Страница:
Тэй взяла протянутую ей «складку» — лист пергамента, свернутый вчетверо и запечатанный оттиском перстня де Бреев. На пергаменте рукой барона был начертан адрес — стало быть, гонец был не из числа его адъютантов, а кто-то из «зеленых плащей». Новшество, введенное еще дедом нынешнего Императора, Таласом Четырнадцатым Дальновидным, прижилось — теперь по дорогам, пусть и не слишком часто, мчались верховые в зеленых плащах, неся при себе сумки с пергаментными «складками», доставляя их по назначению.
Сломав печать, она развернула лист и разочарованно вздохнула. Отец, как обычно, не слишком много времени потратил на послание единственной дочери — десяток строк, не более. Но, пробежав эти строки глазами, девушка улыбнулась…
— Отец пишет, что заедет в гости…
— Именно это я и сделал! — раздался от двери густой бас. — И что я вижу? Меня никто не встречает, как будто бы и не рады…
— Папка!!! — завопила Таяна, бросаясь навстречу отцу, и тут же утонула в могучих объятиях барона.
Спустя несколько минут, освободившись от объятий дочери, барон Арманд де Брей опустился на жалобно скрипнувший стул и выразительно посмотрел на кружку. Тэй столь же выразительно глянула на Мерля, и тот, поняв намек, исчез за дверью. Сама девушка не любила эль, но всегда держала в погребе небольшой запасец на такой как раз случай. А пока отец будет приканчивать принесенный Мерлем кувшинчик, вампир как раз успеет слетать в село и притащить любимый бароном напиток в достаточном количестве.
— Да, дочка, а я ведь не один приехал. Тут паренек со мной… очень уж хотел тебя увидеть.
— Паренек? — Таяна непонимающе уставилась на отца.
Барон молодецки свистнул, так что в окне зазвенело стекло, а занавески дернулись, будто подхваченные ветром. Или это и был сквозняк? Дверь скрипнула, и в комнату вошел…
Тэй ошеломленно уставилась на вошедшего мужчину. Воин — легкая кольчуга, не столько как защита, сколько как указание на статус, золотые крылья центуриона, длинный лиловый плащ, отороченный красной каймой, — цвета элитных имперских легионов. Его нельзя было назвать молодым, пожалуй, он уже встретил свое тридцатое лето, но во всем облике его была видна молодость. Молодость души, молодость устремлений… а то, что темные волосы уже тронуты сединой, — что ж, мужчины седеют рано. Широкоплечий, наверняка очень сильный — а лицо открытое, доброе. И во всем этом облике столько знакомого, столько родного…
— Дьен… — прошептала она, чувствуя, что сейчас заплачет. И даже сама не понимала, отчего вдруг начали слезиться глаза.
Воин улыбнулся. Улыбка получилась нежная, чуть застенчивая… так пошло бы улыбаться молодому парнишке, глядя на свою первую возлюбленную, а уж никак не опытному воину.
— Да… значит, ты не забыла. Тогда, на балу… я знаю, что не умею танцевать, и думал, что ты оскорблена… но я так хотел… — Он окончательно замялся и замолчал. Может, на поле боя он бывал неудержим, но в разговорах с женщинами у него, видимо, опыта было недостаточно.
— Дьен чуть не с мечом у горла заставил меня взять его с собой к тебе в гости, — демонстративно делая вид, что не замечает красного лица своего спутника, заметил барон с легким оттенком ехидства. — Ты уж его не обижай, девочка, он хороший парень. И командир из него неплохой…
Чувствуя, как все холодеет внутри, девушка сделала шаг назад. Ее улыбка увяла.
— К-командир?
— Что тебя, хотел бы я знать, так удивило? — вскинул брови Арманд. Покачал головой, нахмурился. — Или, живя в этом захолустье, ты стала забывать все то, чему я тебя учил?
Девушка не отвечала. Только во все глаза смотрела на этого молодого офицера, изучая каждую черточку его лица, сравнивая с теми обрывками, что хранила ее память. Это был он… и не он. Рост, ширина плеч, черты лица, даже имя — все это принадлежало тому, из сна, из видений, из воспоминаний. Все, кроме одного.
Она не чувствовала по отношению к нему ничего. Совершенно. Интересный мужчина, мужественное лицо, неплохое телосложение… наверняка и молодые дурочки, и зрелые матроны при дворе спят и видят, как бы заполучить его в постель, а то и в мужья. Может, несколько лет назад и ей такой мужчина вскружил бы голову… на некоторое время. Но сейчас… она просто смотрела на него и не видела. Не видела ничего такого, чего не было бы у многих и многих других мужчин. В памяти всплыли слова Оракула, слова, которые она уже почти считала пригрезившимися: «Если ты победишь, то вы с ним будете навсегда связаны друг с другом». Она не могла с уверенностью сказать, какой победы от нее ждал Оракул в этом сне-воспоминании, но вот слова о связанных душах, о том, что при внешних проявлениях, сходных с любовью, это — нечто большее и одновременно неизмеримо худшее, она помнила очень хорошо. Как будто бы они были сказаны совсем недавно.
Тот Дьен, мужчина из сна-яви… Каждый раз, когда Таяна пыталась вспомнить его лицо, одновременно и сладко, и горько сжимало сердце, и к горлу подступал комок, как при мысли о чем-то безвозвратно утраченном, но и безмерно дорогом. А этот… этот был чужим. Просто чужим — и она каким-то шестым, не поддающимся объяснению чувством знала, что он таковым и останется. И не помогут ни встречи при луне, ни кружение в бальной зале под звуки музыки, ни витиеватые излияния чувств, ни поцелуй — робкий и нежный или грубый и властный. Ничего не поможет.
— Дьен — хороший парень, — заметил, улыбаясь, барон. — Он уже года три служит под моим началом… И все это время он вспоминал о тебе. Такая преданность достойна некоторой… м-м… награды, так, дочка?
— Награды? — переспросила Таяна больше для того, чтобы сказать хоть что-нибудь. — Какой награды?
Отец чуть поморщился, словно огорченный непонятливостью дочери.
— Я… то есть мы приехали дней на пять. Не стесним? — Не дожидаясь ответа, он широко улыбнулся. — Я бы хотел, чтобы ты, девочка, показала Дьену окрестности. Помню, ты всегда утверждала, что здесь красивые места.
— Да… да, конечно, — механически ответила она, все еще пребывая в плену своих мыслей, все еще пытаясь понять, почему этот молодой человек столь похож на того, другого, на Дьена из сна. Может, воспоминание о давней встрече и послужило толчком к самому сну? Вернее, бреду — ведь Мерль говорил, что она бредила. Таяна в Академии занималась лекарским искусством и знала, что горячечный бред может принимать самые причудливые формы.
