Юзефович Леонид Абрамович. Журавли и карлики

   Он не подозревал, что офицер, сопровождавший его на борт, вручил капитану «Элефанта» секретное письмо Оксеншерны. Сразу по прибытии в Ревель капитан должен был передать это письмо коменданту города, графу Делагарди. Ему предписывалось арестовать князя Шуйского, едва тот сойдет на берег, посадить его в крепость, хорошо стеречь и ждать дальнейших распоряжений. Старый канцлер знал цену капризам взбалмошной двадцатипятилетней женщины. Отказываться от своих планов он не собирался, рассчитывая, что к тому времени, как дело будет сделано, королева найдет себе другую забаву.
   Оксеншерна и предположить не мог, до какой степени оправдаются его расчеты. Трудно было предвидеть, что вскоре Кристина Августа добровольно оставит престол, перейдет в католичество, уедет в Рим, еще полный воспоминаний о московском царевиче, и проживет там до конца жизни, постоянно рассказывая о войне журавлей и карликов, которая незримо идет по всему подлунному миру, делая его юдолью слез и обителью скорби. «Я отреклась от власти, чтобы не быть втянутой в эту войну и всецело посвятить себя философии и любви», – говорила она своим бесчисленным любовникам. Рене Декарт и Тимошка Анкудинов побудили ее принять такое решение.
 
   Прервавшись, Шубин пошел на кухню попить чаю, заодно послушал по радио новости про референдум, а когда вернулся, обнаружил жену за своим столом. Ее палец прошелся по последнему абзацу.
   – Это правда, что она не захотела править и уехала в Рим?
   – Да, – подтвердил Шубин. – В Риме есть ее дворец, его показывают туристам.
   Жена задумалась, но ненадолго.
   – Извини, – сказала она без тени раскаяния, – вообще-то я прочла все, что ты написал про этого жоха.
   – И как тебе? – не удержался он.
   – Написано хорошо, но не в том дело. Я же все прочла – и про Сару, и про его роман со шведской королевой. Тоже скажешь, что это все правда?
   – Ну, – слабо трепыхнулся Шубин, – при Хмельницком он жил, с Кристиной Августой встречался и очень ей понравился. Русские послы просили выдать его, но она им отказала.
   – Не передергивай! Ты меня отлично понял. Откуда ты знаешь, о чем они говорили с Сарой в постели? Или про табакерку с голой королевой? Вряд ли Анкудинов кому-то о ней рассказывал. Он же не дурак, чтобы болтать о таких вещах.
   Это были еще не самые страшные обвинения, которые она могла ему предъявить. Вымысла у него хватало, хотя в целом история Анкудинова была подлинная, свои узоры он расшивал по реальной канве. Совсем без вранья воссоздать правду жизни этого человека оказалось невозможно. Более того, только на нем она и держалась, как вода на мыльном пузыре, но легко проходила сквозь сито достоверных фактов, оставляя на нем только пену.

Глава 12
Западня

33

   Всласть напевшись и нарыдавшись, Катя принялась вперемешку есть сразу три салата. Жохов предупредил, что будет тошнить после выпивки. Ноль внимания. Он опять взглянул на часы. Когда смотрел на них в предыдущий раз, было пятнадцать минут восьмого, теперь – восемнадцать, а казалось, что прошло минут десять. Гена должен был встретиться с этими ребятами в семь, пора бы им и приехать. От Академической тут езды всего ничего.
   Он поймал себя на том, что сам ест эти салаты, запуская вилку то в один, то в другой и совершенно не чувствуя разницы. Потребовалось усилие, чтобы заставить себя слушать Марика. Тот рассказывал про одного знакомого американца, который никак не мог взять в толк, почему в России так восхищаются фильмом «Маленькая Вера», абсолютно, по его мнению, неправдоподобным.
   – Помните, там пьяного папашу запирают в сортире, чтобы не буянил? – спросил Марик.
