Страница:
— Что за толпа, больше трех не собираться, — плоско произношу дежурное приветствие. Мужики, все знакомые, кивнули в ответ. — Есть чего опохмелиться? — этот вопрос здесь как пароль, как ответ на вопрос о здоровье, он никого и ни к чему не обязывает, задавая его, все знают ответ: “Да откуда, сам болею”. Так было и в этот раз.
— Во, видал, Серегу бомбанули. — У Женьки все продавцы в палатках были Сереги. Считавшийся “авторитетом” среди этих пяти и еще нескольких им подобных, он не вправе был не знать “элиту” своего района, состоявшую из палаточников и продавцов продовольственных магазинов, у которых можно было взять иногда под “тады” бутылку водочки.
— Как бомбанули, когда? — удивление, как мне показалось, получилось почти настоящим, похмельным.
— Да никак, — продолжал другой из пяти, — ночью подошли четверо, в окно автомат — и все.
Теперь я удивился уж точно по-настоящему, но поймал себя на том, что это удивление, вылезшее на мое лицо, какое-то не подходящее к услышанному. Я улыбался. Взяв, как мог, себя в руки, я взглянул на ларек. Железные ставни, которые должны были спасти и уберечь от меня табачно-алкогольно-продовольственную продукцию этой ночью, были сейчас закрыты. Около железной двери стояла белая “девятка”.
— Много унесли?
— Много. Все. Весь товар и выручку — миллион двести.
— Миллион восемьсот, — с неопровержимой уверенностью вставил еще один из пяти.
— Бутылку Сереге оставили, сказали, чтоб выпил за удачу.
— Милиция приезжала?
— Какая милиция, вон машина стоит, хозяева приехали — Принц Витька, никакой милиции не надо. — Женька знал не только Серег-продавцов, но и всех Принцев. Я тоже знаю Майка Тайсона. И он меня. Но мы просто об этом молчим.
Вышел Серега (пусть будет Серега), я его не узнал, а скорее почувствовал как родного, с которым был разлучен долгие годы. Выражение его физиономии было однозначно: нервный стресс вследствие испуга. Не думаю, что он так сильно испугался тех четверых, державших его на мушке сегодня ночью, хотя все восприняли это именно так. Я был склонен думать либо о его хороших актерских способностях, либо о страхе перед своим Принцем, что для меня было более очевидно.
— Мужики, есть чего закурить?
Во, даже сигарет не оставили, бессовестные! Я, у которого на душе уже стало легко и спокойно, совсем расслабившись, достал пачку “парла” и угостил погорельца, закурил сам, предложил Женьке. Четверо затянулись “Примой”.
— Блин, первый раз под дулом был. Думал, хана. Ведь как хозяина просил дать пистолет, отстрелялся бы. А то теперь спрашивает, как выглядят. А черт его знает, все в масках. Да тоже сам сглупил, надо было закрыться да спать, да ведь ему норму подавай.
Ну Серега, ну молодец. И руки дрожат, и волосы дыбом, и язык не слушается. Напугали.
У меня тоже такое бывает. С перепоя.
— Нет ничего выпить, братки?
Нет, Серега, это не ко мне. Я бы с радостью, у меня полно, но я тебе не дам. Не потому, что я жадный, нет. Ты бы понял, я знаю, ты ведь сам такой. Спроси у хозяина в качестве возмещения морального и психического ущерба, а мне пора. Отозвав Женьку в сторону, предложил ему выпить. Отказаться он не мог. Привычка. Дают — бери.
С Женькой я знаком уже лет десять. Он года на три старше меня по возрасту и лет на пятнадцать по стажу употребления винно-водочного ассортимента, и, наверное, поэтому, хотя он и выше меня на полголовы, в драках я его побиваю. Все считают нас братьями, какими-то там юродными, мы не отрицаем, и даже как-то во время очередного загула решили это закрепить. Мы резали друг другу руки тупым ножом, соединяли кровоточащие раны и целовались, называя себя кровными братьями и торжественно повторяли какие-то клятвы…
— А ведь это я палатку взял, — совершенно спокойно, не понижая голоса, затягиваясь сигаретой, как бы мимолетом сказал я Женьке по дороге ко мне домой.
— Ладно, давай, — усмехнувшись и с небрежной повелительностью махнув рукой, ответил Женька. — Молчи громче, — взял. Слушай, ко мне вчера Макс приезжал, на работу к себе зовет… — дальше пошел знакомый уже, женькин монолог, в котором меняются со временем только имена работодателей, о том, что его зовут в какую-то фирму, президентом которой его приятель, что он подумает об этом предложении, так как есть другие. Мне стало еще легче, Женька не поверил, да, наверное, просто не мог себе и представить, что такое крутое дельце мог сделать я без него. Убеждать я его не собирался.
3.
