Затем Горус пропитал кровью жертвы приготовленную заранее на огромном серебряном подносе землю и передал молчаливым жрецам:
– Раздайте щепоть благословенной земли всем пахарям великой Мерое, – приказал он. – Бог дождя благословляет этим даром их урожай.
Младшие жрецы подошли к телу Ларина и понесли к жертвенному костру. Накаляемая уже несколько часов печь распространяла удушливый жар. Тааб-Горус запел какую-то дикую песню и рукой сделал знак бросить тело чужеземца в печь. Жрецы потянули за цепи, и бронзовые створки печи медленно разверзлись, выбросив сноп пламени. Тело Ларина согнулось и исчезло в раскаленной бездне. Затем отверстие с шумом закрылось.
Тааб-Горус сошел с лестницы храма и, приобняв за плечи принца Раненсета, объявил затаившему дыхание народу Мерое:
– Воля великого бога дождя исполнена! Площадь огласилась радостными криками…
…В храмовом садике Домбоно разыскал Савельева и осторожно коснулся плеча Павла. Тот повернул к нему заплаканное лицо и срывающимся голосом спросил:
– Домбоно, неужели мы ничего не можем сделать? Ведь ты правишь всеми жрецами Мерое? Ведь Сикиника недаром считается царицей-богиней?
Верховный жрец удрученно мотнул головой.
– Неужели твоя Сикиника не может остановить это проклятое представление? Ни за что не поверю!
Красиво очерченные губы жреца словно нехотя разомкнулись:
– Сикиника – кукла на подмостках грязного театра власти. Я… я тоже лишь ожившая кукла, чужак.
Павел вздрогнул и измученно глянул на верховного жреца.
– Тогда… тогда, Домбоно, не говори ничего о гибели Ларина Холодову. Иначе… иначе Лешка не будет оперировать мальчика.
Домбоно величественно кивнул в знак согласия.
– Я ничего пока не скажу ему…
Этот день не желал кончаться. Сикиника хранила молчание – неподвижный и недоступный идол, согбенный под бременем короны. Лишь глаза ее были живы – она прислушивалась к таинственным голосам своей души. Ей было страшно больно подчиниться воле Раненсета и Тааба – отдать на заклание одного из чужеземцев. Но Сикиника ничем не выдавала себя, кипевших в груди чувств.
– Сегодня я никого не желаю видеть, – холодно приказала она начальнику стражи. – Даже Домбоно.
Но один человек все-таки ворвался в ее покои. Принц Раненсет торжественно сообщил о том, что вроде бы бог дождя принял их великую жертву.
Сикиника вздернула подбородок.
– Мне все равно, – голос царицы отливал металлом. – Это делается во имя страждущих жить. Я же была бы только счастлива переместиться в землю умерших вслед за моим Осирисом.
Раненсет подошел ближе к царственной сестре.
– Кстати, сестричка, а почему ты предпочитаешь оставаться вдовой без всякой на то необходимости? Твой народ давно желает, чтобы ты избрала себе супруга.
– Мой народ знает, – спокойно отозвалась Сикиника, – что боль все еще жива в моем сердце и рана, нанесенная подлыми убийцами возлюбленного, все еще кровоточит.
– Две зимы твой царь уже прибывает в обители теней, – повысил голос Раненсет. – Неужели тебя не печалит, что ложе твое пусто?
– Если пусто мое сердце, почему же тогда не должно пустовать ложе?
Раненсет схватил царицу-богиню за руку.
– Подумай обо мне, сестренка, когда почувствуешь себя одинокой. Помни, что я твой самый верный раб. Да будет богиня ночи тебе хорошей советчицей.
Сикиника брезгливо отдернула руку.
– Оставь меня в покое, Раненсет! Принц скривился:
– Или тебе пришелся по вкусу один из чужаков, сестренка? Будь осторожна! Ведь бог дождя – капризный бог, и дождь вполне может не пойти после первой жертвы. Впрочем, у нас в запасе остаются другие чужестранцы…
Ранним утром следующего дня за принцем Мин-Ра пришли четыре нарядно одетых жреца.
Повсюду раздавались удары гонга… в храме, в горах, на улицах города. Весь народ молился за сына Солнца.
Холодов стоял в операционной рядом с Домбоно, жрецами и Павлом. Помещение пропахло горьковатым запахом сока чистоты. По уверениям Домбоно операционная была совершенно стерильна. Алексея тоже обрызгали соком, едва он переступил порог святая святых этой странной больницы. Из курильни струился красноватый дымок.
– Привет, папа римский, – усмехнулся Савельев.
«Узнаю Пашку», – улыбнулся в ответ Холодов и вздохнул свободнее. Сам того не ведая, Савельев разом успокоил все его тревоги: а вдруг у мальчика не остеома; помни, что твой скальпель спасет жизнь шести людям разом… только бы она сдержала свое обещание!
Дверь распахнулась, и ввезли принца Мин-Ра. Жрецы низко поклонились своему будущему повелителю. Даже Домбоно.
Холодов подошел к мальчику. Тот слабо улыбнулся.
– Боишься? – участливо спросил Алексей.
– Да.
– Разве я тебе не друг?
Мальчик кивнул головой. Как же трудно быть смелым, когда ты всего лишь ребенок. В уголках голубых глазенок блеснули слезы.
– Ну, раз друг, тогда поехали! – улыбнулся Холодов. И пошел к операционному столу. Маленькая симпатичная медсестричка восторженно глядела на него.
«Все, как у нас», – мелькнуло в голове. И Алексей азартно обвел взглядом операционную.
– Эй, Холодов, да ты никак счастлив, как влюбленный юнец! – ахнул Савельев.
– Если бы ты знал, Паш… – Холодов опустил руки в чашу. Два жреца переложили мальчика на операционный стол. – Я сам себе напоминаю палача, который во время репетиции казни сам себя обезглавил…
Внезапно операционный зал озарился золотым сиянием. Теперь Холодов мог не беспокоиться, что света не хватит. Сияние было настолько ярким, словно в больницу вплыла колесница бога Ра, даря стенам свой мягкий, золотистый свет.
Алексей резко обернулся. Одна из стен операционной исчезла, разверзнув пасть бесконечности. На троне сидела Сикиника, то самое солнце, что заплутало в больнице Мерое.
– А ну… А ну, брысь отсюда! – рявкнул Холодов. Домбоно, жрецы, Савельев, медсестра – все вздрогнули от его грозного окрика. Савельев вцепился в операционный стол, ноги подгибались от животного ужаса. – А ну, брысь отсюда, я сказал! – еще раз рявкнул Алексей, рубанув рукой воздух. – Чтоб духу твоего здесь не было! Или же я не буду оперировать!
