Воронин Андрей Николаевич. Кроссворд для Слепого

   В половине второго, страдая и мучаясь, он вызвал машину, спустился к служебному входу. Осторожно забрался, чтобы не потревожить зуб, на заднее сиденье и назвал водителю адрес.
   — Что, Федор Филиппович, продолжает болеть? А вы не пробовали кусочек сала приложить?
   — Чего? — хмыкнул Потапчук.
   — Старого сала, товарищ генерал. Говорят, очень действенный способ. Я вам еще утром хотел сказать. Моя бабка, когда у нее болели зубы, привязывала к запястью разрезанный надвое зуб чеснока. Но привязывать надо, Федор Филиппович, не с той стороны, где зуб болит, а с противоположной.
   — Что ты там рассказываешь про чеснок и про сало?
   — Это старинные способы.
   — Ты знаешь самый лучший старинный способ избавиться от головной боли?
   — Выпить сто граммов.
   — Нет, — сказал Потапчук и поморщился, — самый лучший способ — это отрубить голову, тогда она перестает болеть. Думаю, что и с зубом надо поступить так же.
   — В смысле, дернуть? — лавируя в потоке машин, переспросил водитель.
   — Думаю, да. И мне это сейчас предстоит.
   — Я вам сочувствую. Когда мне вырывают зуб, то я старею сразу лет на десять, — водитель произнес эту фразу и осекся. Генерал Потапчук ему казался древним стариком, таким же древним, как «Царь-колокол» и «Царь-пушка». Генерал Потапчук и был одним из самых старых сотрудников аппарата ФСБ, человеком, о котором ходили легенды.
   Молодым показывали генерала Потапчука и говорили:
   — Вот, смотрите, генерал Потапчук идет.
   Выпускники академии с восхищением смотрели на подтянутого и все еще моложавого генерала, который быстро шел по коридору, как правило опустив вниз голову.
   «Что, это тот самый?»
   «Да, тот самый Потапчук.»
   Самому же Федору Филипповичу иногда казалось, что он лично был знаком и с Дзержинским, и со всеми прочими руководителями МГБ, КГБ, ФСБ.
   «Как долго я работаю? — иногда думал генерал, — Давно пора покинуть эти стены и ходить сюда лишь на торжественные собрания.»
   Но начальство за Потапчука держалось обеими руками, таких практиков, как он, в ФСБ оставалось немного.
   — Сюда, Федор Филиппович? — спросил водитель, останавливаясь перед двухэтажным зданием без всяких вывесок.
   На стоянке было припарковано несколько шикарных тачек, одна из которых — Потапчук определил это мгновенно — принадлежала чешскому посольству, и, судя по номеру, ездил на ней консул Чехии.
   Потапчук не спеша, боясь потревожить больной зуб, выбрался из машины с антеннами спецсвязи. Обернувшись, он взглянул на свое отражение в тонированном стекле и, неудовлетворенный увиденным, направился к частной стоматологической клинике Кучера. Генерал открыл тяжелую дверь. Звякнул колокольчик.
   «Прямо как в баре», — подумал Потапчук и тут же увидел приятную миловидную девушку, сидевшую за стойкой перед телефоном.
   — Добрый день, — произнес он.
   — Здравствуйте, — ответила девушка мягким, вкрадчивым голосом. От тона, каким было сказано простенькое приветствие, Потапчуку стало легче, ему даже показалось, что зуб уже не болит. — Вы, конечно же, к Якову Наумовичу?
   — Так точно, — ответил генерал и под взглядом женщины тотчас принял бравый вид, забыв о зубной боли.
   — Извините, пожалуйста, на какое время вам был назначен прием?
   — После обеда, — коротко сообщил генерал Потапчук.
   — Сейчас, секундочку, — женщина вышла из-за стойки и направилась во второй кабинет. В коридоре напротив двери сидел мужчина в роскошном сером костюме, в темно-синем галстуке, постриженный, надушенный.
   «У него, судя по всему, зуб не болит», — подумал Потапчук, глядя на довольное лицо.