— Вот и прекрасно! — воскликнул, потирая руки, барон. И, увидев входящего в комнату Мерля, нагруженного пивом и соответствующей закуской, довольно улыбнулся. — А теперь почему бы нам как следует не отметить нашу встречу?
Тэй сделала шаг к столу и запнулась — краем глаза она перехватила брошенный на нее взгляд Дьена. На какое-то мгновение ей показалось, что у него очень странные глаза, желтые, с узким вертикальным, как у змеи, зрачком. Девушка повернула голову, чтобы удостовериться в этом, — и натолкнулась на доброжелательный взгляд самых обыкновенных серых глаз. Самых обыкновенных…
— Вот примерно так, — закончил Жаров свой рассказ. Повествование получилось обрывочным, явно неполным, но доктора это не смутило. Лгать Денис не рискнул — с Риллентайна вполне могло статься подключить какую-нибудь хрень вроде детектора лжи, право на это он имел.
— Занятно… — протянул доктор, с глубокомысленным видом раскуривая трубку — роскошь на борту военного корабля немыслимая, доступная разве что трем-четырем высшим чинам. Это вам не пассажирский лайнер. Риллентайн затянулся, выпустил сизый бесформенный клуб дыма и повторил: — Занятно. В целом «Фантазм» вызывает более простые галлюцинации, обычно сексуального характера, за что он и ценится… м-м… в определенных кругах. Но вот общие признаки, реалистичность происходящего, острое последующее ощущение того, что воспоминания соответствуют действительно происходившим событиям… все это весьма похоже. Простите, лейтенант, а когда вы последний раз были с женщиной?
— Э-э… давно.
С этим и в самом деле было сложно. Там, на базе, было немало женщин среди обслуживающего персонала, которые с радостью скрасили бы досуг офицера, были и те, для кого такое времяпровождение было работой. В конце концов, были и девушки-киборги — немало мужчин предпочитало их женщинам, мотивируя это тем, что не хотят брать на себя никаких обязательств. К тому же киборги, в базовую программу которых входило немало вещей, напрямую не относящихся к их основным обязанностям, в вопросах техники секса могли дать сто очков вперед иной профессиональной шлюхе.
Увы, Жаров как-то не вписывался в эту систему, выстроенную для того, чтобы десантники, находясь на базе месяцами, не испытывали проблем сексуального характера. Веселые девчонки, для которых офицеры и рядовые были источником дополнительной (и неплохой) зарплаты, были ему неинтересны. Роботы — чем-то неприятны. А те женщины, что не являлись в своем деле профессионалками… ну не было среди них ни одной такой, чтобы… Одни, подавшиеся на военные базы флота с целью поиска «настоящего мужчины», явно рассматривали каждого представителя сильной половины человечества как потенциального кандидата, рассматривая его со всех сторон с пристрастием, оценивая, как товар в магазине. Другие же, что с той или иной долей искренности считали флот своим призванием, слишком уж пытались доказать всем и каждому, что они «не хуже».
А немногие исключения столь быстро находили себе пару, что оставалось только разводить руками. Такое впечатление, что их отлавливали прямо у шлюзов пассажирских шаттлов.
Потому и получалось, что завязывать хоть какие-то, пусть и непродолжительные, отношения с женщинами Денису удавалось только во время отпуска, проводимого, как правило, где-то на солнечных пляжах Земли или иных планет. Там сама обстановка располагала…
Только вот последний отпуск был чертовски давно.
— Знаете что я сделаю, лейтенант?
Жаров затаил дыхание.
— Дам я вам, лейтенант, две недельки отдыха. Езжайте на курорт, на пляж… Глядишь, «Фантазм» из вас выветрится… А потом мы с вами встретимся и поговорим. Только вот… — Он сделал многозначительную паузу, и Жаров сразу подобрался, почувствовав, что отпуска даром не даются.
Мысленно пожелав Риллентайну язвы желудка, а потом мысленно же это желание отменив, поскольку язва лечится легко и быстро, Денис с обреченным видом приготовился выслушать приговор. И подписаться под ним, поскольку наличие или отсутствие подписи приговоренного все равно ни черта не меняет.
А Риллентайн не торопился. Сидел, неторопливо пускал дым… и только через пару минут, докурив трубку, наконец разродился.
— Один мой… э-э… в некотором смысле коллега на днях летит на Землю. Тоже, знаете ли, в отпуск… что смотрите так, лейтенант, думаете, раз уж медики — кабинетные работники, так нам и отпуск не положен?
С точки зрения Дениса, да и, пожалуй, любого здравомыслящего десантника, Риллентайна и ему подобных следовало бы отпустить в оплачиваемый отпуск навсегда. С последующим выходом на пенсию. Ему пришлось сделать над собой поистине героическое усилие, чтобы не сказать это вслух.
— Угу… вот и составите… гм… этому нашему специалисту компанию. Вместе на солнышке погреетесь, пообщаетесь…
— Послушайте, доктор, — набычился Денис, на мгновение забыв, что на корабле не спорят с капитаном, своим полковником и корабельным «психом». — Я, знаете ли, привык сам планировать свой отдых…
— Вот и отвыкнете, — не меняя тона, перебил его Риллентайн, разглядывая свою трубку и явно раздумывая, набить ее заново или убрать до следующего раза. — И потом, лейтенант, вы разницу между словами «отпуск» и «прописанный медслужбой отдых» улавливаете? Это ведь не рекомендация или там… благодеяние. Это приказ, столь же обязательный к исполнению, сколь и распоряжения вашего Вебера. Так что запасайтесь-ка кремом от солнца, а то белесые вы в своих брониках, как… мокрицы.
— Доктор, — не выдержал Жаров, — а вы мокриц-то когда-нибудь видели?
— А как же, — ничуть не удивившись, кивнул Риллентайн. — В детстве. Но у меня память хорошая.
— И позволительно ли мне узнать, кто же будет моим спутником?
— Чего ёрничаешь, лейтенант? — нахмурился доктор. — Давай шагай отсюда. Все узнаешь… в свое время. И еще… ты запомни, лейтенант, от отзыва моего коллеги… в общем, ты меня понял. Вылет шаттла завтра в восемь, с Вебером я сам поговорю, документы получишь перед вылетом у дежурного. Ясно? Шагом марш, лейтенант!
Дверь с тихим шорохом скользнула в пазах у него за спиной. Денис прислонился к стене, металл неприятно холодил кожу сквозь униформу, но ему и нужны были сейчас эти неприятные ощущения.
