Такой перевод ее любимой истории на язык людской очень ее огорчил.
— Неужели ты не хочешь, Альберт, — не сдавалась она, — получить хорошее образование, стать поэтом, писать прекрасные стихи?
Альберт поразмыслил над этим предложением и покачал головой.
— Не-а, м'леди.
Это не внушало особой надежды, но Мод была девушка с характером. Без такого характера не впрыгнешь в чужое такси на Пиккадилли. Она взяла с каменной ограды другую книгу.
— Прочти мне отсюда, — предложила она, — и посмотри, не захочется ли тебе вершить великие дела.
Альберт осторожно взял книгу. Ему это все надоело, так сказать — обрыдло. Правда, м'леди дает шоколадку во время этих чтений, но на его вкус они слишком напоминают школу. С неудовольствием глядел он на открытую страницу.
— Начинай, — сказала Мод, закрывая глаза. — Это так прекрасно.
Альберт начал. Голос у него осип (мы боимся, от раннего курения), и произносил он не слишком четко.
Пушистым и пищальным (ну, печальным!) мхом
Омрачена стена,
На мызе (а чего-й то?), окруженной рвом,
Она сидит одна.
О, Марьяна!…
— Марианна.
— Хорошо.
О, Мэри-Анна!…
— Марианна!
— Ладно.
О, Мыриана, погляди,
Уже спустилась мгла,
И потерпи, и подожди,
И отложи дела!
«Я не могу, — она сказала…
Эта часть Альберту скорее нравилась. Он не любил повествований, которые не сдобрены выражениями «он сказал», «она сказала». Он дочитал со смаком:
«Я не могу, — она сказала —
Ых, я устала, я устала,
Чего не померла?»
Мод слушала одну из самых любимых поэм, как композитор с абсолютным слухом слушал бы школьницу, измывающуюся над его лучшим опусом. Альберт, готовый пробороздить все семь песен, принялся было за вторую строфу, но Мод мягко забрала у него книгу: что хватит, то хватит.
— Разве ты не хотел бы писать такие прекрасные вещи, Альберт?
— Я-то? Не-а, м'леди.
— Ты не хотел бы стать поэтом? Альберт встряхнул золотистой головой.
— Не-а, я буду мясником. Мод вскрикнула.
— Мясником?
— Ага, м'леди. Они здорово зарабатывают, — сказал он, воодушевляясь. — Всем надо мяса, м'леди. Эт' тебе не стихи. Кому они нужны?
— Альберт! — слабо вскрикнула Мод. — Убивать бедных животных!
Глаза Альберта мягко засветились, как у псаломщика от ладана.
— Мистер Уиджен, на ферме, — благоговейно промолвил он, — говорит, если я буду хороший, он даст посмотреть, как будут резать свинью.
Взгляд его полетел над водяными лилиями, мысли витали далеко. Мод передернуло. А средневековые пажи, подумалось ей? Неужели они были такими приземленными?
— Пожалуй, ты можешь идти, Альберт. Ты нужен в доме.
— Слушаю, м'леди.
Альберт поднялся; ему захотелось потихоньку выкурить сигаретку. Он любил Мод, но не может же человек проводить все время с женщинами.
— Как они визжат, свиньи! Елки-палки, м'леди, — сказал он, как бы желая пополнить на прощанье ее сокровищницу знаний. — У-у! За милю слыхать.
Он ушел, Мод осталась, исполненная смутных желаний, Теннисонова «Марианна» всегда наполняла ее смутными желаниями, даже в исполнении Альберта. Когда обычная жизнерадостность сменялась сентиментальной грустью, ей казалось, что поэму эту продиктовало автору пророческое знание о ней, так точно описывал он ее историю:
Пушистым и печальным мхом
Омрачена стена…
Ну, пусть не эта часть, допустим. Если бы лорд Маршмортон обнаружил, что его стены заросли хотя бы тонким слоем инородной субстанции, он заметался бы взад и вперед, как норд-ост, каждым своим дуновением увольняя садовников и подмастерьев. Но вот это:
Ах, я устала, я устала!
Зачем не умерла?
Как это точно! В те минуты, когда она не размахивала клюшкой или не занималась иной здоровой забавой, отвлекающей мысли от неприятностей, эти слова вполне описывали ее положение.
Почему Джеффри не приехал, хотя бы не написал? Она ведь написать не могла. Письма из замка отправляли только одним путем — через шофера Роджерса, который каждый вечер отвозил их в деревню. Как же можно довериться столь открытому способу доставки, особенно теперь, когда за каждым ее движением тщательно следят? Открыть и прочитать чужое письмо — дело низкое и подлое, но она не сомневалась, что леди Каролина пойдет на это, не моргнув глазом. Она изнывала от желания излить Джеффри душу, но не решалась сделать это достоянием широкой общественности. Все и без того достаточно плохо, особенно после этой ужасной вылазки в Лондон.
На этом месте в ее мысли просочилась успокоительная струя — она вспомнила, как Джордж Бивен сбивает шляпу с ее брата Перси. Это — единственная приятная вещь, которая с ней случилась, она даже не помнит с каких пор. И тут, в самый первый раз, ее разум снизошел до того, чтобы сосредоточиться на авторе этого акта, на Джордже Бивене, друге в беде, которого она встретила накануне. Что он делает в Бэлфере? Его присутствие что-то значило, его слова — тем паче. Он недвусмысленно заявил, что хочет ей помочь.
Нет, какая ирония! Рыцарь явился на выручку — но не тот рыцарь. Почему в осаде у замка не может сидеть Джеффри, а не этот, пусть и приятный, но ненужный человек? Успела ли она уловить мелькнувшее разочарование; успела ли подумать, что Джеффри ее подвел? Она и сама бы не сказала, ибо сразу сокрушила это чувство.
Она задумалась о приезде Джорджа. Что толку, что он где-то поблизости, если нет ни малейшей возможности узнать, где именно? В ее положении она не может слоняться по всей округе. Но даже, предположим, она нашла — дальше-то что? Что может поделать чужой человек, каким бы приятным он ни был?
Внезапная мысль бросила ее в жар. Конечно, Джордж может помочь, если захочет. Он может получать, отправлять и даже доставлять ее письма. Если бы она вошла в контакт с ним, через него она вошла бы в контакт с Джеффри.
Весь мир изменился вокруг нее. Солнце садилось, холодные порывы ветра колыхали водяные лилии, все как-то помрачнело — но не для Мод; природа улыбалась ей. С присущим влюбленным эгоизмом она даже не подумала о той роли, которую отводит Джорджу — скромную роль дупла, куда опускают письма. Ей и в голову не пришло подумать о его чувствах. Он предложил свою помощь, вот ему дело. Мир полон Джорджей, чья роль в том, чтобы торчать на заднем плане в постоянной, безотказной готовности.
