Страница:
Может быть, я просто вообразил его голос:
– Она была первой женщиной.
– Месхианой? Да, я ее знаю, она очень красива. Моей Месхианой была Доркас, и я скучаю по ней, но и по всем другим тоже. Когда Текла стала частью меня, я решил, что никогда больше не буду одиноким. Но сейчас она в такой степени срослась со мной, что мы – одно целое, и я опять могу тосковать по другим. По Доркас, по островной девушке Пиа, маленькому Северьяну, Дротту и Рошу. Если бы Эата был здесь, я бы крепко обнял его.
Больше всего я хотел бы увидеть Валерию. Иолента была самой красивой из виденных мною женщин, но в лице Валерии было нечто разрывавшее мне сердце. Наверное, я был тогда всего лишь мальчишкой, хотя и не считал себя таковым. Я выбрался из тьмы и оказался в месте, которое называют Атриумом Времени. Вокруг вздымались башни, башни семейства Валерии. В центре стоял пьедестал с циферблатом солнечных часов, и хотя я помню его тень на снегу, вряд ли солнце заглядывало туда больше чем на две-три стражи; вероятно, башни закрывали солнце большую часть дня. Твои познания, мастер Эш, глубже моих. Можешь ли ты объяснить мне замысел строителей?
Ветер, гулявший среди скал, рванул мой плащ так, что он взвился у меня за плечами. Я поправил его и натянул капюшон.
– Я шел по следам собаки. Его я назвал Трискель и говорил (даже самому себе), что он принадлежит мне, хотя не имел права заводить собаку. Я нашел его зимним днем. Мы тогда занимались стиркой – полоскали постельное белье клиентов, а водосток забился тряпьем и грязью. Я отлынивал от работы, и Дротт велел мне выйти наружу и снизу прочистить сток при помощи бельевой подпорки. Ветер был ужасно холодным. Наверное, то наступал твой лед, хотя тогда я и не знал об этом. С каждым годом зимы становятся чуть холоднее. И, конечно, стоило бы мне прочистить водосток, поток грязной воды хлынул бы вниз и намочил мне руки. Я сердился, так как был третьим по старшинству после Дротта и Роща и считал, что эту работу должны выполнять младшие ученики. Я пробивал засор в трубе своей палкой, когда увидел его на другом конце Старого Подворья. Думаю, блюстители Медвежьей Башни проводили накануне неофициальный бой, и у дверей в ожидании некера валялись мертвые звери: арсиноитер, смилодон и несколько страшных волков. Пес лежал сверху. Полагаю, он должен был умереть последним; судя по ранам, его прикончил один из волков. Конечно, на самом деле он не умер, а только казался мертвым.
Я подошел ближе, чтобы взглянуть на него, – разумеется, то был лишь предлог на время отвлечься от работы и подуть на закостеневшие от мороза пальцы. Пес был хладен и безжизнен, как… Даже не рискну подобрать сравнение. Однажды я зарубил мечом быка, и когда тот лежал мертвым в луже собственной крови, он и то выглядел более живым, чем Трискель. Но я все же протянул руку и погладил пса по голове, большой, как у медведя, с обрубленными почти начисто ушами. Когда я прикоснулся к нему, он внезапно открыл глаза. Тут я опрометью бросился через двор и так энергично саданул палкой по засору в водостоке, что с первого раза пробил пробку. Ведь я боялся, что Дротт в скором времени пошлет Роша выяснять, чем я занимаюсь.
Оглядываясь в прошлое, я чувствую себя так, будто тогда у меня уже был Коготь, более чем за год до того, как он действительно попал мне в руки. Хотелось бы мне описать взгляд пса, когда он поднял на меня глаза. Он глубоко тронул мое сердце. Мне не приходилось воскрешать животных, когда я носил с собой Коготь, но ведь я и не пытался. Обычно, наоборот, возникало желание убить какую-нибудь живность, чтобы достать себе пропитание. Теперь я уже не уверен, что, употребляя животных в пищу, мы поступаем правильно. Я обратил внимание, что в твоих съестных припасах нет мяса – только хлеб и сыр, вино и засушенные фрукты. Может быть, люди, в каком бы мире они ни существовали в твое время, придерживаются того же мнения?
Я помолчал, надеясь на ответ, но он ничего не сказал. Теперь все горные вершины опустились под солнцем, и я больше не был уверен в хрупком присутствии мастера Эша. Возможно, меня сопровождала лишь моя собственная тень.
– Когда у меня появился Коготь, – продолжал я, – выяснилось, что он не оживляет мертвецов, погибших от руки человека. Однако он исцелил того обезьяночеловека, которому я отсек руку. По мнению Доркас, суть в том, что я сам нанес увечье. Трудно сказать… Мне никогда не приходило в голову, что Коготь знает своего владельца, но, быть может, дело именно в этом.
Тут раздался голос, нет, не голос мастера Эша, а другой, незнакомый мне. Я услышал возглас:
– Счастливого нового года тебе!
Я поднял глаза и шагах в сорока увидел улана вроде того, которого ночницы Гефора убили на зеленой дороге в Обитель Абсолюта. Не зная, что еще предпринять, я приветственно помахал рукой и крикнул в ответ:
– Разве сегодня Новый год?
Он слегка пришпорил своего боевого коня и галопом пустился в мою сторону.
– Сегодня середина лета и начало нового года, – сказал он, поравнявшись со мной. – Счастливый день для нашего Автарха!
Я постарался припомнить одно из выражений, которые так любила Иолента:
– Чье сердце – святыня для его подданных.
– Хорошо сказано! Меня зовут Ибар, я из Семьдесят восьмого Зенагия, патрулирую эту дорогу до вечера. Не повезло.
– Ведь этой дорогой не запрещено пользоваться.
– Разумеется. Но только если ты готов удостоверить свою личность.
– Конечно, – ответил я, – с радостью сделаю это.
Я почти забыл об охранной грамоте Маннеа. Теперь же я достал этот документ и вручил его патрульному.
Когда меня останавливали по дороге к Последней Обители, я вовсе не был уверен, что солдаты, допрашивавшие меня, умеют читать. Каждый из них глядел с умным видом на пергамент, но, полагаю, видел лишь печать Маннеа и ее ровный, энергичный, хоть и слегка эксцентричный почерк. Этот улан, без всякого сомнения, читать умел. Я видел, как он бегал глазами по строкам документа, и даже подметил, когда он чуть споткнулся на словах «почетное погребение».
Наконец он аккуратно сложил пергамент, но не спешил отдавать мне.
– Так, значит, ты на службе у Пелерин?
– Да, имею такую честь.