Глава 20
Глава 21
Глава 22
– Раздайте щепоть благословенной земли всем пахарям великой Мерое, – приказал он. – Бог дождя благословляет этим даром их урожай.
Младшие жрецы подошли к телу Ларина и понесли к жертвенному костру. Накаляемая уже несколько часов печь распространяла удушливый жар. Тааб-Горус запел какую-то дикую песню и рукой сделал знак бросить тело чужеземца в печь. Жрецы потянули за цепи, и бронзовые створки печи медленно разверзлись, выбросив сноп пламени. Тело Ларина согнулось и исчезло в раскаленной бездне. Затем отверстие с шумом закрылось.
Тааб-Горус сошел с лестницы храма и, приобняв за плечи принца Раненсета, объявил затаившему дыхание народу Мерое:
– Воля великого бога дождя исполнена! Площадь огласилась радостными криками…
…В храмовом садике Домбоно разыскал Савельева и осторожно коснулся плеча Павла. Тот повернул к нему заплаканное лицо и срывающимся голосом спросил:
– Домбоно, неужели мы ничего не можем сделать? Ведь ты правишь всеми жрецами Мерое? Ведь Сикиника недаром считается царицей-богиней?
Верховный жрец удрученно мотнул головой.
– Неужели твоя Сикиника не может остановить это проклятое представление? Ни за что не поверю!
Красиво очерченные губы жреца словно нехотя разомкнулись:
– Сикиника – кукла на подмостках грязного театра власти. Я… я тоже лишь ожившая кукла, чужак.
Павел вздрогнул и измученно глянул на верховного жреца.
– Тогда… тогда, Домбоно, не говори ничего о гибели Ларина Холодову. Иначе… иначе Лешка не будет оперировать мальчика.
Домбоно величественно кивнул в знак согласия.
– Я ничего пока не скажу ему…
Этот день не желал кончаться. Сикиника хранила молчание – неподвижный и недоступный идол, согбенный под бременем короны. Лишь глаза ее были живы – она прислушивалась к таинственным голосам своей души. Ей было страшно больно подчиниться воле Раненсета и Тааба – отдать на заклание одного из чужеземцев. Но Сикиника ничем не выдавала себя, кипевших в груди чувств.
– Сегодня я никого не желаю видеть, – холодно приказала она начальнику стражи. – Даже Домбоно.
Но один человек все-таки ворвался в ее покои. Принц Раненсет торжественно сообщил о том, что вроде бы бог дождя принял их великую жертву.
Сикиника вздернула подбородок.
– Мне все равно, – голос царицы отливал металлом. – Это делается во имя страждущих жить. Я же была бы только счастлива переместиться в землю умерших вслед за моим Осирисом.
Раненсет подошел ближе к царственной сестре.
– Кстати, сестричка, а почему ты предпочитаешь оставаться вдовой без всякой на то необходимости? Твой народ давно желает, чтобы ты избрала себе супруга.
– Мой народ знает, – спокойно отозвалась Сикиника, – что боль все еще жива в моем сердце и рана, нанесенная подлыми убийцами возлюбленного, все еще кровоточит.
– Две зимы твой царь уже прибывает в обители теней, – повысил голос Раненсет. – Неужели тебя не печалит, что ложе твое пусто?
– Если пусто мое сердце, почему же тогда не должно пустовать ложе?
Раненсет схватил царицу-богиню за руку.
– Подумай обо мне, сестренка, когда почувствуешь себя одинокой. Помни, что я твой самый верный раб. Да будет богиня ночи тебе хорошей советчицей.
Сикиника брезгливо отдернула руку.
– Оставь меня в покое, Раненсет! Принц скривился:
– Или тебе пришелся по вкусу один из чужаков, сестренка? Будь осторожна! Ведь бог дождя – капризный бог, и дождь вполне может не пойти после первой жертвы. Впрочем, у нас в запасе остаются другие чужестранцы…
Ранним утром следующего дня за принцем Мин-Ра пришли четыре нарядно одетых жреца.
Повсюду раздавались удары гонга… в храме, в горах, на улицах города. Весь народ молился за сына Солнца.
Холодов стоял в операционной рядом с Домбоно, жрецами и Павлом. Помещение пропахло горьковатым запахом сока чистоты. По уверениям Домбоно операционная была совершенно стерильна. Алексея тоже обрызгали соком, едва он переступил порог святая святых этой странной больницы. Из курильни струился красноватый дымок.
– Привет, папа римский, – усмехнулся Савельев.
«Узнаю Пашку», – улыбнулся в ответ Холодов и вздохнул свободнее. Сам того не ведая, Савельев разом успокоил все его тревоги: а вдруг у мальчика не остеома; помни, что твой скальпель спасет жизнь шести людям разом… только бы она сдержала свое обещание!
Дверь распахнулась, и ввезли принца Мин-Ра. Жрецы низко поклонились своему будущему повелителю. Даже Домбоно.
Холодов подошел к мальчику. Тот слабо улыбнулся.
– Боишься? – участливо спросил Алексей.
– Да.
– Разве я тебе не друг?
Мальчик кивнул головой. Как же трудно быть смелым, когда ты всего лишь ребенок. В уголках голубых глазенок блеснули слезы.
– Ну, раз друг, тогда поехали! – улыбнулся Холодов. И пошел к операционному столу. Маленькая симпатичная медсестричка восторженно глядела на него.
«Все, как у нас», – мелькнуло в голове. И Алексей азартно обвел взглядом операционную.
– Эй, Холодов, да ты никак счастлив, как влюбленный юнец! – ахнул Савельев.
– Если бы ты знал, Паш… – Холодов опустил руки в чашу. Два жреца переложили мальчика на операционный стол. – Я сам себе напоминаю палача, который во время репетиции казни сам себя обезглавил…
Внезапно операционный зал озарился золотым сиянием. Теперь Холодов мог не беспокоиться, что света не хватит. Сияние было настолько ярким, словно в больницу вплыла колесница бога Ра, даря стенам свой мягкий, золотистый свет.
Алексей резко обернулся. Одна из стен операционной исчезла, разверзнув пасть бесконечности. На троне сидела Сикиника, то самое солнце, что заплутало в больнице Мерое.
– А ну… А ну, брысь отсюда! – рявкнул Холодов. Домбоно, жрецы, Савельев, медсестра – все вздрогнули от его грозного окрика. Савельев вцепился в операционный стол, ноги подгибались от животного ужаса. – А ну, брысь отсюда, я сказал! – еще раз рявкнул Алексей, рубанув рукой воздух. – Чтоб духу твоего здесь не было! Или же я не буду оперировать!