Хуже всего было то, что, подпиши сейчас Риллентайн вердикт о его, Жарова, полном «несоответствии», он даже вряд ли стал бы спорить. Хотя нет, стал бы — но формально, без той убежденности, которая только и может выручить в такой ситуации в краткий момент времени между принятием медиком решения и простановкой в личное дело фатального штампа. Потому что и сам чувствовал — что-то не в порядке. Что-то неладно, как говорится, в королевстве Датском.
С врачом он проговорил часа два, и это время отнюдь не пошло ему на пользу. Воспоминания, обрывочные и нечеткие, от попытки их пересказать, систематизировать и разложить по полочкам стали только еще реальней, еще отчетливей. И теперь он и сам не мог бы с точностью сказать, было ли это все — схватка возле алмазной статуи, девушка-киборг… кажется, ее звали Лия… тяжелый и такой неуклюжий меч в руке, серебряный ошейник на шее, крепость, сплошь состоящая из сияющих граней, странный зверь, покрытый чешуей и оседланный, словно лошадь, и ослепительная блондинка…
Денис почувствовал, что кто-то трогает его за плечо. Открыл глаза — она стояла перед ним, и золотистые волосы рассыпались по плечам водопадом…
— Таяна…
Зрение сфокусировалось, и чудесный образ плавно перетек в холодный взгляд и сурово поджатые губы Дибровой.
— Татьяна, — жестко поправила она. — Можно и запомнить. Вам плохо, лейтенант?
— Нет, — невесело улыбнулся он. — Нет, все нормально. Так… задумался просто.
Она пожала плечами и приложила руку к сенсору. Дверь отъехала в сторону…
Денис снова закрыл глаза. Память отчаянно боролась с ложными воспоминаниями и уверенно терпела в этой схватке поражение. Жаров вдруг понял, что и вчерашний бой, и сегодняшний разговор с Риллентайном — все это кажется ему куда менее реальным, чем эта странная картина… он с архаичным мечом — а два мужика в кольчугах надвигаются на него, вращая оружием. И в их глазах, едва различимых сквозь щели шлемов, не ненависть, даже не жажда убийства — просто обещание смерти. Как будто эти мальчики, словно из киностудии выползшие, просто делают свою работу. Работа такая — отточенным куском железки резать людей на ломтики. Вот это казалось реальным… а этот стальной коридор и эта неприятно холодная стена — нет. И хоть ты тресни.
Прошло совсем немного времени, и дверь вновь зашипела. Из блока выскочила Татьяна — и если раньше на ее лице было не слишком-то много доброжелательности, то сейчас глаза девушки метали молнии, и Денис пожалел, что на нем не бронекостюм.
— Ты… слушай сюда и запоминай, я этого не просила, и я этого не хочу. И если ты что-то там вобьешь себе в голову…
— Тая… Татьяна, вы о чем? — Имя он выговорил с некоторым усилием, на языке крутилось очень созвучное, но все же немного другое.
— Об этом гадском отпуске, — рыкнула она, схватив его за отворот мундира. — Если этот надутый прыщ что-то там себе придумал и если я должна выполнять его приказы… дерьмо собачье, я обязана их исполнять, или, мать твою, рапорт на стол… так вот, ты, мать твою, кролик, ясно? Подопытный кролик. А у меня — ключи от твоей клетки, ты понял, лейтенант? И ты, мать твою, будешь делать то, что я тебе скажу. Скажу прыгать — будешь прыгать. Скажу жрать на завтрак манную кашу — будешь жрать и облизываться от удовольствия. Иначе я тебе такой, твою мать, отчет напишу, что тебя не то что в десант, тебя в говновозы не возьмут!
— Прости… те, Татьяна, но…
— Я тебя спрашиваю, тебе все ясно, лейтенант?
— Да мне-то все ясно, только…
Последнее слово он уже говорил в спину стремительно удаляющейся девушке. Судя по ее эмоциям, как раз сейчас ей были остро необходимы профессиональные услуги Риллентайна. Жаров усмехнулся — вот, значит, кого доктор сосватал ему в качестве напарника по отдыху. И усмехнулся еще раз — что ж, это может оказаться интересным.
Он покачал головой и направился в свою каюту. Разумеется, «псих» сделает как обещал, и даже Вебер не будет с ним спорить. А это означает, что надо бы собрать вещи, поскольку шаттл, само собой, никого ждать не будет.
Он шагал по коридору, мимо неспешно проплывали запертые двери, иногда навстречу попадались спешащие по своим делам люди — кто-то приветствовал его как старшего по званию, кто-то тепло здоровался, а кто-то цедил свой «привет» сквозь зубы. Денис почти не слышал всего этого, отвечая автоматически где отданием чести, где улыбкой, а где сухим кивком. Он снова был ТАМ, и ему казалось, что он не идет по чуть пружинистому покрытию тоннеля «А» шестого бокса — казалось, что на самом деле он лежит на ровной жесткой поверхности, а над ним — сводчатый каменный потолок, и факел, воткнутый в железное кольцо, отбрасывает на стены странные пляшущие тени. И еще вдруг привиделась склонившаяся над ним фигура… у которой были очень странные глаза, желтые, с вертикальными, как у змеи, зрачками.
Два всадника неторопливо ехали по лесу. Чего только стоило отцу уговорить свою своенравную дочку на эту прогулку — но если уж она и согласилась сесть в седло и отправиться непонятно зачем в лес, то уж заставить ее быть любезной против ее желания было невозможно.
— Конечно, Дьен, я слушаю.
При дворе ответ, данный подобным тоном, ясно давал понять мужчине, что он — нежелательный собеседник. У кого-то хватало ума это понять, но Дьен, который немало лет провел среди легионеров и гораздо меньше — в светском обществе, подобных намеков не понимал. Или, что более вероятно, просто не желал понимать.
