Страница:
– Может, уйдем?
– Нет, досмотрим!
Индиец играл все громче, а метания змей замедлились. Сначала одна, потом другая в такт музыке стали раскачивать плоскими пятнистыми головами и вытягиваться вверх ядовитыми струнами. Заклинатель, не переставая дудеть, обмотал змей вокруг шеи и обнаженных рук, придерживая все так же качающиеся головы, и обошел зрителей, стараясь подойти как можно ближе, а то и коснуться их своими страшными артистами. Люди шарахались назад, только один англичанин не двинулся с места, сухо пробормотав, что у змей конечно же удалены ядовитые зубы. Но слишком бледным от усталости, с испариной на лбу и дрожащими коленями был индиец, заталкивающий змей в корзины, чтобы верить непробиваемому Фоме.
На обратной дороге они зашли в ювелирную лавку.
– Мне хочется подарить тебе камень, который я люблю больше всего, – сказал Лек.
– Но что же это?
– Сейчас увидишь. Насколько я знаю, только в двух местах – на Цейлоне и на Урале – добывают его. – И Лек указал продавцу на подвеску и кольцо с крупными александритами. В вечернем свете они отливали рубиновой краснотой.
– А изумруды, которые ты мне подарил, разве они не лучше?
– Может быть, красивее, дороже, но я люблю именно александрит за невозможность его фальсификации. Стоит перенести его под другой свет, он из розоватого станет зеленым, и всем ясно – драгоценность, а не алмаз из хрусталя. Не выношу подделок. И тебя поэтому люблю. Ты, как александрит, прекрасна своей неподдельностью и нежеланием казаться лучше, чем ты есть. – Голос Лека был слишком серьезен, чтобы ответить на него шуткой.
– Спасибо, милый. – Катя поцеловала его и с благодарностью приняла упакованную продавцом коробку.
В пансионе Лек сразу пошел расспросить хозяина о дороге к Адамову пику, а Катя осталась прогуляться в саду. По красной песчаной дорожке она шла от одного странного дерева к другому. Орхидеи со стрельчатыми листьями росли под ногами как простой бурьян. Огромные букеты бамбуков с желтыми, ярко-зелеными и красными стволами выделялись среди сплошной зеленой массы листвы. У нее закружилась голова от насыщенного благоухания, в котором можно было иногда уловить знакомые ароматы – корица, кардамон, камфара… Мускатом пахло около высокого дерева с темно-зеленой листвой, среди которой, светлели желтые, похожие на абрикосы плоды.
«Если есть рай, то, наверное, он таков», – думала Катя, срывая с лианы длинный стручок, дохнувший на нее сильным запахом ванили.
Завороженная тропической щедростью, она не заметила, как оказалась под громадным раскидистым деревом, стоящим отдельно, и вдруг очнулась от голоса Лека: «Осторожно! Назад!» Катя отбежала к нему и, оглянувшись, увидела, как на то место, где она стояла секунды назад, упал огромный – с большой арбуз – плод, покрытый твердыми и длинными иглами.
– Ты что, читать не умеешь? – первый раз в жизни Лек был почти груб с женой, но Катя, сама испуганная, и не думала обижаться. Только сейчас она обратила внимание на особенно пышную, нетронутую траву под деревом и табличку «No walkng!».
– Ты закричал – я подумала: змея… А что это за дерево?
– Дуриан. Его тяжеленные плоды падают предательски от спелости, от порчи. И если прямое попадание, то насмерть.
Бамбуковым шестом, лежащим рядом, он подкатил к себе плод.
– Раз уж так случилось, отнесем его на кухню – сразу и попробуешь.
Когда плод разрезали, Катя придвинулась поближе к темнокожей служанке, пытаясь предугадать, что окажется под толстой кожурой – арбузная мякоть, апельсиновые дольки?.. Но тут же отошла в сторону, морща нос.
– Что, не нравится? – усмехнулся Лек.
Белая волокнистая масса оказалась ужасно зловонной и напомнила Кате запах застарелых гнойных ран с оттенком прогорклого масла. Сдерживая дыхание, она смотрела издали, как из белых гнездышек извлекали ярко-желтые студенистые плодики размером с яблоко, промывали их в чистой воде и укладывали в фарфоровую вазу.
– А теперь ешь… – протянул ей Лек шарик.
Катя взяла его с некоторым недоверием, сначала понюхала – только легкий запах оливок, потом откусила и с удовольствием съела сочный, сладкий с приятной кислинкой плод, от которого осталась маленькая косточка. Вкусно!
Быстро сгущающаяся за окном темнота принесла с собой множество новых звуков. В резкий, чуть скрежещущий тон цикадного оркестра вплелся звон маленьких колокольчиков. Катя подошла к окну, прислушалась:
– Серебряный звук… Что это, Лек?
– Лягушки, Катюша. Тропические зеленые лягушки. Их пение не хочется называть кваканьем, да?
И тут же на деревьях, в воздухе сада вспыхнули тысячи светящихся точек. Белые, голубоватые. Светлячки! Они медленно парили или отдыхали, вкрапленные в непроглядную листву. Катя стояла завороженная волшебной картиной, пока ее не позвал Лек:
– Если ты завтра поедешь со мной к Адамову пику, надо пораньше лечь спать. Может, ты останешься здесь? На самый пик тебе нельзя подниматься – дорога трудная. Говорят, не каждый мужчина справится. Но я обещал отцу поклониться буддийской святыне.
– Лек, ты говорил, что пик и для христиан святое место. Правда?
– Не совсем. Хотя в четырнадцатом веке римско-католическая церковь присылала папского легата Иоанна де Мариньолу поклониться следу всеобщего праотца. А потом, после многолетних споров, Адамов пик был выведен из разряда христианских святынь. Но тысячелетия он притягивает благочестивых паломников со всех сторон Азии – буддисты, брахманы, мусульмане… Немецкий Брокен и греческий Олимп священны только в своих странах, а ваша Лысая гора известна лишь киевлянам, которые пугают ведьминскими шабашами маленьких детей. Здесь же мечтают побывать индийцы, тайцы, японцы, персы, арабы – всех не перечислишь.
– Я случайно услышала, как хозяин отговаривал тебя подниматься туда…
– Пустое! Он пугал дикими слонами, хищниками и удавами. Но, думаю, это оттого, что чем меньше людей там побывает, тем ценнее свидетельство каждого и выше престиж пика. У подножия живут проводники – сингалы. На них вполне можно положиться. Но так и быть, возьму револьвер с ножом – для твоего спокойствия. Уверен, не пригодятся.
