Страница:
Офицеры черным густым кружком обступили капитана. Черны их фуражки, мундиры, черны волны, и черна огромная отмель под голубой вечерней Фудзи.
– Господа, адмирал вызывает добровольцев завезти леер на берег, – объявил Лесовский.
– Разрешите мне! – сказал Сибирцев, выждав, когда вызовутся товарищи, чтобы не быть выскочкой.
Лесовский отобрал Пещурова, Сибирцева и Колокольцова. Почти вся команда вызвалась идти на баркасе. Отобрали двадцать человек.
– Кто идет? – спросил адмирал.
– Пещуров, Колокольцов, Сибирцев.
Пещуров – племянник адмирала и любимец. Путятинская кровь и плоть. Он секретарь экспедиции, один из самых юных офицеров.
Волны шли без гребней, похожие на морскую зыбь, но у берега они разбивались и подымались на огромную высоту, превращаясь в облака пены. «Диана» не могла больше ждать. Ее пластыри не могли сдержать ударов, а помпы не могли откачивать воду. Начиналось медленное потопление. Раздался удар, как при землетрясении. Судно село на мель.
– С Богом! – сказал Путятин.
Скрип блоков. Баркас спущен на воду, в нем десять человек. В тот миг, когда волна отходила, баркас отвалил. Двадцать весел подняли его на волну. Леер закреплен надежно, а на «Диане» двое матросов быстро вытравляли его.
Сибирцев поднял парус. Весла убраны. Сейчас его железные руки крепче этих тросов, которые удерживают грот.
Казалось, шли долго этот короткий кабельтов, так много волн уместилось в нем… «Диана», оказывается, очень близко от берега. Баркас прошел половину расстояния. Сейчас свершится! Смерть или спасение?
Спадает косая стена пены. Фудзияма подымается. Она, кажется, совсем близко, словно ее синий склон в лесах начинается прямо за черными соснами, покрывающими ровную, видимо песчаную, крутизну над отмелью. А черная мокрая отмель открывается, и сразу же закрывается белыми кружевами ее блестящий черный шелк.
На отмели видна толпа людей. Она казалась жалкой горстью крошечных фигурок перед лицом бушующего прибоя. Но видно, что взрослые люди. Они очень медленно двинулись всей толпой к кромке пены.
– Чем-то обвязываются, – заметил Маслов.
Образованный человек может сказать что-то подобное зря, или ему покажется происходящее похожим на что-то слышанное или читанное, но простой матрос, как по своему опыту знал Алексей, у которого никаких литературных прообразов или прецедентов в памяти не имеется, зря ничего подобного не скажет. Значит, чем-то они обвязывались! Зачем? Алексей Николаевич не понял и не думал об этом, как не думал о соснах, о Фудзи и черной отмели. Но он заметил, что другой матрос тоже глянул за плечо и что все гребцы взялись и начали с большой силой помогать веслами, словно заторопясь в помощь или навстречу, разгоняя баркас изо всех сил.
Сибирцев и Пещуров хватаются за снасти. Не видя друг друга в столбах водяной пыли и пены, они сваливают вместе с матросами парус. Колокольцов на руле.
Теперь баркас на гребне последней волны идет прямо к невидимому берегу. Жизнь или смерть? Все закрыто водой, но она еще не бьет, это пока воздух в воде. Вот все пригнулись, как на летящей стреле. Гул, удар. Ударила волна, трещит баркас. Страшный удар в грудь, но железные руки еще целы, их срывает. Срывает руки с натянутых лееров. Пещуров и матрос Сизов где-то у закрепленного леера, что у них там, у леера, из-за которого идет борьба в эту смертельную минуту опасности…
Адмирал смотрел в трубу. Парус исчез в волне, и исчез баркас. Вал, уже без пены, покатился обратно. Что он понесет? Остатки пены и в нем осколки разбитого баркаса? Адмирал собрал все свои душевные силы…
В трубу видно, как вдруг кинулась бегом плотная толпа японцев, как неводом опутанная какими-то веревками, в это бушующее облако воды и пены и исчезла в нем. Только несколько расставленных, как шахматы, фигур осталось на отмели.
Вал медленно стал откатываться во всей свирепой белизне, открывая пустую черную отмель…
На черной отмели собрались рыбаки из нескольких близких друг от друга деревушек. Сегодня ничего не ловили. Все видели носившееся по волнам судно, наблюдая за ним в этот хмурый день каждый от своей деревни с любопытством хозяев этого моря, и, по мере того, как это невиданное чудо – черный корабль приближался к деревне Сангенъя, все любопытные и озабоченные рыбаки сходились туда же и вскоре соединились на широких песках под обрывом и образовали порядочную толпу.
Корабль старался как можно ближе подойти. Баркас с корабля пошел к берегу.
– Они могут утонуть, – сказал Хэйбэй, молодой рыбак, живущий с отцом и матерью в деревне наверху. Хэйбэй давно заметил, что чужестранный корабль несет к берегу и он терпит бедствие.
От корабля, который был уже совсем близко и который так заливало волнами, что казалось, он вот-вот погибнет, лодка шла быстро. На ней был высокий парус.
Под обрывом тянется полоса огромных прибрежных сосен, которые закрывают от глаз с моря все, что делается внутри Японии. Деревня за соснами называется Миасима. Малая ее часть – выселки у самых сосен – Сангенъя – три дома. До землетрясения три маленьких рыбацких лачужки были целы.
– Нельзя, чтобы утонули, – сказал отец.
У старика нестриженая седая голова. При желании он мог бы выбрить ее. Но старик считает все эти украшения из собственных волос на голове причудами, недостойными мужчин. У него обо всем свои понятия, и его не переубедишь.
Он принес крепкую веревку, держит ее, словно хочет закинуть и как арканом вытащить черную лодку на берег. Другие рыбаки тоже раздобылись веревками. Прибежали напуганные люди из соседней большой деревни, где сеют рис.
– Но мы не знаем точно, можно спасать их или нельзя, – говорили рисосеятели.
– Не знаю! Зачем спасать? Все равно их убьют…
Прибежали чиновники с зонтиками.
– Не надо мешать. Пусть сначала их спасут. А дальше решит начальство… А потом уже их в клетки. И в тюрьму!
Так говорили они, стоя под соснами и под зонтиками наверху над обрывом. Их трое грамотных, самых маленьких деревенских начальников, только что явившихся сюда по следу бегущих крестьян, чтобы описать потом в докладных все, что им пришлось наблюдать необычайного. Оказывалось, корабль черный. Чиновники оглядывались, ожидая, что с минуты на минуту прибудут солдаты береговой охраны, или отряд от дайкана, или воины местного князя. Кто-то должен же отправить все и доставить ясные распоряжения, как в подобном случае поступать.
– А может быть, и не посадят в клетки?
– Да, может быть, и так…
– Но люди гибнут, и нельзя на это смотреть, очень больно.
