Страница:
Х. Итак, подведем итоги наших бесед. Нынешняя политическая структура приближается к полной выработке своего ресурса. Но на последний (или предпоследний) форсаж нынешней осенью ее хватит. Тогда же могут проявиться и какие-то качественно новые моменты развития ситуации, которые мы обязательно обсудим во время или сразу после “форсажа”. А теперь предлагаю помолчать перед дорожкой.
ПСИХ-ОТРЯД
ПСИХ-ОТРЯД
“А над Пянджем быстрой речкой
дыма сизые колечки.
На мангале у реки духи жарят шашлыки…”
Русская дивизионная песня
Договор-приговор
Июньским утром в уютном Кремлевском зале встретились бывший прораб и партработник президент Ельцин, бывший председатель колхоза и боевик средней руки президент Рахмонов, бывший партработник лидер исламистов Нури и ученый мусульманин, профессиональный разведчик Тураджон-зада. Они подписали договор, в котором было много хороших слов о мире и согласии. Подписали, прекрасно понимая, что вместо обещанного мира наверняка получится война. Высыхающие на “договоре о межтаджикском урегулировании” чернила включили отсчет времени для нового передела Средней Азии. Количество игроков за зеленым геополитическим столом велико и ведут они себя осторожно, уж больно велик куш власть над частью региона, которому отец современной геополитики Макиндер не зря дал название “сердце мира”. Однако некоторые эксперты уже называют точную дату начала активных боевых действий 10 августа.
Необычность складывающейся ситуации не в том, что в Туркестане снова начнется война — битвы кипят здесь, почти не прекращаясь, по крайней мере, с седьмого века нашей эры — а в том, что впервые за последние полтора столетия среди держав, борющихся за влияние в этом регионе, нет России. Нет, хотя войска ее еще разбросаны по городам и кишлакам Таджикистана.
Договоренностям “о межтаджикском урегулировании” аплодировало все мировое сообщество, особенно та его часть, которая профессионально занимается разведкой. Ведь предстоящая война выгодна очень многим. Находящемуся у власти в Таджикистане Кулябскому клану война нужна, чтобы сохранить и подтвердить права на уже завоеванное, ослабить позиции противников, прежде всего северян -ленинабадцев, уничтожить слишком зарвавшихся лидеров в своем кругу.
Для оппозиции, существование которой в значительной степени зависит от воли спецслужб США и исламских государств, война — способ отработать долги, оправдать свое содержание в течение многих лет.
Для Ирана, Пакистана, США война важна как способ навсегда или по крайней мере надолго вышвырнуть Россию из Средней Азии, подмять под себя перспективнейший в стратегическом отношении и, кроме того, располагающий огромными природными ресурсами регион.
Война отвечает интересам набирающего силу Узбекистана, который, поддерживая формирования Худойбердыева, надеется получить контроль над Курган-Тюбинской областью. Предстоящая война выгодна даже Китаю, которому почти наверняка отойдет остающийся в полной изоляции Горный Бадахшан.
Страшные же талибы, чье наступление так всколыхнуло мировое сообщество — а их реально воюющие силы, как выяснилось, не превышают трех-четырех тысяч человек- являются лишь катализатором, способным втянуть всю Среднюю Азию в водоворот крупномасштабной войны. Каждое их движение, спонсируемое Пакистаном, Эмиратами и США, повергает в крупную дрожь азиатские народы, готовящиеся или воевать, или драпать.
Так уже бывало в истории. Когда-то маленький племенной союз хуннов, выкинутый из Китая, стронул находящиеся в неустойчивом равновесии племена Великой степи и докатился в Европу страшным валом гуннского нашествия, растершим в пыль многие могучие государства.
И наконец, для всех участников война является прекрасным прикрытием для развертывания еще более широкомасштабной, по сравнению с нынешней, и, соответственно, сверхприбыльной торговли оружием и наркотиками.
Не нужна война только простым декханам, вкалывающим на полях по шестнадцать часов в сутки, ведущих хозяйство теми же способами, что и их предки тысячи лет назад. Не нужна война и безработному городскому населению, успешно вымирающему от тифа, гепатита и других заразных заболеваний, остаткам славян, которые ведут борьбу за существование в разных уголках республики.
Война противоречит стратегическим интересам России, оказывающейся в проигрыше при любом ее исходе, неизбежно теряя свой миротворческий престиж и влияние, военно-стратегический и уж тем более экономический контроль над территорией. Особенно эта война не нужна офицерам и солдатам российской 201-й мотострелковой дивизии, составляющей костяк миротворческих сил. Именно им предстоит разоружать переправляющихся через Пяндж боевиков оппозиции и вести караваны с беженцами к местам постоянного проживания, к их бывшим домам, где уже давно живут другие люди.
Российские солдаты должны стать щитом между теми, кто беспощадно резал друг друга несколько лет назад, кого не связывают никакие узы, кроме уз кровной мести.
Каждая из враждующих сил уже старается перетянуть дивизию на свою сторону. Каждая готова втравить ее военнослужащих в провокацию, добиваясь реализации своих сиюминутных тактических задач.
А российское правительство с младенческим спокойствием делает из своих солдат мишени для разноплеменных бандитов, ставит своих граждан в положение заложников в чужом геополитическом розыгрыше.
За все это Ельцин получил право в очередной раз покрасоваться перед телекамерами в роли миротворца.
Курган-Тюбе
Раскаленная белая дорога со скоростью превышающей сотню километров в час летит под колеса старых бэтээров психотряда. Сорокапятиградусный ветер бьет в лицо и кажется, что кожа съеживается от жгучего дыхания среднеазиатского лета. По обеим сторонам дороги аккуратно возделанные поля, на дорожном асфальте кучи свежей золотистой соломы — в конце июня в солнечном Таджикистане уже собирают первый урожай. Закутанные с ног до головы в пестрые ткани женщины мерно взмахивают кетменями, по обочине трясется на ишаке седобородый старец в тюбетейке. Голые дети на улицах кишлаков приветственно машут нам руками. Маячащие на горизонте горы из-за известняковых включений кажутся раскаленными солнцем добела. Густо населенная Курган-Тюбинская область по праву считается житницей республики.
