Юрис Леон. Исход

   Дов совершенно переродился. Теперь это был стройный и красивый, добродушный и жизнерадостный молодой человек, принимающий близко к сердцу чужие несчастья. Он и Карен очень любили друг друга, но виделись редко. Страна бурлила, и они с головой ушли в работу. У каждого было свое важное дело — повторялась история Ари и Дафны, Давида и Иорданы. Каждая новая встреча и радовала их и мучила.
   Когда Дову исполнилось двадцать пять, он уже был капитаном инженерных войск и многообещающим специалистом. Все свое время он проводил в Хайфском политехническом институте или в Институте имени Вейцмана в Реховоте.
   После войны Карен покинула Ган-Дафну и тоже вступила в армию, где пошла на курсы медсестер. У нее был богатый опыт еще с той поры, когда она помогала Китти, и учеба давалась Карен легко. Ей нравилось ухаживать за больными. Девушка мечтала по примеру Китти когда-нибудь посвятить себя уходу за детьми. Ее направили в госпиталь в Саронскую долину. Это было очень удобно: Карен могла приезжать в Иерусалим, когда там появлялась Китти, и бывать в Хайфе, чтобы повидаться с Довом.
   Из миловидной девушки Карен Хансен-Клемент превратилась в очаровательную женщину и сумела сохранить при этом мягкость и доверчивость юности.
   В глубине души Китти изредка мечтала, как поедет с Карен в Америку, но понимала, что это несбыточные грезы. Она сделала свое дело для девушки и для Израиля. Карен стала неотъемлемой частью Израиля, и оторвать ее от этой страны уже невозможно. Когда-то Китти казалось, что она не переживет разлуки с Карен, однако годы самоотверженной работы с детьми заполнили пустоту в ее сердце, и теперь она понимала, что это не так. Нет, не из-за Карен Китти боялась уехать, ее тревожила судьба самого Израиля. Арабы сидели у его границ, зализывали раны и дожидались того дня, когда снова смогут обрушиться на молодое государство, чтобы уничтожить его во «втором раунде».
   Вместо плугов арабские лидеры раздавали своим людям винтовки. Тех немногих, кто стремился к миру с Израилем, как правило, убивали. Арабская пресса и проповедники в мечетях по-прежнему не обходились без кровожадных призывов.
   Народы арабских стран, из которых произвол руководителей выжал почти все соки, должны были идти на новые жертвы, чтобы покрыть многомиллионные расходы на вооружение.
   Проблему беженцев запутали до того, что решить ее стало почти невозможно.
   Насер, бывший капитан египетской армии, закончивший войну в осажденной израильтянами Фалудже, разжигал злобу в арабском мире не меньше, чем в свое время Гитлер в Германии.
   Египет закрыл Суэцкий канал не только для израильских судов, но и для судов других стран, если они шли в израильские порты. Это нарушало международные соглашения.
   Чтобы не дать евреям открыть порт в Эйлате, арабы затеяли блокаду Акабского залива. Арабский легион нарушил соглашение о свободном доступе к величайшей святыне евреев — Стене плача в Старом Иерусалиме.
   Все арабские государства отказывались признавать Израиль и клялись его уничтожить.
   Затем они стали создавать банды фидаинов. Особенно в этом усердствовали египтяне. Фидаины ночью пересекали границу, убивали из-за угла, поджигали поля, выводили из строя водопроводы, сеяли смерть и разрушение. В эти банды вовлекали несчастных палестинских беженцев, обманутых кровожадными демагогами.
   Изнемогая под тяжестью множества проблем, Израиль ни на минуту не мог упускать из виду военную опасность. Когда Гитлер говорил, что он уничтожит всех евреев, мир ему не верил. Теперь тем же грозили арабы, и в Израиле понимали, что им верить можно.
   Воинскую обязанность пришлось распространить и на девушек. Все мужчины до сорока пяти лет ежегодно участвовали в месячных военных учениях.