Сначала я почувствовал ужасную резь в районе почек, потом начал просыпаться от боли в моей единственной нижней челюсти, а полностью проснулся — от удара по моему красивому затылку.
Нет, я уже не спал и, судя по тому, что я ощущал, понял — меня били. Били сильно, точно и молча. Очень больно. Кто и за что? Я лежал на полу лицом вниз и старался подтянуть ноги к груди, локтями закрыть почки, ладонями виски. Но удары сыпались в таком порядке и с такой интенсивностью, что все мои попытки защиты еще более возбудили этих садистов. Что надо мной трудился не один человек — это я уже просек. Единственное, что просек. Все остальное для меня было покрыто не туманом, как у всех нормальных, еще живых тварей, а жидкостью красно-бурого цвета, маслянистой на ощупь, с запахом человеческой плоти с температурой выше комнатной при нормальном отоплении и с учетом заделки оконных щелей на 10-15 градусов по Цельсию.
Ой, попали в глаз. Промахнулись, значит, по челюсти-то. Да и то верно, били бы с двух сторон, а то ей, бедной, и осталось только что вылететь.
— Хорош пока, парни!
Ну наконец-то, хоть я узнал, что это люди. Человеки. Да вообще-то, кто же другой еще так может. Порадовало, что “хорош”, сгрустнулось после “пока”.
— Э, придурок, вставай.
Если это мне, так скажите тогда, какому месту первому вставать. Сначала все мои внутренности и внешности разбросали по углам, а теперь “вставай”. Соберете — встану.
— Посмотри, дышит?
“Парни, я сам-то в этом не уверен”.
— А что с ним будет, алкаши от этого не умирают.
“Алка-а-аш. Сам ты алкаш. Я зем, “ABSOLUT” попиваю, а ты алка…”
— Мужики, выпить дадите, встану, — на одном дыхании выпалил я.
Мужики услышали следующее: “Му…Ы…А…Ну”. На звуке “ну” у меня челюсть открылась в последний раз, закрыть я ее уже не мог, да и ходила она как-то странно, не сверху вниз, а справа налево и чуть с юго-запада на северо-восток. Может быть, это все-таки сон?
— Вставай, падла!
“Ой, почки. Честное слово, ребята, встал бы, да не могу. Дышу через раз, нет, пожалуй, через два, в легкие вонзилось несколько моих собственных ребер, голову не поднять — челюсть отвалится, на руке один из вас, идиотов, стоит”.
— Сима, давай, берем его, времени нет.
“Вот это другой разговор. Сами нагадили, сами убирайте, только аккуратнее, ребятки, и повнимательней — всего меня берите”.
Взяли под руки, подняли и выматерились, обругав мой, как им показалось, лишний вес.
Значит, все подобрали, но извините, парни, помочь я вам ничем не могу, мне очень больно и я теряю сознание”.
4.
Очнулся, лежа на чем-то твердом. Странно. Странно не то, что на твердом, а то, что очнулся.
После третьей попытки открылся один глаз, второй не захотел, а, может, не смог.
Дальше все происходило, как во второсортном фильме ужасов или в дешевом детективе с заезженным сюжетом. Кто-то приходил и уходил, смотря на меня, кто-то цокал языком, кивая головой, кто-то злорадно-брезгливо улыбался, плюя мне в ноги. Иногда приходил какой-то дядя и делал мне укол то в правую, то в левую руку, после чего я ловил кайф то с девчонками из Лас-Вегаса, то с крокодилами из Воркуты. В промежутках между этими путешествиями моя голова размышляла об утраченном теле, со всеми прилагающимися к нему аксессуарами. Уколов я не чувствовал, пятки не чесались, в туалет уже не ходил, кажется, целую вечность, и ничего, никакой сырости не ощущаю, хотя одних вакцин в меня всадили литра два.
С головой Доуэля хоть разговаривали, да и ей иногда давали поболтать о том о сем, а мою бесцеремонно игнорируют. Челюсть не открывается, язык, похоже, я съел.
“Раннее, весеннее, солнечное утро. Еще не до конца проснувшись, не открыв глаз и не потянувшись навстречу прекрасному, новому дню, я нежусь в теплых, ласковых ручонках веселого солнышка, улыбающегося мне и всему миру своей доброй, милой, желтозубой улыбкой…”
Тьфу, какая дрянь. Каждое утро я начинаю с сентиментальной разминки, а каждый раз заканчиваю ее травмой.
Желтозубая улыбка…
Да, у этого типа были действительно желтые зубы. Он стоял сейчас у меня в ногах и держал во рту сигарету, широко раскатав свои губища.
— Помнишь, как тебя зовут?
— А ты что, экстрасенс? Или следователь?