На рассвете они уже ехали цейлонской железной дорогой. Катя дремала на плече у Лека. Снился Днепр, лодка, мерные взмахи весла, кувшинки у берегов.
– Катенька, может, ты проснешься?..– ласково прошептал Лек. – Я же не могу один смотреть на такую красоту!
Она приоткрыла глаза, на миг зажмурилась от яркого солнца и в восхищении прильнула к окну. Все, что виделось, можно было описать только превосходной степенью языка: высочайшие горы, глубочайшие ущелья, первобытнейшие леса… Ясное утро, краски которого смог бы передать разве что сумасбродный импрессионист. Недаром жители Цейлона называют свою страну «Шри Ланка», что значит «Благодатный остров».
Поезд шел со скоростью около сорока верст в час. Чем выше, тем мрачней становился пейзаж. «Как же люди пробивали эту дорогу?» – думала Катя, прижимаясь к Леку: поезд проезжал туннелем, вместо одной стены которого зияла пропасть. Черно-серые гранитные скалы нависали сверху, теснили к обрыву. И словно обрывки пламени, оторванные ветром, метались огромные красные бабочки. Странные слова мелькнули в Катиной голове: «Агония вагонов и огонь».
Станции дороги были почти через каждую версту. Их украшали дебаркадеры, увитые жасмином, пышные клумбы. Английские усадьбы, окруженные плантациями, привлекали взгляд изысканной архитектурой. И везде бледно зеленели низкие кустики чайных рядов, не перебиваемые ни единым пучком сорной травы.
– Можешь представить, что здесь недавно был тропический лес?
Катя отрицательно покачала головой.
Гаттон, объединяющий богатое поместье английского плантатора и сельскую общину, встретил их аркой, перекинутой через рельсовый путь. На ажурной металлической веранде они подождали прибытия маленького дилижанса, крышу которого подпирали четыре столбика, сели на скамейки с высокими спинками, тянущиеся вдоль экипажа. Кондуктор примостился на задней ступеньке, затрубил в рожок, дилижанс тронулся на восток мимо станции, мимо хижин с распахнутыми настежь дверями – их обитателям нечего было скрывать. Женщины стряпали, мужчины запрягали буйволов, девушки спешили за водой.
Дорога повторяла извилистый путь Кегельгали, которая серебрилась глубоко внизу, разделяя хребты, а потом обрывалась у маленькой деревушки. Вперед? Пожалуйста. Только пешком!
Проводника нашли сразу. Молодой индиец, собрав группу из пяти человек, инструктировал их перед дальнейшим путешествием, а оно, как оказалось, предстояло не близкое: пять часов до пика, и три из них – собственно подъем. Солнце стояло высоко. После обеда должны были отправиться. Катя оставалась в гостиничке, которую вернее было бы назвать постоялым двором. Лек с рук на руки передал ее заботам жены хозяина, предупредив, что до ночи им не успеть, придется ночевать наверху, благо там есть крошечный монастырь для паломников. Катя озабоченно посмотрела на пик, глава которого была окружена облаками:
– Ты за меня не волнуйся. Главное, будь сам осторожен. Пожалуйста!
– Ладно. – Лек прощально поцеловал ее и по струнному мосту над рекой пошел вслед за проводником дорогой Адама. Здесь он, изгнанный из рая, в отчаянии пробирался непроходимыми дебрями дальше и выше, пока идти стало некуда, и на вершине плакал много лет, пролив столько слез, что гора, пропитанная ими, до сих пор истекает множеством родников с хрустальной священной водой.
Катя посмотрела на удаляющиеся фигурки шести пилигримов, еще раз помахала оглянувшемуся Леку, подошла к мосту.
Это было удивительное сооружение. По обе стороны реки к устоям были прикреплены деревянные перекладины, от которых тянулись над бурлящей, пенящейся глубоко внизу рекой четыре металлические проволоки-струны. Две верхние играли роль перил. На нижних были привязаны поперек деревянные досочки шириной и с промежутком в четверть аршина. Катя переступила по ним, стараясь держаться середины. Стоило встать ближе к краю – и мост из пружинистой дорожки становился косогором. Закружилась голова, и Катя потихоньку двинулась назад.
День исчезал. Красное солнце спрыгнуло с вершины хребта. Вмиг стало темно и тихо. Катя поужинала с хозяевами, угостив их оставшимися бутербродами и подтаявшим шоколадом, и пошла спать в маленькую светелку. Неуютно и страшновато было ей в чужом доме. Оказывается, привыкла к Леку, и очень не хватало сейчас тепла его тела. Прислушалась: странные шорохи, чьи-то шаги, никогда прежде не слышанные звуки – то ли еще какие-нибудь лягушки, то ли птицы ночные кричат. Она подошла к окну, забранному решеткой, посмотрела на черное небо в звездах. Одна упала, ярче вспыхнув у горизонта. И эта бледная вспышка и оставленный звездой светящийся след были похожи на стебель с цветком, склоненным к земле. Катя поежилась, накинула крючок на дверь и нырнула в постель, с головой завернувшись в легкое покрывало. Последней полусонной мыслью было: «Как там Лек? Ничего теплого с собой не взял. И я не позаботилась. А вершина в облаках, значит, там туман, сырость…»
Покорители пика вернулись лишь в полдень, осунувшиеся, голодные. Лек прихрамывал, время от времени потирая ушибленное при спуске колено. Катя вилась вокруг него, не зная, чем еще помочь: погладила, приласкала, сбегала за крепким чаем, пока не поспел обед, узнала у хозяев, когда придет дилижанс. Лек в этот день почти ничего не говорил о восхождении. Только потом, на пароходе, он рассказал, как шли они белой тропинкой, даже не тропинкой, а промоиной, обнажившей гнейс. Она из пологой превратилась в почти отвесную и влилась в темный лесной туннель с кудрявыми лиственными стенами. Подъемы, спуски, овраги, груды камней, обрывы. И так четыре мили, три часа… На самом верху, одна за другой, десять скал с цепями, за которые надо было подтягиваться, взбираясь выше и выше. Но кто-то из первых обходился без спасительных цепей, кто-то вбивал крюки для них, делая это на века. Говорят, здесь восходил Македонский. Так, может, он посылал вперед отряд скалолазов, чтобы облегчить себе путь? Наконец невысокая каменная ограда и широкий вход с востока. Неужели добрались? Они осмотрелись в набегающем клубами тумане. Крутая лестница вела к скале. Над ней возвышался купол. Под его центром и лежал святой след – продолговатое углубление в сером камне. Оттолкнувшись от него, Будда за пятьсот лет до рождества Христова взлетел в небеса, слившись в нирване с мировой душою.
