Яковлев Юрий. Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)

   - Может быть, он... кончился? - сам себя спросил парень и погнал лошадь.
   Потом повстречался немецкий патруль. Немец крикнул:
   - Хальт! Аусвайс!
   Парень полез в карман и протянул немцу аусвайс - пропуск. Немец надел очки. Посмотрел. Вернул пропуск. И вдруг прошил воз дробной автоматной очередью. Возница вскрикнул. Лошадь рванула вправо, воз скатился на обочину и чуть не перевернулся.
   Немец стоял на дороге и вытирал очки носовым платком. Очень аккуратный немец: и службу знает, и чистоту любит.
   Воз выбрался на дорогу. И снова колеса запрыгали по камням. Уже в лесу, в чащобе, парень в кепке соскользнул с воза и долго прислушивался, что происходит под соломой: попали немецкие пули в раненого или прошли мимо?
   - Эй, парень! Ты жив? А? Ну отзовись! Отзовись!
   Возница забыл о всякой предосторожности. Он кричал на весь лес. Он требовал, чтобы тот, кого он вез под ворохом соломы, был жив. Он кричал и прислушивался. Он обходил воз со всех сторон и прислушивался. Пока до его слуха не донесся слабый стон.
   - Жив! - обрадовался парень в кепке. - Жив! Держись!.. Но, но, пошла! - прикрикнул он на лошадь и побежал рядом с возом.
   Дорога в лесу была мягкой, без камней, и телега не громыхала, как бы плыла по ней бесшумно. И все вокруг было заполнено разноголосым щебетом птиц.
   Наконец воз остановился на небольшом пятачке, среди лапастых елок. Из-за деревьев вышли люди и молча принялись сбрасывать на землю солому. Воз таял. Становился все ниже. А возница и распряженная лошадь стояли рядом и ждали. Наконец последние охапки соломы были сброшены - на дне телеги лежал Зимородок. Лицо его было бледно. И только полоска засохшей крови от штыковой раны тянулась до подбородка.
   Парень в кепке склонился над Зимородком. И лошадь тоже потянулась к нему и коснулась его щеки мягкой губой.
   И тут появился доктор Стройло. Он осмотрел раненого и спросил:
   - Когда?
   - Вчера, на исходе дня.
   - В бою?
   - Нет, его немцы расстреляли, - ответил парень в кепке, и вдруг в его голосе появилась твердость. - Доктор, он должен жить!
   - Это что ж, приказ начальства? - насмешливо спросил доктор.
   - Это по справедливости.
   - Ба! Если бы смерть действовала по справедливости, сколько бы хороших людей ходило по земле.
   - Может быть, нужна кровь? - спросил возница.
   - Кровь понадобится, - сказал доктор и пошел прочь.
   Люди осторожно подняли Зимородка и бережно понесли его по тропинке, ведущей в чащу, а парень и лошадь пошли за ними.
   - Значит, он жив! - сказал Марат.
   - Кто тебе сказал, что он жив? - отозвался доктор Стройло. - Разве я тебе говорил, что он жив? Три тяжелых ранения. И еще нога вывихнута. Я его оперировал, а потом отправил на Большую землю в очень тяжелом состоянии... Я не говорил, что он жив, я говорил только то, что знаю.
   Доктор поднялся и подошел к большому аквариуму, стоящему на окне, и стал медленно подсыпать корм. И рыбки со всех углов приплыли к плавающему кругу, в который падали крупицы корма.
   Ребята все сидели на диване. И молчали. Зимородок приблизился к ним и снова исчез. Он был неуловим. Он уходил из-под пуль. Он поднимался с земли. Он не давался смерти. Но он не был бессмертным.
   А доктор Стройло кормил рыбок. И вдруг он сказал:
   - Все, что люди сделали на войне, может быльем порасти. Все зависит от вас. Забвение - это ржавчина памяти. Она разъедает самое дорогое. Нужны новые силы, чтобы бороться с забвением. И еще я хотел вам сказать, товарищи следопыты: ищите в себе человека; если найдете в себе хорошего, справедливого человека - жить будете интересно, с пользой.
