Страница:
укрывается в психозе, чтобы в бредовых сновидениях болезни найти то, чего он
лишен в действительности. В 1896 г. Фрейд анализировал параноидное
заболевание, которое, согласно Крепелину, причисляется к параноидальным
формам раннего слабоумия, и доказал, что симптомы этого заболевания точно
определяются схемой механизмов истерических преобразований. По словам
Фрейда, "и паранойя, и целые группы случаев, относящихся к ней, суть не что
иное, как защитный психоневроз, то есть что паранойя, подобно истерии и
навязчивым представлениям, обязана своим происхождением вытеснению
мучительных воспоминаний и что формы ее симптомов определяются содержанием
вытесненного".
Ввиду важности подобного предположения, стоит несколько подробнее
заняться классическим анализом Фрейда.
Рассматриваемый случай относится к 32-летней женщине, болезнь которой
проявилась следующими симптомами: все окружающее ее изменилось, ее более не
уважают, ее обижают, за ней наблюдают, все ее мысли известны окружающим
людям. Затем ей приходит в голову, что за ней наблюдают вечером, когда она
раздевается; после этого появляются ощущения в нижней части живота,
вызванные, по ее мнению, неприличными мыслями служанки; далее появляются и
видения: обнаженные женские и мужские гениталии. Когда она находится наедине
с женщинами, у нее появляются галлюцинации женских гениталий, одновременно
ей кажется, что другие женщины тоже видят ее (пациентки) гениталии.
Фрейд анализировал этот случай. Он нашел, что пациентка вела себя как
истеричка (то есть демонстрировала те же самые сопротивления и т. д.).
Необычным является то, что вытесненные мысли возникали не в виде слабо
связанных мыслей-наитий (fancies), как это бывает при истерии, а в виде
внутренних галлюцинаций; поэтому больная сравнивала их с голосами (ниже я,
при случае, приведу экспериментальные доказательства этого наблюдения).
Вышеупомянутые галлюцинации появились после того, как пациентка увидала
несколько обнаженных пациенток в общем помещении клиники с ваннами. "Итак,
можно было бы предположить, что эти впечатления повторялись лишь вследствие
того, что они ее сильно заинтересовали". Она сказала, что испытывала тогда
стыд за других женщин. Этот несколько принужденный альтруистический стыд
невольно поражал, наводил на мысль о чем-то вытесненном или подавленном.
Затем пациентка воспроизвела "ряд сцен из своего детства в возрасте от
восьми до семнадцати лет, когда она в ванне стыдилась своей наготы перед
матерью, сестрой, врачом; постепенно она дошла до сцены, во время которой
она, в возрасте 6 лет, раздевалась перед тем, как лечь спать, не стыдясь
присутствия брата". Наконец, оказалось, что "брат и сестра в течение
нескольких лет имели привычку показываться друг другу обнаженными перед
сном". При этом она не стыдилась. "Теперь же она старалась наверстать
недостаток стыда в детстве".
"Начало депрессии совпало со ссорой ее мужа с ее братом, вследствие
которой последний перестал бывать в их доме. Она всегда очень любила своего
брата". "Кроме того, она упомянула про определенный момент своей болезни,
когда ей впервые "все стало ясно", то есть когда она убедилась, что ее
предположения о всеобщем презрении к ней и о намеренно наносимых ей обидах
соответствуют действительности. Эта уверенность возникла в ней благодаря
посещению невестки, которая во время разговора произнесла следующие слова:
"если со мной случится что-либо подобное, то я легко отнесусь к этому!"
Больная сначала не обратила внимания на это замечание, но после того, как
посетительница ушла, ей показалось, что в этих словах содержится упрек,
будто она привыкла легкомысленно относиться к серьезным вещам; с этого
момента она стала с уверенностью считать себя жертвой общего злословия.
Особенно убедительным казался ей тон невестки. Но оказалось, что до этой
фразы невестка затронула еще другую тему, рассказав пациентке, что "в доме
ее отца бывали всевозможные затруднения с братьями", заметив по этому
поводу: "в каждой семье происходят многие вещи, которые охотно скрывают; но
если с ней случится что-либо подобное, то она отнесется к этому легко".
Госпожа П. (больная) должна была признаться, что именно эти фразы,
предшествовавшие последней, расстроили ее. Так как она вытеснила обе эти
фразы, которые могли вызвать воспоминания об отношениях ее к брату, и
сохранила в памяти лишь последнюю, ничего не значащую фразу, то к ней она и
отнесла ощущение, что невестка ее упрекает; поскольку содержание этой фразы
не давало никакого повода к такому заключению, она запомнила интонацию, с
которой эта фраза была сказана".
Выяснив это, Фрейд занялся анализом голосов. "Прежде всего здесь нужно
было объяснить причину, по которой такие безразличные слова, как, например:
"вот идет госпожа П. - она теперь ищет квартиру" и т. д. - могли вызвать в
ней такие неприятные ощущения". Впервые она услышала голоса при чтении
рассказа О. Людвига "Хайтеретхай" (Heiterethei). После чтения она пошла
гулять и, проходя мимо крестьянского домика, внезапно услыхала голоса,
говорившие: "так выглядел дом Хайтеретхай! Вот колодец, а вот и куст! Как
счастлива она была, несмотря на бедность!" После этого голоса повторяли
целые отрывки только что прочитанной книги, причем совершенно незначительные
по содержанию.
"Анализ показал, что во время чтения ее занимали иные мысли и что она
была задета совершенно иными местами книги. В ней поднялось вытесняющее
сопротивление в отношении сходства между любовной парой из книги и ею самой
и ее мужем, в отношении воспоминаний о различных интимных эпизодах ее
семейной жизни, в отношении к семейным тайнам; ибо все это было связано с ее
половой застенчивостью (нетрудно проследить тот путь, по которому ее мысли
переходили от всего вышеизложенного к этой застенчивости); в конце концов
все это привело к воспоминаниям о детских переживаниях. Вследствие
применяемой цензуры невинные и идиллические сцены, близкие по времени к
вышеупомянутым неприятным сценам, но совершенно им противоположные,
настолько усилились в сознании, что получили возможность проявляться.