К такому заключению она пришла как раз в тот миг, когда Альберт, для быстроты своей миссии срезавший путь, обрушился на нее прямо из зарослей рододендрона.
— М'леди, джентльмен сказал вам дать, вот!
Мод прочла записку. Она была коротка и конкретна: «Я остановился недалеко от замка в коттедже, называемом „Там, у Платта“. Это сравнительно новый дом красного кирпича. Вы без труда его найдете. Я жду Вас на случай, если я Вам понадоблюсь».
И подпись: «Человек в такси».
— Альберт, ты знаешь коттедж, который называют «там, у Платта»? — спросила Мод.
— Знаю, м'леди. Эт возле фермы. В среду на той неделе там резали куренка, я видал. Знаете, м'леди? Куренку отрежут голову, а он еще носится по двору как обалделый.
Мод передернуло. Юный, живой энтузиазм Альберта порой коробил ее.
— Оказывается, там поселился один мой приятель. Отнеси ему от меня записку.
— Слушаю, м'леди.
— И, Альберт…
— А, м'леди?
— Было бы хорошо, если бы ты не упоминал об этом никому из своих друзей.
В кабинете лорда Маршмортона заседал совет трех. Предметом дебатов служил тот экземпляр, который Джордж опрометчиво доверил простодушному садовнику. Состоял совет из лорда Маршмортона, довольно пристыженного, его сына Перси, надутого и серьезного, и леди Каролины, которая смотрела трагической королевой.
— Это, — уверенно говорил лорд Бэлфер, — решает дело. Отныне мы не должны ни на минуту выпускать Мод из вида.
Слово взял лорд Маршмортон.
— Жаль, — сказал он, — что я вообще заговорил об этой записке. Просто хотел вас позабавить.
— Позабавить! — голос леди Каролины сотряс мебель.
— Да, позабавить. Надо же было выбрать именно меня! — объяснил ей брат. — Я не хотел навлечь на Мод лишние беды.
— Ты проявляешь преступную слабость, — сурово сказала леди Каролина. — Я бы не удивилась, если бы ты передал записку нашей заблудшей девочке и никому ничего не сказал. — Она вспыхнула. — Какое нахальство — приехать и поселиться у самых ворот замка! Если бы его приютил кто-нибудь другой, я бы добилась, чтобы его выставили. А так, этот Платт только рад узнать, что доставляет нам неприятности.
— Совершенно верно, — сказал лорд Бэлфер.
— Ты должен как можно скорее отправиться к нему, — сказала она, властным взглядом пригвождая брата к месту, — применить все свои способности, чтобы объяснить ему, как мерзко его поведение.
— Не могу, — сказал граф. — Я его не знаю. Он меня просто выгонит.
— Чепуха! Отправляйся при первой же возможности.
— Хорошо, хорошо, хорошо! Пойду-ка я в сад. До ужина еще целый час, не меньше.
В дверь постучали. Вошла Алиса Фарадей, улыбаясь мило и услужливо.
— Я так и знала, что вы здесь, лорд Маршмортон. Вы обещали пройтись со мной по этим заметкам, насчет Эссекской ветви…
Загнанный пэр готов был выпрыгнуть в окно.
— Как-нибудь в другой раз, в другой раз. Я… у меня важное дело…
— А, если вы заняты…
— Разумеется, лорд Маршмортон будет счастлив поработать над вашими записями, мисс Фарадей, — трескучим голосом произнесла леди Каролина. — Садитесь сюда. Мы уже уходим.
Лорд Маршмортон бросил тоскливый взгляд за окно. Потом он вздохнул, уселся в кресло и достал очки.
Глава X
Глава XI
— Неужели ты не хочешь, Альберт, — не сдавалась она, — получить хорошее образование, стать поэтом, писать прекрасные стихи?
Альберт поразмыслил над этим предложением и покачал головой.
— Не-а, м'леди.
Это не внушало особой надежды, но Мод была девушка с характером. Без такого характера не впрыгнешь в чужое такси на Пиккадилли. Она взяла с каменной ограды другую книгу.
— Прочти мне отсюда, — предложила она, — и посмотри, не захочется ли тебе вершить великие дела.
Альберт осторожно взял книгу. Ему это все надоело, так сказать — обрыдло. Правда, м'леди дает шоколадку во время этих чтений, но на его вкус они слишком напоминают школу. С неудовольствием глядел он на открытую страницу.
— Начинай, — сказала Мод, закрывая глаза. — Это так прекрасно.
Альберт начал. Голос у него осип (мы боимся, от раннего курения), и произносил он не слишком четко.
Пушистым и пищальным (ну, печальным!) мхом
Омрачена стена,
На мызе (а чего-й то?), окруженной рвом,
Она сидит одна.
О, Марьяна!…
— Марианна.
— Хорошо.
О, Мэри-Анна!…
— Марианна!
— Ладно.
О, Мыриана, погляди,
Уже спустилась мгла,
И потерпи, и подожди,
И отложи дела!
«Я не могу, — она сказала…
Эта часть Альберту скорее нравилась. Он не любил повествований, которые не сдобрены выражениями «он сказал», «она сказала». Он дочитал со смаком:
«Я не могу, — она сказала —
Ых, я устала, я устала,
Чего не померла?»
Мод слушала одну из самых любимых поэм, как композитор с абсолютным слухом слушал бы школьницу, измывающуюся над его лучшим опусом. Альберт, готовый пробороздить все семь песен, принялся было за вторую строфу, но Мод мягко забрала у него книгу: что хватит, то хватит.
— Разве ты не хотел бы писать такие прекрасные вещи, Альберт?
— Я-то? Не-а, м'леди.
— Ты не хотел бы стать поэтом? Альберт встряхнул золотистой головой.
— Не-а, я буду мясником. Мод вскрикнула.
— Мясником?
— Ага, м'леди. Они здорово зарабатывают, — сказал он, воодушевляясь. — Всем надо мяса, м'леди. Эт' тебе не стихи. Кому они нужны?
— Альберт! — слабо вскрикнула Мод. — Убивать бедных животных!
Глаза Альберта мягко засветились, как у псаломщика от ладана.
— Мистер Уиджен, на ферме, — благоговейно промолвил он, — говорит, если я буду хороший, он даст посмотреть, как будут резать свинью.
Взгляд его полетел над водяными лилиями, мысли витали далеко. Мод передернуло. А средневековые пажи, подумалось ей? Неужели они были такими приземленными?
— Пожалуй, ты можешь идти, Альберт. Ты нужен в доме.
— Слушаю, м'леди.
Альберт поднялся; ему захотелось потихоньку выкурить сигаретку. Он любил Мод, но не может же человек проводить все время с женщинами.
— Как они визжат, свиньи! Елки-палки, м'леди, — сказал он, как бы желая пополнить на прощанье ее сокровищницу знаний. — У-у! За милю слыхать.