   - Доктор Стройло, - вдруг спросила Зоя Загородько, опустив глаза. Доктор Стройло, кто вас обидел?
   - Меня? Обидел? Ба! - Доктор выкатил глаза на смуглую девочку. - Меня никто не обидел. Жизнью я не обижен. Друзья от меня не отвернулись. Людям я еще нужен. А если встречаются на дороге камни или колдобины, так на то она и дорога. Знаете что, давайте-ка я вас угощу яичницей. Я здорово умею ее жарить.
   - Спасибо, - отозвались все трое. - Мы не хотим.
   - Не рассуждать! - весело прикрикнул доктор, и сразу у него в руках появилась огромная сковородка, и в глазах зажглись теплые точки.
   Не каждого молодого можно представить себе стариком, но еще труднее увидеть в старике молодого. Но когда доктор Стройло взялся за дело, нежданные гости увидели его таким, каким он был двадцать лет назад и тридцать лет назад. Каким остался навсегда...
   14
   Каникулы подходили к концу. В зеленом разливе листвы уже появились первые вестники осени - желтые листья. Дни стали короче. Звезды - крупнее. Вода в реке потемнела.
   А трое следопытов все искали Зимородка. Они появлялись в домах у людей, давно сменивших оружие на молотки, кисти, бухгалтерские книги или на постукивающую палочку пенсионера. Они заставляли бывших воинов вернуться в прошлое и в этом прошлом, на заросших бурьяном тропах, искать следы Зимородка.
   Но эти следы не привели красных следопытов ни к живому, ни к мертвому: живой неожиданно оказывался мертвым, мертвый становился живым. И нельзя было поставить точку. Марат и его друзья спешили к Зимородку, как спешат в бою на помощь другу. Он был нужен им, а они были нужны ему. Они отвоевали его у забвения, собирали по крупицам развеянную по свету жизнь, и гордый образ бойца в штатском пиджаке с оторванной пуговицей все отчетливей и ярче возникал перед ними. Но он был недоступен.
   В резерве у ребят оставался единственный день, когда на братской могиле в деревне Жуковке соберутся бывшие партизаны.
   Ребята ждали этого дня и боялись его.
   Услышат ли они свист иволги?
   Тетка Алевтина встретила их как старых знакомых.
   - Здравствуйте, странники! Может быть, молочка попьете с дороги?
   Не хотелось им молока.
   - Спасибо. Мы сыты, - за всех ответил Марат. - Не приезжали партизаны?
   - Приехали. С вечера человек пять. И с первым поездом трое.
   - А Зимородок?
   - Какой он из себя, ваш Зимородок?
   Марат посмотрел на товарищей, но откуда им было знать, как выглядел молоденький партизан спустя двадцать пять лет... Они знали, как он выглядел тогда: в помятом пиджачке, застегнутом на две пуговицы. Нос торчит бугорком. Маленький, острый, похожий на клюв... На лице шрам. Умеет свистеть иволгой.
   - Где им свистеть, - вздохнула тетка Алевтина. - Они все старые, седые.
   - Может быть, и он стал старым? - сказала Зоя Загородько.
   - Все стареют. Никто не остается молодым. Сколько лет-то прошло! Тетка Алевтина снова вздохнула и покачала головой. - Вы идите к могиле. Может быть, повезет вам с вашим Зимородком... Мне с моим Ваняткой никогда уж не повезет...
   Они шли по раннему лесу, и ноги их до коленей были в росе. Пронзительный радостный холодок утра покалывал плечи и разливался по телу зарядом бодрости. Трое следопытов пересекали вырубки, перескакивали через ручей, ступали по мягкому мху. Они шли по земле, в глубине которой лежали осколки снарядов, пули, каски, стволы пулеметов - ржавые, увядшие плоды войны. Родная земля все видела, все знала, она хранила тяжелую правду о каждом, кто был на войне. И как у матери нет безымянных сыновей, так и земля знала имя каждого бойца, упавшего к ней на грудь.
