельства, – стал оправдываться Канаш, – И потом, все под контролем. Я жду доклада от своего человека.
– Сюда, – процедил Рогозин, – Быстро Бегом, мать твою! На реактивной тяге! Доклада он ждет начальник затраханный!
Канаш прибыл через полчаса. Физиономия у него по-прежнему была каменная, как у идола с острова Пасхи, но на левой щеке багровела свежая царапина, да на строгом костюме местами виднелись какие-то наспех затертые пятна, словно Канаш, как одолеваемая блохами курица, купался в пыли.
– Слушаю, – неприветливо сказал ему Рогозин, успевший за эти полчаса привести свои растрепанные чувства в порядок с помощью стакана виски.
При взгляде на угрюмую рожу Канаша вызванная спиртным легкая эйфория начала стремительно улетучиваться, но Роюзин все еще продолжал на что-то надеяться, потому что прежде Канаш никогда не подводил.
– Дождался своего доклада?
Канаш едва заметно пожал плечами.
– Сам ничего не понимаю, – признался он, – Мой человек сидит у него на хвосте от самой площади, но почему-то молчит. Далеко ваш клиент уйти не мог, я его хорошо угостил.
– Плохо ты его угостил – грохнув по столу кулаком, рявкнул Рогозин. – Ты что, Канаш, стрелять разучился? – уже тише спросил он, сильно подавшись вперед и вытянув шею. – Что случилось? Что это за обстоятельства, которые помешали тебе выполнить элементарное поручение? И что это за твой человек у него на хвосте, когда я ясно сказал никаких посторонних?
– Это не посторонний, – буркнул Канаш, – это необходимая страховка. Хорош бы я сейчас был, если бы не позаботился поставить там наблюдателя.
Он понимал, что сел в лужу, и старался выгородить себя, выдавая самодеятельность Чека за плод своей предусмотрительности.
– Ты и так хорош, – успокоил его Рогозин, – Стоишь тут и мямлишь. Где клиент? Где, черт бы его побрал, этот твой наблюдатель? Нету? Так какого дьявола ты мне тут очки втираешь, будто бы у тебя все под контролем?! Рассказывай, киллер недоделанный. Я сам, я сам… Мститель долбаный.
Поигрывая каменными желваками на высоких скулах, Канаш сжато описал ход событий Рогозин выслушал его, не перебивая, и хватил кулаком по столу.
– Боже – простонал он – С какими кретинами приходится работать. Его посылают сделать плевое дело, а он возвращается и рассказывает мне о битве с каким-то лифтером. Так ты, говоришь, не знаешь, куда подевался клиент?
– Не знаю, – подтвердил Канаш.
Он уже начал понимать, что доклада от Чека не будет. Скорее всего, хромой каким-то образом ухитрился вывести не отличавшегося богатырским телосложением компьютерщика из строя. Подстерег где-нибудь в подворотне и треснул кирпичом по башке. У него, конечно, винтовочная пуля в плече, и нормальный человек на его месте сейчас бы уже, наверное, помер, но этот хромой лагерный волк, похоже, целиком сделан из крепкого железа и стальной проволоки, а Чеку, опять же, много не надо покажи ему издали кулак, он и обгадится.
– Не знаешь, – с отвращением повторил Рогозин, – Зато я знаю. Слушай меня внимательно. Этот гад был на площади не один. Он пришел с приятелем, и ты того приятеля проморгал. Приятель его оттуда и увез, пока ты занимался отстрелом лифтера. Запиши приметы машины Красная спортивная “хонда”, года примерно девяносто шестого – девяносто девятого, номер. – Он продиктовал номер и только тогда заметил, что Канаш стоит неподвижно, уставившись на него так, словно у Рогозина вдруг выросла вторая голова Каменная маска. Канаша наконец-то дала трещину, и сквозь нее проглядывало огромное человеческое изумление.
– Ты почему не записываешь? – подозрительно спросил Рогозин.
– А зачем? – каким-то безнадежным тоном откликнулся Канаш, – Знаю я эту машину, и приятель этот мне отлично знаком. Что же это он затеял, щенок? И главное, зачем? Вот уж от кого не ожидал.
