Страница:
– Что-то я такого не припоминаю, – сказал Мещеряков.
– Еще бы ты припомнил, – усмехнулся Забродов, принимая у генерала пальто. – Проснулся-то ты дома, под боком у госпожи полковницы.
Илларион чувствовал себя немного глупо, поддерживая этот ненужный разговор: гости пришли по делу, но, как люди воспитанные, пытались соблюсти хотя бы видимость приличия и не вываливать свои неприятности на хозяина прямо с порога. Подыгрывать им в этом бездарном спектакле было тяжело и неловко, но Забродов решил: раз им удобнее сначала повалять дурака, то так тому и быть.
Он проводил гостей на кухню и наполнил тарелки огнедышащей картошкой, а рюмки – ледяной водкой.
Гости выпили, крякнули, закусили огурчиком и уставились друг на друга поверх поднимавшегося от картошки пара, пребывая в явном затруднении.
– Послушайте, товарищи шпионы, – взмолился Илларон, – давайте считать вечер юмора закрытым! Смотреть на вас больно, честное слово. Вы бы еще спеть попытались.., или это.., танец маленьких лебедей.
– Ладно, – с непонятной интонацией сказал генерал. Он полез в карман, достал сигареты и демонстративно закурил. – Наливай! – командным голосом распорядился он.
– Товарищ генерал! – увидев сигареты, ахнул Мещеряков. – Вы же бросили!
Забродов молча наполнил рюмки по второму кругу и несильно пнул голень Мещерякова под столом.
Мещеряков скривился, но промолчал.
Никак не отреагировав на замечание полковника, генерал хватил вторую рюмку подряд и шумно перевел дух.
– Уф, – сказал он, – а я и забыл, как это иногда бывает славно. А ты молчи, – сказал он Мещерякову. – Я сегодня заново родился, и все дурные привычки у меня, значит, по новой. А то бережешь здоровье, бережешь, а потом какой-нибудь Забродов колес наглотается и отправит тебя к Аврааму, Исааку и Иакову вместе с твоим здоровьем. Пуле все равно, здоровый ты или больной.
– Давай, – сказал Мещерякову Забродов, поднимая свою рюмку. Теперь он точно знал, что рукав генеральского пальто испачкан отнюдь не кетчупом.
Мещеряков вяло отсалютовал присутствующим своей рюмкой, и они выпили.
– Ну, – сказал Забродов, энергично хрустя огурцом и поддевая на вилку изрядную порцию картошки, – на обвинение в употреблении наркотиков я отвечать не стану ввиду его очевидной вздорности и несостоятельности. Хотелось бы узнать, кого шлепнули на этот раз.
– До хрена кого, – лаконично ответил генерал, тоже поедая картошку. Было хорошо видно, что он по-настоящему проголодался. – Хотели и меня, насилу отстрелялся.
– Быть того не может, – сказал Забродов. – Как-то даже не представляю участвующего в уличной перестрелке генерала.
Федотов бросил вилку, полез за пазуху и, вынув из кобуры тяжелую черную «беретту», сунул ее под нос Забродову.
– Понюхай, – сказал он.
Принюхиваться не было необходимости – из ствола пистолета отчетливо тянуло пороховой гарью.
– В общем, Илларион, шутки в сторону, – продолжал генерал. – Сегодня я встречался с Потапчуком, и Слепой застрелил его у меня на глазах. Уж не знаю, почему он не уложил заодно и меня, вряд ли потому, что я отстреливался, но главное, что он подслушал наш разговор и два часа назад расстрелял Поливанова прямо в его кабинете.
– Как – в кабинете? – опешил Илларион. – Дома?
– То-то и оно, что на работе. Это профессионал из настоящих.
– Как же он проник?.. Разве вы не предупредили Поливанова?
– Поливанова я предупредил, но, как видишь, этот парень всех обвел. Поливанов расставил вокруг снайперов и пустил вместо себя автомобиль с чучелом на заднем сиденье, а Слепой обесточил здание и как-то проник вовнутрь…
– А резервные генераторы?
– Он начал именно с них. Дизелист, дежуривший у генераторов, и часовой убиты выстрелами все из того же «магнума». Потом, пока все занимали места по боевому расписанию, готовясь к отражению атаки снаружи и эвакуации архивов, он преспокойно поднялся наверх, застрелил референта, а потом и генерала. Поливанов успел пару раз пальнуть в него из «Макарова»… Вообще, он подготовился, как мог: установил напротив двери фонарь и спрятался за столом…
– Дурак, – заметил Забродов. – Ему достаточно было выйти из кабинета, и в этой темноте и толкотне его бы сам черт не нашел.
– Хорошо рассуждать, сидя дома, – проворчал генерал. – Ты вот лучше по третьей налей. Хозяин, называется.
– Виноват, – сказал Забродов. – Немедленно исправлюсь. Он снова наполнил рюмки и аккуратно отставил графин подальше от генерала. С непривычки тот захмелел и уже начинал размахивать руками.
– Ну, – сказал Федотов, поднимая рюмку, – давайте помянем новопреставленных. Хотя ты, Илларион, правильно заметил: глупо погибли.
– Гибнут всегда глупо, – с какой-то тоской в голосе сказал Забродов. – Жить можно умно, а вот чтобы по-умному погибнуть – такого я не слыхал.
– Ну, тебе виднее, – сказал генерал, поднося рюмку к губам. – Ты у нас по этой части знаток, не зря тебя асом прозвали. Но и этот Сиверов, как я погляжу, не приготовишка.
– Кто? – переспросил Забродов. Голос его звучал спокойно, но рука дрогнула, и водка пролилась на рубашку.
– Ну вот, – сказал Федотов. Его заметно отпустило – водка оказывала свое целительное действие, да и присутствие Забродова как-то успокаивало, и теперь он с каждой минутой становился все больше похож на себя самого – генерала Федотова, отдыхающего в кругу старых знакомых с рюмочкой водки в руке и соленым огурчиком на вилке. – Еще и пить-то не начали, а ты уже облился, как маленький. Мещеряков, подари капитану слюнявчик.
– Вы сказали Сиверов, или мне послышалось? – осторожно ставя рюмку с остатками водки на стол, спросил Забродов.
– Сиверов, Сиверов. Глеб Петрович. Кличка – Слепой. Считался погибшим в Афганистане, был тяжело ранен, выжил, перенес пластическую операцию и был завербован кем-то из эфэсбэшников в качестве платного убийцы. А ты что, знал его раньше?
