Страница:
"Да ерунда это все, – подумал капитан, поворачивая ключ зажигания. – Снегова погибла по чистой случайности, напоровшись на собственный нож. Это самое обыкновенное непредумышленное убийство или, если угодно, несчастный случай. Зачем ловкому форточнику идти на мокрое дело? Отвечаю: незачем. Просто так легла карта. Не повезло парню. Причем уже во второй раз.
А первый раз был, когда он пришел на мою территорию, Тут ему, болезному, и капут. Не миновать ему знакомства с Вареным."
Мысли его после этого самым естественным и непринужденным образом перекинулись на Вареного, которому вдруг пригорело на старости лет побыть народным избранником. В душе капитана опять поднялось раздражение, но он взял себя в руки: идти против Вареного было слишком рано. Сначала нужно было окрепнуть и вооружиться до зубов, причем не какими-то пистолетами-автоматами, а подлинными документами и неопровержимыми свидетельствами очевидцев. Вот тогда свежеиспеченный народный депутат полетит вверх тормашками! А пока…
Ведя машину по Ленинградскому шоссе в сторону Химок, капитан Нагаев тихо напевал: «Наша служба и опасна, и трудна…»
Ломбард на Петрозаводской был открыт. Когда Нагаев вошел, над дверью, как встарь, звякнул надтреснутый колокольчик, и через несколько секунд за прилавком возник рыжеватый мужчина лет сорока с коротко подстриженными щетинистыми усами и нахально вздернутым кверху коротким носом. Глаза у него тоже были нагловатые, слегка навыкате, зеленоватые, и заметно отличались друг от друга по размеру – левый казался намного меньше правого из-за затянувшего его черно-лилового синяка.
Если это был Кораблев, то Нагаев мог бы спорить на три месячных оклада, что знает, откуда у него этот фингал: на месте Мухи, угодив в такой переплет, он отделал бы своего наводчика так, что тот не смог бы встать раньше, чем через неделю, если встал бы вообще.
Капитан убедился, что в ломбарде, кроме них двоих, никого нет, и первым делом закурил, мимоходом отметив про себя, что сегодня дымит, как паровоз. При виде такого не лезущего ни в какие ворота поведения здоровый глаз человека за прилавком слегка округлился, но Нагаев не дал ему открыть рта, чтобы избавить парня от лишних неприятностей.
– Вы Кораблев? – спросил он тем особым ментовским голосом, в котором странным образом сочетались официальная вежливость и острая неприязнь к собеседнику. Похожий на таракана-переростка мужчина за прилавком поспешно кивнул, и на лице его проступило выражение тоскливой обреченности – с первой же фразы он понял, с кем имеет дело. – Владелец этой.., этого заведения? – уточнил капитан, в последний момент сдержавшись и не сказав «норы».
– Совершенно верно, – сказал Кораблев. – Что вам угодно?
– Мне? – глубокомысленно переспросил Нагаев. – Да вот что!
Он вынул из кармана правую руку и стремительно выбросил ее вперед, целясь прямо в синяк. Пудовый кулак капитана угодил в цель со снайперской точностью.
Кораблев коротко вскрикнул и врезался спиной в заваленный всевозможным хламом стеллаж, стоявший у задней стены заведения.
– Милиция, – представился Нагаев, массируя запястье правой руки. – Я должен задать вам несколько вопросов.
Иногда алкоголь, казалось бы, начинал одолевать его, и тогда в мозгу его принимались роиться бессвязные обрывки образов, один мрачнее другого. Это было нестрашно, поскольку картинки относились к прошлому, и он помнил это даже в зыбком полусне, в который периодически проваливался, выныривая оттуда в холодном поту. Но рано или поздно перед ним, как наяву, вставало бледное, сильно накрашенное немолодое женское лицо, полускрытое рассыпавшимися волосами, и косо торчащая из-под грудной кости фигурная рукоятка дорогого, по всему видно, импортного кухонного ножа, и он мгновенно трезвел, рывком возвращаясь к действительности и тому томительному ощущению непрерывного падения в бездонную пропасть, которое не оставляло его с того момента, как в прихожей квартиры Снеговой загорелся свет. В такие моменты он почти хотел, чтобы все это поскорее закончилось.
Он наполнял стакан дрожащей рукой и подносил к губам, обливаясь водкой. Отвратительный запах пролитого алкоголя заставлял его мучительно морщиться, но, как ни странно, вкуса водки он почти не ощущал, как будто пил воду из-под крана.
Периодически у него кончались то выпивка, то сигареты, и тогда он спускался в магазин – опухший, страшный, воняющий перегаром и потом. Потел он постоянно, словно терзавший его страх пытался выйти наружу через поры. Продавщицы из круглосуточного гастронома на углу судачили о нем, заключая друг с другом пари: придет ли он снова.
Утром шестого дня он проснулся после короткого, не принесшего ему никакого облегчения сна и с трудом оторвал голову от поверхности кухонного стола. При этом на столе и под столом зазвенела потревоженная стеклотара. Муха рассеянно потер отлежавшую щеку. Щека была липкой, и на столе тоже имело место какое-то темно-красное липкое пятно. Муха вздрогнул и попытался сфокусировать зрение, чтобы получше рассмотреть эту липкую красную дрянь. Он что, пытался покончить с собой или просто порезался?
Слава богу, это оказалась не кровь, а просто пролитый портвейн. Видимо, он пытался достичь эффекта путем смешивания напитков, и в конце концов это ему удалось. Он испытывал чудовищное похмелье, заглушившее, наконец, дикий животный ужас, владевший им всю неделю.
Он окинул взглядом стоявшую на столе батарею бутылок, и его опухшее лицо сморщилось в жалком подобии иронической улыбки. Ну, еще бы не быть похмелью! Четыре бутылки портвейна, три водки и бог знает сколько пива. При попытке подсчитать пивные бутылки в глазах у него поплыло, и он чуть не свалился с табурета.
Закрыв глаза, Муха переждал приступ тошноты и головокружения, по силе напоминавший извержение вулкана, и вдруг обнаружил, что способен соображать.
Не трястись от ужаса, как холодец на вилке, раз за разом прокручивая все подробности своего падения, а именно думать, сопоставлять и строить планы. Впервые за все это время ему пришло в голову, что все еще можно исправить.
Разумеется, оживить убитую женщину не удастся, об этом нечего и думать. Ее, наверное, уже похоронили, но ведь не об этом же речь! Невозможно вечно ходить по лезвию ножа и не сорваться. Это аксиома, а он-то, дурак, думал, что может то, чего не могут другие.