– Что такое? – забеспокоился Рогозин. – О чем ты? Что за щенок? – Его вдруг осенило, – Это что же и есть твой наблюдатель?
Канаш обреченно кивнул
– Ничего не понимаю, – сказал он – Зачем? Почему? Рехнулся он, что ли? Какая муха его укусила? Это же он, наверное, и предупредил клиента. Тот вдруг обернулся как раз тогда, когда проходил мимо его чертовой “хонды” Юрий Валерьевич, вам фамилия Чеканов ни о чем не говорит? Рогозин честно попытался припомнить, но не смог.
– Нет, – сказал он, – А почему она должна мне что-то говорить?
– Я просто подумал, – сказал Канаш, – а вдруг он имеет что-то против вас? А тут этот хромой со своими наездами. Ну, парень и решил, что случай удобный.
– Чепуха, – сказал Рогозин, – Кем он у тебя работал?
– Специалистом по компьютерному взлому, – ответил Канаш, – Вундеркинд, гений, второго такого днем с огнем не сыщешь. И что это ему в голову взбрело?
– Компьютерщик? – задумчиво переспросил Рогозин, – Ну, тогда твоя теория вообще ни к черту не годится Компьютерщик мог подставить меня тысячу раз а сам при этом оставаться чистеньким, вне подозрений… Ты же спец по информационным диверсиям, что я тебе объясняю… Тут что-то другое. Вот что, Валентин Валерьянович. Этих двоих надо найти. Плюнь на все – на прокуратуру, на “Кентавр”.., в общем, на все текущие дела, – и достань мне этих двоих. Разговаривать мне с ними не о чем, так что можешь не миндальничать. Для начала узнай все об этом своем компьютерном гении – кто он, что он, откуда и почему. Все до мельчайших подробностей, ясно? Что-то ты проглядел, когда брал эту сволочь на работу, чего-то не заметил. Может быть, это поможет тебе в поисках. И еще… У меня к тебе личная просьба: сделай все сам, без посторонних.
И вот теперь Баландин, который и в самом деле оказался крепче железа, будил Чека, тряся его за плечо.
– Тс-с-с! – повторил хромой волк и для убедительности поднес к губам один из двух уцелевших на его левой руке пальцев. Чек поспешно отвел взгляд: смотреть на эту изуродованную клешню было выше его сил.
– Ты что? – шепотом спросил он, решив, что Баландин в бреду и не понимает, что делает. – Ложись, дурак, тебе спать надо.
– Какое, на хрен, спать, – хрипло прошипел Баландин, делая между словами длинные паузы, чтобы набраться сил. – Отсюда сваливать надо, сява. Ты же, пока меня сюда волок, наследил, как корова в валенках. Тебя же, небось, полмикраги видело, как ты меня на горбу пер. Не понимаю, почему здесь до сих пор мусоров нету. Машина где?
– Отогнал подальше, – прошептал Чек, с удивлением понимая, что Баландин вовсе не бредит и, более того, отлично помнит все, что с ним было накануне.
– Правильно, – одобрил Баландин. – И хрен с ней, забудь. Тачка, конечно, хорошая, но чересчур заметная. Заметут нас на ней, как пить дать. Теперь так… Я спросить тебя хочу: ты как, со мной пойдешь или сам по себе?
– А ты куда собрался? – спросил Чек. Накануне такая ситуация даже не могла прийти ему в голову: он собирался, проведя под крышей этой грязной берлоги ночь, уехать куда-нибудь подальше, чтобы без помех обдумать свои дальнейшие действия. Но прозвучавшее в заданном Баландиным вопросе предложение о сотрудничестве заставило его задуматься. – Что ты думаешь делать? – уточнил он свой вопрос.
– Мочить эту падлу, что же еще? – удивился Баландин. – Или у тебя есть другие предложения?
Чек задумался, придирчиво перебирая свои мысли и намерения, и понял, что других предложений у него нет. В самом деле, что же еще остается, когда нет другого выхода?
– Я с тобой, – сказал он хромому полумертвому волку, лежавшему рядом с ним на грязном дощатом полу.