Он ушел, Мод осталась, исполненная смутных желаний, Теннисонова «Марианна» всегда наполняла ее смутными желаниями, даже в исполнении Альберта. Когда обычная жизнерадостность сменялась сентиментальной грустью, ей казалось, что поэму эту продиктовало автору пророческое знание о ней, так точно описывал он ее историю:
Пушистым и печальным мхом
Омрачена стена…
Ну, пусть не эта часть, допустим. Если бы лорд Маршмортон обнаружил, что его стены заросли хотя бы тонким слоем инородной субстанции, он заметался бы взад и вперед, как норд-ост, каждым своим дуновением увольняя садовников и подмастерьев. Но вот это:
Ах, я устала, я устала!
Зачем не умерла?
Как это точно! В те минуты, когда она не размахивала клюшкой или не занималась иной здоровой забавой, отвлекающей мысли от неприятностей, эти слова вполне описывали ее положение.
Почему Джеффри не приехал, хотя бы не написал? Она ведь написать не могла. Письма из замка отправляли только одним путем — через шофера Роджерса, который каждый вечер отвозил их в деревню. Как же можно довериться столь открытому способу доставки, особенно теперь, когда за каждым ее движением тщательно следят? Открыть и прочитать чужое письмо — дело низкое и подлое, но она не сомневалась, что леди Каролина пойдет на это, не моргнув глазом. Она изнывала от желания излить Джеффри душу, но не решалась сделать это достоянием широкой общественности. Все и без того достаточно плохо, особенно после этой ужасной вылазки в Лондон.
На этом месте в ее мысли просочилась успокоительная струя — она вспомнила, как Джордж Бивен сбивает шляпу с ее брата Перси. Это — единственная приятная вещь, которая с ней случилась, она даже не помнит с каких пор. И тут, в самый первый раз, ее разум снизошел до того, чтобы сосредоточиться на авторе этого акта, на Джордже Бивене, друге в беде, которого она встретила накануне. Что он делает в Бэлфере? Его присутствие что-то значило, его слова — тем паче. Он недвусмысленно заявил, что хочет ей помочь.
Нет, какая ирония! Рыцарь явился на выручку — но не тот рыцарь. Почему в осаде у замка не может сидеть Джеффри, а не этот, пусть и приятный, но ненужный человек? Успела ли она уловить мелькнувшее разочарование; успела ли подумать, что Джеффри ее подвел? Она и сама бы не сказала, ибо сразу сокрушила это чувство.
Она задумалась о приезде Джорджа. Что толку, что он где-то поблизости, если нет ни малейшей возможности узнать, где именно? В ее положении она не может слоняться по всей округе. Но даже, предположим, она нашла — дальше-то что? Что может поделать чужой человек, каким бы приятным он ни был?
Внезапная мысль бросила ее в жар. Конечно, Джордж может помочь, если захочет. Он может получать, отправлять и даже доставлять ее письма. Если бы она вошла в контакт с ним, через него она вошла бы в контакт с Джеффри.
Весь мир изменился вокруг нее. Солнце садилось, холодные порывы ветра колыхали водяные лилии, все как-то помрачнело — но не для Мод; природа улыбалась ей. С присущим влюбленным эгоизмом она даже не подумала о той роли, которую отводит Джорджу — скромную роль дупла, куда опускают письма. Ей и в голову не пришло подумать о его чувствах. Он предложил свою помощь, вот ему дело. Мир полон Джорджей, чья роль в том, чтобы торчать на заднем плане в постоянной, безотказной готовности.
К такому заключению она пришла как раз в тот миг, когда Альберт, для быстроты своей миссии срезавший путь, обрушился на нее прямо из зарослей рододендрона.
— М'леди, джентльмен сказал вам дать, вот!
Мод прочла записку. Она была коротка и конкретна: «Я остановился недалеко от замка в коттедже, называемом „Там, у Платта“. Это сравнительно новый дом красного кирпича. Вы без труда его найдете. Я жду Вас на случай, если я Вам понадоблюсь».
И подпись: «Человек в такси».
— Альберт, ты знаешь коттедж, который называют «там, у Платта»? — спросила Мод.
— Знаю, м'леди. Эт возле фермы. В среду на той неделе там резали куренка, я видал. Знаете, м'леди? Куренку отрежут голову, а он еще носится по двору как обалделый.
Мод передернуло. Юный, живой энтузиазм Альберта порой коробил ее.
— Оказывается, там поселился один мой приятель. Отнеси ему от меня записку.
— Слушаю, м'леди.
— И, Альберт…
— А, м'леди?
— Было бы хорошо, если бы ты не упоминал об этом никому из своих друзей.
В кабинете лорда Маршмортона заседал совет трех. Предметом дебатов служил тот экземпляр, который Джордж опрометчиво доверил простодушному садовнику. Состоял совет из лорда Маршмортона, довольно пристыженного, его сына Перси, надутого и серьезного, и леди Каролины, которая смотрела трагической королевой.
— Это, — уверенно говорил лорд Бэлфер, — решает дело. Отныне мы не должны ни на минуту выпускать Мод из вида.
Слово взял лорд Маршмортон.
— Жаль, — сказал он, — что я вообще заговорил об этой записке. Просто хотел вас позабавить.
— Позабавить! — голос леди Каролины сотряс мебель.
— Да, позабавить. Надо же было выбрать именно меня! — объяснил ей брат. — Я не хотел навлечь на Мод лишние беды.
— Ты проявляешь преступную слабость, — сурово сказала леди Каролина. — Я бы не удивилась, если бы ты передал записку нашей заблудшей девочке и никому ничего не сказал. — Она вспыхнула. — Какое нахальство — приехать и поселиться у самых ворот замка! Если бы его приютил кто-нибудь другой, я бы добилась, чтобы его выставили. А так, этот Платт только рад узнать, что доставляет нам неприятности.
— Совершенно верно, — сказал лорд Бэлфер.
— Ты должен как можно скорее отправиться к нему, — сказала она, властным взглядом пригвождая брата к месту, — применить все свои способности, чтобы объяснить ему, как мерзко его поведение.
— Не могу, — сказал граф. — Я его не знаю. Он меня просто выгонит.
— Чепуха! Отправляйся при первой же возможности.
— Хорошо, хорошо, хорошо! Пойду-ка я в сад. До ужина еще целый час, не меньше.
В дверь постучали. Вошла Алиса Фарадей, улыбаясь мило и услужливо.
— Я так и знала, что вы здесь, лорд Маршмортон. Вы обещали пройтись со мной по этим заметкам, насчет Эссекской ветви…
Загнанный пэр готов был выпрыгнуть в окно.