Убивать он больше не будет, это факт. Да и воровать, пожалуй, тоже. Скопленных денег с лихвой хватит на то, чтобы наилучшим образом устроиться где-нибудь в глубинке и потихоньку, не привлекая к себе внимания открыть какое-нибудь доходное дельце. А Кораблев пусть катится в тартарары со своим вонючим ломбардом! Благодетель, сучий потрох… Конечно, было бы гораздо удобнее, если бы Кораблев как-нибудь незаметно исчез, но заниматься организацией его исчезновения Муха не станет – на это у него нет ни сил, ни желания, ни, если на то пошло, времени.
Вот идиот! Нужно было сойти с ума, чтобы вместо дела почти неделю глушить водку. Неделю? Или, может быть, больше? Он сверился с календарем на своих наручных часах. Получалось пять дней. Пять дней, черт подери! За это время он мог оказаться где угодно, буквально в любой точке страны! А ведь ментовка в течение этих пяти дней конечно же не спала – в отличие от него. Кораблев – ерунда, он будет молчать, поскольку молчание в его же интересах, но если не начать действовать, все может кончиться плохо.
Все еще сидя с закрытыми глазами, он вчерне набросал план своего исчезновения. Понадобятся документы – паспорт, водительские права… С его деньгами это не проблема.
Квартиру и машину придется оставить. Черт с ними, особенно с машиной. Может быть, инсценировать собственную гибель? Написать записку: так, мол, и так, каюсь, это я убил Снегову. Не могу с этим жить, иду топиться…
Это был, конечно, похмельный бред. В наше время такие номера не проходят, это художественная литература, причем не современная, а где-то конца прошлого века. Этель Лилиан Войнич, «Овод». Записку на стол, шляпу в канал, и тебя нет. Очень мило! Оперуполномоченные с Петровки неделю будут обливаться слезами… от хохота.
Никаких инсценировок! Просто пропал, и все. Может, правда где-нибудь загнулся. Пусть ищут среди неопознанных. Поищут и перестанут – что у них, других дел нет? Все очень просто, и чем проще, тем лучше. Вот только время…
Он заставил себя открыть глаза. В одной из бутылок еще оставалось немного портвейна, и он выпил вино, давясь от отвращения, как лекарство, прямо из горлышка.
Полегчало почти сразу, и Муха встал, сильно покачнувшись и схватившись за край стола, чтобы удержать равновесие.
Шатаясь, он добрел до ванной, принял обжигающий душ, потом облился ледяной водой, побрился и привел себя в относительный порядок. Опрыскав себя дорогим дезодорантом, он почувствовал, что к нему возвращается человеческий облик. Конечно, прежним ему уже не стать, но нужно жить и исправлять ошибки. Может быть, когда-нибудь он вернется в этот трижды проклятый город, найдет могилу той женщины и принесет ей цветы – мелочь, конечно, но это лучше, чем ничего.
Он оделся и, распахнув шкаф, стал собираться в дорогу. Две смены белья, запасные джинсы, пара свитеров.., что еще? Ах, да, носки! И что-нибудь почитать в поезде, иначе можно просто свихнуться. Деньги. Карманный нож – как же без него в дороге! Блок сигарет, про который он совершенно забыл во время запоя, зажигалка…
На лестничной площадке открылись и с лязгом закрылись двери лифта, но он не обратил на это внимания, занятый сборами. Впереди ждала новая жизнь, совершенно непохожая на прежнюю, и он мог думать только о ней. Его уже почти не было здесь, и потому звонок в дверь застал его врасплох, как гром с ясного неба.
Он замер, мгновенно облившись ледяным потом, весь превратившись в слух, и уставился на дверь. Дверь была как дверь – гладкая пластина, покрытая пластиком «под дуб», с блестящим латунным колечком глазка и черной пластмассовой ручкой, – но сейчас она казалась Мухе воплощением возмездия.
Он с трудом перевел дух и подумал, как это, в сущности, глупо – пугаться каждого шороха, каждого звонка в дверь. Это мог быть кто-то из соседей или товарищей по работе, или даже контролер из Мосэнерго.., запросто и даже скорее всего, В таком случае нужно только посидеть тихо несколько минут – непрошенный визитер потопчется под дверью и уйдет, дав ему время на то, чтобы унести ноги.
Он начал было успокаиваться, но тут в дверь забарабанили кулаком, так что по всему подъезду покатилось гулкое эхо, и властный, не терпящий возражений голос произнес:
– Откройте, милиция! Открывайте, или мы сломаем дверь!
Муха метнулся к окну, не вполне соображая, что делает, но остановился: это было бесполезно. Если бы у него хватило ума скрыться сразу после убийства, все еще как-то могло обойтись, но теперь, когда милиция взяла его след, убежать не удастся. Они перекроют вокзалы и дороги, и далеко не уйдешь. Муха понял, что все пропало, и медленно, как во сне, двинулся к двери, продолжавшей сотрясаться под ударами чьего-то тяжелого кулака. По дороге ему пришла в голову дикая мысль: а что, если прорваться, опрокинув тех, кто стоит на площадке?
Он подошел к двери и зачем-то посмотрел в глазок, не увидев ничего, кроме непроглядной черноты. Глазок чем-то закрыли. Муха понятия не имел, как действует милиция в подобных случаях, и решил, что это, должно быть, в порядке вещей. Почему бы и нет? Откровенно говоря, соображал он в данный момент из рук вон плохо и совсем не удивился бы, увидев в глазок огнедышащего дракона или роту десантников в парадной форме.
Он заставил себя собраться с мыслями и отпер замок. Рука двигалась нехотя, через силу, словно была несогласна с принятым хозяином решением. Муха повернул ручку и распахнул дверь, приложив все усилия к тому, чтобы выглядеть спокойным.
Никакой группы захвата за дверью не было. Там стоял один-единственный мужчина в штатском – правда, очень крупный и сильный, как бык. Кожаная куртка – размер пятьдесят четвертый, на глаз прикинул Муха, – плотно обтягивала его каменные плечи, а из-под низко надвинутой кепки насмешливо, как показалось Мухе, смотрели недобрые черные глаза. В зубах у незнакомца дымилась сигарета, а в правой руке был небрежно зажат пистолет Макарова, словно невзначай направленный Мухе в живот.
Левой рукой незнакомец полез за пазуху, вынул оттуда какую-то книжечку с тисненым золотом двуглавым орлом и помахал ей в воздухе, как фокусник, демонстрирующий публике пикового туза, который вот-вот превратится в бубновую девятку.
– Капитан Нагаев, уголовный розыск, – представился он. – Предъявите документы.