Я действительно хотел узнать, кто он, я не шутил и не дерзил, но они этого, наверное, не поняли. Желтозубый устало, лениво ухмыльнулся, а я получил хорошего тумака по затылку. Мне это кое-что дало: он не шарлатан и не мусор, боль все же я ощущаю, вопросов мне больше задавать не стоит.
— Ну ладно, через неделю принесешь мне десять штук и можешь ехать лечиться.
— Десять чего, яиц?
Да, долгое молчание сказывалось не в мою пользу, но и в этом случае я тоже хотел уточнить, правильно ли я понял предложение. Мне объяснили, через мой затылок, что это не предложение и что десять штук это не десяток яиц.
— Тогда давайте уточним все до конца: неделю считать по-новому или по-старому стилю, и за чей счет я поеду лечиться?
5.
В общем наш разговор тогда получился не таким коротким, как Он предполагал, и закончился не с таким результатом, на какой он рассчитывал. Хотя одно вышло так, как Он хотел: я поехал лечиться, и вот уже полгода после этого работаю с желтозубым в одной команде. Под началом у меня четыре точки, в том числе и та, серегина, который оказался Юркой и который еще три месяца будет пахать бесплатно, через день, отрабатывать проспанное. Говорит, что он даже бросил пить. Дурак.
Женька за последнее время очень вырос в глазах своих корешей. Он может запросто поздороваться с хозяином палатки, взять у него бутылочку, а иногда и вместе с ним ее тяпнуть. Я как-то раз намекнул ему, что могу устроить на работу к себе, но, как я и предполагал, ему уже предложили вакантное место в инофирме, где директор его двоюродный племянник, уехавший в Канаду лет восемь тому назад, и что он ждет вызова для подписания контракта.
Я сейчас живу в двухкомнатной квартире, пока еще не моей, и тихими вечерами, в одиночестве, иногда стараюсь вычислить, кто меня застучал: Женька, с кем вместе пили, тетя Вера, которой раздарил все кексы и конфеты, дядя Гена, которому предлагал выпить со мной коньяк стоимостью в одну его пенсию?
Желтозубый молчит, глупо, притворно посмеивается, предлагая замочить мне всех троих. Наверно, так и сделаю, только наоборот. Я обязан всем троим не только тем, что кто-то из них предал меня в мою же пользу, но и тем, что такие, как они, просто необходимы: это дополнительные глаза, уши и руки — то, что нужно мне сегодня.
Сегодня рано утром меня разбудил телефонный звонок взволнованного продавца одной из “моих” точек. Из всего, что он мне прохрюкал, я понял: пятеро с оружием, в масках только что ограбили “точку”. Вынесли почти все, его не тронули.
— Ментов вызывать? — спрашивал “испуганный”.
— Успокойся и выпей за удачу, сейчас приедем. Разберемся.
Серпухов
И ВО ПСКОВЕ ШАРИАТ?
НА ПОДРЕЗАННЫХ КРЫЛЬЯХ ( летает российская авиация )
— Во, видал, Серегу бомбанули. — У Женьки все продавцы в палатках были Сереги. Считавшийся “авторитетом” среди этих пяти и еще нескольких им подобных, он не вправе был не знать “элиту” своего района, состоявшую из палаточников и продавцов продовольственных магазинов, у которых можно было взять иногда под “тады” бутылку водочки.
— Как бомбанули, когда? — удивление, как мне показалось, получилось почти настоящим, похмельным.
— Да никак, — продолжал другой из пяти, — ночью подошли четверо, в окно автомат — и все.
Теперь я удивился уж точно по-настоящему, но поймал себя на том, что это удивление, вылезшее на мое лицо, какое-то не подходящее к услышанному. Я улыбался. Взяв, как мог, себя в руки, я взглянул на ларек. Железные ставни, которые должны были спасти и уберечь от меня табачно-алкогольно-продовольственную продукцию этой ночью, были сейчас закрыты. Около железной двери стояла белая “девятка”.
— Много унесли?
— Много. Все. Весь товар и выручку — миллион двести.
— Миллион восемьсот, — с неопровержимой уверенностью вставил еще один из пяти.
— Бутылку Сереге оставили, сказали, чтоб выпил за удачу.
— Милиция приезжала?
— Какая милиция, вон машина стоит, хозяева приехали — Принц Витька, никакой милиции не надо. — Женька знал не только Серег-продавцов, но и всех Принцев. Я тоже знаю Майка Тайсона. И он меня. Но мы просто об этом молчим.
Вышел Серега (пусть будет Серега), я его не узнал, а скорее почувствовал как родного, с которым был разлучен долгие годы. Выражение его физиономии было однозначно: нервный стресс вследствие испуга. Не думаю, что он так сильно испугался тех четверых, державших его на мушке сегодня ночью, хотя все восприняли это именно так. Я был склонен думать либо о его хороших актерских способностях, либо о страхе перед своим Принцем, что для меня было более очевидно.