   Девушка, невероятно стройная, на высоких тоненьких каблуках, процокав, скрылась за дверью. В кабинете послышался специфический смех, который спутать ни с чем было невозможно. Тотчас из-за двери, опережая свою помощницу — администратора маленькой клиники, появился Яков Наумович Кучер. У него на руках были перчатки. Бледно-зеленый халат, такая же шапочка.
   — Ну вот, наконец-то, — разведя руки в стороны, воскликнул Яков Наумович и весело улыбнулся. Яков Наумович Кучер был похож на популярного телеведущего Владимира Познера.
   «Словно братья родные», — подумал генерал Потапчук, раскрывая объятия старинному приятелю.
   Тот похлопал генерала по плечам, заглянул в измученные зубной болью глаза.
   — Уже припухла, — небрежно заметил стоматолог, прикасаясь кончиками пальцев к щеке. — Федор Филиппович, великодушно прошу меня извинить, но у меня на четверть часа работы. Как только закончу, тотчас займусь тобой. Ты уж меня не обессудь, старого, я и сам забыл, на какое время тебе назначил. Тут так сбежалось, ты же знаешь сам, терпеть зубную боль никто не любит. Мне осталось всего чуть-чуть, парочку деталей.
   Тут же генерал увидел мужчину в добротном элегантном костюме. Яков Наумович учтиво ему кивнул и поприветствовал:
   — А вы, пожалуйста, пройдите в третий кабинет. — Яков Наумович, приоткрыв дверь третьего кабинета, обратился с порога в глубину: — Будь добра, тщательный осмотр, а потом мне расскажешь. Я займусь господином.
   — Вы от Павла Николаевича, я правильно понял? Ну, я так и знал. Проходите. Прошу прощения за небольшую задержку.
   Генерал хотел сесть в кресло, но Яков Наумович Кучер взял его под локоть:
   — Пойдем, Федор Филиппович, ко мне, пока я буду работать, мы с тобой немного поговорим, не виделись ведь целую вечность.
   — У вас здесь хорошо.
   — Стараемся соответствовать европейским стандартам, — хохотнул стоматолог, показывая свои замечательные зубы. — Вот сюда, здесь тебе будет удобнее. Присаживайся, Федор Филиппович.
   В кресле полулежала женщина. Генерал Потапчук с удовольствием наблюдал, как работает его приятель. Каждое движение Якова Наумовича было точным, выверенным, безошибочным. При этом, разговаривая, он время от времени бросал на Потапчука короткие ободрительные взгляды. Что делает Яков Наумович, генерал Потапчук понять не мог, как ни старался.
   — Ну вот, как родной. Проверьте языком, нигде ничего не цепляет, не царапает?
   — Нет, что вы, замечательно!
   — Посмотрите, — Яков Наумович взял со столика зеркальце и подал женщине.
   Та с полминуты смотрела на свои зубы, лицо ее было удивленным. Затем подняла глаза и посмотрела на врача, улыбнулась и опять посмотрела на свои зубы.
   — Ну как? — спросил стоматолог.
   — А собственно, Яков Наумович, что же вы такое сделали? У меня такое ощущение, будто все осталось, как было.
   — Это самое лучшее ощущение, голубушка, — сказал Яков Наумович, развязывая накидку и снимая ее с полулежащей женщины. Он галантно помог ей слезть с кресла, учтиво поклонился: — Пройдите к администратору, к стоечке, там вам все объяснят. И если что-нибудь будет беспокоить, хотя, я уверен, года два с прежними проблемами вы не столкнетесь, приходите.
   Женщина посмотрела на Потапчука. Ее лицо было немного измученным, но скорее всего не работой Якова Наумовича, а собственным ожиданием, напряжением и всеми теми чувствами, которые испытывает нормальный человек, попав в кабинет к стоматологу.
   — Ну, Федор Филиппович, располагайтесь, принимайте удобную позу. Я вижу, вы чем-то сильно озабочены кроме больного зуба?