– А в чем, собственно, дело? – набравшись нахальства, спросил Муха. У него появилась сумасшедшая надежда на то, что этот бугай в кожаной куртке пришел вовсе не за ним.
– Вопросы буду задавать я, – сухо заметил капитан, отодвигая Муху и протискиваясь мимо него в квартиру. – Оружие есть?
– Какое оружие, о чем вы?
– Огнестрельное, холодное.., может быть, взрывчатка?
У Мухи немного отлегло от сердца. Отсутствие опергруппы и разговоры о какой-то дурацкой взрывчатке в его представлении совершенно не вязались с тем, как должно проводиться задержание опасного преступника. С другой стороны, этот здоровенный капитан мог, пожалуй, без помощи опергруппы задержать пятерых таких, как Муха.
«Не расслабляться, – напомнил себе Муха. – Ничего еще не кончилось, все только начинается.»
– Взрывчатка? – переспросил он. – Да господь с вами, откуда? Разве я похож на лицо кавказской национальности?
– Похож, не похож, – проворчал капитан, проходя в комнату и без приглашения разваливаясь в кресле. Сигарета продолжала дымиться у него в зубах, подпрыгивая в такт словам и роняя с кончика пепел. Муха озадаченно посмотрел на оставленные капитанскими ботинками грязные следы и нерешительно двинулся следом. – Какая мне разница, похож или не похож?
Мне ведено обойти подъезд, вот я и обхожу. Операция «Вихрь» – слыхали? То-то. Документики ваши, пожалуйста.
Муха полез в секретер и выкопал паспорт. Капитан невнимательно пролистал его и небрежно положил на колено.
– Место работы? – спросил он, не делая попытки что-либо записать. Собственно, при нем не было ни ментовской папки, ни какой-нибудь сумки, в которую можно было бы положить бланки протоколов и прочие милицейские причиндалы – один пистолет да сигарета, пепел с которой засыпал уже весь подлокотник кресла.
– Центроспас, – механически ответил Муха.
Капитан сделал сложное движение бровями и нижней челюстью, выражая не то удивление, не то вежливое сомнение в словах собеседника.
– Спасатель, значит? И удостоверение имеется?
Муха предъявил удостоверение и тут же вспомнил, что почти неделю не появлялся на работе.
– Я, собственно, собираюсь оттуда уволиться, – зачем-то сообщил он.
– Да я уж вижу, – с непонятной иронией сказал капитан, кивая на сумку, стоявшую рядом с распахнутым шкафом. – Далеко собрались?
– Я? К тетке, в Тверь, – ляпнул Муха первое, что пришло в голову, немедленно об этом пожалев. – Болеет тетка, – добавил он, – уход нужен. А в чем, собственно…
– С отъездом придется повременить, – перебил его капитан, и Муха почувствовал, что у него слабеют ноги. – Тетка – это, конечно, хорошо, но с работы вам нельзя увольняться ни в коем случае. С такой благородной, очень нужной людям работы… Кстати, а зачем вы побрились?
– Как это? – растерялся Муха. Ему пришло в голову, что этот мент не то пьян, не то обкурился. А может быть, это вовсе и не мент? – Что же, прикажете небритым ходить?
– Ну, до сих пор ведь ходили! – живо возразил капитан. – И не просто небритым, а даже при бороде. Зачем бороду сбрил, а? Думаешь, так тебя никто не узнает? Когти рвануть собрался, а? – Он вдруг перегнулся через подлокотник, рывком подтащил к себе сумку и заглянул внутрь. – А деньжищ-то! Да на эти деньги бедную тетушку можно в Швейцарию отправить, пусть лечится. Или две новых купить.., пойти на Тверскую и купить со всеми потрохами. В крайнем случае, разобрать на запчасти. Как Снегову, а?
– Не понимаю, о чем вы говорите, – сказал Муха и, не удержавшись, бросил быстрый взгляд на дверь.
Капитан перехватил этот взгляд и вскинул пистолет.
– Даже не мечтай, – предупредил он. – Да и куда ты побежишь, дурачок? Убегать тоже надо уметь, понял?
Он встал, вынул из кармана наручники и защелкнул стальные браслеты на запястьях Мухи.
– Это произвол, – слабо запротестовал Муха. – Что вы себе позволяете? Какая Снегова?
– Которую ты пришил в ее квартире, – любезно пояснил капитан. Он зачем-то вышел в прихожую и принялся рыться в ящике с обувью. Муха уронил голову на грудь – все было кончено.
Капитан вернулся, неся в левой руке кроссовок.
– На, – прорычал он, суя грязную подошву под нос Мухе, – любуйся, козел! Твоя визитная карточка.
Ты ведь у нас неуловимый скалолаз, так? Ты ведь у нас знаменитость, как же можно без автографа!
– Сорок второй, самый ходовой, – с трудом шевеля непослушными губами, сказал Муха. – Знаете, сколько в Москве таких кроссовок? Подошва литая, это вам не отпечаток пальца. Козла отпущения ищете, да?
Не на кого висяк повесить?
Капитан не глядя швырнул кроссовок обратно в прихожую, отряхнул пальцы и вдруг ухмыльнулся.
– А ты молодец, – сказал он. – До последнего брыкаешься, да? Сразу видно, что до сих пор не привлекался и даже в мойку не попадал. Ни хрена не знаешь, как мы работаем. Даже если бы не было твоего друга Кораблева и этого твоего башмака, мы бы все равно доказали, что это ты.., даже если бы это случайно был не ты. Мы все можем доказать, понял? Что черное – это белое и что белое – это бледно-лиловое в зеленый горошек. Что ты – это вовсе не ты, а, к примеру, Шурака-Кочегар, за которым двенадцать трупов и который два месяца назад бежал из колонии строгого режима…
– Черта с два, – огрызнулся Муха, поняв, что терять нечего. – Ничего вы не докажете. Я вам не Кочегар какой-то. Я – это я. Меня знают, документы у меня в порядке…
– Уверен, экспертиза покажет, что они фальшивые, как трехдолларовая бумажка, – небрежно вставил капитан. – И потом, кому ты, на хрен, нужен? Доказывать про него что-то… Шлепнут тебя при попытке к бегству, и вся недолга. Улики против тебя есть, свидетельские показания есть, а чего нет – состряпаем на скорую руку. Знаешь, сколько «глухарей» на тебя списать можно? В историю криминалистики войдешь, это я тебе как специалист гарантирую.
Муха закусил губу, потом вдруг расслабился, плюхнулся на диван и попытался забраться в задний карман джинсов скованными руками.
– Сидеть спокойно, – с угрозой сказал Нагаев.