   Ответили, что да, помнят. Фильм был шумный, смотрели все, кроме школьного друга, не слышавшего даже названия.
   Рассказ потек дальше:
   – Он меня спрашивает: «Как такое может быть?» Я говорю: «Почему нет? Мы же не конфуцианцы». Он говорит: «Не в том дело, что это отец. Туалет запирается изнутри, снаружи никаких задвижек не бывает. Зачем они там нужны? Просто режиссеру понадобилось временно выключить героя из действия, вот он и придумал эту задвижку. После этого я уже ничему в его фильме не верю».
   Марик посерьезнел.
   – А ведь он прав! Действительно, зачем?
   – Строят некачественно, – сказала Лера. – Двери перекашивает, они открываются.
   – Не в том дело! У меня у самого на туалете такой же шпингалет, привинтили даже на новой квартире. А там качество – зашибись. Кого мы все собираемся запирать в наших сортирах? Каких, бляха-муха, врагов? Или хотим, чтобы заперли нас самих? Даешь железный занавес, границы на замке, остаемся нюхать собственное дерьмо, ура! Вот что у нас в подсознании.
   – Ничего, скоро наступит эра Водолея, – вставила Катя.
   – И что?
   – Водолей покровительствует России.
   Школьный друг предположил, что психология вороватого раба, готового терпеть наличие наружных запоров на любой двери, берет начало в крепостном праве. Марик возразил, что в Сибири крепостного права не было, а задвижки на туалетах есть, он недавно летал в Хабаровск, жил в лучшей гостинице, но в номере все равно имелась такая задвижка. Жохов посмотрел на Катю. Тема дискуссии явно перестала ее занимать. Она побледнела и, похоже, больше интересовалась тем, что творится у нее в животе.
   Гена не появлялся. Жохов опять подумал, что Денис может взять его в заложники и попытаться сбить цену – это в лучшем варианте. В худшем – выпустить в обмен на товар, такие случаи бывали. Он закурил и с отвращением ткнул сигарету в пепельницу. Нервы начали сдавать, за последние полчаса дважды ходил отлить, хотя весь вечер почти ничего не пил. Нужно было как-то успокоиться, но без спиртного. Жохов перешел в смежную комнату, где стоял телефон, и позвонил второй жене.
   – Слушай, Ленок, – начал он мягко, как не говорил с ней сто лет, – у меня тут намечается серьезная сделка. Хочу купить машину.
   – Ты еще в прошлом году хотел, – напомнила жена.
   – Будем ехидничать или будем слушать дальше? – спросил Жохов.
   Она выбрала последнее. Он продолжил:
   – Март уже кончается, потом апрель, май, июнь. В июне – каникулы. Отпустишь Лельку со мной на машине в Крым?
   Отвечено было, как всегда:
   – Не знаю, надо хорошенько подумать. Июнь не скоро, мы с мамой подумаем.
   Это значило, что Лелька ему не отломится. Вместе с мамой они еще ни разу ничего хорошего не придумали.
   – Прежде чем покупать машину, неплохо бы заплатить алименты, – добавила жена. – Я не спрашиваю, какие у тебя доходы, все равно ты не скажешь, но имей в виду, Леля не понимает, почему мы часто не можем купить то, что ей хочется. А ты обвиняешь нас, будто мы ее против тебя настраиваем.
   В укор им, двум коровам, представилось, как ночью хватил стакан коньяка в круглосуточной придорожной рыгаловке, снова сел за руль, ведь Лельки с ним нет, а собственную жизнь он не ценит и в хохляцкую гривну, летит под сто по скользкому после грозы горному серпантину и, не вписавшись в поворот, сбивая ограждение, с высоты рушится вниз, на камни. Бензин течет из пробитого бака, но немецкий мотор продолжает работать. Взрыв, огненный столб поднимается из ущелья.