Например, первая вытесненная идея относилась к злословию соседей, которому
подверглась уединенно живущая героиня. Г-же П. нетрудно было тут найти
сходство со своим собственным положением. Она также жила в маленьком
городке, ни у кого не бывала и думала, что соседи ее не уважают. Поводом для
этого недоверия к соседям явилось то, что вначале она была вынуждена
довольствоваться маленькой квартирой, где стена спальни, у которой стояла ее
супружеская кровать, граничила с комнатой соседей. В начале брачной жизни в
ней развилась сильная сексуальная застенчивость, очевидно вследствие того,
что в ней бессознательно были разбужены воспоминания о ее детских отношениях
с братом, когда они играли в мужа и жену; она постоянно опасалась, что
соседи через стену слышат слова и каждый производимый ею шорох; этот стыд
превратился в недоверие к соседям".
При дальнейшем анализе голосов Фрейд часто находил "дипломатическую
неопределенность; обидный намек был большей частью замаскирован необычным
выражением, непривычным оборотом речи и т. п.; такая особенность
свойственна, в общем, слуховым галлюцинациям параноиков, в которых я нахожу
следы искажений, вызываемых компромиссами".
Я намеренно в точности привел слова автора этого первого, неизмеримо
важного для психопатологии анализа паранойи: я не мог сократить
проницательных выводов Фрейда.
Возвратимся к вопросу о природе диссоциированных идей. Теперь мы видим
содержание, найденное Фрейдом в предположенных Гроссом отколовшихся цепях
представлений: они представляют собой не что иное, как вытесненные
комплексы, которые мы встречаем не только у истериков, но, что не менее
важно, также и у нормальных людей. Тайна вытесненных (диссоциированных) идей
или представлений оказывается весьма обыкновенным психологическим
механизмом, имеющим общее значение. Новое освещение дается Фрейдом
разобранному Странским вопросу о несовместимости содержания сознания и
чувственного тонуса. Он указывает, что безразличные, ничего не значащие
представления, могут сопровождаться интенсивной окраской чувством,
заимствованной ими у какого-либо вытесненного представления. Тут Фрейд
направляет нас по тому пути, который может привести нас к пониманию
неадекватности чувственного тонуса при раннем слабоумии. Думается, что
дальнейшие разъяснения здесь не требуются.
Мы можем свести результаты исследований Фрейда к следующим положениям.
Как в форме, так и в содержании симптомов параноидного раннего слабоумия
отражаются мысли, которые были невыносимы для сознания "я" и подверглись
поэтому вытеснению; ими определяется сфера безумных идей и галлюцинаций и
все вообще поведение больных. Итак, когда способность восприятия
парализована, возникающие автоматизмы содержат отщепленные комплексы
представлений - все множество связанных мыслей высвобождается. Именно таким
образом мы можем обобщить результаты анализа Фрейда.
Как известно, Тилинг (Tiling) /52; 53- S.561/, независимо от Фрейда, на
основании клинических опытов пришел к аналогичным выводам. Он также склонен
считать, что индивидуальность имеет почти неограниченное значение при
возникновении психоза и для того вида, который он принимает. Современная
психиатрия, несомненно, приписывает слишком незначительную роль личному
фактору и вообще личной психологии, быть может не столько из теоретических
соображений, сколько вследствие своей практической беспомощности в
психологии. Поэтому можно смело идти вслед за Тилингом, во всяком случае,
несколько дальше, чем это считает возможным Нейссер. /54- S.29/ Однако
следует остановиться на вопросе об этиологии, то есть на самой сути
проблемы. Индивидуальная психология ни по Фрейду, ни по Тилингу не в
состоянии объяснить возникновение постоянного психического расстройства. Это
наиболее ясно следует из вышеприведенного анализа Фрейда: открытыми им
"истерическими" механизмами можно объяснить возникновение истерии, но почему
возникает раннее слабоумие? Положим, мы понимаем, почему содержание безумных
идей и галлюцинаций носит именно данный характер, а не какой-то иной, но
причина возникновения неистерических безумных идей и галлюцинаций нам
непонятна. Здесь, вероятно, существует причина физическая, действующая
независимо от всякой психологии. Признаем далее, вместе с Фрейдом, что
каждая параноидная форма раннего слабоумия протекает в соответствии с
законами истерии - но почему, в таком случае, параноик представляет собой
нечто в высшей степени устойчивое и способное к сопротивлению, истерия же
отличается именно большой изменчивостью симптомов?
Тут мы сталкиваемся с новым моментом болезни. Подвижность истерических
симптомов основана на подвижности аффектов. Эту мысль, крайне важную для
учения о раннем слабоумии, Нейссер [Нейссер относит это только к паранойе,
под которой он едва ли понимает самостоятельную болезнь (Крепелин). Его
описание подходит, главным образом, к параноидным заболеваниям.] формулирует
следующим образом: "Извне происходит лишь незначительная ассимиляция,
пациент делается все менее способным оказывать самостоятельное влияние на
ход своих представлений и из-за этого образуется гораздо большее, чем в
нормальном состоянии, число отделенных друг от друга групп комплексов
представлений; эти комплексы представлений связывает лишь общее для всех них
отношение к личности больного, ни в каком ином отношении они почти не
сливаются друг с другом; из них то один, то другой, в зависимости от
действующей в данный момент констелляции, определяет направление дальнейшей
психической работы и ассоциации. Таким образом подготавливается постепенное
распадение личности; последняя становится, в известной степени, пассивным
зрителем впечатлений, стекающих к ней из различных источников раздражения, и
безвольной игрушкой вызванного этими впечатлениями возбуждения. Аффекты,
которые в норме должны определять наше отношение к внешнему миру и
способствовать нашему приспосабливанию к нему, представляя собой как бы
средства защиты организма и движущие силы самосохранения, оказываются
отчужденными от своего естественного назначения. Благодаря органически
обусловленному интенсивному окрашиванию чувством безумных мыслей при
совершенно обычном психическом возбуждении, мысли эти, и притом только они,
постоянно воспроизводятся вновь. Эта фиксация аффектов уничтожает
способность сочувствия в радости и в горе и приводит к душевному одиночеству
больных, развивающемуся параллельно их интеллектуальному отчуждению".