— Как-нибудь в другой раз, в другой раз. Я… у меня важное дело…
— А, если вы заняты…
— Разумеется, лорд Маршмортон будет счастлив поработать над вашими записями, мисс Фарадей, — трескучим голосом произнесла леди Каролина. — Садитесь сюда. Мы уже уходим.
Лорд Маршмортон бросил тоскливый взгляд за окно. Потом он вздохнул, уселся в кресло и достал очки.
Глава X
Настоящий игрок в гольф знает, что жизнь коротка, совершенства в ней добиться трудно, и потому не упускает возможности поупражняться в своей излюбленной забаве. Ни дождь, ни ветер, ни иное влияние его не остановят. Рассказывают, как от одного игрока уходила жена. «Не передумаешь? — говорит он. — Ничто тебя не удержит? Ну ладно, тогда ты пакуйся, а я пока пойду на газон, надо отточить косой удар». Джордж Бивен был человек того же склада. Пусть ты влюблен, пусть любовь навеки заполнила твое сердце — это еще не причина закрывать глаза на то, что твоя квалификация пострадает, если не поддерживать себя в форме. Прибыв в Бэлфер, он первым делом выяснил, где ближайшее поле, и на следующее утро после посещения замка отправился туда.
В этот ранний час в гольф-клубе было пусто, и он предался было игре в одиночку, когда со свистом и грохотом подкатил гоночный автомобиль, а из него показался тот самый долговязый человек, который недавно на дороге извивался под этой самой машиной. Реджи Бинг не позволял ничему, даже любви, становиться помехой гольфу; радужная перспектива поторчать у замка в надежде мельком увидеть Алису и обменяться с нею робкими фразами не удержала его вдали от поля.
Реджи окинул Джорджа дружелюбным взором, смутно припоминая, что где-то когда-то его видел. Он всегда питал благорасположение ко всякому, кого он встречал где-то и когда-то, и рассматривал того, как закадычного приятеля.
— Привет, привет, привет, — бросил он.
— Доброе утро, — ответил Джордж.
— Ждете кого-нибудь?
— Нет.
— Тогда поиграем, а?
— С удовольствием.
Джордж поймал себя на том, что никак не может понять, кто же это такой. Очевидно, он — друг Мод; вероятно, он живет в замке. Хотелось бы порасспросить его, поиспытать, пораздобыть сведения из первых рук; но такова уж особенность гольфа — как, впрочем, и любви, — что они на время изменяют самую природу своих жертв. Реджи, в повседневной жизни общепризнанный пустомеля, на время матча превращался в суровую, молчаливую, целенаправленную личность, всецело сосредоточенную на игре. Он не вступал ни в какие разговоры, если не считать резких замечаний узко-специального характера, да вырывающихся порой словечек, когда мяч летел не туда. Лишь когда заканчивался очередной раунд, он снова становился самим собой.
— Если бы я знал, что вы такой дока, — великодушно сказал он, когда Джордж закатил восемнадцатый мяч с десяти футов, — я бы взял мяч-другой форы.
— Я сегодня в ударе, — скромно сказал Джордж. — Бывает, я мажу, как масло на хлеб, не могу попасть в стог сена.
— Сообщите, когда это будет, я вас вызову. Не припомню, когда я видел такой смачный удар, как у вас на пятнадцатом. Напоминает мне матч, я как-то видел, между… — и Реджи углубился в технические тонкости. Закончив речь, он полез в свою машину.
— Подбросить?
— Спасибо, — сказал Джордж. — Если вам по пути.
— Я стою в Бэлферском замке.
— Я живу рядом. Может, заскочите по пути, выпьем по стаканчику?
— Здоровая мысль, — согласился Реджи.
За десять минут машина поглотила расстояние от клуба до коттеджа. Реджи делил эти десять минут между отчаянными усилиями объехать встречающиеся на дороге повозки, пресечением суицидальных попыток бродячей птицы и отрывистыми, благосклонными замечаниями о своих ударах. — Классное местечко! — заметил он, увидев коттедж. — Абсолютно! Хорошо бы осесть в такой избушке, развести кур, растить золотые хлеба, а жена приходского священника принесет тебе суп и варенье. Вы здесь один?
Джордж деловито цедил сельтерскую в стакан гостя.
— Да. Миссис Платт приходит стряпать. Жена соседнего фермера.
Сдержанный возглас оторвал его от сельтерской. Реджи Бинг глядел на него во все глаза.
— Ни фига себе! Миссис Платт! Значит, вы и есть тот самый типус?
— Типус?
— Ну, вокруг которого развели бодягу. Мамаша еще сегодня утром говорила, что вы живете здесь.
— Какую бодягу?
— Ну, прямо! — Реджи стал серьезней. — Послушайте, не хочу носить дурные вести, но неужели вы не знаете, что у нас там ба-алыиой накал страстей? Да, из-за вас, из-за вас. В замке. Не хочу вмешиваться в ваши дела… сами понимаете, нельзя вот так вот ворваться, и чтобы не развели бодягу. Дочка в вас влюблена; сын давится от злости, потому что подрался с вами на Пиккадилли; а вы приезжаете и прикалываетесь у самых ворот. Естественно, семейство психует. Естественно, а? Или как?
Джордж дослушал эту речь в глубоком изумлении. Мод влюблена в него? Невероятно! Он полюбил ее с первой же встречи, но это совсем другое дело. Вот это — естественно, это — в порядке вещей. Но она… Нет, это абсурд, это смешно.
— Влюблена? — вскричал он. — Что вы такое говорите? Реджи изумился ничуть не меньше.
— Черт подери, а вы не знали? Что, она вам не говорила? Мне говорила.
— Говорила вам? Кажется, я схожу с ума.
— Абсолютно. То есть, я хочу сказать, абсолютно не сходите. Послушайте. — Реджи замялся. Предмет был деликатного свойства, но если начали, можно и продолжать. Не возвращаться же теперь к гольфу! Пришло время выложить карты и раскрыть козыри. — Я вам так скажу, — он прощупывал почву, — вы, конечно, решите, что это хамство. Абсолютно чужой человек и все такое. Мы даже не знаем, как кого зовут.
— Бивен, если это вам поможет.
— Спасибо. Еще как поможет. Бинг. Реджи Бинг. Ну вот и познакомились, мы теперь приятели. Ладно, начну с того, что мамаша вбила себе в голову поженить нас с Мод. Друзья с пеленок, сами понимаете. Вместе росли, и все такое. Нет, ну то есть она — самый высший класс, вы меня понимаете, но я жутко влюблен в другую. Безнадежно, и все такое прочее, но уж как есть. Мамаша тычет меня шилом в зад, заставляет сделать предложение — а Мод не согласится, даже если я буду единственный человек на земле. Вы не представляете себе, какое это было облегчение, когда она сказала на днях, что влюблена в вас, а на прочих и глядеть не хочет. Поверите, пел от радости.