— Мужики, есть чего закурить?
Во, даже сигарет не оставили, бессовестные! Я, у которого на душе уже стало легко и спокойно, совсем расслабившись, достал пачку “парла” и угостил погорельца, закурил сам, предложил Женьке. Четверо затянулись “Примой”.
— Блин, первый раз под дулом был. Думал, хана. Ведь как хозяина просил дать пистолет, отстрелялся бы. А то теперь спрашивает, как выглядят. А черт его знает, все в масках. Да тоже сам сглупил, надо было закрыться да спать, да ведь ему норму подавай.
Ну Серега, ну молодец. И руки дрожат, и волосы дыбом, и язык не слушается. Напугали.
У меня тоже такое бывает. С перепоя.
— Нет ничего выпить, братки?
Нет, Серега, это не ко мне. Я бы с радостью, у меня полно, но я тебе не дам. Не потому, что я жадный, нет. Ты бы понял, я знаю, ты ведь сам такой. Спроси у хозяина в качестве возмещения морального и психического ущерба, а мне пора. Отозвав Женьку в сторону, предложил ему выпить. Отказаться он не мог. Привычка. Дают — бери.
С Женькой я знаком уже лет десять. Он года на три старше меня по возрасту и лет на пятнадцать по стажу употребления винно-водочного ассортимента, и, наверное, поэтому, хотя он и выше меня на полголовы, в драках я его побиваю. Все считают нас братьями, какими-то там юродными, мы не отрицаем, и даже как-то во время очередного загула решили это закрепить. Мы резали друг другу руки тупым ножом, соединяли кровоточащие раны и целовались, называя себя кровными братьями и торжественно повторяли какие-то клятвы…
— А ведь это я палатку взял, — совершенно спокойно, не понижая голоса, затягиваясь сигаретой, как бы мимолетом сказал я Женьке по дороге ко мне домой.
— Ладно, давай, — усмехнувшись и с небрежной повелительностью махнув рукой, ответил Женька. — Молчи громче, — взял. Слушай, ко мне вчера Макс приезжал, на работу к себе зовет… — дальше пошел знакомый уже, женькин монолог, в котором меняются со временем только имена работодателей, о том, что его зовут в какую-то фирму, президентом которой его приятель, что он подумает об этом предложении, так как есть другие. Мне стало еще легче, Женька не поверил, да, наверное, просто не мог себе и представить, что такое крутое дельце мог сделать я без него. Убеждать я его не собирался.
3.
Сначала я почувствовал ужасную резь в районе почек, потом начал просыпаться от боли в моей единственной нижней челюсти, а полностью проснулся — от удара по моему красивому затылку.
Нет, я уже не спал и, судя по тому, что я ощущал, понял — меня били. Били сильно, точно и молча. Очень больно. Кто и за что? Я лежал на полу лицом вниз и старался подтянуть ноги к груди, локтями закрыть почки, ладонями виски. Но удары сыпались в таком порядке и с такой интенсивностью, что все мои попытки защиты еще более возбудили этих садистов. Что надо мной трудился не один человек — это я уже просек. Единственное, что просек. Все остальное для меня было покрыто не туманом, как у всех нормальных, еще живых тварей, а жидкостью красно-бурого цвета, маслянистой на ощупь, с запахом человеческой плоти с температурой выше комнатной при нормальном отоплении и с учетом заделки оконных щелей на 10-15 градусов по Цельсию.
Ой, попали в глаз. Промахнулись, значит, по челюсти-то. Да и то верно, били бы с двух сторон, а то ей, бедной, и осталось только что вылететь.
— Хорош пока, парни!
Ну наконец-то, хоть я узнал, что это люди. Человеки. Да вообще-то, кто же другой еще так может. Порадовало, что “хорош”, сгрустнулось после “пока”.
— Э, придурок, вставай.
Если это мне, так скажите тогда, какому месту первому вставать. Сначала все мои внутренности и внешности разбросали по углам, а теперь “вставай”. Соберете — встану.
— Посмотри, дышит?
“Парни, я сам-то в этом не уверен”.
— А что с ним будет, алкаши от этого не умирают.
“Алка-а-аш. Сам ты алкаш. Я зем, “ABSOLUT” попиваю, а ты алка…”
— Мужики, выпить дадите, встану, — на одном дыхании выпалил я.
Мужики услышали следующее: “Му…Ы…А…Ну”. На звуке “ну” у меня челюсть открылась в последний раз, закрыть я ее уже не мог, да и ходила она как-то странно, не сверху вниз, а справа налево и чуть с юго-запада на северо-восток. Может быть, это все-таки сон?
— Вставай, падла!
“Ой, почки. Честное слово, ребята, встал бы, да не могу. Дышу через раз, нет, пожалуй, через два, в легкие вонзилось несколько моих собственных ребер, голову не поднять — челюсть отвалится, на руке один из вас, идиотов, стоит”.