Барон, который и ранее постоянно огорчался, что его дочурка не желает видеть вьющихся вокруг нее перспективных женихов, решил, по всей видимости, взять это дело в свои руки и приступил к претворению в жизнь матримониальных планов со всем энтузиазмом жаждущего внуков отца и холодным расчетом опытного полководца. Если девочка не намерена отправиться ко Двору… что ж, он сам подобрал достойного, на свой взгляд, кандидата и принял меры, чтобы свести этих двоих под одной крышей. Вечерами за кружкой эля, за рассказами о столичных сплетнях, боевых походах, за рвущими душу воспоминаниями о ее матери, Телле де Брей, он нет-нет, да и вворачивал фразу о том, какой же замечательный парень этот Дьен… Ну, для «парня» центурион был, пожалуй, староват — но у барона все, кто был моложе его по годам или по званию, были «парнями», «мальчиками» и «сынками». И обязательно добавлял, что вы, мол, двое, просто созданы друг для друга… ох как бы порадовалась, глядя на вас, Телла…
Таяна не спорила. Радость от пребывания в гостях отца была слишком велика, и ради нее она готова была терпеть все что угодно. В том числе и… и Дьена. Уже три дня, как он жил в ее доме. Нельзя сказать, что за это время он сделал все, чтобы испортить отношения с молодой волшебницей всерьез и надолго. Но легкая напряженность, возникшая между ними тогда, в первый момент встречи, не исчезла — напротив, стала куда отчетливей и могла в любой момент превратиться в открытую неприязнь. И тому было немало причин, важнейшей из которых была его внешность. Временами, особенно по ночам, девушка думала о том, что просто несправедлива к воину. Хорошо сложенный, красивый, не изборожденный шрамами — этими столь частыми спутниками солдата, он был бы, пожалуй, желанным гостем в любой компании. Она честно пыталась разобраться в себе, найти те причины, по которым ей становилось все более и более неприятно его видеть. Ну не принимать же всерьез мысль о том, другом мужчине, Дьене из сна.
А может, дело было именно в этом. Она вздохнула — ну все не как у людей. Одни делают карьеру при Дворе, а ее тянет в деревню. Одни старательно постигают тайны магии, а она за последние годы узнала не так уж и много, да и не тянет ее к пыльным книгам. Она выучила достаточно, чтобы справиться с любой проблемой, которая может возникнуть в деревне, и титул полноправной волшебницы это подтверждает. А учить что-то лишнее, тратить время на то, что никогда не принесет пользы… У отца достаточно денег, чтобы обеспечить ей безбедное существование до конца жизни.
Тэй нахмурилась. Мысли были в общем-то не лишены смысла… но ей почему-то казалось, что раньше она думала иначе. Совсем иначе.
Кажется, Дьен что-то говорил. Погруженная в свои мысли, она все пропустила мимо ушей. Подняв глаза на своего спутника, девушка виновато улыбнулась.
— Простите, Дьен… я не расслышала.
По его лицу пробежала тень. Он был командиром и привык, чтобы его слова достигали ушей тех, кому они были предназначены. Он действительно мало общался с женщинами — иначе знал бы, что никто не умеет столь легко пропускать мимо ушей слова мужчины, как молодая и красивая девушка. А еще он плохо умел скрывать свои чувства… хотя кто знает? Вполне вероятно, что страх, неуверенность перед лицом врага, боль — все это он мог упрятать столь глубоко, что ни один мускул не дрогнул бы на этом красивом лице.
— Я спрашивал, леди Таяна, почему вы ко мне столь… холодны?
— Это сложный вопрос, Дьен…
Ее скакун вырвался на шаг вперед, и это было хорошо — он не видел ее лица. Она должна, обязана была сказать ему нечто важное, нечто такое, что не говорят, глядя в глаза собеседнику.
— Видите ли, за время жизни здесь я отвыкла от светского общества. Поэтому мне сложно объяснить то, что у моих прежних подруг при Дворе получилось бы легко и непринужденно.
— Я солдат, леди. Я привык, когда говорят честно и прямо. Я… я вам неприятен?
— Что вы, Дьен, нет, совсем нет… — Она сказала это слишком быстро и даже сама поняла, насколько фальшиво прозвучали слова. — Дело не в вас, дело во мне…
Банальные слова. Века и тысячелетия они звучат, каждый раз неловко стараясь прикрыть злую прямоту отказа, каждый раз делая это неудачно… но люди повторяют их вновь и вновь, наивно думая, что слова эти чуть-чуть смягчат наносимый удар. А те, кто слышит их, — стараются верить. Просто для того, чтобы верить хоть во что-то.
— Дело действительно во мне. — Тэй говорила быстро, словно стараясь сказать как можно больше, прежде чем обида накроет мужчину с головой, лишив его и слуха, и иных чувств, заставив слышать лишь себя, свою собственную боль. — Я… понимаете, Дьен, я знала одного мужчину, и… мне кажется, я люблю его. Поверьте, брак с вами был бы честью для любой женщины, но мое сердце… несвободно. Простите. Я знаю, что отец желает мне только лучшего, я знаю, что и вы тоже… но я не могу. Не могу ответить вам взаимностью, Дьен.
— Кто он?
— Вы же не побежите решать вопросы соперничества с мечом в руках, верно? — чуть насмешливо спросила Таяна, поправляя прядь волос и ловя себя на мысли, что делает это отнюдь не потому, что волосы лезут в глаза, а потому, что сам жест изящен и привлекателен. Сердясь на себя за это крошечное проявление кокетства, она зло дернула ни в чем не повинную прядку, словно наказывая себя болью за эту маленькую, невинную, мимолетную слабость.
— Я просто хочу знать, кто он. — Голос центуриона был спокоен. Может быть, слишком спокоен для человека, только что узнавшего о наличии более удачливого соперника.
Тэй вздохнула… как объяснить? Не поймет — и никто не поймет, ни отец, ни подруги, если бы они у нее были. Может, поняла бы мама — но мамы нет.
— Скажите, Дьен, вы верите в вещие сны?
Центурион решил, что девушка сменила тему, и не стал настаивать на ответе, будучи уверенным, что еще вернется к этому вопросу, когда наступит подходящее время. А сейчас почему бы не поговорить и о том, что так волнует всех женщин в мире, — о тайнах, о пророчествах и о гаданиях…
Скакуны взобрались на невысокий холм. Центурион спрыгнул на землю, протянул руку Тэй, чтобы помочь ей покинуть седло. Молодая волшебница избегала встречаться с ним взглядом, упрямо дожидаясь ответа.
— Вещие сны бывают, — кивнул Дьен с совершенно серьезным видом. — И тому есть немало примеров. Даже в армии… рассказывают, что однажды легат Бренус Лост накануне…
— Нет, Дьен, подождите, я не об этом. Не сочтите меня дурой…
— Как можно, леди!
— Не сочтите меня дурой, — упрямо повторила она, — но я видела человека, которого люблю, во сне. Это был сон — и в то же время не совсем сон, он был так похож на явь, что… я и сама не знаю, где заканчивалось видение. И еще, может, вы и не поверите, но я должна, понимаете, я обязательно должна рассказать вам все, потому что не могу больше держать это в себе. У него было ваше лицо, Дьен, понимаете. Ваше лицо и ваше имя… только он не был вами.
