Воронин Андрей Николаевич. Проводник смерти

   – Ты смотри, какой гад, – сказал Кабан, поддевая носком ковбойского сапога лежавший на ковре «ТТ». – Подготовился, значит. Это он стрелял?
   – Он, – сказал Муха, ставя пистолет на предохранитель и убирая его в карман. – Щеку мне оцарапал, гад.
   Бумагу соберите, там, по-моему, что-то про Вареного.
   Кабан нагнулся, поднял с пола скомканный лист бумаги, расправил и пробежал глазами.
   – Молоток, брателло, – сказал он Мухе. – Как это ты сообразил? Он, паскуда, пытался нас и после смерти заложить.
   Муха неопределенно дернул плечом и полез в карман за сигаретами. Зажигалка по-прежнему не работала. Он осмотрелся и заметил на столе рядом с пепельницей зажигалку убитого, сделанную в форме пулеметной гильзы. Взяв зажигалку в руки, он с удивлением обнаружил, что гильза самая настоящая. По ободку донышка тянулась сделанная готическим шрифтом неразборчивая надпись и виднелась дата – 1940. Муха уважительно покачал головой, прикурил сигарету и опустил зажигалку в карман куртки.
   – Линяем, – скомандовал Кабан, заталкивая в карман последний ком мятой бумаги – Пошли отсюда, пока мусоров не понаехало.
   Они по очереди выскользнули из квартиры, и через минуту пятидверная «нива», фырча выхлопной трубой, выкатилась со двора.
   – Ну, братан, – сказал Кабан, поворачивая к Мухе круглую физиономию, – ты сегодня именинник. Вареный таких услуг не забывает. Грохнуть того козла была твоя работа, а вот бумаги – это уже услуга, и, поверь, немаленькая. Глядишь, через месяц мы с пацанами будем у тебя в шестерках ходить. Ты уж тогда не забывай старых корешей, лады? Кстати, как ты в хату попал?
   Белый пошел посмотреть, где ты, а тебя нету. Я думал, ты свалил. Белому вон даже рожу разбил… С тебя литр Белому на примочки. Куда ты девался, а? Расскажи, будь человеком.
   Муха в ответ только дернул уголком рта, и Кабан отстал – в конце концов, каждый мастер имеет право на свои маленькие секреты. Главное, что дело сделано и не придется держать ответ перед Вареным. С той минуты, как на двенадцатом этаже прозвучал выстрел, Кабан чувствовал, что заново родился на свет. Случайная смерть во время разборки или от шальной ментовской пули его не страшила. А вот завалить порученное Вареным дело – это была никакая не вероятность, а верная, гарантированная смерть, и внутри у Кабана до сих пор все мелко дрожало.
   – Куда тебя подбросить? – спросил он у Мухи. – Может, в кабак?
   – Какой кабак, у меня же вся морда в крови, – ответил тот. – Поехали домой.
   – Как скажешь, – согласился Кабан и включил указатель левого поворота.

* * *

   Илларион свернул с Варшавского шоссе на улицу Академика Янгеля. «Лендровер» сразу же угодил задним колесом в глубокую выбоину, машину тяжело подбросило, в багажнике задребезжала разная металлическая мелочь, а лежавший на соседнем сиденье букет, зашуршав целлофановой оберткой, съехал на самый край, грозя свалиться на пол. Забродов поймал его в самый последний момент и водворил на место.