   – Мне тут недавно пришло в голову, – сказал он, – что если со мной что-то случится, тебя могут вызвать в милицию на опознание. Бывают ситуации, когда нужно опознать тело.
   – Вызывают родственников, а мы с тобой разведены. Официально я тебе никто.
   Жохов промолчал. Она забеспокоилась:
   – Что с тобой может случиться?
   – Что угодно. Время сама знаешь, какое.
   – Подожди, – ответила она после паузы, – я посоветуюсь с мамой.
   – О чем?
   – Я не понимаю, к чему ты это говоришь.
   Он решил разыграть партию до конца.
   – Не бойся, убивать меня никто не собирается. Просто на днях лечу по делам в Америку. Допустим, самолет разобьется, и я буду обезображен до неузнаваемости. Сможешь меня опознать?
   – Смогу, наверное.
   – Как?
   – Ну как-нибудь.
   – Ты хоть знаешь, где у меня шрамы?
   В ответ – тишина. Ничего-то она не знала, хотя прожила с ним четыре года. Он перечислил самые заметные:
   – Во-первых, на левом запястье. Тушенку в армии открывал штык-ножом и проткнул себе руку. Потом под лопаткой такая круглая ямочка от дробинки, довольно глубокая. В экспедиции один гад дробью выстрелил.
   – Под левой лопаткой или под правой? – деловито спросила жена.
   По интонации он догадался, что все это она записывает в книжку для телефонных номеров, лежавшую возле аппарата. Поликлиника, химчистка, дежурные аптеки, шрамы бывшего мужа – то, что всегда должно быть под рукой.
   – Дура! – с наслаждением сказал Жохов, кладя трубку.
   Спокойнее не стало. Возвращаться за стол не хотелось, он сел на диван. Комната была длинная, как пенал, и запущенная. Марик в этой квартире не жил, но и сдавать ее не хотел, денег у него хватало. Обои выцвели, слой пыли лежит на книжных полках с памятными безделушками, упорно напоминающими о том, что давно пора забыть. К стене прикноплен детский рисунок с кошкой о пяти лапах и криптограммой из развернутых не в ту сторону печатных букв разной величины. Жизнь, которая когда-то шла в этих стенах, казалась прожитой вчерне. Чистовик хранился в районе Цветного бульвара, в новом доме с охраной, подземным гаражом и видеокамерами у подъездов.
   Сидеть одному в полутемной комнате было еще хуже, чем за столом. Тревога не отпускала. Он подошел к окну. Оно выходило во двор, с пятого этажа видны были только пушистые от налипшего снега провода, черно-белые кроны деревьев и детская площадка, обрамленная кружевным узором заснеженных веток, как на японской гравюре. В песочнице копошился одинокий ребенок, его сторожила женщина в лохматой фиолетовой шубе. Оба казались вырезанными из другой картинки и наклеенными на эту.
   Квартира всю зиму стояла пустая, окна не заклеивали. Стекла в тюрьме, наверное, бывают чище. Последний раз рамы красили много лет назад, в прошлой жизни. Они рассохлись, шпингалеты не влезали в пазы. Нижний был поднят, верхний опущен. Жохов дернул одну раму, вторую, высунулся наружу. Влажным воздухом остудило лицо. За стеной опять солировал Марик с рассказом о том, как в Китае он ел собачатину. Его мемуар мог заменить Кате два пальца в рот, если она для этого уже созрела.
   Время шло к восьми, быстро темнело. Машины въезжали через арку во двор, но пересекали его или сворачивали в противоположную сторону. В пять минут девятого Жохов запретил себе смотреть на часы. Его уже подташнивало от неизвестности, наконец лучи фар от арки двинулись туда, куда надо, серебристая «ауди» проползла вдоль дома и остановилась прямо под ним. Передние дверцы распахнулись, направо вышел Денис, налево – тот, что позавчера привозил его к институту. Оба с непокрытыми головами, в долгополых, вальяжно расстегнутых черных пальто.