   Ребята незаметно прибавили шагу - им не терпелось встретить человека, заполнившего до краев их жизнь. Разве не ради него они опускались в глубины прошлого, как водолазы опускаются в пучину моря?
   В лесу было тихо и безлюдно. От земли шел пар, и лес был не зеленым, а синим. Листья, трава, мох - все было синим. И фигуры бегущих ребят тоже казались синими в дымке рождающегося утра.
   У партизанской могилы стояли бывшие бойцы отряда. Ребятам, выходящим из леса, они были видны со спины. Непокрытые головы - седые, стриженые, и бритые, и с чудом сохранившимися вихрами. Брезентовые куртки с капюшонами, откинутыми на плечи, городские пиджаки. Брюки, промокшие от росы до самых икр. Их было немного - восемь человек. Словно большой сильный отряд понес в бою новые потери, и уцелело только восемь.
   Ребята медленно приблизились к могиле. И когда наконец поравнялись с застывшими в молчании людьми, то стали жадно разглядывать их лица - есть ли у кого-нибудь на щеке шрам?
   - Вам что тут надо, молодцы? - спросил плечистый в брезентовой куртке.
   Глаза у него были красные от недавно просохших слез.
   - Мы ищем Зимородка, - за всех ответил Марат.
   Он произнес это далекое военное имя, как произносят пароль, требуя условного ответа.
   - Улетел Зимородок, - вздохнул старый боец.
   - Но пришел? - спросил Марат.
   - С того света не приходят, - сказал стоявший рядом худой старик с палкой.
   Остальные молча прислушивались к разговору.
   - Он жив! - твердо сказал Марат.
   - Грамотный? Читать умеешь? Тогда читай! - Плечистый в брезентовой куртке кивнул на обелиск.
   - Его нет в этой могиле, - стоял на своем мальчик.
   - Знаю. В этой могиле нет. Но не одна же могила на свете.
   - И в другой могиле его нет, - убежденно сказала Зоя Загородько.
   - Ишь как вы легко возвращаете из мертвых, - отозвался кто-то из стоявших поодаль.
   - Мы трудно воскрешаем, - вставил слово Василь.
   - Может быть, вы помните его имя и фамилию? - Марат пристально посмотрел в глаза старого бойца в брезентовой куртке.
   Тот потер лоб и сказал:
   - То ли его звали Серегой, то ли фамилия его была Серегин.
   И тут стоявший в стороне, с усами, которые топорщились сердитой светлой щетиной, сказал:
   - Его звали Сергей Иванович Серегин.
   Старые бойцы закивали головами, а ребята удивленно переглянулись.
   - Так это наш учитель зоологии! - вырвалось у Зои Загородько. Сергей Иванович Серегин!
   - Может быть, однофамилец? - сказал плечистый в брезентовой куртке.
   Даже боевые друзья не верили в живого Зимородка, хотя никто из них не видел его мертвым. Но Марат не сдавался. И образ бесстрашного Зимородка стал в его сознании упрямо сливаться с чудаковатым, заросшим бородой учителем зоологии. Его искали по свету, а он был рядом. Он шел на верную смерть ради жизни людей, а ребята играли с ним в "кукушку". Может быть, Зимородок прикинулся учителем, чтобы быть неуловимым, а борода нужна ему, чтобы скрыть шрам?
   - Это правда, что его звали Сергей Иванович Серегин? - переспросил Марат.
   - Наш начальник штаба никогда не ошибается, - сказал старик с палкой.
   Сам же начальник штаба молчал, словно уточнял в памяти события далеких лет. И все вдруг притихли, чтобы не мешать работать его памяти. И он вспомнил:
   - За взрыв моста Зимородок был представлен к ордену. - Начальник штаба говорил сухо и отрывисто, словно по бумаге читал реляцию. - И был награжден... посмертно.
   - А он, выходит, жив, - сказал кто-то из старых бойцов.
   И все маленькое оставшееся в живых войско повеселело.
   15
   Где же учитель зоологии? Бродит по лесам? Спит в шалаше? Плывет в плоскодонке по мелким извилистым протокам? Варит на костре ушицу? И зарос бородой, как медведь? Разве его найдешь в эту пору? Но дайте срок. Он сам придет через несколько дней. Надо только дотянуть до первого сентября. Дверь в класс распахнется.