   Он закурил, вертя баранку левой рукой и слушая, как шуршат и поскрипывают, очищая лобовое стекло, резиновые щетки «дворников». Он любил ездить на машине в плохую погоду – от скрипа «дворников» и плеска воды под высокими колесами «лендровера» в салоне становилось особенно тепло и уютно. Он подумал, что сейчас, наверное, было бы очень неплохо закатиться на недельку-другую в Завидово, чтобы днем неторопливо бродить по лесу с ружьем под мышкой, а вечером слушать бесконечные рассказы егеря Нефедова. Можно было бы отыскать браконьера Кольку и выпить с ним мировую, а заодно поинтересоваться, как поживает его челюсть – во время их последней встречи на Колькином подворье челюсти изрядно досталось. Илларион решил, что, если этой зимой, как и в прошлом году, Нефедов позовет его на отстрел волков, он не станет отказываться. Ему давно уже хотелось плюнуть на все и махнуть в лес, но ситуация сложилась, совсем как в поговорке: «И рад бы в рай, да грехи не пускают.»
   Забродов покосился на букет. Как всегда, вспомнив о Татьяне, он испытал прилив щемящей нежности, но на сей раз это чувство было омрачено. Это было похоже на поток чистой воды, к которому вдруг примешалась сначала тонкая и незаметная, а потом все более густая струя грязи. Конечно, воды в ручье все равно больше, чем грязи, но пить ее уже нельзя – санитарные врачи не велят, да и желудок не принимает… Он был на сто процентов уверен, что Татьяна не имеет никакого отношения к истории с форточником-виртуозом, но подозрения, которые Илларион испытывал по отношению к ее брату, омрачали их отношения. Забродову казалось, что он предает Татьяну, таская за пазухой такой камень, и как ни вздорно это выглядело со стороны, он ничего не мог с собой поделать. Он был уверен, что, узнай Татьяна о его подозрениях, она мигом указала бы ему на дверь, поскольку не чаяла в Игоре души и ни за что не поверила бы, что тот может пойти на преступление. Илларион невесело усмехнулся: неделю назад он сам спустил бы с лестницы наглеца, посмевшего заикнуться о том, что Тарасов может быть причастен к квартирным кражам и убийству.
   Забродову было грустно. По дороге к Татьяне он размышлял о том, что делает с людьми время. Это была деградация, полная потеря ориентиров, слепое метание в поисках утраченного смысла жизни, а зачастую, просто денег. Зеленые бумажки давно взошли на пьедестал всеобщего поклонения, вытеснив оттуда такие устаревшие, окончательно опошленные понятия, как ум, честь и совесть. Теперь общественная значимость и даже личная привлекательность человека определялись размерами банковского счета, и это было не просто плохо, а даже страшновато, поскольку знакомые Иллариона Забродова, так же, как и он сам, хорошо умели только одно: красться, просачиваться, убивать и уходить незамеченными.
   Забродов резко свернул к обочине, заглушил двигатель и закурил еще одну сигарету. Дворники бессмысленно мотались взад-вперед перед самым лицом. Теперь их скрип раздражал, и Забродов остановил механизм.
   Стало тихо, лишь шуршал, падая на крышу машины, мокрый снег.
   "А ведь время не пощадило и меня тоже, – откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза, подумал он. – Грабить я, конечно, не пойду, но этого от меня и не требуется – деньги, слава богу, есть, пусть не большие, но мне хватает. Так что сам я в форточку не полезу, а вот поверить, что мой друг и ученик способен на такое, я уже могу. Интересно, как бы я отреагировал, если бы какой-нибудь очень компетентный и хорошо информированный сукин сын сказал мне, что Мещеряков втихаря сбывает секретную информацию на Запад за хорошие деньги? Десять лет назад все было бы понятно: сукин сын получил бы в морду и через десять минут оказался бы в кабинете у генерала Федотова на предмет дальнейшего разговора.
   А теперь? В морду – это ладно, это никогда не помешает и всегда успеется, а вот дальше что? Поверил бы я этому сукину сыну? Да нет, поверить не поверил бы, но задумался бы наверняка. А что? Мещеряков – живой человек, а жена у него и вовсе такая, что живее уж просто некуда… Деньги нужны всем, и сколько, черт возьми, полковник ГРУ может ходить в одном и том же галстуке? Тем более, что генерала не дают. Бестолочам разным дают, а вот ему – никак. Обидно… В общем, я бы, наверное, все-таки проверил информацию, и только потом, убедившись, что это вранье, рассказал бы Мещерякову. Знаешь, мол, Андрюха, что мне намедни про тебя рассказывали? Что ты полковник не только ГРУ, но еще и ЦРУ – по совместительству, так сказать.