Джорджу захотелось последовать этому примеру. Только песня и могла бы выразить то неземное счастье, которое навеяли на него эти откровения. Весь мир стал иным. За мускулистыми плечами Реджи вырастали крылья. Тихая музыка витала в воздухе. Даже обои и те казались в меру привлекательными.
Они налили себе еще виски с содовой. Не считая песни, это было самое лучшее.
— Понимаю, — сказал он. А что еще мог он сказать? Реджи рассматривал его с завистью.
— Хотел бы я знать, что люди делают, чтобы понравиться. Другие умеют, а я и не знаю, как приступить. Понимаете, она смотрит сквозь меня. То есть, смотрит на меня, но так, будто меня надо пожалеть. Конечно, она-то очень умная, а я такой чурбан. Тут уж полная безнадега, а?
Джордж, в облаках новообретенного счастья, был рад оказать душевную поддержку менее удачливому смертному.
— Ну, что вы? Вам надо только…
— Да? — жадно сказал Реджи.
Джордж покачал головой.
— Нет, не знаю, — сказал он.
— И я не знаю, провались все пропадом, — сказал Реджи. Джордж прикинул.
— По-моему, это вопрос удачи. Или тебе везет, или нет. Возьмем, к примеру, меня. Что во мне такого, чтобы меня полюбила чудесная девушка?
— Ничего! Я вас понимаю… то есть, я хочу сказать…
— Нет-нет, вы правильно начали. Это вопрос удачи. И ничего не поделаешь.
— Я там торчу, все лезу ей на глаза, — сказал Реджи. — Она прямо-таки спотыкается об меня. Думал, хоть это поможет.
— Может и помочь.
— С другой стороны, когда мы встречаемся, я не могу придумать, что сказать.
— Это нехорошо.
— Нет, просто смех! Ведь не скажешь, что я по природе молчаливый. А с ней — не знаю. Прямо ерунда какая-то. — Он осушил свой стакан и поднялся. — Ладно. Я, пожалуй, пойду. Сидите, сидите, я сам. Как-нибудь поиграем еще, а?
— С удовольствием. В любой момент.
— Ну, пока.
— До свидания.
Джордж отдался дивным думам. Впервые за всю жизнь он остро ощутил, что существует. Его как бы заново сотворили. Все, что было вокруг, все, что он делал, было ему по-новому интересно. Он впервые услышал, как тикают часы. Когда он поднял стакан, в этом простом действии засквозила какая-то необычная новизна. Все его чувства странно обострились. Он мог бы даже…
— А что, — вопросил Реджи, появляясь, как фокусник, в дверях, — если я буду дарить ей цветы? Она их любит.
— Отлично, — поддержал его Джордж, не услышавший ни слова. Недавно обретенную остроту чувств сопровождала странная неспособность внимать чужим речам. Это, конечно, пройдет, но пока что он — слушатель неважный.
— Во всяком случае, попробовать стоит, — сказал Реджи. — Забросим удочку разок-другой. Ну, пип-пип!
— До свидания.
— Ку-ку!
Реджи исчез, и вскоре раздался шум заводимого двигателя. Джордж вернулся к своим мыслям.
Для человека в такой кондиции время, как мы его понимаем, перестает существовать. Прошла ли минута или несколько часов, Джордж не знал, но вдруг обнаружил около себя мальчика, золотоголового мальчика с голубыми глазами, одетого в ливрею пажа. С трудом выйдя из транса, он мальчика узнал — это ему он вручил записку для Мод, а потому в Джорджевой системе отсчета он был объектом особой значимости.
— Здрасьте, — сказал паж.
— Здорово, Альфонс, — сказал Джордж.
— Я не Альфонс.
— Да? Ну так поосторожней. А то станешь.
— Вам письмо. От леди Мод.
— Там, на кухне, есть пирог и газировка, — сказал благодарный Джордж. — Не попробуешь?
— Ну прям! — сказал Альберт. — Попробую! Да я все смечу!
В этот ранний час в гольф-клубе было пусто, и он предался было игре в одиночку, когда со свистом и грохотом подкатил гоночный автомобиль, а из него показался тот самый долговязый человек, который недавно на дороге извивался под этой самой машиной. Реджи Бинг не позволял ничему, даже любви, становиться помехой гольфу; радужная перспектива поторчать у замка в надежде мельком увидеть Алису и обменяться с нею робкими фразами не удержала его вдали от поля.
Реджи окинул Джорджа дружелюбным взором, смутно припоминая, что где-то когда-то его видел. Он всегда питал благорасположение ко всякому, кого он встречал где-то и когда-то, и рассматривал того, как закадычного приятеля.
— Привет, привет, привет, — бросил он.
— Доброе утро, — ответил Джордж.
— Ждете кого-нибудь?
— Нет.
— Тогда поиграем, а?
— С удовольствием.
Джордж поймал себя на том, что никак не может понять, кто же это такой. Очевидно, он — друг Мод; вероятно, он живет в замке. Хотелось бы порасспросить его, поиспытать, пораздобыть сведения из первых рук; но такова уж особенность гольфа — как, впрочем, и любви, — что они на время изменяют самую природу своих жертв. Реджи, в повседневной жизни общепризнанный пустомеля, на время матча превращался в суровую, молчаливую, целенаправленную личность, всецело сосредоточенную на игре. Он не вступал ни в какие разговоры, если не считать резких замечаний узко-специального характера, да вырывающихся порой словечек, когда мяч летел не туда. Лишь когда заканчивался очередной раунд, он снова становился самим собой.
— Если бы я знал, что вы такой дока, — великодушно сказал он, когда Джордж закатил восемнадцатый мяч с десяти футов, — я бы взял мяч-другой форы.
— Я сегодня в ударе, — скромно сказал Джордж. — Бывает, я мажу, как масло на хлеб, не могу попасть в стог сена.
— Сообщите, когда это будет, я вас вызову. Не припомню, когда я видел такой смачный удар, как у вас на пятнадцатом. Напоминает мне матч, я как-то видел, между… — и Реджи углубился в технические тонкости. Закончив речь, он полез в свою машину.
— Подбросить?
— Спасибо, — сказал Джордж. — Если вам по пути.
— Я стою в Бэлферском замке.
— Я живу рядом. Может, заскочите по пути, выпьем по стаканчику?
— Здоровая мысль, — согласился Реджи.
За десять минут машина поглотила расстояние от клуба до коттеджа. Реджи делил эти десять минут между отчаянными усилиями объехать встречающиеся на дороге повозки, пресечением суицидальных попыток бродячей птицы и отрывистыми, благосклонными замечаниями о своих ударах. — Классное местечко! — заметил он, увидев коттедж. — Абсолютно! Хорошо бы осесть в такой избушке, развести кур, растить золотые хлеба, а жена приходского священника принесет тебе суп и варенье. Вы здесь один?
Джордж деловито цедил сельтерскую в стакан гостя.