   — О да, — выдохнул генерал Потапчук, устраиваясь поудобнее в кресле.
   Яков Наумович чисто парикмахерским жестом набросил накидку, аккуратно завязал сзади.
   — Ну, хвалитесь. Так широко рот можете не открывать.
   Сунув в рот зеркальце и прикасаясь уже вымытыми руками к щеке, Яков Наумович издал стон.
   — Что, мои дела так плохи?
   — Да уж, — неудовлетворенно, как показалось Потапчуку, ответил Яков Наумович.
   — Безнадежный зуб, Яков Наумович?
   — Нет, не все так сразу. Давайте посмотрим, изучим ситуацию, все взвесим, проанализируем, а тогда уж будем делать выводы, станем рассуждать. Где-то у меня есть снимочек ваших зубок, сейчас, секунду, — Яков Наумович вышел из кабинета, через плечо бросил: — Федор Филиппович, рот можно закрыть. Что вы сидите, как птенец в гнезде?
   После этой нехитрой шутки Потапчуку на душе стало немного легче, и он понял, дела его хоть и плохи, но не безнадежны.
   Через пару минут появился Яков Наумович с рентгеновскими снимками в пальцах. Долго рассматривал их на свет, поворачивая голову то вправо, то влево. Сменил очки.
   — О боже, — произнес он, пренебрежительно взглянув на Потапчука.
   — Что вы меня пугаете? Вы же знаете, Яков Наумович, я человек терпеливый.
   — Да уж, потерпеть вам придется. Эх, лет двадцать назад, Федор Филиппович, когда мы с вами были молодыми, когда на женщин заглядывались, я бы вас помучил, причем от души. А сейчас времена другие, двадцать первый век на дворе, третье тысячелетие, я стараюсь соответствовать всем мировым тенденциям, так что терпеть вам не придется. Сейчас сделаем укольчик, и я лично займусь вашим зубом.
   — Будем удалять?
   — Что вы так вот сразу — удалять? Я же вам ничего пока не сказал, сказал, что займусь им.
   — А как у вас вообще дела? — спросил Потапчук. Зуб у него перестал болеть напрочь, не ныл, не дергал, в общем, абсолютно не беспокоил.
   — Ну как у меня, старого еврея, могут обстоять дела? Вот застрял в этой стране, дети звонят…
   — Где они? — осведомился Потапчук.
   — А то вы, Федор Филиппович, не знаете! Небось прежде чем ехать, личное дело Якова Наумовича Кучера посмотрели от первой странички до последней? Я-то вас знаю.
   — Никуда я не смотрел!
   — И правильно, я сам все расскажу. Давайте разговор построим по-другому: вы будете молчать, а говорить будет Яков Наумович, Вы все-таки у меня в кабинете, а не я у вас.
   — Вас это радует?
   — Не то чтобы радует, но и не огорчает. Все, открываем рот. — В руках стоматолога сверкнул маленький шприц. — Сейчас немножко будет больно, совсем немножко.
   Яков Наумович сделал укол, от которого генерал поморщился, бросил шприц в корзину для мусора и посмотрел в глаза Потапчуку:
   — Теперь минут пять можем пообщаться. Говорите, спрашивайте, отвечу на все интересующие вас вопросы.
   — Вы шутник.
   — Да уж, без шуток в наше время не проживешь. Такие дела, что приходится лишь отшучиваться да отбрехиваться.
   — Давно на родине были, Яков Наумович?
   — О, давненько, уже одиннадцать лет как не посещал родной Витебск. Одиннадцать лет, а как один миг! Правда, родственники наезжают, Фима был месяца четыре назад. Повезло же мне с ним.
   — Кто такой Фима?
   — Есть у меня родственничек из Витебска, он и сейчас там живет. Был талантлив, как его дед. Представляете, Федор Филиппович, в четыре года он начал читать и в четыре года играть на скрипке. А в девять он уже стал лауреатом какого-то важного конкурса.
   Потапчук кивал. Он уже не чувствовал щеки, язык стал непослушным, немного одеревенел.