– Брось, капитан, – ответил Муха. – Я курить хочу, понял? И не строй из себя следователя по особо важным делам. У тебя ведь ни ордера, ни хрена… Кто-то наклепал на Кораблева, Кораблев наклепал на меня… Ты из этого, что ли, дело шить собираешься?
– Я ведь тебе, кажется, уже все объяснил, – процедил Нагаев.
– А теперь я тебе объясню. Я не урка, тонкостей этих не знаю, только, будь все так, как ты мне тут расписал, ты бы ко мне вот так не пришел. А если бы я в тебя пулю сквозь дверь влепил? А если бы я просто в окошко вылез? Никто не знает, что ты здесь, а значит, у тебя ко мне свой интерес имеется. Угадал? Вижу, что угадал. Ну, чего тебе надо? Денег?
– Деньги твои – вот они, – сквозь зубы процедил Нагаев, небрежно вынимая из сумки увесистый полиэтиленовый пакет. – Могу придушить тебя голыми руками и уйти вместе с деньгами. Ты мне на хрен не нужен.., да ведь я, кажется, уже об этом говорил. Сейчас поедем в одно место, там тебе скажут, кому ты нужен и зачем. Будешь хорошо себя вести – сработаемся. Ну, а если что – не обессудь, Наручники я с тебя сниму, только давай без фокусов.
– Уговорил, – сказал Муха и вытянул перед собой скованные руки. – Без фокусов так без фокусов. Я, конечно, чист перед нашим российским законом, но тебе, как видно, ничего не втолкуешь, поэтому лучше не дергаться и подождать встречи с людьми поумнее. Я правильно тебя понял?
– В общих чертах, – проворчал Нагаев, вынимая из кармана ключ от наручников.
Муха мысленно усмехнулся. Все его чувства сейчас дремали: он больше не испытывал ни страха, ни раскаяния, ни надежды, временно превратившись в автоматическое устройство, перед которым стояла единственная задача: выбраться из этой передряги целым и невредимым. Мент что-то замыслил – что-то очень недоброе, судя по его подлой физиономии, – но у Мухи было одно преимущество: Нагаев практически ничего о нем не знал, сам будучи видимым почти насквозь и понятным, как сигнал светофора. «Тварь продажная, – думал Муха, растирая запястья, которые вовсе не болели, – мусорюга, я тебе устрою сюрприз.»
Он снял с вешалки и протянул Нагаеву свою куртку.
Капитан ощупал и охлопал ее со всех сторон и, убедившись, что в ней не припрятано оружие, вернул Мухе. Муха оделся и первым вышел из квартиры. На лестничной площадке он наконец закурил и остановился, поджидая возившегося с норовистым замком капитана.
– – Три оборота, – подсказал он, с удовольствием дымя сигаретой.
– Не учи ученого, – буркнул Нагаев. Он повернул ключ еще раз, и тот, наконец, вышел из скважины, где, как казалось капитану, засел намертво.
Пока Нагаев ковырялся в замке, Муха вызвал лифт.
Они погрузились в кабину и без приключений спустились на первый этаж.
– Не дрейфь, скалолаз, – ободряюще сказал Нагаев, когда они вышли на крыльцо. – Мент, который тебя впервой повязал, он вроде второй мамки, так что мы с тобой теперь – не разлей вода. Ты меня до самой смерти не забудешь.
– Интересно получается, – задержавшись на верхней ступеньке, задумчиво сказал Муха. – Кто только к человеку в мамки не лезет! Какая-нибудь докторша в детской поликлинике, потом учительница, потом старшина в армии, а там, глядишь, и мент – и все мамки, и все, что характерно, именно вторые, а не третьи или, допустим, восемнадцатые.
– Пошли, пошли, – потянул его за рукав Нагаев.
– Нет, постой. Раз уж мы теперь родственники, я тебе должен открыть одну тайну.
– Тайну? – левая бровь капитана уползла под кепку, выражая сомнение.
– Государственной важности. Ты знаешь, что у меня есть правительственные награды?
– Да ну?! Ну, и что это меняет?
– Для тебя, капитан, это меняет очень многое.
Очень может статься, что буквально все. Знаешь, за что у меня награды?
– Да за Афган же, наверное, – равнодушно предположил Нагаев – Да погоди, капитан. Что ты торопишься, как голый в спальню? Дай напоследок воздуха глотнуть. Я ведь еще не все сказал. Про Афган – это ты верно догадался. А род войск угадать можешь?
– Десантура, что ли? – с нескрываемым презрением спросил Нагаев.
– Нет, – покачав головой, ответил Муха. – Не угадал. – Спецназ ГРУ Генштаба. Ты оштрафован на одно очко.
– Чего? – слегка растерявшись, спросил Нагаев.
Вместо ответа Муха сделал стремительное, едва уловимое движение сначала правой рукой, потом левой и отступил на шаг, не зная, в какую сторону станет падать поверженный гигант. Нагаев слегка качнулся вперед, сделал короткий неуверенный шаг и снова качнулся.
– Всяко бывает, – сочувственно сказал ему Муха. – Не повезло тебе, капитан.
Нагаев вдруг улыбнулся. Муха выпучил на него глаза, и тут огромный кулак капитана стремительно рванулся вперед, почти невидимый, как пушечное ядро в полете, и с отчетливым хрустом вонзился Мухе в подбородок. Серенький ноябрьский свет погас моментально, словно кто-то повернул выключатель, и бывший спецназовец Муха мешком повалился на руки капитану Нагаеву.
Глава 9
А первый раз был, когда он пришел на мою территорию, Тут ему, болезному, и капут. Не миновать ему знакомства с Вареным."
Мысли его после этого самым естественным и непринужденным образом перекинулись на Вареного, которому вдруг пригорело на старости лет побыть народным избранником. В душе капитана опять поднялось раздражение, но он взял себя в руки: идти против Вареного было слишком рано. Сначала нужно было окрепнуть и вооружиться до зубов, причем не какими-то пистолетами-автоматами, а подлинными документами и неопровержимыми свидетельствами очевидцев. Вот тогда свежеиспеченный народный депутат полетит вверх тормашками! А пока…
Ведя машину по Ленинградскому шоссе в сторону Химок, капитан Нагаев тихо напевал: «Наша служба и опасна, и трудна…»
Ломбард на Петрозаводской был открыт. Когда Нагаев вошел, над дверью, как встарь, звякнул надтреснутый колокольчик, и через несколько секунд за прилавком возник рыжеватый мужчина лет сорока с коротко подстриженными щетинистыми усами и нахально вздернутым кверху коротким носом. Глаза у него тоже были нагловатые, слегка навыкате, зеленоватые, и заметно отличались друг от друга по размеру – левый казался намного меньше правого из-за затянувшего его черно-лилового синяка.