Она обернулась, подняла на него глаза, в которых блестели слезы. Он молчал, только на скулах играли желваки. Просто молчал… а потом вдруг захохотал — громко, от души. Смех эхом разносился по лесу, метался меж деревьев, и даже привычный ко всему скакун центуриона замедлил шаг, чтобы переждать приступ безумия своего хозяина. А тот все хохотал, и по мужественному лицу текли слезы — не от горя, не от обиды, всего лишь от смеха.
Сломав печать, она развернула лист и разочарованно вздохнула. Отец, как обычно, не слишком много времени потратил на послание единственной дочери — десяток строк, не более. Но, пробежав эти строки глазами, девушка улыбнулась…
— Отец пишет, что заедет в гости…
— Именно это я и сделал! — раздался от двери густой бас. — И что я вижу? Меня никто не встречает, как будто бы и не рады…
— Папка!!! — завопила Таяна, бросаясь навстречу отцу, и тут же утонула в могучих объятиях барона.
Спустя несколько минут, освободившись от объятий дочери, барон Арманд де Брей опустился на жалобно скрипнувший стул и выразительно посмотрел на кружку. Тэй столь же выразительно глянула на Мерля, и тот, поняв намек, исчез за дверью. Сама девушка не любила эль, но всегда держала в погребе небольшой запасец на такой как раз случай. А пока отец будет приканчивать принесенный Мерлем кувшинчик, вампир как раз успеет слетать в село и притащить любимый бароном напиток в достаточном количестве.
— Да, дочка, а я ведь не один приехал. Тут паренек со мной… очень уж хотел тебя увидеть.
— Паренек? — Таяна непонимающе уставилась на отца.
Барон молодецки свистнул, так что в окне зазвенело стекло, а занавески дернулись, будто подхваченные ветром. Или это и был сквозняк? Дверь скрипнула, и в комнату вошел…
Тэй ошеломленно уставилась на вошедшего мужчину. Воин — легкая кольчуга, не столько как защита, сколько как указание на статус, золотые крылья центуриона, длинный лиловый плащ, отороченный красной каймой, — цвета элитных имперских легионов. Его нельзя было назвать молодым, пожалуй, он уже встретил свое тридцатое лето, но во всем облике его была видна молодость. Молодость души, молодость устремлений… а то, что темные волосы уже тронуты сединой, — что ж, мужчины седеют рано. Широкоплечий, наверняка очень сильный — а лицо открытое, доброе. И во всем этом облике столько знакомого, столько родного…
— Дьен… — прошептала она, чувствуя, что сейчас заплачет. И даже сама не понимала, отчего вдруг начали слезиться глаза.
Воин улыбнулся. Улыбка получилась нежная, чуть застенчивая… так пошло бы улыбаться молодому парнишке, глядя на свою первую возлюбленную, а уж никак не опытному воину.
— Да… значит, ты не забыла. Тогда, на балу… я знаю, что не умею танцевать, и думал, что ты оскорблена… но я так хотел… — Он окончательно замялся и замолчал. Может, на поле боя он бывал неудержим, но в разговорах с женщинами у него, видимо, опыта было недостаточно.
— Дьен чуть не с мечом у горла заставил меня взять его с собой к тебе в гости, — демонстративно делая вид, что не замечает красного лица своего спутника, заметил барон с легким оттенком ехидства. — Ты уж его не обижай, девочка, он хороший парень. И командир из него неплохой…
Чувствуя, как все холодеет внутри, девушка сделала шаг назад. Ее улыбка увяла.
— К-командир?
— Что тебя, хотел бы я знать, так удивило? — вскинул брови Арманд. Покачал головой, нахмурился. — Или, живя в этом захолустье, ты стала забывать все то, чему я тебя учил?
Девушка не отвечала. Только во все глаза смотрела на этого молодого офицера, изучая каждую черточку его лица, сравнивая с теми обрывками, что хранила ее память. Это был он… и не он. Рост, ширина плеч, черты лица, даже имя — все это принадлежало тому, из сна, из видений, из воспоминаний. Все, кроме одного.
Она не чувствовала по отношению к нему ничего. Совершенно. Интересный мужчина, мужественное лицо, неплохое телосложение… наверняка и молодые дурочки, и зрелые матроны при дворе спят и видят, как бы заполучить его в постель, а то и в мужья. Может, несколько лет назад и ей такой мужчина вскружил бы голову… на некоторое время. Но сейчас… она просто смотрела на него и не видела. Не видела ничего такого, чего не было бы у многих и многих других мужчин. В памяти всплыли слова Оракула, слова, которые она уже почти считала пригрезившимися: «Если ты победишь, то вы с ним будете навсегда связаны друг с другом». Она не могла с уверенностью сказать, какой победы от нее ждал Оракул в этом сне-воспоминании, но вот слова о связанных душах, о том, что при внешних проявлениях, сходных с любовью, это — нечто большее и одновременно неизмеримо худшее, она помнила очень хорошо. Как будто бы они были сказаны совсем недавно.
Тот Дьен, мужчина из сна-яви… Каждый раз, когда Таяна пыталась вспомнить его лицо, одновременно и сладко, и горько сжимало сердце, и к горлу подступал комок, как при мысли о чем-то безвозвратно утраченном, но и безмерно дорогом. А этот… этот был чужим. Просто чужим — и она каким-то шестым, не поддающимся объяснению чувством знала, что он таковым и останется. И не помогут ни встречи при луне, ни кружение в бальной зале под звуки музыки, ни витиеватые излияния чувств, ни поцелуй — робкий и нежный или грубый и властный. Ничего не поможет.
— Дьен — хороший парень, — заметил, улыбаясь, барон. — Он уже года три служит под моим началом… И все это время он вспоминал о тебе. Такая преданность достойна некоторой… м-м… награды, так, дочка?
— Награды? — переспросила Таяна больше для того, чтобы сказать хоть что-нибудь. — Какой награды?
Отец чуть поморщился, словно огорченный непонятливостью дочери.
— Я… то есть мы приехали дней на пять. Не стесним? — Не дожидаясь ответа, он широко улыбнулся. — Я бы хотел, чтобы ты, девочка, показала Дьену окрестности. Помню, ты всегда утверждала, что здесь красивые места.
— Да… да, конечно, — механически ответила она, все еще пребывая в плену своих мыслей, все еще пытаясь понять, почему этот молодой человек столь похож на того, другого, на Дьена из сна. Может, воспоминание о давней встрече и послужило толчком к самому сну? Вернее, бреду — ведь Мерль говорил, что она бредила. Таяна в Академии занималась лекарским искусством и знала, что горячечный бред может принимать самые причудливые формы.
— Вот и прекрасно! — воскликнул, потирая руки, барон. И, увидев входящего в комнату Мерля, нагруженного пивом и соответствующей закуской, довольно улыбнулся. — А теперь почему бы нам как следует не отметить нашу встречу?