«Да, так и есть, как говорил Геккель. Пять с четвертью футов длины и два с половиной ширины», – проговорил упитанный англичанин, всю дорогу вздыхавший и покряхтывавший.
«Вы уже отдышались, мистер Грэндфил? – спросил Лек историка и вежливо посочувствовал, вспомнив, как проводник чуть ли не на своих плечах затаскивал его на последние скалы. – Тяжелый подъем… Даже мне временами было трудновато. Но вы назвали имя Геккеля. Он был здесь?»
«Да. В тысяча восемьсот восемьдесят втором году. И говорил, что мне на пике никогда не бывать. А я залез. Вместе со своей одышкой. Вот! – гордо закончил Грэндфил. – Жаль, уже темнеет и в тумане не видно обещанных четырех стран света. Пойдемте в хижину. Мы заслужили отдых, мой юный друг. Будем надеяться, что утро будет ясным, несмотря на начало сезона дождей».
И они в великом блаженстве опустились на простые лавки, укрываясь неизвестно чьими ветхими одеялами.
Им повезло: утро было солнечным. Над головой синее небо, под ногами клочья облаков, то приоткрывающих, то вновь заволакивающих дымкой долину. «Там где-то Катюша. Может, сейчас тоже смотрит сюда», – думал Лек, глядя на северо-запад в облачные прорехи.
«Вот, как раз прояснилось… посмотрите… – тронул его за руку Грэндфил. – Там длинная мель, связывающая Индию с Цейлоном. Эпос рассказывает, что это остатки плотины, построенной Рамой для перехода войска. Одна из песней говорит…» – Он, удивляя Лека блестящей памятью, долго читал английский перевод «Рамаяны», и было понятно, почему на этой вершине верующие, отделенные от земли, испытывают религиозный экстаз, чувство причастности к небесам, близкое высочайшему откровению.
Паломники еще раз коснулись святых плит и стали спускаться. Обратная дорога была ничуть не легче – камни выскальзывали из-под ног, рождая осыпи. Хотелось ускорить шаг на срывающейся вниз тропинке, но переплетения толстых древесных корней сбивали ноги, ветки рвали одежду… Потом короткий отдых у подножия и двухчасовой путь к деревушке, к Катеньке. Лек, шагая под палящими лучами, думал, что за время жизни в прохладном Петербурге совсем отвык от такого обилия солнца.
…Подъехал дилижанс. Усталые путники заняли места, и лошади резво побежали вниз к Гаттону. Англичанин дремал. Лишь когда пересели в поезд, разговорился, обращаясь больше к Кате:
– Девочка моя, вашему супругу я обязан жизнью.
– Не преувеличивайте, мистер Грэндфил, – перебил его Лек.
– Нет уж, мне лучше знать! – И продолжал, нагнувшись к Катиному уху, но не приглушая громкого голоса:– Я распрощался с жизнью, летя со скалы, а он меня поймал!
Катя недоверчиво глянула на массивную, в два раза толще Лека, фигуру англичанина.
– Да это была какая-то доля секунды! Потом я все же выпустил ваш плащ…
– Но этой доли мне хватило, чтобы снова уцепиться за куст. Намертво. – И англичанин показал Кате ободранные ладони, усмехнулся:– Честолюбие требует жертв.
Грэндфил спросил у Лека разрешения поразвлекать Катрин, если ей скучно. Кате не было скучно, но она вежливо кивнула и не пожалела об этом, до самого Коломбо слушая легенды и были Цейлона, Индии…
– А знаете ли, девочка моя, как хоронили здесь королей в древние времена?.. Когда король умирал, клали его несчастное тело на низкую повозку так, что голова свисала почти до земли. Медленно ехала повозка, медленно шла за ней женщина, держа в руках метелку и подбрасывая ею на королевскую голову пыль, громко кричал мужчина: «Люди, вот король, который был вашим повелителем, но со смертью власть его над вами исчезла. Видите, что с ним стало? Не стоит полагаться на бренность жизни!» И так три дня. После этого его бальзамировали, сжигали и развеивали пепел по воздуху. И знаете ли вы, что нужно было, чтобы стать королем? Папу-короля? Ошибаетесь! – И он торжествующе, предчувствуя удивление молодой женщины, провозгласил:
– Хороший характер! И чтобы, конечно, народ любил, потому что на престол избирали… И возраст зрелый. А детей нельзя было иметь. Чтобы, не дай бог, не стала корона наследной. В этом я, как отец двоих детей, ему сочувствую.
– А если все-таки родились? Неужели убивали?
– Нет, девочка, он просто снимал корону. Это была одна из самых демократичных стран мира, какие я знаю. Только был ли король королем, если его могли судить наравне с подданными, а при злостном преступлении изгоняли из общества, отказывая в самых необходимых для жизни вещах? Может, его следовало назвать президентом? Президент, одетый в набедренную повязку… Но вы представляете, никому не дозволялось иметь не то что невольников, а даже слуг! Каждый сам себе должен был служить, дабы избегнуть неги и лености. По этой же причине запрещалось здоровым людям спать, пока солнце не опустится за горизонт…
На вокзале в Коломбо мистер Грэндфил галантно поцеловал Кате руку и, узнав, что они собирались посетить знаменитую пагоду в Канди, где хранится зуб Будды – «далада», предложил сопровождать их, что было принято с благодарностью.
В последний день пребывания на Цейлоне поезд вез их той же дорогой, только дальше, мимо Гаттона, к центру острова.
Мистер Грэндфил на этот раз сменил тему беседы и надолго увлекся описанием той неизмеримой помощи, которую его соотечественники оказывают темным во всех отношениях туземцам – сингалам:
– Как? Вы не знаете, кто такой сэр Грегори? Не может быть! Перед входом в цейлонский музей – высокий пьедестал с его бронзовой фигурой. Всего пять лет правил островом, с семьдесят второго по семьдесят седьмой год прошлого века, но что значит прекрасный администратор! Удобные шоссе и улицы… железная дорога… культура плантаций…
Катя физически ощущала, как в Леке закипает раздражение.
– Да, конечно, благодетели – англичане! Старая песенка. И вы всерьез думаете, что они дают больше, чем отбирают? Благодарные сингалы отрабатывают устройство шоссе, нужного прежде всего вашим соотечественникам, на плантациях, трудясь от рассвета до заката за жалкие гроши. Не вы ли говорили вчера о разумной и здоровой жизни древних цейлонцев, обходившихся без чужеземных благ?
Не желая вступать в спор, мистер Грэндфил надолго замолчал – до самого храма, примыкающего к царскому дворцу в Канди.