   Расслабившись, он хотел окликнуть их, но осекся, увидев, что вслед за ними вылез незнакомый парень в киллерской шапочке, с маленьким лицом и угрожающе мощной шеей. Под камуфляжной курткой угадывались круглые плечи штангиста или борца. Последним из глубины заднего сиденья неуклюже выбрался Гена.
   Чтобы не заметили снизу, Жохов подался назад, продолжая держать их под наблюдением. События развивались не по его сценарию. Штангист остался караулить Гену, а Денис со своим компаньоном направились к подъезду. С полпути они вернулись, компаньон начал что-то втолковывать Гене. Гена возбужденно отвечал. Жохов напряг слух, но из арки накатывал уличный гул, слова не долетали до пятого этажа. Внезапно парень в камуфляже взял Гену за плечо, втолкнул в салон и захлопнул дверцу.
   Присутствие этого амбала еще можно было списать на естественную осторожность при походе с деньгами в чужую квартиру, но такой финт ни в какие рамки не укладывался. Надежда, что все как-нибудь обойдется, и так-то слабая, растаяла окончательно. Жохов еле успел отступить в темноту, когда Денис поднял голову и посмотрел вверх, выискивая, видимо, нужные окна. Ноги ослабли от страха, но не за Гену. Гене ничего не грозило, они его просто изолировали на время предстоящей операции. Номер квартиры он им, конечно, сказал.
   Гена попытался вылезти из машины, его запихнули обратно. Денис опустил руку за пазуху, вынул какую-то вещь и переложил в правый карман пальто. Жохов понял, что это пистолет.
   Он бросился в большую комнату.
   – Твоя – там, – кивнул Марик в сторону туалета. – Блюет.
   – Охранник твой где?
   – За сигаретами пошел. А что?
   – Сейчас будут звонить в дверь, не открывай.
   – Кто будет звонить?
   – Потом объясню.
   На повороте в прихожую из туалета донесся хриплый стон, рвотная масса булькнула в унитазе. Жохов приоткрыл входную дверь, прислушался. Тихо. Значит, еще не вошли в подъезд. Выглянул на площадку и убедился, что бежать некуда, выше только чердак. Ведущая туда лестница в середине пролета перегорожена решеткой.
   Взгляд обостренно фиксировал каждую мелочь. Жестянка с окурками на подоконнике, засохшая лужа мочи в углу, надпись на стене: «Мы сделаем из ваших кладбищ свои города, а из ваших городов – ваши кладбища». Вероятно, цитата из какого-то рок-шлягера.
   На потолке чернели следы от горелых спичек, редчайший образец старинного, почти забытого искусства харкнуть на зажженную спичку, а затем подбросить ее так, чтобы прилипла к потолку, повиснув на харкотине, и продолжала гореть. Когда-то Жохов умел проделывать этот фокус, но не практиковался лет тридцать. В голову лезла всякая дрянь, как при начале медитации.
   Внизу хлопнула дверь подъезда. Лифта нет, шаги гулко отдавались в бетонном колодце, но голосов не слыхать. Поднимались молча. У кого-то из них ботинки были с подковками, не поймешь, вдвоем идут или втроем, заперев Гену в машине.
   Жохов бесшумно прикрыл дверь, повернул замок на два оборота, до упора. Накинул цепочку. В голове было пусто, так и стоял столбом, пока не раздался звонок.
   Выплыла Лера, исполнявшая обязанности хозяйки. Жохов знаками показал ей, что открывать не нужно. Она растерялась. Из туалета вновь донеслось бульканье извергаемых в унитаз салатов.
   Позвонили еще раз, настойчивым тройным звонком – два коротких, один длинный. Появился Марик.
   – Не открывай! – шепотом предупредил Жохов.
   – Да что случилось-то? Кто это?
   Глазка на двери не было.
