— Ясно, — сказала она все так же тихо, так же кротко, с тем же выражением виноватой мамочкиной помощницы. — Мне очень жаль.
— Ты твердишь, что тебе очень жаль, а сама по-прежнему стоишь здесь. Вдруг она вернется?
— Я скажу, что пришла одолжить твой бриллиантин.
Лайонел понял, что по-прежнему держит флакон в руке. Он подошел к умывальнику и поставил бриллиантин на место.
— Это не шутки, — холодно сказал он.
— Я просто пытаюсь помочь.
— Ей ничего не стоит передумать. И где мы тогда будем?
— Зачем именно тебе деньги? Чтобы жениться на мне?
— Конечно.
— Тебе не кажется, что это немножко подло?
— Э?
— Я просто думаю, что нехорошо обманывать твою тетушку.
— Если ее не обманывать, я не получу денег.
— Деньги еще не все.
— То есть как?
— Есть еще самоуважение.
— Не понимаю.
— Я о том, что мне надоело прятаться и скрываться. Чувствуешь себя гадюкой.
— Но мы должны сохранять свою помолвку в тайне.
— Или разорвать ее.
— Что?!
— Просто подумалось.
Лайонел, несколько запоздало, решил быть поласковее.
— Не говори так, милая. Я понимаю твои чувства. Трудно таиться, но надо. Тетя совершенно ясно сказала, что не даст согласия на наш брак.
— А ты?
— Что я?
— Я думала, ты ответишь, пусть катится к черту, потому что ты меня любишь и никому не позволишь тобой командовать.
Лайонел Грин вытаращил глаза.
— Сказать это тете Клариссе?
Энн его понимала. Она знала, что с тетей Клариссой не поспоришь — за время службы секретарем-компаньонкой она усвоила это не хуже туземных носильщиков и мелких африканских торговцев — однако ей овладел тот боевой задор, в котором женщины толкают возлюбленных на отчаянные поступки. Ее искреннюю, честную натуру давно возмущала постыдная игра в прятки, и сегодня это чувство достигло предела. Если миссис Корк настолько не хочет видеть ее в своей семье, что готова перекрыть снабжение, пусть перекрывает.
С ее уст сорвались непрошеные слова.
— Джеф бы так и поступил на твоем месте.
— Джеф?
— Мистер Эдер, хотя на самом деле его фамилия Миллер. Впрочем, тебе, конечно, это известно. Кстати, он только что меня поцеловал.
— Э… да. Тетя Кларисса сказала.
— Что-то ты не очень расстроен. Наверное, думаешь, что лучше и быть не могло.
Она так точно сформулировала мысли Лайонела, что он не нашелся с ответом. Наступило молчание.
Только сейчас до Лайонела дошло, что Энн ведет себя как-то странно. Она напоминала ему бомбу, которая вот-вот взорвется, и это ему не нравилось.
Лайонел Грин всегда относился к Энн чуть свысока. Приятная девушка, думал он, но ее еще учить и учить. Он рассчитывал понемногу направлять ее в жизни, как мудрый наставник толковую ученицу. Короче, он смотрел на нее примерно так же, как Миртл Шусмит на Джефа Миллера.
И вдруг она словно с узды сорвалась. Это его пугало.
Энн тоже чувствовала, что за этот вечер в ней произошла разительная перемена, как будто она — Спящая красавица, и Джеф разбудил ее своим поцелуем. Она словно очнулась от транса, причем очнулась в странном, критическом состоянии духа.
До сих пор она принимала Лайонела таким, каким видит, а это, что бы ни говорил Джеф, очень высокая оценка. Лайонел Грин был привлекательный молодой человек, почти красавец. Редкая женщина при встрече с ним не чувствовала душевного трепета, и Энн с первого знакомства вообразила, что нашла свой идеал.
Однако теперь, в своем новом настроении, она начала сомневаться. Жестокие дядины слова упрямо лезли в голову. «Ты бы и не посмотрела на этого Лайонела Грина во второй раз, — пригвоздил лорд Аффенхем в своей обычной грубой манере, — если бы не смазливая рожа, вроде парикмахерского болванчика. Женщины, бедняжки, на таких падки» — и добавил, если Энн не ошибается, что готов в любое время соорудить такого же Лайонела из двух кусков угля и замазки.
Тогда она только фыркнула, но теперь спрашивала себя, такая ли это невыполнимая задача. Искусный мастер, вероятно, и впрямь мог бы обойтись перечисленными материалами. Продолжая копаться в себе, она поняла, что очень недовольна Лайонелом. Неужели за этими правильными чертами действительно ничего нет? Во внезапной отрезвляющей вспышке самобичевания она увидела себя девицей, которая влюбляется в киноактеров.
Молчание продолжалось. Лайонел начал переминаться с ноги на ногу. Его муки росли с каждой минутой. Он видел, что Энн крепко вросла в пол, не хуже дяди Джорджа, когда тот особенно глубоко задумается, и не знал, где найти красноречие, чтобы сдвинуть ее с места. Уж как доходчиво он объяснил, что нельзя оставаться в его комнате, а ей — хоть бы хны.
Зайти к кухарке — минутное дело; кто знает, вдруг тетя Кларисса, распорядившись насчет обеда, вернется продолжить разговор.
— Думаю, это и заставило ее дать тебе деньги? — спросила Энн.
— А?
— То, что Джеф меня поцеловал.
— Мне не нравится, что ты зовешь его Джефом.
— Прости. Но все-таки, это?
— Э… да.
— Перевесило чашу весов?
— Да. Она так сказала.
— А то я гадаю, с чего она вдруг передумала.
— Угу.
— И еще одно меня удивляет. Почему ты не сказал миссис Корк о мистере Миллере?
— Э?
— Ты отлично знал, кто он. Ты знал, что довольно сказать об этом миссис Корк, и его к вечеру здесь не будет. Ты должен ненавидеть его всем сердцем. Так почему?..
В продолжение этих расспросов Лайонел обнаруживал некоторую нервозность, но она померкла перед эпилептическим приступом паники, охватившим его в следующую минуту, когда он увидел, что дверь открывается. Сердце его со свистом ухнуло в пятки, он весь затрясся, словно студень на пронизывающем ветру.
В следующий миг он увидел, что испугался напрасно. Вошла не миссис Корк, а всего лишь Джеф.
Джефа привела к Лайонелу Грину душевная щедрость. Как уже сообщалось, он не любил Лайонела Грина и не горел желанием завести с ним дружбу, но обещал заботиться о его интересах, а слово Миллеров свято.
Утром он покупал шоколад для Энн в прославленном магазине Даффа и Троттера на Риджент-стрит и в соседнем отделе случайно увидел большой и очень аппетитный кусок запеченной свинины в тесте. С похвальной заботливостью он приобрел свинину для Лайонела. Именно такие проявления доброты и отличают человека от бессмысленного скота.
За бурными событиями дня он совершенно забыл о покупке, вспомнил только сейчас и немедленно пошел к Лайонелу.
