Вудинг Крис. Элайзабел Крэй и Темное Братство

   Как ни ужасно было собственное положение Элайзабел, она почувствовала острую жалость к обреченной девушке. На глаза ее навернулись слезы, сквозь которые она не могла различить черты лица несчастной, но это не помешало ей безошибочно почувствовать, каким страхом полнится сердце этой новой невинной жертвы. Элайзабел ощущала, как девушка в белой рубахе слабеет, как жизнь с каждым биением сердца медленно покидает ее тело.
   «??Это еще что такое? Это что такое, спрашиваю?! Горюешь никак? Не кручинься, дорогуша. Церемония, поди, и тебя тоже убьет! Вот так-то!!! Ты-то уж всяко свое получишь!!!»
   От этих слов, произнесенных мерзким, скрипучим старческим голосом, Элайзабел внезапно охватила неудержимая ярость. Братство! Да как они смеют играть чужими жизнями, словно это шахматная партия, где ради королей и королев легко жертвуют пешками? Кто дал им право распоряжаться ее жизнью! О, как она их ненавидела, как же она ненавидела их всех — за все, что они с ней сделали, за унижение, страх, боль, за насилие, за то, что в данную минуту она оглушена наркотиком и не владеет своими чувствами. И тут наркотический туман, застилавший ее взор, немного рассеялся, как облака под порывом ветра, и она вздохнула полной грудью и поклялась себе, что выстоит, вынесет эту пытку, вытерпит любую боль, а после заставит их заплатить за то горе, которое они ей причинили. И за эту несчастную девушку, которую тем временем подтащили к костру и заставили опуститься на колени у его края.
   «!!Чего это ты встрепенулась, пташка с коготками?? Смотри, вот я тебя…»
   «Молчать!» — мысленно приказала старухе Элайзабел. Ее внутренний голос был исполнен такой силы, что Тэтч испуганно смолкла. Элайзабел заговорила снова: «Я больше не потерплю твоих выкриков, ты, мерзкая богопротивная тварь, неупокоенная черная душа, которую отвергли небеса! Я жива и намерена жить дальше, а вот ты возвратишься в пекло, откуда явилась!»
   Тэтч с жалобным завыванием отступила. Элайзабел физически почувствовала, как та съежилась от страха. Это ведь была всего лишь тень, бесплотный дух, и только. Элайзабел осталась хозяйкой положения, полновластной владелицей собственной души, и злость, которую вызвали у нее слова ведьмы, помогла ей на время стряхнуть с себя наркотический дурман и обрести ясность сознания.
   Песнопения завершились пронзительным крещендо Элайзабел ощутила пульсирующие токи энергии, которые вдруг пронизали спертый, душный воздух в комнате. И почувствовала резкую боль. Казалось, тело ее начало рваться на части. Но никто при этом к ней не прикасался, оно словно бы самопроизвольно распадалось на куски изнутри, и ощущение было такое, как будто в ее сердце и легкие впились острые клещи и давят, стискивают их, выжимая кровь. Она пронзительно закричала от боли и ужаса. И поняла, что в Данную минуту ее душа разнимается на части какой-то посторонней необоримой силой. Она продолжала кричать, пока ее пересохшее горло не сдавил спазм боли. Но эта боль была совсем другой — естественной и объяснимой.
   Внутри нее столь же пронзительно и жалобно кричала старая ведьма. Веревки гамака больно врезались в тело Элайзабел, и ей показалось, что еще немного, и они раскроят ее всю на куски, которые попадают в жестяную лохань над костром. Веревки, испещренные магическими знаками, сделались нестерпимо горячими, и девушка извивалась от боли, не в силах высвободиться из пут. Она закусила губу, и струйка крови с привкусом железа сбежала вниз по ее пересохшему, саднившему от боли горлу.
   А затем последовал резкий рывок, болезненный настолько, что, не находись Элайзабел под действием наркотика, она неминуемо умерла бы от шока. Это было равносильно тому, как если бы ее руки и ноги привязали к четырем лошадям и пустили их вскачь в разные стороны. У нее потемнело в глазах, дыхание остановилось, ее рвало и корчило, она плакала и стонала — все разом.