Святыня помещалась на втором этаже в комнате, похожей на склеп. Монах привел их сюда за солидную мзду. До недавнего времени очень мало кто из иностранцев мог похвастаться, что видел «даладу», но один из предприимчивых настоятелей сделал верный вывод, что от демонстрации святыни ее не убудет, а состояние храма можно значительно увеличить.
Большую часть комнаты занимал стол. На нем стояли маленькие золотое и хрустальное изваяния Будды. Рядом четыре двенадцатидюймовых вместилища с реликвиями. Между ними колокол из позолоченного серебра с вкраплениями драгоценных камней. Монах открыл маленькую дверцу вместилища. И как в сказке – «на дубу ларец, в ларце яйцо, в яйце игла…» – извлек изящный сосуд, затканный дорогой материей, из него другой, поменьше, но не менее красивый, оттуда золотую чашу, пеструю от алмазов, рубинов и изумрудов, а там уже лежала золотая шкатулка с зубом, почерневшим от времени, оправленным в золото. Он был совсем не похож на человеческий, громадный – размером с три коренных.
– Жаль, я не биолог, – пробормотал, ухмыляясь, Грэндфил, – и не могу по виду установить, какого зверя они оставили беззубым.
– А вас не смущает, мистер Грэндфил, что если собрать по церквам все мощи, приписываемые какому-нибудь святому Иоанну, то окажется, что у него был десяток ног, да и рук не меньше? Так он был уродом? – Лек мрачнел все больше.
– В этой фразе согласие с фактом подделки.
– Пусть, но не стоит смеяться над религией других.
– Да Будда с вами! Никто не думает смеяться.
Спустились вниз. Лек отошел в сторону, Катя хотела пойти за ним, но Грэндфил придержал ее за руку:
– Девочка, посмотрите на изображения над папертью – это интересно.
Катя стала разглядывать грубо намалеванные картины мучений грешников, похожие на лубки в крестьянских избах России.
– Каждое отделение ада имеет свое название. Любой религиозно образованный буддист ориентируется в них как в комнатах родного дома и знает поименно всех дьяволов. А всего придумано четыре страшных места наказания – ад, царство теней, царство падших духов и мир животных. Но о чем я говорю!.. Ваш муж конечно же вам все это рассказывал?
Катя покосилась на силуэт Лека в дверном проеме:
– Нет, почти ничего…
– Послушайте, что говорил Будда: «…Очищай свой разум, воздерживайся от порока и упражняйся в добродетели… побеждай гнев кротостью, зло добром, скупость щедростью, ложь правдою… избегай безверия, чувственности, сквернословия…» Знакомо и христианам, не правда ли?
Катя согласно кивнула.
– А вот это: «…Очищай свой разум… это медленная работа, которая должна производиться постепенно, подобно тому, как ювелир удаляет нечистоту с золота…» Уже чуть-чуть другой оттенок. «Жизнь – цепь мучений». Но за муки христианам обещают рай. Есть ли он – это другой вопрос. А буддисты мечтают скорее добраться до состояния нирваны. Но что это? Бесчувствие, индифферентность… Вы собираетесь принять буддизм?
– Нет-нет, что вы! Муж вовсе не настаивает на этом. Напротив, говорит, что буддисты очень терпимо относятся ко всем вероисповеданиям.
– Да, к счастью, так оно и есть. Если бы вы стали женой мусульманина, дело бы приняло совсем другой оборот.
Катя наконец смогла подойти к Леку, давно ломающему сорванную веточку на крошечные кусочки.
– Неудобно было так резко оставить его одного. Он вовсе не хотел тебя обидеть.
– О чем же вы беседовали? О Будде?
– Да. Но, Лек, милый, я в этот момент думала исключительно о том, как бы повежливее покинуть Грэндфила. О Будде ты мне все расскажешь сам…
Вечерний поезд. Пансион. Засыпающая Йоркская улица. Узкая странная сингальская лодка с прикрепленным для устойчивости бревном. Каюта, в которой провели десять дней и которой предстояло быть их жилищем еще неделю – до Сингапура. Путешествие продолжалось.
Катя старательно повторяла певучие тайские фразы. Лек награждал ее поцелуями за успехи – путешествие было свадебным.
Проплывая Малакским проливом, уроки тайского они переносили на палубу. Если не налетала очередная гроза. Никогда Кате не приходилось видеть такую причудливую погоду. Короткий ливень, солнце, опять ливень… На горизонте можно было насчитать до пяти шквальных вихрей, несущихся серыми дьяволами по закипающему под ними морю. И близкий берег в громадах гор, украшенных молниями. То там, то здесь сверкали их огненные росчерки. А чуть ниже спокойно зеленели под солнцем леса. Необузданным могуществом веяло от этой природы.
Несколько последних густо-зеленых островов-атоллов в лазоревом море и последний взгляд на голубой каютный уют: «Ничего не забыли?»
Город белел кубиками зданий в пышной зелени. Отчетливо выделялся готический собор. Но при ближайшем рассмотрении, как и Константинополь, город на стыке океанов оказался шумливым, суетливым и грязным.
Индиец-возчик в легком экипаже, запряженном парой лошадок, доставил их в дорогой отель.
– Какой-то номер казенный. – Катя оглядывала просторную, полупустую комнату.
– Да, милая. Здесь не живут подолгу. Заключил договор, закончил сделку – уехал. Кто задерживается, снимает коттедж за городом. И тебе подыщем что-нибудь посимпатичнее этих хором. Как ты будешь тут одна? Прямо сердце разрывается: и тебя жалко оставлять, и родственников подготовить надо. Нельзя же – как снег на голову Может, тебе следует остановиться в семье русского консула, надворного советника Рудановского? Он обаятельный человек и с удовольствием приютит соотечественницу, к тому же жену «небесного принца». В любом случае тебе следует с ним познакомиться. Два-три официальных визита… Знаю, что ты не испытываешь от этого особой радости, но ничего не поделаешь: здесь я представляю Сиам.
Через два дня они переехали в рекомендованный Рудановским маленький пансион в хаотично раскиданном пригороде. Десять минут ходьбы было от него до шумного китайского района со множеством лавочек и ларьков, работающих круглые сутки. Перейдешь невидимую границу и попадешь в тихую европейскую часть – дремлющие в садах дома разной архитектуры, но одинаково безвкусные.
Чтобы Катя не скучала, Лек оставил ей несколько книг, отобранных в букинистическом магазине: тайские сказки, переложенные на английский («Сразу двух зайцев убьешь»), историю Сиама, написанную на тайском дядей Лека, министром просвещения, «Рамаяну».
