Страница:
– Два винчестера, – ответил Забродов именно так, как ожидал Канаш. – Собственно, железо само по себе меня не интересует. Меня интересует информация, касающаяся Николая Аверкина, – точнее, не сама информация, а уверенность в том, что она уничтожена и не может быть использована ни сейчас, ни в дальнейшем.
– Не понимаю, о чем…
– Взамен, – продолжал Забродов так, словно Канаш его не перебивал, – я обещаю забыть о вашем существовании и не преследовать вас. Разумеется, до тех пор, пока ваши неосторожные и не совсем корректные действия не обратят на себя мое внимание. Короче говоря, я предлагаю вам разойтись мирно и забыть друг о друге.
– То есть вы гарантируете мне безопасность, – с легкой насмешкой уточнил Канаш.
– Ничего подобного, – возразил Забродов. – Вы столько наворотили, что безопасность вам не сможет гарантировать сам Господь Бог. Ну, сами подумайте, как я могу уберечь вас, скажем, от милиции?
– Тогда я не понимаю, что вы предлагаете.
– Странно, – сказал Забродов. – Вы не выглядите глупым, а ведете себя как глупец. Хорошо, поясню. Я – лично я, понимаете? – обещаю вас не трогать.
– Не слишком много, – сказал Канаш.
– Не слишком мало, – возразил Забродов. – У меня есть один хороший знакомый, полковник уголовного розыска. Так вот, этот полковник ходит вокруг вас, пытаясь собрать улики, доказывающие вашу причастность к некоторым несчастным случаям.
– Это его проблемы, – сказал Канаш.
– Согласен. Но мне улики не нужны, у меня совсем другая специальность. Говорю вам в последний раз: оставьте Аверкина в покое, уничтожьте информацию…
– Иначе?
– Иначе я вас раздавлю. Физически уничтожу.
– Послушайте, – раздраженно произнес Канаш, – убирайтесь отсюда! Вы вломились ко мне в кабинет и битых полчаса ломаете комедию, смысла которой я не понимаю. Это что, новый вид вымогательства? Так, вот, Забродов или как вас там, запомните: я возглавляю организацию, занимающуюся абсолютно законной деятельностью на основании выданной правительством Москвы лицензии, и я не боюсь ни милиции, ни бандитов, ни вас лично. Я не знаю никакого Аверкина, у меня нет никаких винчестеров, и мне некогда выслушивать ваши бредни. Я понятно выразился?
– Не совсем, – прежним фривольным тоном сказал Забродов, на которого гневная речь Канаша не произвела никакого впечатления. – Вы хотите сказать, что наша сделка не состоится?
– Вы просто проходимец, – заявил Канаш. Забродов широко, очень дружелюбно улыбнулся, словно только что услышал изысканный комплимент в свой адрес.
– Покойником я вас назвать не могу, – ответил он любезностью на любезность, – но вы очень близки к этому.
Канаш не ответил, демонстративно глядя поверх его головы. Забродов встал и, не прощаясь, направился к дверям. Уже положив ладонь на дверную ручку, он обернулся.
– Кстати, – сказал он, – возможно, вас не успели поставить в известность… Знаете, а Аверкин-то жив!
Он смотрел на Канаша, улыбаясь краешками губ Он отлично понимал, что нанес сокрушительный удар, и с удовольствием наблюдал за тем, как его противник цепляется за канаты ринга, пытаясь устоять на ногах, Канаш стойко перенес удар. В голове у него зашумело, мышцы лица вдруг онемели, утратив подвижность, но это продолжалось какую-то долю секунды и сразу же прошло.
– Рад за него, – сказал Канаш, – кем бы он ни был.
– А вы молодец, – похвалил его Забродов. – Не будь вы таким мерзавцем, я бы проникся к вам уважением.
– Обратитесь к врачу, – устало посоветовал Канаш. Илларион открыл дверь и остановился на пороге, с любопытством разглядывая пятерых плечистых мужчин, поджидавших его в приемной. Канаш снова заглянул в открытый ящик стола и медленно перевел взгляд на затылок Забродова. Искушение было велико.
Словно почувствовав его взгляд, Забродов обернулся.
– Это ваши сотрудники? Надеюсь, не все?
– Конечно, не все, – ответил Канаш. – А почему это вас интересует?
– Не хочется оставлять вас совсем без персонала. Мне дадут пройти или я как-нибудь сам?..
– Пропустите, – проворчал Канаш, обращаясь к охране. – Этот господин торопится к психиатру.
На улице Илларион сел за руль своего “лендровера”, который терпеливо дожидался его за углом. Не торопясь заводить двигатель, Забродов опустил стекло со своей стороны и закурил, задумчиво глядя в окошко Пальцы его правой руки выбивали на потертом и поцарапанном ободе рулевого колеса какой-то сложный и быстрый марш. Со стороны могло показаться, что водитель старого оливково-зеленого “лендровера” о чем-то напряженно размышляет, но это было не совсем так. Мысли Иллариона текли неторопливо и плавно, и далеко не все они касались Канаша, Аверкина или беглого программиста Чека.
Ему не к месту вспомнился Сорокин, с которым Илларион не раз вел долгие споры о законности. “Смотри, Илларион, – говорил Сорокин после осмотра места очередного происшествия. – Ты мне друг, но истина, как говорится, дороже. Когда-нибудь ты просто вынудишь меня упечь тебя за решетку, и срок наверняка получится не маленький…” Илларион в ответ только разводил руками. “А что делать? Позволить себя убить?” – с самым наивным видом вопрошал он. “Ну да, ну да, – морщась, говорил Сорокин, – знаю. Ты никогда не нападаешь первым и всегда уступаешь противнику право сделать первый выстрел.., первый и последний. До сих пор все твои выходки можно квалифицировать как необходимую оборону, но ведь так будет не всегда. Когда-нибудь ты поскользнешься, и где гарантия, что я окажусь поблизости, чтобы не дать тебе шлепнуться в дерьмо?"
Илларион улыбнулся. В такие моменты Сорокин сильно напоминал ему персонаж из какого-нибудь отечественного теледетектива, снятого в застойные времена: этакий мудрый и проницательный полковник из МУРа, читающий нравоучения направо и налево и излучающий во все стороны свет добра и справедливости. Как правило, Сорокин начинал излучать это сияние уже после того, как дело было закончено, но Илларион не спешил тыкать его носом в это обстоятельство. В конце концов, если военный пенсионер Забродов может чем-то помочь полковнику Сорокину, то почему бы и нет? А если упомянутому полковнику хочется слегка поморализировать, чтобы снять стресс, – на здоровье.