— Сима, давай, берем его, времени нет.
“Вот это другой разговор. Сами нагадили, сами убирайте, только аккуратнее, ребятки, и повнимательней — всего меня берите”.
Взяли под руки, подняли и выматерились, обругав мой, как им показалось, лишний вес.
Значит, все подобрали, но извините, парни, помочь я вам ничем не могу, мне очень больно и я теряю сознание”.
4.
Очнулся, лежа на чем-то твердом. Странно. Странно не то, что на твердом, а то, что очнулся.
После третьей попытки открылся один глаз, второй не захотел, а, может, не смог.
Дальше все происходило, как во второсортном фильме ужасов или в дешевом детективе с заезженным сюжетом. Кто-то приходил и уходил, смотря на меня, кто-то цокал языком, кивая головой, кто-то злорадно-брезгливо улыбался, плюя мне в ноги. Иногда приходил какой-то дядя и делал мне укол то в правую, то в левую руку, после чего я ловил кайф то с девчонками из Лас-Вегаса, то с крокодилами из Воркуты. В промежутках между этими путешествиями моя голова размышляла об утраченном теле, со всеми прилагающимися к нему аксессуарами. Уколов я не чувствовал, пятки не чесались, в туалет уже не ходил, кажется, целую вечность, и ничего, никакой сырости не ощущаю, хотя одних вакцин в меня всадили литра два.
С головой Доуэля хоть разговаривали, да и ей иногда давали поболтать о том о сем, а мою бесцеремонно игнорируют. Челюсть не открывается, язык, похоже, я съел.
“Раннее, весеннее, солнечное утро. Еще не до конца проснувшись, не открыв глаз и не потянувшись навстречу прекрасному, новому дню, я нежусь в теплых, ласковых ручонках веселого солнышка, улыбающегося мне и всему миру своей доброй, милой, желтозубой улыбкой…”
Тьфу, какая дрянь. Каждое утро я начинаю с сентиментальной разминки, а каждый раз заканчиваю ее травмой.
Желтозубая улыбка…
Да, у этого типа были действительно желтые зубы. Он стоял сейчас у меня в ногах и держал во рту сигарету, широко раскатав свои губища.
— Помнишь, как тебя зовут?
— А ты что, экстрасенс? Или следователь?
Я действительно хотел узнать, кто он, я не шутил и не дерзил, но они этого, наверное, не поняли. Желтозубый устало, лениво ухмыльнулся, а я получил хорошего тумака по затылку. Мне это кое-что дало: он не шарлатан и не мусор, боль все же я ощущаю, вопросов мне больше задавать не стоит.
— Ну ладно, через неделю принесешь мне десять штук и можешь ехать лечиться.
— Десять чего, яиц?
Да, долгое молчание сказывалось не в мою пользу, но и в этом случае я тоже хотел уточнить, правильно ли я понял предложение. Мне объяснили, через мой затылок, что это не предложение и что десять штук это не десяток яиц.
— Тогда давайте уточним все до конца: неделю считать по-новому или по-старому стилю, и за чей счет я поеду лечиться?
5.
В общем наш разговор тогда получился не таким коротким, как Он предполагал, и закончился не с таким результатом, на какой он рассчитывал. Хотя одно вышло так, как Он хотел: я поехал лечиться, и вот уже полгода после этого работаю с желтозубым в одной команде. Под началом у меня четыре точки, в том числе и та, серегина, который оказался Юркой и который еще три месяца будет пахать бесплатно, через день, отрабатывать проспанное. Говорит, что он даже бросил пить. Дурак.
Женька за последнее время очень вырос в глазах своих корешей. Он может запросто поздороваться с хозяином палатки, взять у него бутылочку, а иногда и вместе с ним ее тяпнуть. Я как-то раз намекнул ему, что могу устроить на работу к себе, но, как я и предполагал, ему уже предложили вакантное место в инофирме, где директор его двоюродный племянник, уехавший в Канаду лет восемь тому назад, и что он ждет вызова для подписания контракта.
Я сейчас живу в двухкомнатной квартире, пока еще не моей, и тихими вечерами, в одиночестве, иногда стараюсь вычислить, кто меня застучал: Женька, с кем вместе пили, тетя Вера, которой раздарил все кексы и конфеты, дядя Гена, которому предлагал выпить со мной коньяк стоимостью в одну его пенсию?
Желтозубый молчит, глупо, притворно посмеивается, предлагая замочить мне всех троих. Наверно, так и сделаю, только наоборот. Я обязан всем троим не только тем, что кто-то из них предал меня в мою же пользу, но и тем, что такие, как они, просто необходимы: это дополнительные глаза, уши и руки — то, что нужно мне сегодня.