Забродов казался совершенно спокойным, но Мещеряков, хорошо изучивший приятеля за годы совместной службы и дружеских отношений, беспокойно задвигался на своем табурете.
– Да, – сказал Забродов. – Знал. Это мой ученик – один из лучших.
– Оно и видно, – вздохнул генерал. – Не человек, а мясорубка о двух ногах. Да, – снова вздохнул он, – судьба… Надо же, как вам довелось встретиться. Что ж, тебе и карты в руки. Ты его знаешь… Повадки, так сказать, привычки…
– Я его не знаю, – отрицательно покачав головой, сказал Забродов. – Это совсем другой человек.
Единственное, что мне о нем известно, это что он получил прекрасную профессиональную подготовку и все эти годы не стоял на месте.
– Да, – встрепенулся генерал. – Это все лирика, а у меня для тебя есть информация. Собственно, это не информация даже, а так, последние слова умирающего.
– Слушаю, – сказал Забродов. Он снова был внимательным и собранным, и Мещерякову захотелось тут же, не сходя с места, взять его в рамочку, рамочку застеклить и повесить в управлении на самом видном месте, и чтобы под рамочкой во всю стену тянулась надпись метровыми буквами: ПРОФЕССИОНАЛ. Чтобы приводить туда некоторых и тыкать носом: смотри, недоумок, и учись, покуда есть у кого…
– Потапчук перед смертью успел сказать, что во время их последней встречи – не знаю уж, где она произошла, – от Слепого сильно пахло канализацией.
– Именно канализацией? – переспросил Забродов. – Или это литературный перевод?
– Когда мне надо сказать «дерьмо», я так и говорю: дерьмо, – огрызнулся генерал. – Канализация, Илларион. Потапчук сказал – канализация. Похоже, он считал это важным.
– Похоже, это и впрямь важно, – задумчиво сказал Забродов и снова поднял рюмку. – Ну, господа, по третьей?
Илларион не знал, как называется помещение, в котором он сидел, на современном канцелярском жаргоне. Когда-то этот имевший довольно заброшенный вид тесноватый зальчик наверняка именовался красным уголком, потом ленинской комнатой, теперь же на его дверях со стороны коридора имел место просто прямоугольник отличного от всей остальной поверхности дверного полотна цвета – место, на котором когда-то висела табличка с наименованием помещения.
В помещении имелось пять или шесть рядов замызганных кресел с откидными фанерными сиденьями, накрытый пыльным блекло-красным сукном стол, два зарешеченных, давно не мытых окна и несколько наводивших смертельную тоску планшетов с наглядной агитацией. Позади стола стояло несколько полумягких стульев, а за ними возвышалась полированная деревянная тумба, на которой когда-то красовался бюст вождя, а теперь погибал от обезвоживания пыльный кустик какого-то комнатного растения в непомерно большом неглазурованном керамическом горшке, покрытом грязью и белыми пятнами проступивших минеральных солей. Светлые ножки кресел были исчерчены черными полосами, оставленными рантами милицейских сапог и ботинок всевозможных подневольных слушателей произносимых здесь речей. Для удобства ораторов в зале имелась также переносная настольная трибуна с укрепленной на передней части кособокой чеканкой. Чеканка, являлась единственным местом в этом душном помещении, на котором отдыхал взгляд: она изображала российский герб. Двуглавый орел – птица довольно необычная, а здесь он выглядел как явная жертва не то постчернобыльской мутации, не то попросту пьяного зачатия. Шеи у него были различной длины, глаза глядели с пьяным недоумением, а из полуоткрытых попугаячьих клювов натуралистично свешивались похожие на жирных дождевых червей языки. В целом гордая птица выглядела так, словно по ней несколько раз прошелся асфальтовый каток.
Вся эта роскошь располагалась в отделении милиции, куда Сорокин пообещал доставить всех диггеров, которых его людям удастся отловить за остаток ночи и утро. Илларион ждал, примостившись на краешке стола и покачивая в воздухе обутой в начищенный до блеска американский армейский ботинок ногой. Одет он был в полевой офицерский камуфляж и старую пилотскую кожаную куртку, из кармана которой кокетливо выглядывала рукоять бельгийского револьвера. Мощный туристский фонарь он держал в руке, с легким нетерпением постукивая им по колену.
Наконец, в коридоре заговорили, зашаркали ногами, дверь распахнулась, и возникший на пороге Сорокин пропустил в помещение десятка полтора молодых людей в возрасте от пятнадцати до тридцати пяти лет. Ребята были как ребята: некоторые были одеты как хиппи благословенных шестидесятых, основная же масса выглядела вполне добропорядочно.
На всех без исключения лицах была написана покорная скука – видимо, им не впервой было посещать это или ему подобные помещения, где им регулярно скармливали ценную информацию о пагубности прогулок по заброшенным линиям подземных городских коммуникаций.
– Это все? – спросил Илларион у Сорокина.
– Пока все, – ответил тот. – Остальные, наверное, уже барахтаются в своей канализации.
– Всех не переловите! – задорно выкрикнул мальчишка лет семнадцати. На его выходку ответили вялым смешком, похоже, она была чем-то вроде доброй традиции. По крайней мере, Сорокин на нее не прореагировал вообще. Пройдя к столу и дождавшись, пока все рассядутся, он откашлялся и сказал:
– Товарищи…
– А мы вовсе не товарищи, – сказал кто-то. – Насчет товарищей – это к Зюганову.
Сорокин, не поморщившись, переждал поднявшуюся в зале волну оживления и начал сначала.
– Господа, – сказал он, но его снова прервали.
– Да какие уж мы господа, в околотке-то, – сказал все тот же насмешливый голос. Илларион заметил, что он принадлежит бородатому парню лет двадцати трех.
– Вот что, полковник, – сказал Забродов, – ты иди. Мы тут как-нибудь сами разберемся с терминологией.
– Только долго не митингуйте, – с видимым облегчением согласился Сорокин. – Ребята просили закруглиться до десяти, тут алкашам лекцию читать будут.
– Давай, давай, – сказал Забродов, и Сорокин исчез, не скрывая радости.
– А про что лекция? – спросил бородатый. – Если про инфекционные заболевания, которые гнездятся в канализации, то нам неделю назад рассказывали.
– Да нет, – ответил Илларион, – по части холеры я не спец. В вашей канализации водятся микробы нестрашнее.
– Что касается бомжей, – подал голос плечистый парень лет тридцати с голым, как колено, черепом, – то мы уже сто раз говорили: в этом мы родной ментовке не помощники. Это же несчастные люди, оставьте вы их, наконец, в покое.