Тут Нейссер описывает уже известную нам картину отупения способности
восприятия: недостаток вновь приобретаемых идей, прекращение (paralysis)
целенаправленного приспособления к реальности, распадение личности,
автономия комплексов. К этому он добавляет "фиксацию аффектов", то есть
фиксацию подчеркнутых чувством комплексов представлений. (Ибо аффекты обычно
имеют интеллектуальное содержание, которое, впрочем, не всегда бывает
сознательным.) Этим он объясняет эмоциональное обеднение, для которого
Масселон предложил меткое выражение "свертывание". Таким образом,
фиксирование аффектов по Фрейду означает, следовательно, что вытесненные
комплексы (носители аффекта) уже не могут быть выключены из процесса
сознания; они остаются в нем, препятствуя тем самым дальнейшему развитию
личности.
Во избежание недоразумений я здесь должен отметить, что продолжительное
господство сильного комплекса при нормальной психической жизни может
привести лишь к истерии. Но явления, вызванные аффектом, возникшим на почве
истерии, иные, нежели связанные с комплексами явления при раннем слабоумии;
из этого следует, что для возникновения раннего слабоумия необходимо
совершенно иное предрасположение, чем для заболевания истерией. Если
допустить возможность простой гипотезы, то пожалуй можно предложить
следующий ход мысли: возникший на почве истерии комплекс вызывает поправимые
последствия; в то время как при раннем слабоумии аффект, напротив, дает
повод к возникновению аномалии обмена веществ (возможно, к образованию
токсинов), которая поражает мозг более или менее непоправимым образом, так
что вследствие вызванного таким образом дефекта парализуются высшие
психические функции. При этом затрудняется или совершенно прекращается
приобретение новых комплексов; однако патогенный комплекс, иначе говоря,
комплекс, дающий импульс болезни, остается, и дальнейшее развитие личности
окончательно останавливается. Несмотря на кажущуюся непрерывной каузальную
цепь психологических событий, ведущих от нормального состояния к состоянию
патологическому, не следует упускать из виду, что нарушение обмена веществ
(по Крепелину) в определенных случаях может быть первичным, причем тот
комплекс, который в данном случае оказывается случайно последним и новейшим,
"застывает" и определяет содержание симптомов. Наш опыт еще не позволяет нам
исключать эту возможность.
Приведенные выше выдержки из литературы по вопросу о раннем слабоумии
показывают, по-моему, весьма ясно, что все взгляды и исследования, казалось
бы, весьма слабо связанные между собой, ведут к той же цели; наблюдения и
указания, собранные из самых различных областей раннего слабоумия, наводят
прежде всего на мысль о центральном расстройстве, которому даются различные
названия: отупение способности восприятия (Вейгандт), диссоциация, снижение
интеллектуального уровня (Жане-Масселон), распадение сознания (Гросс),
распадение личности (Нейссер и др.). Затем указывается на склонность к
фиксации (Масселон-Нейссер), из которой последний выводит эмоциональное
обеднение; Фрейд и Гросс находят важный факт существования отщепленных цепей
представлений, причем заслуга Фрейда заключается в том, что он первым указал
на принцип конверсии (вытеснение комплексов и их косвенное возобновление) в
случае параноидной формы раннего слабоумия. Однако открытые Фрейдом
механизмы не в состоянии объяснить причину возникновения именно раннего
слабоумия, а не истерии; поэтому для раннего слабоумия надо допустить
специфическое последовательное развитие аффекта (токсины?), которое вызывает
окончательную фиксацию комплекса при одновременном повреждении совокупной
психической функции. Не исключается и возможность того, что интоксикация
первоначально возникает по соматической причине, причем она поражает и
патологически изменяет тот комплекс, который случайно является последним.
Мои теоретические предположения, которые должны помочь пониманию
психологии больных ранним слабоумием, собственно говоря, почти исчерпаны
содержанием первой главы, ибо Фрейд высказал все существенное в своих
работах по истерии, навязчивому неврозу и сновидениям. Однако добытые
опытным путем понятия несколько отличаются от понятий Фрейда; возможно, и
понятие окрашенного чувством комплекса заходит несколько далее его взглядов.
Существенной основой нашей личности является аффективность. [Для
понятий чувство, душевное состояние, аффект, эмоция Блейлер предлагает
выражение "эффективность" (Affectivitaet), "которое должно обозначать не
только аффект в собственном смысле, но и легкие чувства или оттенки
удовольствия и неудовольствия при всевозможных переживаниях".] Можно
сказать, что мышление и действие являются лишь симптомами эффективности.
[Блейлер говорит (I.c. стр. 17): "Таким образом, эффективность в значительно
большей степени, нежели рассуждения, является движущим фактором всех наших
действий и упущений. Мы действуем только под влиянием чувств удовольствия и
неудовольствия; логические рассуждения получают силу лишь благодаря
связанным с ними аффектами". "Аффективность есть наиболее широкое понятие;
желание и стремление являются лишь одной его стороной". А. Годферно говорит:
"Состояние аффекта есть господствующий фактор; мысли подчинены ему - логика
рассуждений является лишь кажущейся причиной изменений мысли - под холодными
рациональными законами мыслительных ассоциаций существуют другие, гораздо
более соответствующие глубоким жизненным потребностям: тут действует логика
чувства" (Paris, Alcan. 1894).] Элементы психической жизни - ощущения,
представления и чувства - даны сознанию в виде известных единиц, которые
(если решиться на аналогию с химией) можно сравнить с молекулами.