– Тогда надо взять волыну, – горячо и хрипло зашептал Баландин. – У старухи есть, она ее где-то на кухне ныкает. И патроны есть, я видел. Надо найти, сява.
– Я тебе не сява, – твердо прошептал Чек. – Я Чек, запомни. Теперь скажи мне, что такое волына.
– Ну, пушка, ствол… Тьфу ты, тундра, да ружье же! Двустволка охотничья и патроны…
Чек кивнул, бесшумно встал и осторожно двинулся на кухню. В прихожей, куда не проникал лунный свет, было темно, как в угольной шахте. Чек сослепу забрел прямиком в вешалку, запутался в висевшем на ней вонючем тряпье и обрушил всю эту пыльную груду на пол, в последний момент каким-то чудом ухитрившись подхватить саму вешалку, не дав ей загрохотать по голым доскам. Старухин храп на мгновение прервался, но тут же возобновился с новой силой.
Прокравшись на кухню, Чек осторожно отклонил закрывавшие окно газеты и огляделся. На кухне царили запустение, грязь и густая вонь гниющих отбросов. Никаких шкафов, кладовок и антресолей, где можно было бы спрятать длинное охотничье ружье, здесь не было, но Чеку и в голову не пришло сомневаться в словах Баландина: за короткое время их знакомства Чек успел убедиться в том, что хромой волк не бросает слов на ветер. Если он говорит, что старуха прячет ружье на кухне, значит, так оно и есть.
Присев на корточки, Чек засветил зажигалку и принялся при ее мерцающем свете ощупывать кончиками пальцев грязные доски пола. В противоположном от раковины углу он нашел то, что искал: одна доска немного подалась, уступая его усилиям, и легко вышла из паза. Чек увидел узкую черную щель, на дне которой тускло блеснул вороненый металл с серебряной насечкой и благородно светилось гладкое красное дерево резного приклада. Патроны были здесь же, но Чек не спешил вынимать их из тайника: длинное и тонкое, явно не теперешней, штучной работы ружье очаровало его изяществом своих линий, заставлявшим забыть о том, что он держит в руках инструмент для убийства.
– Ишь, чего удумал! – раздался позади него скрипучий старческий голос, сопровождаемый беспорядочным клацаньем выпадающих вставных челюстей.
Костлявая рука схватила Чека за волосы и с неожиданной силой отшвырнула от тайника. Чек приземлился на пятую точку, ухитрившись не выпустить из рук ружье, и увидел косматый призрак, надвигавшийся на него, растопырив костлявые руки и занеся для удара суковатую палку.
– Положи ружье! – приказала старуха. – Не тобой положено, не ты и возьмешь! Одна память от мужа осталась, и за той пришли!
Суковатая дубина свистнула в воздухе. Растерявшийся Чек заслонился ружьем. Эта драка со старой вонючей ведьмой в освещенной луной полуразрушенной кухне напоминала кошмарный сон. Дубина с силой опустилась на вороненую сталь ружейного ствола, отскочила, вырвалась из слабой старческой руки и откатилась в угол. Агнесса Викторовна, не растерявшись, вцепилась обеими руками в ружье и рванула его на себя. Чек с ужасом понял, что не знает, есть ли в стволах патроны. Если они были там, то эта игра в перетягивание каната могла закончиться плачевно.
Он ударил старуху ногой, но остатки воспитания не позволили ему пнуть старую ведьму как следует, в полную силу, и удар получился совсем слабым – не удар, а скорее предупреждение о намерении ударить. Зато старуха, словно только того и ждала, с невероятной прытью задрала свою костлявую ногу и наградила Чека полновесным пинком в пах, от которого он сразу потерял всякий интерес к происходящему. Ружье он, тем не менее, не выпустил – скорее всего, чисто рефлекторно. Он цеплялся за проклятую железяку, как утопающий за соломинку, ничего не видя и ничего не чувствуя, кроме разрывающей боли в паху.