– Ваше утверждение сомнительно, – вежливо сказал Забродов, – но его мы обсуждать не будем, поскольку бомжи меня тоже совершенно не интересуют. Кроме того, я вовсе не милиционер.
– Можно подумать, ФСБ лучше, – проворчал лысый.
Забродов заметил, что при упоминании ФСБ веселый бородач едва заметно поджался, и сосредоточился на нем.
– Я не из конторы, – сказал Илларион. – Я сам по себе. Я ищу человека, – теперь он в упор смотрел на бородача, интуитивно чувствуя, что его выбор верен, – выше среднего роста, широкоплечего, лет сорока, волосы русые с проседью. Он может выдавать себя за офицера ФСБ, и это чистая правда, но, к сожалению, не вся.
При каждом его слове бородатый диггер все больше каменел лицом, и Забродов окончательно уверился в том, что парень знает, о ком идет речь.
– А на что он вам сдался? – без особого интереса спросил лысый.
Илларион ненадолго задумался. В конце концов, жизнь этих парней наполовину состояла из легенд.
Одной больше, одной меньше – какая разница? Кроме того, ему никак не удавалось придумать достаточно убедительную ложь.
– Этот человек – убийца, – сказал он. – Не в том смысле, что накормил тещу мухоморами или по пьянке зарезал собутыльника. Убивать – его профессия. Когда-то я научил его убивать врагов, но жизнь повернулась так, что его врагами стали все.
Все без исключения, и в особенности те, кто что-нибудь про него знает.
Теперь он обращался исключительно к бородачу.
Он даже наклонился вперед, отыскивая глазами его ускользающий взгляд.
– Он умеет убивать по-разному, – продолжал он, – но в данный момент предпочитает «магнум-357» с глушителем. Вчера он зарядил барабан разрывными пулями. Он знает о том, что его ищут, и я не дам ломаного гроша за голову того из вас, кто с ним знаком.
Он не станет выяснять, выдали вы его или нет, потому что никому не доверяет. Нет человека – нет проблемы.
– Ой, как страшно, – сказал бородатый. Голос его при этом предательски дрогнул, и смотрел он по-прежнему куда угодно, только не на Забродова.
– Да ничего страшного, – легко сказал Илларион. – Он стреляет в голову, так что даже почувствовать ничего не успеешь. Лучше, конечно, ходить одному – зачем забирать с собой на тот свет приятеля, который виноват лишь в том, что оказался рядом?
Самое страшное – то, как ты будешь выглядеть.., потом. Но и это ерунда, поскольку мертвецам на все плевать.
Он легко соскочил со стола и, подойдя вплотную к переднему ряду кресел, вынул из внутреннего кармана куртки фотографию и сунул ее прямо в нос бородачу. На фотографии крупным планом было заснято то, что осталось от головы генерала Поливанова после того, как Слепой всадил в нее разрывную пулю.
– Посмотри, пока тебе не все равно, – мягко сказал Забродов. – Кто-то до сих пор жив только потому, что мой знакомый не захотел раньше времени себя выдавать.
Бородач спекся – это было видно невооруженным глазом, причем не только Забродову, но и всем остальным.
– Что… – в горле у диггера пересохло, и, прежде чем продолжить, он вынужден был откашляться. – Что вы собираетесь с ним сделать?
Илларион повыше поднял фотографию и почти вплотную придвинул ее к глазам своего собеседника.
– Вот, – медленно сказал он, – как я собираюсь с ним поступить.
Он выпрямился и обвел глазами диггеров.
– Благодарю за внимание, – сказал он. – Все свободны, кроме знакомого моего знакомого. Срочно вытащите всех из-под земли и постарайтесь не соваться туда хотя бы неделю. Через неделю я дам вам знать, как действовать дальше. Если через неделю от меня не будет вестей, то срочно меняйте хобби или ждите, пока мой приятель не отвалит в теплые края лечить нажитый под землей радикулит.
– Ни хрена себе, – сказал кто-то.
– Вот именно, – ответил Забродов.
Глава 23
– Еще бы ты припомнил, – усмехнулся Забродов, принимая у генерала пальто. – Проснулся-то ты дома, под боком у госпожи полковницы.
Илларион чувствовал себя немного глупо, поддерживая этот ненужный разговор: гости пришли по делу, но, как люди воспитанные, пытались соблюсти хотя бы видимость приличия и не вываливать свои неприятности на хозяина прямо с порога. Подыгрывать им в этом бездарном спектакле было тяжело и неловко, но Забродов решил: раз им удобнее сначала повалять дурака, то так тому и быть.
Он проводил гостей на кухню и наполнил тарелки огнедышащей картошкой, а рюмки – ледяной водкой.
Гости выпили, крякнули, закусили огурчиком и уставились друг на друга поверх поднимавшегося от картошки пара, пребывая в явном затруднении.
– Послушайте, товарищи шпионы, – взмолился Илларон, – давайте считать вечер юмора закрытым! Смотреть на вас больно, честное слово. Вы бы еще спеть попытались.., или это.., танец маленьких лебедей.
– Ладно, – с непонятной интонацией сказал генерал. Он полез в карман, достал сигареты и демонстративно закурил. – Наливай! – командным голосом распорядился он.
– Товарищ генерал! – увидев сигареты, ахнул Мещеряков. – Вы же бросили!
Забродов молча наполнил рюмки по второму кругу и несильно пнул голень Мещерякова под столом.
Мещеряков скривился, но промолчал.
Никак не отреагировав на замечание полковника, генерал хватил вторую рюмку подряд и шумно перевел дух.
– Уф, – сказал он, – а я и забыл, как это иногда бывает славно. А ты молчи, – сказал он Мещерякову. – Я сегодня заново родился, и все дурные привычки у меня, значит, по новой. А то бережешь здоровье, бережешь, а потом какой-нибудь Забродов колес наглотается и отправит тебя к Аврааму, Исааку и Иакову вместе с твоим здоровьем. Пуле все равно, здоровый ты или больной.
– Давай, – сказал Мещерякову Забродов, поднимая свою рюмку. Теперь он точно знал, что рукав генеральского пальто испачкан отнюдь не кетчупом.
Мещеряков вяло отсалютовал присутствующим своей рюмкой, и они выпили.
– Ну, – сказал Забродов, энергично хрустя огурцом и поддевая на вилку изрядную порцию картошки, – на обвинение в употреблении наркотиков я отвечать не стану ввиду его очевидной вздорности и несостоятельности. Хотелось бы узнать, кого шлепнули на этот раз.