Глава 20
КАК ЛЕЧАТ БОГОВ
…Кабинет Холодова можно было по праву назвать оазисом души, раем, раскинувшимся на площади в пятнадцать квадратных метров. Цветы – как преднамеренный контраст смердящим человеческим телам и хлорке, а листочки-лепесточки – эдакая контрсила плоти и крови. Визуальная концепция жизни на фоне рака, метастаз, пораженных опухолью человеческих тканей.
Я присел в кресло, безучастно глядя на цветочный горшок рядом с телефонным аппаратом. Холодов тоже молча открыл сейф, достал три заклеенных конверта в пакетике и положил мне на колени. В двух судя по всему были письма, а вот в третьем, чуть большего размера, личные вещи Саньки.
– Она просила меня передать это тебе, Паш, если она… ну да.
Я кивнул. «Ну да». Оба письма были адресованы мне, причем на одном конверте была сделана надпись красным фломастером: «Прочитай сначала это!». Я открыл большой конверт, и из него выскользнул вечный талисман Саньки – серебряное солнце со стилизованным оком Гора.
– Когда она умерла? – тихо спросил я, изо всех сил стараясь не закричать от боли.
– Сегодня утром, где-то в восемь. Мы сделали все возможное, Паш, но… Она не очень сильно мучилась.
«Она очень сильно мучилась, – прочитал я в глазах Холодова правду. – Бесконечно…»
Холодов достал какую-то бумагу, ручку и протянул мне.
– Распишись, Паш, в получении. Вот здесь, пожалуйста…
С каким бы удовольствием вместо обычной подписи я начирикал три жирных черных креста, так погано я чувствовал себя в этот момент.
– Что… – я задохнулся вопросом. – Что с ней будет дальше?
– Дальше? – Холодов вскинул на меня недоумевающие глаза, потом покосился на подписанную мной бумажонку, словно там искал достойного ответа. – Ох, Паш… Ее вскроют, кремируют и так далее…
Я вышел из больницы, добрался до ближайшего киоска, бойко торгующего спиртными напитками, купил два блока «Парламента», две бутылки водки и поехал домой…
– … А ну, брысь отсюда! – рявкнул Алексей, рубанув рукой воздух. – Чтоб духу твоего здесь не было! Или же я не буду оперировать!..
Первым, кто вновь обрел дар речи, был Павел Савельев.
– Ты что, совсем рехнулся, идиот? – прошептал он. – Они ведь только того и ждут, чтоб ты отказался от операции, и они вытащат на всеобщее обозрение твое сердце… Уж извини, Леш, но даже если у меня сердчишко и покалывает иногда… с богом дождя мне им делиться не очень-то хочется!
– Ты не понимаешь, Паша, – Холодов с вызовом глядел на Сикинику. Он уже привык к золотым лучам этой ходячей статуи. – Это мы так силой меряемся!
– Ты ж в проигрыше останешься, болван!
– С чего бы такая уверенность? Это наше личное дело, Савельев… Мужчина против женщины…
– Ты и в самом деле чокнулся, – задохнулся от возмущения Павел. – Скажи уж честно, что зацепил богиню за живое…
– Ну да, что-то в этом роде, – Холодов отошел от операционного стола. – Я все тебе объясню, но позже, позже. Не здесь, не сейчас…
– А ты – оптимист! Будет ли оно, это твое «позже»?
– Ну, сколько мне ждать еще? – не отвечая Павлу, рыкнул на всю операционную Холодов. Его голос эхом отскочил от стен и прокатился по залу. За спиной врача раздался шорох жреческого одеяния Домбоно. «Вот и все, – окаменел Холодов. – Сейчас пырнут ножом в спину, и дело с концом». Он и не думал оборачиваться, он ждал этого удара, пристально глядя на Сикинику. Глаз ее с такого расстояния видно не было, только толстый слой блестящей алмазной пудры.
– Я начинаю заниматься наркозом! – прошептал Домбоно, вплотную подойдя к Холодову.
– Придется обождать! – холодно приказал Алексей. – Пока не выясним кое-что раз и навсегда. Я хочу знать, кто здесь сегодня командует? Вы, царица, или все-таки я?
«Я и в самом деле съехал», – подумал Холодов, выжидая, как отреагируют они на его слова. Напряжение все росло, уголок его рта начал нервно подрагивать. «Что я делаю, что я делаю, господи? Я гоню к чертовой матери богиню Мерое!»
– Приступайте к операции! – мрачно отозвался Домбоно.
– Нет!
Минут пять они с царицей исподлобья поглядывали друг на друга, два противника, связанные тайным чувством. Один – на золотом троне, залитым неземным сиянием… другой – в потрепанных джинсах и белой футболке. От великолепного операционного одеяния жрецов Холодов принципиально отказался, оно только мешало ему. По телу бежали мурашки… сок чистоты действительно начинал действовать.
Так же внезапно стена сомкнулась. А свет остался, только Сикиника исчезла, растворилась, растаяла в золотом сиянии.
«В сценических эффектах она еще как соображает, – подумал Холодов. – Вот так и держат хитрые боги наивный народ за полнейших дураков». Алексей обернулся к Домбоно.
– А вот теперь и в самом деле приступим, пожалуй! – с довольным видом произнес Холодов. И бросил горделивый взгляд на Савельева. Вечный циник был белее столь нелюбимого им снега. – Ну? Чего мы ждем?! Остеома сама из мальчишки не выпрыгнет!
Савельев вымученно улыбнулся ему.
– Когда все это закончится, Холодов, – прошептал он, – я обязательно надаю тебе по морде!
– Если это тебе по кайфу, Паш, попробуй, – и Холодов вернулся к столу. Принца Мин-Ра уже успели переложить с кровати на стол и перевязать. Косо усмехнувшись, Алексей подмигнул Савельеву. – Если бы ты знал, Паш, как у меня сейчас все поджилки трясутся!
Домбоно склонился над мальчиком. В золотой чашечке уже был готов таинственный напиток сна. Мин-Ра колебался только мгновение, а потом решительно выпил сок богов. Холодов судорожно вздохнул.
– Савельев, держи на всякий случай эфир наготове, – посоветовал он.
– Не нужно. Я ж тебе рассказывал об операции на желчном пузыре. Больная улыбалась, словно ей сны цветные снились…
Мин-Ра тоже спал. Он действительно улыбался умиротворенно, сбежав в сон от всего земного.
– Удовлетворены? – хмыкнул Домбоно.
– Не совсем. Как долго этот ваш наркоз продержится?
– Сколько нужно, столько и продержится.
– Ваши слова да богу в уши, – и Холодов взялся за скальпель.
Первый надрез. Быстро и ровно, словно по линейке. Пока крови было мало. Савельев быстро промокнул тампоном алые капельки. Жрецы замерли в священном ужасе. Кровь! Кровь сына Солнца.