В это время безмолвная толпа рыбаков подходила к страшной волне. Все шли молча, некоторые слегка улыбались. Другие шли со стиснутыми зубами и каменными лицами.
– Если утонут, начальство будет радо! – сказал Хэйбэй.
Так, нагло смеясь над своим дайканом, парни шли за старшими.
Староста рыбаков обернулся и показал на пояс, что надо обвязываться. Рыбаки аккуратно затягивали свои короткие халаты крепкими кушачками.
Отец обвязался веревкой, а конец ее отдал ближайшему из рыбаков. Тот тоже обвязался веревкой и передал ее дальше. К старику привязались своими веревками еще двое. Вскоре вся толпа оказалась крепко опутанной, как неводом.
Все стояли у кромки воды. Прибегая, волна совершенно ослабевает, оставляя зигзаг пены на песке, и начинает бег обратно.
Черная отмель сузилась сейчас на две трети, все остальное затоплено. Рыбаки попытались мелкими шажками заходить в добегавшие слабые гребни, змеившиеся по всей отмели. Идти страшно, вода угрожающе ревела, гнулся, провисая, как крыша от огромных храмовых ворот с резьбой, и ухал с силой океанский вал. Над гребнем мелькнула черная лодка. Парус в ней упал, не нужен им больше. Отец что-то закричал, стоя в воде уже по пояс.
За рухнувшей крышей волны, в ее тяжелой массе, на фоне мрачного неба проступил поднятый на огромную высоту черный, как стрела, нос баркаса. Стоявший сзади всех староста рыбаков передал крестьянам на отмели крепкий толстый канат. Толпа бегом вбежала в страшную волну, и вдруг вся масса рыбаков, как стая уток, поднялась на накатившей воде, и тут же все они исчезли в водяной пыли. Толпа на берегу крепко держалась за канат. Чиновники, бросив зонтики, подбежали помогать. Теперь все зависело от того, кто как в воде себя чувствует и как дышит море.
Отошла пена, и стало видно множество барахтающихся людей. Это и рыбаки и эбису, все вместе барахтаются, словно дерутся в воде; оказывается, они хватаются за черную лодку эбису.
Волна откатывается обратно. Толпа на берегу держалась за канат, не давая унести людей с лодкой в море. Подбежали теперь и старики, и женщины, и дети, и полицейский, все держались за крепкий канат, упирались и тянули его сюда, к берегу.
«Неужели придется нести ответственность? – думает старый чиновник, что есть силы упираясь босыми ногами в черный песок. – Совершаем ошибку? Без позволения совершенно с эбису перемешались!»
Из воды опять появилась плотная масса рыбаков и матросов. Головы у них как поплавки невода, и они, сначала едва видные, вдруг побежали с лодкой, видно почувствовав песок под ногами. Они мчались бегом по отмели. Волна на откате еще раз ударила в толпу и заплескалась. Ударила здорово, как всегда на мели, некоторые люди перевернулись и многие упали, но их тянули остальные за привязанные крепкие веревки. И всех тянули крестьяне, те, кто всегда является главной трудовой силой. Оказывается, эбису тоже были связаны друг с другом, и все это было очень удивительно, и все зрители, видя, что спасение близко, теперь заволновались, а женщины плакали.
Пена, вой ветра, волна несет. Василию надо прыгать, футшток не достает дна, а кажется, команда дана и все прыгают, и он прыгнул, очертя голову и крепко держась за борт и чувствуя, что прозевал команду. Вдруг из воды перед ним появилось чье-то лицо, вернее здоровенная рожа, а за ним другая, третья, тут же их сотня, они как нерпы. Букреев похолодел: «Из воды и в такой шторм!»
– Это японцы! – закричал ему Сизов.
Баркас вдруг пошел к берегу, и тут же вскоре почувствовался песок под ногами. «Вода теплая, и, слава Богу, судорога не схватила. Остальное – ничего! – подумал Василий. – Ловко обошлось!»
Толпа моряков и японцев легко и быстро, как единое существо, бежит через подхлесты водяных вихрей и тащит на руках баркас, как японскую качалку. Букреев несется себя не помня, утешаясь, что ноги на песке. Но над головой опять поднялась вода, баркас полегчал, его подняло и всех вознесло. И облако, и пена, и вода вокруг, и нет дна опять. И вокруг опять видны люди… Кто-то успел обвязать Василия. Перетерпели, канат не лопнул. Волна ушла, и опять побежали изо всех сил.
Откуда дух взялся! Если бы не на службе, то после такой высадки можно за дело не браться, а только рассказывать людям, что было, и никто не поверит! «Это невозможно, чтобы человек вышел со дна воды целый в такую бурю!» – так думал Букреев, когда с разбега баркас затащили чуть не под сосны. Страшно посмотреть отсюда на холодные волны.
Японцы помогают, вот уже леер откреплен от кнехта в баркасе, вот все бегут на обрыв прочь от нового вала, по отмели к обрыву лезут массой, быстро работают топорами, рубят дерево, японцы пилят, все вместе накидывают петлю леера на сосновый пень. Леер дрогнул и поднялся. Он дрогнул и поднялся сейчас и на палубе «Дианы». Матрос выкинул сигнальные условные флажки.
С «Дианы» вскоре спустили гичку, закрепив ее скользящей петлей к лееру. Конец троса закреплен к гичке.
– Для опыта к нам идет гичка, – говорит Колокольцов.
Навстречу кинулись, обвязавшись японскими веревками, и матросы, и рыбаки.
Войдя в волну, гичка исчезла.
– Гичка погибла, ее в щепы разбило! Неужели люди погибли? – после напряженного молчания сказал Колокольцов.
– Нет, вон все трое, привязанные к лееру веревками… Все спаслись, – ответил Пещуров.
Опять мокрая толпа выходила из волн.
К Сизову с халатом в руках подбежала босая молоденькая японка.
– Нет, мне еще идти на баркасе на «Диану» и обратно, – ответил ей огромный матрос, – а ты халат отдай кому-нибудь, кто замерз. Я еще потерплю.
– Как, Леша, не спилят они тут нам головы? – спросил Пещуров.
Загребной с гички сказал, что адмирал задержится на «Диане» до утра. Приказано баркасу с людьми ночевать на леере за волной наката.
Двое японских рыбаков бегом тащили матроса Маслова, видимо ударившегося обо что-то в воде и потерявшего сознание. Терентьев успел ухватить его из волны, когда Маслов вынырнул. Колокольцов вбежал в море.
Пещуров глядел на волны, не веря глазам своим. Колокольцов что-то возбужденно закричал ему и Сибирцеву, но шум волн все заглушал. Бледные губы подбежавшего лейтенанта двигались беззвучно. Он кричал, что надо приказать собраться и держаться всем вместе.
Раненый матрос Маслов вернулся с ватным халатом в руках. Его хватило об уключину, разбило голову, и содрало кожу на ноге.
– Что они с тобой сделали? – спросил Яшка.