Пасторальную картину лишь изредка нарушают застывшие на взгорьях танки и БМП, вокруг которых в ленивых позах расположились расхристанные люди с автоматами. Это кулябские боевики — военнослужащие нынешнего таджикского министерства обороны (МО РТ). Они посланы арестовать или хотя бы блокировать командира первой бригады президентской гвардии полковника Худойбердыева, который в очередной раз поссорился с руководством республики.
Но эта задача явно им не по силам. “Мятежный полковник”, которого в Таджикистане обычно зовут просто “Махмуд” (все понимают о каком именно Махмуде идет речь) командует самой боеспособной частью таджикской армии и пользуется непререкаемым авторитетом и поддержкой среди населения Хатлонской долины, по большой части узбеков. У него есть более двух тысяч прекрасно вооруженных и обученных бойцов-ветеранов, прошедших суровую школу боев с отрядами оппозиции в Тавильдаре, около шестидесяти танков, более ста БТР и БМП, прекрасная артиллерия, в том числе дивизион установок залпового огня “Град”, несколько “Ураганов”, горы боеприпасов и стрелкового оружия. По некоторым данным, при необходимости он в кратчайшие сроки способен поставить под свои знамена около двенадцати тысяч бойцов. Махмуд известен как решительный и талантливый командир, способный ради выполнения того, что считает своим долгом, поступиться личными интересами. Под его властью в Курган-Тюбинской области, более всего пострадавшей от кровавой гражданской войны 1992 года, унесшей, по мнению экспертов, более четверти миллиона жизней, постепенно восстановилось относительное спокойствие. Естественно, Махмуд богат и содержит бригаду на собственные средства. Он пользуется доходами от высококачественного хлопка, производимого на плодородных почвах Хатлонской долины и Гиссарского района, и, что гораздо важнее, имеет немалую долю прибыли от работы алюминиевого завода, являющегося главным нервом экономики республики. От того, как действует это предприятие, зависит курс национальной валюты — рубла. Ведь, по подсчетам экономистов, годовой доход от продажи алюминия может достигать трехсот миллионов долларов. Поговаривают, что именно недовольство распределением доходов от алюминиевого завода является одной из основных причин конфликта между полковником Худойбердыевым и его конкурентами из Кулябского клана, среди которых своим неприязненным отношением к Махмуду выделяется командир президентской гвардии Гафур Седой.
Наши бронетранспортеры лишь ненадолго задержались у заправки 191-го мотострелкового Курган-тюбинского полка и вылетели на пустынную дорогу, ведущую к заповеднику Тигровая Балка. Вблизи границы местность становится по-настоящему пустынной. Лишь остатки глинобитных стен напоминают о том, что еще несколько лет назад жизнь так же кипела здесь, как и в предместьях Курган-Тюбе. Проехав чахнущий под солнцем городок Дусти, поднимаемся на голые, покрытые только выгоревшей травой высоты, господствующие над Пянджскими переправами. Поблизости есть паром, на котором беженцы переправляются на территорию Таджикистана. Но сейчас берега пустынны, так же как и лагерь представителей ООН. Слухи о тысячах беженцев, дожидающихся переправы, оказались несколько преувеличенными. Только иноземное голубое полотнище с белесым изображением земного шара полощется на горячем ветру.
За нашими спинами, направив стволы пушек в сторону Афганистана, стоят несколько танков. Усиленная рота 201-й дивизии была выдвинута на помощь пограничникам стеречь переправы. Подтянутый, рыжеусый комбат, в выгоревшей добела форме показывает на расположенные чуть ниже окопы и ячейки. “Каждую ночь песком засыпает, каждый день отрываем все заново. Место, конечно, хорошо выбрано, все переправы как на ладони, только палатки на солнце буквально за сезон сгорают, да и ветрами их сносит и воду приходится возить издалека”. Он обращается в основном к Яше, командиру отряда психологических операций. Комбат знает, что командир психотряда — человек хоть и не очень заметный, но в дивизии весьма влиятельный и может намекнуть кому надо об изменении места дислокации. “Как солдаты, терпят или жалуются?” — спрашивает кто-то из нашей группы. “Терпят, куда они денутся, нормальные мужики”, — ворчит комбат. Служат в 201-ой дивизии почти исключительно контрактники, срочники только из местных русских, которых в Таджикистане скоро можно будет по пальцам пересчитать.
“ А что ж так внизу пусто?” — спрашивает Яша, показывая вниз на крыши убогих лачуг. “Так в Шерхане талибы недавно побывали”, — отвечает стоящий за нашими спинами комроты. Как флаг свой белый подняли, так на этой стороне половина жителей снялась, похватали что было и чухнули подальше. Потом талибы ушли, только банда какая-то сидит, человек тридцать”.
“Пограничники, что ли информацией поделились?” — искренне удивляется командир психотряда. Дело в том, что взаимодействие с погранвойсками — постоянная головная боль для разведчиков 201-й. Даже на участках Пянджского и Московского погранотрядов, там где части дивизии стоят на усилении застав, стражи границы стараются ограничить передвижения армейцев, неохотно делятся информацией о происходящем “на той стороне”.
“Да,” — усмехается комбат, — “взаимодействие с “погранцами” сейчас просто прекрасное, они же понимают — если, что случится, мы их единственная надежда”.
Спускаемся на несколько километров вниз к соленому озеру — излюбленной солдатской купальне. Около нашего нехитрого лагеря робко бродит тощий и большеглазый азиатский мальчик. Он голоден и надеется, что русские покормят его. Витя, добродушный капитан из далекого северного гарнизона ( у самого двое детей), наливает мальчишке миску густой похлебки. Тот, схватив еду, воровато оглядывается и убегает в развалины близлежащего дома.
Пожилой подполковник из нашей “тургруппы” провожает маленького аборигена взглядом исподлобья. “Вырастет — контрабандистом будет, через Пяндж — раз и готово. Другой судьбы у него, похоже, нет.” В одном из разваливающихся домов поселка еще живет семья русских — отставной старик-таможенник и две по-азиатски неопрятные бабы. Сначала они пугаются, а потом, видя искреннее сочувствие, хором начинают проклинать свою постылую жизнь в этом заброшенном уголке развалившейся империи. Та, что помоложе, начинает реветь, рассказывает о муже, умершем весной от тифа.