– В таком случае ты молился. А я-то подумал, что ты разговариваешь сам с собой. Я не падок на всякую религиозную чушь. Штандарт Зенагия под рукой, а Автарх далеко – вот тебе и все необходимые таинства. Но я слышал, что Пелерины – добрые женщины.
Я кивнул.
– Полагаю, все несколько сложнее, чем ты думаешь. Но их и вправду можно назвать добрыми.
– И они послали тебя с поручением. Сколько дней назад?
– Три дня.
– Теперь ты возвращаешься в лазарет у медиа Парс?
Я снова кивнул.
– Надеюсь добраться засветло.
Он покачал головой.
– Не доберешься. Но не вешай носа – вот что я тебе посоветую. – Он протянул мне пергамент.
Я взял документ и убрал его в свою ташку.
– Я был не один, с компаньоном. Но он потерялся. Может быть, ты видел его? – И я описал улану внешность мастера Эша.
Улан отрицательно покачал головой.
– Я поищу его и если найду, скажу, какой дорогой ты пошел. А теперь можешь ответить мне на один вопрос? Это не официально, поэтому, если хочешь, можешь просто сказать, что это, мол, не мое дело.
– Отвечу, если смогу.
– Что ты станешь делать после ухода от Пелерин?
Меня несколько ошеломил его вопрос.
– Да я и не собирался уходить от них. Возможно, когда-нибудь…
– Все же подумай о легкой кавалерии. Ты производишь впечатление бывалого человека, а такой нам всегда пригодится. Ты проживешь вдвое меньше, чем в пехоте, но удовольствия от жизни получишь вдвое больше.
Он подстегнул лошадь и ускакал, а я остался размышлять над его словами. Несомненно, он не шутил, когда предупреждал, что мне придется заночевать на дороге, и именно его серьезное отношение заставило меня прибавить ходу. По счастью, у меня довольно длинные ноги, и при необходимости я могу идти вровень с человеком, пустившимся трусцой. Поэтому я заставил их потрудиться, отбросив все мысли о мастере Эше и мое собственное тревожное прошлое. Возможно, неким зыбким образом мастер Эш все еще сопровождал меня, а может быть, и нет. Как бы то ни было, я больше не обращал на него внимания.
Урс еще не отвернул своего лика от солнца, когда я вышел на узкую дорогу, по которой мы с мертвым солдатом шагали чуть больше недели назад. На пыльной поверхности дороги по-прежнему виднелись пятна крови, но их стало гораздо больше, чем раньше. После разговора с уланом я опасался, что Пелерин обвинили в каком-то преступлении; а сейчас я почти уверился в том, что в лазарет поступила большая партия раненых. Наверное, улан просто решил, что я заслуживаю спокойной ночи, перед тем как присоединиться к уходу за новоприбывшими. Эта мысль немного успокоила меня. Большой наплыв раненых давал мне шанс продемонстрировать свои способности. В таком случае Маннеа вряд ли ответит отказом, когда я предложу ей купить меня для Ордена, если только сумею сочинить какую-нибудь небылицу, чтобы объяснить свою неудачу в Последней Обители.
Но когда я вышел на последний прямой участок дороги, выходящей к лазарету, передо мной открылась совсем неожиданная картина.
Казалось, то место, где стоял лазарет, было распахано толпой сумасшедших земледельцев, изрыто глубокими ямами, на дне которых уже выступила вода. Вокруг стояли искореженные деревья.
Пока не наступила тьма, я бродил взад-вперед по уничтоженному лагерю в поисках следов друзей и алтаря, где я спрятал Коготь. Я обнаружил человеческую руку, мужскую кисть, оторванную у запястья. То могла быть рука Мелито или Хальварда, асцианина или Виннока. Кто знает?
Ту ночь я провел у дороги. С рассветом я продолжил поиски и к вечеру наткнулся на выживших в полудюжине лиг от первоначальной стоянки. Я переходил от одной койки к другой, но многие были без сознания и с перебинтованными лицами, поэтому я не мог их распознать. Не исключено, что Ава, Маннеа и та Пелерина, которая принесла табуретку к моей койке, были среди этих несчастных, но я никого не нашел.
Единственной, кого я узнал, была Фойла, и то лишь потому, что она заметила и позвала меня.
– Северьян! – услышал я, когда проходил мимо раненых и умирающих. Я бросился к ней и попытался расспросить о случившемся, но Фойла была очень слаба и мало что могла объяснить. Нападение произошло внезапно, как гром среди ясного неба. Она помнила лишь крики о помощи, которые долго оставались без ответа. Потом ее куда-то тащили солдаты, еле смыслившие в медицине. Я неуклюже поцеловал Фойлу, пообещав навестить ее еще раз. Думаю, мы оба понимали, что я не смогу выполнить свое обещание.
– Помнишь о том, как мы все рассказывали истории? – спросила она. – Я думала об этом.
Я ответил, что не сомневаюсь.
– Нет, ты не понял, я думала об этом, когда меня волокли сюда. Мелито, и Хальвард, и все остальные наверняка погибли. Ты – единственный, кто будет помнить, Северьян.
Я заверил Фойлу, что никогда не забуду.
– Хочу, чтобы ты рассказал об этом другим людям. Как-нибудь, зимним днем или вечером, когда нечего больше делать. Ты запомнил эти истории?
– «Моя страна – это край далеких горизонтов и широкого небосвода…»
– Да, – кивнула Фойла и словно погрузилась в сон. Свое второе обещание я сдержал, сперва записав все истории на чистых листах в конце коричневой книги, а потом представив на твой суд, читатель, все, что я услышал в течение долгих теплых дней, проведенных в лазарете.
– Она была первой женщиной.
– Месхианой? Да, я ее знаю, она очень красива. Моей Месхианой была Доркас, и я скучаю по ней, но и по всем другим тоже. Когда Текла стала частью меня, я решил, что никогда больше не буду одиноким. Но сейчас она в такой степени срослась со мной, что мы – одно целое, и я опять могу тосковать по другим. По Доркас, по островной девушке Пиа, маленькому Северьяну, Дротту и Рошу. Если бы Эата был здесь, я бы крепко обнял его.
Больше всего я хотел бы увидеть Валерию. Иолента была самой красивой из виденных мною женщин, но в лице Валерии было нечто разрывавшее мне сердце. Наверное, я был тогда всего лишь мальчишкой, хотя и не считал себя таковым. Я выбрался из тьмы и оказался в месте, которое называют Атриумом Времени. Вокруг вздымались башни, башни семейства Валерии. В центре стоял пьедестал с циферблатом солнечных часов, и хотя я помню его тень на снегу, вряд ли солнце заглядывало туда больше чем на две-три стражи; вероятно, башни закрывали солнце большую часть дня. Твои познания, мастер Эш, глубже моих. Можешь ли ты объяснить мне замысел строителей?