– Нет, досмотрим!
Индиец играл все громче, а метания змей замедлились. Сначала одна, потом другая в такт музыке стали раскачивать плоскими пятнистыми головами и вытягиваться вверх ядовитыми струнами. Заклинатель, не переставая дудеть, обмотал змей вокруг шеи и обнаженных рук, придерживая все так же качающиеся головы, и обошел зрителей, стараясь подойти как можно ближе, а то и коснуться их своими страшными артистами. Люди шарахались назад, только один англичанин не двинулся с места, сухо пробормотав, что у змей конечно же удалены ядовитые зубы. Но слишком бледным от усталости, с испариной на лбу и дрожащими коленями был индиец, заталкивающий змей в корзины, чтобы верить непробиваемому Фоме.
На обратной дороге они зашли в ювелирную лавку.
– Мне хочется подарить тебе камень, который я люблю больше всего, – сказал Лек.
– Но что же это?
– Сейчас увидишь. Насколько я знаю, только в двух местах – на Цейлоне и на Урале – добывают его. – И Лек указал продавцу на подвеску и кольцо с крупными александритами. В вечернем свете они отливали рубиновой краснотой.
– А изумруды, которые ты мне подарил, разве они не лучше?
– Может быть, красивее, дороже, но я люблю именно александрит за невозможность его фальсификации. Стоит перенести его под другой свет, он из розоватого станет зеленым, и всем ясно – драгоценность, а не алмаз из хрусталя. Не выношу подделок. И тебя поэтому люблю. Ты, как александрит, прекрасна своей неподдельностью и нежеланием казаться лучше, чем ты есть. – Голос Лека был слишком серьезен, чтобы ответить на него шуткой.
– Спасибо, милый. – Катя поцеловала его и с благодарностью приняла упакованную продавцом коробку.
В пансионе Лек сразу пошел расспросить хозяина о дороге к Адамову пику, а Катя осталась прогуляться в саду. По красной песчаной дорожке она шла от одного странного дерева к другому. Орхидеи со стрельчатыми листьями росли под ногами как простой бурьян. Огромные букеты бамбуков с желтыми, ярко-зелеными и красными стволами выделялись среди сплошной зеленой массы листвы. У нее закружилась голова от насыщенного благоухания, в котором можно было иногда уловить знакомые ароматы – корица, кардамон, камфара… Мускатом пахло около высокого дерева с темно-зеленой листвой, среди которой, светлели желтые, похожие на абрикосы плоды.
«Если есть рай, то, наверное, он таков», – думала Катя, срывая с лианы длинный стручок, дохнувший на нее сильным запахом ванили.
Завороженная тропической щедростью, она не заметила, как оказалась под громадным раскидистым деревом, стоящим отдельно, и вдруг очнулась от голоса Лека: «Осторожно! Назад!» Катя отбежала к нему и, оглянувшись, увидела, как на то место, где она стояла секунды назад, упал огромный – с большой арбуз – плод, покрытый твердыми и длинными иглами.
– Ты что, читать не умеешь? – первый раз в жизни Лек был почти груб с женой, но Катя, сама испуганная, и не думала обижаться. Только сейчас она обратила внимание на особенно пышную, нетронутую траву под деревом и табличку «No walkng!».
– Ты закричал – я подумала: змея… А что это за дерево?
– Дуриан. Его тяжеленные плоды падают предательски от спелости, от порчи. И если прямое попадание, то насмерть.
Бамбуковым шестом, лежащим рядом, он подкатил к себе плод.
– Раз уж так случилось, отнесем его на кухню – сразу и попробуешь.
Когда плод разрезали, Катя придвинулась поближе к темнокожей служанке, пытаясь предугадать, что окажется под толстой кожурой – арбузная мякоть, апельсиновые дольки?.. Но тут же отошла в сторону, морща нос.
– Что, не нравится? – усмехнулся Лек.
Белая волокнистая масса оказалась ужасно зловонной и напомнила Кате запах застарелых гнойных ран с оттенком прогорклого масла. Сдерживая дыхание, она смотрела издали, как из белых гнездышек извлекали ярко-желтые студенистые плодики размером с яблоко, промывали их в чистой воде и укладывали в фарфоровую вазу.
– А теперь ешь… – протянул ей Лек шарик.
Катя взяла его с некоторым недоверием, сначала понюхала – только легкий запах оливок, потом откусила и с удовольствием съела сочный, сладкий с приятной кислинкой плод, от которого осталась маленькая косточка. Вкусно!
Быстро сгущающаяся за окном темнота принесла с собой множество новых звуков. В резкий, чуть скрежещущий тон цикадного оркестра вплелся звон маленьких колокольчиков. Катя подошла к окну, прислушалась:
– Серебряный звук… Что это, Лек?
– Лягушки, Катюша. Тропические зеленые лягушки. Их пение не хочется называть кваканьем, да?
И тут же на деревьях, в воздухе сада вспыхнули тысячи светящихся точек. Белые, голубоватые. Светлячки! Они медленно парили или отдыхали, вкрапленные в непроглядную листву. Катя стояла завороженная волшебной картиной, пока ее не позвал Лек:
– Если ты завтра поедешь со мной к Адамову пику, надо пораньше лечь спать. Может, ты останешься здесь? На самый пик тебе нельзя подниматься – дорога трудная. Говорят, не каждый мужчина справится. Но я обещал отцу поклониться буддийской святыне.
– Лек, ты говорил, что пик и для христиан святое место. Правда?
– Не совсем. Хотя в четырнадцатом веке римско-католическая церковь присылала папского легата Иоанна де Мариньолу поклониться следу всеобщего праотца. А потом, после многолетних споров, Адамов пик был выведен из разряда христианских святынь. Но тысячелетия он притягивает благочестивых паломников со всех сторон Азии – буддисты, брахманы, мусульмане… Немецкий Брокен и греческий Олимп священны только в своих странах, а ваша Лысая гора известна лишь киевлянам, которые пугают ведьминскими шабашами маленьких детей. Здесь же мечтают побывать индийцы, тайцы, японцы, персы, арабы – всех не перечислишь.
– Я случайно услышала, как хозяин отговаривал тебя подниматься туда…
– Пустое! Он пугал дикими слонами, хищниками и удавами. Но, думаю, это оттого, что чем меньше людей там побывает, тем ценнее свидетельство каждого и выше престиж пика. У подножия живут проводники – сингалы. На них вполне можно положиться. Но так и быть, возьму револьвер с ножом – для твоего спокойствия. Уверен, не пригодятся.