Огромное красное солнце садится вдали за пыльные горы афганской провинции Кундуз.
Шуробад
Мы торопились оставить позади грязный, покрытый влажной зеленью садов, тифозный Куляб, вотчину правительственного клана. Никого не прельщала перспектива ночевать в душных казармах Кулябского полка, где, как уверяли старожилы, можно вшей ненароком подцепить. Я жалел только о том, что не смог увидеть Женьку — веселого пулеметчика-добровольца, воевавшего в Приднестровье и Абхазии, а потом уехавшего в Таджикистан и, по слухам, служащего в этом многострадальном полку прапорщиком. Служить в 201-ю по контракту едут люди с самыми разными судьбами — “солдаты удачи”, не мыслящие себя вне войны, безработные рабочие закрывшихся заводов, не нашедшие другого способа сколотить состояние, неудачники, пытающиеся начать жизнь заново, бывают и люди, просто скрывающиеся от закона или от бандитов.
Когда проезжали через городскую площадь, промелькнул бронзовый бюст местного героя последних лет Сангака Сафарова — отсидевшего в советских тюрьмах почти четверть века, а затем сумевшего во время недавней войны с демократическими исламистами объединить под красным знаменем разрозненные отряды местной самообороны и превратить их в грозную силу, сумевшую захватить и удержать Душанбе, а следовательно, центральную власть.
Конец этого восточного харизматического лидера был вполне традиционен. Поссорившись со своим помощником Файзали, Сангак застрелил его, а охрана Файзали в свою очередь расстреляла самого Сангака. Но светлая память о Cангаке не умерла среди благодарных кулябцев — многие улицы, площади, школы и колхозы названы его именем и в противоречие с мусульманскими традициями украшены его изображениями.
С натужным ревом взлетели бэтээры по крутому серпантину, лишь на минуту задержавшись у горного ключа с чистейшей, ледяной водой. Нам открылся перевал — ровное плоскогорье длинной не более километра. По одной стороне дороги поле переливается всеми оттенками красного — цветут горные маки, с другой колышутся под прохладным ветерком неизвестные мне голубые цветы. Завороженные красотой вида мы остановились.
Сильный толчок застал нас врасплох. На полном ходу в нашу машину врезался идущий следом бэтээр. Яша чуть не улетел с брони , зацепившись сломанной когда-то ногой, яростно матерился. Сидевший на верхушке башни Влад, похоже, весьма болезненно налетел на оказавшийся у него между ног прожектор. Остальные отделались ссадинами и легкими ушибами.
Достоевский говорил, что “красота спасет мир”. Будем надеяться, что так и будет. Но наша склонность к эстетике, почти наверняка спасла в тот раз жизни ехавших за нами следом товарищей. Их бэтээр, добегающий последнюю тысячу километров, потерял тормоза как раз на коротком ровном участке. Искореженную тормозную трубку водитель выкинул и заменил на новую.
“Да,” — меланхолично протянул Яша несколько минут спустя, пиная слегка помятый “зад” нашей машины , — ”на серпантин бы ушли, и нам потом по всем склонам собирать вас как грибы…”.
Впереди нас ждало очередное разочарование. Добравшись прохладным вечером до шестнадцатой заставы Московского погранотряда, мы выяснили, что и здесь, вблизи Памира, вопреки курсировавшей по Душанбе информации, никаких скоплений беженцев не наблюдается. Стемнело, и в белых афганских кишлаках на “той стороне” не зажглось ни одной электрической лампочки, что не удивительно для страны, где на душу населения приходится 39 кВт/ч. электроэнергии. Только многочисленные звезды светили ярко.
Уже вернувшись в Душанбе, мы узнали, что в это время напротив населенного пункта Калайхумб через границу прорывалась крупная банда, вытесненная с территории Афганистана кишлачным ополчением. Почти восемьдесят человек были уничтожены в узком ущелье огнем давно пристрелявшихся пограничников.
ПСИХОТРЯД
Отряд психологических операций, с которым мы за последние годы накрутили немало километров по приграничным дорогам Таджикистана, — наверное, самая странная часть в 201-й мотострелковой дивизии. Формально предназначенный для работы с населением, ведения агитации в рядах противника, он выполняет важные разведывательные функции. Недаром в психотряд приезжают на стажировку офицеры-разведчики со всех концов страны.
Его двадцативосьмилетний командир знает каждую приграничную тропку от Нижнего Пянджа до Калайхумба, не раз ходил с колоннами по дорогам горного Бадахшана. Яша служит в Таджикистане четыре года, с тех пор как “вывелся” из Германии, и уже не надеется на замену. Среднеазиатский климат и кочевой образ жизни не пошли ему на пользу — среди офицеров дивизии он, пожалуй, чемпион по количеству перенесенных инфекционных болезней: гепатит, два тифа, дизентерия, словом, весь букет, кроме холеры. Яша уже давно “махнул рукой” на свое здоровье. “Еще пара лет и вы меня здесь похороните,” — оптимистично заявляет он. Живет в блоке — узкой комнатке не более восьми метров площадью, где из удобств только кондиционер. Семья осталась где-то в Волгограде и в ближайшем будущем нет надежды на “воссоединение”.
“Пробовал я их здесь поселить,” — рассказывал Яша. “Снял квартиру. А потом начались напряги, угрожать стали. Ведь мы здесь все люди известные, если что, наши семьи в заложники в первую очередь пойдут. Защиты никакой, только вот рацию в квартире жене оставил и пользоваться вроде научил. А я еще каждую неделю где-то далеко на границе болтаюсь. Помучились так несколько месяцев и отправил семью обратно. Самое смешное, если начальство чем-то недовольно, то угрожает и меня обратно домой отправить в Россию, так же как и в Германии “пугали”. Русского офицера стращают перспективой возвращения на Родину. Как будто я жить не смогу без этого их двойного оклада”.
Несмотря на вечный скепсис, Яша — один из лучших офицеров дивизии. Сутками он вместе с подчиненными возится, ремонтируя разваливающиеся машины, а потом еще должен корпеть над многочисленными докладными записками и отчетами. Так что времени у него не хватает даже на “чай”, совместное распитие которого — чуть ли не единственное развлечение для большинства военнослужащих 201-ой дивизии.