– Помазали чем-то красным, – ответил Маслов. – Вам, ваше благородие, – передал он ватный халат Колокольцову, дрожавшему от холода.
– А теперь как тебе?
– Теперь хорошо!
– Чайник нам дай, – сказал Василий, обращаясь к старому рыбаку, который тоже дрожал всем телом.
– О'ча! О'ча! Хай! – ответил тот. Нестриженые седые пряди его волос приглажены водой. Японец мок, до нитки, бумажный халатик его подхвачен кушачком. – Хай! – твердо повторил рыбак и ушел.
Матросы и офицеры поднялись на берег. Почва усеяна мокрой иглой. Нигде ни сучка, ни валежины. Лес шел узкой полосой по гребню берега над морем. А за сосновыми стволами расстилалась равнина.
– Вон сама Япония! – с восторгом сказал Алексей Николаевич.
Огромная равнина простиралась до самого подножия Фудзиямы. Она вся была как разлинованная в рисовых полях. Виднелись дома и крыши, некоторые лежали на земле, местами виднелись груды развалин. Люди бежали к берегу по полям и дорогам. На всех холмах и полях виднелись маленькие фигурки. Поблизости несколько целых домов и сараев. Старик японец принес связку сушеной рыбы. Молодой рыбак притащил чугунный чайник. Молодая японка с черноватым лицом, подходившая к Сизову, принесла лепешки. Увидя синие глаза, уставившиеся на нее со всех сторон, она оглядела всех, улыбнулась и закрылась платком, и все матросы заулыбались.
Японец с саблями распоряжался около старого черного дома, уцелевшего от землетрясения. Люди выносили оттуда узлы и перетаскивали все.
– Ну, Алеша, как вы тут? – спросил Пещуров.
Он вторично возвратился с «Дианы», остановил баркас у валов и выпрыгнул. На веревках перетащили его и часть прибывших матросов. Кто-то подал Пещурову японский ватный халат.
На отмели матросы живо разбили палатку и разожгли костер. Сизов с товарищами взялись за борта баркаса. Подбежали помогать японцы. Баркас окатило водой, и он, пройдя по лееру через накат, в то время как с «Дианы» тросом тянули, остановился в безопасности. Матросы там укутались в ватные куртки и завернулись в смоляной брезент, им предстояло ночевать в баркасе на леере всю ночь, как велел адмирал.
Молодой японец показал ключ, из которого можно брать воду. Японцы наносили дров. Костер разгорелся. Море темнело, шум его наката стал размеренней. На «Диане» зажглись огни.
– Хэйбэй! – крикнул кто-то из японцев, обращаясь к молодому рыбаку, помогавшему подкидывать сучья в огонь.
Хэйбэй ушел своей небрежной походкой, волоча ноги. Через некоторое время подошел японец с саблей и стал приглашать моряков переночевать в очищенном для них доме. Колокольцов благодарил, но старался объяснить знаками, что он должен спать в палатке, смотреть на корабль и слушать всю ночь: если на судне что случится, то надо будет подать помощь.
Японцы поклонились и ушли. Маслов пошел за ними с брезентовым ведром за водой, но задержался.
– Америка? – спрашивали рыбаки у Хэйбэя.
– Не Америка и не Голландия, – сказал чиновник, – но не разрешается узнать, какие люди.
– Нету Америка! – громогласно заявил Маслов. – Америка аримасэн. Оросия!
– А-а… а-а! – раздались тихие отзывы окружающих.
Все умолкли и разошлись.
– А завтра на шлюпке должен прибыть адмирал… Я, брат, тебя увидел и ополоумел от страха, – греясь у разведенного костра, рассказывал Вася, обращаясь к Хэйбэю и кутая голые плечи в ватный японский халат. Тут же матросы, перевезенные по лееру на баркасе и вытащенные на веревках на берег.
– А-а-а! – ответил тот с таким видом, словно понял отлично и это само собой для него ясно.
– А то сначала ты меня напугал.
– Хай! Хай! Хай! – четко ответил рыбак.
Васька уже знал, что это означает: «Да! Да! Да!»
– А вот за халат тебе спасибо! Мы по очереди в нем будем греться!.. Дать тебе? – спросил Василий подошедшего Сизова.
За ним шла маленькая японка с халатом в руках.
– Нет, у меня свой, она сейчас принесла. Я разденусь, а то зуб на зуб не попадает, и ты встань, закрой меня.
– Да ты раздевайся при ней. Они ведь на это внимания не обращают, у них просто.
Сизов, раздеваясь у костра, отвернулся от японки, стоявшей с халатом на руках и смотревшей на большое красное тело в отблесках пламени как на большого ребенка.
– Молодая она или старая?
– Она молодая, – сказал Маслов.
– Они все одинаковые, как каменные, – заметил Яшка. – Петруха вытащил старушонку из воды, думал, будет невеста…
– А вот теперь тебя японки спасли, – сказал Терентьев.
Сизов с трудом втиснул широкие плечи в ватный халат с длинными рукавами до полу.
– Какие у них большие ватники.
– Они, наверно, спят в них вместо одеял.
Японка поклонилась. Скромно и прилично в легком полупоклоне она поспешила наверх, где за соснами был ее дом.
Леер теперь протянут. В море ночуют на леере на баркасе трое матросов, чтобы в случае, если волны усилятся, начать своз тех, кто еще оставался с адмиралом на «Диане». Теперь все канаты в исправности и море может бушевать. У палаток горел костер и стояли часовые.
Глава 20
– Господа, адмирал вызывает добровольцев завезти леер на берег, – объявил Лесовский.
– Разрешите мне! – сказал Сибирцев, выждав, когда вызовутся товарищи, чтобы не быть выскочкой.
Лесовский отобрал Пещурова, Сибирцева и Колокольцова. Почти вся команда вызвалась идти на баркасе. Отобрали двадцать человек.
– Кто идет? – спросил адмирал.
– Пещуров, Колокольцов, Сибирцев.
Пещуров – племянник адмирала и любимец. Путятинская кровь и плоть. Он секретарь экспедиции, один из самых юных офицеров.
Волны шли без гребней, похожие на морскую зыбь, но у берега они разбивались и подымались на огромную высоту, превращаясь в облака пены. «Диана» не могла больше ждать. Ее пластыри не могли сдержать ударов, а помпы не могли откачивать воду. Начиналось медленное потопление. Раздался удар, как при землетрясении. Судно село на мель.
– С Богом! – сказал Путятин.
Скрип блоков. Баркас спущен на воду, в нем десять человек. В тот миг, когда волна отходила, баркас отвалил. Двадцать весел подняли его на волну. Леер закреплен надежно, а на «Диане» двое матросов быстро вытравляли его.
Сибирцев поднял парус. Весла убраны. Сейчас его железные руки крепче этих тросов, которые удерживают грот.