   Между тем фидаины продолжали зверствовать. Дошли до того, что обстреливали школы и детские сады в пограничных селениях.
   Израилю не оставалось ничего другого, кроме возмездия. Армия поклялась уничтожать десять террористов за каждого убитого израильтянина. Увы, это был единственный язык, понятный одичавшим убийцам, только страх мог остановить их.
   Одним из способов защиты Израиля стало создание в стратегически важных местах военизированных поселений, в названиях которых всегда было слово «нахал» — пустыня. Многие юноши и девушки вступали в армию группами и группами проходили военное обучение. Потом они отправлялись на границу, где создавали хозяйства и оборонительные пункты. Живая стена из еврейских парней и девушек стала ответом на террор фидаинов. Многие поселения располагались в двух шагах от границы; жить приходилось, что называется, в пасти зверя.
   Условия жизни в них были тяжелые. Молодой земледелец получал около тридцати долларов в год. Ему постоянно грозила смерть, его окружала бесплодная земля. И тем не менее — еще одно чудо этого народа! — израильская молодежь добровольно отправлялась в этот пограничный ад Скромно, без громких слов о героизме — так же, как Иордана и Ари, как Давид, Иоав, Зеев… Это была их работа. Они жили, думая не о личной выгоде, а только об Израиле и его завтрашнем дне.
   Самой опасной границей была та, что тянулась вдоль сектора Газы, узкой полосы, вонзившейся в израильскую территорию, как гвоздь. Древняя Газа, врата которой обрушил когда-то библейский Самсон, воздвигала теперь новые ворота — в лагерях палестинских беженцев. Эти несчастные люди жили на подаяния ООН. Египетская администрация накаляла в них дикую ненависть к Израилю. Газа была базой и учебным полигоном банд фидаинов.
   Вот здесь-то, меньше чем в десяти километрах от логова врага, отряд, состоявший из двадцати одного юноши и шестнадцати девушек, начал строительство поселка Нахал-Мидбар — Ручей пустыни.
   Среди них была медсестра Карен Хансен-Клемент.
   Дов закончил Институт имени Вейцмана и получил направление на ирригационные работы в долину Хулы. Перед отъездом он получил пятидневный отпуск и отправился в Нахал-Мидбар. Они с Карен не встречались уже шесть недель.
   Чтобы добраться до этой отдаленной точки Негева, Дову пришлось потратить целый день. Поселок был расположен на пятом километре шоссе, идущего вдоль полосы Газы.
   В Нахал-Мидбаре Дова встретили палатки: отряд успел построить только столовую, склад оружия да две сторожевые вышки. Завершалась прокладка водопровода и установка резервуара для воды. Убогие строения одиноко поднимались посреди обдуваемой ветром, палимой солнцем пустыни, словно на краю земли. Это и впрямь был край света. На горизонте торчали мрачные контуры Газы. От неприятеля поселок защищали окопы и колючая проволока.
   Были уже вспаханы первые дунамы земли. Дов остановился у ограды, посмотрел вокруг. Поселок выглядел невесело. Но вдруг все преобразилось: из палатки вышла Карен.
   — Дов! — закричала она, понеслась вниз по голому коричневому холму и бросилась в его объятия.
   Держась за руки, они подошли к резервуару. Дов умыл разгоряченное потное лицо и напился. Карен повела его по тропинке к набатейским развалинам. Этот наблюдательный пункт у пограничного столба был излюбленным местом свиданий.
   Карен подмигнула часовому: мол, она заступает на пост. Тот понимающе кивнул и оставил их вдвоем. Они шли среди развалин, пока не добрались до руин древнего храма. Карен осмотрелась. За колючей проволокой все было спокойно.
   — О, Дов, наконец-то!
   — Мне казалось — не доживу, — ответил он.
   Они целовались, не обращая внимания на палящее полуденное солнце. Карен, закрыв глаза, стонала от счастья.
   Он отстранился, нежно посмотрел на нее:
   — А у меня новости, да какие!