При виде Энн в штаб-квартире Грина он смутился. Подобно трубадуру, который, поддавшись худшим инстинктам, обошелся с прекрасной дамой, словно феодалразбойник, он не знал, как вести себя при следующей встрече. Вероятно, трубадур бы тоже не нашел ничего лучше, чем криво улыбнуться и сказать «А, привет».
Энн не ответила, если не считать ответом высокомерный взгляд, насквозь пронизанный холодом.
— Вот вы где, — сказал Джеф. — Я гадал, куда вы пропали.
— Да?
— Я… я… хотел вас видеть.
— Да?
— Хотел сказать, что не уезжаю.
— Да?
— Да. Миссис Корк очень любезно разрешила мне остаться.
— Да?
Этот несколько односторонний диалог прервал Лайонел Грин. Испуг прошел, оставив по себе досаду. Джеф его раздражал. Он не любил Джефа, к тому же ему казалось, что в комнате и так слишком много народу.
— Чего вам надо? — грубо спросил он.
Да, грубо. В другое время Джеф не преминул бы на это указать, однако вид Энн, далекий от примирительного, совершенно уничтожил его задор. Ему было зябко, словно его коснулась Снежная королева.
— По джентльменскому соглашению, — потерянно произнес он, — я принес вам свинину в тесте. — Джеф с мольбою взглянул на Энн, но не сумел поймать ее взгляда. — Ладно, — закончил он, простояв недолгое время на одной ноге, — я пошел.
Шатаясь, он побрел прочь, оставив в комнате молчаливую и задумчивую пару. Лайонел Грин смотрел на свинину в тесте. Энн смотрела на жениха. В глазах ее был недоверчивый ужас. Поджав губы и подняв брови, она охватила Лайонела и свинину одним брезгливым взглядом. Слова Джефа о джентльменском соглашении, вместе с самой покупкой, поведали ей скорбную повесть. Энн умела делать умозаключения и знала теперь ответ на вопрос, который только что задала.
Шоры упали с ее глаз. Впервые с того дня, как ее покорила роковая краса Лайонела, Энн увидела его целиком; и любовь соскользнула с нее, как платье.
Мы осуждаем несчастных, которые продаются за золото; насколько же омерзительнее нам те, кого можно купить за свинину в тесте. Помня, что дядя собирался слепить Лайонела из угля и замазки, она подумала, что это чересчур. Достанет одной замазки, уголь — уже лишнее.
— Так вот в чем дело! — выговорила она.
От переполнявших ее чувств Энн перешла на шепот, а Лайонел был так поглощен другим, что не услышал ее слов. Лайонел, как зачарованный, смотрел на свинину в тесте. Еврей, узревший в пустыне небесную манну, и тот бы не настолько отрешился от всего земного.
Желудок Лайонела Грина отличался желчным, капризным нравом. Вот уже почти час он настоятельно требовал чего-нибудь существенного и скандалил, что заказ до сих пор не несут. Теперь он получил официальные заверения, что главное уже на подходе.
— Ух! — воскликнул он. Голос его дрожал, глаза блестели, как у овечки при виде крошки-ягненка. — Ты не против? Садись, отрезай кусочек, — радушно пригласил он, совершенно забыв, что минуту назад уговаривал Энн выйти. Свинина в тесте от Даффа и Троттера не оставляет место для посторонних мыслей. — Нож в ящике стола. Боюсь, есть придется руками.
Энн задохнулась, отчасти от мысли разделить свинину позора, отчасти оттого, что кипение чувств по-прежнему мешало ей говорить.
— Лайонел!
— И соли, конечно, нет.
— Лайонел.
— И горчицы.
— Лайонел, я не выйду за тебя замуж.
— Что?
— Не выйду.
— Куда?
Пол у Лайонела Грина не позволял удовлетворительно топнуть ногой, поскольку был застлан дорогим и мягким ковром, но все же многократно превосходил в этом смысле рододендроновую дорожку, и Энн удалось топнуть довольно громко.
— Не выйду за тебя замуж!
Впервые за долгую историю прославленной фирмы, свинина от Даффа и Троттера не смогла вполне приковать своего счастливого обладателя. Теперь Лайонел слушал. При этих словах, таких ясных и недвусмысленных, он вздрогнул, корочка от свинины отломилась и бесшумно упала на пол. То, что он не наклонился ее поднять (хотя внутри осталось немало мясного желе), свидетельствует о глубине его чувств.
— Что?
— Не выйду.
— Не выйдешь за меня замуж?
— Да.
— Не сходи с ума.
— Я и не схожу.
— Ты шутишь?
— Нет.
— Да почему?
— Подумай.
Наступило молчание. Красивое лицо Лайонела Грина побагровело.
— Подумать? — Он рассмеялся горьким, сардоническим смехом и тряхнул головой. По комнате невидимыми волнами поплыл запах бриллиантина. — Тут и думать нечего. Все понятно.
— Я надеялась.
— Ты влюблена в этого Миллера.
Ужасное, незаслуженное обвинение лишило Энн дара речи. Она ошарашено смотрела на Лайонела, а он продолжал развивать тему. Вид его был непреклонен, глаза суровы. Всякий, кто был на процессе «Пеннифадер против Тарвина», вспомнил бы адвоката пострадавшей стороны, допрашивающего свидетеля защиты.
— Я давно подозревал. Вы все время вместе. Без него ты сама не своя. Он все время тебя целует.
— И совсем не все время! Только один раз!
— Это ты так говоришь! — Лайонел Грин, вновь сардонически хохотнув, повернулся к зеркалу, чтобы поправить усы. Он чувствовал, что они нуждаются во внимании, а говорить можно с тем же успехом, если не лучше, стоя спиной к Энн.
— Если ты думаешь, что я буду спокойно сидеть и смотреть, ты ошибаешься. Сейчас же пойду к тете Клариссе и скажу, кто он такой. Сегодня же его здесь не будет.
Теперь усы были безупречны. Он обернулся и увидел, что дальнейшие его реплики будут обращены к пустоте. Энн исчезла.
Глава двадцать третья
— Ты твердишь, что тебе очень жаль, а сама по-прежнему стоишь здесь. Вдруг она вернется?
— Я скажу, что пришла одолжить твой бриллиантин.
Лайонел понял, что по-прежнему держит флакон в руке. Он подошел к умывальнику и поставил бриллиантин на место.
— Это не шутки, — холодно сказал он.
— Я просто пытаюсь помочь.
— Ей ничего не стоит передумать. И где мы тогда будем?
— Зачем именно тебе деньги? Чтобы жениться на мне?
— Конечно.
— Тебе не кажется, что это немножко подло?
— Э?
— Я просто думаю, что нехорошо обманывать твою тетушку.
— Если ее не обманывать, я не получу денег.
— Деньги еще не все.
— То есть как?
— Есть еще самоуважение.
— Не понимаю.