– До хрена кого, – лаконично ответил генерал, тоже поедая картошку. Было хорошо видно, что он по-настоящему проголодался. – Хотели и меня, насилу отстрелялся.
– Быть того не может, – сказал Забродов. – Как-то даже не представляю участвующего в уличной перестрелке генерала.
Федотов бросил вилку, полез за пазуху и, вынув из кобуры тяжелую черную «беретту», сунул ее под нос Забродову.
– Понюхай, – сказал он.
Принюхиваться не было необходимости – из ствола пистолета отчетливо тянуло пороховой гарью.
– В общем, Илларион, шутки в сторону, – продолжал генерал. – Сегодня я встречался с Потапчуком, и Слепой застрелил его у меня на глазах. Уж не знаю, почему он не уложил заодно и меня, вряд ли потому, что я отстреливался, но главное, что он подслушал наш разговор и два часа назад расстрелял Поливанова прямо в его кабинете.
– Как – в кабинете? – опешил Илларион. – Дома?
– То-то и оно, что на работе. Это профессионал из настоящих.
– Как же он проник?.. Разве вы не предупредили Поливанова?
– Поливанова я предупредил, но, как видишь, этот парень всех обвел. Поливанов расставил вокруг снайперов и пустил вместо себя автомобиль с чучелом на заднем сиденье, а Слепой обесточил здание и как-то проник вовнутрь…
– А резервные генераторы?
– Он начал именно с них. Дизелист, дежуривший у генераторов, и часовой убиты выстрелами все из того же «магнума». Потом, пока все занимали места по боевому расписанию, готовясь к отражению атаки снаружи и эвакуации архивов, он преспокойно поднялся наверх, застрелил референта, а потом и генерала. Поливанов успел пару раз пальнуть в него из «Макарова»… Вообще, он подготовился, как мог: установил напротив двери фонарь и спрятался за столом…
– Дурак, – заметил Забродов. – Ему достаточно было выйти из кабинета, и в этой темноте и толкотне его бы сам черт не нашел.
– Хорошо рассуждать, сидя дома, – проворчал генерал. – Ты вот лучше по третьей налей. Хозяин, называется.
– Виноват, – сказал Забродов. – Немедленно исправлюсь. Он снова наполнил рюмки и аккуратно отставил графин подальше от генерала. С непривычки тот захмелел и уже начинал размахивать руками.
– Ну, – сказал Федотов, поднимая рюмку, – давайте помянем новопреставленных. Хотя ты, Илларион, правильно заметил: глупо погибли.
– Гибнут всегда глупо, – с какой-то тоской в голосе сказал Забродов. – Жить можно умно, а вот чтобы по-умному погибнуть – такого я не слыхал.
– Ну, тебе виднее, – сказал генерал, поднося рюмку к губам. – Ты у нас по этой части знаток, не зря тебя асом прозвали. Но и этот Сиверов, как я погляжу, не приготовишка.
– Кто? – переспросил Забродов. Голос его звучал спокойно, но рука дрогнула, и водка пролилась на рубашку.
– Ну вот, – сказал Федотов. Его заметно отпустило – водка оказывала свое целительное действие, да и присутствие Забродова как-то успокаивало, и теперь он с каждой минутой становился все больше похож на себя самого – генерала Федотова, отдыхающего в кругу старых знакомых с рюмочкой водки в руке и соленым огурчиком на вилке. – Еще и пить-то не начали, а ты уже облился, как маленький. Мещеряков, подари капитану слюнявчик.
– Вы сказали Сиверов, или мне послышалось? – осторожно ставя рюмку с остатками водки на стол, спросил Забродов.
– Сиверов, Сиверов. Глеб Петрович. Кличка – Слепой. Считался погибшим в Афганистане, был тяжело ранен, выжил, перенес пластическую операцию и был завербован кем-то из эфэсбэшников в качестве платного убийцы. А ты что, знал его раньше?
Забродов казался совершенно спокойным, но Мещеряков, хорошо изучивший приятеля за годы совместной службы и дружеских отношений, беспокойно задвигался на своем табурете.
– Да, – сказал Забродов. – Знал. Это мой ученик – один из лучших.
– Оно и видно, – вздохнул генерал. – Не человек, а мясорубка о двух ногах. Да, – снова вздохнул он, – судьба… Надо же, как вам довелось встретиться. Что ж, тебе и карты в руки. Ты его знаешь… Повадки, так сказать, привычки…
– Я его не знаю, – отрицательно покачав головой, сказал Забродов. – Это совсем другой человек.
Единственное, что мне о нем известно, это что он получил прекрасную профессиональную подготовку и все эти годы не стоял на месте.
– Да, – встрепенулся генерал. – Это все лирика, а у меня для тебя есть информация. Собственно, это не информация даже, а так, последние слова умирающего.
– Слушаю, – сказал Забродов. Он снова был внимательным и собранным, и Мещерякову захотелось тут же, не сходя с места, взять его в рамочку, рамочку застеклить и повесить в управлении на самом видном месте, и чтобы под рамочкой во всю стену тянулась надпись метровыми буквами: ПРОФЕССИОНАЛ. Чтобы приводить туда некоторых и тыкать носом: смотри, недоумок, и учись, покуда есть у кого…
– Потапчук перед смертью успел сказать, что во время их последней встречи – не знаю уж, где она произошла, – от Слепого сильно пахло канализацией.
– Именно канализацией? – переспросил Забродов. – Или это литературный перевод?
– Когда мне надо сказать «дерьмо», я так и говорю: дерьмо, – огрызнулся генерал. – Канализация, Илларион. Потапчук сказал – канализация. Похоже, он считал это важным.
– Похоже, это и впрямь важно, – задумчиво сказал Забродов и снова поднял рюмку. – Ну, господа, по третьей?
Илларион не знал, как называется помещение, в котором он сидел, на современном канцелярском жаргоне. Когда-то этот имевший довольно заброшенный вид тесноватый зальчик наверняка именовался красным уголком, потом ленинской комнатой, теперь же на его дверях со стороны коридора имел место просто прямоугольник отличного от всей остальной поверхности дверного полотна цвета – место, на котором когда-то висела табличка с наименованием помещения.