Надо сказать, от чрезмерного употребления алкоголя в армии нередко случается немало неприятностей. На моих глазах днюющему и ночующему в своем кабинете начштаба одной из дивизий докладывали об алкогольных ЧП -то у прапорщика отказала с перепою печень, то солдат в пьяном виде улегся на рельсы узкоколейки и погиб под поездом, который ходит-то не чаще раза в месяц, то купавшийся в пьяном виде нырнул в неглубоком месте и свернул шею, ударившись о дно. Потери личного состава от пьянства и вызванных им последствий, похоже, превышают потери, наносимые террористами, активность которых, впрочем, резко возросла в последнее время.
Командование 201-й дивизии не просто борется с пьянством дисциплинарными мерами, но прилагает неимоверные усилия, чтобы создать для своих солдат и офицеров хотя бы видимость нормальной жизни. На скромные армейские средства содержатся два русских оркестра, практически за счет дивизии живут местные театры. А дивизионная газета считается чуть ли не самой популярной в республике. Одним словом, вся жизнь русской общины Душанбе вращается вокруг одноэтажного здания штаба дивизии, спрятавшего фасад в гуще колониального садика, населенного павлинами.
Хорог
Старенький Ан-26 провалился в воздушную яму и, печально скрипнув металическими сочленениями, влетел в ущелье. Серый гранит ближайшей горы с потеками белоснежного снега закрыл в иллюминаторе блистающую под солнцем панораму Памира. Внизу Пяндж — узкая полоска воды, такого же, как и горы, серо-коричневого цвета. Ровно по ее середине проходит граница, отделяющая принадлежащую Таджикистану Горно-Бадахшанскую автономную область (ГБАО) от Афганской провинции Бадахшан. Но для того, чтобы сесть на аэродром города Хорога, самолету коллективных миротворческих сил (КМС) приходится пролетать над территорией Афганистана.
В маленьком салоне стоит густой запах репчатого лука. Мешки с картошкой и луком соседствуют с аккуратными квадратами банок оливкового масла. Русскими военно-траспортными самолетами возит “живой бог” исмаилитов Ага-хан четвертый продовольствие для своих единоверцев, ютящихся на отрогах каменных гигантов “крыши мира”.
Тридцатитысячный Хорог зажат между четырьмя огромными горами и Пянджем. Здесь, на высоте в две с половиной тысячи метров, воздух прозрачен, а лучи солнца не кажутся такими жаркими, как в Душанбе или на нижнем Пяндже. На крохотном аэродроме царит сонное полуденное спокойствие, а из-за афганской горы в нескольких километрах доносится частая дробь тяжелого пулемета.
“Не стреляют из Афгана по аэродрому?” — спрашиваю я встречающего самолет тощего прапорщика с неподвижным лицом в темных очках.
“ Да уж с полгода не было,” — бормочет он. — “А раньше у них там батарея стояла, а пониже позиции снайперов были,” — показывает рукой на склон горы в нескольких сотнях метров. “Зато Ишкашим несколько месяцев назад “Фантомы” бомбили,” — вступает в разговор рыжеватый парень в комбинезоне. “Все сначала смотрели, как самолеты красиво заходят, а потом сообразили куда — и как прыснули, вмиг полоса опустела. Правда бомбы кинули плохо, с большой высоты, ни одна не попала. А кто бомбил, так и непонятно, там в Афгане всякого оружия полно, и нашего новейшего в том числе, и наемники-хохлы тоже есть…”.
“Погранцовский” уазик привозит нас к казармам Хорогского отряда, расположенным в самом центре города, на берегах несущей в Пяндж свои бутылочного цвета холодные воды реки Гунт. Чистые белые домики стоят посреди роскошного парка. В одном из них до сих пор живет нынешний начальник разместившегося в городе штаба оппозиции, еще год назад бывший капитаном погранвойск. Начальника Хорогского отряда, как мы и ожидали, не обрадовало наше прибытие. Посовещавшись с Душанбинским начальством, он бодро сообщил, что на его помощь мы рассчитывать не можем, так как специального предписания от руководства ФПС не поступало.
В ста метрах от погранотряда здание местного правительства -хукумата, перед которым возвышается простерший к горам руку здоровенный Ильич радикального черного цвета. А тысячью метров выше, на почти отвесном склоне горного пика выложена белым камнем многометровая надпись на английском языке, видимая из любой точки города: “Добро пожаловать, Ваше высочество” (так исмаилиты, составляющие более восмидесяти процентов населения Горного Бадахшана, приветствуют регулярно посещающего историческую родину Ага-хана четвертого).
В хукумате нас отводят к самому высшему должностному лицу — маленькой улыбчивой женщине, одетой во все черное. Мы удивленно переглядываемся. Женщина -начальница в самом сердце мусульманского мира! Оказывается, Гюльсара Рахматова — уже в течение многих лет ответственный работник компартии Таджикистана. Представители коммунистов имеют огромный вес не только в Хароге, но и во всем Таджикистане. Лозунги типа “Партия -наш рулевой”, красные флаги, действующие обкомы, горкомы и райкомы со стоящими рядом неизменными черными “волгами”, пионерские галстуки можно увидеть не только в Горном Бадахшане, но и в городах Нижнего Пянджа, Кулябской и Ленинобадской областей. Таджикские коммунисты поддерживают хорошие отношения с компартией Китая и нередко получают от последней не только политическую, но и финансовую помощь. Как правило, деловые встречи таджикских и китайских коммунистов проходят именно здесь, на территории ГБАО, имеющей значительную по протяженности границу с Китаем. Сейчас компартия в материальном отношении прочно стоит на ногах и, как гордо сообщает нам новая знакомая, даже оказывает помощь КП РФ.
В кабинете Рахматовой, где стены и потолок исчерчены трещинами от частых землетрясений, рядом с тяжелым бюстом вождя мирового пролетариата висит портрет Гарвардского выпускника, религиозного лидера Ага-хана. Сама хозяйка ведет себя как набожная исмаилитка. Всеобщее почитание этого человека вполне понятно. Именно он является основным кормильцем населения Памира, ежегодно вкладывая в это дело около 27 млн долларов США. Он же занимается строительством миниэлектростанций на бурных речках Бадахшана, финансирует образовательные программы. Впрочем, вкладываемые в развитие Памира суммы не кажутся фантастическими, если учесть, что годовой оборот предприятий, принадлежащих главе исмаилитов, значительно превышает 600 млн. долларов. Эта сумма, для сравнения, несколько превышает величину валового национального продукта соседнего Афганистана.