— Я о том, что мне надоело прятаться и скрываться. Чувствуешь себя гадюкой.
— Но мы должны сохранять свою помолвку в тайне.
— Или разорвать ее.
— Что?!
— Просто подумалось.
Лайонел, несколько запоздало, решил быть поласковее.
— Не говори так, милая. Я понимаю твои чувства. Трудно таиться, но надо. Тетя совершенно ясно сказала, что не даст согласия на наш брак.
— А ты?
— Что я?
— Я думала, ты ответишь, пусть катится к черту, потому что ты меня любишь и никому не позволишь тобой командовать.
Лайонел Грин вытаращил глаза.
— Сказать это тете Клариссе?
Энн его понимала. Она знала, что с тетей Клариссой не поспоришь — за время службы секретарем-компаньонкой она усвоила это не хуже туземных носильщиков и мелких африканских торговцев — однако ей овладел тот боевой задор, в котором женщины толкают возлюбленных на отчаянные поступки. Ее искреннюю, честную натуру давно возмущала постыдная игра в прятки, и сегодня это чувство достигло предела. Если миссис Корк настолько не хочет видеть ее в своей семье, что готова перекрыть снабжение, пусть перекрывает.
С ее уст сорвались непрошеные слова.
— Джеф бы так и поступил на твоем месте.
— Джеф?
— Мистер Эдер, хотя на самом деле его фамилия Миллер. Впрочем, тебе, конечно, это известно. Кстати, он только что меня поцеловал.
— Э… да. Тетя Кларисса сказала.
— Что-то ты не очень расстроен. Наверное, думаешь, что лучше и быть не могло.
Она так точно сформулировала мысли Лайонела, что он не нашелся с ответом. Наступило молчание.
Только сейчас до Лайонела дошло, что Энн ведет себя как-то странно. Она напоминала ему бомбу, которая вот-вот взорвется, и это ему не нравилось.
Лайонел Грин всегда относился к Энн чуть свысока. Приятная девушка, думал он, но ее еще учить и учить. Он рассчитывал понемногу направлять ее в жизни, как мудрый наставник толковую ученицу. Короче, он смотрел на нее примерно так же, как Миртл Шусмит на Джефа Миллера.
И вдруг она словно с узды сорвалась. Это его пугало.
Энн тоже чувствовала, что за этот вечер в ней произошла разительная перемена, как будто она — Спящая красавица, и Джеф разбудил ее своим поцелуем. Она словно очнулась от транса, причем очнулась в странном, критическом состоянии духа.
До сих пор она принимала Лайонела таким, каким видит, а это, что бы ни говорил Джеф, очень высокая оценка. Лайонел Грин был привлекательный молодой человек, почти красавец. Редкая женщина при встрече с ним не чувствовала душевного трепета, и Энн с первого знакомства вообразила, что нашла свой идеал.
Однако теперь, в своем новом настроении, она начала сомневаться. Жестокие дядины слова упрямо лезли в голову. «Ты бы и не посмотрела на этого Лайонела Грина во второй раз, — пригвоздил лорд Аффенхем в своей обычной грубой манере, — если бы не смазливая рожа, вроде парикмахерского болванчика. Женщины, бедняжки, на таких падки» — и добавил, если Энн не ошибается, что готов в любое время соорудить такого же Лайонела из двух кусков угля и замазки.
Тогда она только фыркнула, но теперь спрашивала себя, такая ли это невыполнимая задача. Искусный мастер, вероятно, и впрямь мог бы обойтись перечисленными материалами. Продолжая копаться в себе, она поняла, что очень недовольна Лайонелом. Неужели за этими правильными чертами действительно ничего нет? Во внезапной отрезвляющей вспышке самобичевания она увидела себя девицей, которая влюбляется в киноактеров.
Молчание продолжалось. Лайонел начал переминаться с ноги на ногу. Его муки росли с каждой минутой. Он видел, что Энн крепко вросла в пол, не хуже дяди Джорджа, когда тот особенно глубоко задумается, и не знал, где найти красноречие, чтобы сдвинуть ее с места. Уж как доходчиво он объяснил, что нельзя оставаться в его комнате, а ей — хоть бы хны.
Зайти к кухарке — минутное дело; кто знает, вдруг тетя Кларисса, распорядившись насчет обеда, вернется продолжить разговор.
— Думаю, это и заставило ее дать тебе деньги? — спросила Энн.
— А?
— То, что Джеф меня поцеловал.
— Мне не нравится, что ты зовешь его Джефом.
— Прости. Но все-таки, это?
— Э… да.
— Перевесило чашу весов?
— Да. Она так сказала.
— А то я гадаю, с чего она вдруг передумала.
— Угу.
— И еще одно меня удивляет. Почему ты не сказал миссис Корк о мистере Миллере?
— Э?
— Ты отлично знал, кто он. Ты знал, что довольно сказать об этом миссис Корк, и его к вечеру здесь не будет. Ты должен ненавидеть его всем сердцем. Так почему?..
В продолжение этих расспросов Лайонел обнаруживал некоторую нервозность, но она померкла перед эпилептическим приступом паники, охватившим его в следующую минуту, когда он увидел, что дверь открывается. Сердце его со свистом ухнуло в пятки, он весь затрясся, словно студень на пронизывающем ветру.
В следующий миг он увидел, что испугался напрасно. Вошла не миссис Корк, а всего лишь Джеф.
Джефа привела к Лайонелу Грину душевная щедрость. Как уже сообщалось, он не любил Лайонела Грина и не горел желанием завести с ним дружбу, но обещал заботиться о его интересах, а слово Миллеров свято.
Утром он покупал шоколад для Энн в прославленном магазине Даффа и Троттера на Риджент-стрит и в соседнем отделе случайно увидел большой и очень аппетитный кусок запеченной свинины в тесте. С похвальной заботливостью он приобрел свинину для Лайонела. Именно такие проявления доброты и отличают человека от бессмысленного скота.
За бурными событиями дня он совершенно забыл о покупке, вспомнил только сейчас и немедленно пошел к Лайонелу.
При виде Энн в штаб-квартире Грина он смутился. Подобно трубадуру, который, поддавшись худшим инстинктам, обошелся с прекрасной дамой, словно феодалразбойник, он не знал, как вести себя при следующей встрече. Вероятно, трубадур бы тоже не нашел ничего лучше, чем криво улыбнуться и сказать «А, привет».
Энн не ответила, если не считать ответом высокомерный взгляд, насквозь пронизанный холодом.
— Вот вы где, — сказал Джеф. — Я гадал, куда вы пропали.
— Да?
— Я… я… хотел вас видеть.
— Да?
— Хотел сказать, что не уезжаю.
— Да?
— Да. Миссис Корк очень любезно разрешила мне остаться.
— Да?
Этот несколько односторонний диалог прервал Лайонел Грин. Испуг прошел, оставив по себе досаду. Джеф его раздражал. Он не любил Джефа, к тому же ему казалось, что в комнате и так слишком много народу.