В помещении имелось пять или шесть рядов замызганных кресел с откидными фанерными сиденьями, накрытый пыльным блекло-красным сукном стол, два зарешеченных, давно не мытых окна и несколько наводивших смертельную тоску планшетов с наглядной агитацией. Позади стола стояло несколько полумягких стульев, а за ними возвышалась полированная деревянная тумба, на которой когда-то красовался бюст вождя, а теперь погибал от обезвоживания пыльный кустик какого-то комнатного растения в непомерно большом неглазурованном керамическом горшке, покрытом грязью и белыми пятнами проступивших минеральных солей. Светлые ножки кресел были исчерчены черными полосами, оставленными рантами милицейских сапог и ботинок всевозможных подневольных слушателей произносимых здесь речей. Для удобства ораторов в зале имелась также переносная настольная трибуна с укрепленной на передней части кособокой чеканкой. Чеканка, являлась единственным местом в этом душном помещении, на котором отдыхал взгляд: она изображала российский герб. Двуглавый орел – птица довольно необычная, а здесь он выглядел как явная жертва не то постчернобыльской мутации, не то попросту пьяного зачатия. Шеи у него были различной длины, глаза глядели с пьяным недоумением, а из полуоткрытых попугаячьих клювов натуралистично свешивались похожие на жирных дождевых червей языки. В целом гордая птица выглядела так, словно по ней несколько раз прошелся асфальтовый каток.
Вся эта роскошь располагалась в отделении милиции, куда Сорокин пообещал доставить всех диггеров, которых его людям удастся отловить за остаток ночи и утро. Илларион ждал, примостившись на краешке стола и покачивая в воздухе обутой в начищенный до блеска американский армейский ботинок ногой. Одет он был в полевой офицерский камуфляж и старую пилотскую кожаную куртку, из кармана которой кокетливо выглядывала рукоять бельгийского револьвера. Мощный туристский фонарь он держал в руке, с легким нетерпением постукивая им по колену.
Наконец, в коридоре заговорили, зашаркали ногами, дверь распахнулась, и возникший на пороге Сорокин пропустил в помещение десятка полтора молодых людей в возрасте от пятнадцати до тридцати пяти лет. Ребята были как ребята: некоторые были одеты как хиппи благословенных шестидесятых, основная же масса выглядела вполне добропорядочно.
На всех без исключения лицах была написана покорная скука – видимо, им не впервой было посещать это или ему подобные помещения, где им регулярно скармливали ценную информацию о пагубности прогулок по заброшенным линиям подземных городских коммуникаций.
– Это все? – спросил Илларион у Сорокина.
– Пока все, – ответил тот. – Остальные, наверное, уже барахтаются в своей канализации.
– Всех не переловите! – задорно выкрикнул мальчишка лет семнадцати. На его выходку ответили вялым смешком, похоже, она была чем-то вроде доброй традиции. По крайней мере, Сорокин на нее не прореагировал вообще. Пройдя к столу и дождавшись, пока все рассядутся, он откашлялся и сказал:
– Товарищи…
– А мы вовсе не товарищи, – сказал кто-то. – Насчет товарищей – это к Зюганову.
Сорокин, не поморщившись, переждал поднявшуюся в зале волну оживления и начал сначала.
– Господа, – сказал он, но его снова прервали.
– Да какие уж мы господа, в околотке-то, – сказал все тот же насмешливый голос. Илларион заметил, что он принадлежит бородатому парню лет двадцати трех.
– Вот что, полковник, – сказал Забродов, – ты иди. Мы тут как-нибудь сами разберемся с терминологией.
– Только долго не митингуйте, – с видимым облегчением согласился Сорокин. – Ребята просили закруглиться до десяти, тут алкашам лекцию читать будут.
– Давай, давай, – сказал Забродов, и Сорокин исчез, не скрывая радости.
– А про что лекция? – спросил бородатый. – Если про инфекционные заболевания, которые гнездятся в канализации, то нам неделю назад рассказывали.
– Да нет, – ответил Илларион, – по части холеры я не спец. В вашей канализации водятся микробы нестрашнее.
– Что касается бомжей, – подал голос плечистый парень лет тридцати с голым, как колено, черепом, – то мы уже сто раз говорили: в этом мы родной ментовке не помощники. Это же несчастные люди, оставьте вы их, наконец, в покое.
– Ваше утверждение сомнительно, – вежливо сказал Забродов, – но его мы обсуждать не будем, поскольку бомжи меня тоже совершенно не интересуют. Кроме того, я вовсе не милиционер.
– Можно подумать, ФСБ лучше, – проворчал лысый.
Забродов заметил, что при упоминании ФСБ веселый бородач едва заметно поджался, и сосредоточился на нем.
– Я не из конторы, – сказал Илларион. – Я сам по себе. Я ищу человека, – теперь он в упор смотрел на бородача, интуитивно чувствуя, что его выбор верен, – выше среднего роста, широкоплечего, лет сорока, волосы русые с проседью. Он может выдавать себя за офицера ФСБ, и это чистая правда, но, к сожалению, не вся.
При каждом его слове бородатый диггер все больше каменел лицом, и Забродов окончательно уверился в том, что парень знает, о ком идет речь.
– А на что он вам сдался? – без особого интереса спросил лысый.
Илларион ненадолго задумался. В конце концов, жизнь этих парней наполовину состояла из легенд.
Одной больше, одной меньше – какая разница? Кроме того, ему никак не удавалось придумать достаточно убедительную ложь.
– Этот человек – убийца, – сказал он. – Не в том смысле, что накормил тещу мухоморами или по пьянке зарезал собутыльника. Убивать – его профессия. Когда-то я научил его убивать врагов, но жизнь повернулась так, что его врагами стали все.
Все без исключения, и в особенности те, кто что-нибудь про него знает.
Теперь он обращался исключительно к бородачу.
Он даже наклонился вперед, отыскивая глазами его ускользающий взгляд.
– Он умеет убивать по-разному, – продолжал он, – но в данный момент предпочитает «магнум-357» с глушителем. Вчера он зарядил барабан разрывными пулями. Он знает о том, что его ищут, и я не дам ломаного гроша за голову того из вас, кто с ним знаком.
Он не станет выяснять, выдали вы его или нет, потому что никому не доверяет. Нет человека – нет проблемы.
– Ой, как страшно, – сказал бородатый. Голос его при этом предательски дрогнул, и смотрел он по-прежнему куда угодно, только не на Забродова.
– Да ничего страшного, – легко сказал Илларион. – Он стреляет в голову, так что даже почувствовать ничего не успеешь. Лучше, конечно, ходить одному – зачем забирать с собой на тот свет приятеля, который виноват лишь в том, что оказался рядом?
Самое страшное – то, как ты будешь выглядеть.., потом. Но и это ерунда, поскольку мертвецам на все плевать.