   — Ну как, действует? — улыбнулся Яков Наумович, словно видел своего пациента насквозь.
   — Да, действует, — выговорил Федор Филиппович и тут же задал вопрос: — И что ваш Фима представляет собой сейчас?
   — Конченый человек. Его можно было бы списать, вычеркнуть из списка родственников. Но вы же знаете, моя Фаина такая сердобольная, ну такая сердобольная, она даже котикам в подвал каждое утро выносит еду.
   — О да, помню, — произнес Потапчук, словно он следил за супругой Якова Наумовича и прекрасно был осведомлен о том, чем занимается пожилая женщина. — А вы как, Яков Наумович?
   — В чем — как?
   — Судя по всему, не бедствуете? — с трудом выговаривая слова, произнес Потапчук.
   — Ой, что вы, Федор Филиппович, хотелось бы жить еще лучше, но хвала Всевышнему, что и так живы-здоровы, дети устроены, внуки растут, хорошо учатся, играют, поют. А я живу себе понемножку. Хотите анекдот, старинный-старинный? Наверное, даже если сложить наши годы вместе, этот анекдот будет постарше.
   Потапчук утвердительно кивнул, он любил слушать анекдоты Якова Наумовича, они всегда были с глубоким смыслом, а рассказывал их стоматолог не просто хорошо, а великолепно,
   — Так вот, слушайте, — хлопнув по колену своего пациента Яков Наумович воздел руки к небесам, глядя в глаза генералу, начал говорить: — Два еврея — Лева и Мойша — собрались, встретились. Начали разговоры разговаривать. Лева и говорит:
   — Слушай, Мойша, если бы ты был царем, ты хорошо бы жил?
   — О, да, конечно, — отвечает Лева.
   — А я, если бы был царем, — говорит Мойша, — жил бы еще лучше.
   — Лучше, чем кто?
   — Лучше, чем ты.
   — А это почему?
   — Какой ты глупый, — восклицает Лева, — я бы жил лучше тебя потому…
   — Почему?
   — …потому что я бы еще немножко шил!
   Потапчук рассмеялся.
   — Ну вот так и я. Немножко шью, поэтому и живу неплохо. Ну-ка, открывайте, Федор Филиппович, рот, займемся вашим зубом.
   Полчаса, а может и больше, Федор Филиппович сидел с закрытыми глазами. Он слышал лишь вздохи, восклицания стоматолога, звяканье инструментов. Он абсолютно не чувствовал боли. Работал Яков Наумович нежно, как будто сидел в кресле не видавший виды мужчина, прошедший огонь и воду и медные трубы, а ребенок лет четырех-пяти.
   Пожилой еврей разговаривал с больным зубом, ругался, сердился на него, иногда хвалил зуб и самого себя, вспоминал своих родственников и супругу Фаину, вспоминал молодость, жалуясь на то, что и глаза, и руки у него уже не те, что скоро он станет никому не нужным.
   Генералу хотелось перечить, сказать, что ты, Яков Наумович, пока жив, будешь иметь кусок хлеба с маслом, а сверху толстый слой черной или красной икры. Однако, измученный длительной зубной болью, он сейчас находился в каком-то странном блаженном состоянии. У него ничего не болело, при этом он почти спал, точнее сказать, дремал, прислушиваясь к словам Якова Наумовича.
   — Ну как, не болит?
   — Нет, не болит.
   — Хотел обрадовать вас, Федор Филиппович. Хотел сказать, что вы теперь опять года четыре у меня не появитесь, но так не скажу, а скажу совсем по-другому: придете вы ко мне через пару дней, но приходите не сюда, а ко мне домой. В клинике у меня каждая минута на месяц вперед расписана. Вы меня слышите?
   — Да, слышу.
   — Вот придете, и Яков Наумович за двадцать минут закончит свою работу, и вы сможете этим зубом даже орехи щелкать. Это шутка насчет орехов, конечно, хотя зуб я вам спас. Так что с вас… — Яков Наумович глянул в идеально белый потолок и крякнул.