Тэй сделала шаг к столу и запнулась — краем глаза она перехватила брошенный на нее взгляд Дьена. На какое-то мгновение ей показалось, что у него очень странные глаза, желтые, с узким вертикальным, как у змеи, зрачком. Девушка повернула голову, чтобы удостовериться в этом, — и натолкнулась на доброжелательный взгляд самых обыкновенных серых глаз. Самых обыкновенных…
— Вот примерно так, — закончил Жаров свой рассказ. Повествование получилось обрывочным, явно неполным, но доктора это не смутило. Лгать Денис не рискнул — с Риллентайна вполне могло статься подключить какую-нибудь хрень вроде детектора лжи, право на это он имел.
— Занятно… — протянул доктор, с глубокомысленным видом раскуривая трубку — роскошь на борту военного корабля немыслимая, доступная разве что трем-четырем высшим чинам. Это вам не пассажирский лайнер. Риллентайн затянулся, выпустил сизый бесформенный клуб дыма и повторил: — Занятно. В целом «Фантазм» вызывает более простые галлюцинации, обычно сексуального характера, за что он и ценится… м-м… в определенных кругах. Но вот общие признаки, реалистичность происходящего, острое последующее ощущение того, что воспоминания соответствуют действительно происходившим событиям… все это весьма похоже. Простите, лейтенант, а когда вы последний раз были с женщиной?
— Э-э… давно.
С этим и в самом деле было сложно. Там, на базе, было немало женщин среди обслуживающего персонала, которые с радостью скрасили бы досуг офицера, были и те, для кого такое времяпровождение было работой. В конце концов, были и девушки-киборги — немало мужчин предпочитало их женщинам, мотивируя это тем, что не хотят брать на себя никаких обязательств. К тому же киборги, в базовую программу которых входило немало вещей, напрямую не относящихся к их основным обязанностям, в вопросах техники секса могли дать сто очков вперед иной профессиональной шлюхе.
Увы, Жаров как-то не вписывался в эту систему, выстроенную для того, чтобы десантники, находясь на базе месяцами, не испытывали проблем сексуального характера. Веселые девчонки, для которых офицеры и рядовые были источником дополнительной (и неплохой) зарплаты, были ему неинтересны. Роботы — чем-то неприятны. А те женщины, что не являлись в своем деле профессионалками… ну не было среди них ни одной такой, чтобы… Одни, подавшиеся на военные базы флота с целью поиска «настоящего мужчины», явно рассматривали каждого представителя сильной половины человечества как потенциального кандидата, рассматривая его со всех сторон с пристрастием, оценивая, как товар в магазине. Другие же, что с той или иной долей искренности считали флот своим призванием, слишком уж пытались доказать всем и каждому, что они «не хуже».
А немногие исключения столь быстро находили себе пару, что оставалось только разводить руками. Такое впечатление, что их отлавливали прямо у шлюзов пассажирских шаттлов.
Потому и получалось, что завязывать хоть какие-то, пусть и непродолжительные, отношения с женщинами Денису удавалось только во время отпуска, проводимого, как правило, где-то на солнечных пляжах Земли или иных планет. Там сама обстановка располагала…
Только вот последний отпуск был чертовски давно.
— Знаете что я сделаю, лейтенант?
Жаров затаил дыхание.
— Дам я вам, лейтенант, две недельки отдыха. Езжайте на курорт, на пляж… Глядишь, «Фантазм» из вас выветрится… А потом мы с вами встретимся и поговорим. Только вот… — Он сделал многозначительную паузу, и Жаров сразу подобрался, почувствовав, что отпуска даром не даются.
Мысленно пожелав Риллентайну язвы желудка, а потом мысленно же это желание отменив, поскольку язва лечится легко и быстро, Денис с обреченным видом приготовился выслушать приговор. И подписаться под ним, поскольку наличие или отсутствие подписи приговоренного все равно ни черта не меняет.
А Риллентайн не торопился. Сидел, неторопливо пускал дым… и только через пару минут, докурив трубку, наконец разродился.
— Один мой… э-э… в некотором смысле коллега на днях летит на Землю. Тоже, знаете ли, в отпуск… что смотрите так, лейтенант, думаете, раз уж медики — кабинетные работники, так нам и отпуск не положен?
С точки зрения Дениса, да и, пожалуй, любого здравомыслящего десантника, Риллентайна и ему подобных следовало бы отпустить в оплачиваемый отпуск навсегда. С последующим выходом на пенсию. Ему пришлось сделать над собой поистине героическое усилие, чтобы не сказать это вслух.
— Угу… вот и составите… гм… этому нашему специалисту компанию. Вместе на солнышке погреетесь, пообщаетесь…
— Послушайте, доктор, — набычился Денис, на мгновение забыв, что на корабле не спорят с капитаном, своим полковником и корабельным «психом». — Я, знаете ли, привык сам планировать свой отдых…
— Вот и отвыкнете, — не меняя тона, перебил его Риллентайн, разглядывая свою трубку и явно раздумывая, набить ее заново или убрать до следующего раза. — И потом, лейтенант, вы разницу между словами «отпуск» и «прописанный медслужбой отдых» улавливаете? Это ведь не рекомендация или там… благодеяние. Это приказ, столь же обязательный к исполнению, сколь и распоряжения вашего Вебера. Так что запасайтесь-ка кремом от солнца, а то белесые вы в своих брониках, как… мокрицы.
— Доктор, — не выдержал Жаров, — а вы мокриц-то когда-нибудь видели?
— А как же, — ничуть не удивившись, кивнул Риллентайн. — В детстве. Но у меня память хорошая.
— И позволительно ли мне узнать, кто же будет моим спутником?
— Чего ёрничаешь, лейтенант? — нахмурился доктор. — Давай шагай отсюда. Все узнаешь… в свое время. И еще… ты запомни, лейтенант, от отзыва моего коллеги… в общем, ты меня понял. Вылет шаттла завтра в восемь, с Вебером я сам поговорю, документы получишь перед вылетом у дежурного. Ясно? Шагом марш, лейтенант!
Дверь с тихим шорохом скользнула в пазах у него за спиной. Денис прислонился к стене, металл неприятно холодил кожу сквозь униформу, но ему и нужны были сейчас эти неприятные ощущения.
Хуже всего было то, что, подпиши сейчас Риллентайн вердикт о его, Жарова, полном «несоответствии», он даже вряд ли стал бы спорить. Хотя нет, стал бы — но формально, без той убежденности, которая только и может выручить в такой ситуации в краткий момент времени между принятием медиком решения и простановкой в личное дело фатального штампа. Потому что и сам чувствовал — что-то не в порядке. Что-то неладно, как говорится, в королевстве Датском.