Казалось, шли долго этот короткий кабельтов, так много волн уместилось в нем… «Диана», оказывается, очень близко от берега. Баркас прошел половину расстояния. Сейчас свершится! Смерть или спасение?
Спадает косая стена пены. Фудзияма подымается. Она, кажется, совсем близко, словно ее синий склон в лесах начинается прямо за черными соснами, покрывающими ровную, видимо песчаную, крутизну над отмелью. А черная мокрая отмель открывается, и сразу же закрывается белыми кружевами ее блестящий черный шелк.
На отмели видна толпа людей. Она казалась жалкой горстью крошечных фигурок перед лицом бушующего прибоя. Но видно, что взрослые люди. Они очень медленно двинулись всей толпой к кромке пены.
– Чем-то обвязываются, – заметил Маслов.
Образованный человек может сказать что-то подобное зря, или ему покажется происходящее похожим на что-то слышанное или читанное, но простой матрос, как по своему опыту знал Алексей, у которого никаких литературных прообразов или прецедентов в памяти не имеется, зря ничего подобного не скажет. Значит, чем-то они обвязывались! Зачем? Алексей Николаевич не понял и не думал об этом, как не думал о соснах, о Фудзи и черной отмели. Но он заметил, что другой матрос тоже глянул за плечо и что все гребцы взялись и начали с большой силой помогать веслами, словно заторопясь в помощь или навстречу, разгоняя баркас изо всех сил.
Сибирцев и Пещуров хватаются за снасти. Не видя друг друга в столбах водяной пыли и пены, они сваливают вместе с матросами парус. Колокольцов на руле.
Теперь баркас на гребне последней волны идет прямо к невидимому берегу. Жизнь или смерть? Все закрыто водой, но она еще не бьет, это пока воздух в воде. Вот все пригнулись, как на летящей стреле. Гул, удар. Ударила волна, трещит баркас. Страшный удар в грудь, но железные руки еще целы, их срывает. Срывает руки с натянутых лееров. Пещуров и матрос Сизов где-то у закрепленного леера, что у них там, у леера, из-за которого идет борьба в эту смертельную минуту опасности…
Адмирал смотрел в трубу. Парус исчез в волне, и исчез баркас. Вал, уже без пены, покатился обратно. Что он понесет? Остатки пены и в нем осколки разбитого баркаса? Адмирал собрал все свои душевные силы…
В трубу видно, как вдруг кинулась бегом плотная толпа японцев, как неводом опутанная какими-то веревками, в это бушующее облако воды и пены и исчезла в нем. Только несколько расставленных, как шахматы, фигур осталось на отмели.
Вал медленно стал откатываться во всей свирепой белизне, открывая пустую черную отмель…
На черной отмели собрались рыбаки из нескольких близких друг от друга деревушек. Сегодня ничего не ловили. Все видели носившееся по волнам судно, наблюдая за ним в этот хмурый день каждый от своей деревни с любопытством хозяев этого моря, и, по мере того, как это невиданное чудо – черный корабль приближался к деревне Сангенъя, все любопытные и озабоченные рыбаки сходились туда же и вскоре соединились на широких песках под обрывом и образовали порядочную толпу.
Корабль старался как можно ближе подойти. Баркас с корабля пошел к берегу.
– Они могут утонуть, – сказал Хэйбэй, молодой рыбак, живущий с отцом и матерью в деревне наверху. Хэйбэй давно заметил, что чужестранный корабль несет к берегу и он терпит бедствие.
От корабля, который был уже совсем близко и который так заливало волнами, что казалось, он вот-вот погибнет, лодка шла быстро. На ней был высокий парус.
Под обрывом тянется полоса огромных прибрежных сосен, которые закрывают от глаз с моря все, что делается внутри Японии. Деревня за соснами называется Миасима. Малая ее часть – выселки у самых сосен – Сангенъя – три дома. До землетрясения три маленьких рыбацких лачужки были целы.
– Нельзя, чтобы утонули, – сказал отец.
У старика нестриженая седая голова. При желании он мог бы выбрить ее. Но старик считает все эти украшения из собственных волос на голове причудами, недостойными мужчин. У него обо всем свои понятия, и его не переубедишь.
Он принес крепкую веревку, держит ее, словно хочет закинуть и как арканом вытащить черную лодку на берег. Другие рыбаки тоже раздобылись веревками. Прибежали напуганные люди из соседней большой деревни, где сеют рис.
– Но мы не знаем точно, можно спасать их или нельзя, – говорили рисосеятели.
– Не знаю! Зачем спасать? Все равно их убьют…
Прибежали чиновники с зонтиками.
– Не надо мешать. Пусть сначала их спасут. А дальше решит начальство… А потом уже их в клетки. И в тюрьму!
Так говорили они, стоя под соснами и под зонтиками наверху над обрывом. Их трое грамотных, самых маленьких деревенских начальников, только что явившихся сюда по следу бегущих крестьян, чтобы описать потом в докладных все, что им пришлось наблюдать необычайного. Оказывалось, корабль черный. Чиновники оглядывались, ожидая, что с минуты на минуту прибудут солдаты береговой охраны, или отряд от дайкана, или воины местного князя. Кто-то должен же отправить все и доставить ясные распоряжения, как в подобном случае поступать.
– А может быть, и не посадят в клетки?
– Да, может быть, и так…
– Но люди гибнут, и нельзя на это смотреть, очень больно.
В это время безмолвная толпа рыбаков подходила к страшной волне. Все шли молча, некоторые слегка улыбались. Другие шли со стиснутыми зубами и каменными лицами.
– Если утонут, начальство будет радо! – сказал Хэйбэй.
Так, нагло смеясь над своим дайканом, парни шли за старшими.
Староста рыбаков обернулся и показал на пояс, что надо обвязываться. Рыбаки аккуратно затягивали свои короткие халаты крепкими кушачками.
Отец обвязался веревкой, а конец ее отдал ближайшему из рыбаков. Тот тоже обвязался веревкой и передал ее дальше. К старику привязались своими веревками еще двое. Вскоре вся толпа оказалась крепко опутанной, как неводом.
Все стояли у кромки воды. Прибегая, волна совершенно ослабевает, оставляя зигзаг пены на песке, и начинает бег обратно.
Черная отмель сузилась сейчас на две трети, все остальное затоплено. Рыбаки попытались мелкими шажками заходить в добегавшие слабые гребни, змеившиеся по всей отмели. Идти страшно, вода угрожающе ревела, гнулся, провисая, как крыша от огромных храмовых ворот с резьбой, и ухал с силой океанский вал. Над гребнем мелькнула черная лодка. Парус в ней упал, не нужен им больше. Отец что-то закричал, стоя в воде уже по пояс.