   — Просите все, что хотите, — ощупывая зуб, произнес генерал Потапчук, стараясь попасть в тон Якову Наумовичу.
   — Что с вас возьмешь? Ничего у вас нет, кроме пыльных папок, пистолета да еще погон с большими звездами. Ничего с вас, Федор Филиппович, Яков Наумович Кучер брать не станет, а вот выпьет коньяка армянского или грузинского, какого пожелаете, с преогромным удовольствием. Фаина будет рада. Я когда ей сказал, что вы ко мне придете, она улыбнулась и говорит: «Тащи Федора Филипповича к нам на обед». Я ей объясняю, что никак не получится, если зуб удалю, то генералу будет не до еды, а если залечу, то два часа к столу ему не садиться. А она, глупая, говорит: «Пусть просто так зайдет, я с ним хочу поговорить. Давно ведь не виделись».
   — Обязательно зайду.
   — Ну, значит, договорились. Через пару дней я жду вас у себя. Дом рядышком, вы с машиной. Все хотел спросить, почему-то все генералы КГБ…
   — ФСБ, — поправил стоматолога Потапчук.
   — Ну ладно, пусть ФСБ… на черных «Волгах» ездят. Это что, у вас там в КГБ мода такая?
   — Как вы сказали?
   — В ФСБ, — воскликнул Яков Наумович Кучер, воздевая руки в блестящих тонких перчатках к потолку. — Твердого пока ничего не грызите, может быть, чуть-чуть и побеспокоит вас, хотя я не думаю. Я бы мог вам сделать этот зуб прямо сейчас, но я хочу, чтобы он остался живым, с одним нервом, но пусть поживет.
   — Пусть поживет, — согласился генерал Потапчук.
   Яков Наумович Кучер хотел помочь генералу встать с кресла, но Потапчук замахал руками:
   — Бросьте, Яков Наумович, я же не дама, сам могу подняться.
   Они обнялись на прощание, и Яков Наумович проводил тенерала до самой двери.
   На службу Потапчук возвращался в приподнятом настроении.
   — Что, хороший врач? — спросил водитель, когда генерал, улыбаясь, располагался на заднем сиденье.
   — Наверное, самый лучший.
   — Молодой, старый, мужчина, женщина?
   — Отгадай.
   — Думаю, мужчина.
   — Правильно думаешь.
   — Думаю, немолодой.
   — Правильно думаешь.
   — Я даже его фамилию знаю — Кучер.
   — Ты, наверное, подходил к стойке и расспросил симпатичную девушку?
   — Так точно, — ответил водитель и улыбнулся во весь рот, показав два ряда крепких белых зубов.
   Генерал Потапчук в ответ рассмеялся.
   — Вы, Федор Филиппович, даже помолодели лет на десять.
   — Да уж, помолодеешь, куда денешься. Когда зуб перестает болеть, сразу на мир другими глазами смотреть начинаешь.
   — В контору едем?
   — В контору, в контору.

ГЛАВА 13

   В Москву из Минска после очередного уточнения позиций с Бартловым и его хозяевами военный атташе Ирака генерал Мансур возвращался на машине. Замминистра старался изо всех сил, деньги отрабатывал. Дело сдвинулось с мертвой точки. Комплекс согласились отдать за половину стоимости. Следовало спешить. Конечно, перемещаться на автомобиле не так быстро, нежели на самолете или поездом, но зато надежнее. Пассажир самолета оставляет свою фамилию и номер паспорта в списках улетающих, на поезде кто-нибудь непременно запомнит твое лицо — то ли соседи по вагону, то ли проводница. Автомобиль же позволяет перемещаться незамеченным. Даже если шофер нарушит правила и его номер запишет гаишник, кто докажет, что военный атташе сидел в это время в салоне?
   Когда водитель Мансура уже хотел сворачивать у Смоленска на обходную дорогу, его хозяин скомандовал:
   — В город.