   Она открыла глаза:
   — Что такое, Дов?
   — Ты ведь знаешь, мне дали направление в долину Хулы.
   — Конечно.
   — Так вот. Вчера вызвали в штаб и сказали, что я останусь там только до конца лета. Потом они направят меня на учебу в Америку. В Технологический институт, в Массачусетс.
   Карен заморгала.
   — В Америку? На учебу?
   — Да, на два года.
   Она заставила себя улыбнуться.
   — Это же прекрасно, Дов! Я горжусь тобой. Значит, месяцев через шесть-семь ты уедешь?
   — Я еще не дал окончательного согласия, — сказал он. — Хотел сначала поговорить с тобой.
   — Ну, два года — это не вечность, — ответила Карен. — К тому времени, когда ты вернешься, мы полностью построим кибуц. У нас будут две тысячи думанов посевной площади, библиотека, детские сады.
   — Погоди, — перебил ее Дов, — без тебя я ни в какую Америку не поеду. Мы пойдем и прямо сейчас поженимся. Конечно, там нам придется трудно, стипендию мне дадут небольшую. Но ничего. Найду себе работу после занятий, ты тоже сможешь и учиться и работать.
   Карен молчала. Она смотрела на очертания Газы, на сторожевые вышки и окопы.
   — Я не могу уехать из Нахал-Мидбара, — тихо сказала она. — Мы ведь только приехали. Ребята работают по двадцать часов в сутки.
   — Придется взять отпуск.
   — Не могу, Дов. Без меня им станет еще труднее.
   — Я без тебя не поеду. Разве ты не понимаешь, какое это большое дело? Года через два я буду специалистом-мелиоратором. Это же будет чудесно! Поселимся в Нахал-Мидбаре, я буду работать в пустыне, мою зарплату будет получать кибуц. Да ведь и для Израиля это в сто раз важнее: я смогу принести такую пользу!
   Она повернулась к нему:
   — Для тебя важно, чтобы ты поехал в Америку. А для меня важно остаться здесь.
   Дов побледнел, у него опустились плечи.
   — Я думал, ты будешь счастлива…
   Она покачала головой:
   — Ты хорошо знаешь, Дов, что тебе надо ехать. И так же хорошо знаешь, что мне надо остаться.
   — Нет, черт возьми! Я не смогу прожить без тебя целых два года! Какие там два года! Я и двух дней не вынесу. — Он схватил ее в объятия и поцеловал. Она ответила поцелуем.
   Их лица были мокры от пота и слез. Они лежали на земле, гладили друг друга и клялись в любви.
   — Да-да! — прошептала Карен. — Сейчас!
   Дов вскочил на ноги, сжал кулаки и крикнул:
   — Нет, этого не будет!
   Стало тихо. Только негромко плакала Карен. Дов опустился перед ней на колени.
   — Пожалуйста, не плачь.
   — О, Дов, что же нам делать? Я перестаю жить, когда тебя нет. Когда тебя вижу, просто становлюсь больной — так хочу тебя.
   — Во всем виноват я, — сказал он. — Нельзя так распускаться. Пока не поженимся, ничего не будет.
   Он протянул руку и помог ей встать.
   — Не смотри на меня так, Карен. Я никогда не сделаю такого, чего тебе пришлось бы стыдиться.
   — Я тебя люблю, Дов. Я не стыжусь и не боюсь признаться, что хочу быть твоей.
   — А я не стану этого делать, — ответил он.
   Они помолчали.
   — Ладно, давай вернемся, — сказала Карен с горечью.
   Китти изъездила Израиль вдоль и поперек и хорошо знала, как живет молодежь в новых поселках. Отправляясь в Нахал-Мидбар, она понимала, что ничего хорошего не увидит, но все-таки у нее сжалось сердце, когда она увидела эту адскую печь под носом у свирепых головорезов.