С врачом он проговорил часа два, и это время отнюдь не пошло ему на пользу. Воспоминания, обрывочные и нечеткие, от попытки их пересказать, систематизировать и разложить по полочкам стали только еще реальней, еще отчетливей. И теперь он и сам не мог бы с точностью сказать, было ли это все — схватка возле алмазной статуи, девушка-киборг… кажется, ее звали Лия… тяжелый и такой неуклюжий меч в руке, серебряный ошейник на шее, крепость, сплошь состоящая из сияющих граней, странный зверь, покрытый чешуей и оседланный, словно лошадь, и ослепительная блондинка…
Денис почувствовал, что кто-то трогает его за плечо. Открыл глаза — она стояла перед ним, и золотистые волосы рассыпались по плечам водопадом…
— Таяна…
Зрение сфокусировалось, и чудесный образ плавно перетек в холодный взгляд и сурово поджатые губы Дибровой.
— Татьяна, — жестко поправила она. — Можно и запомнить. Вам плохо, лейтенант?
— Нет, — невесело улыбнулся он. — Нет, все нормально. Так… задумался просто.
Она пожала плечами и приложила руку к сенсору. Дверь отъехала в сторону…
Денис снова закрыл глаза. Память отчаянно боролась с ложными воспоминаниями и уверенно терпела в этой схватке поражение. Жаров вдруг понял, что и вчерашний бой, и сегодняшний разговор с Риллентайном — все это кажется ему куда менее реальным, чем эта странная картина… он с архаичным мечом — а два мужика в кольчугах надвигаются на него, вращая оружием. И в их глазах, едва различимых сквозь щели шлемов, не ненависть, даже не жажда убийства — просто обещание смерти. Как будто эти мальчики, словно из киностудии выползшие, просто делают свою работу. Работа такая — отточенным куском железки резать людей на ломтики. Вот это казалось реальным… а этот стальной коридор и эта неприятно холодная стена — нет. И хоть ты тресни.
Прошло совсем немного времени, и дверь вновь зашипела. Из блока выскочила Татьяна — и если раньше на ее лице было не слишком-то много доброжелательности, то сейчас глаза девушки метали молнии, и Денис пожалел, что на нем не бронекостюм.
— Ты… слушай сюда и запоминай, я этого не просила, и я этого не хочу. И если ты что-то там вобьешь себе в голову…
— Тая… Татьяна, вы о чем? — Имя он выговорил с некоторым усилием, на языке крутилось очень созвучное, но все же немного другое.
— Об этом гадском отпуске, — рыкнула она, схватив его за отворот мундира. — Если этот надутый прыщ что-то там себе придумал и если я должна выполнять его приказы… дерьмо собачье, я обязана их исполнять, или, мать твою, рапорт на стол… так вот, ты, мать твою, кролик, ясно? Подопытный кролик. А у меня — ключи от твоей клетки, ты понял, лейтенант? И ты, мать твою, будешь делать то, что я тебе скажу. Скажу прыгать — будешь прыгать. Скажу жрать на завтрак манную кашу — будешь жрать и облизываться от удовольствия. Иначе я тебе такой, твою мать, отчет напишу, что тебя не то что в десант, тебя в говновозы не возьмут!
— Прости… те, Татьяна, но…
— Я тебя спрашиваю, тебе все ясно, лейтенант?
— Да мне-то все ясно, только…
Последнее слово он уже говорил в спину стремительно удаляющейся девушке. Судя по ее эмоциям, как раз сейчас ей были остро необходимы профессиональные услуги Риллентайна. Жаров усмехнулся — вот, значит, кого доктор сосватал ему в качестве напарника по отдыху. И усмехнулся еще раз — что ж, это может оказаться интересным.
Он покачал головой и направился в свою каюту. Разумеется, «псих» сделает как обещал, и даже Вебер не будет с ним спорить. А это означает, что надо бы собрать вещи, поскольку шаттл, само собой, никого ждать не будет.
Он шагал по коридору, мимо неспешно проплывали запертые двери, иногда навстречу попадались спешащие по своим делам люди — кто-то приветствовал его как старшего по званию, кто-то тепло здоровался, а кто-то цедил свой «привет» сквозь зубы. Денис почти не слышал всего этого, отвечая автоматически где отданием чести, где улыбкой, а где сухим кивком. Он снова был ТАМ, и ему казалось, что он не идет по чуть пружинистому покрытию тоннеля «А» шестого бокса — казалось, что на самом деле он лежит на ровной жесткой поверхности, а над ним — сводчатый каменный потолок, и факел, воткнутый в железное кольцо, отбрасывает на стены странные пляшущие тени. И еще вдруг привиделась склонившаяся над ним фигура… у которой были очень странные глаза, желтые, с вертикальными, как у змеи, зрачками.
* * *
— Леди Таяна, могу ли я задать вам вопрос?Два всадника неторопливо ехали по лесу. Чего только стоило отцу уговорить свою своенравную дочку на эту прогулку — но если уж она и согласилась сесть в седло и отправиться непонятно зачем в лес, то уж заставить ее быть любезной против ее желания было невозможно.
— Конечно, Дьен, я слушаю.
При дворе ответ, данный подобным тоном, ясно давал понять мужчине, что он — нежелательный собеседник. У кого-то хватало ума это понять, но Дьен, который немало лет провел среди легионеров и гораздо меньше — в светском обществе, подобных намеков не понимал. Или, что более вероятно, просто не желал понимать.
Барон, который и ранее постоянно огорчался, что его дочурка не желает видеть вьющихся вокруг нее перспективных женихов, решил, по всей видимости, взять это дело в свои руки и приступил к претворению в жизнь матримониальных планов со всем энтузиазмом жаждущего внуков отца и холодным расчетом опытного полководца. Если девочка не намерена отправиться ко Двору… что ж, он сам подобрал достойного, на свой взгляд, кандидата и принял меры, чтобы свести этих двоих под одной крышей. Вечерами за кружкой эля, за рассказами о столичных сплетнях, боевых походах, за рвущими душу воспоминаниями о ее матери, Телле де Брей, он нет-нет, да и вворачивал фразу о том, какой же замечательный парень этот Дьен… Ну, для «парня» центурион был, пожалуй, староват — но у барона все, кто был моложе его по годам или по званию, были «парнями», «мальчиками» и «сынками». И обязательно добавлял, что вы, мол, двое, просто созданы друг для друга… ох как бы порадовалась, глядя на вас, Телла…
Таяна не спорила. Радость от пребывания в гостях отца была слишком велика, и ради нее она готова была терпеть все что угодно. В том числе и… и Дьена. Уже три дня, как он жил в ее доме. Нельзя сказать, что за это время он сделал все, чтобы испортить отношения с молодой волшебницей всерьез и надолго. Но легкая напряженность, возникшая между ними тогда, в первый момент встречи, не исчезла — напротив, стала куда отчетливей и могла в любой момент превратиться в открытую неприязнь. И тому было немало причин, важнейшей из которых была его внешность. Временами, особенно по ночам, девушка думала о том, что просто несправедлива к воину. Хорошо сложенный, красивый, не изборожденный шрамами — этими столь частыми спутниками солдата, он был бы, пожалуй, желанным гостем в любой компании. Она честно пыталась разобраться в себе, найти те причины, по которым ей становилось все более и более неприятно его видеть. Ну не принимать же всерьез мысль о том, другом мужчине, Дьене из сна.