Старуха ругалась, как бывалый уркаган, и дергала ружье из стороны в сторону с упорством бульдога. Каждый толчок вызывал у Чека новую вспышку боли, и вдруг все кончилось так же внезапно, как и началось. Старуха вдруг отлетела в угол, как отброшенное небрежной рукой старое пальто, и с дробным грохотом обрушилась на грязные доски пола. Звук был такой, словно кто-то высыпал на пол полмешка картошки. Чек от неожиданности потерял равновесие, упал, выронил ружье и наконец-то схватился обеими руками за низ живота, баюкая ушибленное место.
Перед ним, пошатываясь от слабости, стоял Баландин – голый по пояс, забинтованный, изуродованный, от шеи до пояса брюк покрытый корявой вязью татуировки, ощеренный и страшный.
– Хорош у меня корешок, – заплетающимся языком выговорил он. – Со старухой справиться не может… Бери гармонь, пошли отсюда на хрен.
Чек посмотрел на Агнессу Викторовну. Старуха лежала в углу возле раковины не шевелясь, похожая на кучу заскорузлого тряпья, из которой торчали корявые и грязные босые ступни с черными ороговевшими пятками и скрюченными пальцами. Он вынул из тайника коробку с патронами и снова посмотрел на старуху. Та по-прежнему не шевелилась и, казалось, даже перестала дышать.
– Слушай, – сказал Чек, – ты ее, по-моему, убил. Баландин оторвал левую руку от дверного косяка, за который он держался для устойчивости, подошел к старухе, с трудом опустился перед ней на корточки, потерял равновесие, тяжело упал на одно колено, упрямо вернулся в прежнюю позу и запустил изуродованную руку в складки пыльной рванины, пытаясь нащупать пульс. Потом он повернулся к Чеку.
– Шею сломала, старая коза, – сказал он удивленно. – Вот же тварь тупая… Ну, кто ее просил соваться?
Чек вцепился зубами в костяшки сжатого до боли кулака и замычал. Будничность и кажущаяся незначительность того, что только что произошло на его глазах и при его непосредственном участии, были страшнее всего.
– Не мычи, сява, – грубо сказал Баландин. – Ты Рогозина мочить собрался, а тут какая-то бомжиха. Если кишка тонка, лучше сразу беги в ментовку. Они тебя пожалеют, сильно бить не станут.
– Ты, – с ненавистью сказал Чек. – Ты – животное! Она же тебе жизнь спасла, а ты…
– Да ты не ори, – миролюбиво ответил Баландин. Он встал, кряхтя и постанывая, и привалился здоровым плечом к стене, чтобы не упасть. – Что же мне теперь, удавиться? Видишь, как оно повернулось. Я ж не специально, это понимать надо. Несчастный случай. Да она сто раз могла на лестнице шею сломать… Кости-то старые, хрупкие, а туда же – драться. Ты прости, мать, – обратился он к трупу. – Не со зла я, не нарочно. Собирайся, сява, линять надо – А.., она? – Чек кивнул в сторону трупа, держа в одной руке злополучный “зауэр”, а в другой коробку с патронами.
– А что она? – не понял Баландин.
– Но надо же что-то сделать, – сказал Чек. – Похоронить хотя бы…
– Точно, – насмешливо прохрипел Баландин. – Закопаем во дворе и дадим салют из этой берданки. Ты что, правда больной или только прикидываешься? Собирайся, дурак. Ружье заверни, здесь тебе не тайга. И помоги мне одеться – видишь, у меня с одной клешней ни хрена не получается…
Выходя из квартиры с завернутым в какой-то грязный и рваный мешок коллекционным ружьем под мышкой, Чек на секунду остановился, охваченный странным чувством. Он был уверен, что идет навстречу собственной смерти. Было просто невозможно вернуться к нормальной жизни из этого кошмара, в который он угодил, следуя собственным представлениям о том, как нужно жить. Смерть теперь шла рядом, сильно припадая на изувеченную ногу, одетая в мятые серые брюки и какой-то невообразимый древний пиджак на голое тело. Чек почти наверняка знал, что жить ему осталось совсем мало, но дал себе слово, что постарается умереть не раньше, чем увидит труп Рогозина. И еще одно обещание дал себе Чек, стоя на пороге квартиры Агнессы Викторовны: обязательно повидаться с мамой прежде, чем все это так или иначе закончится.