Если это был Кораблев, то Нагаев мог бы спорить на три месячных оклада, что знает, откуда у него этот фингал: на месте Мухи, угодив в такой переплет, он отделал бы своего наводчика так, что тот не смог бы встать раньше, чем через неделю, если встал бы вообще.
Капитан убедился, что в ломбарде, кроме них двоих, никого нет, и первым делом закурил, мимоходом отметив про себя, что сегодня дымит, как паровоз. При виде такого не лезущего ни в какие ворота поведения здоровый глаз человека за прилавком слегка округлился, но Нагаев не дал ему открыть рта, чтобы избавить парня от лишних неприятностей.
– Вы Кораблев? – спросил он тем особым ментовским голосом, в котором странным образом сочетались официальная вежливость и острая неприязнь к собеседнику. Похожий на таракана-переростка мужчина за прилавком поспешно кивнул, и на лице его проступило выражение тоскливой обреченности – с первой же фразы он понял, с кем имеет дело. – Владелец этой.., этого заведения? – уточнил капитан, в последний момент сдержавшись и не сказав «норы».
– Совершенно верно, – сказал Кораблев. – Что вам угодно?
– Мне? – глубокомысленно переспросил Нагаев. – Да вот что!
Он вынул из кармана правую руку и стремительно выбросил ее вперед, целясь прямо в синяк. Пудовый кулак капитана угодил в цель со снайперской точностью.
Кораблев коротко вскрикнул и врезался спиной в заваленный всевозможным хламом стеллаж, стоявший у задней стены заведения.
– Милиция, – представился Нагаев, массируя запястье правой руки. – Я должен задать вам несколько вопросов.
* * *
Муха безуспешно пытался напиться уже пять суток подряд.Иногда алкоголь, казалось бы, начинал одолевать его, и тогда в мозгу его принимались роиться бессвязные обрывки образов, один мрачнее другого. Это было нестрашно, поскольку картинки относились к прошлому, и он помнил это даже в зыбком полусне, в который периодически проваливался, выныривая оттуда в холодном поту. Но рано или поздно перед ним, как наяву, вставало бледное, сильно накрашенное немолодое женское лицо, полускрытое рассыпавшимися волосами, и косо торчащая из-под грудной кости фигурная рукоятка дорогого, по всему видно, импортного кухонного ножа, и он мгновенно трезвел, рывком возвращаясь к действительности и тому томительному ощущению непрерывного падения в бездонную пропасть, которое не оставляло его с того момента, как в прихожей квартиры Снеговой загорелся свет. В такие моменты он почти хотел, чтобы все это поскорее закончилось.
Он наполнял стакан дрожащей рукой и подносил к губам, обливаясь водкой. Отвратительный запах пролитого алкоголя заставлял его мучительно морщиться, но, как ни странно, вкуса водки он почти не ощущал, как будто пил воду из-под крана.
Периодически у него кончались то выпивка, то сигареты, и тогда он спускался в магазин – опухший, страшный, воняющий перегаром и потом. Потел он постоянно, словно терзавший его страх пытался выйти наружу через поры. Продавщицы из круглосуточного гастронома на углу судачили о нем, заключая друг с другом пари: придет ли он снова.
Утром шестого дня он проснулся после короткого, не принесшего ему никакого облегчения сна и с трудом оторвал голову от поверхности кухонного стола. При этом на столе и под столом зазвенела потревоженная стеклотара. Муха рассеянно потер отлежавшую щеку. Щека была липкой, и на столе тоже имело место какое-то темно-красное липкое пятно. Муха вздрогнул и попытался сфокусировать зрение, чтобы получше рассмотреть эту липкую красную дрянь. Он что, пытался покончить с собой или просто порезался?
Слава богу, это оказалась не кровь, а просто пролитый портвейн. Видимо, он пытался достичь эффекта путем смешивания напитков, и в конце концов это ему удалось. Он испытывал чудовищное похмелье, заглушившее, наконец, дикий животный ужас, владевший им всю неделю.
Он окинул взглядом стоявшую на столе батарею бутылок, и его опухшее лицо сморщилось в жалком подобии иронической улыбки. Ну, еще бы не быть похмелью! Четыре бутылки портвейна, три водки и бог знает сколько пива. При попытке подсчитать пивные бутылки в глазах у него поплыло, и он чуть не свалился с табурета.
Закрыв глаза, Муха переждал приступ тошноты и головокружения, по силе напоминавший извержение вулкана, и вдруг обнаружил, что способен соображать.
Не трястись от ужаса, как холодец на вилке, раз за разом прокручивая все подробности своего падения, а именно думать, сопоставлять и строить планы. Впервые за все это время ему пришло в голову, что все еще можно исправить.
Разумеется, оживить убитую женщину не удастся, об этом нечего и думать. Ее, наверное, уже похоронили, но ведь не об этом же речь! Невозможно вечно ходить по лезвию ножа и не сорваться. Это аксиома, а он-то, дурак, думал, что может то, чего не могут другие.
Убивать он больше не будет, это факт. Да и воровать, пожалуй, тоже. Скопленных денег с лихвой хватит на то, чтобы наилучшим образом устроиться где-нибудь в глубинке и потихоньку, не привлекая к себе внимания открыть какое-нибудь доходное дельце. А Кораблев пусть катится в тартарары со своим вонючим ломбардом! Благодетель, сучий потрох… Конечно, было бы гораздо удобнее, если бы Кораблев как-нибудь незаметно исчез, но заниматься организацией его исчезновения Муха не станет – на это у него нет ни сил, ни желания, ни, если на то пошло, времени.
Вот идиот! Нужно было сойти с ума, чтобы вместо дела почти неделю глушить водку. Неделю? Или, может быть, больше? Он сверился с календарем на своих наручных часах. Получалось пять дней. Пять дней, черт подери! За это время он мог оказаться где угодно, буквально в любой точке страны! А ведь ментовка в течение этих пяти дней конечно же не спала – в отличие от него. Кораблев – ерунда, он будет молчать, поскольку молчание в его же интересах, но если не начать действовать, все может кончиться плохо.
Все еще сидя с закрытыми глазами, он вчерне набросал план своего исчезновения. Понадобятся документы – паспорт, водительские права… С его деньгами это не проблема.
Квартиру и машину придется оставить. Черт с ними, особенно с машиной. Может быть, инсценировать собственную гибель? Написать записку: так, мол, и так, каюсь, это я убил Снегову. Не могу с этим жить, иду топиться…
Это был, конечно, похмельный бред. В наше время такие номера не проходят, это художественная литература, причем не современная, а где-то конца прошлого века. Этель Лилиан Войнич, «Овод». Записку на стол, шляпу в канал, и тебя нет. Очень мило! Оперуполномоченные с Петровки неделю будут обливаться слезами… от хохота.