На рассвете они уже ехали цейлонской железной дорогой. Катя дремала на плече у Лека. Снился Днепр, лодка, мерные взмахи весла, кувшинки у берегов.
– Катенька, может, ты проснешься?..– ласково прошептал Лек. – Я же не могу один смотреть на такую красоту!
Она приоткрыла глаза, на миг зажмурилась от яркого солнца и в восхищении прильнула к окну. Все, что виделось, можно было описать только превосходной степенью языка: высочайшие горы, глубочайшие ущелья, первобытнейшие леса… Ясное утро, краски которого смог бы передать разве что сумасбродный импрессионист. Недаром жители Цейлона называют свою страну «Шри Ланка», что значит «Благодатный остров».
Поезд шел со скоростью около сорока верст в час. Чем выше, тем мрачней становился пейзаж. «Как же люди пробивали эту дорогу?» – думала Катя, прижимаясь к Леку: поезд проезжал туннелем, вместо одной стены которого зияла пропасть. Черно-серые гранитные скалы нависали сверху, теснили к обрыву. И словно обрывки пламени, оторванные ветром, метались огромные красные бабочки. Странные слова мелькнули в Катиной голове: «Агония вагонов и огонь».
Станции дороги были почти через каждую версту. Их украшали дебаркадеры, увитые жасмином, пышные клумбы. Английские усадьбы, окруженные плантациями, привлекали взгляд изысканной архитектурой. И везде бледно зеленели низкие кустики чайных рядов, не перебиваемые ни единым пучком сорной травы.
– Можешь представить, что здесь недавно был тропический лес?
Катя отрицательно покачала головой.
Гаттон, объединяющий богатое поместье английского плантатора и сельскую общину, встретил их аркой, перекинутой через рельсовый путь. На ажурной металлической веранде они подождали прибытия маленького дилижанса, крышу которого подпирали четыре столбика, сели на скамейки с высокими спинками, тянущиеся вдоль экипажа. Кондуктор примостился на задней ступеньке, затрубил в рожок, дилижанс тронулся на восток мимо станции, мимо хижин с распахнутыми настежь дверями – их обитателям нечего было скрывать. Женщины стряпали, мужчины запрягали буйволов, девушки спешили за водой.
Дорога повторяла извилистый путь Кегельгали, которая серебрилась глубоко внизу, разделяя хребты, а потом обрывалась у маленькой деревушки. Вперед? Пожалуйста. Только пешком!
Проводника нашли сразу. Молодой индиец, собрав группу из пяти человек, инструктировал их перед дальнейшим путешествием, а оно, как оказалось, предстояло не близкое: пять часов до пика, и три из них – собственно подъем. Солнце стояло высоко. После обеда должны были отправиться. Катя оставалась в гостиничке, которую вернее было бы назвать постоялым двором. Лек с рук на руки передал ее заботам жены хозяина, предупредив, что до ночи им не успеть, придется ночевать наверху, благо там есть крошечный монастырь для паломников. Катя озабоченно посмотрела на пик, глава которого была окружена облаками:
– Ты за меня не волнуйся. Главное, будь сам осторожен. Пожалуйста!
– Ладно. – Лек прощально поцеловал ее и по струнному мосту над рекой пошел вслед за проводником дорогой Адама. Здесь он, изгнанный из рая, в отчаянии пробирался непроходимыми дебрями дальше и выше, пока идти стало некуда, и на вершине плакал много лет, пролив столько слез, что гора, пропитанная ими, до сих пор истекает множеством родников с хрустальной священной водой.
Катя посмотрела на удаляющиеся фигурки шести пилигримов, еще раз помахала оглянувшемуся Леку, подошла к мосту.
Это было удивительное сооружение. По обе стороны реки к устоям были прикреплены деревянные перекладины, от которых тянулись над бурлящей, пенящейся глубоко внизу рекой четыре металлические проволоки-струны. Две верхние играли роль перил. На нижних были привязаны поперек деревянные досочки шириной и с промежутком в четверть аршина. Катя переступила по ним, стараясь держаться середины. Стоило встать ближе к краю – и мост из пружинистой дорожки становился косогором. Закружилась голова, и Катя потихоньку двинулась назад.
День исчезал. Красное солнце спрыгнуло с вершины хребта. Вмиг стало темно и тихо. Катя поужинала с хозяевами, угостив их оставшимися бутербродами и подтаявшим шоколадом, и пошла спать в маленькую светелку. Неуютно и страшновато было ей в чужом доме. Оказывается, привыкла к Леку, и очень не хватало сейчас тепла его тела. Прислушалась: странные шорохи, чьи-то шаги, никогда прежде не слышанные звуки – то ли еще какие-нибудь лягушки, то ли птицы ночные кричат. Она подошла к окну, забранному решеткой, посмотрела на черное небо в звездах. Одна упала, ярче вспыхнув у горизонта. И эта бледная вспышка и оставленный звездой светящийся след были похожи на стебель с цветком, склоненным к земле. Катя поежилась, накинула крючок на дверь и нырнула в постель, с головой завернувшись в легкое покрывало. Последней полусонной мыслью было: «Как там Лек? Ничего теплого с собой не взял. И я не позаботилась. А вершина в облаках, значит, там туман, сырость…»
Покорители пика вернулись лишь в полдень, осунувшиеся, голодные. Лек прихрамывал, время от времени потирая ушибленное при спуске колено. Катя вилась вокруг него, не зная, чем еще помочь: погладила, приласкала, сбегала за крепким чаем, пока не поспел обед, узнала у хозяев, когда придет дилижанс. Лек в этот день почти ничего не говорил о восхождении. Только потом, на пароходе, он рассказал, как шли они белой тропинкой, даже не тропинкой, а промоиной, обнажившей гнейс. Она из пологой превратилась в почти отвесную и влилась в темный лесной туннель с кудрявыми лиственными стенами. Подъемы, спуски, овраги, груды камней, обрывы. И так четыре мили, три часа… На самом верху, одна за другой, десять скал с цепями, за которые надо было подтягиваться, взбираясь выше и выше. Но кто-то из первых обходился без спасительных цепей, кто-то вбивал крюки для них, делая это на века. Говорят, здесь восходил Македонский. Так, может, он посылал вперед отряд скалолазов, чтобы облегчить себе путь? Наконец невысокая каменная ограда и широкий вход с востока. Неужели добрались? Они осмотрелись в набегающем клубами тумане. Крутая лестница вела к скале. Над ней возвышался купол. Под его центром и лежал святой след – продолговатое углубление в сером камне. Оттолкнувшись от него, Будда за пятьсот лет до рождества Христова взлетел в небеса, слившись в нирване с мировой душою.