дыма сизые колечки.
На мангале у реки духи жарят шашлыки…”
Русская дивизионная песня
Договор-приговор
Июньским утром в уютном Кремлевском зале встретились бывший прораб и партработник президент Ельцин, бывший председатель колхоза и боевик средней руки президент Рахмонов, бывший партработник лидер исламистов Нури и ученый мусульманин, профессиональный разведчик Тураджон-зада. Они подписали договор, в котором было много хороших слов о мире и согласии. Подписали, прекрасно понимая, что вместо обещанного мира наверняка получится война. Высыхающие на “договоре о межтаджикском урегулировании” чернила включили отсчет времени для нового передела Средней Азии. Количество игроков за зеленым геополитическим столом велико и ведут они себя осторожно, уж больно велик куш власть над частью региона, которому отец современной геополитики Макиндер не зря дал название “сердце мира”. Однако некоторые эксперты уже называют точную дату начала активных боевых действий 10 августа.
Необычность складывающейся ситуации не в том, что в Туркестане снова начнется война — битвы кипят здесь, почти не прекращаясь, по крайней мере, с седьмого века нашей эры — а в том, что впервые за последние полтора столетия среди держав, борющихся за влияние в этом регионе, нет России. Нет, хотя войска ее еще разбросаны по городам и кишлакам Таджикистана.
Договоренностям “о межтаджикском урегулировании” аплодировало все мировое сообщество, особенно та его часть, которая профессионально занимается разведкой. Ведь предстоящая война выгодна очень многим. Находящемуся у власти в Таджикистане Кулябскому клану война нужна, чтобы сохранить и подтвердить права на уже завоеванное, ослабить позиции противников, прежде всего северян -ленинабадцев, уничтожить слишком зарвавшихся лидеров в своем кругу.
Для оппозиции, существование которой в значительной степени зависит от воли спецслужб США и исламских государств, война — способ отработать долги, оправдать свое содержание в течение многих лет.
Для Ирана, Пакистана, США война важна как способ навсегда или по крайней мере надолго вышвырнуть Россию из Средней Азии, подмять под себя перспективнейший в стратегическом отношении и, кроме того, располагающий огромными природными ресурсами регион.
Война отвечает интересам набирающего силу Узбекистана, который, поддерживая формирования Худойбердыева, надеется получить контроль над Курган-Тюбинской областью. Предстоящая война выгодна даже Китаю, которому почти наверняка отойдет остающийся в полной изоляции Горный Бадахшан.
Страшные же талибы, чье наступление так всколыхнуло мировое сообщество — а их реально воюющие силы, как выяснилось, не превышают трех-четырех тысяч человек- являются лишь катализатором, способным втянуть всю Среднюю Азию в водоворот крупномасштабной войны. Каждое их движение, спонсируемое Пакистаном, Эмиратами и США, повергает в крупную дрожь азиатские народы, готовящиеся или воевать, или драпать.
Так уже бывало в истории. Когда-то маленький племенной союз хуннов, выкинутый из Китая, стронул находящиеся в неустойчивом равновесии племена Великой степи и докатился в Европу страшным валом гуннского нашествия, растершим в пыль многие могучие государства.
И наконец, для всех участников война является прекрасным прикрытием для развертывания еще более широкомасштабной, по сравнению с нынешней, и, соответственно, сверхприбыльной торговли оружием и наркотиками.
Не нужна война только простым декханам, вкалывающим на полях по шестнадцать часов в сутки, ведущих хозяйство теми же способами, что и их предки тысячи лет назад. Не нужна война и безработному городскому населению, успешно вымирающему от тифа, гепатита и других заразных заболеваний, остаткам славян, которые ведут борьбу за существование в разных уголках республики.
Война противоречит стратегическим интересам России, оказывающейся в проигрыше при любом ее исходе, неизбежно теряя свой миротворческий престиж и влияние, военно-стратегический и уж тем более экономический контроль над территорией. Особенно эта война не нужна офицерам и солдатам российской 201-й мотострелковой дивизии, составляющей костяк миротворческих сил. Именно им предстоит разоружать переправляющихся через Пяндж боевиков оппозиции и вести караваны с беженцами к местам постоянного проживания, к их бывшим домам, где уже давно живут другие люди.
Российские солдаты должны стать щитом между теми, кто беспощадно резал друг друга несколько лет назад, кого не связывают никакие узы, кроме уз кровной мести.
Каждая из враждующих сил уже старается перетянуть дивизию на свою сторону. Каждая готова втравить ее военнослужащих в провокацию, добиваясь реализации своих сиюминутных тактических задач.
А российское правительство с младенческим спокойствием делает из своих солдат мишени для разноплеменных бандитов, ставит своих граждан в положение заложников в чужом геополитическом розыгрыше.
За все это Ельцин получил право в очередной раз покрасоваться перед телекамерами в роли миротворца.
Курган-Тюбе
Раскаленная белая дорога со скоростью превышающей сотню километров в час летит под колеса старых бэтээров психотряда. Сорокапятиградусный ветер бьет в лицо и кажется, что кожа съеживается от жгучего дыхания среднеазиатского лета. По обеим сторонам дороги аккуратно возделанные поля, на дорожном асфальте кучи свежей золотистой соломы — в конце июня в солнечном Таджикистане уже собирают первый урожай. Закутанные с ног до головы в пестрые ткани женщины мерно взмахивают кетменями, по обочине трясется на ишаке седобородый старец в тюбетейке. Голые дети на улицах кишлаков приветственно машут нам руками. Маячащие на горизонте горы из-за известняковых включений кажутся раскаленными солнцем добела. Густо населенная Курган-Тюбинская область по праву считается житницей республики.
Пасторальную картину лишь изредка нарушают застывшие на взгорьях танки и БМП, вокруг которых в ленивых позах расположились расхристанные люди с автоматами. Это кулябские боевики — военнослужащие нынешнего таджикского министерства обороны (МО РТ). Они посланы арестовать или хотя бы блокировать командира первой бригады президентской гвардии полковника Худойбердыева, который в очередной раз поссорился с руководством республики.