   Карен повела Китти по кибуцу, с гордостью показывая, что удалось сделать за три месяца: несколько дощатых бараков и распаханные дунамы земли. Тем не менее поселок производил страшноватое впечатление. Китти подумала, что днем парни и девушки до изнеможения работают, а ночью еще несут охрану.
   — Через пару лет, — мечтала Карен, — везде будут деревья и цветы. Лишь бы хватило воды.
   Спасаясь от беспощадного солнца, они забрались в палатку, где размещалась санчасть Карен, и напились воды. Из палатки открывался вид на колючую проволоку и окопы. Часть молодых кибуцников работала в поле на солнцепеке, другие их охраняли. В одной руке меч, в другой — плуг. Так когда-то восстанавливали стены Иерусалима. Китти посмотрела на Карен. Девушка так молода, мила. Несколько лет в этом аду — и она состарится.
   — Ты действительно собираешься домой? Не могу поверить, — сказала Карен.
   — Я попросилась в отпуск на год: ужасно соскучилась по дому. А теперь, когда и ты уехала… Почему бы мне не пожить в свое удовольствие? Может быть, я еще вернусь в Израиль, но пока не знаю.
   — А когда ты уезжаешь?
   — После Пасхи.
   — Так скоро? Это ужасно, Китти.
   — Ты уже взрослая женщина, Карен. У тебя целая жизнь впереди.
   — Я не представляю, как жить без тебя.
   — Мы будем переписываться. Кто знает, может быть, после четырех лет на этом вулкане мне станет скучно в тихом месте.
   — Ты обязательно вернешься, Китти.
   Китти улыбнулась:
   — Время покажет. А как поживает твой Дов? Я слышала, он уже кончил институт.
   Карен не стала говорить, что Дова посылают в Америку, знала — Китти примет его сторону.
   — Дова направили в долину Хулы. Там прокладывают каналы и делают дренаж, чтобы спустить воду в Тивериадское озеро.
   — Дов стал важной шишкой. Мне о нем рассказывали удивительные вещи. Он сможет приехать сюда на Пасху?
   — Боюсь, что нет.
   Китти щелкнула пальцами.
   — Слушай, у меня идея! Иордана пригласила меня на Пасху в Яд-Эль, и я обещала приехать. Дов работает где-то там рядом. Почему бы и тебе не выбраться в Яд-Эль?
   — Я должна провести Пасху в своем кибуце.
   — Проведешь ее там еще сто раз. А мне это был бы такой подарок на прощанье!
   Карен улыбнулась:
   — Ладно, приеду.
   — Чудно! Ну, теперь расскажи — как он, твой кавалер?
   — Он хороший… мне кажется, — глухо пробормотала Карен.
   — Вы что же — поссорились?
   — Разве он станет со мной ссориться? Он, Китти, иногда такой благовоспитанный, что хоть на стенку лезь!
   — Понимаю, — сказала Китти, подняв брови. — А ты уже взрослая восемнадцатилетняя женщина, не так ли?
   — Я не знаю, что делать, Китти. С ума схожу, как только подумаю о нем. А потом он приезжает, и каждый раз — это его треклятое благородство. Его могут отправить куда-нибудь, прежде чем мы успеем пожениться. Я хочу отдаться ему.
   — Ты его очень любишь?
   — Просто умираю. Плохо, что я так прямо говорю об этом?
   — Нет. Разве бывает большее счастье, чем так любить?
   — Китти… Мне ужасно хочется быть с ним. Это плохо? Это плохо?
   Китти вспомнила, как она говорила Ари о непорядочности Иорданы из-за тех счастливых минут, которые та тайком проводила с Давидом. Как часто потом она жалела об этих словах. Давид уже три года мертв, а Иордана все еще не оправилась от горя и, пожалуй, до самой смерти не оправится. Сколько дней осталось Дову и Карен? Этот народ по ту сторону проволоки — разве он даст пожить? Карен… ее дорогое дитя.
   — Люби его, родная, — сказала Китти. — Люби всей душой.
   — О, Китти!
   — Да, дорогая, отдайся ему.
   — Но ведь он боится.