— Да. Миссис Платт приходит стряпать. Жена соседнего фермера.
Сдержанный возглас оторвал его от сельтерской. Реджи Бинг глядел на него во все глаза.
— Ни фига себе! Миссис Платт! Значит, вы и есть тот самый типус?
— Типус?
— Ну, вокруг которого развели бодягу. Мамаша еще сегодня утром говорила, что вы живете здесь.
— Какую бодягу?
— Ну, прямо! — Реджи стал серьезней. — Послушайте, не хочу носить дурные вести, но неужели вы не знаете, что у нас там ба-алыиой накал страстей? Да, из-за вас, из-за вас. В замке. Не хочу вмешиваться в ваши дела… сами понимаете, нельзя вот так вот ворваться, и чтобы не развели бодягу. Дочка в вас влюблена; сын давится от злости, потому что подрался с вами на Пиккадилли; а вы приезжаете и прикалываетесь у самых ворот. Естественно, семейство психует. Естественно, а? Или как?
Джордж дослушал эту речь в глубоком изумлении. Мод влюблена в него? Невероятно! Он полюбил ее с первой же встречи, но это совсем другое дело. Вот это — естественно, это — в порядке вещей. Но она… Нет, это абсурд, это смешно.
— Влюблена? — вскричал он. — Что вы такое говорите? Реджи изумился ничуть не меньше.
— Черт подери, а вы не знали? Что, она вам не говорила? Мне говорила.
— Говорила вам? Кажется, я схожу с ума.
— Абсолютно. То есть, я хочу сказать, абсолютно не сходите. Послушайте. — Реджи замялся. Предмет был деликатного свойства, но если начали, можно и продолжать. Не возвращаться же теперь к гольфу! Пришло время выложить карты и раскрыть козыри. — Я вам так скажу, — он прощупывал почву, — вы, конечно, решите, что это хамство. Абсолютно чужой человек и все такое. Мы даже не знаем, как кого зовут.
— Бивен, если это вам поможет.
— Спасибо. Еще как поможет. Бинг. Реджи Бинг. Ну вот и познакомились, мы теперь приятели. Ладно, начну с того, что мамаша вбила себе в голову поженить нас с Мод. Друзья с пеленок, сами понимаете. Вместе росли, и все такое. Нет, ну то есть она — самый высший класс, вы меня понимаете, но я жутко влюблен в другую. Безнадежно, и все такое прочее, но уж как есть. Мамаша тычет меня шилом в зад, заставляет сделать предложение — а Мод не согласится, даже если я буду единственный человек на земле. Вы не представляете себе, какое это было облегчение, когда она сказала на днях, что влюблена в вас, а на прочих и глядеть не хочет. Поверите, пел от радости.
Джорджу захотелось последовать этому примеру. Только песня и могла бы выразить то неземное счастье, которое навеяли на него эти откровения. Весь мир стал иным. За мускулистыми плечами Реджи вырастали крылья. Тихая музыка витала в воздухе. Даже обои и те казались в меру привлекательными.
Они налили себе еще виски с содовой. Не считая песни, это было самое лучшее.
— Понимаю, — сказал он. А что еще мог он сказать? Реджи рассматривал его с завистью.
— Хотел бы я знать, что люди делают, чтобы понравиться. Другие умеют, а я и не знаю, как приступить. Понимаете, она смотрит сквозь меня. То есть, смотрит на меня, но так, будто меня надо пожалеть. Конечно, она-то очень умная, а я такой чурбан. Тут уж полная безнадега, а?
Джордж, в облаках новообретенного счастья, был рад оказать душевную поддержку менее удачливому смертному.
— Ну, что вы? Вам надо только…
— Да? — жадно сказал Реджи.
Джордж покачал головой.
— Нет, не знаю, — сказал он.
— И я не знаю, провались все пропадом, — сказал Реджи. Джордж прикинул.
— По-моему, это вопрос удачи. Или тебе везет, или нет. Возьмем, к примеру, меня. Что во мне такого, чтобы меня полюбила чудесная девушка?
— Ничего! Я вас понимаю… то есть, я хочу сказать…
— Нет-нет, вы правильно начали. Это вопрос удачи. И ничего не поделаешь.
— Я там торчу, все лезу ей на глаза, — сказал Реджи. — Она прямо-таки спотыкается об меня. Думал, хоть это поможет.
— Может и помочь.
— С другой стороны, когда мы встречаемся, я не могу придумать, что сказать.
— Это нехорошо.
— Нет, просто смех! Ведь не скажешь, что я по природе молчаливый. А с ней — не знаю. Прямо ерунда какая-то. — Он осушил свой стакан и поднялся. — Ладно. Я, пожалуй, пойду. Сидите, сидите, я сам. Как-нибудь поиграем еще, а?
— С удовольствием. В любой момент.
— Ну, пока.
— До свидания.
Джордж отдался дивным думам. Впервые за всю жизнь он остро ощутил, что существует. Его как бы заново сотворили. Все, что было вокруг, все, что он делал, было ему по-новому интересно. Он впервые услышал, как тикают часы. Когда он поднял стакан, в этом простом действии засквозила какая-то необычная новизна. Все его чувства странно обострились. Он мог бы даже…
— А что, — вопросил Реджи, появляясь, как фокусник, в дверях, — если я буду дарить ей цветы? Она их любит.
— Отлично, — поддержал его Джордж, не услышавший ни слова. Недавно обретенную остроту чувств сопровождала странная неспособность внимать чужим речам. Это, конечно, пройдет, но пока что он — слушатель неважный.
— Во всяком случае, попробовать стоит, — сказал Реджи. — Забросим удочку разок-другой. Ну, пип-пип!
— До свидания.
— Ку-ку!
Реджи исчез, и вскоре раздался шум заводимого двигателя. Джордж вернулся к своим мыслям.
Для человека в такой кондиции время, как мы его понимаем, перестает существовать. Прошла ли минута или несколько часов, Джордж не знал, но вдруг обнаружил около себя мальчика, золотоголового мальчика с голубыми глазами, одетого в ливрею пажа. С трудом выйдя из транса, он мальчика узнал — это ему он вручил записку для Мод, а потому в Джорджевой системе отсчета он был объектом особой значимости.
— Здрасьте, — сказал паж.
— Здорово, Альфонс, — сказал Джордж.
— Я не Альфонс.
— Да? Ну так поосторожней. А то станешь.
— Вам письмо. От леди Мод.
— Там, на кухне, есть пирог и газировка, — сказал благодарный Джордж. — Не попробуешь?
— Ну прям! — сказал Альберт. — Попробую! Да я все смечу!
Глава XI
Дрожащими, благоговейными пальцами Джордж вскрыл конверт.
«Уважаемый мистер Бивен!