Но эта задача явно им не по силам. “Мятежный полковник”, которого в Таджикистане обычно зовут просто “Махмуд” (все понимают о каком именно Махмуде идет речь) командует самой боеспособной частью таджикской армии и пользуется непререкаемым авторитетом и поддержкой среди населения Хатлонской долины, по большой части узбеков. У него есть более двух тысяч прекрасно вооруженных и обученных бойцов-ветеранов, прошедших суровую школу боев с отрядами оппозиции в Тавильдаре, около шестидесяти танков, более ста БТР и БМП, прекрасная артиллерия, в том числе дивизион установок залпового огня “Град”, несколько “Ураганов”, горы боеприпасов и стрелкового оружия. По некоторым данным, при необходимости он в кратчайшие сроки способен поставить под свои знамена около двенадцати тысяч бойцов. Махмуд известен как решительный и талантливый командир, способный ради выполнения того, что считает своим долгом, поступиться личными интересами. Под его властью в Курган-Тюбинской области, более всего пострадавшей от кровавой гражданской войны 1992 года, унесшей, по мнению экспертов, более четверти миллиона жизней, постепенно восстановилось относительное спокойствие. Естественно, Махмуд богат и содержит бригаду на собственные средства. Он пользуется доходами от высококачественного хлопка, производимого на плодородных почвах Хатлонской долины и Гиссарского района, и, что гораздо важнее, имеет немалую долю прибыли от работы алюминиевого завода, являющегося главным нервом экономики республики. От того, как действует это предприятие, зависит курс национальной валюты — рубла. Ведь, по подсчетам экономистов, годовой доход от продажи алюминия может достигать трехсот миллионов долларов. Поговаривают, что именно недовольство распределением доходов от алюминиевого завода является одной из основных причин конфликта между полковником Худойбердыевым и его конкурентами из Кулябского клана, среди которых своим неприязненным отношением к Махмуду выделяется командир президентской гвардии Гафур Седой.
Наши бронетранспортеры лишь ненадолго задержались у заправки 191-го мотострелкового Курган-тюбинского полка и вылетели на пустынную дорогу, ведущую к заповеднику Тигровая Балка. Вблизи границы местность становится по-настоящему пустынной. Лишь остатки глинобитных стен напоминают о том, что еще несколько лет назад жизнь так же кипела здесь, как и в предместьях Курган-Тюбе. Проехав чахнущий под солнцем городок Дусти, поднимаемся на голые, покрытые только выгоревшей травой высоты, господствующие над Пянджскими переправами. Поблизости есть паром, на котором беженцы переправляются на территорию Таджикистана. Но сейчас берега пустынны, так же как и лагерь представителей ООН. Слухи о тысячах беженцев, дожидающихся переправы, оказались несколько преувеличенными. Только иноземное голубое полотнище с белесым изображением земного шара полощется на горячем ветру.
За нашими спинами, направив стволы пушек в сторону Афганистана, стоят несколько танков. Усиленная рота 201-й дивизии была выдвинута на помощь пограничникам стеречь переправы. Подтянутый, рыжеусый комбат, в выгоревшей добела форме показывает на расположенные чуть ниже окопы и ячейки. “Каждую ночь песком засыпает, каждый день отрываем все заново. Место, конечно, хорошо выбрано, все переправы как на ладони, только палатки на солнце буквально за сезон сгорают, да и ветрами их сносит и воду приходится возить издалека”. Он обращается в основном к Яше, командиру отряда психологических операций. Комбат знает, что командир психотряда — человек хоть и не очень заметный, но в дивизии весьма влиятельный и может намекнуть кому надо об изменении места дислокации. “Как солдаты, терпят или жалуются?” — спрашивает кто-то из нашей группы. “Терпят, куда они денутся, нормальные мужики”, — ворчит комбат. Служат в 201-ой дивизии почти исключительно контрактники, срочники только из местных русских, которых в Таджикистане скоро можно будет по пальцам пересчитать.
“ А что ж так внизу пусто?” — спрашивает Яша, показывая вниз на крыши убогих лачуг. “Так в Шерхане талибы недавно побывали”, — отвечает стоящий за нашими спинами комроты. Как флаг свой белый подняли, так на этой стороне половина жителей снялась, похватали что было и чухнули подальше. Потом талибы ушли, только банда какая-то сидит, человек тридцать”.
“Пограничники, что ли информацией поделились?” — искренне удивляется командир психотряда. Дело в том, что взаимодействие с погранвойсками — постоянная головная боль для разведчиков 201-й. Даже на участках Пянджского и Московского погранотрядов, там где части дивизии стоят на усилении застав, стражи границы стараются ограничить передвижения армейцев, неохотно делятся информацией о происходящем “на той стороне”.
“Да,” — усмехается комбат, — “взаимодействие с “погранцами” сейчас просто прекрасное, они же понимают — если, что случится, мы их единственная надежда”.
Спускаемся на несколько километров вниз к соленому озеру — излюбленной солдатской купальне. Около нашего нехитрого лагеря робко бродит тощий и большеглазый азиатский мальчик. Он голоден и надеется, что русские покормят его. Витя, добродушный капитан из далекого северного гарнизона ( у самого двое детей), наливает мальчишке миску густой похлебки. Тот, схватив еду, воровато оглядывается и убегает в развалины близлежащего дома.
Пожилой подполковник из нашей “тургруппы” провожает маленького аборигена взглядом исподлобья. “Вырастет — контрабандистом будет, через Пяндж — раз и готово. Другой судьбы у него, похоже, нет.” В одном из разваливающихся домов поселка еще живет семья русских — отставной старик-таможенник и две по-азиатски неопрятные бабы. Сначала они пугаются, а потом, видя искреннее сочувствие, хором начинают проклинать свою постылую жизнь в этом заброшенном уголке развалившейся империи. Та, что помоложе, начинает реветь, рассказывает о муже, умершем весной от тифа.
Огромное красное солнце садится вдали за пыльные горы афганской провинции Кундуз.