Ветер, гулявший среди скал, рванул мой плащ так, что он взвился у меня за плечами. Я поправил его и натянул капюшон.
– Я шел по следам собаки. Его я назвал Трискель и говорил (даже самому себе), что он принадлежит мне, хотя не имел права заводить собаку. Я нашел его зимним днем. Мы тогда занимались стиркой – полоскали постельное белье клиентов, а водосток забился тряпьем и грязью. Я отлынивал от работы, и Дротт велел мне выйти наружу и снизу прочистить сток при помощи бельевой подпорки. Ветер был ужасно холодным. Наверное, то наступал твой лед, хотя тогда я и не знал об этом. С каждым годом зимы становятся чуть холоднее. И, конечно, стоило бы мне прочистить водосток, поток грязной воды хлынул бы вниз и намочил мне руки. Я сердился, так как был третьим по старшинству после Дротта и Роща и считал, что эту работу должны выполнять младшие ученики. Я пробивал засор в трубе своей палкой, когда увидел его на другом конце Старого Подворья. Думаю, блюстители Медвежьей Башни проводили накануне неофициальный бой, и у дверей в ожидании некера валялись мертвые звери: арсиноитер, смилодон и несколько страшных волков. Пес лежал сверху. Полагаю, он должен был умереть последним; судя по ранам, его прикончил один из волков. Конечно, на самом деле он не умер, а только казался мертвым.
Я подошел ближе, чтобы взглянуть на него, – разумеется, то был лишь предлог на время отвлечься от работы и подуть на закостеневшие от мороза пальцы. Пес был хладен и безжизнен, как… Даже не рискну подобрать сравнение. Однажды я зарубил мечом быка, и когда тот лежал мертвым в луже собственной крови, он и то выглядел более живым, чем Трискель. Но я все же протянул руку и погладил пса по голове, большой, как у медведя, с обрубленными почти начисто ушами. Когда я прикоснулся к нему, он внезапно открыл глаза. Тут я опрометью бросился через двор и так энергично саданул палкой по засору в водостоке, что с первого раза пробил пробку. Ведь я боялся, что Дротт в скором времени пошлет Роша выяснять, чем я занимаюсь.
Оглядываясь в прошлое, я чувствую себя так, будто тогда у меня уже был Коготь, более чем за год до того, как он действительно попал мне в руки. Хотелось бы мне описать взгляд пса, когда он поднял на меня глаза. Он глубоко тронул мое сердце. Мне не приходилось воскрешать животных, когда я носил с собой Коготь, но ведь я и не пытался. Обычно, наоборот, возникало желание убить какую-нибудь живность, чтобы достать себе пропитание. Теперь я уже не уверен, что, употребляя животных в пищу, мы поступаем правильно. Я обратил внимание, что в твоих съестных припасах нет мяса – только хлеб и сыр, вино и засушенные фрукты. Может быть, люди, в каком бы мире они ни существовали в твое время, придерживаются того же мнения?
Я помолчал, надеясь на ответ, но он ничего не сказал. Теперь все горные вершины опустились под солнцем, и я больше не был уверен в хрупком присутствии мастера Эша. Возможно, меня сопровождала лишь моя собственная тень.
– Когда у меня появился Коготь, – продолжал я, – выяснилось, что он не оживляет мертвецов, погибших от руки человека. Однако он исцелил того обезьяночеловека, которому я отсек руку. По мнению Доркас, суть в том, что я сам нанес увечье. Трудно сказать… Мне никогда не приходило в голову, что Коготь знает своего владельца, но, быть может, дело именно в этом.
Тут раздался голос, нет, не голос мастера Эша, а другой, незнакомый мне. Я услышал возглас:
– Счастливого нового года тебе!
Я поднял глаза и шагах в сорока увидел улана вроде того, которого ночницы Гефора убили на зеленой дороге в Обитель Абсолюта. Не зная, что еще предпринять, я приветственно помахал рукой и крикнул в ответ:
– Разве сегодня Новый год?
Он слегка пришпорил своего боевого коня и галопом пустился в мою сторону.
– Сегодня середина лета и начало нового года, – сказал он, поравнявшись со мной. – Счастливый день для нашего Автарха!
Я постарался припомнить одно из выражений, которые так любила Иолента:
– Чье сердце – святыня для его подданных.
– Хорошо сказано! Меня зовут Ибар, я из Семьдесят восьмого Зенагия, патрулирую эту дорогу до вечера. Не повезло.
– Ведь этой дорогой не запрещено пользоваться.
– Разумеется. Но только если ты готов удостоверить свою личность.
– Конечно, – ответил я, – с радостью сделаю это.
Я почти забыл об охранной грамоте Маннеа. Теперь же я достал этот документ и вручил его патрульному.
Когда меня останавливали по дороге к Последней Обители, я вовсе не был уверен, что солдаты, допрашивавшие меня, умеют читать. Каждый из них глядел с умным видом на пергамент, но, полагаю, видел лишь печать Маннеа и ее ровный, энергичный, хоть и слегка эксцентричный почерк. Этот улан, без всякого сомнения, читать умел. Я видел, как он бегал глазами по строкам документа, и даже подметил, когда он чуть споткнулся на словах «почетное погребение».
Наконец он аккуратно сложил пергамент, но не спешил отдавать мне.
– Так, значит, ты на службе у Пелерин?
– Да, имею такую честь.
– В таком случае ты молился. А я-то подумал, что ты разговариваешь сам с собой. Я не падок на всякую религиозную чушь. Штандарт Зенагия под рукой, а Автарх далеко – вот тебе и все необходимые таинства. Но я слышал, что Пелерины – добрые женщины.
Я кивнул.
– Полагаю, все несколько сложнее, чем ты думаешь. Но их и вправду можно назвать добрыми.
– И они послали тебя с поручением. Сколько дней назад?
– Три дня.
– Теперь ты возвращаешься в лазарет у медиа Парс?
Я снова кивнул.
– Надеюсь добраться засветло.
Он покачал головой.
– Не доберешься. Но не вешай носа – вот что я тебе посоветую. – Он протянул мне пергамент.
Я взял документ и убрал его в свою ташку.
– Я был не один, с компаньоном. Но он потерялся. Может быть, ты видел его? – И я описал улану внешность мастера Эша.
Улан отрицательно покачал головой.
– Я поищу его и если найду, скажу, какой дорогой ты пошел. А теперь можешь ответить мне на один вопрос? Это не официально, поэтому, если хочешь, можешь просто сказать, что это, мол, не мое дело.