   Да. Но речь-то идет не о Мещерякове, – одернул он себя. – Речь идет об Игоре Тарасове – славном парне, который работает спасателем и чуть ли не каждый день выдирает у смерти из зубов ее законную добычу. А еще у него есть сестра, в которую некто Забродов, кажется, имел неосторожность влюбиться, как пацан. И как же теперь быть капитану Забродову? Продолжать встречаться с сестрой и одновременно следить за братом? Это очень удобно, можно как бы между прочим узнавать у Татьяны, где он был и что делал во время очередной кражи.
   Неотразимый и блистательный стиль частного детектива Майка Хаммера: расследование запутанных дел между поцелуем и стаканом виски, по окончании расследования – умеренно разнузданный секс с пистолетом под подушкой и диктофоном в заднем проходе.., чем не жизнь, черт возьми? Здоровья у меня хватит еще лет на десять – пятнадцать такой жизни, а Татьяна, в конце концов, просто женщина, свет на ней клином не сошелся…"
   Эти размышления окончательно расстроили Иллариона: если поначалу он сетовал на то, что не может спустить самого себя с лестницы, то теперь к этим сетованиям добавились сожаления по поводу невозможности отправить самого себя в нокаут. В конце концов он решил держать ухо востро, не предпринимая никаких решительных действий и не вмешиваясь в ход событий: в конце концов, он мог ошибаться и надеялся именно на это. Если все это окажется ошибкой, если цепкий, как бульдог, Сорокин возьмет своего Муху и запрет в Бутырке, можно будет снова пожимать руку Игорю Тарасову и целовать его сестру, не испытывая угрызений совести.., или почти не испытывая. Илларион чувствовал, что вряд ли забудет эту историю до конца даже после того, как все закончится: уж очень давно он не попадал в такое двусмысленное положение.
   Пожалуй, даже никогда.
   Забродов закуривал третью подряд сигарету, когда в дверцу со стороны пассажира кто-то постучал. Илларион вздрогнул и поднял глаза. В этот момент дверца распахнулась, и в проеме появилось улыбающееся лицо Игоря Тарасова. Илларион уже не меньше десяти раз видел Игоря без бороды, но все равно не сразу его узнал: без пегой шерсти, покрывавшей нижнюю челюсть, лицо его бывшего подчиненного помолодело и сделалось каким-то беззащитным, словно с него сняли одежду.
   Разглядывая глубокие складки, которые залегли в углах улыбчивого рта Игоря, Илларион снова вспомнил о времени и подумал, не отпустить ли бороду и ему: она, оказывается, могла скрыть очень многое. Он подавил вздох:
   Игорь сейчас был тем самым человеком, видеть которого Забродову совершенно не хотелось – по крайней мере до тех пор, пока история с квартирными кражами и убийством женщины рядом с Белорусским вокзалом не прояснится окончательно.
   – Привет, командир! – радостно воскликнул Игорь и без приглашения забрался в кабину, аккуратно переложив букет на заднее сиденье. – Что-то ты не торопишься!
   – Еще десять минут, – сказал Забродов, бросив взгляд на часы. – Однажды твоя сестра уже устроила мне нагоняй за то, что я явился раньше времени.