— Чего вам надо? — грубо спросил он.
Да, грубо. В другое время Джеф не преминул бы на это указать, однако вид Энн, далекий от примирительного, совершенно уничтожил его задор. Ему было зябко, словно его коснулась Снежная королева.
— По джентльменскому соглашению, — потерянно произнес он, — я принес вам свинину в тесте. — Джеф с мольбою взглянул на Энн, но не сумел поймать ее взгляда. — Ладно, — закончил он, простояв недолгое время на одной ноге, — я пошел.
Шатаясь, он побрел прочь, оставив в комнате молчаливую и задумчивую пару. Лайонел Грин смотрел на свинину в тесте. Энн смотрела на жениха. В глазах ее был недоверчивый ужас. Поджав губы и подняв брови, она охватила Лайонела и свинину одним брезгливым взглядом. Слова Джефа о джентльменском соглашении, вместе с самой покупкой, поведали ей скорбную повесть. Энн умела делать умозаключения и знала теперь ответ на вопрос, который только что задала.
Шоры упали с ее глаз. Впервые с того дня, как ее покорила роковая краса Лайонела, Энн увидела его целиком; и любовь соскользнула с нее, как платье.
Мы осуждаем несчастных, которые продаются за золото; насколько же омерзительнее нам те, кого можно купить за свинину в тесте. Помня, что дядя собирался слепить Лайонела из угля и замазки, она подумала, что это чересчур. Достанет одной замазки, уголь — уже лишнее.
— Так вот в чем дело! — выговорила она.
От переполнявших ее чувств Энн перешла на шепот, а Лайонел был так поглощен другим, что не услышал ее слов. Лайонел, как зачарованный, смотрел на свинину в тесте. Еврей, узревший в пустыне небесную манну, и тот бы не настолько отрешился от всего земного.
Желудок Лайонела Грина отличался желчным, капризным нравом. Вот уже почти час он настоятельно требовал чего-нибудь существенного и скандалил, что заказ до сих пор не несут. Теперь он получил официальные заверения, что главное уже на подходе.
— Ух! — воскликнул он. Голос его дрожал, глаза блестели, как у овечки при виде крошки-ягненка. — Ты не против? Садись, отрезай кусочек, — радушно пригласил он, совершенно забыв, что минуту назад уговаривал Энн выйти. Свинина в тесте от Даффа и Троттера не оставляет место для посторонних мыслей. — Нож в ящике стола. Боюсь, есть придется руками.
Энн задохнулась, отчасти от мысли разделить свинину позора, отчасти оттого, что кипение чувств по-прежнему мешало ей говорить.
— Лайонел!
— И соли, конечно, нет.
— Лайонел.
— И горчицы.
— Лайонел, я не выйду за тебя замуж.
— Что?
— Не выйду.
— Куда?
Пол у Лайонела Грина не позволял удовлетворительно топнуть ногой, поскольку был застлан дорогим и мягким ковром, но все же многократно превосходил в этом смысле рододендроновую дорожку, и Энн удалось топнуть довольно громко.
— Не выйду за тебя замуж!
Впервые за долгую историю прославленной фирмы, свинина от Даффа и Троттера не смогла вполне приковать своего счастливого обладателя. Теперь Лайонел слушал. При этих словах, таких ясных и недвусмысленных, он вздрогнул, корочка от свинины отломилась и бесшумно упала на пол. То, что он не наклонился ее поднять (хотя внутри осталось немало мясного желе), свидетельствует о глубине его чувств.
— Что?
— Не выйду.
— Не выйдешь за меня замуж?
— Да.
— Не сходи с ума.
— Я и не схожу.
— Ты шутишь?
— Нет.
— Да почему?
— Подумай.
Наступило молчание. Красивое лицо Лайонела Грина побагровело.
— Подумать? — Он рассмеялся горьким, сардоническим смехом и тряхнул головой. По комнате невидимыми волнами поплыл запах бриллиантина. — Тут и думать нечего. Все понятно.
— Я надеялась.
— Ты влюблена в этого Миллера.
Ужасное, незаслуженное обвинение лишило Энн дара речи. Она ошарашено смотрела на Лайонела, а он продолжал развивать тему. Вид его был непреклонен, глаза суровы. Всякий, кто был на процессе «Пеннифадер против Тарвина», вспомнил бы адвоката пострадавшей стороны, допрашивающего свидетеля защиты.
— Я давно подозревал. Вы все время вместе. Без него ты сама не своя. Он все время тебя целует.
— И совсем не все время! Только один раз!
— Это ты так говоришь! — Лайонел Грин, вновь сардонически хохотнув, повернулся к зеркалу, чтобы поправить усы. Он чувствовал, что они нуждаются во внимании, а говорить можно с тем же успехом, если не лучше, стоя спиной к Энн.
— Если ты думаешь, что я буду спокойно сидеть и смотреть, ты ошибаешься. Сейчас же пойду к тете Клариссе и скажу, кто он такой. Сегодня же его здесь не будет.
Теперь усы были безупречны. Он обернулся и увидел, что дальнейшие его реплики будут обращены к пустоте. Энн исчезла.
Глава двадцать третья
Подкашивающиеся ноги увлекли Джефа на первый этаж, через прихожую и дальше за обитую зеленым сукном дверь в помещения для прислуги. После разговора с Энн, если это можно назвать разговором, он нуждался в ободрении и чем-нибудь согревающем. Ему пришло в голову, что все это может предоставить ему лорд Аффенхем.
— Здравствуйте, молодой человек, — сказал лорд Аффенхем, когда он вошел в буфетную. — Энн вас искала.
Джеф кивнул.
— Уже нашла, — сказал он. — Можно мне рюмочку портвейна?
— Угощайтесь.
— Спасибо. — Опрокинув рюмку, Джеф почувствовал себя лучше.
Лорд Аффенхем вспомнил, что не только Энн искала его юного друга.
— Лопни кочерыжка! — воскликнул он. — Миссис Корк!
— Она тоже меня нашла.
— Указала вам на дверь?
— Нет. С этой стороны все в порядке. Я с ней поговорил, и она разрешила мне остаться.
— Поразительно.
— Ничего особенного. Умная женщина. Она поняла, какой это простительный грех, не быть Дж. Шерингемом Эдером. По ее словам, она сама не Дж. Шерингем Эдер, и многие ее друзья тоже. Можно еще капельку живительной влаги?
— Наливайте.
Обнаружив, что все препятствия устранены, лорд Аффенхем приготовился сделать Джефу суровый выговор.
Слова Энн, произнесенные недавно в этой самой буфетной, потрясли старого альтруиста до глубины души. Доброму пэру было больно, что его совет, основанный на жизненном опыте и повторенный, как выразился бы Лайонел Грин, сто раз, не возымел ни малейшего действия.
Соответственно, он начал укоризненным тоном.
— Спиллер.
— Моя фамилия Миллер.
Лорд Аффенхем усомнился.
