Вулф Джин. Цитадель Автарха

   Его глаза были совершенно пустыми, мне таких еще не приходилось видеть. Казалось, эти глаза следят за призраками, недоступными моему взору.
   – Слава Группе Семнадцати, – произнес он.
   – Доброе утро. Ты не знаешь, какие тут порядки?
   По его лицу пробежала тень, и я понял, что мой вопрос почему-то пробудил в нем подозрительность. Он ответил мне следующим образом:
   – Все стремления претворяются в жизнь либо хорошо, либо плохо – в зависимости от того, насколько они соответствуют Правильному Мышлению.
   – Вместе со мной сюда привели еще одного человека. Мне хотелось бы поговорить с ним. Он в некотором смысле мой товарищ, – сказал я.
   – Те, кто выполняет волю народных масс, – друзья, пусть даже мы не обменялись с ними ни единым словом. Те же, кто не выполняет волю масс, пусть даже мы сидели с ними за одной партой…
   Человек слева от меня вмешался в беседу:
   – Ты от него ничего не добьешься. Он арестант.
   Я обернулся. Лицо говорившего осунулось настолько, что кожа обтягивала череп, но чувство юмора сохранилось в этом бедолаге. Жесткие черные волосы выглядели так, будто он месяцами не причесывался.
   – Он все время несет такую галиматью и никогда не говорит ничего дельного. Эй ты! А вот мы тебя поколотим!
   Тот ответил:
   – Для армии народных масс поражение – лишь трамплин перед будущей победой, а победа – это лестница к дальнейшим победам.
   – Этот еще ничего, других совсем не понять, – добавил сосед слева.
   – Ты сказал, он арестант. Что же он такого натворил?
   – Натворил? Вот те на – ведь он остался жив!
   – Что-то я не пойму. Его что же, выбрали для выполнения какой-то смертельной миссии?
   Чуть дальше слева на койке приподнялась женщина с худощавым, но миловидным лицом.
   – Их всех выбрали, – сказала она. – По крайней мере, они не могут вернуться домой, пока не победят в войне, хоть сами и знают, что этого никогда не будет.
   – Внешние сражения уже выиграны, если внутренние ведутся при помощи Правильного Мышления.
   – В таком случае он асцианин, – заметил я. – Вот, значит, о ком мы говорим. Мне прежде не доводилось встречаться с ними лично.
   – Большинство асциан умирают, – проговорил черноволосый. – Вот что я имел в виду.
   – Я не знал, что они умеют разговаривать по-нашему.
   – Они и не умеют, а этот – особый случай. Его как-то раз навещали офицеры, и они сказали, что он был переводчиком. Возможно, он допрашивал наших солдат, когда те попадали к ним в плен. Но он в чем-то провинился, вот его и разжаловали.
   – Не думаю, чтобы он был сумасшедшим, – сказала женщина. – Хотя большинство из них явно спятили. Как тебя зовут?
   – Прости, что не представился. Я – Северьян. – Я чуть было не добавил, что я ликтор, но тогда вряд ли кто-нибудь из них пожелал бы со мной разговаривать.
   – Я – Фойла, а это Мелито. Я из Голубых гуззаров, а он – гоплит.
   – Глупости говоришь, – проворчал Мелито, – это я гоплит, а ты гуззар.
   Мне показалось, что Мелито был гораздо ближе к смерти, чем женщина.
   – Я живу надеждой, что когда мы поправимся и сможем уйти из этого лазарета, то нас отчислят, – сказала Фойла.
   – И чем же нам тогда заниматься? Доить чужих коров и пасти чужих свиней? – Мелито обернулся ко мне. – Не верь ее словам, мы – добровольцы, и она, и я. Меня должны были повысить в звании как раз перед тем, как ранили. А когда я получу повышение, то смогу содержать жену.
   – Но я не обещала, что выйду за тебя! – воскликнула Фойла.
   Кто-то через несколько коек от нас громко крикнул:
   – Да возьми ты ее, чтоб заткнулась!
   При этих словах больной на постели рядом с Фойлой сел.
   – Она выйдет замуж за меня. – Это был крупный светлокожий и светловолосый мужчина. Он говорил, медленно растягивая слова, что характерно для жителей ледниковых островов юга. – Меня зовут Хальвард.
   К моему немалому удивлению, в разговор вмешался асцианский военнопленный:
   – Объединившись, мужчины и женщины становятся сильнее, но храбрая женщина желает иметь детей, а не мужей.