– Отвечу, если смогу.
– Что ты станешь делать после ухода от Пелерин?
Меня несколько ошеломил его вопрос.
– Да я и не собирался уходить от них. Возможно, когда-нибудь…
– Все же подумай о легкой кавалерии. Ты производишь впечатление бывалого человека, а такой нам всегда пригодится. Ты проживешь вдвое меньше, чем в пехоте, но удовольствия от жизни получишь вдвое больше.
Он подстегнул лошадь и ускакал, а я остался размышлять над его словами. Несомненно, он не шутил, когда предупреждал, что мне придется заночевать на дороге, и именно его серьезное отношение заставило меня прибавить ходу. По счастью, у меня довольно длинные ноги, и при необходимости я могу идти вровень с человеком, пустившимся трусцой. Поэтому я заставил их потрудиться, отбросив все мысли о мастере Эше и мое собственное тревожное прошлое. Возможно, неким зыбким образом мастер Эш все еще сопровождал меня, а может быть, и нет. Как бы то ни было, я больше не обращал на него внимания.
Урс еще не отвернул своего лика от солнца, когда я вышел на узкую дорогу, по которой мы с мертвым солдатом шагали чуть больше недели назад. На пыльной поверхности дороги по-прежнему виднелись пятна крови, но их стало гораздо больше, чем раньше. После разговора с уланом я опасался, что Пелерин обвинили в каком-то преступлении; а сейчас я почти уверился в том, что в лазарет поступила большая партия раненых. Наверное, улан просто решил, что я заслуживаю спокойной ночи, перед тем как присоединиться к уходу за новоприбывшими. Эта мысль немного успокоила меня. Большой наплыв раненых давал мне шанс продемонстрировать свои способности. В таком случае Маннеа вряд ли ответит отказом, когда я предложу ей купить меня для Ордена, если только сумею сочинить какую-нибудь небылицу, чтобы объяснить свою неудачу в Последней Обители.
Но когда я вышел на последний прямой участок дороги, выходящей к лазарету, передо мной открылась совсем неожиданная картина.
Казалось, то место, где стоял лазарет, было распахано толпой сумасшедших земледельцев, изрыто глубокими ямами, на дне которых уже выступила вода. Вокруг стояли искореженные деревья.
Пока не наступила тьма, я бродил взад-вперед по уничтоженному лагерю в поисках следов друзей и алтаря, где я спрятал Коготь. Я обнаружил человеческую руку, мужскую кисть, оторванную у запястья. То могла быть рука Мелито или Хальварда, асцианина или Виннока. Кто знает?
Ту ночь я провел у дороги. С рассветом я продолжил поиски и к вечеру наткнулся на выживших в полудюжине лиг от первоначальной стоянки. Я переходил от одной койки к другой, но многие были без сознания и с перебинтованными лицами, поэтому я не мог их распознать. Не исключено, что Ава, Маннеа и та Пелерина, которая принесла табуретку к моей койке, были среди этих несчастных, но я никого не нашел.
Единственной, кого я узнал, была Фойла, и то лишь потому, что она заметила и позвала меня.
– Северьян! – услышал я, когда проходил мимо раненых и умирающих. Я бросился к ней и попытался расспросить о случившемся, но Фойла была очень слаба и мало что могла объяснить. Нападение произошло внезапно, как гром среди ясного неба. Она помнила лишь крики о помощи, которые долго оставались без ответа. Потом ее куда-то тащили солдаты, еле смыслившие в медицине. Я неуклюже поцеловал Фойлу, пообещав навестить ее еще раз. Думаю, мы оба понимали, что я не смогу выполнить свое обещание.
– Помнишь о том, как мы все рассказывали истории? – спросила она. – Я думала об этом.
Я ответил, что не сомневаюсь.
– Нет, ты не понял, я думала об этом, когда меня волокли сюда. Мелито, и Хальвард, и все остальные наверняка погибли. Ты – единственный, кто будет помнить, Северьян.
Я заверил Фойлу, что никогда не забуду.
– Хочу, чтобы ты рассказал об этом другим людям. Как-нибудь, зимним днем или вечером, когда нечего больше делать. Ты запомнил эти истории?
– «Моя страна – это край далеких горизонтов и широкого небосвода…»
– Да, – кивнула Фойла и словно погрузилась в сон. Свое второе обещание я сдержал, сперва записав все истории на чистых листах в конце коричневой книги, а потом представив на твой суд, читатель, все, что я услышал в течение долгих теплых дней, проведенных в лазарете.
19. ГУАЗАХТ
Следующие два дня я скитался. Не стану много рассказывать об этих днях, потому что и сказать-то особо нечего. Имел возможность завербоваться в несколько различных подразделений, но был вовсе не уверен, что это мне по душе. Хотел бы вернуться в Последнюю Обитель, но моя гордость не позволяла рассчитывать на благосклонность мастера Эша, даже если допустить, что мне удалось бы найти его во второй раз. Я говорил себе, что был бы рад снова занять должность ликтора Тракса, но если бы представилась такая возможность, не уверен, что поспешил бы ее реализовать. Я спал, точно зверь, в чаще леса и питался тем, что попадалось под руку, то есть очень плохо.
На третий день я набрел на заржавевший меч, видимо, оброненный во время прошлогодней кампании. Я достал флакон с маслом и обломок точильного камня (я сохранил эти предметы вместе с рукоятью, когда выбрасывал в воду остатки «Терминус Эст») и целую стражу с удовольствием чистил и точил найденный меч. Закончив, я потащился дальше и вскоре набрел на дорогу.
Теперь, когда охранная грамота Маннеа практически потеряла свою силу, я стал более осторожным, чем по пути от мастера Эша. Однако казалось весьма вероятным, что мой мертвый солдат, который был возвращен к жизни Когтем и звался Милесом (хотя я и признал в нем частично Иону), завербовался теперь в какое-нибудь подразделение. Если так, то он сейчас шагает по какой-нибудь дороге или живет в лагере неподалеку, если еще не участвует в сражении, а мне хотелось поговорить с ним. Как и Доркас, он на время задержался в стране мертвых. Она, правда, находилась там дольше, но я надеялся, что если успею расспросить его до тех пор, пока его воспоминания не сотрутся, то смогу узнать нечто способное хотя бы помочь мне примириться с потерей этой женщины, если не вернуть ее назад.