"Пойми, полковник, – как-то раз сказал Илларион, слегка раздражаясь из-за особенно настойчивых наскоков Сорокина, – закон, которым ты все время машешь у меня перед носом, никогда не наказывает преступника. Вы, бравые стражи порядка, задерживаете совсем не того хитрого, наглого и беспощадного зверя, который тыкал ножом старушку или закладывал мины в подвалы жилых домов. Вы берете испуганного беглеца, а перед судом предстает вообще черт знает что – дрожащая тварь или, наоборот, кретин, вообразивший себя мучеником за идею и жертвой режима. Ни тот, ни другой опасности для общества уже не представляют. Это то же самое, что пристрелить собаку, которая покусала тебя в прошлом году. Если уж стрелять, то не дожидаясь, пока тебя укусят”.
«Книжная заумь, – огрызнулся Сорокин. – Так, знаешь ли, можно далеко зайти. Допустим, ты способен контролировать свои действия и жить согласно этой своей философии, не превращаясь в.., я не знаю.., в маньяка-убийцу или, как ты говоришь, в мученика за идею. Ну а другие?»
"А при чем тут другие? – удивился Илларион. – Я – это я, и отвечать согласен только за себя и ни за кого больше. Семьи у меня нет, подчиненных тоже, а чтобы держать ответ за все человечество, нужно быть Иисусом Христом”.
«То есть закон тебе не писан, – поддел его Сорокин. – Так, что ли?»
«Отчего же, – сказал Илларион. – Документы у меня в полном порядке, револьвер зарегистрирован, источники дохода известны и не вызывают никаких сомнений не только у прокуратуры, но даже у налоговой полиции, улицу я перехожу на зеленый свет, старушек не граблю, а с женщинами вступаю в связь только по обоюдному согласию. Что еще? Ах, да, самооборона… Ну, так самооборона – она и есть самооборона. Как в физике: действие равно противодействию. Или как в кино: кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет… Так что же тебя смущает?»
«Ты меня смущаешь, – недовольно проворчал Сорокин. – Не пойму я тебя. Зачем тебе все это?»
Илларион слегка пожал плечами, затягиваясь сигаретой и глядя в зеркало заднего вида. Мимо припаркованного “лендровера” одна за другой проезжали машины, по тротуару плыла нескончаемая людская река – не такая густая, как на каком-нибудь нью-йоркском Бродвее, но все же достаточно плотная.
«Черт его знает, зачем мне все это нужно, – мысленно ответил он Сорокину. – Если бы я это знал! Видно, так я устроен, так придуман и скроен… И ведь нельзя сказать, что я сам ищу, во что бы впутаться. Просто так выходит: не успеешь оглянуться, как кто-то уже спит и видит тебя на кладбище, под дерновым одеялом. Нет, в чем-то Сорокин, несомненно, прав: я ненормальный. Нормальный человек сразу плюнул бы и на Аверкина с его “Кентавром”, и на этого компьютерного хулигана. В ГРУ я больше не работаю, и какое мне дело до каких-то их утечек информации? Пусть разбираются со своим техническим отделом, им за это деньги платят…»
Он немного поколесил по улицам, проверяя, нет ли сзади “хвоста”. По дороге ему вдруг подумалось, что за всю свою жизнь он сжег уйму дорогого бензина, занимаясь именно этим бессмысленным делом: петляя, кружа и высматривая позади себя машину, повторяющую его маневры. “Решено, – подумал Илларион, – в следующий раз отправлюсь дразнить гусей на велосипеде, а еще лучше – на самокате. И экономнее, и для здоровья полезнее, и атмосфера, опять же, не загрязняется…"
Слежки за ним не было, и Илларион проникся к Канашу невольным уважением. Он остановил машину в тихой улочке неподалеку от центра, вышел из кабины и потратил несколько минут на поверхностный осмотр задней части автомобиля. То, что он искал, обнаружилось на внутренней поверхности левого заднего крыла: небольшой, размером с головку среднего болта, металлический диск с магнитной присоской. Илларион осмотрел свою находку, удовлетворенно кивнул и аккуратно пристроил ее на прежнее место, вспоминая целеустремленное и вместе с тем отсутствующее выражение, с которым прилично одетый молодой человек стоял возле заднего борта “лендровера”, готовясь перебежать улицу.
"Красиво сработал, стервец, – подумал Илларион. – Не его вина, что номер не прошел”.
Садясь за руль, он снова вспомнил Сорокина и понял, что очередной разговор с полковником не за горами
Глава 17
– Не понимаю, о чем…
– Взамен, – продолжал Забродов так, словно Канаш его не перебивал, – я обещаю забыть о вашем существовании и не преследовать вас. Разумеется, до тех пор, пока ваши неосторожные и не совсем корректные действия не обратят на себя мое внимание. Короче говоря, я предлагаю вам разойтись мирно и забыть друг о друге.
– То есть вы гарантируете мне безопасность, – с легкой насмешкой уточнил Канаш.
– Ничего подобного, – возразил Забродов. – Вы столько наворотили, что безопасность вам не сможет гарантировать сам Господь Бог. Ну, сами подумайте, как я могу уберечь вас, скажем, от милиции?
– Тогда я не понимаю, что вы предлагаете.
– Странно, – сказал Забродов. – Вы не выглядите глупым, а ведете себя как глупец. Хорошо, поясню. Я – лично я, понимаете? – обещаю вас не трогать.
– Не слишком много, – сказал Канаш.
– Не слишком мало, – возразил Забродов. – У меня есть один хороший знакомый, полковник уголовного розыска. Так вот, этот полковник ходит вокруг вас, пытаясь собрать улики, доказывающие вашу причастность к некоторым несчастным случаям.
– Это его проблемы, – сказал Канаш.
– Согласен. Но мне улики не нужны, у меня совсем другая специальность. Говорю вам в последний раз: оставьте Аверкина в покое, уничтожьте информацию…
– Иначе?
– Иначе я вас раздавлю. Физически уничтожу.
– Послушайте, – раздраженно произнес Канаш, – убирайтесь отсюда! Вы вломились ко мне в кабинет и битых полчаса ломаете комедию, смысла которой я не понимаю. Это что, новый вид вымогательства? Так, вот, Забродов или как вас там, запомните: я возглавляю организацию, занимающуюся абсолютно законной деятельностью на основании выданной правительством Москвы лицензии, и я не боюсь ни милиции, ни бандитов, ни вас лично. Я не знаю никакого Аверкина, у меня нет никаких винчестеров, и мне некогда выслушивать ваши бредни. Я понятно выразился?
– Не совсем, – прежним фривольным тоном сказал Забродов, на которого гневная речь Канаша не произвела никакого впечатления. – Вы хотите сказать, что наша сделка не состоится?
– Вы просто проходимец, – заявил Канаш. Забродов широко, очень дружелюбно улыбнулся, словно только что услышал изысканный комплимент в свой адрес.