   – Они воюют, даже будучи беременными, – сказала Фойла. – Мне приходилось видеть таких мертвых женщин на полях сражений.
   – Корни дерева – народные массы. Листья опадают, но дерево стоит.
   Я спросил Мелито и Фойлу, сам ли асцианин сочиняет эти странные фразы или заимствует их из какого-то неизвестного мне литературного источника.
   – Ты интересуешься, не выдумывает ли он их? – переспросила Фойла. – Нет, все, что они произносят вслух, взято из одобренного текста. Некоторые вообще ничего не говорят. Остальные же заучили наизусть тысячи, даже десятки или сотни тысяч цитат.
   – Но это невозможно, – возразил я.
   Мелито пожал плечами. Ему удалось сесть и облокотиться.
   – И тем не менее они умудряются. Во всяком случае, так о них говорят. Фойла знает о них больше, чем я. Она согласно кивнула.
   – В легкой кавалерии, где я служила, много занимались разведкой, иногда специально посылали людей, чтобы захватить пленных. Из разговора с асцианами мало что можно выяснить, но все-таки генеральный штаб ухитряется получить нужные сведения по их экипировке и физическому состоянию. На северном континенте, откуда они родом, только маленькие дети разговаривают в привычной нам манере.
   Я подумал о мастере Гурло, который занимался делами нашей гильдии.
   – Как они скажут, например, такое предложение: «Возьми трех учеников и разгрузи этот фургон»?
   – Они вообще не станут этого говорить, просто схватят несколько человек, укажут на фургон и подтолкнут в спину. Если те примутся за работу – прекрасно, если же нет – то начальник процитирует что-нибудь о необходимости работать, чтобы обеспечить победу. Если же человек и после этого не станет работать, тогда его придется убить, наверное, просто ткнув в него пальцем, и при этом сказать о необходимости ликвидировать врагов народных масс.
   – Крики детей – это клич победы. Однако победа должна научиться мудрости, – произнес асцианин. Фойла перевела его слова:
   – Это значит, что хотя дети нужны, их лепет бессмыслен. Большинство асциан посчитали бы нас немыми, даже если бы мы изучили их язык, ибо словосочетания, которые не взяты из одобренных книг, не имеют для них никакого смысла. Если они признаются хотя бы самим себе, что подобные слова все-таки что-то означают, то это откроет возможность прислушиваться к нелояльным высказываниям и даже произносить их вслух. Представляешь, как это опасно? До тех пор пока они понимают и цитируют лишь одобренные тексты, никто не может к ним придраться.
   Я повернул голову и взглянул на асцианина. Мне было ясно, что он внимательно прислушивался к разговору, но его лицо оставалось непроницаемым.
   – Те, кто пишет одобренные тексты, – сказал я ему, – не может в то же время цитировать другие одобренные книги. Поэтому даже одобренный текст может содержать элементы нелояльности.
   – Правильное Мышление есть мышление народных масс. Массы не могут предать массы или Группу Семнадцати.
   – Не оскорбляй народные массы или Группу Семнадцати – он может наложить на себя руки. С ними такое случается.
   – А он когда-нибудь придет в норму?
   – Мне доводилось слышать, что некоторые из них постепенно начинают говорить в привычной нам манере, если ты это имеешь в виду.
   Больше мне нечего было сказать, и мы на время замолчали. Оказалось, что в таких местах, где почти все больны, иногда наступают долгие паузы. Мы понимали, что впереди у нас еще долгие стражи вынужденного безделья. Если мы не сказали всего, что хотели, сейчас, такая возможность представится под вечер, да и завтра утром. В сущности, человек, который всякий раз лез бы с разговорами, как при обычных обстоятельствах, например, после обеда, был бы в этой компании невыносим.
   Но затронутая тема настроила меня на мысли о севере, и выяснилось, что я почти ничего не знаю о тех землях. В детстве, когда я драил полы и бегал с поручениями в пределах Цитадели, война казалась мне бесконечно далекой. Я знал, что в войне принимали участие большинство матросов, обслуживавших главные батареи, но воспринимал этот факт так же, как то, что свет, падавший мне на руки, исходил от солнца. Я готовился стать палачом и, следовательно, не имел оснований поступать на службу в армию, так же как и опасаться, что меня завербуют в ее ряды. Я не мог и предположить, что когда-нибудь увижу войну у ворот Нессуса (да и сами городские ворота представлялись мне почти легендарными), никогда не собирался покидать город и даже выходить за пределы квартала, где располагалась Цитадель.