   "Здравствуйте, люди-человеки! Начнем, пожалуй!"
   И тогда Марат встанет и скажет: "Здравствуйте, Зимородок! Можете просвистеть иволгой?"
   Он очень удивится. Уставится на Марата сквозь задымленные стекла очков. И просвистит. Не побоится ни директора, ни инспектора. Ответит на старый военный пароль. Бесстрашный Зимородок, награжденный посмертно. Но оставшийся в живых.
   Но ждать до первого сентября ребятам было не под силу. Слишком долго и упорно искали они Зимородка, чтобы ждать, зная, что он рядом. Сергей Иванович жил при школе. Ребята отправились к нему.
   Постучались. Дверь открыл комендант.
   - Здравствуйте. Мы к Сергею Ивановичу.
   - К бородатому? Его нет.
   Ребята тревожно переглянулись.
   - Он уехал с месяц назад.
   - Как уехал? - вырвалось у Зои Загородько.
   - Собрал вещи и уехал. - Комендант пожал плечами. - Меня тогда не было. Приезжаю - комната пустая.
   Комендант толкнул крайнюю дверь. В комнате стояли кровать, стол, две табуретки, шкаф. Никаких вещей в нем не было. Только на полке стояли книги.
   - Он вернется? - спросил Марат.
   - Не знаю... Он с директором что-то не ладил. Поговаривал, что на Крайнем Севере не хватает учителей. В случае чего, книги ему вышлем. Не расстраивайтесь. Не вернется - пришлют другого. Без учителя не останетесь.
   - Нам не нужно другого! - крикнул Василь, и его верхняя губа недовольно поднялась домиком.
   - Не кричи, - строго сказал комендант. - Я отвечаю только за порядок.
   - Так нет порядка, - сказал Марат. - Какой же порядок - человек уезжает, и никто не знает, вернется он или нет.
   - Грамотный? А не знаешь, что такое порядок. - Комендант нахмурился, и на его лбу образовались три волнистые складки. - Порядок - когда чисто, не течет крыша, работает канализация, весь инвентарь в наличии.
   - А если человека нет в наличии? - не выдержала Зоя Загородько.
   - Идите к директору, - сказал комендант, выпроваживая непрошеных гостей.
   - Улетел Зимородок! - сказала Зоя Загородько.
   Марат молчал. Он смотрел куда-то вдаль. Он был занят своими мыслями.
   Утром первого сентября Марат и Зоя Загородько стояли на мосту и, упершись локтями в перила, смотрели, как от ветра морщится гладь реки. По небу плыли барашки облаков, похожие на белые купола парашютов. Их несло куда-то вдаль, и было неизвестно, в каком месте они окончат полет и бесшумно лягут на траву.
   Друзья ждали Василя.
   - Ты мог бы прыгнуть с парашютом? - спросила девочка Марата.
   - Не знаю, - ответил он.
   - Смог бы, я знаю. И с тобой вместе я тоже бы смогла.
   - Выдумываешь, - усмехнулся Марат.
   - Нет. Ищу человека. В тебе и в себе тоже.
   - Зачем же во мне?
   Зоя Загородько помедлила с ответом, потом сказала:
   - И в Василе.
   - Если вернется Зимородок, - сказал Марат, - мы теперь будем здорово жить. Но он может не вернуться.
   Марат смотрел в воду, а Зоя Загородько со стороны посматривала на него и видела в друге какого-то нового человека, похожего на учителя зоологии.
   В это время на мосту появился Василь.
   ...Прозвенел звонок, а ребята галдели, спорили, стучали крышками парт.
   Только трое друзей сидели на своих местах и не отрывали глаз от двери. Никто из ребят не был посвящен в их тайну. Никто не мог догадаться, что сейчас происходит у них в душе. Ребята рассаживались по местам. А дверь все не открывалась. Не появлялся человек с массивной головой, в задымленных очках, с буйной растительностью на лице, прикрывавшей след вражеского штыка.