Пример: Я встречаю на улице старого приятеля; при этом в моем мозгу
возникает образ, функциональная единица: образ моего приятеля X. В этой
единице ("молекуле") мы различаем три составные части, три "радикала":
чувственное ощущение, интеллектуальную составляющую (представления, образы,
воспоминания, суждения и т. д.) и чувственный оттенок. [Ср. Блейлер (I. с.
стр. 5): "Подобно тому, как мы при всяком, даже простейшем, ощущении света
способны различэть качество, интенсивность и насыщенность, мы можем говорить
о процессах познания, чувства и воли, хотя и знаем, что не существует
психического процесса, не обладающего всеми тремя этими качествами, из
которых то одно, то другое выступает на первый план".] Эти три составляющие
тесно связаны между собой, так что уже при возникновении образа X. ему
обычно сопутствуют и все относящиеся к нему элементы. (Чувственное ощущение
представлено одновременным раздражением данной чувственной сферы,
стремящимся к отделению.) Поэтому я имею право говорить о функциональной
единице.
Своей необдуманной болтовней мой приятель X. втянул меня в неприятную
историю, последствия которой долго давали о себе знать. История эта
охватывает множество ассоциаций (ее можно сравнить с телом, состоящим и
бесчисленных молекул). Она касается множества личностей, вещей и событий.
Функциональная единица "мой приятель" всего лишь одна фигура среди многих
других. Вся эта масса воспоминаний обладает определенным чувственным
тонусом, а именно живым чувством раздражения.
Каждая молекула входит в состав этого чувства, так что как там, где
молекула появляется единолично, так и в условиях ее появления в сочетании с
другими, она всюду вносит тот же оттенок чувства, который проявляется тем
яснее, чем яснее видна ее связь со всей ситуацией в целом. [Это можно прямо
сравнить с музыкой Вагнера: лейтмотив обозначает (до известной степени
подобно оттенку чувства) важный для драматического построения комплекс
представлений (Валгалла, договор и т.п.). Каждый раз, когда действие или
речь возбуждает тот или иной комплекс, отзывается соответствующий лейтмотив
в какой-либо вариэции. Так же дело обстоит и в обычной психологической
жизни: лейтмотивы - это оттенки чувств наших комплексов, наши действия и
настроения - преображения лейтмотивов.]
Однажды я явился свидетелем следующего случая: я гулял с одним весьма
чувствительным, истеричным господином; в деревне зазвонили колокола; то был
прекрасный, гармонический звон; мой спутник, обычно очень чуткий к подобным
настроениям, внезапно, без всякого основания, стал говорить, что ему
отвратителен этот звон, что он звучит ужасно, вообще эта церковь ему
неприятна, как и сама деревня (которая славится своим очаровательным
местоположением). Этот необыкновенный аффект заинтересовал меня, я стал его
расспрашивать; тогда спутник мой стал осуждать пастора этой деревни: по его
словам, этот пастор носит противную бороду и, к тому же, сочиняет плохие
стихи. Сам спутник тоже обладал лирическим даром. Итак, поводом внезапного
аффекта оказалась поэтическая конкуренция.
Данный пример показывает, каким образом молекулы (звон и так далее)
входят в состав окраски чувства общей массы представлений [Отдельные
представления связаны между собой по различным законам ассоциаций (сходство,
сосуществование и т. д.). Но аффект выбирает и группирует их в высшие
комплексы.] (поэтическая конкуренция), которой мы даем название окрашенного
чувством комплекса. В этом смысле комплекс есть высшая психическая единица.
Исследуя наш психический материал (например, путем ассоциаций), мы
обнаружим, что всякая ассоциация относится к тому или иному комплексу. Это
трудно доказать на практике, но чем точнее мы анализируем, тем яснее видим,
что отдельные ассоциации входят в состав комплекса. Так, не вызывает
сомнения их принадлежность к комплексу нашего эго (нашего "я"). Комплекс
нашего эго у нормального человека есть высшая психическая инстанция; под
этим комплексом мы понимаем совокупность представлений нашего "я",
сопровождаемую могучим, постоянно присутствующим характерным ощущением
нашего собственного тела.
Окраска (оттенок) чувства есть аффективное состояние, которое
сопровождается соматическими иннервациями. Эго ("я") есть психологическое
выражение прочно ассоциированного сочетания всех телесных ощущений.
Собственная личность является, поэтому, наиболее прочным и сильным
комплексом, который (при условии здоровья) устойчиво выдерживает
всевозможные психологические бури. Поэтому представления, непосредственно
относящиеся к нашей собственной личности, всегда наиболее устойчивы и
интересны, или, говоря иными словами, они обладают наиболее интенсивной
окраской внимания (по мнению Блейлера, внимание есть аффективное состояние).
[Блейлер (Affectivitaet, стр. 31 и т.д.) говорит: "Внимание есть не что
иное, как особый случай действия аффекта". Стр. 30: "Внимание, как и все
наши действия, всегда зависит от аффекта или, точнее говоря: внимэние есть
грань эффективности, которая при этом действует исключительно известным нам
способом, освобождая одни и задерживая другие ассоциации".]
А. Острое действие комплекса
Реальность заботится о том, чтобы спокойное течение эгоцентрических
представлений постоянно прерывалось так называемыми аффектами. Угрожающая
опасность, например, оттесняет спокойную игру представлений, заменяя ее
комплексом иных представлений, сильнее окрашенных чувством. Новый комплекс
отодвигает все остальное на второй план; в данный момент он является
наиболее отчетливым, так как полностью задерживает все другие представления;
из эгоцентрических представлений новый комплекс допускает лишь те, которые
подходят к созданной им ситуации; он и в состоянии иногда подавить до полной
(временной) потери сознания даже наиболее сильные противоположные
представления, ибо теперь он обладает наиболее интенсивным вниманием. (Таким
образом, мы не должны говорить, что направляем наше внимание на что-либо, а
лишь утверждать, что в этой ситуации наступает состояние внимания).
Откуда комплекс представлений заимствует свою задерживающую или же,
напротив, стимулирующую силу?