   — А ты сделай, чтобы не боялся. Ты его жена, и так это и должно быть.
   Китти почувствовала странную пустоту в душе: она навсегда отдает Карен. Девушка положила руку ей на плечо.
   — А ты, Китти, почему не поможешь Ари?
   У Китти дрогнуло сердце, когда она услышала это имя.
   — Это, Карен, не любовь, когда один любит, а другой нет.
   Обе долго молчали. Китти подошла к пологу, выглянула из палатки. Ее тут же окружил рой мух. Она рывком обернулась к Карен:
   — Не могу уехать отсюда и не сказать… Я больна от того, что ты подалась в это гиблое место.
   — Надо же кому-нибудь защищать границы. Неужели я могла сказать: пускай едут другие?
   — Этому твоему Нахал-Мидбару всего три месяца, а вы уже похоронили парня и девочку после стычки с фидаинами.
   — Мы, Китти, смотрим на это по-другому. Верно, двоих убили, но зато к нам приехали еще пятьдесят человек, да еще пятьдесят строят новый поселок в пяти километрах отсюда. И это только потому, что мы сюда приехали. Через год у нас тут будет дом для детей, тысяча дунамов под пшеницей и хлопком.
   — А еще через год ты начнешь увядать. Будешь вкалывать по восемнадцать часов в сутки, проводить ночи в окопах. Вам с Довом никогда не дадут здесь больше, чем комнатенку восемь на десять шагов. Даже штаны и юбка не будут принадлежать вам.
   — Ты не права, Китти. У нас будет решительно все.
   — Включая и четверть миллиона арабов, готовых перегрызть вам глотку.
   — Мы не питаем вражды к этим несчастным, — ответила Карен.
   — Они сидят взаперти, как звери в клетке. День за днем, год за годом смотрят, как зеленеют ваши поля.
   Китти опустилась на койку и закрыла лицо руками.
   — Китти, послушай!
   — Не могу слушать.
   — Пожалуйста… Ну, пожалуйста, выслушай меня. Ты знаешь, даже маленькой девочкой в Дании я задавала себе вопрос — зачем я родилась еврейкой? Господь избрал нас не потому, что мы слабы или убегаем от опасности. Мы терпели убийства, горе, унижение шесть тысяч лет и все равно сохранили свою веру. Мы пережили всех, кто пытался уничтожить нас. Разве ты этого не понимаешь, Китти? Эта маленькая страна была избрана для нас, потому что здесь главный перекресток мира, где кончается цивилизация и начинается дикость. Именно здесь поставил Господь народ свой, чтобы нести охрану и блюсти Его законы, основу человеческого существования. Разве есть на свете более подходящее место для нас?
   — Израиль приперт к стене! — заплакала Китти. — Он всегда так стоял и вечно будет так стоять, а дикари вечно будут пытаться его уничтожить.
   — О нет, Китти, нет! Израиль — это мост между тьмой и светом!
   Внезапно Китти все поняла. Поняла с предельной ясностью. Вот он, ответ на давно не дающий ей покоя вопрос! Израиль — это мост, ведущий от тьмы к свету.

ГЛАВА 5

   У евреев одна ночь в году — пасхальная — важнее всех других ночей. Они празднуют Пасху в память освобождения из египетского рабства. Египтяне стали для них олицетворением всех угнетателей, сколько их ни было на протяжении тысячелетий еврейской истории.
   В канун Пасхи во время седера, пира в честь освобождения, произносятся слова благодарения Господу за обретенную свободу и выражается надежда, что свободны станут все, кто до сих пор несвободен. До провозглашения Израиля, празднуя в чужих странах седер, евреи всегда заканчивали его словами: «…на будущий год в Иерусалиме».
   «Агада», небольшая книжечка с пасхальными молитвами, рассказами и песнопениями, часть которых написана три тысячи лет назад, читается во время седера всеми по очереди. Глава семейства начинает с рассказа об Исходе из Египта.