Весьма признательна Вам за письмо, переданное через Альберта. С Вашей стороны очень, очень мило…»
— Эй, вы!
Джордж раздраженно поднял глаза. Перед ним снова появился мальчик.
— В чем дело? Не можешь найти пирог?
— Пирог-то нашел, — отвечал паж, подтверждая истинность этих слов массивным ломтем, от которого, чтобы подкрепить разум, он уже отхватил существенный кус. — А газировки нет.
Джордж отмахнулся. Что за докука, да еще в такой момент!
— Ищи, дитя, ищи! Вынюхивай! Нападай на след! Она где-то там.
— Ладно, — промычал Альберт сквозь пирог, слизывая крошку со щеки языком, который мог бы вызвать зависть у муравьеда. — Люблю газировку.
— Ну так пойди, выкупайся в ней.
— Ладно.
Джордж снова обратился к письму.
«Уважаемый мистер Бивен!
Весьма признательна Вам за письмо, переданное через Альберта. С Вашей стороны очень, очень мило вот так приехать сюда и сказать…»
— Эй, вы!
— Господи! — Джордж свирепо взглянул на него. — Что еще? Не можешь найти газировку?
— Не-а, газировку я нашел, не могу найти эту штуку.
— Какую штуку?
— Ну, штуку. Чем открывать.
— А, эту штуку! Она в среднем ящике.
— Ладно.
Джордж испустил вздох изнеможения и начал сначала.
«Уважаемый мистер Бивен!
Весьма признательна Вам за письмо, переданное через Альберта С Вашей стороны очень, очень мило вот так приехать сюда и сказать, что Вы хотите помочь мне. Как Вам удалось найти меня при всей моей скрытности тогда, в такси? Вы и вправду можете мне помочь, если пожелаете. Слишком долго объяснять в записке, но у меня большая неприятность, и Вы один можете мне помочь. Расскажу при встрече. Трудность в том, чтобы ускользнуть из дому. Боюсь, что за каждым моим движением следят. Но я изо всех сил постараюсь увидеться с Вами как можно скорее.
С искренним уважением, Мод Марш».
На минутку, следует признать, тон письма его обескуражил. Трудно сказать, чего он ожидал, но откровения Реджинальда подготовили его к чему-то другому, более напоминающему письмо к любимому человеку. Однако он тут же понял, насколько нелепы такие ожидания. Как, скажите на милость, может благоразумный человек ожидать, что девушка даст волю своим чувствам на этой стадии отношений? Первый шаг должен сделать он. Естественно, она не станет признаваться, пока он не признается.
Джордж поднес письмо к губам и жарко поцеловал.
— Эй, вы!
Джордж вздрогнул, мгновенно смутившись. Краска стыда залила его щеки. Звук поцелуя гудел и отдавался по всей комнате.
— Кис-кис-кис, — пощелкал он пальцами, повторяя постыдный звук. — Кошку зову, — объяснил он с достоинством. — Не видел?
Глаза его встретились с насмешливым взглядом Альберта. У того слегка подрагивало левое веко. Объяснение его не убедило.
— Маленькая такая кошечка, черная с белой манишкой, — не сдаваясь, бормотал Джордж. — Должна быть где-то здесь… или там… или где еще? Кис-кис-кис!
Губы, похожие на лук Купидона, раздвинулись, и Альберт произнес одно слово:— Сила!
Воцарилось напряженное молчание. О чем думал Альберт — неизвестно; мысли юности — долгие, долгие мысли. О чем думал Джордж? Он думал о том, что покойника Ирода совершенно несправедливо упрекают за дела, достойные государственного мужа и необходимые для общества. А у нас что? Наше правосудие считает, что выпотрошить и тайно схоронить дитя — это преступление.
— Что такое?
— Сами знаете что.
— Да я тебе!…
Альберт прервал его энергичным взмахом руки.
— Ладно, я вам добра желаю.
— Серьезно? Ну так молчи. Я, знаешь ли, должен оберегать свою репутацию.
— Сказано, добра желаю. Я вам могу помочь.
Тут воззрения Джорджа на детоубийство несколько изменились. В конце концов, подумал он, юности многое прощается. Юности смешно, что кто-то целует письма, и она смеется. Конечно, это не смешно, это — прекрасно, но что толку спорить? Пусть похихикает, а когда отхихикает свое, пусть действует, помогает. Такого союзника, как Альберт, презирать нельзя. Джордж не знал, что входит в пажеские обязанности, но они, должно быть, оставляют много времени и свободы; дружески же расположенный к нему житель замка, имеющий время и свободу, и есть то, что нужно ему, Джорджу.
— Спасибо, — сказал он, усилием воли собирая черты лица в относительно доброжелательную улыбку.
— Могу! — настаивал Альберт. — Сигаретка есть?
— Ты куришь?
— Когда раздобуду сигаретку, курю.
— Очень жаль, но не могу тебе посодействовать. Я не курю сигарет.
— Придется курить свои, — грустно сказал Альберт.
Он углубился в тайники кармана и достал оттуда обрывок бечевки, нож, ключичную косточку какой-то птицы, два шарика, смятую сигарету и спичку. Бечевку, нож, косточку и шарики он убрал на место, спичкой же чиркнул о наиболее тугую часть своего тела и запалил сигарету.
— Могу помочь.
— Сейчас ты мне скорее помешал, — сказал Джордж, отшатываясь.
— Э, что?
— Неважно.
Альберт с удовольствием затянулся.
— Я все про вас знаю.
— Вот как?
— Про вас и леди Мод.
— Ах вот как? Все знаешь?
— Я у скважины подслушивал, когда они ругались.
— А они ругались?
Слабая улыбка озарила лицо Альберта при сладком воспоминании.
— Жуть как ругались! Орали и вопили на всю улицу. Про вас и про леди Мод.
— А ты все впитывал, да?
— Э, что?
— Я говорю, ты все это слушал?
— А то! Я ж вас вытянул в лупарею, так конечно слушал. Джордж потерял нить.
— В лупарею? Что такое лупарея?
— Ну как это, бросают бумажку в шляпу. Кто вытянет счастливый билет, того и деньги.
— Ах, лотерея!
— Я и говорю.
Джордж по-прежнему недоумевал.
— Не понимаю. В каком смысле ты вытянул меня в лупарею, то есть в лотерею? Что это за лотерея?
— Да у нас, в людской. Эт' все Кеггс, он начал. Он говорит, он всегда такую заводил, где служил дворецким, если там дочки в доме. Балы всякие, то-се, дочка замуж и выскочит. Ну вот, Кеггс пишет всех мужчин на бумажках, бросает в шляпу, а ты платишь пять шиллингов за билет и тянешь. Кто угадает, тот забирает все деньги. А если дочка ни за кого не выйдет, тогда деньги прячут и прибавляют, когда другой бал.
«Уважаемый мистер Бивен!