— Вы уверены?
— Еще бы!
— Путаю имена, — признался лорд Аффенхем. — Всегда путал. Помню, в 1912 девушка по имени Белла дала мне отставку, потому что я в письме обратился к ней «Мейбл». Будет проще, если я стану звать вас Уолтер.
— Это было бы идеальным решением, если б меня так звали!
— А что, нет?
— Нет.
— Так как же вас, черт возьми, зовут?
— Джеф.
— Конечно, Джеф.
— И я расскажу вам довольно занятную вещь. Мое первое имя Джефферсон, второе — Джеффри, так что вы точно не промахнетесь, называя меня Джеф.
— В 1907 я был знаком с девушкой по фамилии Джефферсон.
— И оттолкнули ее тем, что послали ей телеграмму на фамилию Смит?
Разговор удачно свернул в то самое русло, куда хотел направить его лорд Аффенхем.
— Нет, молодой человек. Если хотите знать, я оттолкнул ее тем, что отгонял от нее мух, словно от спящей Венеры. Я был тогда зеленый юнец, и воображал, будто женщины любят, когда на них смотрят, как на богинь. Эта Джефферсон была хористка из мюзик-холла и не понимала такого обращения. После того, как я покатал ее на лодочке, она стала трепать по всему Лондону, какой я тютя.
— Какой кто?
— Тютя. Тогдашнее выражение, означавшее слабовольного, бесхарактерного молодого человека. Миссис Моллой назвала бы его тюфяком, шляпой, рохлей и, возможно, разиней.
Джеф вздрогнул.
— Вы в последнее время часто видитесь с миссис Моллой?
— Да порядочно.
— Я бы на вашем месте не рассказывал ей лишнего.
— В каком смысле?
— Ну, например, насчет бриллиантов.
— Мой дорогой! Конечно, нет. Мне бы и в голову не пришло.
— Замечательно.
— Когда дело касается тайн, я — могила. Да, — продолжал лорд Аффенхем, вновь погружаясь в воспоминания, — она растрепала всем, что я — тютя. Я понял, что она ждала от меня иного, не столь безукоризненного поведения. Этот случай стал для меня уроком, который я никогда не забуду. Этот урок я постарался преподать вам. Усвоили вы его? Нет. После того, как я просил — да что там, молил со слезами на глазах — схватить Энн и прижать к сердцу посильнее, чтоб ребра хрустнули, вы продолжаете носиться со своим идиотским трубадурством и, как я предвидел, не продвигаетесь ни на шаг. Она только что была здесь, талдычила, что любит своего Лайонела Грина. Обидно. Заречешься впредь кому-нибудь помогать.
Здесь лорд Аффенхем сделал паузу и налил себе еще портвейна. Джеф воспользовался этим, чтобы вставить слово.
— Ваши сведения несколько устарели, — сказал он. — С нашей последней встречи в положении дел произошел перелом. В рядах трубадуров убыло и соответственно прибавилось в рядах сторонников лови-хватай-держи.
— Э? Что?
— Я последовал вашему совету.
— Поцеловали ее?
— Да.
— Отлично. И как?
— Потрясающе. Только теперь она со мной не разговаривает.
— Вот, значит, как.
— Так вот и значит.
Лорд Аффенхем ободряюще тронул Джефа по колену. По крайней мере, тот счел жест ободряющим, хотя едва не лишился коленной чашечки.
— Не тревожьтесь, мой мальчик, она образумится.
— Вы думаете?
— Уверен.
— Мне не надо кончать с собой?
— Ни в коем разе.
— Отлично, — сказал Джеф. — А то я как раз собирался попросить у вас полкирпича и кусок бечевки, чтобы утопиться в пруду.
При последнем слове лорд Аффенхем вздрогнул, едва не расплескав рюмку.
— Пруд? Вы мне напомнили. Она не рассказала вам про пруд?
— Нет. Про пруд она не рассказывала. Даже сейчас, — продолжал Джеф, — вы, видимо, не поняли глубинной сути моих слов. Вам, вероятно, представляется, будто мы по-прежнему в приятельских отношениях и беседуем о том, о сем, скажем, — о прудах. Если такие беседы и случаются, говорю исключительно я. Иногда мне удается извлечь из нее краткое «Да?», и я рад даже этому, потому что в остальное время она ограничивается леденящими взглядами. Попытайтесь вообразить женский вариант монаха-трапписта в особенно неразговорчивое утро, и вы не станете терять драгоценное время, спрашивая, рассказала ли Энн про пруд. С какой стати она станет говорить мне про пруд? Даже если бы до этого дошло, что такого она бы могла сказать? И про какой пруд?
Лорд Аффенхем сделал открытие, которое многие делали прежде, и поделился им со своим собеседником.
— Молодой человек, вы очень много говорите.
Джеф обиделся.
— Да? Сами видите, что получается, когда я от слов перехожу к делу. Наверное, я все же попрошу у вас полкирпича, просто на всякий случай.
— Если, черт побери, вы дадите мне вставить слово…
— Конечно, конечно. Хотите поговорить о прудах?
— Вы знаете здешний пруд?
— Разумеется. Прелестный уголок. Пологие берега, устланные цветущей зеленью, заросли кувшинок…
— Уолтер!
— Джеф.
— Джеф. Можно задать вам простой вопрос?
— Валяйте.
— У вас рот закрывается? Да? Так закройте его, лопни кочерыжка! Можно подумать, вы шекспировский тип, из тех, что говорит монологи. Я сказал Энн, что, возможно, спрятал бриллианты в пруду. И знаете, что она ответила?
— Она что-то ответила?
— Ну, конечно.
— Наверное, это было давным-давно.
— Она ответила, что пошлет Лайонела Грина взглянуть.
— Чепуха.
— Вот и я так думаю.
— Лайонел Грин, может быть, настолько переменился со школы, что способен войти в ванную и за запертой дверью плеснуть себе на руки немного воды, но в пруд его не затащишь.
— А если и затащишь, он ничего не найдет.
— Хотя, учтите, я с удовольствием бы посмотрел, как он входит в пруд — с большой неохотой ступая туда, где речки прозрачная плещет вода. Я бы ходил по бережку и отпускал замечания по поводу утра сентябрьского зябкой порой.
— Уолтер!
— Да?
— Вы опять говорите.
— Прошу прощения.
— Вы уверяете, что Энн не хочет с вами разговаривать. Думаю, вы просто ей не даете. Из всех пустомель… Ладно, потом. Вам надо поискать в пруду.
— Сегодня же и поищу.
— В темноте?
— Взойдет луна.
— Вы замерзнете.
— Меня согреет любовь.
— Вам понадобятся плавки.
— Одолжу у Шепперсона. У него есть, он выплясывал в них перед завтраком. Вы уверены, что бриллианты в пруду?
— Не то чтобы уверен. После стольких разочарований я уже ни в чем не уверен. Впрочем, как я уже говорил, слово «пруд» внезапно возникло в памяти. Я подумал, это должно что-то значить.