Сегодня рано утром меня разбудил телефонный звонок взволнованного продавца одной из “моих” точек. Из всего, что он мне прохрюкал, я понял: пятеро с оружием, в масках только что ограбили “точку”. Вынесли почти все, его не тронули.
— Ментов вызывать? — спрашивал “испуганный”.
— Успокойся и выпей за удачу, сейчас приедем. Разберемся.
Серпухов
И ВО ПСКОВЕ ШАРИАТ?
Н. Г.
Генеральному Прокурору России
Ю.И. СКУРАТОВУ
ЗАЯВЛЕНИЕ
Я являюсь издателем газеты “Псковский курьер”. Эту газету я начал издавать на собственные средства для информирования жителей города Пскова и области о реальных событиях, происходящих в городе и области. Газета носила патриотический характер, в публикациях использовались материалы московских и санкт-петербургских изданий.
В газете подвергалось обоснованной критике бездействие областных и городских властей по выведению Псковской области и г. Пскова из экономического и социального кризиса. Правоту этой критики подтвердили сами псковичи, не пожелавшие на выборах главы администрации области видеть прежнего главу В. Н. Туманова.
Газета публиковала материалы, рассказывающие о деятельности представительного органа городского самоуправления — псковской городской думы. Отдельные факты из деятельности этого органа власти подтверждаются письмами руководства УВД Псковской области — когда председатель думы “отдыхал” на природе и забыл уведомить об этом депутатов, был объявлен его розыск, затрачены большие средства и силы, отвлечен от исполнения своих обязанностей личный состав правоохранительных органов. Принципиальной оценки эта история не получила нигде. И подобных примеров о подобной деятельности городской думы и мэра города — не счесть.
Вся эта критика, инициатива автора этого заявления по проведению городского референдума об отставке мэра города вызвала согласованные действия городских властей по обвинению меня в разжигании межнациональной вражды, клеветы и оскорблений в адрес должностных лиц городского самоуправления. По этому поводу депутатами городской думы и мэром города Пскова было подано заявление в прокуратуру г. Пскова с требованием возбудить в отношении меня уголовное дело, что и было исполнено городской прокуратурой.
В подконтрольной городским властям газете “Новости Пскова” за 22.08.97 г. N 160 под рубрикой “Главные новости” за подписью председателя городской думы была опубликована информация под названием “Свобода слова — это не вседозволенность”, где до предъявления мне официального обвинения утверждаются юридически значимые факты о совершении мною преступления и дается оценка моих действий как исключительно противоправных. Подобное нарушение моих процессуальных прав проходит мимо внимания городской прокуратуры. Кроме того, обвинение мне предъявлялось без наличия с моей стороны защитника, и фактически весь процесс осуществлялся не на гласных, а на инквизиционных началах.
Думаю, что городская прокуратура могла бы сосредоточиться на преследовании уголовных преступников, а не нарушать конституционные основы Российской Федерации о свободе слова и свободе печати, идеологическом многообразии. Во Пскове же главенствует только точка зрения господина мэра города, являющегося поклонником воззрений своего советника, председателя псковского “Яблока” Л. М. Шлосберга, о противоправной деятельности которого я также писал. Это и неисполнение им судебного решения по призыву студентов его частного вуза — Вольного университета, дача советов и консультаций по уходу от призыва и прочее.
26 августа 1997 года газета “Новости Пскова” публикует материал о нарушении г-ном В. С. Асадчим — председателем городской думы и по совместительству директором АО “Псков-Лада” — действующего налогового законодательства. Почему бы прокуратуре г. Пскова не сосредоточиться на расследовании этого дела, так и бюджет государства пополнить можно за счет укрытых от налогообложения сумм. Видимо, проще и безнаказаннее заняться моим делом.
Уважаемый Юрий Ильич! Уважаемые сотрудники аппарата Генеральной прокуратуры!
В связи с тем, что объективность городской прокуратуры и суда г. Пскова по рассмотрению моего дела вызывает у меня сомнение и это подтверждается наличием зависимости горпрокуратуры и горсуда от мэра г. Пскова в предоставлении жилья, льгот и других социальных благ, и у меня нет уверенности в объективности и качестве проводимого расследования, прошу Вас защитить мои конституционные права, проверить наличие оснований для возбуждения уголовного дела, и в случае их наличия для объективности расследования передать дело на рассмотрение в прокуратуру города или района другой области.
Убедительно прошу Вас принять участие в моей судьбе, так как общественно опасным я не являюсь и своими публикациями выражал только свои собственные взгляды, тиражируемые в том числе и средствами массовой информации Москвы и С.-Петербурга. Прошу Вас защитить мои конституционные права и нормы Конституции РФ о свободе слова и свободе печати, идеологическом многообразии. Кроме того, указанным уголовным преследованием нарушаются мои конституционные права на местное самоуправление. Как житель муниципального образования г. Пскова я вправе критиковать органы местного самоуправления и выражать собственные взгляды на их деятельность в интересах города и населения.