Ибо я понял теперь, что люблю ее, как никогда не любил прежде, когда мы брели по бездорожью к Траксу. Тогда я слишком много думал о Текле, постоянно заглядывал внутрь себя, чтобы найти там ее. Теперь, хотя бы в силу ее столь длительного пребывания нераздельной моей частью, мне кажется, я заключил ее в объятия, поистине более решающие, чем любое соитие – как мужское семя проникает в тело женщины, чтобы произвести на свет (если на то будет воля Алейрона) новое человеческое существо, так и она, войдя в мой рот, по моей воле сочеталась с Северьяном и создала нового человека. Я, по-прежнему называющий себя Северьяном, сознаю, что имею двойную корневую систему.
Не знаю, удалось бы мне выведать у Милеса-Ионы то, что я стремился узнать. Я так и не нашел его, хотя до сих пор не прекращаю своих поисков. К середине дня я оказался среди поваленных деревьев и время от времени натыкался на трупы, находившиеся на разных стадиях разложения. Сперва я пробовал мародерствовать, как тогда, у тела Милеса-Ионы, но скоро понял, что тут побывали до меня. И действительно, ночью явились лисицы с острыми маленькими зубами и стали жадно обгладывать мертвецов.
Чуть позднее, когда у меня стали иссякать силы, я остановился у дымящихся останков пустого провиантского фургона. Не так давно погибшие тягловые животные лежали на дороге, между ними уткнулся лицом в землю возница. Мне пришло в голову, что я мог бы отрезать от одной из туш столько мяса, сколько мне захочется, а потом отнести в тихое место и разжечь костер. Я уже вонзил меч в бедро мертвого животного, но тут услышал барабанную дробь копыт, и, решив, что это скачет конный нарочный, отошел к краю дороги, чтобы пропустить всадника.
Ко мне приближался низкорослый коренастый мужчина энергичного вида, восседавший на высокой плохо ухоженной лошади. Заметив меня, всадник натянул поводья, но что-то в его лице подсказывало, что мне не потребуется ни драться, ни убегать. (В противном случае я предпочел бы вступить в бой. Лошадь мало пригодилась бы ему среди пней и поваленных деревьев, и, несмотря на его кольчугу и схваченный медным обручем шлем из кожи буйвола, я чувствовал, что могу справиться с этим противником.)
– Кто ты такой? – окликнул он меня.
– Северьян из Нессуса.
– Вот как? Значит, ты цивилизованный человек, но по твоему виду не скажешь, что ты питался исправно.
– Напротив, – сказал я. – Я ем больше, чем когда-либо. – Я не хотел, чтобы он посчитал меня ослабленным.
– А мог бы еще лучше. На твоем мече – не асцианская кровь. Ты кто, шиавони? Из нерегулярных?
– Да, моя жизнь довольно нерегулярна в последнее время, это верно.
– Но ты не приписан к какому-либо подразделению? – С поразительным проворством он соскочил с лошади, бросил поводья на землю и подошел ко мне. У незнакомца оказались кривоватые ноги, а лицо – будто вылепленное из глины и перед обжигом приплюснутое сверху и снизу, поэтому лоб и подбородок получились плоскими, но широкими, глаза как щелки, рот вытянут до ушей. Тем не менее он мне сразу понравился живостью характера и тем, что нисколько не скрывал своих замашек мошенника.
– Я не приписан ни к чему и ни к кому, кроме собственных воспоминании.
– А-а! – Он вздохнул и на мгновение закатил глаза. – Знаю, знаю. У нас у всех свои трудности. Что у тебя – нелады с женщиной или с законом?
Я никогда прежде не рассматривал свои проблемы с такой точки зрения, но, подумав секунду, вынужден был признать, что он в обоих случаях недалек от истины.
– Что ж, ты оказался в удачном месте и встретил нужного тебе человека. Как ты смотришь на то, чтобы сегодня вечером плотно и вкусно поужинать в большой компании новых Друзей, а завтра получить целую горсть орихальков? Звучит хорошо? Вот и славно!
Он вернулся к своей лошади, молниеносным, как у профессионального фехтовальщика, движением руки схватил уздечку, прежде чем животное успело отбежать в сторону. Завладев поводьями, он вскочил в седло с такой же легкостью, как прежде спрыгнул на землю.
– Забирайся ко мне за спину! – крикнул он. – Ехать недалеко, и лошадь без труда довезет нас обоих.
Я последовал его примеру, но сделал это с гораздо меньшей ловкостью, поскольку стремян у меня не было. Как только я уселся, лошадь вздыбилась, но всадник, очевидно, предвидел ее маневр и ударил животное медной головкой эфеса, да так сильно, что кобыла споткнулась и чуть не упала.
– Не волнуйся! – крикнул он. Короткая шея не позволяла ему повернуть голову, поэтому он говорил левым уголком рта, таким образом демонстрируя, что обращается именно ко мне. – Это прекрасная лошадь и великолепно ведет себя в бою. А сейчас она просто захотела, чтобы ты знал ей цену. Вроде инициации. Ты знаешь, что такое инициация?
Я ответил, что знаком с этим термином.
– Во всяком стоящем деле нужна инициация – сам увидишь. Я лично в этом уже убедился. Отважный парень обязательно пройдет инициацию, а потом посмеется над пережитым приключением.
После этих загадочных слов он вонзил огромные шпоры в бока животного, будто хотел выпотрошить его на месте, и мы пустились вскачь по дороге, оставляя позади облако пыли.
С тех пор как я угнал коня Водалуса из Сальтуса, я по наивности полагал, что всех лошадей можно разделить на два вида: высокопородистые, быстроногие и хладнокровные, медлительные. Хорошие, думал я, бегут с грациозной легкостью кошки, преследующей дичь, а плохие тащатся так медленно, что едва ли заслуживают какого-нибудь сравнения. Один из наставников Теклы часто приговаривал, что всякая двуоценочная система ошибочна, и во время этой поездки я в который раз убедился в его правоте. Лошадь моего благодетеля принадлежала к третьей разновидности (сказочно вместительной, как я вскоре выяснил) – она легко перегоняла птиц в небе, но в то же время, казалось, скакала словно на железных ногах по каменистой дороге. Мужчины обладают бесконечным количеством преимуществ перед женщинами и потому справедливо возлагают на себя обязанность защищать слабый пол. Однако есть одно существенное превосходство, которым всякая женщина может похвастаться перед своим защитником: ни одной женщине не приходилось расплющивать детородные органы между собственной тазовой костью и жестким позвоночником кобылы, мчащейся галопом. Именно это произошло со мной двадцать или тридцать раз кряду, прежде чем мы остановились, и когда я наконец соскользнул с крупа лошади и отпрыгнул в сторону, уворачиваясь от удара копытом, настроение у меня было – хуже не бывает.