   Боль длилась значительно дольше, чем можно было вытерпеть. Она все длилась и длилась, не стихая, и если бы Элайзабел хоть на секунду позволила себе подумать, что лучше умереть, чем подвергаться такому страданию, смерть тотчас же откликнулась бы на ее призыв и завладела бы ее обессиленным от мучений телом. Но умереть значило бы проиграть в этой битве. Элайзабел не желала сдаваться. Она хотела выжить во что бы то ни стало. Выжить, чтобы отомстить своим врагам за все — в том числе и за эту нечеловеческую пытку. И вот наконец, после нескольких вечностей, нагромоздившихся одна на другую, боль отступила, и ее сменило чувство опустошенности, такое неожиданное и пугающее, что Элайзабел подумала было, что это и есть смерть.
   Но, напротив, это оказалось возвращением к жизни. Обессиленная, она смотрела на несчастную девушку в белой рубахе, которая медленно пила ее пот из жестяной чаши, слабея на глазах. К горлу отравленной был приставлен кинжал. Девушка умирала, и теперь дух Тэтч угнездился в ее теле. Скоро ей дадут противоядие, но к тому времени ее душа готова будет покинуть свою земную оболочку и уступит место старой ведьме.
   Внезапно лицо обреченной девушки утратило отчетливые очертания, все поплыло перед глазами у Элайзабел, и она лишилась чувств.
 
   Ей была уже знакома эта палата с обитыми войлоком стенами. Она удивилась не тому, что снова оказалась здесь, а что осталась в живых после церемонии. С чувством несказанного облегчения она обводила взглядом скругленные углы этой клетки, шляпки обивочных гвоздей, видневшиеся сквозь грязно-белый войлок.
   «Все еще дышу», — пронеслось у нее в голове. Церемонию она пережила, и Братство ее не умертвило. Пока.
   Откуда-то издалека донеслись крики, приглушенные плотной обивкой потолка и стен этой тесной клетки. Кто-то из пациентов лечебницы впал в буйство. Элайзабел неподвижно лежала на войлочном полу, чувствуя, как по щеке катится слезинка. По крайней мере, она пребывала теперь в ясном сознании, действие наркотика закончилось. Члены Братства одурманивали ее все то время, пока она находилась в их руках, с тех самых пор, как ее сюда доставил этот американец, охотник за нечистью. Той ночью он похитил ее, стоило только Таниэлю броситься в погоню за незнакомкой. Элайзабел побежала следом, но успела сделать лишь несколько шагов — американец метнулся к ней молниеносно, словно кобра, и, зажав ей рот, утащил в ближайший переулок, где она вдруг почувствовала запах хлороформа. А потом очнулась в этой одиночной палате, в глубоком подвале «Редфордских угодий».
   Элайзабел понятия не имела, сколько они ее здесь продержали. Наверное, недолго, ведь им нужна была Тэтч, старую ведьму следовало переместить в другое тело — в тело более податливой, чем Элайзабел Крэй, особы, не столь обуреваемой жаждой жизни и не столь готовой постоять за себя. Члены Братства несколько раз беседовали с Тэтч, опоив предварительно Элайзабел каким-то зельем, так что она не могла противиться тому, что старая ведьма разглагольствовала ее устами. Девушка не помнила содержания этих разговоров. И допускала мысль, что, возможно, ее оставили в живых только потому, что этого потребовала Тэтч. Ведь Братству Элайзабел теперь не нужна. Ведьму свою они из нее изъяли. Она вспомнила, как Тэтч злорадно кричала ей во время церемонии: «Ты ужасно скверно обходилась со старой Тэтч, отвратительно! Но ты за все мне ответишь, голубушка, за все!»
   Элайзабел содрогнулась при мысли о том, каким мучениям может подвергнуть ее эта нечестивая старуха, выполняя свою угрозу.
   Она медленно приподнялась и села на мягкий пол лицом к двери, прислонясь спиной к войлочной стене. Из одежды на ней была одна только рубаха из невыбеленного полотна, эта своего рода униформа пациентов лечебницы. Горло у нее все еще саднило, но, как ни странно, она не чувствовала нестерпимой жажды, которая была бы естественна после церемонии, во время которой ее едва не испекли заживо. Быть может, ей дали напиться, когда она пребывала еще в полубессознательном состоянии? Но ничего такого она не помнила.
   На ее изможденном лице с заострившимися чертами появилась слабая улыбка. «Зато я снова обрела себя, Элайзабел Крэй! И если Бог сподобит меня отсюда выбраться, клянусь, что никому больше не позволю использовать меня в своих гнусных целях! Я буду жить по своей воле. И пусть только еще хоть раз попробуют затуманить мое сознание наркотиками или колдовством!»