   Они обменялись рукопожатием. Илларион против собственной воли обратил внимание на то, что на Игоре новенькая дорогая куртка, а разношенные и вечно нечищенные ботинки сменились тупоносыми сапогами, испускавшими благородное матовое сияние, присущее хорошо выделанной импортной коже. Сжимая ладонь Тарасова, Забродов ощутил твердую выпуклость большого перстня и вспомнил, что Игорь всегда питал необъяснимую слабость к перстням и кольцам. Даже в армии, вернувшись из тяжелого рейда, он мог часами сидеть перед палаткой, истово орудуя надфилем и вытачивая очередную печатку из пулеметной гильзы или снятой с солдатского ремня бляхи. Но времена переменились, и теперь вместо латунной поделки на пальце у бывшего сержанта Тарасова красовался полновесный перстень из белого золота.
   – Ну и отлично, – устраиваясь на сиденье, заявил Игорь. – Значит, явимся вместе. Будет, с кем поговорить. Терпеть не могу болтаться среди полузнакомых людей, как это самое в проруби.., и сказал бы что-нибудь, да боишься опозориться. У всех, понимаешь, высшее образование, все о возвышенном толкуют, все между собой знакомы, а ты ходишь между ними – валенок валенком, даром что брат именинницы. Вот так походишь-походишь, глядишь – и уже пьяный, и все на тебя смотрят, как солдат на вошь: чего с него, необразованного, возьмешь? И Таньке неудобно, и самому противно…
   – Вот не знал, что ты с комплексами, – заметил Илларион, запуская двигатель. – Нарядился, как президент банка, а сам с комплексами.
   – А, это. – Игорь окинул себя неуверенным взглядом. – Что, совсем по-дурацки выгляжу?
   – Наоборот, – искренне возразил Илларион, включая указатель поворота и глядя в зеркало заднего вида на неуверенно ползущий по слякоти «москвич». – Выглядишь на порядок лучше, чем раньше. Как будто наследство получил.
   Ему было тошно от самого себя, но он словно против собственной воли все время задавал Тарасову наводящие вопросы. «Скотина Сорокин, – подумал Илларион, трогая машину с места. – Заразил меня своими ментовскими штучками.»
   – Да какое наследство! – Тарасов махнул рукой. – Это Татьяна на меня наехала: не смей, говорит, являться ко мне на день рождения в таком виде. И вообще, говорит, выбрось эти тряпки и оденься как человек, зарплата позволяет. Я подумал: а что? В самом-то деле, чего я хожу, как бомж? Я теперь парень холостой, неженатый, зарплата и в самом деле позволяет… На что мне, черт дери, копить? Для кого экономить? А так, глядишь, какая-нибудь девушка посмотрит-посмотрит, да и западет – если не на меня, так хоть на новые ботинки.
   – Гм, – сказал Илларион. Горячая речь Тарасова показалась ему чересчур горячей и не слишком убедительной, хотя придраться, вроде бы, было не к чему.
   Илларион подумал, что это яд подозрения отравляет его мозг, искажая все, что он видит, придавая всему уродливые, мрачные очертания. Эта мысль заставила его нахмуриться.
   – Ты чего хмуришься, командир? – спросил Тарасов, заметивший его пантомиму. – Голова болит?
   – Клапана стучат, – сказал Илларион первое, что пришло в голову.
   Тарасов склонил голову на бок, прислушиваясь к ровному урчанию двигателя.
   – Показалось тебе, командир.
   – Значит, показалось, – сказал Илларион и напомнил себе, что он едет на день рождения к любимой женщине, и значит, должен соответствовать случаю, а не смотреть бирюком, измышляя способы ущучить ее брата.
   «Лендровер» разминулся с милицейским «уазиком», и Забродов невольно покосился на Игоря, чтобы посмотреть, как тот реагирует на милицию. Тарасов, как и следовало ожидать, не обратил на машину блюстителей порядка ровным счетом никакого внимания. Он сосредоточенно копался в многочисленных карманах своей куртки, что-то разыскивая. Во рту у него торчала неприкурениая сигарета. Наконец Тарасов нашел то, что искал, и чиркнул колесиком архаичной медной зажигалки. Иллариону показалось, что зажигалка имеет цилиндрическую форму, и еще ему почудилось, что он ее уже где-то видел – ее или точно такую же, причем не у Игоря, а у кого-то другого.