   Не прилетел Зимородок.
   - Он не придет, - тихо сказал Марат своим друзьям. Встал. Хлопнул крышкой парты и подошел к доске.
   Ребята с веселым любопытством уставились на Марата.
   - Расскажи про глухую кукушку! - крикнул кто-то с задней парты.
   Марат поморщился, но ничего не ответил. Потом он сказал:
   - Ребята, Сергей Иванович уехал. Теперь я хочу рассказать вам о нем.
   Класс весело загудел. Кто-то тоненьким голоском крикнул:
   - Ку-ку!
   - Я хочу рассказать вам о бесстрашном герое, которого в партизанском отряде звали Зимородком. Зимородок и Сергей Иванович - одно лицо.
   Умолкли голоса. Перестали скрипеть парты. В классе установилась тишина. Все смотрели на Марата.
   - Когда нужно было взорвать мост, он полетел в тыл врага. А сам до этого никогда не прыгал с парашютом. Даже не знал, за что надо дергать...
   Марат рассказывал и не заметил, как зазвенел второй звонок, как дверь бесшумно отворилась и на пороге появился Сергей Иванович, обожженный солнцем, всклокоченный, в брезентовом плаще с капюшоном, с рюкзаком за спиной. Он стоял в дверях и сжимал в руке серенькую кепку. И никто не заметил, что он пришел. Все слушали Марата.
   - Сергей Иванович добровольно пошел на расстрел, чтобы спасти людей. И его расстреляли.
   В классе послышался приглушенный гул.
   - Но он остался жив.
   Класс облегченно вздохнул.
   - И он умел свистеть иволгой.
   И в это мгновение послышался тонкий переливчатый свист. Ребята повернулись и увидели Зимородка. И класс тихо встал.
   - Здравствуйте, люди-человеки, - сказал учитель глуховатым голосом и закрыл за собой дверь. - Я немного опоздал и не успел умыться с дороги... Что же вы молчите?
   Учитель огляделся и почувствовал ту знакомую неловкость, которая охватила его много лет назад в партизанской школе. И он снова засвистел иволгой.
   Неподалеку от Нового Моста по реке плыло странное суденышко, сбитое из неровных бревен. На нем были мачта и парус. Парус был не клиновидным, а круглым. Видно, его потрепала буря, потому что на полотнище выделялись цветные заплаты. Ветер наполнил его упругой силой, и он, выгнувшись куполом, увлекал за собой суденышко и его команду.
   Так маленькие мальчишки со станции Река нашли применение старому военному парашюту, и он зажил новой жизнью.
   Мальчишки не знали, чей это парашют и как он очутился в лесу. Они были еще малы и не задумывались над случайными находками.
   Но придет час - и они услышат о Зимородке.
   БАЛЕРИНА ПОЛИТОТДЕЛА
   Часть первая
   БАЛЕТМЕЙСТЕР
   1
   Я бежал вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, а мне казалось, что я топчусь на месте, спускаюсь на эскалаторе, который движется вверх. Наконец - последняя ступенька, я рванул на себя дверь. Белый колючий снег мелкими песчинками сек лицо и шею, но я не отвернулся, не поднял воротник, а выбежал на покрытую наледью мостовую и долго пытался остановить какую-нибудь машину. Они же, словно не замечая меня, пролетали мимо. Будь я помоложе, плюнул бы на эти машины и побежал бы с Васильевского острова к Аничкову мосту.
   Одна машина все же остановилась. Я распахнул дверцу, плюхнулся на сиденье и закрыл глаза. Тут только сообразил, что выбежал из дома без шапки, в расстегнутом пальто, а шарф торчит из кармана. Я вытянул шарф и запоздало намотал на шею.
   Что со мной? Почему я спешу, словно от того, как скоро приеду, зависит что-то важное в моей жизни? Я скашиваю глаза на шофера: козырек ушанки нависает, как поднятое забрало, нос горбинкой, верхняя губа закрывает нижнюю, на подбородке рыжеватая щетина. Его обыденное спокойствие не передается мне, напротив, вызывает взрыв возмущения. Я отворачиваюсь и смотрю в окно. Белые капроновые нити метели опутывают машину, бросаются под колеса, сухо стучат по стеклу.