Потом Баландин, который уже успел спуститься до середины лестничного марша, окликнул его своим хриплым голосом, и Чек, вздрогнув, стал спускаться по скрипучей деревянной лестнице.
На улице они почти сразу свернули в какой-то темный двор и пошли вдоль ряда брошенных здесь на ночь беспечными хозяевами автомобилей, высматривая подходящий.
– Этот, – сказал Баландин, указывая на дряхлый, вручную выкрашенный в бледно-голубой цвет “иж-комби”, устало прижавшийся к обочине.
Чек с сомнением посмотрел на этот раритет. Одна фара у “москвича” треснула, покрышки были лысые, а на передней дверце красовалась глубокая вмятина. Чек нерешительно подергал дверную ручку со стороны водителя, как будто рассчитывая на то, что она откроется. Дверца была заперта.
– Что ты его щупаешь, как бабу? – прохрипел рядом Баландин. – Стекло разбей, да поживее, пока не замели!
Чек поднял завернутое в мешковину ружье и ударил прикладом по окошку со стороны водителя. Стекло хрустнуло и со звоном посыпалось на асфальт. Звук получился совсем негромкий и какой-то будничный. Чек просунул руку в салон и открыл дверцу. Положив длинный сверток с ружьем на заднее сиденье, он сел на водительское место и открыл соседнюю дверцу. Баландин тяжело опустился на пассажирское место, заставив заскрипеть старые пружины.
– Ну, что ты телишься? – сказал он. – Заводи!
– Ключ… – начал было Чек, но тут же махнул рукой и полез под приборную панель. Говорить о ключе было просто смешно. Пора было отвыкать от ключей, чистых постелей, собственных имен и иных благ цивилизации, которые всего несколько часов назад казались само собой разумеющимися. Пора было приучать себя к другой жизни – без горячего душа, компьютерных игр и маминых блинчиков, где надо убивать, чтобы не быть убитым, – убивать и прятаться, уходя от погони по темным кривым переулкам…
Чек рывком вытащил из-под панели спутанный клубок проводов, оборвал нужные и соединил их напрямую. Раньше он видел эту операцию только в кино, но все получилось в лучшем виде: стартер закудахтал, двигатель кашлянул и ожил. Чек включил первую передачу, поморшившись от хруста в коробке скоростей, отпустил тугое сцепление, и дряхлый “москвич” неуверенными рывками отчалил от бровки тротуара, держа путь в неизвестность.
* * *
На столе Рогозина ожил и замигал лампочкой телефон внутренней связи. Юрий Валерьевич не торопясь положил дымящуюся сигарету на край пепельницы, оттянул пониже узел галстука и утопил клавишу селектора.– В чем дело, Инга?
– Здесь ваш водитель, – интимно прошелестела секретарша. – Он говорит, что ему нужно срочно повидать вас.
Рогозин улыбнулся, радуясь тому, что телефонный аппарат в придачу ко всем имеющимся наворотам не оснащен еще и экраном, на котором секретарша могла бы видеть эту улыбку. Он хорошо знал, что собирается сказать ему водитель, и уже предвкушал облегчение, которое испытает, получив радостное известие. Напьюсь, решил он. По такому поводу грех не напиться. Закажу столик в “Арагви” и напьюсь до поросячьего визга, пусть выносят на руках, как героя, павшего в неравной борьбе с зеленым змием…
– Пусть войдет, – сказал он секретарше. – И не соединяйте меня ни с кем, пока мы не закончим разговор.
Секретарша ничем не выразила удивления. Да она, вероятно, и не удивилась, решив, скорее всего, что речь опять пойдет о съеме дорогих валютных баб для очередной вечеринки. Через секунду после того, как селекторная связь прервалась, в кабинет вошел водитель Алексей, к услугам которого Рогозин прибегал, когда был пьян или ехал на деловую встречу, где необходимо было выглядеть представительно и, опять же, всегда существовала вероятность принять внутрь стаканчик-другой взрывоопасной смеси, которую так не любят инспектора ГИБДД – за исключением, само собой, тех нередких случаев, когда пьют ее сами.