   – Кто там? – спросила Лера.
   – Откройте, пожалуйста, – вежливо сказали за дверью.
   – Это же Гена! – заорал Марик. – Гена, ты?
   – Я, я. Чего не открываете?
   Значит, они его все-таки прихватили с собой, чтобы не вызывать подозрений. Припугнули, он и говорит, что велено.
   – Я тебя прошу! Не надо! – зашипел Жохов, заслоняя дверной проем.
   – Да ну тебя на хер!
   Марик оттолкнул его плечом. Он уперся в косяк, но при повторном тычке пробкой отлетел в угол. В Марике было за сто килограммов. Звякнула откинутая цепочка, Лера сделала радостно-строгое лицо, подобающее хозяйке дома при встрече желанного, но непростительно запоздавшего гостя.
   Сумка с европием стояла под вешалкой. Застывшая в смертоносном броске алая пума отчетливо виднелась на черном боку. Денис видел ее в институте и не мог не запомнить. Жохов двумя пинками развернул сумку пумой к стене. Ничего другого ему не оставалось.
   Щелкнул замок, из-за спины Марика он увидел на площадке всех четверых. Денис держал правую руку в кармане пальто. Видно было, что пьяный галдеж в комнате ему не понравился.
   Гена выглядел как всегда, словно все шло по плану.
   – Марик, я с ним, – глазами указал он на парня в камуфляже, – ненадолго выйду на улицу, а потом приду насовсем. Не обижайся, ладно? Эти ребята поговорят с Серегой и уйдут. Серега тебе все объяснит.
   – Ты как? – со значением спросил у него Жохов.
   – Нормально, не волнуйся. Они просто перестраховываются.
   – А чего так долго?
   – Бак пустой. На заправке в очереди стояли, – оправдался Денис.
   Жохов животом почувствовал, как расправляются сведенные страхом внутренности. Все, слава богу, прояснилось. Гена брыкался, потому что ему запретили идти с ними в квартиру. Этот амбал должен был оставаться при нем, для того они и взяли его с собой. Денис решил употребить Гену в качестве заложника и хотел оставить в машине, но передумал, сообразив, что разумнее будет сначала предъявить его Жохову, а после под конвоем отправить обратно во двор.
   – Мы зайдем в кухню на пять минут буквально, они даже раздеваться не будут, – сказал он Марику. – Через пять минут я тебе все объясню.
   Марик пожал плечами и вместе с Лерой вернулся в комнату. Гена с конвоиром двинулись по лестнице вниз, их голоса звучали вполне мирно. Жохов повел гостей в кухню, по дороге захватив из-под вешалки сумку с европием.
   В туалете зашумела вода, показалась белая как полотно Катя. Глаза у нее разъезжались в разные стороны. Она попыталась посмотреть на Жохова сразу обоими, но не смогла. Он велел ей съесть лимон и толкнул кухонную дверь, пропуская этих двоих вперед. Вошел только Денис. Его товарищ остался в коридоре, чтобы держать под контролем прилегающее пространство, как у них, видимо, было обговорено заранее. Оба заметно нервничали. Это успокаивало.
   Товар и деньги следовало предъявить одновременно. Жохов сдвинул на край стола грязную посуду, не спеша расстегнул молнию на сумке, многообещающе зашуршал полиэтиленом, но диск вытащил не раньше, чем Денис достал из правого кармана и с плотным звуком припечатал к столу пачку зеленых в банковской упаковке, крестнакрест перечеркнутой полосатыми бумажными лентами георгиевских цветов. Финансовые конторы активно использовали эти беспризорные цвета русской воинской доблести, никем в должном порядке не запатентованные. Сочетание черного с темно-оранжевым на подсознательном уровне вызывало доверие у клиентов.
   Пачка была подозрительно тонкой.
   – Сколько здесь? – не прикасаясь к ней, спросил Жохов.
   – Пять штук.