– Покойником я вас назвать не могу, – ответил он любезностью на любезность, – но вы очень близки к этому.
Канаш не ответил, демонстративно глядя поверх его головы. Забродов встал и, не прощаясь, направился к дверям. Уже положив ладонь на дверную ручку, он обернулся.
– Кстати, – сказал он, – возможно, вас не успели поставить в известность… Знаете, а Аверкин-то жив!
Он смотрел на Канаша, улыбаясь краешками губ Он отлично понимал, что нанес сокрушительный удар, и с удовольствием наблюдал за тем, как его противник цепляется за канаты ринга, пытаясь устоять на ногах, Канаш стойко перенес удар. В голове у него зашумело, мышцы лица вдруг онемели, утратив подвижность, но это продолжалось какую-то долю секунды и сразу же прошло.
– Рад за него, – сказал Канаш, – кем бы он ни был.
– А вы молодец, – похвалил его Забродов. – Не будь вы таким мерзавцем, я бы проникся к вам уважением.
– Обратитесь к врачу, – устало посоветовал Канаш. Илларион открыл дверь и остановился на пороге, с любопытством разглядывая пятерых плечистых мужчин, поджидавших его в приемной. Канаш снова заглянул в открытый ящик стола и медленно перевел взгляд на затылок Забродова. Искушение было велико.
Словно почувствовав его взгляд, Забродов обернулся.
– Это ваши сотрудники? Надеюсь, не все?
– Конечно, не все, – ответил Канаш. – А почему это вас интересует?
– Не хочется оставлять вас совсем без персонала. Мне дадут пройти или я как-нибудь сам?..
– Пропустите, – проворчал Канаш, обращаясь к охране. – Этот господин торопится к психиатру.
На улице Илларион сел за руль своего “лендровера”, который терпеливо дожидался его за углом. Не торопясь заводить двигатель, Забродов опустил стекло со своей стороны и закурил, задумчиво глядя в окошко Пальцы его правой руки выбивали на потертом и поцарапанном ободе рулевого колеса какой-то сложный и быстрый марш. Со стороны могло показаться, что водитель старого оливково-зеленого “лендровера” о чем-то напряженно размышляет, но это было не совсем так. Мысли Иллариона текли неторопливо и плавно, и далеко не все они касались Канаша, Аверкина или беглого программиста Чека.
Ему не к месту вспомнился Сорокин, с которым Илларион не раз вел долгие споры о законности. “Смотри, Илларион, – говорил Сорокин после осмотра места очередного происшествия. – Ты мне друг, но истина, как говорится, дороже. Когда-нибудь ты просто вынудишь меня упечь тебя за решетку, и срок наверняка получится не маленький…” Илларион в ответ только разводил руками. “А что делать? Позволить себя убить?” – с самым наивным видом вопрошал он. “Ну да, ну да, – морщась, говорил Сорокин, – знаю. Ты никогда не нападаешь первым и всегда уступаешь противнику право сделать первый выстрел.., первый и последний. До сих пор все твои выходки можно квалифицировать как необходимую оборону, но ведь так будет не всегда. Когда-нибудь ты поскользнешься, и где гарантия, что я окажусь поблизости, чтобы не дать тебе шлепнуться в дерьмо?"
Илларион улыбнулся. В такие моменты Сорокин сильно напоминал ему персонаж из какого-нибудь отечественного теледетектива, снятого в застойные времена: этакий мудрый и проницательный полковник из МУРа, читающий нравоучения направо и налево и излучающий во все стороны свет добра и справедливости. Как правило, Сорокин начинал излучать это сияние уже после того, как дело было закончено, но Илларион не спешил тыкать его носом в это обстоятельство. В конце концов, если военный пенсионер Забродов может чем-то помочь полковнику Сорокину, то почему бы и нет? А если упомянутому полковнику хочется слегка поморализировать, чтобы снять стресс, – на здоровье.
"Пойми, полковник, – как-то раз сказал Илларион, слегка раздражаясь из-за особенно настойчивых наскоков Сорокина, – закон, которым ты все время машешь у меня перед носом, никогда не наказывает преступника. Вы, бравые стражи порядка, задерживаете совсем не того хитрого, наглого и беспощадного зверя, который тыкал ножом старушку или закладывал мины в подвалы жилых домов. Вы берете испуганного беглеца, а перед судом предстает вообще черт знает что – дрожащая тварь или, наоборот, кретин, вообразивший себя мучеником за идею и жертвой режима. Ни тот, ни другой опасности для общества уже не представляют. Это то же самое, что пристрелить собаку, которая покусала тебя в прошлом году. Если уж стрелять, то не дожидаясь, пока тебя укусят”.
«Книжная заумь, – огрызнулся Сорокин. – Так, знаешь ли, можно далеко зайти. Допустим, ты способен контролировать свои действия и жить согласно этой своей философии, не превращаясь в.., я не знаю.., в маньяка-убийцу или, как ты говоришь, в мученика за идею. Ну а другие?»
"А при чем тут другие? – удивился Илларион. – Я – это я, и отвечать согласен только за себя и ни за кого больше. Семьи у меня нет, подчиненных тоже, а чтобы держать ответ за все человечество, нужно быть Иисусом Христом”.
«То есть закон тебе не писан, – поддел его Сорокин. – Так, что ли?»
«Отчего же, – сказал Илларион. – Документы у меня в полном порядке, револьвер зарегистрирован, источники дохода известны и не вызывают никаких сомнений не только у прокуратуры, но даже у налоговой полиции, улицу я перехожу на зеленый свет, старушек не граблю, а с женщинами вступаю в связь только по обоюдному согласию. Что еще? Ах, да, самооборона… Ну, так самооборона – она и есть самооборона. Как в физике: действие равно противодействию. Или как в кино: кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет… Так что же тебя смущает?»
«Ты меня смущаешь, – недовольно проворчал Сорокин. – Не пойму я тебя. Зачем тебе все это?»
Илларион слегка пожал плечами, затягиваясь сигаретой и глядя в зеркало заднего вида. Мимо припаркованного “лендровера” одна за другой проезжали машины, по тротуару плыла нескончаемая людская река – не такая густая, как на каком-нибудь нью-йоркском Бродвее, но все же достаточно плотная.