За рухнувшей крышей волны, в ее тяжелой массе, на фоне мрачного неба проступил поднятый на огромную высоту черный, как стрела, нос баркаса. Стоявший сзади всех староста рыбаков передал крестьянам на отмели крепкий толстый канат. Толпа бегом вбежала в страшную волну, и вдруг вся масса рыбаков, как стая уток, поднялась на накатившей воде, и тут же все они исчезли в водяной пыли. Толпа на берегу крепко держалась за канат. Чиновники, бросив зонтики, подбежали помогать. Теперь все зависело от того, кто как в воде себя чувствует и как дышит море.
Отошла пена, и стало видно множество барахтающихся людей. Это и рыбаки и эбису, все вместе барахтаются, словно дерутся в воде; оказывается, они хватаются за черную лодку эбису.
Волна откатывается обратно. Толпа на берегу держалась за канат, не давая унести людей с лодкой в море. Подбежали теперь и старики, и женщины, и дети, и полицейский, все держались за крепкий канат, упирались и тянули его сюда, к берегу.
«Неужели придется нести ответственность? – думает старый чиновник, что есть силы упираясь босыми ногами в черный песок. – Совершаем ошибку? Без позволения совершенно с эбису перемешались!»
Из воды опять появилась плотная масса рыбаков и матросов. Головы у них как поплавки невода, и они, сначала едва видные, вдруг побежали с лодкой, видно почувствовав песок под ногами. Они мчались бегом по отмели. Волна на откате еще раз ударила в толпу и заплескалась. Ударила здорово, как всегда на мели, некоторые люди перевернулись и многие упали, но их тянули остальные за привязанные крепкие веревки. И всех тянули крестьяне, те, кто всегда является главной трудовой силой. Оказывается, эбису тоже были связаны друг с другом, и все это было очень удивительно, и все зрители, видя, что спасение близко, теперь заволновались, а женщины плакали.
Пена, вой ветра, волна несет. Василию надо прыгать, футшток не достает дна, а кажется, команда дана и все прыгают, и он прыгнул, очертя голову и крепко держась за борт и чувствуя, что прозевал команду. Вдруг из воды перед ним появилось чье-то лицо, вернее здоровенная рожа, а за ним другая, третья, тут же их сотня, они как нерпы. Букреев похолодел: «Из воды и в такой шторм!»
– Это японцы! – закричал ему Сизов.
Баркас вдруг пошел к берегу, и тут же вскоре почувствовался песок под ногами. «Вода теплая, и, слава Богу, судорога не схватила. Остальное – ничего! – подумал Василий. – Ловко обошлось!»
Толпа моряков и японцев легко и быстро, как единое существо, бежит через подхлесты водяных вихрей и тащит на руках баркас, как японскую качалку. Букреев несется себя не помня, утешаясь, что ноги на песке. Но над головой опять поднялась вода, баркас полегчал, его подняло и всех вознесло. И облако, и пена, и вода вокруг, и нет дна опять. И вокруг опять видны люди… Кто-то успел обвязать Василия. Перетерпели, канат не лопнул. Волна ушла, и опять побежали изо всех сил.
Откуда дух взялся! Если бы не на службе, то после такой высадки можно за дело не браться, а только рассказывать людям, что было, и никто не поверит! «Это невозможно, чтобы человек вышел со дна воды целый в такую бурю!» – так думал Букреев, когда с разбега баркас затащили чуть не под сосны. Страшно посмотреть отсюда на холодные волны.
Японцы помогают, вот уже леер откреплен от кнехта в баркасе, вот все бегут на обрыв прочь от нового вала, по отмели к обрыву лезут массой, быстро работают топорами, рубят дерево, японцы пилят, все вместе накидывают петлю леера на сосновый пень. Леер дрогнул и поднялся. Он дрогнул и поднялся сейчас и на палубе «Дианы». Матрос выкинул сигнальные условные флажки.
С «Дианы» вскоре спустили гичку, закрепив ее скользящей петлей к лееру. Конец троса закреплен к гичке.
– Для опыта к нам идет гичка, – говорит Колокольцов.
Навстречу кинулись, обвязавшись японскими веревками, и матросы, и рыбаки.
Войдя в волну, гичка исчезла.
– Гичка погибла, ее в щепы разбило! Неужели люди погибли? – после напряженного молчания сказал Колокольцов.
– Нет, вон все трое, привязанные к лееру веревками… Все спаслись, – ответил Пещуров.
Опять мокрая толпа выходила из волн.
К Сизову с халатом в руках подбежала босая молоденькая японка.
– Нет, мне еще идти на баркасе на «Диану» и обратно, – ответил ей огромный матрос, – а ты халат отдай кому-нибудь, кто замерз. Я еще потерплю.
– Как, Леша, не спилят они тут нам головы? – спросил Пещуров.
Загребной с гички сказал, что адмирал задержится на «Диане» до утра. Приказано баркасу с людьми ночевать на леере за волной наката.
Двое японских рыбаков бегом тащили матроса Маслова, видимо ударившегося обо что-то в воде и потерявшего сознание. Терентьев успел ухватить его из волны, когда Маслов вынырнул. Колокольцов вбежал в море.
Пещуров глядел на волны, не веря глазам своим. Колокольцов что-то возбужденно закричал ему и Сибирцеву, но шум волн все заглушал. Бледные губы подбежавшего лейтенанта двигались беззвучно. Он кричал, что надо приказать собраться и держаться всем вместе.
Раненый матрос Маслов вернулся с ватным халатом в руках. Его хватило об уключину, разбило голову, и содрало кожу на ноге.
– Что они с тобой сделали? – спросил Яшка.
– Помазали чем-то красным, – ответил Маслов. – Вам, ваше благородие, – передал он ватный халат Колокольцову, дрожавшему от холода.
– А теперь как тебе?
– Теперь хорошо!
– Чайник нам дай, – сказал Василий, обращаясь к старому рыбаку, который тоже дрожал всем телом.
– О'ча! О'ча! Хай! – ответил тот. Нестриженые седые пряди его волос приглажены водой. Японец мок, до нитки, бумажный халатик его подхвачен кушачком. – Хай! – твердо повторил рыбак и ушел.
Матросы и офицеры поднялись на берег. Почва усеяна мокрой иглой. Нигде ни сучка, ни валежины. Лес шел узкой полосой по гребню берега над морем. А за сосновыми стволами расстилалась равнина.
– Вон сама Япония! – с восторгом сказал Алексей Николаевич.
Огромная равнина простиралась до самого подножия Фудзиямы. Она вся была как разлинованная в рисовых полях. Виднелись дома и крыши, некоторые лежали на земле, местами виднелись груды развалин. Люди бежали к берегу по полям и дорогам. На всех холмах и полях виднелись маленькие фигурки. Поблизости несколько целых домов и сараев. Старик японец принес связку сушеной рыбы. Молодой рыбак притащил чугунный чайник. Молодая японка с черноватым лицом, подходившая к Сизову, принесла лепешки. Увидя синие глаза, уставившиеся на нее со всех сторон, она оглядела всех, улыбнулась и закрылась платком, и все матросы заулыбались.