   Вот почему Асция казалась мне бесконечно далекой землей, почти такой же далекой, как затерянная в космосе галактика – ведь и то и другое были одинаково недосягаемы. Асция путалась у меня в голове с умирающим поясом тропической растительности, который лежал между нашими землями хотя, если бы мастер Палаэмон задал мне соответствующий вопрос на уроке, я без труда объяснил бы разницу между ними.
   Но о самой Асции я не имел четкого представления. Не знал, есть ли там большие города, гористая ли это страна, как северная и восточная часть Содружества, или же низинная, как наша пампа. У меня сложилось впечатление (хотя и смутное), что Асция – это единый массив суши, а не цепь островов, как у нас на юге, но отчетливей всего я представлял себе несметные толпы людей – те самые асцианские народные массы – неутомимый рой, превратившийся в единый организм, неисчислимая колония копошащихся муравьев. Теперь я едва мог вынести мысль о многих миллионах бессловесных особей, которые способны лишь как попугаи повторять общеизвестные изречения, вероятно, давно потерявшие большую часть своего смысла.
   – Либо это злая шутка, либо ложь, либо какая-то ошибка. Такая нация не может существовать, – пробормотал я почти себе под нос.
   И тут асцианин голосом таким же тихим, как у меня, а может быть, еще слабее произнес:
   – Как может государство стать могущественным? Оно будет могущественным, когда исчезнут противоречия. Как избежать противоречий? Для этого должно отсутствовать разногласие. Каким образом устранить разногласие? Для этого надо ликвидировать четыре источника разногласия: ложь, глупую болтовню, хвастовство и разговоры, способные лишь породить раздор. Как устранить эти четыре источника? Их можно устранить, высказываясь только в духе Правильного Мышления. Тогда в государстве не будет разногласия. Без разногласия не станет противоречий. Без противоречий государство будет могущественным, сильным и надежным.
   Так я получил более чем исчерпывающий ответ на свой вопрос.

6. МИЛЕС, ФОЙЛА, МЕЛИТО И ХАЛЬВАРД

   В тот вечер я пал жертвой тех страхов, что давно уже пытался вытеснить на задворки сознания. Хотя я и не встречался с монстрами, которых Гефор привез из запредельных звездных пространств, с тех пор как мы с маленьким Северьяном убежали из деревни магов, я не забыл, что он преследует меня. Пока я странствовал по диким, необитаемым землям или по водной глади озера Диутурн, я не особенно опасался, что он настигнет меня. Теперь же, прервав путешествие, я чувствовал слабость в своих членах, ибо, несмотря на полученную пищу, я был слабее, чем когда голодал, скитаясь в горах.
   Кроме того, даже больше, чем ночниц Гефора, его саламандр и слизней, я боялся Агии. Я знал о храбрости Агии, ее уме и злокозненности. Любая из одетых в алое жриц-Пелерин, которые сновали между больничными койками, вполне могла оказаться Агией с отравленным кинжалом в рукаве. Я плохо спал в ту ночь, и мои сновидения были настолько неясными, что я не решусь пересказывать их на этих страницах.
   Я проснулся скорее измотанным, чем отдохнувшим. Моя лихорадка, о которой я и не подозревал, когда вел солдата в этот лазарет, и которая, казалось, отпустила меня вчера, вернулась с новой силой. Я чувствовал жар во всем теле, точно накалился докрасна. Думаю, даже южные ледники растаяли бы, окажись я в тот момент меж ними. Я достал Коготь и прижал к себе, потом даже взял его в рот на некоторое время. Температура спала, но я ощутил слабость и головокружение.
   Утром меня навестил мой солдат. На нем была белая мантия, которую Пелерины дали ему вместо доспехов, но он казался совсем здоровым и сообщил, что собирается покинуть лазарет на следующий день. Я сказал, что хочу познакомить его со своими новыми знакомыми, которых приобрел здесь, в лазарете, и спросил, вспомнил ли он свое имя.
   – Я очень немногое могу вспомнить. – Он покачал головой. – Остается надеяться, что, когда я снова окажусь в действующей армии, найдется кто-нибудь, кто знает меня.
   Все же я представил его, назвав Милесом – ничего лучшего мне в голову не пришло. Имени асцианина я не знал, но оказалось, что никто из присутствующих не знает его, даже Фойла. Когда же мы напрямую спросили его об этом, он только и сказал:
   – Я остаюсь верным Группе Семнадцати.