«Черт его знает, зачем мне все это нужно, – мысленно ответил он Сорокину. – Если бы я это знал! Видно, так я устроен, так придуман и скроен… И ведь нельзя сказать, что я сам ищу, во что бы впутаться. Просто так выходит: не успеешь оглянуться, как кто-то уже спит и видит тебя на кладбище, под дерновым одеялом. Нет, в чем-то Сорокин, несомненно, прав: я ненормальный. Нормальный человек сразу плюнул бы и на Аверкина с его “Кентавром”, и на этого компьютерного хулигана. В ГРУ я больше не работаю, и какое мне дело до каких-то их утечек информации? Пусть разбираются со своим техническим отделом, им за это деньги платят…»
Он немного поколесил по улицам, проверяя, нет ли сзади “хвоста”. По дороге ему вдруг подумалось, что за всю свою жизнь он сжег уйму дорогого бензина, занимаясь именно этим бессмысленным делом: петляя, кружа и высматривая позади себя машину, повторяющую его маневры. “Решено, – подумал Илларион, – в следующий раз отправлюсь дразнить гусей на велосипеде, а еще лучше – на самокате. И экономнее, и для здоровья полезнее, и атмосфера, опять же, не загрязняется…"
Слежки за ним не было, и Илларион проникся к Канашу невольным уважением. Он остановил машину в тихой улочке неподалеку от центра, вышел из кабины и потратил несколько минут на поверхностный осмотр задней части автомобиля. То, что он искал, обнаружилось на внутренней поверхности левого заднего крыла: небольшой, размером с головку среднего болта, металлический диск с магнитной присоской. Илларион осмотрел свою находку, удовлетворенно кивнул и аккуратно пристроил ее на прежнее место, вспоминая целеустремленное и вместе с тем отсутствующее выражение, с которым прилично одетый молодой человек стоял возле заднего борта “лендровера”, готовясь перебежать улицу.
"Красиво сработал, стервец, – подумал Илларион. – Не его вина, что номер не прошел”.
Садясь за руль, он снова вспомнил Сорокина и понял, что очередной разговор с полковником не за горами
Глава 17
– Как дела? – спросил Рогозин.
Внешне он выглядел как обычно, но Канаш отметил, что левый уголок рогозинского глаза время от времени мелко подергивается, а в сытом голосе Юрия Валерьевича ему слышались визгливые нотки, словно его глотка была набита осколками стекла, которые периодически терлись друг о друга, издавая этот отвратительный звук. Все это говорило о том, что внешнее спокойствие стоит Рогозину воистину титанических усилий.
– Все под контролем, – не моргнув глазом, солгал Канаш. – События развиваются по заранее намеченному плану. Нужно еще немного потерпеть, и беспокоиться будет не о чем.
– Вот в этом я не сомневаюсь, – неожиданно возразил Рогозин. – Еще немного, и все проблемы останутся в прошлом. Чего бояться покойнику, кроме Страшного Суда?
– Не понял, – сказал Канаш, – Сейчас поймешь, – пообещал Рогозин. Он замолчал и уставился на часы, как будто на циферблате могло быть что-то интересное. Время от времени он поднимал глаза, но смотрел при этом вовсе не на Канаша, а на экран своего компьютера. Так прошло около трех минут, которые показались Канашу вечностью. По дороге сюда он долго думал, каким образом построить свой доклад Рогозину, чтобы тот был одновременно и точным, и утешительным. В конце концов ему удалось-таки состряпать нечто удобоваримое. Все это было сделано для того, чтобы Рогозин со своими истериками, обвинениями и противоречивыми приказами не путался под ногами, мешая работать. А теперь вдруг оказалось, что все труды пошли псу под хвост, потому что произошло что-то, о чем Канаш не догадывался.
«А ведь я что-то прошляпил, – чувствуя неприятный холодок под ложечкой, подумал он. – Что-то важное я проглядел, пока этот Забродов пудрил мне мозги. Может быть, он приходил нарочно, чтобы меня отвлечь?»
– Ну, вот, – нарушил молчание Рогозин. Тон, которым это было произнесено, звучал торжествующе, словно он одержал победу в каком-то важном споре. – Полюбуйся. Выскакивает каждые двадцать минут, хоть часы сверяй.
Он рывком развернул монитор компьютера так, чтобы Канашу была видна крупная, во весь экран белая надпись на кроваво-красном фоне: “Ты покойник”. Для полной ясности немного ниже надписи было помещено натуралистическое изображение человеческого черепа.
– Только и всего? – удивился Канаш. – Отключите модем, и вся недолга.
– Модем отключен, – проскрежетал Рогозин. – Этот маленький стервец подбросил мне какой-то вирус.
– А почему это вас так волнует? – спросил Канаш. – Если вирус не удастся уничтожить, просто замените машину. “Эра” от этого не обеднеет. А что касается Чека, то одной пакостью больше, одной меньше – для него роли уже не играет. Это он покойник, а не вы. Даже если – я повторяю, если! – мы его не поймаем, он все равно человек конченый. Пусть развлекается. Кроме того, чем чаще он будет резвиться подобным образом, тем скорее мы его вычислим и прихлопнем.
– Отлично, – сказал Рогозин и злобно ткнул пальцем в клавишу отключения питания, словно норовя раздавить клопа. – Чудесно! Все под контролем, да? Я тебя спрашиваю, Канаш: все под контролем?
– Юрий Валерьевич, – холодно произнес Канаш, – может быть, хватит? Конечно, вы платите мне зарплату, во это вовсе не значит, что я ваш холуй. Потрудитесь сдерживать эмоции, иначе вам придется разгребать свое дерьмо в одиночку. Мне тоже несладко, но я, в отличие от вас, вынужден заниматься всем этим непосредственно, а не взирать со стороны. Так будьте же вы мужчиной, черт бы вас побрал! Если произошло что-то, чего я не знаю, поделитесь со мной информацией. Вместе подумаем, как быть…
– Отличный денек, – с горьким сарказмом произнес Рогозин. – Просто великолепный. Сначала мне на голову падает куча дерьма, а потом начальник моей службы безопасности, который был просто обязан перехватить эту кучу на полпути и свалить ее в сторонку, начинает учить меня правилам хорошего тона: облизнитесь, Юрий Валерьевич, и улыбайтесь… Да, и постарайтесь не вонять! Лучше поделитесь информацией… Да ради бога! Что мне, жалко, что ли? На, просвещайся, тем более, что это уже полдня продается на каждом углу!
Он швырнул Канашу на колени сложенную вчетверо газету. Валентину Валерьяновичу показалось, что поначалу Рогозин метил ему прямиком в физиономию, но в последний момент передумал – надо полагать, струсил. Канаш дернулся в сторону и поднял газету.
Свернутый вчетверо плотный квадрат газетной бумаги сам собой лег так, что взгляд Валентина Валерьяновича уперся в набранный жирным шрифтом заголовок: “Мадонна в интересном положении”. Канаш удивленно поднял брови и посмотрел на Рогозина.
– Читай, читай, – сказал тот. – Оч-чень любопытная информация из жизни поп-звезд.
Канаш начал читать и с первого же абзаца понял, что о Мадонне в этой статье нет ни слова. Строго говоря, это можно было назвать статьей лишь с очень большой натяжкой. По стилю материал больше напоминал милицейский протокол, и в нем была подробнейшим образом изложена история мученической смерти Анны Свешниковой, которая имела место одиннадцать лет назад на даче бывшего инструктора ЦК КПСС Рогозина.