– Леш, а ты не хочешь ножами Домбоно воспользоваться? – осторожно спросил Павел. – По очереди, а, Холодов…
– Обойдусь, – Холодов взял новый, большой скальпель…
Это была, несмотря на старательную помощь Савельева, «кровяная» операция. Лицо Домбоно блестело от пота, словно гладко отполированный камень. Видно было, как переживает и нервничает верховный жрец. Он весь взмок. Жрецы молча молились.
«Придется воспользоваться ножами Домбоно, – спустя двадцать минут решился Холодов. – Иначе Пашка не справится».
– Домбоно, хватит корчить из себя уписанный собаками памятник! – грубо скомандовал Алексей. – А ну, покажите нам, на что вы способны… Домбоно!
Верховный жрец склонился над мальчиком. Его нож скользнул по краям раны, по мускулам… и кровотечение стало тише, тише, словно сосуды заснули.
– Браво, Домбоно! – искренне восхитился Холодов. – 1:0 в вашу пользу!
Кости, опухоль… нож на нож, Холодов рядом с Домбоно: они добрались до остеомы, врага в теле сына Солнца.
– Остеома! – прошептал Холодов. – Господи, Савельев, как же нам повезло. Это и в самом деле всего лишь остеома!
В операционной воцарилась гробовая тишина. Позвякивали инструменты – и все, больше ни единого звука. Прошло несколько часов… и Холодов совершенно утратил чувство времени, забыл, где он, что с ним. Он оперировал, и все, жизнь за пределами операционной закончилась. Он удалял остеому. Перед ним лежал больной, и только это было важно. Только это…
…Принц Мин-Ра еще спал, улыбался во сне, а личико мальчика было забрызгано кровью. Холодов проверил дыхание, пульс, сердцебиение, давление… все в норме, все, как и положено после завершения такой операции.
– Я восхищен, Домбоно! – сказал он, поглядывая на мальчика, которого аккуратно переносили на кровать. – Дадите мне с собой ваш напиток богов?!
– Ничто из Мерое не покинет Мерое, – Домбоно кивнул, и медсестра поднесла им чашу с ароматно пахнущей водой. Врачи погрузили в нее руки, с блаженством чувствуя освежающее покалывание в пальцах. – Когда Мин-Ра снова пойдет?
– Для этого нужно время, – Холодов провел рукой по лицу, чувствуя неимоверную, свинцовую просто усталость.
– Но он будет ходить?
– Это я вам гарантирую.
– Спасибо, – Домбоно низко поклонился, а затем, не говоря ни слова, вместе со всеми своими жрецами вышел из операционной. Оставив Холодова и Савельева одних. Изгои. Чужие.
– Сейчас этот гад начнет интриговать по новой! – пробормотал Холодов, рассеянно наблюдая за тем, как хорошенькая медсестричка прибирает инструменты. – Кстати, что там с Шелученко? Он и в самом деле свихнулся?
– Я вообще не знаю, где он! – Савельев удивленно взглянул на Холодова. – Я думал, что он тебе для чего-то понадобился. И Домбоно поэтому забрал его…
– Нет! Савельев, мне нужно к мальчику, срочно! Все самое опасное только начинается! Скажи ребятам, что сегодня мы спасли их жизнь…
И не дожидаясь ответа, он бросился прочь из операционной. Коридор был пуст… никто из простых смертных не должен видеть сына Солнца спящим. Холодов торопливо бежал за жрецами, которые везли на кровати спящего мальчика.
…А ночью пошел долгожданный дождь.
До позднего вечера Алексей дежурил около Мин-Ра. Но вот ресницы мальчика затрепетали, и Холодов сделал ему укол болеутоляющего. Мальчик очнулся и вцепился в Холодова обеими руками.
– Все в порядке, дружок, – нежно улыбнулся Алексей. Принц Мин-Ра расплылся в улыбке. Холодов обеспокоенно глядел на него. «Нет, все-таки мальчишка потерял много крови! Черт побери, надо было сразу слушаться Савельева, а не выпендриваться перед Домбоно. Теперь придется прибегать к старым, испытанным средствам времен бабушек-прабабушек. Красное вино с яйцом. Хорошее питание. Интересно, здесь делают красное вино? Эх, надо было сразу прибегнуть к помощи Домбоно. Прав, Пашка, сто раз прав, когда говорит, что нет скотины более говнистой, чем медики…»
– Что с моей ногой? – испуганно спросил мальчик.
– Все в полном ажуре! – «Пока что, – мелькнуло в голове. – Пока еще в полном порядке! А вот что будет завтра-послезавтра? Господи, хоть бы только нагнаиваться не начало…»
До самой ночи он просидел около постели мальчика. Вероника спала. Вскоре она «заступила» на первую ночную вахту, затем снова легла отдохнуть, ее сменил Алексей.
– Знаешь, а ведь я молилась, – смущенно призналась она, когда Холодов вернулся с операции. – Встала на колени и молилась. Теперь-то я верю, да, Бог на свете есть…
В ту ночь мальчик спал крепко, не чувствуя боли. Операция закончилась удачно, но что будет дальше?!. А дальше начнутся придворные козни. Все как водится в человеческом стаде…
Алексей сидел рядом с мальчиком, вслушивался в его дыхание и думал, думал, думал. Думы были невеселые, безнадега царила в комнате.
Павел метался по коридору. Внезапно он вздрогнул всем телом. Словно ногу змея обвила!
За его спиной стояла незнакомка. Светлокожая, в длинном простеньком платье, стройная и длинноногая, с распущенными по плечам каштановыми волосами. Высокая грудь, круглое, удивительно красивое личико. Она словно сошла с полотен художников старой испанской школы.
– Как вы попали сюда? Кто вы? Кто пропустил вас?
– А кто бы посмел не пропустить меня? – спросила незнакомка с улыбкой. Голос, низкий, теплый, голос, обволакивающий сознание. – Может же мать посмотреть на свое дитя…
Савельев потер глаза и чуть отступил в сторону. «Кажется, я добрался до врат тайны Мерое, – мелькнуло в голове Павла. – О, господи, стоило оказаться в плену… Чтобы нос к носу столкнуться с местной сумасшедшей…»
Я присел в кресло, безучастно глядя на цветочный горшок рядом с телефонным аппаратом. Холодов тоже молча открыл сейф, достал три заклеенных конверта в пакетике и положил мне на колени. В двух судя по всему были письма, а вот в третьем, чуть большего размера, личные вещи Саньки.
– Она просила меня передать это тебе, Паш, если она… ну да.
Я кивнул. «Ну да». Оба письма были адресованы мне, причем на одном конверте была сделана надпись красным фломастером: «Прочитай сначала это!». Я открыл большой конверт, и из него выскользнул вечный талисман Саньки – серебряное солнце со стилизованным оком Гора.