Японец с саблями распоряжался около старого черного дома, уцелевшего от землетрясения. Люди выносили оттуда узлы и перетаскивали все.
– Ну, Алеша, как вы тут? – спросил Пещуров.
Он вторично возвратился с «Дианы», остановил баркас у валов и выпрыгнул. На веревках перетащили его и часть прибывших матросов. Кто-то подал Пещурову японский ватный халат.
На отмели матросы живо разбили палатку и разожгли костер. Сизов с товарищами взялись за борта баркаса. Подбежали помогать японцы. Баркас окатило водой, и он, пройдя по лееру через накат, в то время как с «Дианы» тросом тянули, остановился в безопасности. Матросы там укутались в ватные куртки и завернулись в смоляной брезент, им предстояло ночевать в баркасе на леере всю ночь, как велел адмирал.
Молодой японец показал ключ, из которого можно брать воду. Японцы наносили дров. Костер разгорелся. Море темнело, шум его наката стал размеренней. На «Диане» зажглись огни.
– Хэйбэй! – крикнул кто-то из японцев, обращаясь к молодому рыбаку, помогавшему подкидывать сучья в огонь.
Хэйбэй ушел своей небрежной походкой, волоча ноги. Через некоторое время подошел японец с саблей и стал приглашать моряков переночевать в очищенном для них доме. Колокольцов благодарил, но старался объяснить знаками, что он должен спать в палатке, смотреть на корабль и слушать всю ночь: если на судне что случится, то надо будет подать помощь.
Японцы поклонились и ушли. Маслов пошел за ними с брезентовым ведром за водой, но задержался.
– Америка? – спрашивали рыбаки у Хэйбэя.
– Не Америка и не Голландия, – сказал чиновник, – но не разрешается узнать, какие люди.
– Нету Америка! – громогласно заявил Маслов. – Америка аримасэн. Оросия!
– А-а… а-а! – раздались тихие отзывы окружающих.
Все умолкли и разошлись.
– А завтра на шлюпке должен прибыть адмирал… Я, брат, тебя увидел и ополоумел от страха, – греясь у разведенного костра, рассказывал Вася, обращаясь к Хэйбэю и кутая голые плечи в ватный японский халат. Тут же матросы, перевезенные по лееру на баркасе и вытащенные на веревках на берег.
– А-а-а! – ответил тот с таким видом, словно понял отлично и это само собой для него ясно.
– А то сначала ты меня напугал.
– Хай! Хай! Хай! – четко ответил рыбак.
Васька уже знал, что это означает: «Да! Да! Да!»
– А вот за халат тебе спасибо! Мы по очереди в нем будем греться!.. Дать тебе? – спросил Василий подошедшего Сизова.
За ним шла маленькая японка с халатом в руках.
– Нет, у меня свой, она сейчас принесла. Я разденусь, а то зуб на зуб не попадает, и ты встань, закрой меня.
– Да ты раздевайся при ней. Они ведь на это внимания не обращают, у них просто.
Сизов, раздеваясь у костра, отвернулся от японки, стоявшей с халатом на руках и смотревшей на большое красное тело в отблесках пламени как на большого ребенка.
– Молодая она или старая?
– Она молодая, – сказал Маслов.
– Они все одинаковые, как каменные, – заметил Яшка. – Петруха вытащил старушонку из воды, думал, будет невеста…
– А вот теперь тебя японки спасли, – сказал Терентьев.
Сизов с трудом втиснул широкие плечи в ватный халат с длинными рукавами до полу.
– Какие у них большие ватники.
– Они, наверно, спят в них вместо одеял.
Японка поклонилась. Скромно и прилично в легком полупоклоне она поспешила наверх, где за соснами был ее дом.
Леер теперь протянут. В море ночуют на леере на баркасе трое матросов, чтобы в случае, если волны усилятся, начать своз тех, кто еще оставался с адмиралом на «Диане». Теперь все канаты в исправности и море может бушевать. У палаток горел костер и стояли часовые.
Глава 20
ТРАДИЦИОННОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО
Утром волны стихли, но прибой все еще рушился на отмель. Пришел баркас, его опять тащили через волну. Двух больных матросов вынесли на парусиновых носилках.
– У японцев подходят войска. Ночью в соснах сплошной цепью солдаты прятались, – доложил Сибирцев прибывшему Мусину-Пушкину.
– Оросия? – потихоньку спрашивал Хэйбэй у Сизова, готовившего обед из рыбы.
– Оросия! – отвечал матрос. – А вон там – Путятин! – Матрос показал себе на лоб и на плечи. – Путятин! Вакаримас ка?
– Хай! – ответил японец и повторил: – Пу-тя-тин!
Хэйбэй видел, что баркас опять ушел и снова привез много людей. Один из них в длинной одежде и с большой и густой бородой. Моряки вытащили железный ящик. Баркас еще ушел. Люди в нем сменились. Хэйбэй опять пришел к огню греться.
– Оросия?
– Оросия! – ответил Сизов, разливая варево в японские чашечки. – А там Пу-тя-тин!
Хэйбэя очень интересовало, что такое Путятин. Он спросил по-японски, показывая знаками:
– Путятин сюда придет?
– Обязательно придет!
Баркас опять шел обратно, и Хэйбэй, как ему велено было, побежал вместе с рыбаками и матросами вытаскивать его. Волна вдруг ударила с необычайной силой, целая гора поднялась у самой отмели и разбежалась, а баркас закрыло водой. Японцы тянули веревку, матросы тащили баркас волоком, и вода ушла, оставив толпу вымокших людей. Идти на фрегат очередь Сибирцева с десятью отдохнувшими матросами. Он кинулся на баркасе в волны. Теперь это легче и проще, с «Дианы» тянут шлюпку канатом.
– Не Америка! – объясняли рыбаки крестьянам, приходившим с ближних полей поглядеть на любопытное происшествие.
Доложив адмиралу обо всем, что происходит на берегу, Сибирцев вернулся благополучно, доставив на баркасе сорок человек. Идя к костру, он заметил, что наверху между сосен теперь открыто стоят несколько десятков человек в остроконечных шляпах с пиками в руках.
– Все время подходят солдаты и подъезжают чиновники, – сказал ему Колокольцов. – Вы следите, чтобы люди оружие держали при себе на всякий случай. Чем больше людей свозим на берег, тем больше японских солдат подходит. Видимо, где-то у них поблизости что-то важное, что они охраняют. Оставайтесь, Алексей Николаевич, а я пойду на баркасе. Передаю вам пост и людей.
Матросы, сушившиеся у костров, объясняли японцам, что баркас по веревке все время будет ходить туда и обратно, пока всех не перевезет. Тогда уж последним придет сенсе – капитан и с ним Путятин.
– Хай! – дружно отвечали сушившиеся рыбаки.
– И за халаты спасибо, – говорил Шкаев, дополняя речь жестами. – Мы ночью на баркасе согрелись.