Пробежав глазами весь текст до последней строчки, Валентин Валерьянович торопливо развернул газету, чтобы прочесть название. Рогозин наблюдал за ним с болезненным любопытством человека, который уже хватанул уксусной эссенции из водочной бутылки, а теперь следил за тем, как его приятель готовится сделать то же самое.
– Что за черт? – удивился Канаш. – Это же наша газета!
– Вот именно, – подтвердил Рогозин – Так я и сказал главному редактору, и, что самое смешное, он со мной целиком и полностью согласился. Он клянется, что понятия не имеет, откуда взялся этот материал и как он попал в номер, но мы-то с тобой это знаем, не так ли?
– Проклятый сопляк, – процедил Канаш, машинально комкая газету в каменном кулаке. – Да, конечно… Это довольно сложно, но в принципе… Он просто влез в редакционный компьютер и заменил один материал другим уже после того, как номер был подписан в печать, или сверстан, или как это у них называется.., в общем, непосредственно перед тем, как его начали печатать. А кто-то, кого за это дело нужно выгнать взашей, ничего не заметил… Вы думаете, будет резонанс?
– Откуда я знаю, что будет и чего не будет? – рыкнул Рогозин. – Ну, что там еще?! – злобно выкрикнул он, заставив побледнеть появившуюся в дверях секретаршу. – Сколько можно просить: не суйтесь ко мне, когда я занят!
– Юрий Валерьевич, – пролепетала секретарша, – простите, ради бога, но… Тут что-то непонятное. Пришел человек из мэрии. Он говорит, что нам откажут в аренде помещения…
– Какого помещения? – опешил Рогозин.
– Этого, – сказала секретарша, для наглядности обводя вокруг себя трясущейся ладонью. – Они говорят, что мы задолжали арендную плату за полтора года…
– Они что, с ума там все посходили? – возмутился Рогозин. – Я лично подписывал чек неделю назад…
– Вот именно, – негромко вставил Канаш, – Чек.
– Что? – Рогозин повернул к нему удивленное злое лицо и наткнулся на твердый и многозначительный взгляд Канаша. – Ах, ну да, конечно… Послушай, Валентин Валерьянович, но так же невозможно работать! Инга, милая, извините, что я на вас накричал. Нервы, черт бы их побрал. А этого, из мэрии, попросите подождать. Совсем недолго, минут десять, не больше. Это недоразумение, и мы его уладим в два счета. Обыкновенный компьютерный сбой.
– Хорошо, – сказала Инга. – Да, Юрий Валерьевич, и с моим компьютером творится что-то неладное… На экране все время появляется надпись…
– Какая надпись? – устало спросил Рогозин. Секретарша вдруг замялась.
– Я даже не знаю… Может быть, не стоит…
– Ну, ну, – успокоил ее Канаш. – Ведь это не вы ее запрограммировали, так чего вам стесняться?
– Там.., там написано… Там написано. “Берегись, твой шеф – сексуальный маньяк”.
– И вы из-за этого расстроились? – неожиданно веселым тоном спросил Канаш, послав предостерегающий взгляд Рогозину, у которого нехорошо побелело лицо и начали по-бычьи раздуваться ноздри – Вот если бы там было написано, что он импотент, это действительно был бы повод для огорчения. А так… Просто какой-то сопляк научился пользоваться электронной почтой и развлекается, как умеет. Не волнуйтесь, мы его найдем и накажем. Это, знаете ли, моя работа, так что все будет в порядке.
Когда слегка успокоенная секретарша ушла, Рогозин тяжело вздохнул.
– Знал бы ты, как я ей завидую, – признался он, кивая на дверь, за которой только что скрылась Инга. – Она верит, что ты действительно поймаешь его и накажешь.
– Поймаю, – уверенно сказал Канаш. – Куда он денется?
…Несмотря на протесты водителя, Рогозин сел за руль “бьюика” сам. Правда, избавиться от охраны ему все равно не удалось, да он и не особенно к этому стремился: где-то все еще кружил, скаля железные зубы, хромой беспалый волк, тем более опасный, что к его звериной жестокости теперь присоединилась почти неограниченная власть над миром думающих машин, которой обладал беглый программист, брат этой крашеной сучки Свешниковой.
"Знать бы про него раньше, – думал Рогозин, выводя машину на загородное шоссе. – Его можно было бы либо убрать подальше от “Эры”, либо приручить, обласкать, купить с потрохами и сделать своим верным союзником. Так, пожалуй, было бы даже лучше, парень-то, судя по всему, талантливый.
Но чего он добивается этими своими выходками? Неужели он так ничтожен, что пытается свести счеты при помощи мелкого хулиганства? Если так, на здоровье. Рано или поздно это ему надоест, и он утихомирится, раз и навсегда поняв, что караван будет идти, сколько бы ни лаяла собака. Но в это верится с трудом, тем более, что рядом с ним Баландин. Баландин, который фактически без вины отсидел долгих одиннадцать лет и который вряд ли удовлетворит свою жажду мести мелкими пакостями”.
Рогозин поморщился, включил указатель правого поворота и свернул к обочине, плавно гася скорость. На заднем сиденье горестно вздохнул получивший временную отставку водитель: мол, я же говорил… Чертов мент с полосатым жезлом даже не подумал посторониться, когда огромный лимузин почти бесшумно проплыл в паре сантиметров от его перепоясанного белой портупеей брюха. Из окошка стоявших на обочине милицейских “жигулей” торчало тупое рыло ручного радара. Ну конечно, подумал Рогозин. Пост – вот он, на знаке сорок, а я выжимал все сто, а то и сто двадцать…
В боковое зеркало он видел, как подъехал и остановился в паре метров позади джип с охраной. Тонированные стекла внедорожника синхронно скользнули в пазы. Правильно, подумал Рогозин. Менты ментами, скорость скоростью, а осторожность не помешает. Мало ли, из чьих рук кормится вот этот инспектор?
– Старший прапорщик Головкин, – представился инспектор. – Попрошу документы.
Рогозин молча протянул документы в открытое окно, Просто чудо что за денек, подумал он в сотый раз. Пришла беда – открывай ворота.
Инспектор вертел его права так и этак, как будто видел подобный документ впервые в жизни. Рогозин сидел с каменным лицом, барабаня пальцами по рулю. Он вдруг разозлился. “Вот хрен тебе, сволочь пузатая, – решил Юрий Валерьевич. – Скорость я превысил? Ладно. Получишь штраф и ни копейки сверху. И квитанцию напишешь, как миленький. Разбаловали вас, дармоедов…"
Старший прапорщик вздохнул и зачем-то принялся листать растрепанный блокнот, который вынул почему-то не из планшета, а прямо из кармана форменных брюк. Он утомительно долго искал в нем какую-то запись, водя по строчкам толстым пальцем, наконец нашел, недоумевающе хрюкнул, снова посмотрел на права и сразу же – на Юрия Валерьевича, будто сомневался в подлинности фотографии.