«Да, так и есть, как говорил Геккель. Пять с четвертью футов длины и два с половиной ширины», – проговорил упитанный англичанин, всю дорогу вздыхавший и покряхтывавший.
«Вы уже отдышались, мистер Грэндфил? – спросил Лек историка и вежливо посочувствовал, вспомнив, как проводник чуть ли не на своих плечах затаскивал его на последние скалы. – Тяжелый подъем… Даже мне временами было трудновато. Но вы назвали имя Геккеля. Он был здесь?»
«Да. В тысяча восемьсот восемьдесят втором году. И говорил, что мне на пике никогда не бывать. А я залез. Вместе со своей одышкой. Вот! – гордо закончил Грэндфил. – Жаль, уже темнеет и в тумане не видно обещанных четырех стран света. Пойдемте в хижину. Мы заслужили отдых, мой юный друг. Будем надеяться, что утро будет ясным, несмотря на начало сезона дождей».
И они в великом блаженстве опустились на простые лавки, укрываясь неизвестно чьими ветхими одеялами.
Им повезло: утро было солнечным. Над головой синее небо, под ногами клочья облаков, то приоткрывающих, то вновь заволакивающих дымкой долину. «Там где-то Катюша. Может, сейчас тоже смотрит сюда», – думал Лек, глядя на северо-запад в облачные прорехи.
«Вот, как раз прояснилось… посмотрите… – тронул его за руку Грэндфил. – Там длинная мель, связывающая Индию с Цейлоном. Эпос рассказывает, что это остатки плотины, построенной Рамой для перехода войска. Одна из песней говорит…» – Он, удивляя Лека блестящей памятью, долго читал английский перевод «Рамаяны», и было понятно, почему на этой вершине верующие, отделенные от земли, испытывают религиозный экстаз, чувство причастности к небесам, близкое высочайшему откровению.
Паломники еще раз коснулись святых плит и стали спускаться. Обратная дорога была ничуть не легче – камни выскальзывали из-под ног, рождая осыпи. Хотелось ускорить шаг на срывающейся вниз тропинке, но переплетения толстых древесных корней сбивали ноги, ветки рвали одежду… Потом короткий отдых у подножия и двухчасовой путь к деревушке, к Катеньке. Лек, шагая под палящими лучами, думал, что за время жизни в прохладном Петербурге совсем отвык от такого обилия солнца.
…Подъехал дилижанс. Усталые путники заняли места, и лошади резво побежали вниз к Гаттону. Англичанин дремал. Лишь когда пересели в поезд, разговорился, обращаясь больше к Кате:
– Девочка моя, вашему супругу я обязан жизнью.
– Не преувеличивайте, мистер Грэндфил, – перебил его Лек.
– Нет уж, мне лучше знать! – И продолжал, нагнувшись к Катиному уху, но не приглушая громкого голоса:– Я распрощался с жизнью, летя со скалы, а он меня поймал!
Катя недоверчиво глянула на массивную, в два раза толще Лека, фигуру англичанина.
– Да это была какая-то доля секунды! Потом я все же выпустил ваш плащ…
– Но этой доли мне хватило, чтобы снова уцепиться за куст. Намертво. – И англичанин показал Кате ободранные ладони, усмехнулся:– Честолюбие требует жертв.
Грэндфил спросил у Лека разрешения поразвлекать Катрин, если ей скучно. Кате не было скучно, но она вежливо кивнула и не пожалела об этом, до самого Коломбо слушая легенды и были Цейлона, Индии…
– А знаете ли, девочка моя, как хоронили здесь королей в древние времена?.. Когда король умирал, клали его несчастное тело на низкую повозку так, что голова свисала почти до земли. Медленно ехала повозка, медленно шла за ней женщина, держа в руках метелку и подбрасывая ею на королевскую голову пыль, громко кричал мужчина: «Люди, вот король, который был вашим повелителем, но со смертью власть его над вами исчезла. Видите, что с ним стало? Не стоит полагаться на бренность жизни!» И так три дня. После этого его бальзамировали, сжигали и развеивали пепел по воздуху. И знаете ли вы, что нужно было, чтобы стать королем? Папу-короля? Ошибаетесь! – И он торжествующе, предчувствуя удивление молодой женщины, провозгласил:
– Хороший характер! И чтобы, конечно, народ любил, потому что на престол избирали… И возраст зрелый. А детей нельзя было иметь. Чтобы, не дай бог, не стала корона наследной. В этом я, как отец двоих детей, ему сочувствую.
– А если все-таки родились? Неужели убивали?
– Нет, девочка, он просто снимал корону. Это была одна из самых демократичных стран мира, какие я знаю. Только был ли король королем, если его могли судить наравне с подданными, а при злостном преступлении изгоняли из общества, отказывая в самых необходимых для жизни вещах? Может, его следовало назвать президентом? Президент, одетый в набедренную повязку… Но вы представляете, никому не дозволялось иметь не то что невольников, а даже слуг! Каждый сам себе должен был служить, дабы избегнуть неги и лености. По этой же причине запрещалось здоровым людям спать, пока солнце не опустится за горизонт…
На вокзале в Коломбо мистер Грэндфил галантно поцеловал Кате руку и, узнав, что они собирались посетить знаменитую пагоду в Канди, где хранится зуб Будды – «далада», предложил сопровождать их, что было принято с благодарностью.
В последний день пребывания на Цейлоне поезд вез их той же дорогой, только дальше, мимо Гаттона, к центру острова.
Мистер Грэндфил на этот раз сменил тему беседы и надолго увлекся описанием той неизмеримой помощи, которую его соотечественники оказывают темным во всех отношениях туземцам – сингалам:
– Как? Вы не знаете, кто такой сэр Грегори? Не может быть! Перед входом в цейлонский музей – высокий пьедестал с его бронзовой фигурой. Всего пять лет правил островом, с семьдесят второго по семьдесят седьмой год прошлого века, но что значит прекрасный администратор! Удобные шоссе и улицы… железная дорога… культура плантаций…
Катя физически ощущала, как в Леке закипает раздражение.
– Да, конечно, благодетели – англичане! Старая песенка. И вы всерьез думаете, что они дают больше, чем отбирают? Благодарные сингалы отрабатывают устройство шоссе, нужного прежде всего вашим соотечественникам, на плантациях, трудясь от рассвета до заката за жалкие гроши. Не вы ли говорили вчера о разумной и здоровой жизни древних цейлонцев, обходившихся без чужеземных благ?
Не желая вступать в спор, мистер Грэндфил надолго замолчал – до самого храма, примыкающего к царскому дворцу в Канди.