Хэйбэй показал на море, на солнце – что его не было, и, выкатив глаза, задрожал, как от страха, как бы желая спросить: «Страшно было?»
– Нет! – Шкаев отрицательно покачал головой. – Вот когда волна, – он показал руками, как волны накрывают катер, – страшно. А так ничего. В халате было хорошо. За халат, братец, тебе спасибо!
… Корабль пуст, как брошенный плавучий склад. На палубу вынесены вещи и мешки с продовольствием. Если волна стихнет, то все это еще, может быть, удастся спасти, а если усилится, то все смоет, как полагал Евфимий Васильевич. Фрегат все глубже погружался в воду. Адмирал покидал корабль последним. Он сходил по трапу за Степаном Степановичем. Волнение невелико, но волны подымались у берега. Путятин мысленно простился с кораблем. Он все еще чего-то ждал, чего-то невероятного, на что только и осталось надеяться.
Сизов подал руку, и адмирал ступил с трапа и сел. Матрос обвязал его веревкой за пояс. Для доставки адмирала на берег отобраны лучшие матросы – вчерашние добровольцы, завозившие леер.
– Очень хорошо, Евфимий Васильевич! – сказал Букреев.
С берега потянули, и баркас пошел. Там работали быстро, матросские руки перебирали крепкий трос. Лесовский поднялся и заревел что-то в рупор. Баркас понесло через тучу на волне. От капитанского рева, кажется, волны перепугались и поднялись раньше, чем их ждали.
Матросы выскочили и, держась на плаву, схватили шлюпку за борта. И вдруг накатил еще один громадный вал, корму баркаса вскинуло вверх, шлюпка встала стоймя на нос.
В воздухе над пеной мелькнули чьи-то сапоги на прямых длинных ногах, и Лесовский с ужасом увидел, что Путятина в шлюпке нет. Василий кинулся куда-то в глубь волны по веревке, как по леске за рыбой отцеплять крючок, зацепившийся за корягу. Матросы еще не успели сообразить, что произошло, когда в воде Василий нашел Евфимия Васильевича. Сорвал с него фуражку и ухватил за волосы. Адмирал вынырнул, не видя, кто ему помог.
Тяжело и уверенно, как старый сивуч, Евфимий Васильевич перевернулся на волне и сильными ударами рук пошел к берегу. Вода откатилась, и адмирал встал на песок. Он вышел на отмель без фуражки. Вода текла с него ручьями.
К окраине обрыва из-за сосен выехали конные чиновники. Один из них спрыгнул с коня. Сквозь сосны видно, что в прибрежной полосе леса собралось войско.
– Это прибыл Эгава Тародзаэмон… ну… он рентмейстер всей провинции Идзу, – объяснил по-голландски откуда-то взявшийся Хори Татноскэ.
– Это вот Путятин! – сказал Василий своему знакомому Хэйбэю.
– Пу-тя-тин!
– Он самый! Это он…
Прискакали самураи на маленьких взмыленных лошадках. Войска бежали очень быстро через перелесок. Явно было, что они тут повсюду.
Путятин приказал немедленно становиться рядами с оружием.
– Стройсь! – закричал капитан.
Его команда прокатилась по отрядам мокрых людей, повторяемая молодыми офицерами.
Русские синей стеной встали двойным рядом через всю черную отмель, от обрыва до белой пены прибоя. Из-за сосен сползли отряды с пиками, саблями и ружьями. Напротив русских живо построилась сплошная стена японских воинов. Они стояли не рядами и не в каре, но стройность, решимость и порядок чувствовались в их построении.
Никто не умел принять вида более свирепого, чем Эгава Тародзаэмон. При его высоком росте он выгнул грудь, а сам нагнулся вперед, словно устремляясь на врага. Его губы поджаты, и от этого горбатый нос стал еще острей и выгнутей, а черные острые глаза хищно щурились и смотрели прямо на Путятина, как бы разрезая его лицо. Косыми, как острые плавники касатки, были клинья черных волос на висках дайкана.
Эгава был самым осведомленным об этике и обычаях «сейя хьто», то есть западных людей. Но с тем большей уверенностью он действовал совершенно в духе старейших традиций, встречая почти безоружных, мокрых и голодных пришельцев с погибшего корабля. Его войско сомкнулось грозной стеной, все с саблями и копьями, наведенными прямо на адмирала. Вдруг японцы разбежались на две стороны, открывая две черные пушки. Их подвезли незаметно, хотя Сибирцев заметил какую-то возню и предупредил Лесовского. За спиной адмирала черной стеной через всю ширину отмели, до кромки утихавшего моря, стояли усатые матросы-гренадеры.
Адмирал с Шиллингом, Пещуровым и Сибирцевым выступил вперед. Все эти японские странности, как твердо был уверен адмирал, не суть их самих, а только поза. Их чопорность, негостеприимство, граничащее часто с грубостью. Только теперь, через год после Нагасаки, адмирал стал понимать, что эти строгости и жестокости – результат противоречий в обществе, запуганности, желания каждого японца скрыть от своих всякую симпатию к русским и прослыть патриотом. Видимо, консервативная партия еще очень сильна. Поэтому и все эти варварские экзерсиции с пушками, направленными против потерпевших кораблекрушение. Неизвестно еще, каким было распоряжение здешнему рентмейстеру из Эдо, дружеское или враждебное к русским! Надо быть готовым ко всему! Ну что же, если бой, то сейчас все шестьсот человек, как один, кинемся на ваши самурайские сабли, господа, а не полезем в клетки, как свободные англичане и американцы. Победа над нами даром не достанется!
– У японцев подходят войска. Ночью в соснах сплошной цепью солдаты прятались, – доложил Сибирцев прибывшему Мусину-Пушкину.
– Оросия? – потихоньку спрашивал Хэйбэй у Сизова, готовившего обед из рыбы.
– Оросия! – отвечал матрос. – А вон там – Путятин! – Матрос показал себе на лоб и на плечи. – Путятин! Вакаримас ка?
– Хай! – ответил японец и повторил: – Пу-тя-тин!
Хэйбэй видел, что баркас опять ушел и снова привез много людей. Один из них в длинной одежде и с большой и густой бородой. Моряки вытащили железный ящик. Баркас еще ушел. Люди в нем сменились. Хэйбэй опять пришел к огню греться.
– Оросия?
– Оросия! – ответил Сизов, разливая варево в японские чашечки. – А там Пу-тя-тин!
Хэйбэя очень интересовало, что такое Путятин. Он спросил по-японски, показывая знаками:
– Путятин сюда придет?
– Обязательно придет!
Баркас опять шел обратно, и Хэйбэй, как ему велено было, побежал вместе с рыбаками и матросами вытаскивать его. Волна вдруг ударила с необычайной силой, целая гора поднялась у самой отмели и разбежалась, а баркас закрыло водой. Японцы тянули веревку, матросы тащили баркас волоком, и вода ушла, оставив толпу вымокших людей. Идти на фрегат очередь Сибирцева с десятью отдохнувшими матросами. Он кинулся на баркасе в волны. Теперь это легче и проще, с «Дианы» тянут шлюпку канатом.