   Только что мне позвонила моя ученица Галя Павлова. В трубке, как в полевом телефоне, стоял треск. Я не сразу узнал Галин голос и никак не мог взять в толк, про какую записку она говорила. Я нетерпеливо крикнул в трубку:
   - Чадо мое, объясни, какая записка?
   - Увольнительная, - донеслось сквозь треск. - Балерина политотдела... Ей зачем-то нужен пистолет... Слышите, пистолет!..
   Мне показалось, что Галя звонит с другого конца света, из другого времени, но я все же расслышал главное, понял, о какой записке идет речь, и меня ударило током, как много лет назад, когда эта записка попала мне в руки.
   В первое мгновение я не поверил Гале. Не мог я потерять эту записку! Но тут вспомнил, что искал какую-то справку, рылся в бумажнике и вот на тебе - выронил...
   С этой полоской бумаги, стертой на сгибах, я не расставался никогда. Обыкновенная солдатская увольнительная была для меня всемогущим пропуском. Я предъявлял этот документ не комендантским патрулям, а своей памяти - и сразу проникал в далекие, сокровенные уголки своей военной молодости. Сквозь сплошной, душный грохот алой жилкой начинала биться мелодия песни про тачанку. И кто-то издалека кричал: "Эй, киндерлейтенант, собирай свою команду, надо ехать к танкистам, они завтра на рассвете уходят в бой..." Еще я чувствовал необъяснимо родной запах шиповника, перемешанный с горьковатым духом пожара. Это от клочка бумаги пахло шиповником и дымом...
   Я закричал в трубку:
   - Галя, где ты?
   - Я в танцевальном классе, слышите? Мы с Димой...
   - Ждите меня! Никуда не уходите! Я сейчас!
   Сидя в быстрой-медленной машине, я представлял себе, как Галя нашла на полу сложенную вчетверо бумагу. Может быть, под столом, а может быть, под роялем, у бронзового колесика. Представил, как Дима со странной фамилией Молоденький (станет стариком, а все его будут звать молоденьким), заинтересованный таинственной запиской, вытянул свой острый носик.
   - Что там у тебя?
   - Бумажка какая-то, увольнительная.
   - Кого уволили? - полюбопытствовал Дима.
   - Не знаю... Тут написано: "Увольнительная записка". Потом "фамилия, имя, отчество" - Тамара Самсонова. Ты знаешь Тамару Самсонову?
   - Не-ет. Ее уволили? Читай дальше.
   - "Звание" - красноармеец. "Занимаемая должность" - балерина политотдела.
   Эту увольнительную записку я знаю наизусть. Вижу круглый писарский почерк с нажимом - писарь заполнял бланк увольнительной пером No 86, - вижу лиловую печать с номером воинской части. В увольнительной значилось, что "балерина политотдела" уволена "до 24.00". И дальше шла подпись командира - моя подпись с длинным хвостиком над буквой "Б": "Корбут". Ребята наверняка узнали мою подпись по хвостику. И наверняка удивились, почему я, педагог, балетмейстер, расписался за командира.
   Я представил себе, как Дима, слегка заикаясь, сказал:
   "Надо позвонить Борису".
   Ребята всю жизнь за глаза называли меня Борисом.
   Но тут Галя случайно перевернула листок и увидела, что на оборотной стороне тоже что-то написано. Только не чернилами, а карандашом. Слова почти стерлись. Буквы неровные, словно человек учился писать или же писал в машине, которую бросало на ухабах. Но я-то знаю, отчего дрожала рука.
   Вот что прочитали мои чада на обороте увольнительной записки:
   Милый Вадим, со мной все кончено. Я больше никогда не смогу танцевать. Раздобудь пистолет. Очень прошу. Твоя Тамара.
   Ребята, конечно, ничего не поняли, но смутное предчувствие беды охватило их, и они бросились к телефону, уверенные, что их Борис может что-то предпринять. Упустили из виду, что на записке стояла дата - 1942 год.