   – А остальные?
   – Будут и остальные.
   Денис извлек из бумажника крошечный треугольник, выпиленный позавчера в институте, а теперь идеально вставший на место.
   – Короче, такое дело, – сказал он, глядя в сторону. – У нас есть десять штук.
   – То есть как? – опешил Жохов.
   – Так. Больше нету.
   – И не будет?
   – В настоящее время – нет.
   – Договорились на двадцать, – предательски потоньшавшим голосом сказал Жохов. – Чего вы раньше-то думали?
   – Ну, мы тоже не сами себе хозяева, – мутно ответил Денис.
   Оба замолчали. Жохов прикинул свои возможности. Искушение взять вдвое меньше, зато прямо сейчас, было велико. Испытывать покупателя на прочность у него кишка тонка, он это понимал, но все-таки для приличия немного подергался, прежде чем сказать с интонацией пассажира, ради скорости готового махнуть рукой на удобства:
   – А-а! Хрен с вами.
   Торговля, однако, не прекратилась. Денис сделал следующий шаг:
   – Пять сейчас, пять – после.
   – После чего?
   – После того, как мы его реализуем.
   Это уже было чересчур. Жохов решительно стал заворачивать диск в полиэтилен, показывая, что разговор окончен.
   – Если сомневаешься насчет гарантий, можем дать их в письменном виде, – предложил Денис.
   – Расписку, что ли, напишешь?
   – Не только. У меня своя фирма, проведем через бухгалтерию как отложенный платеж.
   – Такой формы не существует.
   – Ты знаешь! Мне мой бухгалтер сам подсказал этот вариант.
   – У тебя есть бухгалтер?
   – Есть. Приходящий.
   – Когда придет, скажи ему, что он мудак.
   Денис проглотил это без звука.
   – Короче, не хочешь?
   – Нет.
   – Уверен?
   – Ты меня слышал, повторять не буду.
   Денис взял деньги и направился в прихожую. Компаньон, ни о чем не спрашивая, последовал за ним. Их движения казались замедленными, словно им требовалось одолеть притяжение лежавшего на столе металла, и они с трудом, но бесповоротно выходили из-под его власти.
   Ботинки с подковками были у Дениса. Дверь в квартиру осталась открытой, Жохов сидел на кухне, вслушиваясь в затихающее цоканье и надеясь, что вот сейчас оно замрет, а затем вновь начнет приближаться. Надежда убывала с каждой секундой. Где-то в районе первого этажа раздался глухой удар, заунывный гул вибрирующего железа поднялся снизу и заполнил весь подъезд. Кто-то из них со злости пнул стойку под перилами. Это означало, что возвращаться они не собираются.
   Жохов рванул окно, свесился над карнизом.
   – Э-эй!
   Спустя двадцать минут сделка состоялась. Взятый напрокат у дядьки определитель валюты ни разу не подал сигнала тревоги. Жохов получил пятьдесят стодолларовых купюр с аптечной резинкой взамен разорванной банковской упаковки, Денис – товар в пакете, тут же снятом и брошенном под стол. Компаньон заменил его своим, фирменным. Обмыть это дело они отказались и сразу ушли.
   Жохов налил себе стопочку, выпил, не закусывая, сосредоточившись на мысли, что все хорошо, все отлично, но никакой радости не чувствовал. Мантры не помогали, водка – тоже, он, может быть, не так ждал самих этих денег, как той минуты, когда они окажутся у него в кармане, все будет кончено и наступит покой, но возбуждение не проходило. Мучило даже не сожаление об упущенных возможностях, а сознание, что его, в сущности, кинули, как он сам кинул того мужичка, всучив ему три сотни вместо пяти, только тут пропорция выходила совсем дикая – один к четырем, и то если не считать обещанных Гене пятнадцати процентов.