– Не Америка! – объясняли рыбаки крестьянам, приходившим с ближних полей поглядеть на любопытное происшествие.
Доложив адмиралу обо всем, что происходит на берегу, Сибирцев вернулся благополучно, доставив на баркасе сорок человек. Идя к костру, он заметил, что наверху между сосен теперь открыто стоят несколько десятков человек в остроконечных шляпах с пиками в руках.
– Все время подходят солдаты и подъезжают чиновники, – сказал ему Колокольцов. – Вы следите, чтобы люди оружие держали при себе на всякий случай. Чем больше людей свозим на берег, тем больше японских солдат подходит. Видимо, где-то у них поблизости что-то важное, что они охраняют. Оставайтесь, Алексей Николаевич, а я пойду на баркасе. Передаю вам пост и людей.
Матросы, сушившиеся у костров, объясняли японцам, что баркас по веревке все время будет ходить туда и обратно, пока всех не перевезет. Тогда уж последним придет сенсе – капитан и с ним Путятин.
– Хай! – дружно отвечали сушившиеся рыбаки.
– И за халаты спасибо, – говорил Шкаев, дополняя речь жестами. – Мы ночью на баркасе согрелись.
Хэйбэй показал на море, на солнце – что его не было, и, выкатив глаза, задрожал, как от страха, как бы желая спросить: «Страшно было?»
– Нет! – Шкаев отрицательно покачал головой. – Вот когда волна, – он показал руками, как волны накрывают катер, – страшно. А так ничего. В халате было хорошо. За халат, братец, тебе спасибо!
… Корабль пуст, как брошенный плавучий склад. На палубу вынесены вещи и мешки с продовольствием. Если волна стихнет, то все это еще, может быть, удастся спасти, а если усилится, то все смоет, как полагал Евфимий Васильевич. Фрегат все глубже погружался в воду. Адмирал покидал корабль последним. Он сходил по трапу за Степаном Степановичем. Волнение невелико, но волны подымались у берега. Путятин мысленно простился с кораблем. Он все еще чего-то ждал, чего-то невероятного, на что только и осталось надеяться.
Сизов подал руку, и адмирал ступил с трапа и сел. Матрос обвязал его веревкой за пояс. Для доставки адмирала на берег отобраны лучшие матросы – вчерашние добровольцы, завозившие леер.
– Очень хорошо, Евфимий Васильевич! – сказал Букреев.
С берега потянули, и баркас пошел. Там работали быстро, матросские руки перебирали крепкий трос. Лесовский поднялся и заревел что-то в рупор. Баркас понесло через тучу на волне. От капитанского рева, кажется, волны перепугались и поднялись раньше, чем их ждали.
Матросы выскочили и, держась на плаву, схватили шлюпку за борта. И вдруг накатил еще один громадный вал, корму баркаса вскинуло вверх, шлюпка встала стоймя на нос.
В воздухе над пеной мелькнули чьи-то сапоги на прямых длинных ногах, и Лесовский с ужасом увидел, что Путятина в шлюпке нет. Василий кинулся куда-то в глубь волны по веревке, как по леске за рыбой отцеплять крючок, зацепившийся за корягу. Матросы еще не успели сообразить, что произошло, когда в воде Василий нашел Евфимия Васильевича. Сорвал с него фуражку и ухватил за волосы. Адмирал вынырнул, не видя, кто ему помог.
Тяжело и уверенно, как старый сивуч, Евфимий Васильевич перевернулся на волне и сильными ударами рук пошел к берегу. Вода откатилась, и адмирал встал на песок. Он вышел на отмель без фуражки. Вода текла с него ручьями.
К окраине обрыва из-за сосен выехали конные чиновники. Один из них спрыгнул с коня. Сквозь сосны видно, что в прибрежной полосе леса собралось войско.
– Это прибыл Эгава Тародзаэмон… ну… он рентмейстер всей провинции Идзу, – объяснил по-голландски откуда-то взявшийся Хори Татноскэ.
– Это вот Путятин! – сказал Василий своему знакомому Хэйбэю.
– Пу-тя-тин!
– Он самый! Это он…
Прискакали самураи на маленьких взмыленных лошадках. Войска бежали очень быстро через перелесок. Явно было, что они тут повсюду.
Путятин приказал немедленно становиться рядами с оружием.
– Стройсь! – закричал капитан.
Его команда прокатилась по отрядам мокрых людей, повторяемая молодыми офицерами.
Русские синей стеной встали двойным рядом через всю черную отмель, от обрыва до белой пены прибоя. Из-за сосен сползли отряды с пиками, саблями и ружьями. Напротив русских живо построилась сплошная стена японских воинов. Они стояли не рядами и не в каре, но стройность, решимость и порядок чувствовались в их построении.
Никто не умел принять вида более свирепого, чем Эгава Тародзаэмон. При его высоком росте он выгнул грудь, а сам нагнулся вперед, словно устремляясь на врага. Его губы поджаты, и от этого горбатый нос стал еще острей и выгнутей, а черные острые глаза хищно щурились и смотрели прямо на Путятина, как бы разрезая его лицо. Косыми, как острые плавники касатки, были клинья черных волос на висках дайкана.
Эгава был самым осведомленным об этике и обычаях «сейя хьто», то есть западных людей. Но с тем большей уверенностью он действовал совершенно в духе старейших традиций, встречая почти безоружных, мокрых и голодных пришельцев с погибшего корабля. Его войско сомкнулось грозной стеной, все с саблями и копьями, наведенными прямо на адмирала. Вдруг японцы разбежались на две стороны, открывая две черные пушки. Их подвезли незаметно, хотя Сибирцев заметил какую-то возню и предупредил Лесовского. За спиной адмирала черной стеной через всю ширину отмели, до кромки утихавшего моря, стояли усатые матросы-гренадеры.
Адмирал с Шиллингом, Пещуровым и Сибирцевым выступил вперед. Все эти японские странности, как твердо был уверен адмирал, не суть их самих, а только поза. Их чопорность, негостеприимство, граничащее часто с грубостью. Только теперь, через год после Нагасаки, адмирал стал понимать, что эти строгости и жестокости – результат противоречий в обществе, запуганности, желания каждого японца скрыть от своих всякую симпатию к русским и прослыть патриотом. Видимо, консервативная партия еще очень сильна. Поэтому и все эти варварские экзерсиции с пушками, направленными против потерпевших кораблекрушение. Неизвестно еще, каким было распоряжение здешнему рентмейстеру из Эдо, дружеское или враждебное к русским! Надо быть готовым ко всему! Ну что же, если бой, то сейчас все шестьсот человек, как один, кинемся на ваши самурайские сабли, господа, а не полезем в клетки, как свободные англичане и американцы. Победа над нами даром не достанется!