– Когда она умерла? – тихо спросил я, изо всех сил стараясь не закричать от боли.
– Сегодня утром, где-то в восемь. Мы сделали все возможное, Паш, но… Она не очень сильно мучилась.
«Она очень сильно мучилась, – прочитал я в глазах Холодова правду. – Бесконечно…»
Холодов достал какую-то бумагу, ручку и протянул мне.
– Распишись, Паш, в получении. Вот здесь, пожалуйста…
С каким бы удовольствием вместо обычной подписи я начирикал три жирных черных креста, так погано я чувствовал себя в этот момент.
– Что… – я задохнулся вопросом. – Что с ней будет дальше?
– Дальше? – Холодов вскинул на меня недоумевающие глаза, потом покосился на подписанную мной бумажонку, словно там искал достойного ответа. – Ох, Паш… Ее вскроют, кремируют и так далее…
Я вышел из больницы, добрался до ближайшего киоска, бойко торгующего спиртными напитками, купил два блока «Парламента», две бутылки водки и поехал домой…
– … А ну, брысь отсюда! – рявкнул Алексей, рубанув рукой воздух. – Чтоб духу твоего здесь не было! Или же я не буду оперировать!..
Первым, кто вновь обрел дар речи, был Павел Савельев.
– Ты что, совсем рехнулся, идиот? – прошептал он. – Они ведь только того и ждут, чтоб ты отказался от операции, и они вытащат на всеобщее обозрение твое сердце… Уж извини, Леш, но даже если у меня сердчишко и покалывает иногда… с богом дождя мне им делиться не очень-то хочется!
– Ты не понимаешь, Паша, – Холодов с вызовом глядел на Сикинику. Он уже привык к золотым лучам этой ходячей статуи. – Это мы так силой меряемся!
– Ты ж в проигрыше останешься, болван!
– С чего бы такая уверенность? Это наше личное дело, Савельев… Мужчина против женщины…
– Ты и в самом деле чокнулся, – задохнулся от возмущения Павел. – Скажи уж честно, что зацепил богиню за живое…
– Ну да, что-то в этом роде, – Холодов отошел от операционного стола. – Я все тебе объясню, но позже, позже. Не здесь, не сейчас…
– А ты – оптимист! Будет ли оно, это твое «позже»?
– Ну, сколько мне ждать еще? – не отвечая Павлу, рыкнул на всю операционную Холодов. Его голос эхом отскочил от стен и прокатился по залу. За спиной врача раздался шорох жреческого одеяния Домбоно. «Вот и все, – окаменел Холодов. – Сейчас пырнут ножом в спину, и дело с концом». Он и не думал оборачиваться, он ждал этого удара, пристально глядя на Сикинику. Глаз ее с такого расстояния видно не было, только толстый слой блестящей алмазной пудры.
– Я начинаю заниматься наркозом! – прошептал Домбоно, вплотную подойдя к Холодову.
– Придется обождать! – холодно приказал Алексей. – Пока не выясним кое-что раз и навсегда. Я хочу знать, кто здесь сегодня командует? Вы, царица, или все-таки я?
«Я и в самом деле съехал», – подумал Холодов, выжидая, как отреагируют они на его слова. Напряжение все росло, уголок его рта начал нервно подрагивать. «Что я делаю, что я делаю, господи? Я гоню к чертовой матери богиню Мерое!»
– Приступайте к операции! – мрачно отозвался Домбоно.
– Нет!
Минут пять они с царицей исподлобья поглядывали друг на друга, два противника, связанные тайным чувством. Один – на золотом троне, залитым неземным сиянием… другой – в потрепанных джинсах и белой футболке. От великолепного операционного одеяния жрецов Холодов принципиально отказался, оно только мешало ему. По телу бежали мурашки… сок чистоты действительно начинал действовать.
Так же внезапно стена сомкнулась. А свет остался, только Сикиника исчезла, растворилась, растаяла в золотом сиянии.
«В сценических эффектах она еще как соображает, – подумал Холодов. – Вот так и держат хитрые боги наивный народ за полнейших дураков». Алексей обернулся к Домбоно.
– А вот теперь и в самом деле приступим, пожалуй! – с довольным видом произнес Холодов. И бросил горделивый взгляд на Савельева. Вечный циник был белее столь нелюбимого им снега. – Ну? Чего мы ждем?! Остеома сама из мальчишки не выпрыгнет!
Савельев вымученно улыбнулся ему.
– Когда все это закончится, Холодов, – прошептал он, – я обязательно надаю тебе по морде!
– Если это тебе по кайфу, Паш, попробуй, – и Холодов вернулся к столу. Принца Мин-Ра уже успели переложить с кровати на стол и перевязать. Косо усмехнувшись, Алексей подмигнул Савельеву. – Если бы ты знал, Паш, как у меня сейчас все поджилки трясутся!
Домбоно склонился над мальчиком. В золотой чашечке уже был готов таинственный напиток сна. Мин-Ра колебался только мгновение, а потом решительно выпил сок богов. Холодов судорожно вздохнул.
– Савельев, держи на всякий случай эфир наготове, – посоветовал он.
– Не нужно. Я ж тебе рассказывал об операции на желчном пузыре. Больная улыбалась, словно ей сны цветные снились…
Мин-Ра тоже спал. Он действительно улыбался умиротворенно, сбежав в сон от всего земного.
– Удовлетворены? – хмыкнул Домбоно.
– Не совсем. Как долго этот ваш наркоз продержится?
– Сколько нужно, столько и продержится.
– Ваши слова да богу в уши, – и Холодов взялся за скальпель.
Первый надрез. Быстро и ровно, словно по линейке. Пока крови было мало. Савельев быстро промокнул тампоном алые капельки. Жрецы замерли в священном ужасе. Кровь! Кровь сына Солнца.
– Леш, а ты не хочешь ножами Домбоно воспользоваться? – осторожно спросил Павел. – По очереди, а, Холодов…
– Обойдусь, – Холодов взял новый, большой скальпель…
Это была, несмотря на старательную помощь Савельева, «кровяная» операция. Лицо Домбоно блестело от пота, словно гладко отполированный камень. Видно было, как переживает и нервничает верховный жрец. Он весь взмок. Жрецы молча молились.
«Придется воспользоваться ножами Домбоно, – спустя двадцать минут решился Холодов. – Иначе Пашка не справится».
– Домбоно, хватит корчить из себя уписанный собаками памятник! – грубо скомандовал Алексей. – А ну, покажите нам, на что вы способны… Домбоно!