Мы очутились на маленьком поле, затерянном среди холмов, относительно ровном, около сотни широких шагов в поперечнике. В центре стояла палатка, размером с коттедж, с выцветшим черно-зеленым флагом, развевающимся у входа. По всему полю паслось несколько десятков стреноженных лошадей, а возле них расположилось столько же ободранных мужчин и несколько неряшливых женщин. Люди чистили доспехи, спали и играли в азартные игры.
– Эй, поглядите-ка! – крикнул мой благодетель, слезая с коня и становясь рядом со мной. – Я привез вам новенького! – Мне же он объявил: – Северьян из Нессуса, ты находишься в расположении Восемнадцатого Базелия Нерегулярной Контарии, и каждый из нас становится неустрашимым воином, если имеется шанс заработать горсть монет.
Расхристанные мужчины и такие же женщины столпились вокруг нас, многие глядели на меня с откровенной насмешкой. Потом вперед вышел высокий, очень худой мужчина.
– Ребята, оставляю вам Северьяна из Нессуса!
– Северьян, я – твой кондотьер, можешь называть меня Гуазахтом. А этот верзила, который вымахал даже выше тебя, – мой помощник, зовут – Эрблон. Остальные, уверен, представятся сами. Эрблон, мне надо поговорить с тобой. Завтра отправляемся патрулировать местность. – Он взял высокого мужчину под руку и повел в палатку, я же остался один в толпе воинов, окруживших меня плотным кольцом.
Один крупный, медвежьего сложения мужчина, почти с меня ростом, но чуть ли не вдвое толще, указал на мой меч.
– А ножны к нему у тебя есть? Дай-ка взглянуть. Я подчинился без разговоров; что бы ни произошло дальше, повода для смертоубийства не предвидится.
– Значит, ты кавалерист?
– Нет, – ответил я, – конечно, верхом ездить приходилось, но я не считаю себя экспертом в этой области. – Но с лошадью-то сможешь справиться?
– В людях я разбираюсь лучше, чем в лошадях. Все засмеялись, а здоровяк сказал:
– Вот и прекрасно, потому что тебе не придется долго скакать, но хорошее понимание женщин и лошадей очень пригодится.
Пока он говорил, я услышал стук копыт: двое мужчин вели мускулистого пегого жеребца с настороженными дикими глазами. Поводья были разделены надвое и удлинены, так что мужчины по обе стороны могли держаться на некотором расстоянии от животного. В седле восседала рыжеволосая девка с насмешливым выражением на лице. Вместо поводьев она держала в обеих руках по хлысту. Воины и женщины огласили воздух приветственными криками и захлопали в ладоши. Под этот вопль пегий, как вихрь, взметнулся на дыбы и взбрыкнул передними ногами, продемонстрировав на каждой по три роговых отростка, которые мы называем копытами, – когти, приспособленные для сражения не меньше, чем для выкапывания дерна. Я не успевал глазами за его ложными выпадами.
Здоровяк хлопнул меня по спине.
– Конь не самый лучший, но вполне пригодный, я сам объезжал его. Мезроп и Лактан передадут тебе поводья, и все, что от тебя требуется, – сесть в седло. Если при этом не скинешь Дарью с коня, она твоя, пока мы тебя не догоним. – И он громко крикнул: – Все, отпускайте!
Я ожидал, что те двое вручат мне поводья. Вместо этого они швырнули их мне в лицо, и моя попытка поймать поводья на лету не увенчалась успехом. Кто-то пугнул жеребца сзади, а здоровяк издал специфический резкий свист. Пегого, видимо, учили драться, как боевых коней из Медвежьей Башни. Длинные острые зубы не были увеличены при помощи металлических наверший, но и в естественном виде торчали из пасти животного точно кинжалы.
Я увернулся от мелькнувшей рядом передней ноги пегого и попытался ухватиться за уздечку; удар плетью пришелся мне прямо по лицу, а конь толкнул меня так, что я растянулся на земле.
Должно быть, воины удержали коня, иначе он растоптал бы меня. Возможно, они также помогали мне подняться на ноги, не помню. Пыль забила мне горло, кровь, сочившаяся из раны на лбу, заливала глаза.
Я снова ринулся к коню, на этот раз обойдя его справа и держась подальше от страшных копыт, но пегий обладал отличной реакцией, а девушка по имени Дарья щелкнула обеими плетьми перед моим лицом, чтобы отпугнуть меня. Я поймал плетку скорее от гнева, чем по расчету. Петля этой плетки была надета на запястье девушки, поэтому, когда я дернул, она свалилась с лошади прямо ко мне в объятия. Девица укусила меня за ухо, но я ухватил ее сзади за шею, развернул, впившись пальцами в тугую ягодицу, и поднял в воздух. Она задрыгала ногами, и это, казалось, испугало коня. Жеребец пятился от меня сквозь толпу, пока один из его мучителей не подтолкнул его в мою сторону, и тогда я наступил ногой на поводья.
После этого все пошло гораздо легче. Я отпустил девушку, поднял поводья и, задрав пегому голову, саданул его по передним ногам, выбив из-под него опору, как нас учили обращаться с буйными клиентами. Конь издал высокий звериный вопль и рухнул на землю. Я взлетел в седло раньше, чем пегий успел подняться на ноги, стегнул его по бокам длинными поводьями и пустил вскачь сквозь толпу зрителей, потом развернулся и снова врезался в людскую массу.
Мне всю жизнь приходилось слышать о том, что участников таких состязаний охватывает сильное возбуждение, но сам никогда не присутствовал при подобных зрелищах. Только теперь я убедился в этом на собственном опыте. Воины и их женщины пронзительно кричали и бегали вокруг, некоторые размахивали своими мечами. С большим успехом они могли бы пугать грозу – с полдюжины нападавших угодили под копыта пегого. Рыжая девица бросилась бежать, ее волосы развевались, как флаг на ветру. Но разве под силу было человеческим ногам тягаться с разбушевавшимся жеребцом? Мы в один момент настигли ее, и я, поймав этот пламенеющий стяг, перебросил девицу через седло перед собой.
На третий день я набрел на заржавевший меч, видимо, оброненный во время прошлогодней кампании. Я достал флакон с маслом и обломок точильного камня (я сохранил эти предметы вместе с рукоятью, когда выбрасывал в воду остатки «Терминус Эст») и целую стражу с удовольствием чистил и точил найденный меч. Закончив, я потащился дальше и вскоре набрел на дорогу.