   Тарасов положил зажигалку обратно в карман, не дав Иллариону как следует рассмотреть ее. Забродов не стал просить его показать зажигалку, но дал себе слово в ближайшее время подержать ее в руках и попытаться вспомнить, где видел похожую.
   Расплескивая грязные лужи, «лендровер» свернул во двор и остановился напротив подъезда Татьяны. Илларион заглушил двигатель и затянул ручной тормоз.
   Тарасов уже поднял воротник и положил ладонь на ручку дверцы, готовясь нырнуть под мокрый снег, который незаметно превратился в ледяной монотонный дождик, но Илларион остановил его, положив руку на плечо.
   Игорь обернулся.
   – Что, командир? – спросил он.
   – Да черт его знает, – сказал Илларион совершенно искренне. – Как живешь, сержант?
   – Ты чего, командир? Видимся же, считай, каждый божий день. Нормально я живу, не жалуюсь. А вот у тебя, я вижу, что-то не в порядке. С Танькой, что ли, поссорился? Так это ерунда, помиритесь. Она же на тебе помешалась, только и слышишь от нее – Илларион да Илларион, ни о чем другом говорить не может. Сроду с ней такого не было. Прямо заколдовал ты ее. Так что не горюй, все будет в норме. А хочешь, я с ней поговорю? Она у меня умная, все понимает, не то что некоторые, которым только шмотки да косметика от мужика нужны… чтобы, понимаешь, других мужиков клеить. Так поговорить с Танькой?
   – Не надо, – сказал Илларион, стараясь не отводить глаза. – Я с ней не ссорился. Как можно с ней ссориться, сам подумай?
   – Еще как можно! – Тарасов рассмеялся, сверкнув крепкими зубами. – Мы даже дрались, помню, лет до пятнадцати. Она, зараза, крупная была, а я мелкий такой, все норовил за волосы ее.., они у нее длинные были, не то, что теперь.
   – Позорище, – сказал Илларион и перегнулся через спинку сиденья, чтобы взять букет. – Стыд, срам и безобразие. А еще сержант спецназа, командир экипажа спасателей!
   – Так это когда было! – ответил Игорь.
   – Да, сказал Илларион, – время идет. Подержи букет, я запру машину.

Глава 15

   В полутемной комнате медленно перемещались в танце пары. Пар было немного, но в однокомнатной квартире Татьяны Тарасовой не хватало места даже для такого мизерного количества танцующих, и они все время сталкивались, цепляясь локтями. В комнате было душно, по запотевшим стеклам тек конденсат, а торшер в углу светил как бы сквозь туман – на кухне засели курильщики, и дым через открытую дверь расползался по всей квартире. Илларион нарисовал на запотевшем стекле улыбающуюся рожицу и тут же стер ее – нарисованная улыбка получилась печальной.
   В углу за отодвинутым к стене столом кто-то вполголоса спорил о политике и, в частности, о чеченской войне, оперируя фактами, почерпнутыми из программы «Время». Время от времени спорщики переходили на крик, но тут же, спохватившись, снова принимались заговорщицки сипеть, то и дело звякая наполняемыми рюмками и слепо тыча вилками в остатки закуски. Игорь Тарасов, одетый с элегантной небрежностью, которую можно позволить себе только за очень большие деньги, непохожий на самого себя, совершенно преображенный, танцевал с какой-то редакционной девицей.
   У девицы было красивое, сильно накрашенное лицо, короткие иссиня-черные волосы, длинная шея, прямые плечи, плоская грудь, узкие бедра и великолепные, хотя и несколько тонковатые на вкус Иллариона, ноги, удлиненные высокими каблуками. Иллариону показалось, что девица обладает весьма дорогостоящими привычками, и он с невольной улыбкой вспомнил утверждение Игоря, что какая-нибудь девушка непременно «западет» на его новые ботинки. Дело было, конечно, не в ботинках, но в целом бывший сержант оказался прав. Это наводило на грустные размышления, и Илларион поспешно отыскал взглядом Татьяну.