Он легко соскочил со стола и, подойдя вплотную к переднему ряду кресел, вынул из внутреннего кармана куртки фотографию и сунул ее прямо в нос бородачу. На фотографии крупным планом было заснято то, что осталось от головы генерала Поливанова после того, как Слепой всадил в нее разрывную пулю.
– Посмотри, пока тебе не все равно, – мягко сказал Забродов. – Кто-то до сих пор жив только потому, что мой знакомый не захотел раньше времени себя выдавать.
Бородач спекся – это было видно невооруженным глазом, причем не только Забродову, но и всем остальным.
– Что… – в горле у диггера пересохло, и, прежде чем продолжить, он вынужден был откашляться. – Что вы собираетесь с ним сделать?
Илларион повыше поднял фотографию и почти вплотную придвинул ее к глазам своего собеседника.
– Вот, – медленно сказал он, – как я собираюсь с ним поступить.
Он выпрямился и обвел глазами диггеров.
– Благодарю за внимание, – сказал он. – Все свободны, кроме знакомого моего знакомого. Срочно вытащите всех из-под земли и постарайтесь не соваться туда хотя бы неделю. Через неделю я дам вам знать, как действовать дальше. Если через неделю от меня не будет вестей, то срочно меняйте хобби или ждите, пока мой приятель не отвалит в теплые края лечить нажитый под землей радикулит.
– Ни хрена себе, – сказал кто-то.
– Вот именно, – ответил Забродов.
Глава 23
Слепой брел подземными коридорами, возвращаясь в нору. Ему очень не нравилось то, как изменилась его походка – он именно брел, привычно сутулясь, чтобы не задевать за низкий потолок. Кроме того, он понимал, что с норой пора расстаться – он провел здесь слишком много времени для того, чтобы это убежище по-прежнему могло считаться безопасным. На поверхности существовал миллион мест, в которых можно было спрятаться ничуть не хуже, а то и лучше, чем здесь, но для этого требовалось усилие, на которое в данный момент он был попросту неспособен. "Хватит, – внезапно подумал он. – Я веду себя как настоящий сумасшедший. Теперь, когда они знают, кого искать, Федотова мне не достать никакими силами, а каждый проведенный в Москве день приближает меня к финалу. К бесславному финалу, между прочим. Чего ждать? Машина на стоянке, бензина полный бак, долги уплачены. Федотов?
Пустое. Мое имя теперь известно многим, мне просто жизни не хватит на то, чтобы найти и заставить замолчать всех и каждого, а тем временем информация обо мне будет распространяться со скоростью взрывной волны. Воевать со всем миром невозможно просто потому, что человек время от времени должен спать.., спать.., черт возьми, как это здорово – просто спать…"
Он споткнулся, рывком вернулся к действительности и понял, что спал на ходу, в то время как ноги привычно несли его знакомой дорогой. Попадись ему сейчас на пути постовой милиционер первого года службы, вооруженный резиновой дубинкой и наручниками, и сопляк наверняка заработал бы медаль за поимку опасного преступника. «Все, – решил Слепой, – отосплюсь, и только меня и видели. Бежать надо, и бежать далеко – на Запад, к арабам, к черту… Наверное, даже в пекле есть какая-нибудь своя контрразведка, так что пригожусь я везде. Чем-то не тем я здесь занимался в последнее время.»
Он пошел ровнее, с отвращением вдыхая запах своего давно не знавшего ванны и мочалки тела, смешанный с мертвым воздухом подземелий. «Что это со мной? – думал Слепой. – Что, черт, возьми, я здесь делаю? Похоже, что я действительно был болен, и довольно долго.»
События последних двух или трех месяцев представали перед ним в каком-то тумане. Он помнил, что делал, но никак не мог припомнить, зачем он этим занимался. В нескольких метрах над его головой торопились по своим делам тысячи людей, и среди них была Ирина Быстрицкая. Кто такая Ирина Быстрицкая? Боже мой, конечно, как же он мог забыть! Это его любимая женщина, более того, жена, и он просто обязан…
Слепой остановился, как вкопанный. В коридоре вдруг стало светлее. Либо его глаза настолько привыкли к темноте, что стали видеть в ней не хуже, чем при свете дня, либо впереди, за поворотом коридора, горел фонарь. Глеб наскоро привел в порядок свои растрепанные чувства и процентов на девяносто вернулся к действительности.
За поворотом действительно горел мощный аккумуляторный фонарь наподобие того, что стоял на столе в кабинете генерала Поливанова, освещая входную дверь, и там, возле фонаря, бубнили что-то неразборчивое незнакомые голоса. Все скачком вернулось на свои места. Это, конечно, могли быть просто заплутавшие диггеры, но с таким же успехом эти люди могли оказаться охотниками, кружившими в двух шагах от его логова.
Слепой осторожно, по миллиметру выставил из-за угла голову и бросил быстрый взгляд вдоль коридора. Разговаривали двое. Один, невысокий и явно немолодой, одетый в кожаную летную куртку, армейские брюки и американские саперные ботинки, стоял спиной к Глебу. Он наверняка был одним из охотников – вся его небрежная и вместе с тем собранная и непринужденно-грациозная поза говорила о полном владении каждой клеточкой тела, о профессионализме в самом чистом и высоком смысле этого слова.
Другой был просто бородатым диггером – тем самым, что, однажды помог Глебу добраться до его мастерской. Немолодой профессионал держал в руке фонарь, направляя его свет в потолок так, что он рассеивался по коридору.
– Ну, приятель, – сказал профессионал, – спасибо. Теперь быстренько беги домой, и будь осторожен.
Здесь и вправду очень романтично, но в данный момент бродить по этим коридорам в одиночку небезопасно.
Бородатый что-то ответил, но его слова заглушил шум промчавшегося неподалеку поезда метро. Немолодой тихо рассмеялся и хлопнул его по плечу.
– За меня не беспокойся, – сказал он. – Просто пойми, что пользы от тебя будет мало, а мне придется отвлекаться на то, чтобы прикрывать тебя. Значит, второй поворот налево?
Диггер кивнул, и луч укрепленной на его оранжевой каске шахтерской лампочки метнулся по стенам, заставив тени вздрогнуть и заплясать.
– И вверх по ступенькам, – сказал он. – Там будет такая квадратная дверца, вроде лючка в стене.
– Отлично, – сказал немолодой. Голос его опять показался Глебу мучительно знакомым – это было что-то из другой жизни, полузабытое и смутно тревожащее, как вертящееся на самом кончике языка слово, которое никак не можешь вспомнить. Что-то подсказывало Слепому, что этот человек очень опасен, и то, что лицо его по-прежнему невозможно было разглядеть, вызывало раздражение.