Верховный жрец склонился над мальчиком. Его нож скользнул по краям раны, по мускулам… и кровотечение стало тише, тише, словно сосуды заснули.
– Браво, Домбоно! – искренне восхитился Холодов. – 1:0 в вашу пользу!
Кости, опухоль… нож на нож, Холодов рядом с Домбоно: они добрались до остеомы, врага в теле сына Солнца.
– Остеома! – прошептал Холодов. – Господи, Савельев, как же нам повезло. Это и в самом деле всего лишь остеома!
В операционной воцарилась гробовая тишина. Позвякивали инструменты – и все, больше ни единого звука. Прошло несколько часов… и Холодов совершенно утратил чувство времени, забыл, где он, что с ним. Он оперировал, и все, жизнь за пределами операционной закончилась. Он удалял остеому. Перед ним лежал больной, и только это было важно. Только это…
…Принц Мин-Ра еще спал, улыбался во сне, а личико мальчика было забрызгано кровью. Холодов проверил дыхание, пульс, сердцебиение, давление… все в норме, все, как и положено после завершения такой операции.
– Я восхищен, Домбоно! – сказал он, поглядывая на мальчика, которого аккуратно переносили на кровать. – Дадите мне с собой ваш напиток богов?!
– Ничто из Мерое не покинет Мерое, – Домбоно кивнул, и медсестра поднесла им чашу с ароматно пахнущей водой. Врачи погрузили в нее руки, с блаженством чувствуя освежающее покалывание в пальцах. – Когда Мин-Ра снова пойдет?
– Для этого нужно время, – Холодов провел рукой по лицу, чувствуя неимоверную, свинцовую просто усталость.
– Но он будет ходить?
– Это я вам гарантирую.
– Спасибо, – Домбоно низко поклонился, а затем, не говоря ни слова, вместе со всеми своими жрецами вышел из операционной. Оставив Холодова и Савельева одних. Изгои. Чужие.
– Сейчас этот гад начнет интриговать по новой! – пробормотал Холодов, рассеянно наблюдая за тем, как хорошенькая медсестричка прибирает инструменты. – Кстати, что там с Шелученко? Он и в самом деле свихнулся?
– Я вообще не знаю, где он! – Савельев удивленно взглянул на Холодова. – Я думал, что он тебе для чего-то понадобился. И Домбоно поэтому забрал его…
– Нет! Савельев, мне нужно к мальчику, срочно! Все самое опасное только начинается! Скажи ребятам, что сегодня мы спасли их жизнь…
И не дожидаясь ответа, он бросился прочь из операционной. Коридор был пуст… никто из простых смертных не должен видеть сына Солнца спящим. Холодов торопливо бежал за жрецами, которые везли на кровати спящего мальчика.
…А ночью пошел долгожданный дождь.
До позднего вечера Алексей дежурил около Мин-Ра. Но вот ресницы мальчика затрепетали, и Холодов сделал ему укол болеутоляющего. Мальчик очнулся и вцепился в Холодова обеими руками.
– Все в порядке, дружок, – нежно улыбнулся Алексей. Принц Мин-Ра расплылся в улыбке. Холодов обеспокоенно глядел на него. «Нет, все-таки мальчишка потерял много крови! Черт побери, надо было сразу слушаться Савельева, а не выпендриваться перед Домбоно. Теперь придется прибегать к старым, испытанным средствам времен бабушек-прабабушек. Красное вино с яйцом. Хорошее питание. Интересно, здесь делают красное вино? Эх, надо было сразу прибегнуть к помощи Домбоно. Прав, Пашка, сто раз прав, когда говорит, что нет скотины более говнистой, чем медики…»
– Что с моей ногой? – испуганно спросил мальчик.
– Все в полном ажуре! – «Пока что, – мелькнуло в голове. – Пока еще в полном порядке! А вот что будет завтра-послезавтра? Господи, хоть бы только нагнаиваться не начало…»
До самой ночи он просидел около постели мальчика. Вероника спала. Вскоре она «заступила» на первую ночную вахту, затем снова легла отдохнуть, ее сменил Алексей.
– Знаешь, а ведь я молилась, – смущенно призналась она, когда Холодов вернулся с операции. – Встала на колени и молилась. Теперь-то я верю, да, Бог на свете есть…
В ту ночь мальчик спал крепко, не чувствуя боли. Операция закончилась удачно, но что будет дальше?!. А дальше начнутся придворные козни. Все как водится в человеческом стаде…
Алексей сидел рядом с мальчиком, вслушивался в его дыхание и думал, думал, думал. Думы были невеселые, безнадега царила в комнате.
Павел метался по коридору. Внезапно он вздрогнул всем телом. Словно ногу змея обвила!
За его спиной стояла незнакомка. Светлокожая, в длинном простеньком платье, стройная и длинноногая, с распущенными по плечам каштановыми волосами. Высокая грудь, круглое, удивительно красивое личико. Она словно сошла с полотен художников старой испанской школы.
– Как вы попали сюда? Кто вы? Кто пропустил вас?
– А кто бы посмел не пропустить меня? – спросила незнакомка с улыбкой. Голос, низкий, теплый, голос, обволакивающий сознание. – Может же мать посмотреть на свое дитя…
Савельев потер глаза и чуть отступил в сторону. «Кажется, я добрался до врат тайны Мерое, – мелькнуло в голове Павла. – О, господи, стоило оказаться в плену… Чтобы нос к носу столкнуться с местной сумасшедшей…»
Глава 21
БОГИ ТОЖЕ ЛЮДИ
Язык, который, как известно, без костей, у Савельева отнимался довольно редко. Разве что пару-тройку раз в жизни, когда он чувствовал себя совершенно беспомощным, бессильным и немым. И вот, кажется, оправдывает себя поговорка «Бог троицу любит» – и все три раза довелось ему теряться здесь в Мерое. Первый раз онемел он на все сто, когда увидел этот таинственный город, второй раз – когда вместе с друзьями оказался в клетке между небом и землей. И вот, кажется, наступает этот самый третий раз…
Что же происходит, а, Господи? Павел испуганно смотрел на прекрасную незнакомку в старо-испанском стиле. Только когда она подошла чуть ближе, к Савельеву вновь вернулся дар речи.
– А вы ничего не перепутали? – спросил он. Дурацкий вопрос! Как же он злился на себя, господи, как же злился! Длинные волнистые волосы незнакомки мерцали в тусклом свете. Какой красивый цвет у этих волос. К ним так и хочется прикоснуться губами…
– В той комнате лежит принц Мин-Ра, – прошептал Павел. Так же глупо, как и предыдущий вопрос! Он чувствовал себя беспомощным дурачком-кроликом под парализующим взглядом кобры.
– Я знаю, – прошептала незнакомка в ответ.