   И помочь было нельзя.
   Когда я вошел в зал с зеркалами, с поручнями станка вдоль стен, никого, кроме Гали, не было. Она сидела на низенькой скамейке, опершись локтями о колени.
   Прямо с порога я спросил:
   - Где?
   Девочка легко поднялась и бесшумной походкой балерины подошла ко мне.
   - Вот.
   Листок лежал у нее на ладони, как крыло бабочки. Я взял бесценную записку и торопливо пробежал глазами по строчкам, чтобы удостовериться, что это она.
   Потом, как был в пальто, опустился на стул, стащил с себя шарф и вдруг почувствовал себя таким усталым, словно проделал огромный путь пешком.
   Галя пристально смотрела на меня, видимо стараясь установить связь между мной и той драматической историей, которая смутно угадывалась в словах, выведенных дрожащей рукой. Она ни о чем не расспрашивала, только смотрела большими серыми глазами.
   Ее ладная, тоненькая фигурка была обтянута черным трико. Маленькая головка, гладкие рыжеватые волосы, собранные в тугой пучок на затылке. Уши аккуратно прижаты, и только розовые мочки слегка отходят в стороны. На нос высыпана щепотка веснушек. Под нижней губой глубокая впадина и сразу подбородок, поднятый вверх бугорком. Длинная шея с голубой жилкой. Плечи отведены назад. Правая ступня перпендикулярна левой, как в третьей позиции.
   Она молчала, моя маленькая балерина, но глаза ее спрашивали, требовали ответа. А я тем временем пытался представить ее в гимнастерке, с рукавами до кончиков пальцев, в пилотке. В тяжелых сапогах с железными подковками. И стоит она передо мной, как перед командиром, и ждет, когда я подпишу увольнительную и отпущу ее в Ленинград, как когда-то Тамару Самсонову.
   Сколько себя помню, я всегда был беловолосым. Еще в школе меня дразнили "седым". "Эй, седой, дай списать задачку!" И я давал. Не обижался на "седого". Напротив, мне даже льстило, что в отличие от других ребят я был седым. Помню, на уроке физики наш сутулый, усатый учитель воскликнул: "Ты не знаешь элементарных понятий! Постыдился бы своих седин!" Но я не стыдился, совершал массу неожиданных поступков, удивлял друзей и ввергал в отчаяние родителей. Например, вместо того, чтобы выучиться на врача или инженера - стал балетмейстером. И поступил на работу не в Театр оперы и балета, а во Дворец пионеров.
   Потом добровольцем ушел на фронт. Был пятым номером на зенитной батарее. Потом стал киндерлейтенантом.
   Если волосы от переживаний меняются в цвете, моим бы следовало потемнеть. Они же остались неизменными, только со временем чуть порыжели, словно их подпалило пламя. Кто знает меня недавно, думает, что я поседел на фронте, в первую зиму блокады... Мои переживания все при мне, проросли в сердце горькой, жесткой травой. И порой я чувствую вкус этой травы на губах. Неужели эта горе-трава никогда не увянет, не исчезнет, не скроется под снегом!
   Но человек всегда ждет счастья.
   - Послушай, чадо мое, - оторвавшись от своих мыслей, обратился я к Гале, - ты могла бы расстаться с балетом?
   - Нет! - Ее глаза слегка сузились, а локти сильнее прижались к бокам.
   - Разве ты бы не нашла в жизни другого занятия?
   - Но балет не занятие, он и есть жизнь.
   - Ты в этом уверена? Может быть, ты просто не знаешь другого? Только балет?
   Мои неожиданные вопросы не смогли ее обескуражить, не потому, что она была такая уж смышленая, - для нее и в самом деле не было иной жизни, не могло быть. Она получала по сочинениям тройки, но могла станцевать любой рассказ. Ей было дано это, а другого дано не было.
   - Почему вы меня об этом спрашиваете? - вдруг забеспокоилась Галя.
   - Я ищу разницу между тобой...
   - ...и балериной политотдела? - закончила она.