Убедительно прошу Вас не пересылать мое письмо на рассмотрение во Псков, так как оснований доверять заказному псковскому следствию я не могу, да и просто боюсь мстительности псковских властных структур, а ответить мне по существу поставленных мною вопросов.
Д. В. БЕЛЯЕВ
* * *
Газета “Псковский курьер” во главе с Дмитрием Беляевым бесстрашно поднимает и ставит перед властями острые вопросы, на которые у тех нет ответа. Это и незаконная приватизация псковского хлебокомбината, и незаконное использование городского имущества, и квартирные махинации мэра Пскова как в личном плане, так и со спевшимися с ним “народными” избранниками — депутатами псковской городской думы. А эта “песня” того стоит — депутаты получают вне очереди по личному капризу мэра квартиры, высокую зарплату и ровным счетом ничего не делают. Куда уж им и контроль осуществлять? Посадили лису в курятник кур сторожить!
Дело доходит до анекдотов. Весь город знает историю про председателя городской думы и по совместительству директора АО “Псков-Лада” Асадчего и его заместителя Левченко. Упившись в стельку и не явившись на сессию гордумы, они своей пропажей вызвали большой переполох. В перевернутом сознании псковских демократов истерично билась одна мысль: “Асадчего украли враги псковской демократии!” В поиске были задействованы все силы правопорядка, обошлось все это в копеечку, но все прошло бесследно для наших героев. А бюджетники города в очередной раз лишились зарплаты.
Вообще вся эта новоявленная “демократическая” власть, особенно эти мэры и сэры, убедительно показывают, что не всякая вчерашняя кухарка способна управлять государством, городом или районом. Бездарность же городского руководства среди горожан стала уже притчей. Господин Прокофьев правит городом без малого 6 лет, а городу все хуже и хуже. Бюрократические структуры развиваются, в аппарате мэра уже есть один зам. по экономике и один советник по экономике, причем оба ни дня даже по своей специальности новой не отработали, теоретики, одним словом. Ну а господин Прокофьев и инженером-то на радиозаводе был неважным. А тут городом управлять…
Все это правдивое освещение, факты коррупции местных вождей, а также раскрытие Д. Беляевым мрачного оскала местных демократов и вызвало у последних мстительную коллективную жалобу городскому прокурору с требованием привлечь его к уголовной ответственности. Псковский мэр, грозно сдвинув брови и дернув за поводья местной Фемиды, прошепелявил свое любимое слово: “Посадить!”
Городская прокуратура возбудила против 25-летнего талантливого журналиста Дмитрия Беляева уголовное дело по факту “разжигания национальной вражды” и оскорбления представителя власти — мэра Прокофьева (ст. 282, ч. 1 и 130, ч. 2 УК). Ему вменяется в вину, в частности, высказывание в одном из номеров “Псковского курьера” (причем не доказано, что оно принадлежит именно ему) в адрес все того же демократического мэра, содержащее фразы, упоминающие о “заикатой пропаганде” мэра одного города, о его помощниках с толстыми золотыми цепями на шеях.
Расследование этого важного “государственного дела” поручено вести следователю С. П. Петрошенко. Осознавая всю долю возложенной на него ответственности, он взял с журналиста Дмитрия Беляева как особо опасного обвиняемого подписку о невыезде! Факт сам по себе весьма показательный на фоне разгула настоящей преступности с ограблениями, крупномасштабными мошенничествами и заказными убийствами. Но, видимо, таковы плоды и потребности буйного расцвета в последнее время в Пскове “демократической гласности”, усердно пестуемой заезжими представителями всякого рода столичных “фондов”. Поражает и то, что городская прокуратура сама не знает законов России или сознательно пренебрегает ими.
Первым пунктом обвинения, предъявленного Дмитрию Беляеву, значится перепечатка из газеты “Возрождение”. Русского журналиста псковские власти хотят посадить в тюрьму за высказывание: “Власть сейчас насквозь гнилая, слабая. Натовец хлещет ее по щекам, чеченец бьет по яйцам, хохол норовит вдарить под дых”.
Может быть, городская прокуратура Пскова уже работает по шариатским законам? Ведь в российском законе о печати четко сказано, что любая перепечатка из официального издания не может служить поводом для обвинения.
Видно, городничий во Пскове устанавливает свои порядки. Не пора ли ехать ревизору?
Псков
Н. Г.
Генеральному Прокурору России
Ю.И. СКУРАТОВУ
ЗАЯВЛЕНИЕ
Я являюсь издателем газеты “Псковский курьер”. Эту газету я начал издавать на собственные средства для информирования жителей города Пскова и области о реальных событиях, происходящих в городе и области. Газета носила патриотический характер, в публикациях использовались материалы московских и санкт-петербургских изданий.