— Для меня лично это будет значить простуду.
— Не дрейфите, Уолтер.
— Я и не дрейфлю. И меня зовут не Уолтер. Я, как говорится, к любой судьбе готов. Кстати, все это подходит мне как нельзя лучше. Если я найду бриллианты, то выброшу вам на берег, а сам утоплюсь.
— Мне не нравится, когда вы так говорите.
— Вам вообще не нравится, когда я говорю.
— Я сказал вам, она одумается.
— Вы не можете знать наверняка.
— Знаю.
— Не знаете. Вы строите выкладки на собственном опыте, а здесь он не годится. Девушки одумывались в 1911, может быть даже в 1912, но Энн — другая.
— Все они одинаковые.
— Только не Энн. Я совершил непростительный проступок. Оскорбил ее до глубины души.
— Ничего подобного.
— Уверяю вас. Я сам видел.
Лорд Аффенхем вновь грохнул друга по колену.
— Не тревожьтесь, мой мальчик. Я знаю Энн. Знаю ее с тех пор, как…
— Помню. Под стол пешком ходила.
— … и уверяю вас, она одумается. Лопни кочерыжка. Вы что думаете, девушек не целуют?
— Те, кто надо.
— Это вы и есть. Человек, которого бы я ей выбрал. Не изводитесь. Изводится должен бы я.
— Вы? Почему?
Лицо лорда Аффенхема помрачнело.
— Потому что, если мы не найдем бриллианты, мне придется пойти на крайнюю жертву.
— Что-что?
— Очень просто. Маленькое состояние Энн доверили моим заботам. Если я ее разорил, значит, я должен как-то это восполнить, да? Позаботиться, чтобы она не бедствовала, верно? Как честный человек, я не могу поступить иначе. Однако, признаюсь откровенно, мне страшно.
— Что страшно?
— Жениться на миссис Корк.
Знакомство с Джорджем, виконтом Аффенхемским, внушило Джефу уверенность, что его уже ничем не проймешь, но эти слова показали, что он ошибался. Джеф вытаращил глаза. Лорд Аффенхем сидел очень прямо, воплощая благородство.
— Что вы сказали? — ошарашено переспросил Джеф. — Вы женитесь на миссис Корк?
— Если мы не найдем бриллианты. Не могу допустить, чтобы Энн пострадала из-за того, что я, пусть из лучших побуждений, плохо распорядился ее деньгами. Это … как его, черт возьми? На языке вертится.
— Noblesse oblige?
— Да. Noblesse oblige. Спасибо, Джеф.
— Не за что.
— Вот как обстоят дела. Так что, когда будете искать в пруду, ищете хорошенько.
Джеф пытался привыкнуть к новому повороту событий.
— Думаете, миссис Корк за вас выйдет?
Лорд Аффенхем поднял брови и тихо улыбнулся.
— Ступайте за плавками, — сказал он.
Джеф вышел. Лорд Аффенхем некоторое время сидел неподвижно, все так же выражая благородство, но постепенно оно сменилось тревогой и страхом. Он вообразил миссис Корк в качестве спутницы жизни, и картины, возникшие перед глазами, не привели его в восторг.
Простояв немалое время за ее стулом во время обедов и ланчей, он лучше всего присмотрелся к ее затылку. Это был далеко не худший затылок, даже по-своему привлекательный, но лорд Аффенхем не горел желанием навсегда ввести его в свой обиход. По долгу службы он слышал большую часть ее разговоров, и это были не те разговоры, которые он мечтал слышать до конца дней. Нелишним будет отметить и то, что он считал Клариссу Корк буйнопомешанной и только порадовался бы, если б ее поместили в соответствующую палату.
Пять минут спустя мысли его стали настолько мрачны, что он повеселел, когда дверь отворилась. Он ждал Джефа, но вошла Энн. Щеки ее раскраснелись, глаза горели. Лорд Аффенхем с надеждой подумал, что Джеф встретил ее в коридоре и поцеловал снова.
Однако румянец и блеск в глазах объяснялись другой причиной, которую Энн без промедления и выложила.
— Дядя Джордж.
— Да, дорогая.
— Я разорвала помолвку.
— Э?
— Я не выйду за Лайонела. Думаю, ты доволен.
Ничто, даже самая бурная радость не заставила бы человека его комплекции подпрыгнуть в кресле, однако лорд Аффенхем приподнялся, что в его случае было почти равносильно, и раскрыл объятия, словно добрый старый отец в старинной мелодраме.
— Доволен? Я вне себя от радости. Лопни кочерыжка! Когда это случилось?
— Только что.
— Ты правда дала ему от ворот поворот? Образумилась-таки? Ну, ну, ну, ну, ну, — сказал лорд Аффенхем. — Отлично. Великолепно. Превосходно. Джеф! — завопил он, когда дверь снова открылась. — Потрясающая новость, друг мой. Сейчас вы будете плясать и петь. Она порвала помолвку с этим малохольным обойщиком.
— Не может быть!
— Только что сама мне сказала. Здорово, а?
— Потрясающе.
— Как насчет совета, который я вам дал?
— Забираю назад всю критику.
— Разве я вам не говорил?
— Конечно, говорили.
— Я всегда прав насчет женщин.
— Вы их изучали.
— С детства.
— Теперь мы знаем, зачем была ниспослана трагическая история с мисс Джефферсон. Чтобы вы на склоне лет…
— Как это на склоне лет?
— Я должен был сказать, в расцвете дней. Чтобы вы в расцвете дней направляли и утешали достойных юношей. Как говорят ирландцы, мы в песне поем, что в страданье познали.
— Джеф!
— Э?
— Вы опять слишком много говорите.
— Прошу прощения.
— Боритесь с этим, мой мальчик. Это ваш единственный недостаток.
— Вы так считаете?
— Считаю. Если отбросить обыкновение стягивать разговор на себя, не давая никому вставить словечко, вы — отличный молодой человек, и я не желал бы моей племяннице никого другого. Мысль, что она погубит себя за человеком, который ходит руки в боки и говорит, уберите из гостиной этот стол, он не гармонирует с обоями, доводила меня до исступления. Теперь у нее все будет хорошо.
— Здравствуйте, молодой человек, — сказал лорд Аффенхем, когда он вошел в буфетную. — Энн вас искала.
Джеф кивнул.
— Уже нашла, — сказал он. — Можно мне рюмочку портвейна?
— Угощайтесь.
— Спасибо. — Опрокинув рюмку, Джеф почувствовал себя лучше.
Лорд Аффенхем вспомнил, что не только Энн искала его юного друга.
— Лопни кочерыжка! — воскликнул он. — Миссис Корк!
— Она тоже меня нашла.
— Указала вам на дверь?
— Нет. С этой стороны все в порядке. Я с ней поговорил, и она разрешила мне остаться.
— Поразительно.