   И это было правдой. Стоило Тэтч покинуть ее тело, и Элайзабел ощутила необыкновенную легкость, радостное сознание свободы, прилив свежих сил. До чего же тягостно было присутствие в сокровенных глубинах ее существа постороннего духа, каким невыносимым бременем явилось для ее чистой души вынужденное соседство с греховной, черной душой старой ведьмы. Зато теперь ее больше ничто не тяготило.
   «Но ты по-прежнему в западне», — напомнила она себе.
   Нет, решила Элайзабел. Теперь, после освобождения от мерзкой старухи, она не позволит себе отчаяться. Главное — это присутствие духа, сила воли, которой ей, как оказалось, было не занимать. Надо повременить и все обдумать, и какой-нибудь выход непременно отыщется.
   В течение следующего часа она сидела все так же неподвижно, восстанавливая силы, и перебирала в уме события недавнего прошлого. Вспомнила родителей, но об их гибели подумала почти без сожалений. Они всегда были для нее чужими, всегда держали ее на расстоянии от себя, своих дел и забот. И ведь это из-за них, из-за того, что они вступили в Братство, она подверглась таким тяжким невзгодам. Пожалуй, они заслужили такую участь.
   Потом мысли ее обратились к Таниэлю. Где-то он сейчас? Беспокоится ли о ней, пытается ли ее отыскать? И если да, то с какой целью — чтобы помешать Братству вернуть Тэтч или ради нее самой, Элайзабел, ради того, чтобы снова быть с ней вместе? Но нужна ли она ему? Ей было сложно понять истинные чувства этого молодого человека. То он бывал с ней нежен, то становился холоден. Но он определенно нравился Элайзабел. Таниэль так мило улыбался, и так порой весело шутил с ней и Кэтлин, и взгляд его светло-голубых глаз, задумчивый, печальный и вместе с тем пытливый, казалось, проникал ей в самую душу. Она скучала без него и больше всего на свете желала бы сейчас снова оказаться рядом с ним. Ведь он был первым по-настоящему честным, великодушным и порядочным человеком в ее жизни.
   Размышляя таким образом, она рисовала пальцем на пыльном войлоке какие-то каракули и бездумно скользила взглядом по белым линиям, появлявшимся по ее прихоти на грязно-сером фоне. Сначала она изображала простые геометрические фигуры, затем — более сложные узоры, и вдруг, тщательно вырисовывая детали паровоза, вздрогнула и прервала свое занятие из-за внезапно озарившей ее мысли.
   Неужели это возможно? И так просто?
   Она поспешно поднялась на ноги и, пошатываясь от голода и слабости, побрела к двери, перед которой слегка склонилась и стала тщательно ее осматривать. Дверь представляла собой обитый войлоком прямоугольник в толще грязно-белой стены, без какого-либо намека на ручку с внутренней стороны. Элайзабел закрыла глаза, напряженно вспоминая необходимые детали Память могла бы сыграть с ней скверную шутку, но, к огромному своему облегчению, девушка поняла, что этого не случилось, — рисунок, который она хотела повторить, горел перед ее внутренним взором так ярко, что в первый момент это ее даже немного напугало. Ведь ей довелось увидеть его всего раз в жизни, и тем не менее он теперь вспомнился ей отчетливее, чем лицо матери.
   И она стала выводить его, линию за линией, на пыльной обивке двери. След от ее пальца выделялся на ней довольно заметно. Штрихи пересекались и разбегались в стороны, огибали друг Друга и свивались в тугие спирали. Закончив свою работу, она уселась на корточки перед дверью и критически оглядела рисунок. На двери красовался магический Отворяющий знак в безупречном исполнении. В точности такой же, какой рисовала Тэтч той ночью, когда ей удалось подчинить своей воле ослабевшие от снотворного дух и тело Элайзабел и ведьма попыталась выбраться на свободу.
   Однако на сей раз магический знак не возымел никакого действия. Элайзабел на всякий случай толкнула дверь, но та не поддалась.
   Разочарованию Элайзабел не было границ. Она с трудом сдерживала слезы. Мелькнувшая было в ее душе надежда на освобождение растаяла без следа. Да и глупо, наверное, было рассчитывать на то, что знак сработает в точности так же, как и тогда. Ведь в тот раз его рисовал дух ведьмы, который водил ее безвольной рукой. Но ей подумалось, что частица колдовской силы Тэтч, просочившись в ее существо, могла остаться в ней и посейчас… Выходит, она ошибалась.