Сиверов нерешительно положил ладонь на рукоять револьвера. Можно было, конечно, просто повернуться и тихо уйти, оставив незнакомца сколько его душе угодно обшаривать пустую нору. Но, во-первых, в норе осталась вся Глебова наличность, а во-вторых, охотник был просто опасен, да и диггер был теперь, пожалуй, единственным человеком, знавшим Слепого в лицо. На то, чтобы найти хирургов, сделавших ему операцию по изменению внешности, и добиться от них хоть сколько-нибудь достоверного словесного портрета по прошествии стольких лет, потребуется немало времени, а бородач в оранжевой каске мог описать его играючи – он хорошо разглядел капитана ФСБ Молчанова, и, судя по тому, что Глеб наблюдал в данную минуту, его обещание молчать стоило немногого.
На мгновение Сиверов даже зажмурился, совершенно сбитый с ног полным безумием происходящего. Он чувствовал себя белкой в колесе: как только он останавливался или хотя бы сбавлял ход, в поле зрения немедленно оказывался еще кто-нибудь, представлявший угрозу его жизни. Прежняя жизнь теперь казалась такой далекой, словно нынешнего Глеба Сиверова от прежнего отделяли тысячелетия и миллионы километров. Хорошая музыка, чашка крепкого ароматного кофе, холостяцкий уют мансарды, губы Ирины, смех Анечки – все было перечеркнуто, смято и небрежно отброшено в сторону автоматной очередью, выпущенной беглым майором Коптевым. Или все начало рушиться раньше? Теперь Глеб не мог с уверенностью сказать, так ли это. Предал ли его генерал Потапчук, или сам он, Глеб Сиверов, безнадежно продал и растоптал что-то главное в себе, и теперь лишь пожинает плоды этого предательства?
Слепой помотал головой и открыл глаза. Такие мысли расслабляют, мешают сосредоточиться на главном, а главное сейчас – обвести охотников вокруг пальца и замести следы… А если при этом погибнут одна-две гончих, зверь не виноват – он так устроен, чтобы бороться до конца. Тем более, что гоняются за ним вовсе не для того, чтобы пригласить в ресторан на празднование Дня чекиста.
Он снова осторожно выглянул из-за угла. Так и есть – профессионал в полувоенной одежде уже скрылся за поворотом коридора, а бородатый мальчишка двигался прямо на Слепого, светя под ноги фонариком и дудя себе под нос какой-то мотивчик. Глеб едва не выругался вслух, посторонние мысли сделали-таки свое дело. Теперь противников придется брать по одному. Хотя тот, что шел сейчас ему навстречу, противником, строго говоря, считаться не мог – так, камешек на дороге, который мимоходом отшвыриваешь легким пинком и тут же забываешь…
Глеб снял ладонь с револьвера – глушитель изрядно износился и обещал в ближайшее время выйти из строя, да и будь он новеньким, выстрел все равно привлек бы внимание ушедшего вперед профессионала. И потом, тратить патрон на этого мозгляка вряд ли стоило.
Пальцами вытянутой назад руки он нащупал нишу в стене и бесшумно вдвинулся в нее. Пропустив диггера мимо себя, Слепой сделал широкий скользящий шаг вперед и схватил его за горло за секунду до того, как тот обернулся на слабый шум, вызванный движением Сиверова. Диггер оказался не таким уж мозгляком – под выцветшей брезентовой курткой упруго бугрились мышцы, и реакция у парня была что надо, и на какой-то миг Слепому показалось, что он сейчас вырвется и заорет благим матом, призывая на помощь. В следующее мгновение треснули шейные позвонки, и бившееся в руках Слепого тело безвольно обмякло. Глеб осторожно опустил его на пол, но оранжевая каска, свалившись с головы убитого, оглушительно задребезжала, подпрыгивая на каменном полу. Мигнув, погас луч фонарика.
Слепой постоял, прислушиваясь, и вскоре до него донеслись неясные звуки – кто-то стремительно и почти не производя шума приближался с той стороны, куда недавно ушел незнакомец в кожаной куртке. Слепой иронически задрал бровь – у этого парня было отменное чутье, да и двигался он, как кошка. Вот только зрение незнакомца сильно уступало кошачьему – на стенах коридора вдруг заплясали отблески мощного фонаря. Глеб подумал, что, устроив такую иллюминацию, вовсе не обязательно было красться, но тут, видимо, просто сказалась привычка.
Пустое. Мое имя теперь известно многим, мне просто жизни не хватит на то, чтобы найти и заставить замолчать всех и каждого, а тем временем информация обо мне будет распространяться со скоростью взрывной волны. Воевать со всем миром невозможно просто потому, что человек время от времени должен спать.., спать.., черт возьми, как это здорово – просто спать…"
Он споткнулся, рывком вернулся к действительности и понял, что спал на ходу, в то время как ноги привычно несли его знакомой дорогой. Попадись ему сейчас на пути постовой милиционер первого года службы, вооруженный резиновой дубинкой и наручниками, и сопляк наверняка заработал бы медаль за поимку опасного преступника. «Все, – решил Слепой, – отосплюсь, и только меня и видели. Бежать надо, и бежать далеко – на Запад, к арабам, к черту… Наверное, даже в пекле есть какая-нибудь своя контрразведка, так что пригожусь я везде. Чем-то не тем я здесь занимался в последнее время.»
Он пошел ровнее, с отвращением вдыхая запах своего давно не знавшего ванны и мочалки тела, смешанный с мертвым воздухом подземелий. «Что это со мной? – думал Слепой. – Что, черт, возьми, я здесь делаю? Похоже, что я действительно был болен, и довольно долго.»
События последних двух или трех месяцев представали перед ним в каком-то тумане. Он помнил, что делал, но никак не мог припомнить, зачем он этим занимался. В нескольких метрах над его головой торопились по своим делам тысячи людей, и среди них была Ирина Быстрицкая. Кто такая Ирина Быстрицкая? Боже мой, конечно, как же он мог забыть! Это его любимая женщина, более того, жена, и он просто обязан…
Слепой остановился, как вкопанный. В коридоре вдруг стало светлее. Либо его глаза настолько привыкли к темноте, что стали видеть в ней не хуже, чем при свете дня, либо впереди, за поворотом коридора, горел фонарь. Глеб наскоро привел в порядок свои растрепанные чувства и процентов на девяносто вернулся к действительности.