Никаких инсценировок! Просто пропал, и все. Может, правда где-нибудь загнулся. Пусть ищут среди неопознанных. Поищут и перестанут – что у них, других дел нет? Все очень просто, и чем проще, тем лучше. Вот только время…
Он заставил себя открыть глаза. В одной из бутылок еще оставалось немного портвейна, и он выпил вино, давясь от отвращения, как лекарство, прямо из горлышка.
Полегчало почти сразу, и Муха встал, сильно покачнувшись и схватившись за край стола, чтобы удержать равновесие.
Шатаясь, он добрел до ванной, принял обжигающий душ, потом облился ледяной водой, побрился и привел себя в относительный порядок. Опрыскав себя дорогим дезодорантом, он почувствовал, что к нему возвращается человеческий облик. Конечно, прежним ему уже не стать, но нужно жить и исправлять ошибки. Может быть, когда-нибудь он вернется в этот трижды проклятый город, найдет могилу той женщины и принесет ей цветы – мелочь, конечно, но это лучше, чем ничего.
Он оделся и, распахнув шкаф, стал собираться в дорогу. Две смены белья, запасные джинсы, пара свитеров.., что еще? Ах, да, носки! И что-нибудь почитать в поезде, иначе можно просто свихнуться. Деньги. Карманный нож – как же без него в дороге! Блок сигарет, про который он совершенно забыл во время запоя, зажигалка…
На лестничной площадке открылись и с лязгом закрылись двери лифта, но он не обратил на это внимания, занятый сборами. Впереди ждала новая жизнь, совершенно непохожая на прежнюю, и он мог думать только о ней. Его уже почти не было здесь, и потому звонок в дверь застал его врасплох, как гром с ясного неба.
Он замер, мгновенно облившись ледяным потом, весь превратившись в слух, и уставился на дверь. Дверь была как дверь – гладкая пластина, покрытая пластиком «под дуб», с блестящим латунным колечком глазка и черной пластмассовой ручкой, – но сейчас она казалась Мухе воплощением возмездия.
Он с трудом перевел дух и подумал, как это, в сущности, глупо – пугаться каждого шороха, каждого звонка в дверь. Это мог быть кто-то из соседей или товарищей по работе, или даже контролер из Мосэнерго.., запросто и даже скорее всего, В таком случае нужно только посидеть тихо несколько минут – непрошенный визитер потопчется под дверью и уйдет, дав ему время на то, чтобы унести ноги.
Он начал было успокаиваться, но тут в дверь забарабанили кулаком, так что по всему подъезду покатилось гулкое эхо, и властный, не терпящий возражений голос произнес:
– Откройте, милиция! Открывайте, или мы сломаем дверь!
Муха метнулся к окну, не вполне соображая, что делает, но остановился: это было бесполезно. Если бы у него хватило ума скрыться сразу после убийства, все еще как-то могло обойтись, но теперь, когда милиция взяла его след, убежать не удастся. Они перекроют вокзалы и дороги, и далеко не уйдешь. Муха понял, что все пропало, и медленно, как во сне, двинулся к двери, продолжавшей сотрясаться под ударами чьего-то тяжелого кулака. По дороге ему пришла в голову дикая мысль: а что, если прорваться, опрокинув тех, кто стоит на площадке?
Он подошел к двери и зачем-то посмотрел в глазок, не увидев ничего, кроме непроглядной черноты. Глазок чем-то закрыли. Муха понятия не имел, как действует милиция в подобных случаях, и решил, что это, должно быть, в порядке вещей. Почему бы и нет? Откровенно говоря, соображал он в данный момент из рук вон плохо и совсем не удивился бы, увидев в глазок огнедышащего дракона или роту десантников в парадной форме.
Он заставил себя собраться с мыслями и отпер замок. Рука двигалась нехотя, через силу, словно была несогласна с принятым хозяином решением. Муха повернул ручку и распахнул дверь, приложив все усилия к тому, чтобы выглядеть спокойным.
Никакой группы захвата за дверью не было. Там стоял один-единственный мужчина в штатском – правда, очень крупный и сильный, как бык. Кожаная куртка – размер пятьдесят четвертый, на глаз прикинул Муха, – плотно обтягивала его каменные плечи, а из-под низко надвинутой кепки насмешливо, как показалось Мухе, смотрели недобрые черные глаза. В зубах у незнакомца дымилась сигарета, а в правой руке был небрежно зажат пистолет Макарова, словно невзначай направленный Мухе в живот.
Левой рукой незнакомец полез за пазуху, вынул оттуда какую-то книжечку с тисненым золотом двуглавым орлом и помахал ей в воздухе, как фокусник, демонстрирующий публике пикового туза, который вот-вот превратится в бубновую девятку.
– Капитан Нагаев, уголовный розыск, – представился он. – Предъявите документы.
– А в чем, собственно, дело? – набравшись нахальства, спросил Муха. У него появилась сумасшедшая надежда на то, что этот бугай в кожаной куртке пришел вовсе не за ним.
– Вопросы буду задавать я, – сухо заметил капитан, отодвигая Муху и протискиваясь мимо него в квартиру. – Оружие есть?
– Какое оружие, о чем вы?
– Огнестрельное, холодное.., может быть, взрывчатка?
У Мухи немного отлегло от сердца. Отсутствие опергруппы и разговоры о какой-то дурацкой взрывчатке в его представлении совершенно не вязались с тем, как должно проводиться задержание опасного преступника. С другой стороны, этот здоровенный капитан мог, пожалуй, без помощи опергруппы задержать пятерых таких, как Муха.
«Не расслабляться, – напомнил себе Муха. – Ничего еще не кончилось, все только начинается.»
– Взрывчатка? – переспросил он. – Да господь с вами, откуда? Разве я похож на лицо кавказской национальности?
– Похож, не похож, – проворчал капитан, проходя в комнату и без приглашения разваливаясь в кресле. Сигарета продолжала дымиться у него в зубах, подпрыгивая в такт словам и роняя с кончика пепел. Муха озадаченно посмотрел на оставленные капитанскими ботинками грязные следы и нерешительно двинулся следом. – Какая мне разница, похож или не похож?
Мне ведено обойти подъезд, вот я и обхожу. Операция «Вихрь» – слыхали? То-то. Документики ваши, пожалуйста.
Муха полез в секретер и выкопал паспорт. Капитан невнимательно пролистал его и небрежно положил на колено.