Мы видели, что комплекс нашего эго, благодаря своей непосредственной
связи с телесными ощущениями, является комплексом, наиболее устойчивым и
лишен в действительности. В 1896 г. Фрейд анализировал параноидное
заболевание, которое, согласно Крепелину, причисляется к параноидальным
формам раннего слабоумия, и доказал, что симптомы этого заболевания точно
определяются схемой механизмов истерических преобразований. По словам
Фрейда, "и паранойя, и целые группы случаев, относящихся к ней, суть не что
иное, как защитный психоневроз, то есть что паранойя, подобно истерии и
навязчивым представлениям, обязана своим происхождением вытеснению
мучительных воспоминаний и что формы ее симптомов определяются содержанием
вытесненного".
Ввиду важности подобного предположения, стоит несколько подробнее
заняться классическим анализом Фрейда.
Рассматриваемый случай относится к 32-летней женщине, болезнь которой
проявилась следующими симптомами: все окружающее ее изменилось, ее более не
уважают, ее обижают, за ней наблюдают, все ее мысли известны окружающим
людям. Затем ей приходит в голову, что за ней наблюдают вечером, когда она
раздевается; после этого появляются ощущения в нижней части живота,
вызванные, по ее мнению, неприличными мыслями служанки; далее появляются и
видения: обнаженные женские и мужские гениталии. Когда она находится наедине
с женщинами, у нее появляются галлюцинации женских гениталий, одновременно
ей кажется, что другие женщины тоже видят ее (пациентки) гениталии.
Фрейд анализировал этот случай. Он нашел, что пациентка вела себя как
истеричка (то есть демонстрировала те же самые сопротивления и т. д.).
Необычным является то, что вытесненные мысли возникали не в виде слабо
связанных мыслей-наитий (fancies), как это бывает при истерии, а в виде
внутренних галлюцинаций; поэтому больная сравнивала их с голосами (ниже я,
при случае, приведу экспериментальные доказательства этого наблюдения).
Вышеупомянутые галлюцинации появились после того, как пациентка увидала
несколько обнаженных пациенток в общем помещении клиники с ваннами. "Итак,
можно было бы предположить, что эти впечатления повторялись лишь вследствие
того, что они ее сильно заинтересовали". Она сказала, что испытывала тогда
стыд за других женщин. Этот несколько принужденный альтруистический стыд
невольно поражал, наводил на мысль о чем-то вытесненном или подавленном.
Затем пациентка воспроизвела "ряд сцен из своего детства в возрасте от
восьми до семнадцати лет, когда она в ванне стыдилась своей наготы перед
матерью, сестрой, врачом; постепенно она дошла до сцены, во время которой
она, в возрасте 6 лет, раздевалась перед тем, как лечь спать, не стыдясь
присутствия брата". Наконец, оказалось, что "брат и сестра в течение
нескольких лет имели привычку показываться друг другу обнаженными перед
сном". При этом она не стыдилась. "Теперь же она старалась наверстать
недостаток стыда в детстве".
"Начало депрессии совпало со ссорой ее мужа с ее братом, вследствие
которой последний перестал бывать в их доме. Она всегда очень любила своего
брата". "Кроме того, она упомянула про определенный момент своей болезни,
когда ей впервые "все стало ясно", то есть когда она убедилась, что ее
предположения о всеобщем презрении к ней и о намеренно наносимых ей обидах
соответствуют действительности. Эта уверенность возникла в ней благодаря
посещению невестки, которая во время разговора произнесла следующие слова:
"если со мной случится что-либо подобное, то я легко отнесусь к этому!"
Больная сначала не обратила внимания на это замечание, но после того, как
посетительница ушла, ей показалось, что в этих словах содержится упрек,
будто она привыкла легкомысленно относиться к серьезным вещам; с этого
момента она стала с уверенностью считать себя жертвой общего злословия.
Особенно убедительным казался ей тон невестки. Но оказалось, что до этой
фразы невестка затронула еще другую тему, рассказав пациентке, что "в доме
ее отца бывали всевозможные затруднения с братьями", заметив по этому
поводу: "в каждой семье происходят многие вещи, которые охотно скрывают; но
если с ней случится что-либо подобное, то она отнесется к этому легко".
Госпожа П. (больная) должна была признаться, что именно эти фразы,
предшествовавшие последней, расстроили ее. Так как она вытеснила обе эти
фразы, которые могли вызвать воспоминания об отношениях ее к брату, и
сохранила в памяти лишь последнюю, ничего не значащую фразу, то к ней она и
отнесла ощущение, что невестка ее упрекает; поскольку содержание этой фразы
не давало никакого повода к такому заключению, она запомнила интонацию, с
которой эта фраза была сказана".
Выяснив это, Фрейд занялся анализом голосов. "Прежде всего здесь нужно
было объяснить причину, по которой такие безразличные слова, как, например:
"вот идет госпожа П. - она теперь ищет квартиру" и т. д. - могли вызвать в
ней такие неприятные ощущения". Впервые она услышала голоса при чтении
рассказа О. Людвига "Хайтеретхай" (Heiterethei). После чтения она пошла
гулять и, проходя мимо крестьянского домика, внезапно услыхала голоса,
говорившие: "так выглядел дом Хайтеретхай! Вот колодец, а вот и куст! Как
счастлива она была, несмотря на бедность!" После этого голоса повторяли
целые отрывки только что прочитанной книги, причем совершенно незначительные
по содержанию.
"Анализ показал, что во время чтения ее занимали иные мысли и что она
была задета совершенно иными местами книги. В ней поднялось вытесняющее
сопротивление в отношении сходства между любовной парой из книги и ею самой
и ее мужем, в отношении воспоминаний о различных интимных эпизодах ее
семейной жизни, в отношении к семейным тайнам; ибо все это было связано с ее
половой застенчивостью (нетрудно проследить тот путь, по которому ее мысли
переходили от всего вышеизложенного к этой застенчивости); в конце концов
все это привело к воспоминаниям о детских переживаниях. Вследствие
применяемой цензуры невинные и идиллические сцены, близкие по времени к
вышеупомянутым неприятным сценам, но совершенно им противоположные,
настолько усилились в сознании, что получили возможность проявляться.