– Сын Солнца…
– Да. А я и есть Солнце.
«Чокнутая, – с грустью подумал Савельев. – Самая обыкновенная сумасшедшая баба. Такая красивая и… такая безумная. И откуда она только заявилась? И почему бегает по больнице без каких-либо препятствий? Может, Домбоно снял охрану?»
– Почему вы с другом все время гоните меня? – внезапно спросила женщина. В ее бархатном голосе зазвенели металлические нотки, и Савельева словно обожгло. – Я просто хочу быть человеком, хотя бы раз в жизни я хочу побыть человеком. Я же имею на это право…
И тут Савельев вновь лишился дара речи. Напрочь. Он стоял, хватая ртом воздух, как выброшенная волной на берег рыба.
– Богиня… – прошептал он. Ему казалось, что слова обжигают гортань, полыхают на губах светло и ярко.
Она поправила волосы.
– Меня зовут Сикиника. Какая богиня? Посмотри на меня! Ну, что такого божественного во мне?
– Все! – выдохнул Савельев. – Все!
– На мне сейчас нет ни золота, ни алмазной пудры. Я – человек… я – женщина. И я пришла к твоему другу! Его невеста сказала, что я всего лишь маска! Статуя! Морщинистая ведьма, спрятавшаяся под золотом! Вот я и пришла к нему, пусть посмотрит, похожа ли я на старую ведьму! – выкрикнула царица Мерое. И из глаз брызнули слезы. – Я хочу знать, что я тоже человек! Хотя бы раз в жизни я не хочу, слышишь, не хочу быть богиней! Я не хочу, не хочу!
И с плачем бросилась к дверям. Павел схватил царицу за плечи.
– Не ходи туда, о, царица, – глухо попросил он и осторожно повел прочь.
…В садике на крыше царского дворца – этой святая святых Сикиники, Савельев усадил Сикинику на стул. Она была послушна. Ожившая тряпичная кукла. Слезы молча катятся по щекам.
– Царица, – прошептал Павел, нежно касаясь ее плеча. Женщина вздрогнула.
– Не смей жалеть меня! Мне жалости не нужно!
– Это последнее, что я сейчас чувствую, милая моя, – честно признался Савельев.
– Значит, ты… ты боишься меня?
– Очень может быть, – Савельев ласково погладил ее по голове. – Но не тебя. Тебя я как раз очень хорошо понимаю, царица. Ты теряла, я тоже не так давно потерял дорогого мне человека. Но твоя любовь к Алексею была бы слишком жестокой игрой, Сикиника, – прошептал он.
Она вновь упрямо мотнула головой, словно маленький капризный ребенок.
– Но не для меня! Я хочу знать, что живу…
– А потом? Что будет потом? Ты же знаешь, он не останется здесь, в Мерое. Роль бога ему не светит, даже если он и хотел бы доконать этого чертового Домбоно. Леха – из другого мира, Сикиника.
– Что потом? – ее прекрасное личико просияло, глаза блеснули неподдельным счастьем. – А потом я рожу ему ребенка…
– И все начнется сначала! Представляешь, с какой грязью смешают твое имя? До сих пор ты была женщиной, наделенной удивительной властью и загадочными, магическими силами. Но теперь…
– Теперь я только женщина. И я все равно пойду к твоему другу!
«Господи, я тут точно с ними со всеми скоро с ума сойду, – мелькнула в голове Павла дурацкая, беспомощная мыслишка. – А впрочем, уже сошел».
– Не ходи туда, царица, – устало попросил Павел. – Иначе состоится еще одно ужасное жертвоприношение и чье-то сердце будет брошено на алтарь вашего жадного бога. Не ходи…
– Но я обязательно хочу все рассказать ему! – упрямо топнула ногой Сикиника.
– Лучше расскажи мне…
И богиня Мерое, сама не понимая, зачем и почему повинуется голосу этого незнакомца, начала свой рассказ…
Что же происходит, а, Господи? Павел испуганно смотрел на прекрасную незнакомку в старо-испанском стиле. Только когда она подошла чуть ближе, к Савельеву вновь вернулся дар речи.
– А вы ничего не перепутали? – спросил он. Дурацкий вопрос! Как же он злился на себя, господи, как же злился! Длинные волнистые волосы незнакомки мерцали в тусклом свете. Какой красивый цвет у этих волос. К ним так и хочется прикоснуться губами…
– В той комнате лежит принц Мин-Ра, – прошептал Павел. Так же глупо, как и предыдущий вопрос! Он чувствовал себя беспомощным дурачком-кроликом под парализующим взглядом кобры.
– Я знаю, – прошептала незнакомка в ответ.
– Сын Солнца…
– Да. А я и есть Солнце.
«Чокнутая, – с грустью подумал Савельев. – Самая обыкновенная сумасшедшая баба. Такая красивая и… такая безумная. И откуда она только заявилась? И почему бегает по больнице без каких-либо препятствий? Может, Домбоно снял охрану?»
– Почему вы с другом все время гоните меня? – внезапно спросила женщина. В ее бархатном голосе зазвенели металлические нотки, и Савельева словно обожгло. – Я просто хочу быть человеком, хотя бы раз в жизни я хочу побыть человеком. Я же имею на это право…
И тут Савельев вновь лишился дара речи. Напрочь. Он стоял, хватая ртом воздух, как выброшенная волной на берег рыба.
– Богиня… – прошептал он. Ему казалось, что слова обжигают гортань, полыхают на губах светло и ярко.
Она поправила волосы.
– Меня зовут Сикиника. Какая богиня? Посмотри на меня! Ну, что такого божественного во мне?
– Все! – выдохнул Савельев. – Все!
– На мне сейчас нет ни золота, ни алмазной пудры. Я – человек… я – женщина. И я пришла к твоему другу! Его невеста сказала, что я всего лишь маска! Статуя! Морщинистая ведьма, спрятавшаяся под золотом! Вот я и пришла к нему, пусть посмотрит, похожа ли я на старую ведьму! – выкрикнула царица Мерое. И из глаз брызнули слезы. – Я хочу знать, что я тоже человек! Хотя бы раз в жизни я не хочу, слышишь, не хочу быть богиней! Я не хочу, не хочу!
И с плачем бросилась к дверям. Павел схватил царицу за плечи.
– Не ходи туда, о, царица, – глухо попросил он и осторожно повел прочь.
…В садике на крыше царского дворца – этой святая святых Сикиники, Савельев усадил Сикинику на стул. Она была послушна. Ожившая тряпичная кукла. Слезы молча катятся по щекам.
– Царица, – прошептал Павел, нежно касаясь ее плеча. Женщина вздрогнула.
– Не смей жалеть меня! Мне жалости не нужно!