   В каждом крупном городе существует своеобразная диспетчерская для бандитов. Обычно это ресторан или клуб, где сидят с «мобильниками» в карманах пара-тройка уголовников. Сюда приносят деньги, взятые у коммерсантов за крышу, здесь назначают встречи. Сидящие в курсе всего, что происходит в городе.
   Именно у такого ресторана и остановилась «ауди» с затененными стеклами. Мансур не стал сам выходить из машины, послал охранника:
   — Найдешь блатных, приведи кого-нибудь из них ко мне.
   Охранник отправился выполнять задание хозяина. Он зашел в фойе ресторана. В глубине полупустого зала, за столиком, у самого окна сидели пятеро парней в кожаных куртках. Не очень вязались с ними бутылки «кока-колы» и ваза с печеньем. Парни лениво перебрасывались в карты, играли не на деньги, просто так, а потому без особого запала. Время было еще раннее, оживление начиналось ближе к вечеру.
   Охранник решительно прошел к столику, тронул ближайшего к нему парня за плечо. Пять пар серых невыразительных глаз уставились на него.
   — Мужик, ты че?
   — Мой босс хочет видеть одного из вас, — бесцветным голосом произнес охранник.
   Зависла секундная пауза. Блатные переглянулись. Выглядел охранник внушительно, в смысле комплекции и в смысле одежды, но подобных наглых приглашений блатным раньше никогда не поступало.
   — Если ему надо, пусть сам сюда двигает поршнями, а мы еще подумаем,
   Пальцы охранника сжали плечо парню. Глядя со стороны, ничего нельзя было заметить, как лежала рука, так и лежит. Но блатной взвыл от боли, попытался высвободиться. Охранник вдавил его в кресло.
   — Где твой босс? — блатной чувствовал, еще немного, и хрустнут кости под пальцами невесть откуда взявшегося силача.
   — В машине, у входа.
   — Солидная тачка, — державший в руке огромный веер карт блатной с уважением посмотрел в окно на «ауди».
   Мансур не сомневался в своем охраннике, тот доставил блатного прямо к машине.
   — Садись, — приказал он, заталкивая уголовника в раскрытую дверку.
   Блатной смотрел на Мансура и не мог сообразить, кто перед ним. На уголовника военный атташе не походил, на бизнесмена тоже. В нем чувствовалась военная выправка и светский лоск одновременно.
   — Где сейчас Хвощ? — назвал одного из местных авторитетов Мансур.
   — Не знаю, — сказал было блатной, но тут же вспомнил об охраннике, маячившем за тонированным стеклом. — В бане.
   — Поехали.
   Мансуру пришлось потесниться. — Теперь заднее сиденье машины они делили на троих. Блатной показывал дорогу, обходились без названий улиц. «Ауди» остановилась перед черным входом в водноспортивный комплекс. Охрана Хвоща, двинувшаяся было к машине, остановилась, признав в блатном своего.
   — Кто тебя притарабанил?
   — Хрен его знает! Просил Хвощу передать, что Мансур приехал.
   — Стой здесь, — охранник авторитета отправился в баню.
   В бассейне плескались три голых девицы, Хвощ лежал в парилке на верхней полке и постанывал от удовольствия. Он лишь скосил глаза на вошедшего охранника.
   — Дверь закрой, кайф выходит.
   — Какой-то Мансур приехал, хочет перетереть.
   Хвощ мгновенно сел, протер осоловевшие глаза.
   — Мансур? Ты его видел?
   — Нет, в тачке сидит, стекла темные.
   — Веди сюда.
   Свою охрану военный атташе оставил в машине. Он прошел длинными гулкими коридорами и оказался в выложенном голубым кафелем зальчике, две трети площади которого занимал бассейн, Хвощ уже загнал проституток в парилку и прикрыл двери. Сегодняшний визит был для него неожиданностью. Он иногда встречался с Мансуром в Москве, тот обеспечивал ему транзит наркотиков из Афганистана. Небо должно было упасть на землю, чтобы высокопоставленный дипломат сам приехал в Смоленск и отыскал воровского авторитета в бане.