Например, первая вытесненная идея относилась к злословию соседей, которому
подверглась уединенно живущая героиня. Г-же П. нетрудно было тут найти
сходство со своим собственным положением. Она также жила в маленьком
городке, ни у кого не бывала и думала, что соседи ее не уважают. Поводом для
этого недоверия к соседям явилось то, что вначале она была вынуждена
довольствоваться маленькой квартирой, где стена спальни, у которой стояла ее
супружеская кровать, граничила с комнатой соседей. В начале брачной жизни в
ней развилась сильная сексуальная застенчивость, очевидно вследствие того,
что в ней бессознательно были разбужены воспоминания о ее детских отношениях
с братом, когда они играли в мужа и жену; она постоянно опасалась, что
соседи через стену слышат слова и каждый производимый ею шорох; этот стыд
превратился в недоверие к соседям".
При дальнейшем анализе голосов Фрейд часто находил "дипломатическую
неопределенность; обидный намек был большей частью замаскирован необычным
выражением, непривычным оборотом речи и т. п.; такая особенность
свойственна, в общем, слуховым галлюцинациям параноиков, в которых я нахожу
следы искажений, вызываемых компромиссами".
Я намеренно в точности привел слова автора этого первого, неизмеримо
важного для психопатологии анализа паранойи: я не мог сократить
проницательных выводов Фрейда.
Возвратимся к вопросу о природе диссоциированных идей. Теперь мы видим
содержание, найденное Фрейдом в предположенных Гроссом отколовшихся цепях
представлений: они представляют собой не что иное, как вытесненные
комплексы, которые мы встречаем не только у истериков, но, что не менее
важно, также и у нормальных людей. Тайна вытесненных (диссоциированных) идей
или представлений оказывается весьма обыкновенным психологическим
механизмом, имеющим общее значение. Новое освещение дается Фрейдом
разобранному Странским вопросу о несовместимости содержания сознания и
чувственного тонуса. Он указывает, что безразличные, ничего не значащие
представления, могут сопровождаться интенсивной окраской чувством,
заимствованной ими у какого-либо вытесненного представления. Тут Фрейд
направляет нас по тому пути, который может привести нас к пониманию
неадекватности чувственного тонуса при раннем слабоумии. Думается, что
дальнейшие разъяснения здесь не требуются.
Мы можем свести результаты исследований Фрейда к следующим положениям.
Как в форме, так и в содержании симптомов параноидного раннего слабоумия
отражаются мысли, которые были невыносимы для сознания "я" и подверглись
поэтому вытеснению; ими определяется сфера безумных идей и галлюцинаций и
все вообще поведение больных. Итак, когда способность восприятия
парализована, возникающие автоматизмы содержат отщепленные комплексы
представлений - все множество связанных мыслей высвобождается. Именно таким
образом мы можем обобщить результаты анализа Фрейда.
Как известно, Тилинг (Tiling) /52; 53- S.561/, независимо от Фрейда, на
основании клинических опытов пришел к аналогичным выводам. Он также склонен
считать, что индивидуальность имеет почти неограниченное значение при
возникновении психоза и для того вида, который он принимает. Современная
психиатрия, несомненно, приписывает слишком незначительную роль личному
фактору и вообще личной психологии, быть может не столько из теоретических
соображений, сколько вследствие своей практической беспомощности в
психологии. Поэтому можно смело идти вслед за Тилингом, во всяком случае,
несколько дальше, чем это считает возможным Нейссер. /54- S.29/ Однако
следует остановиться на вопросе об этиологии, то есть на самой сути
проблемы. Индивидуальная психология ни по Фрейду, ни по Тилингу не в
состоянии объяснить возникновение постоянного психического расстройства. Это
наиболее ясно следует из вышеприведенного анализа Фрейда: открытыми им
"истерическими" механизмами можно объяснить возникновение истерии, но почему
возникает раннее слабоумие? Положим, мы понимаем, почему содержание безумных
идей и галлюцинаций носит именно данный характер, а не какой-то иной, но
причина возникновения неистерических безумных идей и галлюцинаций нам
непонятна. Здесь, вероятно, существует причина физическая, действующая
независимо от всякой психологии. Признаем далее, вместе с Фрейдом, что
каждая параноидная форма раннего слабоумия протекает в соответствии с
законами истерии - но почему, в таком случае, параноик представляет собой
нечто в высшей степени устойчивое и способное к сопротивлению, истерия же
отличается именно большой изменчивостью симптомов?
Тут мы сталкиваемся с новым моментом болезни. Подвижность истерических
симптомов основана на подвижности аффектов. Эту мысль, крайне важную для
учения о раннем слабоумии, Нейссер [Нейссер относит это только к паранойе,
под которой он едва ли понимает самостоятельную болезнь (Крепелин). Его
описание подходит, главным образом, к параноидным заболеваниям.] формулирует
следующим образом: "Извне происходит лишь незначительная ассимиляция,
пациент делается все менее способным оказывать самостоятельное влияние на
ход своих представлений и из-за этого образуется гораздо большее, чем в
нормальном состоянии, число отделенных друг от друга групп комплексов
представлений; эти комплексы представлений связывает лишь общее для всех них
отношение к личности больного, ни в каком ином отношении они почти не
сливаются друг с другом; из них то один, то другой, в зависимости от
действующей в данный момент констелляции, определяет направление дальнейшей
психической работы и ассоциации. Таким образом подготавливается постепенное
распадение личности; последняя становится, в известной степени, пассивным
зрителем впечатлений, стекающих к ней из различных источников раздражения, и
безвольной игрушкой вызванного этими впечатлениями возбуждения. Аффекты,
которые в норме должны определять наше отношение к внешнему миру и
способствовать нашему приспосабливанию к нему, представляя собой как бы
средства защиты организма и движущие силы самосохранения, оказываются
отчужденными от своего естественного назначения. Благодаря органически
обусловленному интенсивному окрашиванию чувством безумных мыслей при
совершенно обычном психическом возбуждении, мысли эти, и притом только они,
постоянно воспроизводятся вновь. Эта фиксация аффектов уничтожает
способность сочувствия в радости и в горе и приводит к душевному одиночеству
больных, развивающемуся параллельно их интеллектуальному отчуждению".