   Седер — важнейшее событие года, к которому хозяйки начинают готовиться за месяц: идет уборка, стряпается особая пища, украшаются дома. Весь Израиль охватывает радостная суета. В кибуцах и мошавах седер собирает за общим столом сотни людей. В частных домах седеры поменьше, попроще.
   В этом году в доме Бен Канаанов в Яд-Эле седер решили провести скромно, и все же Сара старательно выполнила положенные обряды. Домик был вычищен до блеска внутри и снаружи. Менора — ритуальный подсвечник — прямо сияла. Комнаты Сара украсила огромными галилейскими розами, приготовила традиционные пасхальные лакомства, ритуальные блюда и нарядилась в свое лучшее платье.
   Днем Китти и Сазерленд выехали с виллы генерала в Яд-Эль.
   — Ваша идея уехать из Израиля — страшная глупость, — бурчал Сазерленд. — Мне даже не верится.
   — Я много об этом думала, Брюс, и ничего лучше мне в голову не пришло. Американцы говорят: «Расставайся, пока всем весело».
   — Вы действительно считаете, что иммиграция пошла на убыль?
   — Первая волна — да. Остались еще небольшие еврейские общины в Европе, например в Польше, откуда не все могут выехать. Боюсь, и над египетскими евреями потолок может рухнуть в любой момент. Но главное то, что у нас теперь достаточно людей и средств, чтобы справиться с любой задачей.
   — Вы имеете в виду маленькие проблемы, — сказал Сазерленд. — А как быть с большими?
   — Не понимаю, о чем вы.
   — В Соединенных Штатах живет шесть миллионов евреев, в России — четыре. Как быть с ними?
   Китти задумалась.
   — Те немногие евреи, которые приехали из США, — это либо идеалисты, либо неврастеники, которые сами не знают, чего хотят. Я не думаю, что наступит день, когда американские евреи тоже попадут в Израиль, боясь преследований. Но если он когда-либо наступит, лучше мне не дожить до него. Что же касается советских евреев, то тут произошла одна в высшей степени странная и трогательная вещь, о которой мало кто знает.
   — А мне можно узнать? — спросил Сазерленд.
   — Там пытались решить еврейский вопрос с помощью всевозможных эволюционных теорий. Коммунисты полагали, что старое поколение вымрет, а молодому промоют мозги с самого рождения. Вы слышали, что в России все еще свирепствует антисемитизм?
   — Слышал.
   — И все же у властей ничего не вышло. Прошлой осенью в еврейский Новый год израильский посол отправился в московскую синагогу, единственную во всем городе. И что же вы думаете? Тридцать тысяч евреев вышли на улицы, чтобы только посмотреть на посла, дотронуться до него. Когда-нибудь из России будет большая алия.
   Слова Китти произвели на Сазерленда глубокое впечатление. Некоторое время он молчал. Все та же старая история: еврей никогда не перестает быть евреем. Рано или поздно наступает день, когда он должен заявить о своем еврействе. Сазерленд вспомнил о матери, которую так любил.
   Они свернули с шоссе на боковую дорогу в мошав Яд-Эль. Из дома выбежала Сара, бросилась им навстречу. Начались объятия, поздравления с праздником.
   — Мы что же, первые?
   — Дов уже здесь. Входите же скорей, входите!
   Дов встретил их у дверей. Он пожал руку Сазерленду и нежно обнял Китти. Она отступила на шаг:
   — Дай-ка я на тебя хорошенько посмотрю, майор Дов Ландау! Ты с каждым днем хорошеешь.
   Дов покраснел. Сазерленд не без зависти разглядывал розы Сары.
   — А где же остальные? — спросила Китти.
   — Иордана вчера вечером поехала в Хайфу. Сказала, что вернется вовремя.
   — Я получил письмо от Карен. Она должна была выехать из Нахал-Мидбара еще вчера, — сказал Дов. — Может быть, она остановилась на ночь в Хайфе? Или голосует где-нибудь на шоссе около Сафеда?