– Ну, – не выдержал Рогозин, – в чем дело, прапорщик? Я спешу.
– Придется пройти, – непреклонно ответил инспектор. – Для выяснения.
– Что вы намерены выяснять? – надменно осведомился Рогозин, не трогаясь с места.
– Вашу личность, – ответил инспектор.
– А что тут выяснять? У вас в руках мои права и документы на машину. Если хотите, могу предъявить паспорт, хотя я сомневаюсь, что вы имеете право этого требовать.
– Все равно придется пройти, – с ослиным упрямством повторил чертов мент.
Он двинул плечом, и тупорылый милицейский автомат, до этого болтавшийся у него за спиной, как-то вдруг перекочевал к нему под локоть, нацелившись своим похожим на воронку раструбом не то чтобы прямо Рогозину в лицо, но и не совсем мимо.
Юрий Валерьевич услышал, как на заднем сиденье тревожно шевельнулся водитель, и глянул в боковое зеркало. Все четыре дверцы стоявшего поодаль джипа разом открылись, и четыре ноги одновременно коснулись пыльного асфальта, как будто “ниссан” вдруг превратился в невиданного паука. Эге, подумал Рогозин. Вот это уже лишнее…
– Послушайте, прапорщик, – сказал он, открывая дверцу. – Если вы настаиваете на том, чтобы я куда-то с вами пошел, я согласен, но при одном условии.., нет, даже при двух: во-первых, уберите автомат, а во-вторых, объясните, в чем дело. Я управляю крупной фирмой, а вон те люди в джипе – моя охрана. Поймите, у меня в мыслях нет вам угрожать, но ведь на вас не написано, настоящий вы инспектор или липовый. Как бы чего не вышло, знаете ли…
– Да, командир, – сказал с заднего сиденья водитель Рогозина. – Что-то ты темнишь, а у нас работа знаешь, какая нервная?
Прапорщик вдруг стал пятиться от машины, медленно поднимая автомат. Бред собачий, подумал Рогозин, глядя в черный раструб, обведенный блестящим кружком дульного среза. И, главное, ни с того ни с сего…
– Всем стоять! – надсаживаясь, закричал прапорщик и вскинул автомат. – Уберите оружие! Отгоните джип к чертовой матери!
– Опустите автомат, прапорщик, я иду с вами! – заорал в ответ Рогозин.
Прапорщик недоверчиво посмотрел на него, но увидев, что джип с охраной задним ходом пятится вдоль обочины, щелкнул предохранителем.
– Это другое дело, – сказал он с видимым облегчением. – Ну и правильно. Зачем усугублять?
Рогозин плюнул и двинулся за ним к стоявшей неподалеку застекленной будке поста.
Здесь его подстерегал очередной сюрприз, в который трудно было поверить. Он даже не сразу понял, о чем толкуют старший прапорщик и молодой лейтенант, обнаружившийся в будке. Когда до него наконец-то дошел смысл сказанного, он расхохотался и хохотал не меньше двух минут, заставив инспекторов сомневаться в своей вменяемости.
Оказалось, что эти долдоны два часа назад получили ориентировку, в которой говорилось, что принадлежавший Рогозину “бьюик” угнан, а сам Рогозин погиб от руки угонщиков, так что его машина и документы, скорее всего, используются преступниками. В ориентировке было сказано, что человек, завладевший документами убитого Рогозина, вооружен и очень опасен.
"Ты покойник”, – вспомнилась Рогозину дурацкая надпись, каждые двадцать минут появлявшаяся на мониторе его компьютера. Теперь она уже не казалась ему такой идиотской. Он был уверен, что, вернувшись домой, обнаружит там каких-нибудь наследников, явившихся, чтобы вступить во владение его имуществом, – например, троюродного брата, который жил в Омске и был хроническим алкоголиком. Звали брата, кажется, Толиком, но Рогозин не был в этом уверен.
Внешне он выглядел как обычно, но Канаш отметил, что левый уголок рогозинского глаза время от времени мелко подергивается, а в сытом голосе Юрия Валерьевича ему слышались визгливые нотки, словно его глотка была набита осколками стекла, которые периодически терлись друг о друга, издавая этот отвратительный звук. Все это говорило о том, что внешнее спокойствие стоит Рогозину воистину титанических усилий.
– Все под контролем, – не моргнув глазом, солгал Канаш. – События развиваются по заранее намеченному плану. Нужно еще немного потерпеть, и беспокоиться будет не о чем.
– Вот в этом я не сомневаюсь, – неожиданно возразил Рогозин. – Еще немного, и все проблемы останутся в прошлом. Чего бояться покойнику, кроме Страшного Суда?
– Не понял, – сказал Канаш, – Сейчас поймешь, – пообещал Рогозин. Он замолчал и уставился на часы, как будто на циферблате могло быть что-то интересное. Время от времени он поднимал глаза, но смотрел при этом вовсе не на Канаша, а на экран своего компьютера. Так прошло около трех минут, которые показались Канашу вечностью. По дороге сюда он долго думал, каким образом построить свой доклад Рогозину, чтобы тот был одновременно и точным, и утешительным. В конце концов ему удалось-таки состряпать нечто удобоваримое. Все это было сделано для того, чтобы Рогозин со своими истериками, обвинениями и противоречивыми приказами не путался под ногами, мешая работать. А теперь вдруг оказалось, что все труды пошли псу под хвост, потому что произошло что-то, о чем Канаш не догадывался.
«А ведь я что-то прошляпил, – чувствуя неприятный холодок под ложечкой, подумал он. – Что-то важное я проглядел, пока этот Забродов пудрил мне мозги. Может быть, он приходил нарочно, чтобы меня отвлечь?»
– Ну, вот, – нарушил молчание Рогозин. Тон, которым это было произнесено, звучал торжествующе, словно он одержал победу в каком-то важном споре. – Полюбуйся. Выскакивает каждые двадцать минут, хоть часы сверяй.
Он рывком развернул монитор компьютера так, чтобы Канашу была видна крупная, во весь экран белая надпись на кроваво-красном фоне: “Ты покойник”. Для полной ясности немного ниже надписи было помещено натуралистическое изображение человеческого черепа.
– Только и всего? – удивился Канаш. – Отключите модем, и вся недолга.
– Модем отключен, – проскрежетал Рогозин. – Этот маленький стервец подбросил мне какой-то вирус.