Теперь, когда охранная грамота Маннеа практически потеряла свою силу, я стал более осторожным, чем по пути от мастера Эша. Однако казалось весьма вероятным, что мой мертвый солдат, который был возвращен к жизни Когтем и звался Милесом (хотя я и признал в нем частично Иону), завербовался теперь в какое-нибудь подразделение. Если так, то он сейчас шагает по какой-нибудь дороге или живет в лагере неподалеку, если еще не участвует в сражении, а мне хотелось поговорить с ним. Как и Доркас, он на время задержался в стране мертвых. Она, правда, находилась там дольше, но я надеялся, что если успею расспросить его до тех пор, пока его воспоминания не сотрутся, то смогу узнать нечто способное хотя бы помочь мне примириться с потерей этой женщины, если не вернуть ее назад.
Ибо я понял теперь, что люблю ее, как никогда не любил прежде, когда мы брели по бездорожью к Траксу. Тогда я слишком много думал о Текле, постоянно заглядывал внутрь себя, чтобы найти там ее. Теперь, хотя бы в силу ее столь длительного пребывания нераздельной моей частью, мне кажется, я заключил ее в объятия, поистине более решающие, чем любое соитие – как мужское семя проникает в тело женщины, чтобы произвести на свет (если на то будет воля Алейрона) новое человеческое существо, так и она, войдя в мой рот, по моей воле сочеталась с Северьяном и создала нового человека. Я, по-прежнему называющий себя Северьяном, сознаю, что имею двойную корневую систему.
Не знаю, удалось бы мне выведать у Милеса-Ионы то, что я стремился узнать. Я так и не нашел его, хотя до сих пор не прекращаю своих поисков. К середине дня я оказался среди поваленных деревьев и время от времени натыкался на трупы, находившиеся на разных стадиях разложения. Сперва я пробовал мародерствовать, как тогда, у тела Милеса-Ионы, но скоро понял, что тут побывали до меня. И действительно, ночью явились лисицы с острыми маленькими зубами и стали жадно обгладывать мертвецов.
Чуть позднее, когда у меня стали иссякать силы, я остановился у дымящихся останков пустого провиантского фургона. Не так давно погибшие тягловые животные лежали на дороге, между ними уткнулся лицом в землю возница. Мне пришло в голову, что я мог бы отрезать от одной из туш столько мяса, сколько мне захочется, а потом отнести в тихое место и разжечь костер. Я уже вонзил меч в бедро мертвого животного, но тут услышал барабанную дробь копыт, и, решив, что это скачет конный нарочный, отошел к краю дороги, чтобы пропустить всадника.
Ко мне приближался низкорослый коренастый мужчина энергичного вида, восседавший на высокой плохо ухоженной лошади. Заметив меня, всадник натянул поводья, но что-то в его лице подсказывало, что мне не потребуется ни драться, ни убегать. (В противном случае я предпочел бы вступить в бой. Лошадь мало пригодилась бы ему среди пней и поваленных деревьев, и, несмотря на его кольчугу и схваченный медным обручем шлем из кожи буйвола, я чувствовал, что могу справиться с этим противником.)
– Кто ты такой? – окликнул он меня.
– Северьян из Нессуса.
– Вот как? Значит, ты цивилизованный человек, но по твоему виду не скажешь, что ты питался исправно.
– Напротив, – сказал я. – Я ем больше, чем когда-либо. – Я не хотел, чтобы он посчитал меня ослабленным.
– А мог бы еще лучше. На твоем мече – не асцианская кровь. Ты кто, шиавони? Из нерегулярных?
– Да, моя жизнь довольно нерегулярна в последнее время, это верно.
– Но ты не приписан к какому-либо подразделению? – С поразительным проворством он соскочил с лошади, бросил поводья на землю и подошел ко мне. У незнакомца оказались кривоватые ноги, а лицо – будто вылепленное из глины и перед обжигом приплюснутое сверху и снизу, поэтому лоб и подбородок получились плоскими, но широкими, глаза как щелки, рот вытянут до ушей. Тем не менее он мне сразу понравился живостью характера и тем, что нисколько не скрывал своих замашек мошенника.
– Я не приписан ни к чему и ни к кому, кроме собственных воспоминании.
– А-а! – Он вздохнул и на мгновение закатил глаза. – Знаю, знаю. У нас у всех свои трудности. Что у тебя – нелады с женщиной или с законом?
Я никогда прежде не рассматривал свои проблемы с такой точки зрения, но, подумав секунду, вынужден был признать, что он в обоих случаях недалек от истины.
– Что ж, ты оказался в удачном месте и встретил нужного тебе человека. Как ты смотришь на то, чтобы сегодня вечером плотно и вкусно поужинать в большой компании новых Друзей, а завтра получить целую горсть орихальков? Звучит хорошо? Вот и славно!
Он вернулся к своей лошади, молниеносным, как у профессионального фехтовальщика, движением руки схватил уздечку, прежде чем животное успело отбежать в сторону. Завладев поводьями, он вскочил в седло с такой же легкостью, как прежде спрыгнул на землю.
– Забирайся ко мне за спину! – крикнул он. – Ехать недалеко, и лошадь без труда довезет нас обоих.
Я последовал его примеру, но сделал это с гораздо меньшей ловкостью, поскольку стремян у меня не было. Как только я уселся, лошадь вздыбилась, но всадник, очевидно, предвидел ее маневр и ударил животное медной головкой эфеса, да так сильно, что кобыла споткнулась и чуть не упала.
– Не волнуйся! – крикнул он. Короткая шея не позволяла ему повернуть голову, поэтому он говорил левым уголком рта, таким образом демонстрируя, что обращается именно ко мне. – Это прекрасная лошадь и великолепно ведет себя в бою. А сейчас она просто захотела, чтобы ты знал ей цену. Вроде инициации. Ты знаешь, что такое инициация?
Я ответил, что знаком с этим термином.
– Во всяком стоящем деле нужна инициация – сам увидишь. Я лично в этом уже убедился. Отважный парень обязательно пройдет инициацию, а потом посмеется над пережитым приключением.
После этих загадочных слов он вонзил огромные шпоры в бока животного, будто хотел выпотрошить его на месте, и мы пустились вскачь по дороге, оставляя позади облако пыли.
С тех пор как я угнал коня Водалуса из Сальтуса, я по наивности полагал, что всех лошадей можно разделить на два вида: высокопородистые, быстроногие и хладнокровные, медлительные. Хорошие, думал я, бегут с грациозной легкостью кошки, преследующей дичь, а плохие тащатся так медленно, что едва ли заслуживают какого-нибудь сравнения. Один из наставников Теклы часто приговаривал, что всякая двуоценочная система ошибочна, и во время этой поездки я в который раз убедился в его правоте. Лошадь моего благодетеля принадлежала к третьей разновидности (сказочно вместительной, как я вскоре выяснил) – она легко перегоняла птиц в небе, но в то же время, казалось, скакала словно на железных ногах по каменистой дороге. Мужчины обладают бесконечным количеством преимуществ перед женщинами и потому справедливо возлагают на себя обязанность защищать слабый пол. Однако есть одно существенное превосходство, которым всякая женщина может похвастаться перед своим защитником: ни одной женщине не приходилось расплющивать детородные органы между собственной тазовой костью и жестким позвоночником кобылы, мчащейся галопом. Именно это произошло со мной двадцать или тридцать раз кряду, прежде чем мы остановились, и когда я наконец соскользнул с крупа лошади и отпрыгнул в сторону, уворачиваясь от удара копытом, настроение у меня было – хуже не бывает.