   Она беспомощно взглянула на свой рисунок. Как и любой магический знак, он казался чуточку слишком реальным, все окружающее как будто слегка потускнело и выцвело на его фоне. И еще… Неужели ей это не померещилось? Ткань дверной обивки в тех местах, где располагались линии, разредилась. Штрихи, казалось, превратились в неглубокие бороздки на мягком войлоке.
   В душе Элайзабел вновь вспыхнула надежда Не дав себе времени на сомнения, она вскочила на ноги и стала медленно, тщательно обводить пальцем магический знак сверху донизу, мысленно приказывая ему прийти в действие. На сей раз ей снова показалось, что рисунок стал выглядеть отчетливее и словно отделился от войлочной основы. Хотя это могла быть лишь игра ее разгоряченного воображения. Но когда Элайзабел обвела его в четвертый раз, сомнений больше быть не могло: не только ткань обивки в тех местах, где на нее были нанесены штрихи и линии рисунка, изменила свою структуру, — изменилось все вокруг, поскольку под действием магического знака в палату для буйнопомешанных проникла иная реальность, реальность магии.
   Элайзабел не могла унять лихорадочную дрожь, сотрясшую все ее тело, сердце у нее в груди выстукивало бешеный ритм, глаза расширились от изумления. Нестерпимый жар, как и тогда, в тот первый раз, затопил ее грудь. Видимо, существовала особая техника приведения магических изображений в действие, и Элайзабел бессознательно переняла ее от Тэтч, которая уж наверняка по этой части не знала себе равных. Она не раз наблюдала, как Таниэль и Кэтлин рисовали магические знаки кабаньей кровью, но саму кровь для этого приходилось специально обрабатывать, смешивать с другими веществами, процеживать и взбалтывать, совершать над ней определенные обряды. Здесь же сверхъестественное возникало из ничего — стоило только прочертить несколько штрихов пальцем на войлоке запертой двери.
   «Тэтч, мерзкая богоотступница, исчадие ада, выходит, мне все же есть за что сказать тебе спасибо», — подумала Элайзабел, и под ее пальцем знак вдруг засветился кроваво-красным светом, и линии его как будто лопнули, словно хирург вскрыл их своим ланцетом. Несколько секунд магический символ горел на двери нестерпимо ярко, так что больно было смотреть, озаряя своим кровавым сиянием всю палату, а потом исчез без следа, и только его отпечаток еще парил перед глазами Элайзабел.
   А затем послышался негромкий щелчок, и дверь приотворилась на несколько сантиметров.
   Элайзабел недоверчиво дотронулась до нее. Дверь и в самом деле была открыта! Отбросив сомнения, девушка выскользнула из палаты. И очутилась в пустом длинном коридоре, где пахло сыростью и плесенью. От стен эхом отдавались крики, плач и стенания больных, запертых в палатах. Звуки эти не были слышны в обитом войлоком узилище, которое она только что покинула. Элайзабел сделалось жутко. Неудивительно, что коридор оказался пуст. Любой нормальный человек, если его заставить ночь за ночью дежурить здесь, очень скоро сойдет с ума и пополнит собой число пациентов этой лечебницы.
   Она плотно затворила дверь палаты, которую только что покинула, и огляделась по сторонам. Выход из коридора виднелся вдалеке, в самом его конце. Она набрала полную грудь воздуха и бросилась бежать по холодному, влажному, покрытому лужицами воды каменному полу.
   Как ни была она слаба после пережитого, звуки, раздававшиеся из-за дверей палат, гнали ее вперед. К счастью, ни в одной из дверей не было окошек, и беглянка не могла видеть несчастных, которые так жутко выли, рыдали и хохотали. Но ее воображение более чем отчетливо рисовало ей недостающие подробности. Домчавшись до двери в конце коридора, Элайзабел обнаружила, что та не заперта, и бросилась наружу, не задумываясь о том, что могло ее там ожидать.
   Закрыв за собой дверь коридора, она перевела дух и быстро огляделась по сторонам. Помещение, куда она попала, судя по всему, было одним из процедурных кабинетов. Посредине его стояла медицинская каталка с ремнями, укрепленными в тех местах, где должны были находиться голени, локти и шея пациента. Справа был стеклянный шкаф со всевозможными медицинскими инструментами. На стене виднелась розетка. Судя по гулу, доносившемуся откуда-то из недр здания, в лечебнице имелся собственный генератор. К каталке был прикреплен странный металлический колпак с несколькими электрическими проводами. Элайзабел поежилась. От всего этого веяло какой-то жутью. Она заторопилась дальше.