   Татьяна танцевала с каким-то шарообразным субъектом, заросшим рыжеватой, тщательно подстриженной, прореженной и надушенной, но от этого не менее отталкивающей щетиной. Сегодня она была красива какой-то особенной, ранящей красотой, и у Забродова болезненно, словно в предчувствии близкой разлуки, сжалось сердце.
   Поймав его взгляд, Татьяна радостно помахала ему рукой, и Илларион улыбнулся в ответ. Шарообразный субъект что-то втолковывал Татьяне, время от времени снимая с ее талии жирную руку и энергично жестикулируя для пущей убедительности, и Иллариону стало жаль его: толстяк танцевал с самой красивой женщиной в мире и даже не замечал этого, бездумно тратя минуты редкого счастья на пустую болтовню. Танец в паре с Татьяной вызывал у него столько же чувств, сколько вызвало бы танго с больничной табуреткой, и Забродов с грустью подумал о том, что в наше время люди совершенно разучились получать удовольствие от таких простых вещей, как общение с красивой женщиной, когда ты одинок, глоток воды, когда хочешь пить, еда, когда голоден, и сон, когда валишься с ног от усталости. Все удовольствия давно смешались в неразличимую серую массу, чудовищный, приправленный алкоголем и кокаином винегрет, на поверхности которого бледно-зеленой плесенью взошел вездесущий бумажный прямоугольник с портретом американского президента. Стараясь не греметь, Забродов открыл форточку, впуская в комнату струю холодного ночного воздуха, нашарил в кармане сигареты и отправился на кухню, где обосновались курильщики.
   Войдя, он плотно прикрыл за собой дверь и сразу же споткнулся в темноте о чьи-то ноги. Ноги принадлежали сидевшему на табурете у самой двери парню. Парень сидел не один: на коленях у него смутно темнела еще одна фигура. Судя по некоторым движениям и негромким, но очень откровенным звукам, эти двое целовались взасос. Споткнувшись, Илларион потерял равновесие и схватился за чье-то узкое, обтянутое тонким синтетическим свитером плечо.
   – Пардон, мамзель, – сказал он девушке, которую ненароком задел.
   – Сильвупле, мадам, – ответили ему мужским голосом.
   У окна, где мерцали в темноте красные огоньки сигарет, кто-то коротко рассмеялся.
   – Вы так и будете стоять на моей ноге? – спросил второй парень – не тот, за которого схватился Илларион, а тот, что сидел на табурете, держа партнера на коленях.
   – Извините, – сказал Илларион и прошел вглубь кухни, стараясь больше ни на кого не наступать и сильно подозревая, что его пылающие уши светятся в темноте, как стоп-сигналы.
   Он без приключений добрался до кухонного стола и закурил, уже мечтая поскорее убраться отсюда – миловавшаяся парочка сильно действовала ему на нервы.
   – Еще один раб никотиновой зависимости, – прокомментировал его появление некто невидимый, о ком можно было сказать только то, что он носит очки, линзы которых сверкали в темноте призрачными зеленоватыми бликами. – Кто вы, несчастный собрат?
   – Я жертва цепи несчастных случайностей, – по памяти процитировал Илларион.
   – Как и все мы, – закончил цитату очкарик, сразу завоевав уважение Иллариона. – Это заметно, – хихикнув, продолжал он. – Чем не несчастная случайность: отправиться покурить в строгой мужской компании и первым делом наступить на этих голубков.
   – Да пошел ты, – томно ответили возле двери.
   – Однако, – глубоко затягиваясь сигаретой, прокомментировал Илларион.
   – А, – с непонятной интонацией сказал очкарик, разглядев в мерцании разгоревшегося уголька черты лица своего собеседника, – Так это вы, таинственный незнакомец! Судя по вашему виду, вы не одобряете однополую любовь.