Мы очутились на маленьком поле, затерянном среди холмов, относительно ровном, около сотни широких шагов в поперечнике. В центре стояла палатка, размером с коттедж, с выцветшим черно-зеленым флагом, развевающимся у входа. По всему полю паслось несколько десятков стреноженных лошадей, а возле них расположилось столько же ободранных мужчин и несколько неряшливых женщин. Люди чистили доспехи, спали и играли в азартные игры.
– Эй, поглядите-ка! – крикнул мой благодетель, слезая с коня и становясь рядом со мной. – Я привез вам новенького! – Мне же он объявил: – Северьян из Нессуса, ты находишься в расположении Восемнадцатого Базелия Нерегулярной Контарии, и каждый из нас становится неустрашимым воином, если имеется шанс заработать горсть монет.
Расхристанные мужчины и такие же женщины столпились вокруг нас, многие глядели на меня с откровенной насмешкой. Потом вперед вышел высокий, очень худой мужчина.
– Ребята, оставляю вам Северьяна из Нессуса!
– Северьян, я – твой кондотьер, можешь называть меня Гуазахтом. А этот верзила, который вымахал даже выше тебя, – мой помощник, зовут – Эрблон. Остальные, уверен, представятся сами. Эрблон, мне надо поговорить с тобой. Завтра отправляемся патрулировать местность. – Он взял высокого мужчину под руку и повел в палатку, я же остался один в толпе воинов, окруживших меня плотным кольцом.
Один крупный, медвежьего сложения мужчина, почти с меня ростом, но чуть ли не вдвое толще, указал на мой меч.
– А ножны к нему у тебя есть? Дай-ка взглянуть. Я подчинился без разговоров; что бы ни произошло дальше, повода для смертоубийства не предвидится.
– Значит, ты кавалерист?
– Нет, – ответил я, – конечно, верхом ездить приходилось, но я не считаю себя экспертом в этой области. – Но с лошадью-то сможешь справиться?
– В людях я разбираюсь лучше, чем в лошадях. Все засмеялись, а здоровяк сказал:
– Вот и прекрасно, потому что тебе не придется долго скакать, но хорошее понимание женщин и лошадей очень пригодится.
Пока он говорил, я услышал стук копыт: двое мужчин вели мускулистого пегого жеребца с настороженными дикими глазами. Поводья были разделены надвое и удлинены, так что мужчины по обе стороны могли держаться на некотором расстоянии от животного. В седле восседала рыжеволосая девка с насмешливым выражением на лице. Вместо поводьев она держала в обеих руках по хлысту. Воины и женщины огласили воздух приветственными криками и захлопали в ладоши. Под этот вопль пегий, как вихрь, взметнулся на дыбы и взбрыкнул передними ногами, продемонстрировав на каждой по три роговых отростка, которые мы называем копытами, – когти, приспособленные для сражения не меньше, чем для выкапывания дерна. Я не успевал глазами за его ложными выпадами.
Здоровяк хлопнул меня по спине.
– Конь не самый лучший, но вполне пригодный, я сам объезжал его. Мезроп и Лактан передадут тебе поводья, и все, что от тебя требуется, – сесть в седло. Если при этом не скинешь Дарью с коня, она твоя, пока мы тебя не догоним. – И он громко крикнул: – Все, отпускайте!
Я ожидал, что те двое вручат мне поводья. Вместо этого они швырнули их мне в лицо, и моя попытка поймать поводья на лету не увенчалась успехом. Кто-то пугнул жеребца сзади, а здоровяк издал специфический резкий свист. Пегого, видимо, учили драться, как боевых коней из Медвежьей Башни. Длинные острые зубы не были увеличены при помощи металлических наверший, но и в естественном виде торчали из пасти животного точно кинжалы.
Я увернулся от мелькнувшей рядом передней ноги пегого и попытался ухватиться за уздечку; удар плетью пришелся мне прямо по лицу, а конь толкнул меня так, что я растянулся на земле.
Должно быть, воины удержали коня, иначе он растоптал бы меня. Возможно, они также помогали мне подняться на ноги, не помню. Пыль забила мне горло, кровь, сочившаяся из раны на лбу, заливала глаза.
Я снова ринулся к коню, на этот раз обойдя его справа и держась подальше от страшных копыт, но пегий обладал отличной реакцией, а девушка по имени Дарья щелкнула обеими плетьми перед моим лицом, чтобы отпугнуть меня. Я поймал плетку скорее от гнева, чем по расчету. Петля этой плетки была надета на запястье девушки, поэтому, когда я дернул, она свалилась с лошади прямо ко мне в объятия. Девица укусила меня за ухо, но я ухватил ее сзади за шею, развернул, впившись пальцами в тугую ягодицу, и поднял в воздух. Она задрыгала ногами, и это, казалось, испугало коня. Жеребец пятился от меня сквозь толпу, пока один из его мучителей не подтолкнул его в мою сторону, и тогда я наступил ногой на поводья.
После этого все пошло гораздо легче. Я отпустил девушку, поднял поводья и, задрав пегому голову, саданул его по передним ногам, выбив из-под него опору, как нас учили обращаться с буйными клиентами. Конь издал высокий звериный вопль и рухнул на землю. Я взлетел в седло раньше, чем пегий успел подняться на ноги, стегнул его по бокам длинными поводьями и пустил вскачь сквозь толпу зрителей, потом развернулся и снова врезался в людскую массу.
Мне всю жизнь приходилось слышать о том, что участников таких состязаний охватывает сильное возбуждение, но сам никогда не присутствовал при подобных зрелищах. Только теперь я убедился в этом на собственном опыте. Воины и их женщины пронзительно кричали и бегали вокруг, некоторые размахивали своими мечами. С большим успехом они могли бы пугать грозу – с полдюжины нападавших угодили под копыта пегого. Рыжая девица бросилась бежать, ее волосы развевались, как флаг на ветру. Но разве под силу было человеческим ногам тягаться с разбушевавшимся жеребцом? Мы в один момент настигли ее, и я, поймав этот пламенеющий стяг, перебросил девицу через седло перед собой.