   Он выглянул в окно. Гена стоял возле машины, придерживая рукой переднюю дверцу, и что-то говорил тому, кто сидел рядом с водителем, вероятно – Денису. Жохов видел его просительно согнутую спину в сером китайском пуховике. Внезапно Денис ребром ладони с силой рубанул Гену по пальцам, чтобы отцепился. Машина сорвалась с места, обдав его талой жижей из-под колес, свернула в арку и пропала.
   Левой рукой Гена помял пострадавшую правую, затем обоими стал отряхивать пуховик ценой в подкладку от хорошего пальто. Его унижение Жохов пережил как свое собственное. Хватил еще стопарик и вышел на лестницу встретить друга.
   – Плюнь, не расстраивайся, – сказал он, когда Гена поднялся к нему на площадку. – Что есть, то есть.
   Вошли в прихожую. Жохов отсчитал и протянул ему семь сотен.
   – Держи. Полсотни за мной.
   – Что это ты мне даешь? – не понял Гена.
   – Твои пятнадцать процентов – семьсот пятьдесят баксов. Полсотни отдам, когда поменяю.
   – Обожди! Пятнадцать процентов от двадцати тысяч – это три штуки.
   – Да, но сторговались за пять. Я решил взять хоть сколько-нибудь, а то вообще ничего не получим.
   У Гены сморщилось лицо.
   – Ты что, Сережа? Мы же с тобой полжизни знакомы!
   – Они тебе разве ничего не сказали? – изумился Жохов.
   Непонятно было, за что ему дали по пальцам и окатили грязью, если не за попытку выразить возмущение этой суммой.
   – Что они должны были мне сказать?
   – Что сторговали за пять. У них больше нету.
   Жохов ощутил на себе чей-то взгляд, обернулся и увидел Катю.
   – Мне плохо, – пожаловалась она.
   – Иди ляг, я скоро.
   – Мне очень плохо. Я хочу на воздух.
   Она стала снимать с вешалки своего кролика. Секундой позже из комнаты вышел Марик, за ним волочился телефонный шнур. В одной руке он держал аппарат, в другой – трубку, протягивая ее Жохову.
   Звонила теща. Дома у них был определитель номера, и она его запеленговала. В ушах взорвался ее голос:
   – Завтра же пойду в американское посольство, скажу им, что у тебя дочь, что алименты за три месяца не заплачены! Они аннулируют твою визу, никуда ты не полетишь! У них не как у нас! У них семья – это всё, дети – это всё!
   Он бросил трубку.
   – Зачем ты это делаешь? – со слезой в голосе выговорил Гена. – Ты же не подлец, сам потом жалеть будешь, я тебя знаю. Ты теперь богатый человек, что тебе эти мои две тысячи?
   – Деловые вы! Куда нам с грыжей, – сказал Марик, унося телефон в комнату.
   – То-то ты так легко пошел на мои пятнадцать процентов, – горестно вспомнил Гена.
   Он стоял несчастный, в заляпанном пуховике. Из бокового кармана свисала шапочка.
   – Если они тебе не сказали, что сторговали за пять, чего тогда ты к ним полез? – спросил Жохов.
   – Когда?
   – Только что. Я из окна видел.
   Гена молчал. Его растерянное лицо и явное нежелание отвечать на этот простой вопрос вызывали смутное подозрение, додумывать которое сейчас было некогда, Катя уже спускалась по лестнице. Жохов прибавил к семи сотням еще одну, для наглядности веером разложил их на столике в прихожей, закинул полегчавшую сумку на плечо и с курткой в руках выскочил на площадку.
   Через четверть часа были в метро. Когда сели в поезд и голос в динамике предупредил, что двери закрываются, мелькнула мысль схватить Катю за руку и выскочить с ней обратно на платформу, чтобы проверить, нет ли слежки, но на этот раз он счел такую предосторожность излишней. На кольце сделали пересадку, доехали до «Комсомольской» и под землей перешли к выходу на Казанский вокзал.