Шуробад
Мы торопились оставить позади грязный, покрытый влажной зеленью садов, тифозный Куляб, вотчину правительственного клана. Никого не прельщала перспектива ночевать в душных казармах Кулябского полка, где, как уверяли старожилы, можно вшей ненароком подцепить. Я жалел только о том, что не смог увидеть Женьку — веселого пулеметчика-добровольца, воевавшего в Приднестровье и Абхазии, а потом уехавшего в Таджикистан и, по слухам, служащего в этом многострадальном полку прапорщиком. Служить в 201-ю по контракту едут люди с самыми разными судьбами — “солдаты удачи”, не мыслящие себя вне войны, безработные рабочие закрывшихся заводов, не нашедшие другого способа сколотить состояние, неудачники, пытающиеся начать жизнь заново, бывают и люди, просто скрывающиеся от закона или от бандитов.
Когда проезжали через городскую площадь, промелькнул бронзовый бюст местного героя последних лет Сангака Сафарова — отсидевшего в советских тюрьмах почти четверть века, а затем сумевшего во время недавней войны с демократическими исламистами объединить под красным знаменем разрозненные отряды местной самообороны и превратить их в грозную силу, сумевшую захватить и удержать Душанбе, а следовательно, центральную власть.
Конец этого восточного харизматического лидера был вполне традиционен. Поссорившись со своим помощником Файзали, Сангак застрелил его, а охрана Файзали в свою очередь расстреляла самого Сангака. Но светлая память о Cангаке не умерла среди благодарных кулябцев — многие улицы, площади, школы и колхозы названы его именем и в противоречие с мусульманскими традициями украшены его изображениями.
С натужным ревом взлетели бэтээры по крутому серпантину, лишь на минуту задержавшись у горного ключа с чистейшей, ледяной водой. Нам открылся перевал — ровное плоскогорье длинной не более километра. По одной стороне дороги поле переливается всеми оттенками красного — цветут горные маки, с другой колышутся под прохладным ветерком неизвестные мне голубые цветы. Завороженные красотой вида мы остановились.
Сильный толчок застал нас врасплох. На полном ходу в нашу машину врезался идущий следом бэтээр. Яша чуть не улетел с брони , зацепившись сломанной когда-то ногой, яростно матерился. Сидевший на верхушке башни Влад, похоже, весьма болезненно налетел на оказавшийся у него между ног прожектор. Остальные отделались ссадинами и легкими ушибами.
Достоевский говорил, что “красота спасет мир”. Будем надеяться, что так и будет. Но наша склонность к эстетике, почти наверняка спасла в тот раз жизни ехавших за нами следом товарищей. Их бэтээр, добегающий последнюю тысячу километров, потерял тормоза как раз на коротком ровном участке. Искореженную тормозную трубку водитель выкинул и заменил на новую.
“Да,” — меланхолично протянул Яша несколько минут спустя, пиная слегка помятый “зад” нашей машины , — ”на серпантин бы ушли, и нам потом по всем склонам собирать вас как грибы…”.
Впереди нас ждало очередное разочарование. Добравшись прохладным вечером до шестнадцатой заставы Московского погранотряда, мы выяснили, что и здесь, вблизи Памира, вопреки курсировавшей по Душанбе информации, никаких скоплений беженцев не наблюдается. Стемнело, и в белых афганских кишлаках на “той стороне” не зажглось ни одной электрической лампочки, что не удивительно для страны, где на душу населения приходится 39 кВт/ч. электроэнергии. Только многочисленные звезды светили ярко.
Уже вернувшись в Душанбе, мы узнали, что в это время напротив населенного пункта Калайхумб через границу прорывалась крупная банда, вытесненная с территории Афганистана кишлачным ополчением. Почти восемьдесят человек были уничтожены в узком ущелье огнем давно пристрелявшихся пограничников.
ПСИХОТРЯД
Отряд психологических операций, с которым мы за последние годы накрутили немало километров по приграничным дорогам Таджикистана, — наверное, самая странная часть в 201-й мотострелковой дивизии. Формально предназначенный для работы с населением, ведения агитации в рядах противника, он выполняет важные разведывательные функции. Недаром в психотряд приезжают на стажировку офицеры-разведчики со всех концов страны.
Его двадцативосьмилетний командир знает каждую приграничную тропку от Нижнего Пянджа до Калайхумба, не раз ходил с колоннами по дорогам горного Бадахшана. Яша служит в Таджикистане четыре года, с тех пор как “вывелся” из Германии, и уже не надеется на замену. Среднеазиатский климат и кочевой образ жизни не пошли ему на пользу — среди офицеров дивизии он, пожалуй, чемпион по количеству перенесенных инфекционных болезней: гепатит, два тифа, дизентерия, словом, весь букет, кроме холеры. Яша уже давно “махнул рукой” на свое здоровье. “Еще пара лет и вы меня здесь похороните,” — оптимистично заявляет он. Живет в блоке — узкой комнатке не более восьми метров площадью, где из удобств только кондиционер. Семья осталась где-то в Волгограде и в ближайшем будущем нет надежды на “воссоединение”.
“Пробовал я их здесь поселить,” — рассказывал Яша. “Снял квартиру. А потом начались напряги, угрожать стали. Ведь мы здесь все люди известные, если что, наши семьи в заложники в первую очередь пойдут. Защиты никакой, только вот рацию в квартире жене оставил и пользоваться вроде научил. А я еще каждую неделю где-то далеко на границе болтаюсь. Помучились так несколько месяцев и отправил семью обратно. Самое смешное, если начальство чем-то недовольно, то угрожает и меня обратно домой отправить в Россию, так же как и в Германии “пугали”. Русского офицера стращают перспективой возвращения на Родину. Как будто я жить не смогу без этого их двойного оклада”.
Несмотря на вечный скепсис, Яша — один из лучших офицеров дивизии. Сутками он вместе с подчиненными возится, ремонтируя разваливающиеся машины, а потом еще должен корпеть над многочисленными докладными записками и отчетами. Так что времени у него не хватает даже на “чай”, совместное распитие которого — чуть ли не единственное развлечение для большинства военнослужащих 201-ой дивизии.