Весьма признательна Вам за письмо, переданное через Альберта. С Вашей стороны очень, очень мило…»
— Эй, вы!
Джордж раздраженно поднял глаза. Перед ним снова появился мальчик.
— В чем дело? Не можешь найти пирог?
— Пирог-то нашел, — отвечал паж, подтверждая истинность этих слов массивным ломтем, от которого, чтобы подкрепить разум, он уже отхватил существенный кус. — А газировки нет.
Джордж отмахнулся. Что за докука, да еще в такой момент!
— Ищи, дитя, ищи! Вынюхивай! Нападай на след! Она где-то там.
— Ладно, — промычал Альберт сквозь пирог, слизывая крошку со щеки языком, который мог бы вызвать зависть у муравьеда. — Люблю газировку.
— Ну так пойди, выкупайся в ней.
— Ладно.
Джордж снова обратился к письму.
«Уважаемый мистер Бивен!
Весьма признательна Вам за письмо, переданное через Альберта. С Вашей стороны очень, очень мило вот так приехать сюда и сказать…»
— Эй, вы!
— Господи! — Джордж свирепо взглянул на него. — Что еще? Не можешь найти газировку?
— Не-а, газировку я нашел, не могу найти эту штуку.
— Какую штуку?
— Ну, штуку. Чем открывать.
— А, эту штуку! Она в среднем ящике.
— Ладно.
Джордж испустил вздох изнеможения и начал сначала.
«Уважаемый мистер Бивен!
Весьма признательна Вам за письмо, переданное через Альберта С Вашей стороны очень, очень мило вот так приехать сюда и сказать, что Вы хотите помочь мне. Как Вам удалось найти меня при всей моей скрытности тогда, в такси? Вы и вправду можете мне помочь, если пожелаете. Слишком долго объяснять в записке, но у меня большая неприятность, и Вы один можете мне помочь. Расскажу при встрече. Трудность в том, чтобы ускользнуть из дому. Боюсь, что за каждым моим движением следят. Но я изо всех сил постараюсь увидеться с Вами как можно скорее.
С искренним уважением, Мод Марш».
На минутку, следует признать, тон письма его обескуражил. Трудно сказать, чего он ожидал, но откровения Реджинальда подготовили его к чему-то другому, более напоминающему письмо к любимому человеку. Однако он тут же понял, насколько нелепы такие ожидания. Как, скажите на милость, может благоразумный человек ожидать, что девушка даст волю своим чувствам на этой стадии отношений? Первый шаг должен сделать он. Естественно, она не станет признаваться, пока он не признается.
Джордж поднес письмо к губам и жарко поцеловал.
— Эй, вы!
Джордж вздрогнул, мгновенно смутившись. Краска стыда залила его щеки. Звук поцелуя гудел и отдавался по всей комнате.
— Кис-кис-кис, — пощелкал он пальцами, повторяя постыдный звук. — Кошку зову, — объяснил он с достоинством. — Не видел?
Глаза его встретились с насмешливым взглядом Альберта. У того слегка подрагивало левое веко. Объяснение его не убедило.
— Маленькая такая кошечка, черная с белой манишкой, — не сдаваясь, бормотал Джордж. — Должна быть где-то здесь… или там… или где еще? Кис-кис-кис!
Губы, похожие на лук Купидона, раздвинулись, и Альберт произнес одно слово:— Сила!
Воцарилось напряженное молчание. О чем думал Альберт — неизвестно; мысли юности — долгие, долгие мысли. О чем думал Джордж? Он думал о том, что покойника Ирода совершенно несправедливо упрекают за дела, достойные государственного мужа и необходимые для общества. А у нас что? Наше правосудие считает, что выпотрошить и тайно схоронить дитя — это преступление.
— Что такое?
— Сами знаете что.
— Да я тебе!…
Альберт прервал его энергичным взмахом руки.
— Ладно, я вам добра желаю.
— Серьезно? Ну так молчи. Я, знаешь ли, должен оберегать свою репутацию.
— Сказано, добра желаю. Я вам могу помочь.
Тут воззрения Джорджа на детоубийство несколько изменились. В конце концов, подумал он, юности многое прощается. Юности смешно, что кто-то целует письма, и она смеется. Конечно, это не смешно, это — прекрасно, но что толку спорить? Пусть похихикает, а когда отхихикает свое, пусть действует, помогает. Такого союзника, как Альберт, презирать нельзя. Джордж не знал, что входит в пажеские обязанности, но они, должно быть, оставляют много времени и свободы; дружески же расположенный к нему житель замка, имеющий время и свободу, и есть то, что нужно ему, Джорджу.
— Спасибо, — сказал он, усилием воли собирая черты лица в относительно доброжелательную улыбку.
— Могу! — настаивал Альберт. — Сигаретка есть?
— Ты куришь?
— Когда раздобуду сигаретку, курю.
— Очень жаль, но не могу тебе посодействовать. Я не курю сигарет.
— Придется курить свои, — грустно сказал Альберт.
Он углубился в тайники кармана и достал оттуда обрывок бечевки, нож, ключичную косточку какой-то птицы, два шарика, смятую сигарету и спичку. Бечевку, нож, косточку и шарики он убрал на место, спичкой же чиркнул о наиболее тугую часть своего тела и запалил сигарету.
— Могу помочь.
— Сейчас ты мне скорее помешал, — сказал Джордж, отшатываясь.
— Э, что?
— Неважно.
Альберт с удовольствием затянулся.
— Я все про вас знаю.
— Вот как?
— Про вас и леди Мод.
— Ах вот как? Все знаешь?
— Я у скважины подслушивал, когда они ругались.
— А они ругались?
Слабая улыбка озарила лицо Альберта при сладком воспоминании.
— Жуть как ругались! Орали и вопили на всю улицу. Про вас и про леди Мод.
— А ты все впитывал, да?
— Э, что?
— Я говорю, ты все это слушал?
— А то! Я ж вас вытянул в лупарею, так конечно слушал. Джордж потерял нить.
— В лупарею? Что такое лупарея?
— Ну как это, бросают бумажку в шляпу. Кто вытянет счастливый билет, того и деньги.
— Ах, лотерея!
— Я и говорю.
Джордж по-прежнему недоумевал.
— Не понимаю. В каком смысле ты вытянул меня в лупарею, то есть в лотерею? Что это за лотерея?
— Да у нас, в людской. Эт' все Кеггс, он начал. Он говорит, он всегда такую заводил, где служил дворецким, если там дочки в доме. Балы всякие, то-се, дочка замуж и выскочит. Ну вот, Кеггс пишет всех мужчин на бумажках, бросает в шляпу, а ты платишь пять шиллингов за билет и тянешь. Кто угадает, тот забирает все деньги. А если дочка ни за кого не выйдет, тогда деньги прячут и прибавляют, когда другой бал.