   – Каюсь, – сказал Илларион. – Я явился сюда именно для того, чтобы наступить на ногу молодому человеку, который сидит у дверей.
   Курильщики захихикали, очкарик одобрительно хмыкнул, а парочка у дверей молча встала и покинула помещение. Илларион подошел к двери, нащупал табуретку, поставил ее возле стола и уселся.
   – Выпьете? – спросил чей-то хрипловатый голос, и в рассеянном свете уличного фонаря блеснуло бутылочное горлышко. Илларион кивнул и тут же, спохватившись, сказал: «Да». – Правда, мы тут все из одного стакана, – виновато предупредил обладатель хриплого голоса.
   – Это неважно, – сказал Илларион. – А что у вас с голосом?
   – Сифилис в последней стадии, – с готовностью ответил хрипатый, и Илларион как-то сразу понял, почему Игорь Тарасов порой ощущал себя неуютно в компании сослуживцев сестры. Здесь действительно надо было держать ухо востро. – Извините, я пошутил, – продолжал хрипатый. – Это я просто интервью брал на митинге коммунистов и почему-то решил, что могу перекричать мегафон.
   – Это он у нас так шутит, – сказал из темноты еще один голос. – Ох, Гена, дошутишься ты когда-нибудь.
   Хрипатый Гена с бульканьем плеснул из бутылки в стакан. Илларион задержал дыхание и выпил. В руку ему сунули кусок соленого огурца, на ощупь казавшийся надкушенным. Пользуясь тем, что его лица никто не видит, Илларион брезгливо поморщился и сунул огурец в рот.
   – Значит, вы и есть тот глубоко засекреченный тип, которого прячет от нас Татьяна? – снова пристал к нему очкарик. – Вы попали в плохую компанию. Вас окружают акулы пера и барракуды диктофона, которые в считанные минуты оставят от вашей секретности рожки да ножки.
   – У меня нет секретов, – сказал Илларион, поскольку просто промолчать было невежливо.
   – Звучит как «комментариев не имею», – заметил хрипатый Гена, снова принимаясь звякать и булькать. – Боюсь, Саня, что здесь тебе не посветит.
   – А это мы еще посмотрим, – возразил очкастый Саня. Илларион только теперь понял, что тот изрядно пьян. – Итак, начнем от печки. Как вы относитесь к сексуальным меньшинствам?
   – Я к ним не отношусь, – мягко парировал Забродов.
   – Ответ столь же хрестоматийный, сколь и бессодержательный, – констатировал очкарик. – Надо ли это понимать так, что вы их не одобряете?
   – Мне их жаль, – сказал Илларион. – Так же, впрочем, как и вас.
   – Почему это вам меня жаль? – опешил очкарик.
   – Вы пришли поздравить с днем рождения красивую женщину. Там, в соседней комнате, полно других красивых женщин, танцы, а вы заперлись на кухне и целый вечер глушите водку, курите и пристаете к незнакомым мужчинам с нескромными вопросами.
   Хрипатый Гена фыркнул и опрокинул в себя содержимое стакана.
   – Отменно, старина, – прохрипел он осипшим от водки голосом. – По-моему, нам есть о чем подумать.
   Он где-то прав, а, Саня? Где вы работаете, старина? На телевидении? Мне нравится ваш стиль. Может, возьмете меня к себе? У вас наверняка есть своя программа… а может быть, целый канал? Я слышал, планируется создание нового канала…
   Илларион на ощупь нашел на столе пепельницу, потушил сигарету и вышел из кухни.
   Игорь Тарасов все еще танцевал с редакционной девицей, которая была уже готова к употреблению, а может быть, только притворялась. Небритый шарообразный субъект доказывал что-то утомленной даме лет сорока пяти, загнав ее в угол под торшером и не давая вырваться.