Надо сказать, от чрезмерного употребления алкоголя в армии нередко случается немало неприятностей. На моих глазах днюющему и ночующему в своем кабинете начштаба одной из дивизий докладывали об алкогольных ЧП -то у прапорщика отказала с перепою печень, то солдат в пьяном виде улегся на рельсы узкоколейки и погиб под поездом, который ходит-то не чаще раза в месяц, то купавшийся в пьяном виде нырнул в неглубоком месте и свернул шею, ударившись о дно. Потери личного состава от пьянства и вызванных им последствий, похоже, превышают потери, наносимые террористами, активность которых, впрочем, резко возросла в последнее время.
Командование 201-й дивизии не просто борется с пьянством дисциплинарными мерами, но прилагает неимоверные усилия, чтобы создать для своих солдат и офицеров хотя бы видимость нормальной жизни. На скромные армейские средства содержатся два русских оркестра, практически за счет дивизии живут местные театры. А дивизионная газета считается чуть ли не самой популярной в республике. Одним словом, вся жизнь русской общины Душанбе вращается вокруг одноэтажного здания штаба дивизии, спрятавшего фасад в гуще колониального садика, населенного павлинами.
Хорог
Старенький Ан-26 провалился в воздушную яму и, печально скрипнув металическими сочленениями, влетел в ущелье. Серый гранит ближайшей горы с потеками белоснежного снега закрыл в иллюминаторе блистающую под солнцем панораму Памира. Внизу Пяндж — узкая полоска воды, такого же, как и горы, серо-коричневого цвета. Ровно по ее середине проходит граница, отделяющая принадлежащую Таджикистану Горно-Бадахшанскую автономную область (ГБАО) от Афганской провинции Бадахшан. Но для того, чтобы сесть на аэродром города Хорога, самолету коллективных миротворческих сил (КМС) приходится пролетать над территорией Афганистана.
В маленьком салоне стоит густой запах репчатого лука. Мешки с картошкой и луком соседствуют с аккуратными квадратами банок оливкового масла. Русскими военно-траспортными самолетами возит “живой бог” исмаилитов Ага-хан четвертый продовольствие для своих единоверцев, ютящихся на отрогах каменных гигантов “крыши мира”.
Тридцатитысячный Хорог зажат между четырьмя огромными горами и Пянджем. Здесь, на высоте в две с половиной тысячи метров, воздух прозрачен, а лучи солнца не кажутся такими жаркими, как в Душанбе или на нижнем Пяндже. На крохотном аэродроме царит сонное полуденное спокойствие, а из-за афганской горы в нескольких километрах доносится частая дробь тяжелого пулемета.
“Не стреляют из Афгана по аэродрому?” — спрашиваю я встречающего самолет тощего прапорщика с неподвижным лицом в темных очках.
“ Да уж с полгода не было,” — бормочет он. — “А раньше у них там батарея стояла, а пониже позиции снайперов были,” — показывает рукой на склон горы в нескольких сотнях метров. “Зато Ишкашим несколько месяцев назад “Фантомы” бомбили,” — вступает в разговор рыжеватый парень в комбинезоне. “Все сначала смотрели, как самолеты красиво заходят, а потом сообразили куда — и как прыснули, вмиг полоса опустела. Правда бомбы кинули плохо, с большой высоты, ни одна не попала. А кто бомбил, так и непонятно, там в Афгане всякого оружия полно, и нашего новейшего в том числе, и наемники-хохлы тоже есть…”.
“Погранцовский” уазик привозит нас к казармам Хорогского отряда, расположенным в самом центре города, на берегах несущей в Пяндж свои бутылочного цвета холодные воды реки Гунт. Чистые белые домики стоят посреди роскошного парка. В одном из них до сих пор живет нынешний начальник разместившегося в городе штаба оппозиции, еще год назад бывший капитаном погранвойск. Начальника Хорогского отряда, как мы и ожидали, не обрадовало наше прибытие. Посовещавшись с Душанбинским начальством, он бодро сообщил, что на его помощь мы рассчитывать не можем, так как специального предписания от руководства ФПС не поступало.
В ста метрах от погранотряда здание местного правительства -хукумата, перед которым возвышается простерший к горам руку здоровенный Ильич радикального черного цвета. А тысячью метров выше, на почти отвесном склоне горного пика выложена белым камнем многометровая надпись на английском языке, видимая из любой точки города: “Добро пожаловать, Ваше высочество” (так исмаилиты, составляющие более восмидесяти процентов населения Горного Бадахшана, приветствуют регулярно посещающего историческую родину Ага-хана четвертого).
В хукумате нас отводят к самому высшему должностному лицу — маленькой улыбчивой женщине, одетой во все черное. Мы удивленно переглядываемся. Женщина -начальница в самом сердце мусульманского мира! Оказывается, Гюльсара Рахматова — уже в течение многих лет ответственный работник компартии Таджикистана. Представители коммунистов имеют огромный вес не только в Хароге, но и во всем Таджикистане. Лозунги типа “Партия -наш рулевой”, красные флаги, действующие обкомы, горкомы и райкомы со стоящими рядом неизменными черными “волгами”, пионерские галстуки можно увидеть не только в Горном Бадахшане, но и в городах Нижнего Пянджа, Кулябской и Ленинобадской областей. Таджикские коммунисты поддерживают хорошие отношения с компартией Китая и нередко получают от последней не только политическую, но и финансовую помощь. Как правило, деловые встречи таджикских и китайских коммунистов проходят именно здесь, на территории ГБАО, имеющей значительную по протяженности границу с Китаем. Сейчас компартия в материальном отношении прочно стоит на ногах и, как гордо сообщает нам новая знакомая, даже оказывает помощь КП РФ.
В кабинете Рахматовой, где стены и потолок исчерчены трещинами от частых землетрясений, рядом с тяжелым бюстом вождя мирового пролетариата висит портрет Гарвардского выпускника, религиозного лидера Ага-хана. Сама хозяйка ведет себя как набожная исмаилитка. Всеобщее почитание этого человека вполне понятно. Именно он является основным кормильцем населения Памира, ежегодно вкладывая в это дело около 27 млн долларов США. Он же занимается строительством миниэлектростанций на бурных речках Бадахшана, финансирует образовательные программы. Впрочем, вкладываемые в развитие Памира суммы не кажутся фантастическими, если учесть, что годовой оборот предприятий, принадлежащих главе исмаилитов, значительно превышает 600 млн. долларов. Эта сумма, для сравнения, несколько превышает величину валового национального продукта соседнего Афганистана.