– Место работы? – спросил он, не делая попытки что-либо записать. Собственно, при нем не было ни ментовской папки, ни какой-нибудь сумки, в которую можно было бы положить бланки протоколов и прочие милицейские причиндалы – один пистолет да сигарета, пепел с которой засыпал уже весь подлокотник кресла.
– Центроспас, – механически ответил Муха.
Капитан сделал сложное движение бровями и нижней челюстью, выражая не то удивление, не то вежливое сомнение в словах собеседника.
– Спасатель, значит? И удостоверение имеется?
Муха предъявил удостоверение и тут же вспомнил, что почти неделю не появлялся на работе.
– Я, собственно, собираюсь оттуда уволиться, – зачем-то сообщил он.
– Да я уж вижу, – с непонятной иронией сказал капитан, кивая на сумку, стоявшую рядом с распахнутым шкафом. – Далеко собрались?
– Я? К тетке, в Тверь, – ляпнул Муха первое, что пришло в голову, немедленно об этом пожалев. – Болеет тетка, – добавил он, – уход нужен. А в чем, собственно…
– С отъездом придется повременить, – перебил его капитан, и Муха почувствовал, что у него слабеют ноги. – Тетка – это, конечно, хорошо, но с работы вам нельзя увольняться ни в коем случае. С такой благородной, очень нужной людям работы… Кстати, а зачем вы побрились?
– Как это? – растерялся Муха. Ему пришло в голову, что этот мент не то пьян, не то обкурился. А может быть, это вовсе и не мент? – Что же, прикажете небритым ходить?
– Ну, до сих пор ведь ходили! – живо возразил капитан. – И не просто небритым, а даже при бороде. Зачем бороду сбрил, а? Думаешь, так тебя никто не узнает? Когти рвануть собрался, а? – Он вдруг перегнулся через подлокотник, рывком подтащил к себе сумку и заглянул внутрь. – А деньжищ-то! Да на эти деньги бедную тетушку можно в Швейцарию отправить, пусть лечится. Или две новых купить.., пойти на Тверскую и купить со всеми потрохами. В крайнем случае, разобрать на запчасти. Как Снегову, а?
– Не понимаю, о чем вы говорите, – сказал Муха и, не удержавшись, бросил быстрый взгляд на дверь.
Капитан перехватил этот взгляд и вскинул пистолет.
– Даже не мечтай, – предупредил он. – Да и куда ты побежишь, дурачок? Убегать тоже надо уметь, понял?
Он встал, вынул из кармана наручники и защелкнул стальные браслеты на запястьях Мухи.
– Это произвол, – слабо запротестовал Муха. – Что вы себе позволяете? Какая Снегова?
– Которую ты пришил в ее квартире, – любезно пояснил капитан. Он зачем-то вышел в прихожую и принялся рыться в ящике с обувью. Муха уронил голову на грудь – все было кончено.
Капитан вернулся, неся в левой руке кроссовок.
– На, – прорычал он, суя грязную подошву под нос Мухе, – любуйся, козел! Твоя визитная карточка.
Ты ведь у нас неуловимый скалолаз, так? Ты ведь у нас знаменитость, как же можно без автографа!
– Сорок второй, самый ходовой, – с трудом шевеля непослушными губами, сказал Муха. – Знаете, сколько в Москве таких кроссовок? Подошва литая, это вам не отпечаток пальца. Козла отпущения ищете, да?
Не на кого висяк повесить?
Капитан не глядя швырнул кроссовок обратно в прихожую, отряхнул пальцы и вдруг ухмыльнулся.
– А ты молодец, – сказал он. – До последнего брыкаешься, да? Сразу видно, что до сих пор не привлекался и даже в мойку не попадал. Ни хрена не знаешь, как мы работаем. Даже если бы не было твоего друга Кораблева и этого твоего башмака, мы бы все равно доказали, что это ты.., даже если бы это случайно был не ты. Мы все можем доказать, понял? Что черное – это белое и что белое – это бледно-лиловое в зеленый горошек. Что ты – это вовсе не ты, а, к примеру, Шурака-Кочегар, за которым двенадцать трупов и который два месяца назад бежал из колонии строгого режима…
– Черта с два, – огрызнулся Муха, поняв, что терять нечего. – Ничего вы не докажете. Я вам не Кочегар какой-то. Я – это я. Меня знают, документы у меня в порядке…
– Уверен, экспертиза покажет, что они фальшивые, как трехдолларовая бумажка, – небрежно вставил капитан. – И потом, кому ты, на хрен, нужен? Доказывать про него что-то… Шлепнут тебя при попытке к бегству, и вся недолга. Улики против тебя есть, свидетельские показания есть, а чего нет – состряпаем на скорую руку. Знаешь, сколько «глухарей» на тебя списать можно? В историю криминалистики войдешь, это я тебе как специалист гарантирую.
Муха закусил губу, потом вдруг расслабился, плюхнулся на диван и попытался забраться в задний карман джинсов скованными руками.
– Сидеть спокойно, – с угрозой сказал Нагаев.
– Брось, капитан, – ответил Муха. – Я курить хочу, понял? И не строй из себя следователя по особо важным делам. У тебя ведь ни ордера, ни хрена… Кто-то наклепал на Кораблева, Кораблев наклепал на меня… Ты из этого, что ли, дело шить собираешься?
– Я ведь тебе, кажется, уже все объяснил, – процедил Нагаев.
– А теперь я тебе объясню. Я не урка, тонкостей этих не знаю, только, будь все так, как ты мне тут расписал, ты бы ко мне вот так не пришел. А если бы я в тебя пулю сквозь дверь влепил? А если бы я просто в окошко вылез? Никто не знает, что ты здесь, а значит, у тебя ко мне свой интерес имеется. Угадал? Вижу, что угадал. Ну, чего тебе надо? Денег?
– Деньги твои – вот они, – сквозь зубы процедил Нагаев, небрежно вынимая из сумки увесистый полиэтиленовый пакет. – Могу придушить тебя голыми руками и уйти вместе с деньгами. Ты мне на хрен не нужен.., да ведь я, кажется, уже об этом говорил. Сейчас поедем в одно место, там тебе скажут, кому ты нужен и зачем. Будешь хорошо себя вести – сработаемся. Ну, а если что – не обессудь, Наручники я с тебя сниму, только давай без фокусов.
– Уговорил, – сказал Муха и вытянул перед собой скованные руки. – Без фокусов так без фокусов. Я, конечно, чист перед нашим российским законом, но тебе, как видно, ничего не втолкуешь, поэтому лучше не дергаться и подождать встречи с людьми поумнее. Я правильно тебя понял?