А может, дело было именно в этом. Она вздохнула — ну все не как у людей. Одни делают карьеру при Дворе, а ее тянет в деревню. Одни старательно постигают тайны магии, а она за последние годы узнала не так уж и много, да и не тянет ее к пыльным книгам. Она выучила достаточно, чтобы справиться с любой проблемой, которая может возникнуть в деревне, и титул полноправной волшебницы это подтверждает. А учить что-то лишнее, тратить время на то, что никогда не принесет пользы… У отца достаточно денег, чтобы обеспечить ей безбедное существование до конца жизни.
Тэй нахмурилась. Мысли были в общем-то не лишены смысла… но ей почему-то казалось, что раньше она думала иначе. Совсем иначе.
Кажется, Дьен что-то говорил. Погруженная в свои мысли, она все пропустила мимо ушей. Подняв глаза на своего спутника, девушка виновато улыбнулась.
— Простите, Дьен… я не расслышала.
По его лицу пробежала тень. Он был командиром и привык, чтобы его слова достигали ушей тех, кому они были предназначены. Он действительно мало общался с женщинами — иначе знал бы, что никто не умеет столь легко пропускать мимо ушей слова мужчины, как молодая и красивая девушка. А еще он плохо умел скрывать свои чувства… хотя кто знает? Вполне вероятно, что страх, неуверенность перед лицом врага, боль — все это он мог упрятать столь глубоко, что ни один мускул не дрогнул бы на этом красивом лице.
— Я спрашивал, леди Таяна, почему вы ко мне столь… холодны?
— Это сложный вопрос, Дьен…
Ее скакун вырвался на шаг вперед, и это было хорошо — он не видел ее лица. Она должна, обязана была сказать ему нечто важное, нечто такое, что не говорят, глядя в глаза собеседнику.
— Видите ли, за время жизни здесь я отвыкла от светского общества. Поэтому мне сложно объяснить то, что у моих прежних подруг при Дворе получилось бы легко и непринужденно.
— Я солдат, леди. Я привык, когда говорят честно и прямо. Я… я вам неприятен?
— Что вы, Дьен, нет, совсем нет… — Она сказала это слишком быстро и даже сама поняла, насколько фальшиво прозвучали слова. — Дело не в вас, дело во мне…
Банальные слова. Века и тысячелетия они звучат, каждый раз неловко стараясь прикрыть злую прямоту отказа, каждый раз делая это неудачно… но люди повторяют их вновь и вновь, наивно думая, что слова эти чуть-чуть смягчат наносимый удар. А те, кто слышит их, — стараются верить. Просто для того, чтобы верить хоть во что-то.
— Дело действительно во мне. — Тэй говорила быстро, словно стараясь сказать как можно больше, прежде чем обида накроет мужчину с головой, лишив его и слуха, и иных чувств, заставив слышать лишь себя, свою собственную боль. — Я… понимаете, Дьен, я знала одного мужчину, и… мне кажется, я люблю его. Поверьте, брак с вами был бы честью для любой женщины, но мое сердце… несвободно. Простите. Я знаю, что отец желает мне только лучшего, я знаю, что и вы тоже… но я не могу. Не могу ответить вам взаимностью, Дьен.
— Кто он?
— Вы же не побежите решать вопросы соперничества с мечом в руках, верно? — чуть насмешливо спросила Таяна, поправляя прядь волос и ловя себя на мысли, что делает это отнюдь не потому, что волосы лезут в глаза, а потому, что сам жест изящен и привлекателен. Сердясь на себя за это крошечное проявление кокетства, она зло дернула ни в чем не повинную прядку, словно наказывая себя болью за эту маленькую, невинную, мимолетную слабость.
— Я просто хочу знать, кто он. — Голос центуриона был спокоен. Может быть, слишком спокоен для человека, только что узнавшего о наличии более удачливого соперника.
Тэй вздохнула… как объяснить? Не поймет — и никто не поймет, ни отец, ни подруги, если бы они у нее были. Может, поняла бы мама — но мамы нет.
— Скажите, Дьен, вы верите в вещие сны?
Центурион решил, что девушка сменила тему, и не стал настаивать на ответе, будучи уверенным, что еще вернется к этому вопросу, когда наступит подходящее время. А сейчас почему бы не поговорить и о том, что так волнует всех женщин в мире, — о тайнах, о пророчествах и о гаданиях…
Скакуны взобрались на невысокий холм. Центурион спрыгнул на землю, протянул руку Тэй, чтобы помочь ей покинуть седло. Молодая волшебница избегала встречаться с ним взглядом, упрямо дожидаясь ответа.
— Вещие сны бывают, — кивнул Дьен с совершенно серьезным видом. — И тому есть немало примеров. Даже в армии… рассказывают, что однажды легат Бренус Лост накануне…
— Нет, Дьен, подождите, я не об этом. Не сочтите меня дурой…
— Как можно, леди!
— Не сочтите меня дурой, — упрямо повторила она, — но я видела человека, которого люблю, во сне. Это был сон — и в то же время не совсем сон, он был так похож на явь, что… я и сама не знаю, где заканчивалось видение. И еще, может, вы и не поверите, но я должна, понимаете, я обязательно должна рассказать вам все, потому что не могу больше держать это в себе. У него было ваше лицо, Дьен, понимаете. Ваше лицо и ваше имя… только он не был вами.
Она обернулась, подняла на него глаза, в которых блестели слезы. Он молчал, только на скулах играли желваки. Просто молчал… а потом вдруг захохотал — громко, от души. Смех эхом разносился по лесу, метался меж деревьев, и даже привычный ко всему скакун центуриона замедлил шаг, чтобы переждать приступ безумия своего хозяина. А тот все хохотал, и по мужественному лицу текли слезы — не от горя, не от обиды, всего лишь от смеха.