Водитель держал в руке аккуратный сверток, завернутый в черный полиэтиленовый пакет. Сверток выглядел точно так же, как и в тот момент, когда Рогозин отдавал его водителю, а вот сам водитель явно пережил какое-то весьма острое ощущение и горел желанием поделиться с шефом новостями.
– В чем дело? – недовольно спросил Рогозин, который отлично знал, в чем дело, но не собирался информировать об этом беднягу водителя. – Ты почему не передал посылку? Только не говори, что попал в аварию. Стоимость ремонта вычту из зарплаты, и все неприятности, которые я буду иметь из-за этой посылки, я разделю с тобой поровну… А это большие деньги, учти.
– Да нет, что вы, Юрий Валерьевич, – в боязливой и вместе с тем несколько развязной манере ответил Алексей. – У меня аварий не бывает. Что уж вы так сразу – неприятности, деньги… Не пришел ваш человек, вот и все. Полчаса его ждал, как вы велели.
– Подождал бы чуть подольше, – проворчал Рогозин. – Небось, калымить торопился… А ты уверен, что он не пришел? Может, ты его проглядел? Толстый такой, лысоватый…
– В очках и с бородавкой на левой щеке, – подхватил водитель. – Не было его там, Юрий Валерьевич, клянусь, не было. А ждать я не мог. Полчаса, как вы велели, высидел, а больше ну просто никак не получалось. Там такое творится…
– И что же там творится? – насмешливо спросил Рогозин, всем своим видом давая понять, что готов выслушать очередную байку, но не обещает в нее поверить. – Пожар? Землетрясение? День рождения мэра?
– Заказуха, – веско сказал водитель. – Какого-то мужика подвалить хотели.
– Хотели или подвалили? – спросил Рогозин, чувствуя неприятный холодок в груди.
– Да я толком и не понял, – признался Алексей. – Шел мужик по площади, и вдруг хлоп на колени! И все плечо в кровище… С крыши, наверное, пальнули. Я, помнится, еще подумал: вот сейчас ему вторую впаяют, чтобы наверняка. А тут эта машина…
– Погоди, – сказал Рогозин. – Что с машиной? Что, машину задели?
– Да нет же, – досадуя на непонятливость начальства, отмахнулся Алексей. – Ваша машина в полном порядке – ни пятна, ни царапинки. Другая машина… Выскочила, понимаете, прямо на тротуар, к этому мужику, которого подстрелили. Мужик в машину, водила по газам, и поминай как звали. Лихой водила, настоящий каскадер. С места в карьер, стольник, наверное, секунд за пять набрал – как ракета, ей-богу…
– Так уж и за пять, – недоверчиво сказал Рогозин, борясь с желанием грохнуть чем-нибудь об пол, а еще лучше – о голову этого придурка. Принес, называется, радостную весть…
– Ну, может, за шесть, – не стал спорить Алексей. – Машина у него зверь, спортивная “хонда”…
– Синяя, – подхватил Рогозин, – девяносто второго года. Я одного такого знаю, на синей “хонде”…
– Нет, – с сочувствием сказал водитель, – не он это. Красная она была, а не синяя, и поновее – года этак девяносто шестого или девяносто восьмого, а то и вовсе годовалая. Я же говорю – ракета. Да и номер – в смысле, серия, – не старый, прошлым летом такие выдавали.
– А ты, я вижу, настоящий сыскарь, – из последних сил сдерживая ярость, сказал Рогозин. Он попытался улыбнуться, но сам почувствовал, что улыбка получилась кривой, страшноватой, и поспешно поднес к губам сигарету, чтобы скрыть исказившую лицо гримасу страшного разочарования. Хромой волк был жив, и теперь, после неудачного похищения, непременно покажет свои желтые клыки во всю длину. – Может, ты и номер запомнил? – как бы между прочим спросил он, затягиваясь сигаретой – А то нет, – без ложной скромности сказал водитель и назвал номер – В кои-то веки увидишь что-то интересное, – добавил он – Тут поневоле запомнишь все до мелочей – Это ты так считаешь, – сказал Рогозин – А остальные, небось, полные штаны навалили с перепугу Уверен, что менты от этого стада баранов ничего не добьются Да ты не стесняйся, закуривай, – добавил он, видя, что водитель жадно косится на сигарету в его руках – Натерпелся, небось Так что менты?