Святыня помещалась на втором этаже в комнате, похожей на склеп. Монах привел их сюда за солидную мзду. До недавнего времени очень мало кто из иностранцев мог похвастаться, что видел «даладу», но один из предприимчивых настоятелей сделал верный вывод, что от демонстрации святыни ее не убудет, а состояние храма можно значительно увеличить.
Большую часть комнаты занимал стол. На нем стояли маленькие золотое и хрустальное изваяния Будды. Рядом четыре двенадцатидюймовых вместилища с реликвиями. Между ними колокол из позолоченного серебра с вкраплениями драгоценных камней. Монах открыл маленькую дверцу вместилища. И как в сказке – «на дубу ларец, в ларце яйцо, в яйце игла…» – извлек изящный сосуд, затканный дорогой материей, из него другой, поменьше, но не менее красивый, оттуда золотую чашу, пеструю от алмазов, рубинов и изумрудов, а там уже лежала золотая шкатулка с зубом, почерневшим от времени, оправленным в золото. Он был совсем не похож на человеческий, громадный – размером с три коренных.
– Жаль, я не биолог, – пробормотал, ухмыляясь, Грэндфил, – и не могу по виду установить, какого зверя они оставили беззубым.
– А вас не смущает, мистер Грэндфил, что если собрать по церквам все мощи, приписываемые какому-нибудь святому Иоанну, то окажется, что у него был десяток ног, да и рук не меньше? Так он был уродом? – Лек мрачнел все больше.
– В этой фразе согласие с фактом подделки.
– Пусть, но не стоит смеяться над религией других.
– Да Будда с вами! Никто не думает смеяться.
Спустились вниз. Лек отошел в сторону, Катя хотела пойти за ним, но Грэндфил придержал ее за руку:
– Девочка, посмотрите на изображения над папертью – это интересно.
Катя стала разглядывать грубо намалеванные картины мучений грешников, похожие на лубки в крестьянских избах России.
– Каждое отделение ада имеет свое название. Любой религиозно образованный буддист ориентируется в них как в комнатах родного дома и знает поименно всех дьяволов. А всего придумано четыре страшных места наказания – ад, царство теней, царство падших духов и мир животных. Но о чем я говорю!.. Ваш муж конечно же вам все это рассказывал?
Катя покосилась на силуэт Лека в дверном проеме:
– Нет, почти ничего…
– Послушайте, что говорил Будда: «…Очищай свой разум, воздерживайся от порока и упражняйся в добродетели… побеждай гнев кротостью, зло добром, скупость щедростью, ложь правдою… избегай безверия, чувственности, сквернословия…» Знакомо и христианам, не правда ли?
Катя согласно кивнула.
– А вот это: «…Очищай свой разум… это медленная работа, которая должна производиться постепенно, подобно тому, как ювелир удаляет нечистоту с золота…» Уже чуть-чуть другой оттенок. «Жизнь – цепь мучений». Но за муки христианам обещают рай. Есть ли он – это другой вопрос. А буддисты мечтают скорее добраться до состояния нирваны. Но что это? Бесчувствие, индифферентность… Вы собираетесь принять буддизм?
– Нет-нет, что вы! Муж вовсе не настаивает на этом. Напротив, говорит, что буддисты очень терпимо относятся ко всем вероисповеданиям.
– Да, к счастью, так оно и есть. Если бы вы стали женой мусульманина, дело бы приняло совсем другой оборот.
Катя наконец смогла подойти к Леку, давно ломающему сорванную веточку на крошечные кусочки.
– Неудобно было так резко оставить его одного. Он вовсе не хотел тебя обидеть.
– О чем же вы беседовали? О Будде?
– Да. Но, Лек, милый, я в этот момент думала исключительно о том, как бы повежливее покинуть Грэндфила. О Будде ты мне все расскажешь сам…
Вечерний поезд. Пансион. Засыпающая Йоркская улица. Узкая странная сингальская лодка с прикрепленным для устойчивости бревном. Каюта, в которой провели десять дней и которой предстояло быть их жилищем еще неделю – до Сингапура. Путешествие продолжалось.
Катя старательно повторяла певучие тайские фразы. Лек награждал ее поцелуями за успехи – путешествие было свадебным.
Проплывая Малакским проливом, уроки тайского они переносили на палубу. Если не налетала очередная гроза. Никогда Кате не приходилось видеть такую причудливую погоду. Короткий ливень, солнце, опять ливень… На горизонте можно было насчитать до пяти шквальных вихрей, несущихся серыми дьяволами по закипающему под ними морю. И близкий берег в громадах гор, украшенных молниями. То там, то здесь сверкали их огненные росчерки. А чуть ниже спокойно зеленели под солнцем леса. Необузданным могуществом веяло от этой природы.
Несколько последних густо-зеленых островов-атоллов в лазоревом море и последний взгляд на голубой каютный уют: «Ничего не забыли?»
Город белел кубиками зданий в пышной зелени. Отчетливо выделялся готический собор. Но при ближайшем рассмотрении, как и Константинополь, город на стыке океанов оказался шумливым, суетливым и грязным.
Индиец-возчик в легком экипаже, запряженном парой лошадок, доставил их в дорогой отель.
– Какой-то номер казенный. – Катя оглядывала просторную, полупустую комнату.
– Да, милая. Здесь не живут подолгу. Заключил договор, закончил сделку – уехал. Кто задерживается, снимает коттедж за городом. И тебе подыщем что-нибудь посимпатичнее этих хором. Как ты будешь тут одна? Прямо сердце разрывается: и тебя жалко оставлять, и родственников подготовить надо. Нельзя же – как снег на голову Может, тебе следует остановиться в семье русского консула, надворного советника Рудановского? Он обаятельный человек и с удовольствием приютит соотечественницу, к тому же жену «небесного принца». В любом случае тебе следует с ним познакомиться. Два-три официальных визита… Знаю, что ты не испытываешь от этого особой радости, но ничего не поделаешь: здесь я представляю Сиам.
Через два дня они переехали в рекомендованный Рудановским маленький пансион в хаотично раскиданном пригороде. Десять минут ходьбы было от него до шумного китайского района со множеством лавочек и ларьков, работающих круглые сутки. Перейдешь невидимую границу и попадешь в тихую европейскую часть – дремлющие в садах дома разной архитектуры, но одинаково безвкусные.
Чтобы Катя не скучала, Лек оставил ей несколько книг, отобранных в букинистическом магазине: тайские сказки, переложенные на английский («Сразу двух зайцев убьешь»), историю Сиама, написанную на тайском дядей Лека, министром просвещения, «Рамаяну».