   — Ничего, — сказал Сазерленд, — доберется.
   Китти огорчилась, что Карен еще нет, но не подала виду. Доехать до Яд-Эля было трудно, особенно по праздникам.
   — Давайте я вам помогу, — предложила она Саре.
   — Сидите и чувствуйте себя как дома. Кстати, вам уже раз десять звонили в контору мошава. Дети во всей долине знают, что вы приедете. Они просили передать, что зайдут перед седером, — сказала Сара и ушла на кухню.
   Китти повернулась к Дову:
   — Я слышала о твоих успехах.
   Дов пожал плечами.
   — Не скромничай. Я знаю, вы проектируете какое-то водное сооружение у Иордана.
   — Да, если бы сирийцы не мешали. Странно все получается. Сирия и Иордания выиграют от этого во много раз больше, чем мы. Но как только речь заходит о том, что Израиль получит лишнюю каплю воды, они встают на дыбы.
   — А что вы там делаете? — спросил Сазерленд.
   — Мы хотим изменить русло Иордана на протяжении нескольких километров. Арабы говорят — это задумано из военных соображений, хотя мы предложили им прислать своих наблюдателей. Ну ничего, как-нибудь образуется.
   Дов глубоко вздохнул, и Сазерленд понял, что ему не терпится остаться с Китти наедине. Он отошел в дальний угол комнаты и принялся изучать корешки книг на полках.
   — Китти, — начал Дов, — мне хочется поговорить с вами о Карен до того, как она приедет.
   — Давай поговорим.
   — Она очень упряма.
   — Знаю. Мы с ней долго беседовали в Нахал-Мидбаре.
   — Она вам рассказала, что мне предложили ехать в Америку учиться?
   — Нет, но я знаю. Я так долго в Израиле, что у меня появилась собственная разведывательная сеть.
   — Я не знаю, что делать. Она, видите ли, патриот своего кибуца. Боюсь, Карен не согласится ехать со мной. А я просто не могу расстаться с ней на два года.
   — Я с ней поговорю, — улыбнулась Китти. — Со мной ей не сладить. Вот увидишь, Дов, все будет хорошо.
   Дверь распахнулась, и Иордана с развевающимися золотыми волосами широко развела руки.
   — Шалом всей компании!
   Китти обняла ее.
   — Има! — закричала Иордана. — Поди сюда! Смотри, кого я притащила!
   Когда Сара прибежала из кухни, в дверях появился Ари.
   — Сынок!
   В глазах Сары появились слезы. Она бросилась к сыну на шею.
   — Ну, Иордана, чертовка рыжая! Почему ты не сказала, что он тоже приедет?
   — Мы надеялись, ты и без предупреждения сумеешь накормить еще один рот, — ответил Ари, поднимая мать в воздух.
   — Ах вы, черти! — сказала Сара, грозя им пальцем и вытирая глаза. — Дай я хоть посмотрю на тебя. У тебя усталый вид, Ари. Ты слишком много работаешь.
   Они снова обнялись, счастливо смеясь.
   И тут Ари заметил Китти Фремонт.
   В комнате воцарилась неловкая тишина, они долго смотрели друг на друга. Иордана поглядывала то на брата, то на Китти.
   Китти медленно встала и сказала тихо:
   — Шалом, Ари.
   — Шалом, — прошептал он в ответ.
   — Чувствуйте себя как дома, — бросила Иордана, подхватила мать под руку и увела ее на кухню.
   Дов пожал Ари руку.
   — Шалом, генерал Бен Канаан.
   Китти взглянула на Дова. Глаза парня сияли, когда он смотрел на легендарного командира «Зверей Негева».
   — Шалом, Дов. Ты чудесно выглядишь. Слышал, ты собираешься залить водой наши пустыни.
   — Постараемся, генерал.
   Ари поздоровался с Сазерлендом.
   — Я получил ваше письмо, Брюс. Буду рад видеть вас у себя в Эйлате в любое время.