– А почему это вас так волнует? – спросил Канаш. – Если вирус не удастся уничтожить, просто замените машину. “Эра” от этого не обеднеет. А что касается Чека, то одной пакостью больше, одной меньше – для него роли уже не играет. Это он покойник, а не вы. Даже если – я повторяю, если! – мы его не поймаем, он все равно человек конченый. Пусть развлекается. Кроме того, чем чаще он будет резвиться подобным образом, тем скорее мы его вычислим и прихлопнем.
– Отлично, – сказал Рогозин и злобно ткнул пальцем в клавишу отключения питания, словно норовя раздавить клопа. – Чудесно! Все под контролем, да? Я тебя спрашиваю, Канаш: все под контролем?
– Юрий Валерьевич, – холодно произнес Канаш, – может быть, хватит? Конечно, вы платите мне зарплату, во это вовсе не значит, что я ваш холуй. Потрудитесь сдерживать эмоции, иначе вам придется разгребать свое дерьмо в одиночку. Мне тоже несладко, но я, в отличие от вас, вынужден заниматься всем этим непосредственно, а не взирать со стороны. Так будьте же вы мужчиной, черт бы вас побрал! Если произошло что-то, чего я не знаю, поделитесь со мной информацией. Вместе подумаем, как быть…
– Отличный денек, – с горьким сарказмом произнес Рогозин. – Просто великолепный. Сначала мне на голову падает куча дерьма, а потом начальник моей службы безопасности, который был просто обязан перехватить эту кучу на полпути и свалить ее в сторонку, начинает учить меня правилам хорошего тона: облизнитесь, Юрий Валерьевич, и улыбайтесь… Да, и постарайтесь не вонять! Лучше поделитесь информацией… Да ради бога! Что мне, жалко, что ли? На, просвещайся, тем более, что это уже полдня продается на каждом углу!
Он швырнул Канашу на колени сложенную вчетверо газету. Валентину Валерьяновичу показалось, что поначалу Рогозин метил ему прямиком в физиономию, но в последний момент передумал – надо полагать, струсил. Канаш дернулся в сторону и поднял газету.
Свернутый вчетверо плотный квадрат газетной бумаги сам собой лег так, что взгляд Валентина Валерьяновича уперся в набранный жирным шрифтом заголовок: “Мадонна в интересном положении”. Канаш удивленно поднял брови и посмотрел на Рогозина.
– Читай, читай, – сказал тот. – Оч-чень любопытная информация из жизни поп-звезд.
Канаш начал читать и с первого же абзаца понял, что о Мадонне в этой статье нет ни слова. Строго говоря, это можно было назвать статьей лишь с очень большой натяжкой. По стилю материал больше напоминал милицейский протокол, и в нем была подробнейшим образом изложена история мученической смерти Анны Свешниковой, которая имела место одиннадцать лет назад на даче бывшего инструктора ЦК КПСС Рогозина.
Пробежав глазами весь текст до последней строчки, Валентин Валерьянович торопливо развернул газету, чтобы прочесть название. Рогозин наблюдал за ним с болезненным любопытством человека, который уже хватанул уксусной эссенции из водочной бутылки, а теперь следил за тем, как его приятель готовится сделать то же самое.
– Что за черт? – удивился Канаш. – Это же наша газета!
– Вот именно, – подтвердил Рогозин – Так я и сказал главному редактору, и, что самое смешное, он со мной целиком и полностью согласился. Он клянется, что понятия не имеет, откуда взялся этот материал и как он попал в номер, но мы-то с тобой это знаем, не так ли?
– Проклятый сопляк, – процедил Канаш, машинально комкая газету в каменном кулаке. – Да, конечно… Это довольно сложно, но в принципе… Он просто влез в редакционный компьютер и заменил один материал другим уже после того, как номер был подписан в печать, или сверстан, или как это у них называется.., в общем, непосредственно перед тем, как его начали печатать. А кто-то, кого за это дело нужно выгнать взашей, ничего не заметил… Вы думаете, будет резонанс?
– Откуда я знаю, что будет и чего не будет? – рыкнул Рогозин. – Ну, что там еще?! – злобно выкрикнул он, заставив побледнеть появившуюся в дверях секретаршу. – Сколько можно просить: не суйтесь ко мне, когда я занят!
– Юрий Валерьевич, – пролепетала секретарша, – простите, ради бога, но… Тут что-то непонятное. Пришел человек из мэрии. Он говорит, что нам откажут в аренде помещения…
– Какого помещения? – опешил Рогозин.
– Этого, – сказала секретарша, для наглядности обводя вокруг себя трясущейся ладонью. – Они говорят, что мы задолжали арендную плату за полтора года…
– Они что, с ума там все посходили? – возмутился Рогозин. – Я лично подписывал чек неделю назад…
– Вот именно, – негромко вставил Канаш, – Чек.
– Что? – Рогозин повернул к нему удивленное злое лицо и наткнулся на твердый и многозначительный взгляд Канаша. – Ах, ну да, конечно… Послушай, Валентин Валерьянович, но так же невозможно работать! Инга, милая, извините, что я на вас накричал. Нервы, черт бы их побрал. А этого, из мэрии, попросите подождать. Совсем недолго, минут десять, не больше. Это недоразумение, и мы его уладим в два счета. Обыкновенный компьютерный сбой.
– Хорошо, – сказала Инга. – Да, Юрий Валерьевич, и с моим компьютером творится что-то неладное… На экране все время появляется надпись…
– Какая надпись? – устало спросил Рогозин. Секретарша вдруг замялась.
– Я даже не знаю… Может быть, не стоит…
– Ну, ну, – успокоил ее Канаш. – Ведь это не вы ее запрограммировали, так чего вам стесняться?
– Там.., там написано… Там написано. “Берегись, твой шеф – сексуальный маньяк”.
– И вы из-за этого расстроились? – неожиданно веселым тоном спросил Канаш, послав предостерегающий взгляд Рогозину, у которого нехорошо побелело лицо и начали по-бычьи раздуваться ноздри – Вот если бы там было написано, что он импотент, это действительно был бы повод для огорчения. А так… Просто какой-то сопляк научился пользоваться электронной почтой и развлекается, как умеет. Не волнуйтесь, мы его найдем и накажем. Это, знаете ли, моя работа, так что все будет в порядке.
Когда слегка успокоенная секретарша ушла, Рогозин тяжело вздохнул.
– Знал бы ты, как я ей завидую, – признался он, кивая на дверь, за которой только что скрылась Инга. – Она верит, что ты действительно поймаешь его и накажешь.
– Поймаю, – уверенно сказал Канаш. – Куда он денется?
…Несмотря на протесты водителя, Рогозин сел за руль “бьюика” сам. Правда, избавиться от охраны ему все равно не удалось, да он и не особенно к этому стремился: где-то все еще кружил, скаля железные зубы, хромой беспалый волк, тем более опасный, что к его звериной жестокости теперь присоединилась почти неограниченная власть над миром думающих машин, которой обладал беглый программист, брат этой крашеной сучки Свешниковой.