   Некоторое время Фойла, Мелито, солдат и я беседовали. Мелито вроде бы проявил к солдату особое расположение, но, возможно, просто из-за отдаленного сходства, которое я придал их именам. Потом солдат помог мне сесть и прошептал на ухо:
   – Теперь я должен поговорить с тобой с глазу на глаз. Как я уже упоминал, я собираюсь уйти отсюда завтра утром. Судя по твоему виду, ты пробудешь здесь еще несколько дней, а то и пару недель. Мы можем никогда больше не увидеться.
   – Глядишь, еще и встретимся.
   – Я тоже буду надеяться на лучшее. Но если я попаду в свой легион, то могу погибнуть к тому времени, когда ты поправишься. Если же мне не удастся найти его, я, наверное, примкну к другому легиону, чтобы не попасть под арест за дезертирство. – Он запнулся.
   – А я могу умереть здесь от лихорадки, – улыбнулся я. – Ты ведь не хотел меня расстраивать? Я и вправду выгляжу так же плохо, как Мелито?
   Он покачал головой.
   – Нет, не настолько. Думаю, как-нибудь обойдется…
   – Именно такую песню пел дрозд, когда рысь гоняла зайца вокруг лаврового дерева. На этот раз улыбнулся солдат.
   – Точно. Что-то в этом роде я и хотел сказать.
   – Так принято выражаться в той части Содружества, где ты рос?
   – Не знаю. – Улыбка исчезла с его лица. – Не могу вспомнить, где мой дом. Отчасти поэтому я и хотел поговорить с тобой. Помню, как шел с тобой по ночной дороге, и это, пожалуй, единственное, что осталось в памяти. Где ты Нашел меня?
   – В лесу. Думаю, лигах в пяти-десяти на юг отсюда. Ты помнишь, что я рассказывал тебе о Когте по дороге сюда? Он покачал головой.
   – Да, ты, кажется, упоминал о нем, но в связи с чем – не помню.
   – Так что же ты помнишь? Расскажи мне все, и я сообщу тебе то, что знаю и о чем догадываюсь.
   – Ну, мы шагали в кромешной темноте… Нет, я падал, может быть, летел сквозь тьму. Видел собственное лицо. Оно все множилось и множилось. Какая-то девушка с золотисто-рыжими волосами и огромными глазами.
   – Красивая?
   – Самая красивая на свете, – кивнул он.
   Я громко обратился к соседям, спросив, нет ли у кого-нибудь зеркала. Фойла достала из-под койки зеркальце и протянула его мне, а я приблизил его к лицу солдата.
   – Похоже?
   – Кажется, да, – неуверенно согласился он.
   – Голубые глаза?
   – Не помню точно.
   Я вернул зеркало Фойле.
   – Я повторю то, что говорил тебе по дороге. Конечно, лучше бы нам побеседовать без свидетелей. Некоторое время назад мне попал в руки один талисман. Попал самым невинным образом. Но он не принадлежит мне. Этот талисман – очень ценная вещь; иногда, не всегда, но время от времени, он обладает целительной силой и даже способен оживлять мертвых. Два дня назад, продвигаясь на север, я обнаружил тело мертвого солдата. Это случилось в лесу, в стороне от дороги. Он умер меньше суток назад, я бы сказал, где-то в середине прошлой ночи. Я был очень голоден, поэтому перерезал лямки его солдатского ранца и съел большую часть провизии, которую он имел при себе. Затем я почувствовал угрызения совести, достал свой талисман и попытался вернуть солдата к жизни. Такие попытки прежде часто оказывались безуспешными, сначала я решил, что и на этот раз ничего не получится. Но все закончилось благополучно, хоть пробуждение затянулось, и долгое время он, казалось, не мог сообразить, где он и что с ним произошло.
   – Этим солдатом был я?
   Я поглядел в его честные голубые глаза и кивнул.
   – Могу ли я увидеть талисман?
   Я достал Коготь и положил на ладонь. Он взял талисман в руки, внимательно осмотрел его со всех сторон, потом прижал острие к большому пальцу.
   – Он не выглядит магическим, – сказал он.
   – Не думаю, что слово «магия» вообще подходит к нему. Я встречался с магами: в их практике нет ничего, что напоминало бы сам Коготь или то, как он действует. Иногда он испускает свет – очень слабое мерцание, я сомневаюсь, что ты вообще его заметил.
   – Верно, я не вижу никакого света. Кажется, на талисмане нет никаких надписей.