   Немного близорукому Масуру издали показалось, что тело Хвоща сплошь покрывают синяки, но когда авторитет подошел к нему, стало ясно, это татуировки.
   — Какие люди! Садись, Мансур, — предложил Хвощ и тут же потянулся к запотевшей бутылке водки.
   — Не гони, дело есть.
   Из двери парилки по пояс высунулась голая девушка:
   — Мы там задохнемся!
   — Назад! — грозно, как собаке, скомандовал Хвощ, и девушка тут же исчезла. — Я помню, Мансур, что многое по жизни тебе должен.
   — Нужно в Москве одно дельце провернуть, так, чтобы никто об этом не узнал.
   — Если в моих силах…
   — В твоих, иначе я бы к тебе не приехал.
   Странно смотрелись двое мужчин на краю бассейна. Один голый, лишь в накинутой на плечи простыне, другой в стильном костюме, при галстуке.
   — Ты бы, Мансур, разделся. Попарились бы.
   Военный атташе никак не отреагировал на приглашение. Запустил руку в карман, подал Хвощу визитку:
   — На все про все у тебя неделя. Этого человека нужно замочить, причем надежно.
   Хвощ разглядывал картонку: «Яков Наумович Кучер. Стоматолог». На визитке значились два адреса — клиники и квартиры.
   — Раз надо, сделаем, — осклабился Хвощ.
   — Это еще не все. В клинике и в его квартире надо уничтожить все карточки пациентов и рентгеновские снимки. Лучше всего вывезти их на машине и сжечь где-нибудь в лесу.
   — Клиника хоть большая?
   — Маленькая частная клиника на три кабинета.
   — У меня есть неделя времени? — уточнил Хвощ.
   — Это верхний предел.
   — Мужик он здоровый?
   — Пожилой, лет шестьдесят пять. Дома у него кое-какие деньги могут быть, золотишко. Пусть барахло твои ребята берут, не жалея, но ни одной карточки, ни одного снимка уцелеть не должно. Мне гастролеры для того нужны, чтобы в Москве никто не узнал, кто замочил стоматолога.
   — Не вопрос.
   — Ребятам заплатишь из моих денег, — Мансур сунул голому Хвощу в руку тонкую пачку долларов. — И смотри, если подставишься, не жить тебе!
   — Сукой буду, не подведу! — пообещал Хвощ.
   — Поразвлекся бы, но спешу, — военный атташе в сопровождении охраны Хвоща покинул баню.
   Смоленский авторитет опустился на деревянное кресло. Сидел, задумчиво глядя то на деньги — пять тысяч долларов, то на визитку. Затем спохватился, открыл дверь в парилку. Девушки сидели на полу раскрасневшиеся, потные, ошпаренные как кипятком. При появлении Хвоща они попытались изобразить улыбки.
   — Можете выходить.
   Проститутки попрыгали в бассейн. Немного остынув, две девушки подплыли к бортику, попытались приласкать задумчивого Хвоща.
   — Пошли вы к черту!
   Авторитет наскоро принял душ и уехал в город на машине. Блатного, служившего Мансуру проводником, бросил в одиночестве, пусть добирается как знает.
   Да, жизнь полна случайностей и неожиданностей. Но только на первый взгляд они кажутся нелепыми совпадениями. Стоит присмотреться к ним поближе, понимаешь — по-другому и быть не может.
   И генерал ФСБ Потапчук, и террорист Омар шах-Фаруз, и даже военный атташе Ирака Мансур пользовались в Москве услугами одного и того же дантиста. Хороших специалистов во всех отраслях человеческой деятельности не так уж и много, и они бесценны. Яков Наумович Кучер до выхода на пенсию работал в поликлинике КГБ, делал зубы и генералам, и полковникам, и иностранцам, перебежавшим под крыло советской спецслужбы. При этом, как всякий советский дантист, вел и свою полулегальную практику. Не растерял он прежнюю клиентуру и после того, как вышел на пенсию и организовал собственное дело. Те же люди ходили к нему и платили теперь, не таясь, в открытую.