За поворотом действительно горел мощный аккумуляторный фонарь наподобие того, что стоял на столе в кабинете генерала Поливанова, освещая входную дверь, и там, возле фонаря, бубнили что-то неразборчивое незнакомые голоса. Все скачком вернулось на свои места. Это, конечно, могли быть просто заплутавшие диггеры, но с таким же успехом эти люди могли оказаться охотниками, кружившими в двух шагах от его логова.
Слепой осторожно, по миллиметру выставил из-за угла голову и бросил быстрый взгляд вдоль коридора. Разговаривали двое. Один, невысокий и явно немолодой, одетый в кожаную летную куртку, армейские брюки и американские саперные ботинки, стоял спиной к Глебу. Он наверняка был одним из охотников – вся его небрежная и вместе с тем собранная и непринужденно-грациозная поза говорила о полном владении каждой клеточкой тела, о профессионализме в самом чистом и высоком смысле этого слова.
Другой был просто бородатым диггером – тем самым, что, однажды помог Глебу добраться до его мастерской. Немолодой профессионал держал в руке фонарь, направляя его свет в потолок так, что он рассеивался по коридору.
– Ну, приятель, – сказал профессионал, – спасибо. Теперь быстренько беги домой, и будь осторожен.
Здесь и вправду очень романтично, но в данный момент бродить по этим коридорам в одиночку небезопасно.
Бородатый что-то ответил, но его слова заглушил шум промчавшегося неподалеку поезда метро. Немолодой тихо рассмеялся и хлопнул его по плечу.
– За меня не беспокойся, – сказал он. – Просто пойми, что пользы от тебя будет мало, а мне придется отвлекаться на то, чтобы прикрывать тебя. Значит, второй поворот налево?
Диггер кивнул, и луч укрепленной на его оранжевой каске шахтерской лампочки метнулся по стенам, заставив тени вздрогнуть и заплясать.
– И вверх по ступенькам, – сказал он. – Там будет такая квадратная дверца, вроде лючка в стене.
– Отлично, – сказал немолодой. Голос его опять показался Глебу мучительно знакомым – это было что-то из другой жизни, полузабытое и смутно тревожащее, как вертящееся на самом кончике языка слово, которое никак не можешь вспомнить. Что-то подсказывало Слепому, что этот человек очень опасен, и то, что лицо его по-прежнему невозможно было разглядеть, вызывало раздражение.
Сиверов нерешительно положил ладонь на рукоять револьвера. Можно было, конечно, просто повернуться и тихо уйти, оставив незнакомца сколько его душе угодно обшаривать пустую нору. Но, во-первых, в норе осталась вся Глебова наличность, а во-вторых, охотник был просто опасен, да и диггер был теперь, пожалуй, единственным человеком, знавшим Слепого в лицо. На то, чтобы найти хирургов, сделавших ему операцию по изменению внешности, и добиться от них хоть сколько-нибудь достоверного словесного портрета по прошествии стольких лет, потребуется немало времени, а бородач в оранжевой каске мог описать его играючи – он хорошо разглядел капитана ФСБ Молчанова, и, судя по тому, что Глеб наблюдал в данную минуту, его обещание молчать стоило немногого.
На мгновение Сиверов даже зажмурился, совершенно сбитый с ног полным безумием происходящего. Он чувствовал себя белкой в колесе: как только он останавливался или хотя бы сбавлял ход, в поле зрения немедленно оказывался еще кто-нибудь, представлявший угрозу его жизни. Прежняя жизнь теперь казалась такой далекой, словно нынешнего Глеба Сиверова от прежнего отделяли тысячелетия и миллионы километров. Хорошая музыка, чашка крепкого ароматного кофе, холостяцкий уют мансарды, губы Ирины, смех Анечки – все было перечеркнуто, смято и небрежно отброшено в сторону автоматной очередью, выпущенной беглым майором Коптевым. Или все начало рушиться раньше? Теперь Глеб не мог с уверенностью сказать, так ли это. Предал ли его генерал Потапчук, или сам он, Глеб Сиверов, безнадежно продал и растоптал что-то главное в себе, и теперь лишь пожинает плоды этого предательства?
Слепой помотал головой и открыл глаза. Такие мысли расслабляют, мешают сосредоточиться на главном, а главное сейчас – обвести охотников вокруг пальца и замести следы… А если при этом погибнут одна-две гончих, зверь не виноват – он так устроен, чтобы бороться до конца. Тем более, что гоняются за ним вовсе не для того, чтобы пригласить в ресторан на празднование Дня чекиста.
Он снова осторожно выглянул из-за угла. Так и есть – профессионал в полувоенной одежде уже скрылся за поворотом коридора, а бородатый мальчишка двигался прямо на Слепого, светя под ноги фонариком и дудя себе под нос какой-то мотивчик. Глеб едва не выругался вслух, посторонние мысли сделали-таки свое дело. Теперь противников придется брать по одному. Хотя тот, что шел сейчас ему навстречу, противником, строго говоря, считаться не мог – так, камешек на дороге, который мимоходом отшвыриваешь легким пинком и тут же забываешь…
Глеб снял ладонь с револьвера – глушитель изрядно износился и обещал в ближайшее время выйти из строя, да и будь он новеньким, выстрел все равно привлек бы внимание ушедшего вперед профессионала. И потом, тратить патрон на этого мозгляка вряд ли стоило.
Пальцами вытянутой назад руки он нащупал нишу в стене и бесшумно вдвинулся в нее. Пропустив диггера мимо себя, Слепой сделал широкий скользящий шаг вперед и схватил его за горло за секунду до того, как тот обернулся на слабый шум, вызванный движением Сиверова. Диггер оказался не таким уж мозгляком – под выцветшей брезентовой курткой упруго бугрились мышцы, и реакция у парня была что надо, и на какой-то миг Слепому показалось, что он сейчас вырвется и заорет благим матом, призывая на помощь. В следующее мгновение треснули шейные позвонки, и бившееся в руках Слепого тело безвольно обмякло. Глеб осторожно опустил его на пол, но оранжевая каска, свалившись с головы убитого, оглушительно задребезжала, подпрыгивая на каменном полу. Мигнув, погас луч фонарика.
Слепой постоял, прислушиваясь, и вскоре до него донеслись неясные звуки – кто-то стремительно и почти не производя шума приближался с той стороны, куда недавно ушел незнакомец в кожаной куртке. Слепой иронически задрал бровь – у этого парня было отменное чутье, да и двигался он, как кошка. Вот только зрение незнакомца сильно уступало кошачьему – на стенах коридора вдруг заплясали отблески мощного фонаря. Глеб подумал, что, устроив такую иллюминацию, вовсе не обязательно было красться, но тут, видимо, просто сказалась привычка.