– В общих чертах, – проворчал Нагаев, вынимая из кармана ключ от наручников.
Муха мысленно усмехнулся. Все его чувства сейчас дремали: он больше не испытывал ни страха, ни раскаяния, ни надежды, временно превратившись в автоматическое устройство, перед которым стояла единственная задача: выбраться из этой передряги целым и невредимым. Мент что-то замыслил – что-то очень недоброе, судя по его подлой физиономии, – но у Мухи было одно преимущество: Нагаев практически ничего о нем не знал, сам будучи видимым почти насквозь и понятным, как сигнал светофора. «Тварь продажная, – думал Муха, растирая запястья, которые вовсе не болели, – мусорюга, я тебе устрою сюрприз.»
Он снял с вешалки и протянул Нагаеву свою куртку.
Капитан ощупал и охлопал ее со всех сторон и, убедившись, что в ней не припрятано оружие, вернул Мухе. Муха оделся и первым вышел из квартиры. На лестничной площадке он наконец закурил и остановился, поджидая возившегося с норовистым замком капитана.
– – Три оборота, – подсказал он, с удовольствием дымя сигаретой.
– Не учи ученого, – буркнул Нагаев. Он повернул ключ еще раз, и тот, наконец, вышел из скважины, где, как казалось капитану, засел намертво.
Пока Нагаев ковырялся в замке, Муха вызвал лифт.
Они погрузились в кабину и без приключений спустились на первый этаж.
– Не дрейфь, скалолаз, – ободряюще сказал Нагаев, когда они вышли на крыльцо. – Мент, который тебя впервой повязал, он вроде второй мамки, так что мы с тобой теперь – не разлей вода. Ты меня до самой смерти не забудешь.
– Интересно получается, – задержавшись на верхней ступеньке, задумчиво сказал Муха. – Кто только к человеку в мамки не лезет! Какая-нибудь докторша в детской поликлинике, потом учительница, потом старшина в армии, а там, глядишь, и мент – и все мамки, и все, что характерно, именно вторые, а не третьи или, допустим, восемнадцатые.
– Пошли, пошли, – потянул его за рукав Нагаев.
– Нет, постой. Раз уж мы теперь родственники, я тебе должен открыть одну тайну.
– Тайну? – левая бровь капитана уползла под кепку, выражая сомнение.
– Государственной важности. Ты знаешь, что у меня есть правительственные награды?
– Да ну?! Ну, и что это меняет?
– Для тебя, капитан, это меняет очень многое.
Очень может статься, что буквально все. Знаешь, за что у меня награды?
– Да за Афган же, наверное, – равнодушно предположил Нагаев – Да погоди, капитан. Что ты торопишься, как голый в спальню? Дай напоследок воздуха глотнуть. Я ведь еще не все сказал. Про Афган – это ты верно догадался. А род войск угадать можешь?
– Десантура, что ли? – с нескрываемым презрением спросил Нагаев.
– Нет, – покачав головой, ответил Муха. – Не угадал. – Спецназ ГРУ Генштаба. Ты оштрафован на одно очко.
– Чего? – слегка растерявшись, спросил Нагаев.
Вместо ответа Муха сделал стремительное, едва уловимое движение сначала правой рукой, потом левой и отступил на шаг, не зная, в какую сторону станет падать поверженный гигант. Нагаев слегка качнулся вперед, сделал короткий неуверенный шаг и снова качнулся.
– Всяко бывает, – сочувственно сказал ему Муха. – Не повезло тебе, капитан.
Нагаев вдруг улыбнулся. Муха выпучил на него глаза, и тут огромный кулак капитана стремительно рванулся вперед, почти невидимый, как пушечное ядро в полете, и с отчетливым хрустом вонзился Мухе в подбородок. Серенький ноябрьский свет погас моментально, словно кто-то повернул выключатель, и бывший спецназовец Муха мешком повалился на руки капитану Нагаеву.
Глава 9
Главный редактор запустил руку в карман своего просторного, лет десять назад считавшегося верхом роскоши кожаного плаща и выудил оттуда пачку самого что ни на есть плебейского «беломора». Андрей терпеливо переждал процесс размягчения, продувания и обстукивания папиросы до приемлемой консистенции, со сдержанным интересом проследил за сложными манипуляциями, которые его бывший шеф проделывал с мундштуком, и лишь после этого чиркнул колесиком своей знаменитой зажигалки и поднес старику огоньку.
Шеф раскурил папиросу, сосредоточенно кося одним глазом в принесенную Андреем рукопись статьи, а другим разглядывая зажигалку.
– Не потерял, – ворчливо заметил он. – Слонялся черт знает где столько времени, а зажигалку не потерял.
– Талисман, – сказал Андрей, пряча зажигалку в карман.
– Талисман, – все так же ворчливо повторил главный редактор и, отложив в сторону рукопись, отхлебнул кофе.
– Не бережете вы себя, шеф, – заметил Андрей. – Курить снова начали, кофеек.., третья чашка подряд, между прочим. И это при вашем здоровье.
– Тебе сообщить, какой у меня стул? – сварливо спросил главный редактор.
– Сам знаю, – без тени улыбки ответил Кареев. – Полумягкий, образца тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Перестроечный раритет. Тем не менее, сердце поберечь все-таки не мешало бы.
– Золотые твои слова, – неожиданно легко согласился главный. – Моторчик совсем износился, есть такое дело. Заботливый ты парень, Андрюша. И всегда таким был. Что ни материал – ну, ей-богу, чистый валидол.
Шеф раскурил папиросу, сосредоточенно кося одним глазом в принесенную Андреем рукопись статьи, а другим разглядывая зажигалку.
– Не потерял, – ворчливо заметил он. – Слонялся черт знает где столько времени, а зажигалку не потерял.
– Талисман, – сказал Андрей, пряча зажигалку в карман.
– Талисман, – все так же ворчливо повторил главный редактор и, отложив в сторону рукопись, отхлебнул кофе.
– Не бережете вы себя, шеф, – заметил Андрей. – Курить снова начали, кофеек.., третья чашка подряд, между прочим. И это при вашем здоровье.
– Тебе сообщить, какой у меня стул? – сварливо спросил главный редактор.
– Сам знаю, – без тени улыбки ответил Кареев. – Полумягкий, образца тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Перестроечный раритет. Тем не менее, сердце поберечь все-таки не мешало бы.
– Золотые твои слова, – неожиданно легко согласился главный. – Моторчик совсем износился, есть такое дело. Заботливый ты парень, Андрюша. И всегда таким был. Что ни материал – ну, ей-богу, чистый валидол.