   Следующие помещения наверняка предназначались для отдыха персонала. Выйдя из процедурного кабинета, она очутилась в небольшой кухне, где имелась спиртовка, закопченный медный чайник с изогнутым носиком и набор нехитрой утвари. В смежной комнате на большом столе она увидела щербатую тарелку с остатками мясного пирога. Недолго думая, Элайзабел схватила его и стала с жадностью поглощать. Пирог был холодным, и это ее обрадовало — раз он успел давно остыть и даже немного зачерстветь, значит, тот, кто съел большую его часть, скорее всего, давно и надолго отсюда ушел. Пирог оказался на редкость вкусным. Впрочем, голодной Элайзабел даже кусок хлеба показался бы сейчас изысканным угощением. Насытившись, она налила в стакан воды из чайника и с наслаждением напилась.
   За комнатой для персонала обнаружился еще один коридор, короткий и узкий, миновав который Элайзабел поднялась на несколько ступеней — и снова попала в коридор, заканчивавшийся дверью. Дверь оказалась заперта, но никакой пыли на ней не было и в помине. Рисовать оказалось не на чем. Элайзабел, нахмурившись и немного помешкав, собралась с духом и стала чертить магический знак в воздухе перед дверью. Она очень кстати вспомнила, что именно так поступила Тэтч, когда водила ее рукой. Еле различимый, словно сотканный из паутины рисунок повис в воздухе над дверной ручкой.
   «Откуда мне может быть известно, как это делается?» — недоумевала девушка, вторично обводя указательным пальцем линии магического знака. Ее не покидало опасение, что все это в любой момент может обернуться всего лишь игрой воображения, фантазией ее разгоряченного ума, но секунды текли за секундами, складываясь в минуты, а рисунок не только не исчезал, но становился все более отчетливым и выпуклым. Движения ее при этом не были произвольными — она словно обводила кончиком пальца контуры некоего незримого трафарета, не боясь ошибиться и провести неверную линию или пропустить ту или иную деталь — это было бы намного сложнее, чем скрупулезно следовать шаблону. Он, этот образец, был прочно запечатлен в ее памяти, и сейчас оставалось только немного ее напрячь. Другое дело, что та память, к которой в данном случае обращалась Элайзабел, не вполне принадлежала ей. Исторгнув из своей души злой дух ведьмы Тэтч, она помимо своей воли получила щедрое наследство — опыт, воспоминания, приемы и навыки колдуньи. Та неосторожно продемонстрировала ей искусство изображения магического Отворяющего знака, и Элайзабел теперь не смогла бы утратить этот однажды обретенный навык, как невозможно разучиться плавать или ездить на велосипеде.
   Магический знак, как и в прошлые разы, вспыхнув кровавым светом, исчез, замок щелкнул, поддавшись магии. Девушка широко улыбнулась от радости, переполнившей ее душу. Путь к свободе был открыт. Дверь оказалась на удивление тяжелой, Элайзабел стоило большого труда распахнуть ее. Справившись с этим, она перешагнула порог и очутилась в роскошном кабинете с дорогой мебелью и большим портретом королевы Виктории над мраморным камином. На письменном столе красовалось пособие по френологии — череп, разделенный темными линиями на пронумерованные участки и доли. За окном царила кромешная тьма. Только очутившись внутри кабинета, Элайзабел поняла, почему дверь была такой тяжелой. С внутренней стороны она представляла собой одну из секций массивного книжного шкафа. Когда девушка затворила ее за собой, эта секция стала неотличима от остальных. Огромный стеллаж казался монолитным, и она ни за что не поверила бы, что он скрывает в себе потайной ход, если бы только что не проникла сюда через него.
   Элайзабел стало любопытно, много ли в «Редфордских угодьях» подобных сюрпризов. И кому принадлежал этот уютный кабинет — самому ли доктору Пайку или кому-то из его ассистентов. Но она не могла себе позволить терять время на раздумья над этими праздными вопросами. Похоже, нынешней ночью в лечебнице не осталось никого из персонала. Тем легче будет выбраться отсюда. Элайзабел понимала, что ей несказанно повезло, но надо торопиться: везение никогда не длится долго. Она вышла из кабинета и осторожно двинулась вперед, неслышно ступая по паркетному полу босыми ногами. В лечебнице было автономное электроснабжение, и длинные коридоры освещались тусклыми лампочками, укрепленными через равные промежутки на потолке. Девушка шла, чутко прислушиваясь к окружающей тишине. Внезапно безмолвие нарушил чей-то крик, проникший сквозь толщу стен откуда-то из глубины здания. Элайзабел вздрогнула от неожиданности, выругалась сквозь зубы и продолжила свой путь, который вскоре привел ее к галерее, возвышавшейся над просторным холлом. У двери, ведущей на улицу, стояла конторка, но за ней никто не дежурил. «И здесь никаких признаков жизни», — не веря своей удаче, подумала Элайзабел.