– Да в точности, как вы сказали, – ковыряясь в сигаретной пачке, ответил Алексей, – Бьются, как рыба об лед, свидетелей ищут. Никто ничего не видел, а кто видел, ни черта не может вспомнить – ни мужика этого, ни какого цвета была машина.
– Ну, а ты чего же? – добродушно спросил Рогозин.
Только он один знал, чего ему стоило это добродушие.
– Помог бы родной милиции, которая тебя бережет.
– Бережет, – криво ухмыльнувшись, повторил Алексей, – Сначала ловит, а потом стережет. Что я, больной – в заказуху путаться?
– И то верно, – согласился Рогозин. – Водитель ты неплохой, жалко было бы тебя потерять. Поэтому ты и вправду лучше помалкивай. Кто его знает, из-за чего вся эта заваруха. Вляпаешься, а потом доказывай, что ты не верблюд. Начнешь как свидетель, а кончишь как главный обвиняемый. Им ведь важно дело закрыть, посадить кого-нибудь для галочки. Почему, скажут, никто ничего не видел, а ты видел? Пудришь мозги следствию, отводишь от себя подозрение. Схлопочешь срок, а в зоне тебя найдут и замочат, чтоб помалкивал. Да, ты прав ну их, этих ментов, куда подальше.
– Вот и я так думаю, – сказал водитель.
Когда он ушел, Рогозин трясущимися руками схватил со стола трубку сотового телефона и набрал номер Канаша. Тот ответил сразу, будто только и дожидался звонка.
– Лажа, Юрий Валерьевич, – без всяких предисловий сказал он.
– Сам знаю, что лажа, – сдавленно прошептал Рогозин, – Только появись у меня, сволочь, я с тебя шкуру спущу.
– Непредвиденные обстоятельства, – стал оправдываться Канаш, – И потом, все под контролем. Я жду доклада от своего человека.
– Сюда, – процедил Рогозин, – Быстро Бегом, мать твою! На реактивной тяге! Доклада он ждет начальник затраханный!
Канаш прибыл через полчаса. Физиономия у него по-прежнему была каменная, как у идола с острова Пасхи, но на левой щеке багровела свежая царапина, да на строгом костюме местами виднелись какие-то наспех затертые пятна, словно Канаш, как одолеваемая блохами курица, купался в пыли.
– Слушаю, – неприветливо сказал ему Рогозин, успевший за эти полчаса привести свои растрепанные чувства в порядок с помощью стакана виски.
При взгляде на угрюмую рожу Канаша вызванная спиртным легкая эйфория начала стремительно улетучиваться, но Роюзин все еще продолжал на что-то надеяться, потому что прежде Канаш никогда не подводил.
– Дождался своего доклада?
Канаш едва заметно пожал плечами.
– Сам ничего не понимаю, – признался он, – Мой человек сидит у него на хвосте от самой площади, но почему-то молчит. Далеко ваш клиент уйти не мог, я его хорошо угостил.
– Плохо ты его угостил – грохнув по столу кулаком, рявкнул Рогозин. – Ты что, Канаш, стрелять разучился? – уже тише спросил он, сильно подавшись вперед и вытянув шею. – Что случилось? Что это за обстоятельства, которые помешали тебе выполнить элементарное поручение? И что это за твой человек у него на хвосте, когда я ясно сказал никаких посторонних?
– Это не посторонний, – буркнул Канаш, – это необходимая страховка. Хорош бы я сейчас был, если бы не позаботился поставить там наблюдателя.
Он понимал, что сел в лужу, и старался выгородить себя, выдавая самодеятельность Чека за плод своей предусмотрительности.