— Ничего особенного. Умная женщина. Она поняла, какой это простительный грех, не быть Дж. Шерингемом Эдером. По ее словам, она сама не Дж. Шерингем Эдер, и многие ее друзья тоже. Можно еще капельку живительной влаги?
— Наливайте.
Обнаружив, что все препятствия устранены, лорд Аффенхем приготовился сделать Джефу суровый выговор.
Слова Энн, произнесенные недавно в этой самой буфетной, потрясли старого альтруиста до глубины души. Доброму пэру было больно, что его совет, основанный на жизненном опыте и повторенный, как выразился бы Лайонел Грин, сто раз, не возымел ни малейшего действия.
Соответственно, он начал укоризненным тоном.
— Спиллер.
— Моя фамилия Миллер.
Лорд Аффенхем усомнился.
— Вы уверены?
— Еще бы!
— Путаю имена, — признался лорд Аффенхем. — Всегда путал. Помню, в 1912 девушка по имени Белла дала мне отставку, потому что я в письме обратился к ней «Мейбл». Будет проще, если я стану звать вас Уолтер.
— Это было бы идеальным решением, если б меня так звали!
— А что, нет?
— Нет.
— Так как же вас, черт возьми, зовут?
— Джеф.
— Конечно, Джеф.
— И я расскажу вам довольно занятную вещь. Мое первое имя Джефферсон, второе — Джеффри, так что вы точно не промахнетесь, называя меня Джеф.
— В 1907 я был знаком с девушкой по фамилии Джефферсон.
— И оттолкнули ее тем, что послали ей телеграмму на фамилию Смит?
Разговор удачно свернул в то самое русло, куда хотел направить его лорд Аффенхем.
— Нет, молодой человек. Если хотите знать, я оттолкнул ее тем, что отгонял от нее мух, словно от спящей Венеры. Я был тогда зеленый юнец, и воображал, будто женщины любят, когда на них смотрят, как на богинь. Эта Джефферсон была хористка из мюзик-холла и не понимала такого обращения. После того, как я покатал ее на лодочке, она стала трепать по всему Лондону, какой я тютя.
— Какой кто?
— Тютя. Тогдашнее выражение, означавшее слабовольного, бесхарактерного молодого человека. Миссис Моллой назвала бы его тюфяком, шляпой, рохлей и, возможно, разиней.
Джеф вздрогнул.
— Вы в последнее время часто видитесь с миссис Моллой?
— Да порядочно.
— Я бы на вашем месте не рассказывал ей лишнего.
— В каком смысле?
— Ну, например, насчет бриллиантов.
— Мой дорогой! Конечно, нет. Мне бы и в голову не пришло.
— Замечательно.
— Когда дело касается тайн, я — могила. Да, — продолжал лорд Аффенхем, вновь погружаясь в воспоминания, — она растрепала всем, что я — тютя. Я понял, что она ждала от меня иного, не столь безукоризненного поведения. Этот случай стал для меня уроком, который я никогда не забуду. Этот урок я постарался преподать вам. Усвоили вы его? Нет. После того, как я просил — да что там, молил со слезами на глазах — схватить Энн и прижать к сердцу посильнее, чтоб ребра хрустнули, вы продолжаете носиться со своим идиотским трубадурством и, как я предвидел, не продвигаетесь ни на шаг. Она только что была здесь, талдычила, что любит своего Лайонела Грина. Обидно. Заречешься впредь кому-нибудь помогать.
Здесь лорд Аффенхем сделал паузу и налил себе еще портвейна. Джеф воспользовался этим, чтобы вставить слово.
— Ваши сведения несколько устарели, — сказал он. — С нашей последней встречи в положении дел произошел перелом. В рядах трубадуров убыло и соответственно прибавилось в рядах сторонников лови-хватай-держи.
— Э? Что?
— Я последовал вашему совету.
— Поцеловали ее?
— Да.
— Отлично. И как?
— Потрясающе. Только теперь она со мной не разговаривает.
— Вот, значит, как.
— Так вот и значит.
Лорд Аффенхем ободряюще тронул Джефа по колену. По крайней мере, тот счел жест ободряющим, хотя едва не лишился коленной чашечки.
— Не тревожьтесь, мой мальчик, она образумится.
— Вы думаете?
— Уверен.
— Мне не надо кончать с собой?
— Ни в коем разе.
— Отлично, — сказал Джеф. — А то я как раз собирался попросить у вас полкирпича и кусок бечевки, чтобы утопиться в пруду.
При последнем слове лорд Аффенхем вздрогнул, едва не расплескав рюмку.
— Пруд? Вы мне напомнили. Она не рассказала вам про пруд?
— Нет. Про пруд она не рассказывала. Даже сейчас, — продолжал Джеф, — вы, видимо, не поняли глубинной сути моих слов. Вам, вероятно, представляется, будто мы по-прежнему в приятельских отношениях и беседуем о том, о сем, скажем, — о прудах. Если такие беседы и случаются, говорю исключительно я. Иногда мне удается извлечь из нее краткое «Да?», и я рад даже этому, потому что в остальное время она ограничивается леденящими взглядами. Попытайтесь вообразить женский вариант монаха-трапписта в особенно неразговорчивое утро, и вы не станете терять драгоценное время, спрашивая, рассказала ли Энн про пруд. С какой стати она станет говорить мне про пруд? Даже если бы до этого дошло, что такого она бы могла сказать? И про какой пруд?
Лорд Аффенхем сделал открытие, которое многие делали прежде, и поделился им со своим собеседником.
— Молодой человек, вы очень много говорите.
Джеф обиделся.
— Да? Сами видите, что получается, когда я от слов перехожу к делу. Наверное, я все же попрошу у вас полкирпича, просто на всякий случай.
— Если, черт побери, вы дадите мне вставить слово…
— Конечно, конечно. Хотите поговорить о прудах?
— Вы знаете здешний пруд?
— Разумеется. Прелестный уголок. Пологие берега, устланные цветущей зеленью, заросли кувшинок…
— Уолтер!
— Джеф.
— Джеф. Можно задать вам простой вопрос?
— Валяйте.
— У вас рот закрывается? Да? Так закройте его, лопни кочерыжка! Можно подумать, вы шекспировский тип, из тех, что говорит монологи. Я сказал Энн, что, возможно, спрятал бриллианты в пруду. И знаете, что она ответила?
— Она что-то ответила?
— Ну, конечно.
— Наверное, это было давным-давно.
— Она ответила, что пошлет Лайонела Грина взглянуть.
— Чепуха.
— Вот и я так думаю.
— Лайонел Грин, может быть, настолько переменился со школы, что способен войти в ванную и за запертой дверью плеснуть себе на руки немного воды, но в пруд его не затащишь.
— А если и затащишь, он ничего не найдет.
— Хотя, учтите, я с удовольствием бы посмотрел, как он входит в пруд — с большой неохотой ступая туда, где речки прозрачная плещет вода. Я бы ходил по бережку и отпускал замечания по поводу утра сентябрьского зябкой порой.