   «Куда же это они все подевались?» — недоумевала она, крадучись спускаясь по ступенькам изогнутой полукругом лестницы, устланной мягкой ковровой дорожкой. Беглянка то и дело с тревогой поглядывала, пригнувшись за резными перилами, в вестибюль, готовая при первом же постороннем шорохе броситься назад. Спустившись вниз, Элайзабел огляделась. Несколько дверей, располагавшихся под галереей, вели в глубь лечебницы, напротив виднелась массивная входная дверь. Девушка со всех ног бросилась к ней. Как и следовало ожидать, дверь оказалась заперта. Элайзабел привычными движениями начертала в воздухе магический знак, и, хотя она проделала это куда более торопливо, чем прежде, дверь открылась. Девушка увидела широкие ступени крыльца, подъездную дорожку, вдоль которой горели электрические фонари, а дальше во мраке угадывались контуры массивных ворот в высокой ограде. Свет в сторожке не горел, вокруг не было ни души. Трудно было ожидать, что весь медперсонал «Редфордских угодий» круглые сутки находится в стенах лечебницы, но в подобных заведениях по ночам обязательно дежурят хотя бы нескольких врачей и медсестер, а также санитаров, Элайзабел это знала наверняка.
   Однако ей не было известно, что церемония перевоплощения Тэтч требовала выполнения нескольких сложных обрядов и должна была завершиться только к рассвету. Подавляющая часть подчиненных Пайка из «Редфордских угодий» состояла в Братстве и принимала в вышеупомянутых ритуальных действиях самое активное участие. Остальным Пайк под каким-то благовидным предлогом дал внеочередной выходной, чтобы таким образом избавиться от свидетелей и гарантировать себя от любых неожиданностей. Одним словом, нынче в «Редфордских угодьях» присутствовали только посвященные, только «свои», и все они были заняты делами чрезвычайной важности. Сумасшедшие пациенты могли один-единственный раз провести вечер и ночь наедине со своим недугом. Элайзабел же была помещена в палату для буйнопомешанных с крепкими, надежными замками и звуконепроницаемыми стенами. Пайк намеревался продержать её там до тех пор, пока не решит, как с ней поступить.
   Итак, Элайзабел вышла на каменное крыльцо, и тотчас же холод ноябрьской ночи пробрал ее до костей. Но отступать было некуда. Прижав к груди озябшие руки, она бросилась бежать по гравиевой дорожке из полосы света в спасительную тьму у ограды. Напрямик через поля отсюда до Лондона никак не больше одного-двух километров. Она увидит огни города, как только окажется за оградой, и двинется по направлению к ним быстрым шагом, чтобы хоть немного согреться.
   Но, едва добежав до ворот, Элайзабел уже тряслась от холода, зубы ее непроизвольно выбивали частую дробь. И вдобавок она расцарапала подошвы ступней об острый гравий дорожки, так что каждый новый шаг давался ей со все большим трудом. Но она заставила себя перелезть через ворота, спрыгнула с противоположной их стороны и стала вглядываться во мрак. Огни Лондона и в самом деле были отсюда видны, и расстояние до них оказалось примерно таким, как она думала, не учла она лишь одного — что успеет замерзнуть насмерть, не преодолев и половины пути. Одно из двух — либо замерзнуть на дороге в Лондон, либо вернуться в лечебницу.
   «Лучше умереть в пути, — подумала она, стуча зубами, — чем снова попасть в руки к палачам, которые не знают пощады».
   «А еще лучше, — сказала она себе, — хоть немного побороться за свою жизнь, какой бы безнадежной ни казалась эта борьба».
   Стоило ей так подумать, как издалека послышался стук лошадиных копыт и шелест колес повозки, которая двигалась по той самой дороге, v края которой она стояла. И направлялся экипаж, судя по усиливавшемуся шуму, как раз в ее сторону. Элайзабел на всякий случай опустилась на корточки и спряталась за кустарником, росшим у обочины дороги. В душе ее боролись страх и надежда, она не знала, на что решиться, и благодаря этой внутренней борьбе на некоторое время даже почти перестала ощущать холод, от которого невыносимо страдала еще несколько секунд назад.