– Ты и так хорош, – успокоил его Рогозин, – Стоишь тут и мямлишь. Где клиент? Где, черт бы его побрал, этот твой наблюдатель? Нету? Так какого дьявола ты мне тут очки втираешь, будто бы у тебя все под контролем?! Рассказывай, киллер недоделанный. Я сам, я сам… Мститель долбаный.
Поигрывая каменными желваками на высоких скулах, Канаш сжато описал ход событий Рогозин выслушал его, не перебивая, и хватил кулаком по столу.
– Боже – простонал он – С какими кретинами приходится работать. Его посылают сделать плевое дело, а он возвращается и рассказывает мне о битве с каким-то лифтером. Так ты, говоришь, не знаешь, куда подевался клиент?
– Не знаю, – подтвердил Канаш.
Он уже начал понимать, что доклада от Чека не будет. Скорее всего, хромой каким-то образом ухитрился вывести не отличавшегося богатырским телосложением компьютерщика из строя. Подстерег где-нибудь в подворотне и треснул кирпичом по башке. У него, конечно, винтовочная пуля в плече, и нормальный человек на его месте сейчас бы уже, наверное, помер, но этот хромой лагерный волк, похоже, целиком сделан из крепкого железа и стальной проволоки, а Чеку, опять же, много не надо покажи ему издали кулак, он и обгадится.
– Не знаешь, – с отвращением повторил Рогозин, – Зато я знаю. Слушай меня внимательно. Этот гад был на площади не один. Он пришел с приятелем, и ты того приятеля проморгал. Приятель его оттуда и увез, пока ты занимался отстрелом лифтера. Запиши приметы машины Красная спортивная “хонда”, года примерно девяносто шестого – девяносто девятого, номер. – Он продиктовал номер и только тогда заметил, что Канаш стоит неподвижно, уставившись на него так, словно у Рогозина вдруг выросла вторая голова Каменная маска. Канаша наконец-то дала трещину, и сквозь нее проглядывало огромное человеческое изумление.
– Ты почему не записываешь? – подозрительно спросил Рогозин.
– А зачем? – каким-то безнадежным тоном откликнулся Канаш, – Знаю я эту машину, и приятель этот мне отлично знаком. Что же это он затеял, щенок? И главное, зачем? Вот уж от кого не ожидал.
– Что такое? – забеспокоился Рогозин. – О чем ты? Что за щенок? – Его вдруг осенило, – Это что же и есть твой наблюдатель?
Канаш обреченно кивнул
– Ничего не понимаю, – сказал он – Зачем? Почему? Рехнулся он, что ли? Какая муха его укусила? Это же он, наверное, и предупредил клиента. Тот вдруг обернулся как раз тогда, когда проходил мимо его чертовой “хонды” Юрий Валерьевич, вам фамилия Чеканов ни о чем не говорит? Рогозин честно попытался припомнить, но не смог.
– Нет, – сказал он, – А почему она должна мне что-то говорить?
– Я просто подумал, – сказал Канаш, – а вдруг он имеет что-то против вас? А тут этот хромой со своими наездами. Ну, парень и решил, что случай удобный.
– Чепуха, – сказал Рогозин, – Кем он у тебя работал?
– Специалистом по компьютерному взлому, – ответил Канаш, – Вундеркинд, гений, второго такого днем с огнем не сыщешь. И что это ему в голову взбрело?
– Компьютерщик? – задумчиво переспросил Рогозин, – Ну, тогда твоя теория вообще ни к черту не годится Компьютерщик мог подставить меня тысячу раз а сам при этом оставаться чистеньким, вне подозрений… Ты же спец по информационным диверсиям, что я тебе объясняю… Тут что-то другое. Вот что, Валентин Валерьянович. Этих двоих надо найти. Плюнь на все – на прокуратуру, на “Кентавр”.., в общем, на все текущие дела, – и достань мне этих двоих. Разговаривать мне с ними не о чем, так что можешь не миндальничать. Для начала узнай все об этом своем компьютерном гении – кто он, что он, откуда и почему. Все до мельчайших подробностей, ясно? Что-то ты проглядел, когда брал эту сволочь на работу, чего-то не заметил. Может быть, это поможет тебе в поисках. И еще… У меня к тебе личная просьба: сделай все сам, без посторонних.