— Уолтер!
— Да?
— Вы опять говорите.
— Прошу прощения.
— Вы уверяете, что Энн не хочет с вами разговаривать. Думаю, вы просто ей не даете. Из всех пустомель… Ладно, потом. Вам надо поискать в пруду.
— Сегодня же и поищу.
— В темноте?
— Взойдет луна.
— Вы замерзнете.
— Меня согреет любовь.
— Вам понадобятся плавки.
— Одолжу у Шепперсона. У него есть, он выплясывал в них перед завтраком. Вы уверены, что бриллианты в пруду?
— Не то чтобы уверен. После стольких разочарований я уже ни в чем не уверен. Впрочем, как я уже говорил, слово «пруд» внезапно возникло в памяти. Я подумал, это должно что-то значить.
— Для меня лично это будет значить простуду.
— Не дрейфите, Уолтер.
— Я и не дрейфлю. И меня зовут не Уолтер. Я, как говорится, к любой судьбе готов. Кстати, все это подходит мне как нельзя лучше. Если я найду бриллианты, то выброшу вам на берег, а сам утоплюсь.
— Мне не нравится, когда вы так говорите.
— Вам вообще не нравится, когда я говорю.
— Я сказал вам, она одумается.
— Вы не можете знать наверняка.
— Знаю.
— Не знаете. Вы строите выкладки на собственном опыте, а здесь он не годится. Девушки одумывались в 1911, может быть даже в 1912, но Энн — другая.
— Все они одинаковые.
— Только не Энн. Я совершил непростительный проступок. Оскорбил ее до глубины души.
— Ничего подобного.
— Уверяю вас. Я сам видел.
Лорд Аффенхем вновь грохнул друга по колену.
— Не тревожьтесь, мой мальчик. Я знаю Энн. Знаю ее с тех пор, как…
— Помню. Под стол пешком ходила.
— … и уверяю вас, она одумается. Лопни кочерыжка. Вы что думаете, девушек не целуют?
— Те, кто надо.
— Это вы и есть. Человек, которого бы я ей выбрал. Не изводитесь. Изводится должен бы я.
— Вы? Почему?
Лицо лорда Аффенхема помрачнело.
— Потому что, если мы не найдем бриллианты, мне придется пойти на крайнюю жертву.
— Что-что?
— Очень просто. Маленькое состояние Энн доверили моим заботам. Если я ее разорил, значит, я должен как-то это восполнить, да? Позаботиться, чтобы она не бедствовала, верно? Как честный человек, я не могу поступить иначе. Однако, признаюсь откровенно, мне страшно.
— Что страшно?
— Жениться на миссис Корк.
Знакомство с Джорджем, виконтом Аффенхемским, внушило Джефу уверенность, что его уже ничем не проймешь, но эти слова показали, что он ошибался. Джеф вытаращил глаза. Лорд Аффенхем сидел очень прямо, воплощая благородство.
— Что вы сказали? — ошарашено переспросил Джеф. — Вы женитесь на миссис Корк?
— Если мы не найдем бриллианты. Не могу допустить, чтобы Энн пострадала из-за того, что я, пусть из лучших побуждений, плохо распорядился ее деньгами. Это … как его, черт возьми? На языке вертится.
— Noblesse oblige?
— Да. Noblesse oblige. Спасибо, Джеф.
— Не за что.
— Вот как обстоят дела. Так что, когда будете искать в пруду, ищете хорошенько.
Джеф пытался привыкнуть к новому повороту событий.
— Думаете, миссис Корк за вас выйдет?
Лорд Аффенхем поднял брови и тихо улыбнулся.
— Ступайте за плавками, — сказал он.
Джеф вышел. Лорд Аффенхем некоторое время сидел неподвижно, все так же выражая благородство, но постепенно оно сменилось тревогой и страхом. Он вообразил миссис Корк в качестве спутницы жизни, и картины, возникшие перед глазами, не привели его в восторг.
Простояв немалое время за ее стулом во время обедов и ланчей, он лучше всего присмотрелся к ее затылку. Это был далеко не худший затылок, даже по-своему привлекательный, но лорд Аффенхем не горел желанием навсегда ввести его в свой обиход. По долгу службы он слышал большую часть ее разговоров, и это были не те разговоры, которые он мечтал слышать до конца дней. Нелишним будет отметить и то, что он считал Клариссу Корк буйнопомешанной и только порадовался бы, если б ее поместили в соответствующую палату.
Пять минут спустя мысли его стали настолько мрачны, что он повеселел, когда дверь отворилась. Он ждал Джефа, но вошла Энн. Щеки ее раскраснелись, глаза горели. Лорд Аффенхем с надеждой подумал, что Джеф встретил ее в коридоре и поцеловал снова.
Однако румянец и блеск в глазах объяснялись другой причиной, которую Энн без промедления и выложила.
— Дядя Джордж.
— Да, дорогая.
— Я разорвала помолвку.
— Э?
— Я не выйду за Лайонела. Думаю, ты доволен.
Ничто, даже самая бурная радость не заставила бы человека его комплекции подпрыгнуть в кресле, однако лорд Аффенхем приподнялся, что в его случае было почти равносильно, и раскрыл объятия, словно добрый старый отец в старинной мелодраме.
— Доволен? Я вне себя от радости. Лопни кочерыжка! Когда это случилось?
— Только что.
— Ты правда дала ему от ворот поворот? Образумилась-таки? Ну, ну, ну, ну, ну, — сказал лорд Аффенхем. — Отлично. Великолепно. Превосходно. Джеф! — завопил он, когда дверь снова открылась. — Потрясающая новость, друг мой. Сейчас вы будете плясать и петь. Она порвала помолвку с этим малохольным обойщиком.
— Не может быть!
— Только что сама мне сказала. Здорово, а?
— Потрясающе.
— Как насчет совета, который я вам дал?
— Забираю назад всю критику.
— Разве я вам не говорил?
— Конечно, говорили.
— Я всегда прав насчет женщин.
— Вы их изучали.
— С детства.
— Теперь мы знаем, зачем была ниспослана трагическая история с мисс Джефферсон. Чтобы вы на склоне лет…
— Как это на склоне лет?
— Я должен был сказать, в расцвете дней. Чтобы вы в расцвете дней направляли и утешали достойных юношей. Как говорят ирландцы, мы в песне поем, что в страданье познали.
— Джеф!
— Э?
— Вы опять слишком много говорите.
— Прошу прощения.
— Боритесь с этим, мой мальчик. Это ваш единственный недостаток.
— Вы так считаете?
— Считаю. Если отбросить обыкновение стягивать разговор на себя, не давая никому вставить словечко, вы — отличный молодой человек, и я не желал бы моей племяннице никого другого. Мысль, что она погубит себя за человеком, который ходит руки в боки и говорит, уберите из гостиной этот стол, он не гармонирует с обоями, доводила меня до исступления. Теперь у нее все будет хорошо.