   – Ты имеешь в виду заклинания или магические слова? Нет, я никаких надписей не замечал, хотя уже давно ношу его с собой. Я вообще мало знаю о талисмане, кроме того, что иногда он все же действует. Полагаю, Коготь из тех вещей, что творят заклинания, но не обязаны своим происхождением этим заклинаниям.
   – Ты сказал, Коготь – не твоя собственность.
   – Он принадлежит Пелеринам, здешним жрицам, – подтвердил я.
   – Но ведь ты только что пришел сюда вместе со мной – всего два дня назад.
   – Я странствовал, чтобы найти Пелерин и отдать им Коготь. Его украли у них некоторое время назад в Нессусе. Но украл не я.
   – Значит, ты намерен вернуть им талисман? – Он поглядел на меня, будто сомневаясь в искренности моих заверений.
   – Да, со временем.
   Он встал, поправил свою одежду.
   – Ты не веришь мне, да? Не веришь ни единому моему слову?
   – Когда я пришел сюда, ты представил меня своим соседям по палате. – Он говорил медленно, взвешивая каждое слово. – Разумеется, я тоже познакомился с окружающими. Среди них есть один молодой человек, у него не очень тяжелое ранение. Он очень молод, совсем юнец, из далеких глухих мест. По большей части он сидит на койке и смотрит в пол.
   – Тоскует по дому? – спросил я. Солдат покачал головой.
   – У него было энергетическое оружие, кореек. Так мне рассказывали. Ты знаком с таким оружием?
   – Нет, не особенно.
   – Этот кореек выбрасывает вперед луч и еще два четвертных луча – чуть левее и правее. Диапазон действия не очень большой, но, говорят, вполне достаточный, чтобы справиться с массовой атакой.
   Он оглянулся, проверяя, не слушает ли его кто-нибудь еще, но, к чести лазарета, надо сказать, что здесь было принято полностью игнорировать разговоры, не предназначенные для посторонних. В противном случае пациенты лазарета скоро вцепились бы друг другу в глотку.
   – Его сотня подверглась такой атаке противника. Большинство не выдержали и в панике отступили. Но он не побежал, а враги не смогли одолеть его. Мне кто-то рассказывал, что потом перед ним нашли три стены из поваленных трупов. Он косил асциан десятками, пока задние ряды не начинали карабкаться на груды мертвых тел и прыгать на него сверху. Тогда он отступал на несколько шагов и громоздил новый вал из их трупов.
   – Наверное, он получил медаль и повышение в чине, – предположил я. То ли меня снова охватила лихорадка, то ли просто палило солнце, но я почувствовал, что основательно пропотел и задыхаюсь.
   – Нет, его отослали сюда. Я говорил, что он всего лишь деревенский паренек. В тот день он убил людей больше, чем видел за все время до вступления в армию. Он до сих пор не может оправиться от пережитого, да, наверное, и не оправится.
   – В самом деле?
   – Мне кажется, и ты такой же.
   – Не понимаю.
   – Ты говоришь, будто только что пришел сюда с юга, и я полагаю, если ты сбежал из своего легиона, именно так и следует всем говорить – лучше не придумаешь. Но все равно, всякий сразу поймет, что ты лжешь. Ведь получить такие ранения, как у тебя, можно только во время сражения. Тебя забросали камнями – вот что случилось, и Пелерина, которая разговаривала с нами, когда мы пришли сюда, сразу смекнула, в чем дело. Я думаю, ты был на севере дольше, чем признаешься, возможно, дольше, чем ты сам полагаешь. И если ты убил многих людей, то тебе, должно быть, приятно думать, что ты в состоянии вернуть их к жизни.
   Я не без труда улыбнулся ему.
   – А как в таком случае быть с тобой?
   – Не вижу здесь ничего необычного. Нет, я не хочу сказать, что не обязан тебе своим спасением. Полагаю, у меня была лихорадка, когда ты нашел меня. Возможно, я был в бреду, даже без сознания. Поэтому ты решил, что я мертв. Если бы ты не привел меня сюда, меня, наверное, уже не было бы в живых.
   Он стал подниматься на ноги, но я остановил его, положив руку ему на плечо.
   – Я должен сообщить тебе кое-что, прежде чем мы расстанемся. Это касается тебя.
   – Но ты говорил, что не знаешь, кто я такой.
   – Нет, я так не говорил. Я сказал, что нашел тебя в лесу два дня назад. В том смысле, какой ты вкладываешь в свои слова, я действительно не знаю, кто ты такой. Но есть и иной смысл. Думаю, ты – это два человека, и я знаю одного из них.