– Это последнее, что я сейчас чувствую, милая моя, – честно признался Савельев.
– Значит, ты… ты боишься меня?
– Очень может быть, – Савельев ласково погладил ее по голове. – Но не тебя. Тебя я как раз очень хорошо понимаю, царица. Ты теряла, я тоже не так давно потерял дорогого мне человека. Но твоя любовь к Алексею была бы слишком жестокой игрой, Сикиника, – прошептал он.
Она вновь упрямо мотнула головой, словно маленький капризный ребенок.
– Но не для меня! Я хочу знать, что живу…
– А потом? Что будет потом? Ты же знаешь, он не останется здесь, в Мерое. Роль бога ему не светит, даже если он и хотел бы доконать этого чертового Домбоно. Леха – из другого мира, Сикиника.
– Что потом? – ее прекрасное личико просияло, глаза блеснули неподдельным счастьем. – А потом я рожу ему ребенка…
– И все начнется сначала! Представляешь, с какой грязью смешают твое имя? До сих пор ты была женщиной, наделенной удивительной властью и загадочными, магическими силами. Но теперь…
– Теперь я только женщина. И я все равно пойду к твоему другу!
«Господи, я тут точно с ними со всеми скоро с ума сойду, – мелькнула в голове Павла дурацкая, беспомощная мыслишка. – А впрочем, уже сошел».
– Не ходи туда, царица, – устало попросил Павел. – Иначе состоится еще одно ужасное жертвоприношение и чье-то сердце будет брошено на алтарь вашего жадного бога. Не ходи…
– Но я обязательно хочу все рассказать ему! – упрямо топнула ногой Сикиника.
– Лучше расскажи мне…
И богиня Мерое, сама не понимая, зачем и почему повинуется голосу этого незнакомца, начала свой рассказ…
Глава 22
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
…– Мой Мин-Осирис был очень похож на твоего друга, – прошептала Сикиника, неотрывно глядя на Павла и не видя его при этом.
Перед взором царицы-богини открывались совсем другие сцены.
…Когда Сикиника встретила Мин-Осириса, по мероитским меркам ей было девятнадцать зим. Это была удивительная девушка, ставшая в древнем городе чудес величайшим чудом. Ее отец царь Рамфис умер полгода назад; о матери Сикиника ничего не знала, а от Домбоно, уже в те времена бывшего верховным жрецом Мерое, правдивого ответа было не добиться. Сикиника взошла на трон, именно ее, а не брата Раненсета, провозгласили царицей-богиней, она жила под маской из золотой пудры и алмазных теней на лице, воспитанная Домбоно скорее как ожившая статуя, а не человек, не ведавшая ничего, кроме своей божественности.
И тут появился Мин-Осирис. Они лишь взглянули с Сикиникой друг на друга и уже не смогли отвести глаз. Сквозь завесу длинных ресниц Сикиника созерцала благородный облик юноши, его гладкую бронзовую кожу. На его широких плечах покоилось драгоценное ожерелье с медальоном, покрытым многоцветной эмалью. Мин-Осирис осторожно подошел к девушке:
– Богиня, твоя красота сияет ярче солнца в зените, сильнее луны и звезд в синеве ночного летнего неба, – и он протянул пораженной Сикинике золотую сандалию, унесенную когда-то орлом. – Эта туфелька – знак…
«Ешкин кот, экая Золушка по-мероитски…» – пронеслось в голове у внимательно слушавшего рассказ царицы Савельева.
… Их свадебное торжество сопровождалось всеобщим народным ликованием, но молодожены его даже не заметили, так им хотелось скрыться от всего мира и видеть лишь друг друга.
Но едва только погасли праздничные костры, завяли венки и были сброшены роскошные одежды, темные тучи начали сгущаться на горизонте Мерое. Наибольшую угрозу представляли Тааб-Горус, воспитатель ее неуравновешенного братца Раненсета, и недорвавшийся до власти принц.
Уже появился на свет Мин-Ра, получивший традиционное звание «сына Солнца», уже прошло десять зим с его рождения, когда Сикиника стала свидетельницей страшного разговора…
По огромной зале с золотыми колоннами прогуливались Тааб и Раненсет. Мужчины подошли к большой бронзовой двери, за которой притаилась в тот момент Сикиника. Она была страшно недовольна и совершенно не хотела появляться перед братом, не внушавшим ей никаких симпатий.
Перед взором царицы-богини открывались совсем другие сцены.
…Когда Сикиника встретила Мин-Осириса, по мероитским меркам ей было девятнадцать зим. Это была удивительная девушка, ставшая в древнем городе чудес величайшим чудом. Ее отец царь Рамфис умер полгода назад; о матери Сикиника ничего не знала, а от Домбоно, уже в те времена бывшего верховным жрецом Мерое, правдивого ответа было не добиться. Сикиника взошла на трон, именно ее, а не брата Раненсета, провозгласили царицей-богиней, она жила под маской из золотой пудры и алмазных теней на лице, воспитанная Домбоно скорее как ожившая статуя, а не человек, не ведавшая ничего, кроме своей божественности.
И тут появился Мин-Осирис. Они лишь взглянули с Сикиникой друг на друга и уже не смогли отвести глаз. Сквозь завесу длинных ресниц Сикиника созерцала благородный облик юноши, его гладкую бронзовую кожу. На его широких плечах покоилось драгоценное ожерелье с медальоном, покрытым многоцветной эмалью. Мин-Осирис осторожно подошел к девушке:
– Богиня, твоя красота сияет ярче солнца в зените, сильнее луны и звезд в синеве ночного летнего неба, – и он протянул пораженной Сикинике золотую сандалию, унесенную когда-то орлом. – Эта туфелька – знак…
«Ешкин кот, экая Золушка по-мероитски…» – пронеслось в голове у внимательно слушавшего рассказ царицы Савельева.
… Их свадебное торжество сопровождалось всеобщим народным ликованием, но молодожены его даже не заметили, так им хотелось скрыться от всего мира и видеть лишь друг друга.
Но едва только погасли праздничные костры, завяли венки и были сброшены роскошные одежды, темные тучи начали сгущаться на горизонте Мерое. Наибольшую угрозу представляли Тааб-Горус, воспитатель ее неуравновешенного братца Раненсета, и недорвавшийся до власти принц.
Уже появился на свет Мин-Ра, получивший традиционное звание «сына Солнца», уже прошло десять зим с его рождения, когда Сикиника стала свидетельницей страшного разговора…
По огромной зале с золотыми колоннами прогуливались Тааб и Раненсет. Мужчины подошли к большой бронзовой двери, за которой притаилась в тот момент Сикиника. Она была страшно недовольна и совершенно не хотела появляться перед братом, не внушавшим ей никаких симпатий.