Тут Нейссер описывает уже известную нам картину отупения способности
восприятия: недостаток вновь приобретаемых идей, прекращение (paralysis)
целенаправленного приспособления к реальности, распадение личности,
автономия комплексов. К этому он добавляет "фиксацию аффектов", то есть
фиксацию подчеркнутых чувством комплексов представлений. (Ибо аффекты обычно
имеют интеллектуальное содержание, которое, впрочем, не всегда бывает
сознательным.) Этим он объясняет эмоциональное обеднение, для которого
Масселон предложил меткое выражение "свертывание". Таким образом,
фиксирование аффектов по Фрейду означает, следовательно, что вытесненные
комплексы (носители аффекта) уже не могут быть выключены из процесса
сознания; они остаются в нем, препятствуя тем самым дальнейшему развитию
личности.
Во избежание недоразумений я здесь должен отметить, что продолжительное
господство сильного комплекса при нормальной психической жизни может
привести лишь к истерии. Но явления, вызванные аффектом, возникшим на почве
истерии, иные, нежели связанные с комплексами явления при раннем слабоумии;
из этого следует, что для возникновения раннего слабоумия необходимо
совершенно иное предрасположение, чем для заболевания истерией. Если
допустить возможность простой гипотезы, то пожалуй можно предложить
следующий ход мысли: возникший на почве истерии комплекс вызывает поправимые
последствия; в то время как при раннем слабоумии аффект, напротив, дает
повод к возникновению аномалии обмена веществ (возможно, к образованию
токсинов), которая поражает мозг более или менее непоправимым образом, так
что вследствие вызванного таким образом дефекта парализуются высшие
психические функции. При этом затрудняется или совершенно прекращается
приобретение новых комплексов; однако патогенный комплекс, иначе говоря,
комплекс, дающий импульс болезни, остается, и дальнейшее развитие личности
окончательно останавливается. Несмотря на кажущуюся непрерывной каузальную
цепь психологических событий, ведущих от нормального состояния к состоянию
патологическому, не следует упускать из виду, что нарушение обмена веществ
(по Крепелину) в определенных случаях может быть первичным, причем тот
комплекс, который в данном случае оказывается случайно последним и новейшим,
"застывает" и определяет содержание симптомов. Наш опыт еще не позволяет нам
исключать эту возможность.
Приведенные выше выдержки из литературы по вопросу о раннем слабоумии
показывают, по-моему, весьма ясно, что все взгляды и исследования, казалось
бы, весьма слабо связанные между собой, ведут к той же цели; наблюдения и
указания, собранные из самых различных областей раннего слабоумия, наводят
прежде всего на мысль о центральном расстройстве, которому даются различные
названия: отупение способности восприятия (Вейгандт), диссоциация, снижение
интеллектуального уровня (Жане-Масселон), распадение сознания (Гросс),
распадение личности (Нейссер и др.). Затем указывается на склонность к
фиксации (Масселон-Нейссер), из которой последний выводит эмоциональное
обеднение; Фрейд и Гросс находят важный факт существования отщепленных цепей
представлений, причем заслуга Фрейда заключается в том, что он первым указал
на принцип конверсии (вытеснение комплексов и их косвенное возобновление) в
случае параноидной формы раннего слабоумия. Однако открытые Фрейдом
механизмы не в состоянии объяснить причину возникновения именно раннего
слабоумия, а не истерии; поэтому для раннего слабоумия надо допустить
специфическое последовательное развитие аффекта (токсины?), которое вызывает
окончательную фиксацию комплекса при одновременном повреждении совокупной
психической функции. Не исключается и возможность того, что интоксикация
первоначально возникает по соматической причине, причем она поражает и
патологически изменяет тот комплекс, который случайно является последним.
Мои теоретические предположения, которые должны помочь пониманию
психологии больных ранним слабоумием, собственно говоря, почти исчерпаны
содержанием первой главы, ибо Фрейд высказал все существенное в своих
работах по истерии, навязчивому неврозу и сновидениям. Однако добытые
опытным путем понятия несколько отличаются от понятий Фрейда; возможно, и
понятие окрашенного чувством комплекса заходит несколько далее его взглядов.
Существенной основой нашей личности является аффективность. [Для
понятий чувство, душевное состояние, аффект, эмоция Блейлер предлагает
выражение "эффективность" (Affectivitaet), "которое должно обозначать не
только аффект в собственном смысле, но и легкие чувства или оттенки
удовольствия и неудовольствия при всевозможных переживаниях".] Можно
сказать, что мышление и действие являются лишь симптомами эффективности.
[Блейлер говорит (I.c. стр. 17): "Таким образом, эффективность в значительно
большей степени, нежели рассуждения, является движущим фактором всех наших
действий и упущений. Мы действуем только под влиянием чувств удовольствия и
неудовольствия; логические рассуждения получают силу лишь благодаря
связанным с ними аффектами". "Аффективность есть наиболее широкое понятие;
желание и стремление являются лишь одной его стороной". А. Годферно говорит:
"Состояние аффекта есть господствующий фактор; мысли подчинены ему - логика
рассуждений является лишь кажущейся причиной изменений мысли - под холодными
рациональными законами мыслительных ассоциаций существуют другие, гораздо
более соответствующие глубоким жизненным потребностям: тут действует логика
чувства" (Paris, Alcan. 1894).] Элементы психической жизни - ощущения,
представления и чувства - даны сознанию в виде известных единиц, которые
(если решиться на аналогию с химией) можно сравнить с молекулами.
Пример: Я встречаю на улице старого приятеля; при этом в моем мозгу
возникает образ, функциональная единица: образ моего приятеля X. В этой
единице ("молекуле") мы различаем три составные части, три "радикала":
чувственное ощущение, интеллектуальную составляющую (представления, образы,
воспоминания, суждения и т. д.) и чувственный оттенок. [Ср. Блейлер (I. с.