   – Раздвоенных людей не бывает.
   – Бывает. Я – тоже раздвоенный. Возможно, таких много, больше, чем мы предполагаем. Однако первое, что я тебе скажу, совсем не так уж сложно. Слушай. – И я подробно объяснил ему, как найти тот лес, и когда убедился, что он понял меня, продолжил: – Там, вероятно, до сих пор лежит твой ранец с перерезанными лямками, ты легко найдешь то место, не ошибешься. В твоем ранце было письмо. Я достал его и прочитал несколько строк. В письме не было указано имени адресата, но если ты закончил его и только ждал подходящего момента переслать, то в конце наверняка стоит твое имя. Я положил письмо на землю, его сдул ветер, и листок прилип к дереву. Может быть, ты еще найдешь это письмо.
   Лицо солдата помрачнело.
   – Ты не должен был читать его и тем более бросать на землю.
   – Ты забыл, ведь я считал тебя мертвым. Как бы то ни было, тогда много всего творилось, в основном – у меня в голове. Возможно, именно тогда я и заболел лихорадкой. Теперь выслушай вторую часть. Можешь не верить мне, но я скажу нечто важное для тебя. Ты согласен выслушать?
   Он кивнул.
   – Хорошо. Тебе доводилось слышать о зеркалах Отца Инира? Знаешь, как они действуют?
   – Да, я слыхал о зеркале Отца Инира, но не могу вспомнить – когда и от кого. Вроде как входишь в зеркало, словно в дверь, а выходишь уже на какой-нибудь звезде. Думаю, это выдумки.
   – Нет, зеркала – не выдумки, они реально существуют, я сам их видел. А прежде я тоже думал, как и ты, будто зеркала – это корабль, но гораздо быстроходнее. Теперь же у меня нет такой уверенности. Во всяком случае, один мой друг вошел в пространство между этими зеркалами – и исчез. Я наблюдал за ним. То был не фокус, не трюк и вовсе не предрассудок. Он прошел между зеркалами, потому что любил одну женщину, но не был цельным человеком. Ты понимаешь?
   – Он столкнулся с большим несчастьем?
   – Это несчастье столкнулось с ним, но не в том дело. Он обещал мне вернуться обратно. Он сказал так: «Я вернусь за ней, когда меня исправят, когда стану здравым и цельным». Тогда я не понял его, но сейчас верю, что он вернулся. Именно я вернул тебя к жизни, именно я желал его возвращения. Возможно, одно как-то связано с другим.
   Наступила пауза. Солдат посмотрел на земляной пол, на котором стояли койки, потом поднял глаза на меня.
   – Может быть, когда человек теряет друга и находит другого, у него возникает чувство, будто старый друг вернулся к нему.
   – Иона, так его звали, имел привычку смягчать всякие неприятные сообщения, превращать их в шутку, обыгрывая при помощи разных комических ситуаций. В первый вечер, когда мы пришли сюда, я спросил, помнишь ли ты свое имя, а ты ответил: «Я потерял его где-то по дороге, как сказал ягуар, который набился в проводники к козленку». Ты не забыл этого?
   – Мало ли какие глупости я говорил, – солдат покачал головой.
   – Меня удивило вот что: именно в таком духе, бывало, высказывался Иона, но он вкладывал в свои прибаутки гораздо больше смысла, чем ты. Полагаю, он сказал бы примерно так: «Это история корзины, которую наполнили водой». Что-нибудь в этом роде.
   Я подождал ответа солдата, но тот промолчал.
   – Ягуар, конечно, съел козу по дороге. Проглотил мясо, разгрыз кости.
   – Не приходило ли тебе в голову, что эти прибаутки связаны с каким-то конкретным городом? Твой друг мог быть родом из тех же мест, что и я.
   – Вопрос, я думаю, не в месте, а во времени. Когда-то, очень давно, кто-то должен был разоружить страх – страх, испытываемый людьми из плоти и крови перед сталью и стеклом. Иона, я знаю, ты слушаешь меня сейчас. Я не виню тебя. Этот человек был мертв, а ты еще жив. Я это понимаю. Но, Иона, Иоленты больше нет, я сам видел, как она умирала, и я пытался вернуть ее к жизни при помощи Когтя, но не сумел. Возможно, она была слишком искусственной, не знаю. Ты должен найти себе другую.
   Солдат поднялся на ноги. Он больше не сердился, но его лицо стало пустым, как у лунатика. Он повернулся и вышел, не говоря ни слова.