"Знать бы про него раньше, – думал Рогозин, выводя машину на загородное шоссе. – Его можно было бы либо убрать подальше от “Эры”, либо приручить, обласкать, купить с потрохами и сделать своим верным союзником. Так, пожалуй, было бы даже лучше, парень-то, судя по всему, талантливый.
Но чего он добивается этими своими выходками? Неужели он так ничтожен, что пытается свести счеты при помощи мелкого хулиганства? Если так, на здоровье. Рано или поздно это ему надоест, и он утихомирится, раз и навсегда поняв, что караван будет идти, сколько бы ни лаяла собака. Но в это верится с трудом, тем более, что рядом с ним Баландин. Баландин, который фактически без вины отсидел долгих одиннадцать лет и который вряд ли удовлетворит свою жажду мести мелкими пакостями”.
Рогозин поморщился, включил указатель правого поворота и свернул к обочине, плавно гася скорость. На заднем сиденье горестно вздохнул получивший временную отставку водитель: мол, я же говорил… Чертов мент с полосатым жезлом даже не подумал посторониться, когда огромный лимузин почти бесшумно проплыл в паре сантиметров от его перепоясанного белой портупеей брюха. Из окошка стоявших на обочине милицейских “жигулей” торчало тупое рыло ручного радара. Ну конечно, подумал Рогозин. Пост – вот он, на знаке сорок, а я выжимал все сто, а то и сто двадцать…
В боковое зеркало он видел, как подъехал и остановился в паре метров позади джип с охраной. Тонированные стекла внедорожника синхронно скользнули в пазы. Правильно, подумал Рогозин. Менты ментами, скорость скоростью, а осторожность не помешает. Мало ли, из чьих рук кормится вот этот инспектор?
– Старший прапорщик Головкин, – представился инспектор. – Попрошу документы.
Рогозин молча протянул документы в открытое окно, Просто чудо что за денек, подумал он в сотый раз. Пришла беда – открывай ворота.
Инспектор вертел его права так и этак, как будто видел подобный документ впервые в жизни. Рогозин сидел с каменным лицом, барабаня пальцами по рулю. Он вдруг разозлился. “Вот хрен тебе, сволочь пузатая, – решил Юрий Валерьевич. – Скорость я превысил? Ладно. Получишь штраф и ни копейки сверху. И квитанцию напишешь, как миленький. Разбаловали вас, дармоедов…"
Старший прапорщик вздохнул и зачем-то принялся листать растрепанный блокнот, который вынул почему-то не из планшета, а прямо из кармана форменных брюк. Он утомительно долго искал в нем какую-то запись, водя по строчкам толстым пальцем, наконец нашел, недоумевающе хрюкнул, снова посмотрел на права и сразу же – на Юрия Валерьевича, будто сомневался в подлинности фотографии.
– Ну, – не выдержал Рогозин, – в чем дело, прапорщик? Я спешу.
– Придется пройти, – непреклонно ответил инспектор. – Для выяснения.
– Что вы намерены выяснять? – надменно осведомился Рогозин, не трогаясь с места.
– Вашу личность, – ответил инспектор.
– А что тут выяснять? У вас в руках мои права и документы на машину. Если хотите, могу предъявить паспорт, хотя я сомневаюсь, что вы имеете право этого требовать.
– Все равно придется пройти, – с ослиным упрямством повторил чертов мент.
Он двинул плечом, и тупорылый милицейский автомат, до этого болтавшийся у него за спиной, как-то вдруг перекочевал к нему под локоть, нацелившись своим похожим на воронку раструбом не то чтобы прямо Рогозину в лицо, но и не совсем мимо.
Юрий Валерьевич услышал, как на заднем сиденье тревожно шевельнулся водитель, и глянул в боковое зеркало. Все четыре дверцы стоявшего поодаль джипа разом открылись, и четыре ноги одновременно коснулись пыльного асфальта, как будто “ниссан” вдруг превратился в невиданного паука. Эге, подумал Рогозин. Вот это уже лишнее…
– Послушайте, прапорщик, – сказал он, открывая дверцу. – Если вы настаиваете на том, чтобы я куда-то с вами пошел, я согласен, но при одном условии.., нет, даже при двух: во-первых, уберите автомат, а во-вторых, объясните, в чем дело. Я управляю крупной фирмой, а вон те люди в джипе – моя охрана. Поймите, у меня в мыслях нет вам угрожать, но ведь на вас не написано, настоящий вы инспектор или липовый. Как бы чего не вышло, знаете ли…
– Да, командир, – сказал с заднего сиденья водитель Рогозина. – Что-то ты темнишь, а у нас работа знаешь, какая нервная?
Прапорщик вдруг стал пятиться от машины, медленно поднимая автомат. Бред собачий, подумал Рогозин, глядя в черный раструб, обведенный блестящим кружком дульного среза. И, главное, ни с того ни с сего…
– Всем стоять! – надсаживаясь, закричал прапорщик и вскинул автомат. – Уберите оружие! Отгоните джип к чертовой матери!
– Опустите автомат, прапорщик, я иду с вами! – заорал в ответ Рогозин.
Прапорщик недоверчиво посмотрел на него, но увидев, что джип с охраной задним ходом пятится вдоль обочины, щелкнул предохранителем.
– Это другое дело, – сказал он с видимым облегчением. – Ну и правильно. Зачем усугублять?
Рогозин плюнул и двинулся за ним к стоявшей неподалеку застекленной будке поста.
Здесь его подстерегал очередной сюрприз, в который трудно было поверить. Он даже не сразу понял, о чем толкуют старший прапорщик и молодой лейтенант, обнаружившийся в будке. Когда до него наконец-то дошел смысл сказанного, он расхохотался и хохотал не меньше двух минут, заставив инспекторов сомневаться в своей вменяемости.
Оказалось, что эти долдоны два часа назад получили ориентировку, в которой говорилось, что принадлежавший Рогозину “бьюик” угнан, а сам Рогозин погиб от руки угонщиков, так что его машина и документы, скорее всего, используются преступниками. В ориентировке было сказано, что человек, завладевший документами убитого Рогозина, вооружен и очень опасен.
"Ты покойник”, – вспомнилась Рогозину дурацкая надпись, каждые двадцать минут появлявшаяся на мониторе его компьютера. Теперь она уже не казалась ему такой идиотской. Он был уверен, что, вернувшись домой, обнаружит там каких-нибудь наследников, явившихся, чтобы вступить во владение его имуществом, – например, троюродного брата, который жил в Омске и был хроническим алкоголиком. Звали брата, кажется, Толиком, но Рогозин не был в этом уверен.