стр. 5): "Подобно тому, как мы при всяком, даже простейшем, ощущении света
способны различэть качество, интенсивность и насыщенность, мы можем говорить
о процессах познания, чувства и воли, хотя и знаем, что не существует
психического процесса, не обладающего всеми тремя этими качествами, из
которых то одно, то другое выступает на первый план".] Эти три составляющие
тесно связаны между собой, так что уже при возникновении образа X. ему
обычно сопутствуют и все относящиеся к нему элементы. (Чувственное ощущение
представлено одновременным раздражением данной чувственной сферы,
стремящимся к отделению.) Поэтому я имею право говорить о функциональной
единице.
Своей необдуманной болтовней мой приятель X. втянул меня в неприятную
историю, последствия которой долго давали о себе знать. История эта
охватывает множество ассоциаций (ее можно сравнить с телом, состоящим и
бесчисленных молекул). Она касается множества личностей, вещей и событий.
Функциональная единица "мой приятель" всего лишь одна фигура среди многих
других. Вся эта масса воспоминаний обладает определенным чувственным
тонусом, а именно живым чувством раздражения.
Каждая молекула входит в состав этого чувства, так что как там, где
молекула появляется единолично, так и в условиях ее появления в сочетании с
другими, она всюду вносит тот же оттенок чувства, который проявляется тем
яснее, чем яснее видна ее связь со всей ситуацией в целом. [Это можно прямо
сравнить с музыкой Вагнера: лейтмотив обозначает (до известной степени
подобно оттенку чувства) важный для драматического построения комплекс
представлений (Валгалла, договор и т.п.). Каждый раз, когда действие или
речь возбуждает тот или иной комплекс, отзывается соответствующий лейтмотив
в какой-либо вариэции. Так же дело обстоит и в обычной психологической
жизни: лейтмотивы - это оттенки чувств наших комплексов, наши действия и
настроения - преображения лейтмотивов.]
Однажды я явился свидетелем следующего случая: я гулял с одним весьма
чувствительным, истеричным господином; в деревне зазвонили колокола; то был
прекрасный, гармонический звон; мой спутник, обычно очень чуткий к подобным
настроениям, внезапно, без всякого основания, стал говорить, что ему
отвратителен этот звон, что он звучит ужасно, вообще эта церковь ему
неприятна, как и сама деревня (которая славится своим очаровательным
местоположением). Этот необыкновенный аффект заинтересовал меня, я стал его
расспрашивать; тогда спутник мой стал осуждать пастора этой деревни: по его
словам, этот пастор носит противную бороду и, к тому же, сочиняет плохие
стихи. Сам спутник тоже обладал лирическим даром. Итак, поводом внезапного
аффекта оказалась поэтическая конкуренция.
Данный пример показывает, каким образом молекулы (звон и так далее)
входят в состав окраски чувства общей массы представлений [Отдельные
представления связаны между собой по различным законам ассоциаций (сходство,
сосуществование и т. д.). Но аффект выбирает и группирует их в высшие
комплексы.] (поэтическая конкуренция), которой мы даем название окрашенного
чувством комплекса. В этом смысле комплекс есть высшая психическая единица.
Исследуя наш психический материал (например, путем ассоциаций), мы
обнаружим, что всякая ассоциация относится к тому или иному комплексу. Это
трудно доказать на практике, но чем точнее мы анализируем, тем яснее видим,
что отдельные ассоциации входят в состав комплекса. Так, не вызывает
сомнения их принадлежность к комплексу нашего эго (нашего "я"). Комплекс
нашего эго у нормального человека есть высшая психическая инстанция; под
этим комплексом мы понимаем совокупность представлений нашего "я",
сопровождаемую могучим, постоянно присутствующим характерным ощущением
нашего собственного тела.
Окраска (оттенок) чувства есть аффективное состояние, которое
сопровождается соматическими иннервациями. Эго ("я") есть психологическое
выражение прочно ассоциированного сочетания всех телесных ощущений.
Собственная личность является, поэтому, наиболее прочным и сильным
комплексом, который (при условии здоровья) устойчиво выдерживает
всевозможные психологические бури. Поэтому представления, непосредственно
относящиеся к нашей собственной личности, всегда наиболее устойчивы и
интересны, или, говоря иными словами, они обладают наиболее интенсивной
окраской внимания (по мнению Блейлера, внимание есть аффективное состояние).
[Блейлер (Affectivitaet, стр. 31 и т.д.) говорит: "Внимание есть не что
иное, как особый случай действия аффекта". Стр. 30: "Внимание, как и все
наши действия, всегда зависит от аффекта или, точнее говоря: внимэние есть
грань эффективности, которая при этом действует исключительно известным нам
способом, освобождая одни и задерживая другие ассоциации".]
А. Острое действие комплекса
Реальность заботится о том, чтобы спокойное течение эгоцентрических
представлений постоянно прерывалось так называемыми аффектами. Угрожающая
опасность, например, оттесняет спокойную игру представлений, заменяя ее
комплексом иных представлений, сильнее окрашенных чувством. Новый комплекс
отодвигает все остальное на второй план; в данный момент он является
наиболее отчетливым, так как полностью задерживает все другие представления;
из эгоцентрических представлений новый комплекс допускает лишь те, которые
подходят к созданной им ситуации; он и в состоянии иногда подавить до полной
(временной) потери сознания даже наиболее сильные противоположные
представления, ибо теперь он обладает наиболее интенсивным вниманием. (Таким
образом, мы не должны говорить, что направляем наше внимание на что-либо, а
лишь утверждать, что в этой ситуации наступает состояние внимания).
Откуда комплекс представлений заимствует свою задерживающую или же,
напротив, стимулирующую силу?
Мы видели, что комплекс нашего эго, благодаря своей непосредственной
связи с телесными ощущениями, является комплексом, наиболее устойчивым и