В газете подвергалось обоснованной критике бездействие областных и городских властей по выведению Псковской области и г. Пскова из экономического и социального кризиса. Правоту этой критики подтвердили сами псковичи, не пожелавшие на выборах главы администрации области видеть прежнего главу В. Н. Туманова.
Газета публиковала материалы, рассказывающие о деятельности представительного органа городского самоуправления — псковской городской думы. Отдельные факты из деятельности этого органа власти подтверждаются письмами руководства УВД Псковской области — когда председатель думы “отдыхал” на природе и забыл уведомить об этом депутатов, был объявлен его розыск, затрачены большие средства и силы, отвлечен от исполнения своих обязанностей личный состав правоохранительных органов. Принципиальной оценки эта история не получила нигде. И подобных примеров о подобной деятельности городской думы и мэра города — не счесть.
Вся эта критика, инициатива автора этого заявления по проведению городского референдума об отставке мэра города вызвала согласованные действия городских властей по обвинению меня в разжигании межнациональной вражды, клеветы и оскорблений в адрес должностных лиц городского самоуправления. По этому поводу депутатами городской думы и мэром города Пскова было подано заявление в прокуратуру г. Пскова с требованием возбудить в отношении меня уголовное дело, что и было исполнено городской прокуратурой.
В подконтрольной городским властям газете “Новости Пскова” за 22.08.97 г. N 160 под рубрикой “Главные новости” за подписью председателя городской думы была опубликована информация под названием “Свобода слова — это не вседозволенность”, где до предъявления мне официального обвинения утверждаются юридически значимые факты о совершении мною преступления и дается оценка моих действий как исключительно противоправных. Подобное нарушение моих процессуальных прав проходит мимо внимания городской прокуратуры. Кроме того, обвинение мне предъявлялось без наличия с моей стороны защитника, и фактически весь процесс осуществлялся не на гласных, а на инквизиционных началах.
Думаю, что городская прокуратура могла бы сосредоточиться на преследовании уголовных преступников, а не нарушать конституционные основы Российской Федерации о свободе слова и свободе печати, идеологическом многообразии. Во Пскове же главенствует только точка зрения господина мэра города, являющегося поклонником воззрений своего советника, председателя псковского “Яблока” Л. М. Шлосберга, о противоправной деятельности которого я также писал. Это и неисполнение им судебного решения по призыву студентов его частного вуза — Вольного университета, дача советов и консультаций по уходу от призыва и прочее.
26 августа 1997 года газета “Новости Пскова” публикует материал о нарушении г-ном В. С. Асадчим — председателем городской думы и по совместительству директором АО “Псков-Лада” — действующего налогового законодательства. Почему бы прокуратуре г. Пскова не сосредоточиться на расследовании этого дела, так и бюджет государства пополнить можно за счет укрытых от налогообложения сумм. Видимо, проще и безнаказаннее заняться моим делом.
Уважаемый Юрий Ильич! Уважаемые сотрудники аппарата Генеральной прокуратуры!
В связи с тем, что объективность городской прокуратуры и суда г. Пскова по рассмотрению моего дела вызывает у меня сомнение и это подтверждается наличием зависимости горпрокуратуры и горсуда от мэра г. Пскова в предоставлении жилья, льгот и других социальных благ, и у меня нет уверенности в объективности и качестве проводимого расследования, прошу Вас защитить мои конституционные права, проверить наличие оснований для возбуждения уголовного дела, и в случае их наличия для объективности расследования передать дело на рассмотрение в прокуратуру города или района другой области.
Убедительно прошу Вас принять участие в моей судьбе, так как общественно опасным я не являюсь и своими публикациями выражал только свои собственные взгляды, тиражируемые в том числе и средствами массовой информации Москвы и С.-Петербурга. Прошу Вас защитить мои конституционные права и нормы Конституции РФ о свободе слова и свободе печати, идеологическом многообразии. Кроме того, указанным уголовным преследованием нарушаются мои конституционные права на местное самоуправление. Как житель муниципального образования г. Пскова я вправе критиковать органы местного самоуправления и выражать собственные взгляды на их деятельность в интересах города и населения.
Убедительно прошу Вас не пересылать мое письмо на рассмотрение во Псков, так как оснований доверять заказному псковскому следствию я не могу, да и просто боюсь мстительности псковских властных структур, а ответить мне по существу поставленных мною вопросов.
Д. В. БЕЛЯЕВ
* * *
Газета “Псковский курьер” во главе с Дмитрием Беляевым бесстрашно поднимает и ставит перед властями острые вопросы, на которые у тех нет ответа. Это и незаконная приватизация псковского хлебокомбината, и незаконное использование городского имущества, и квартирные махинации мэра Пскова как в личном плане, так и со спевшимися с ним “народными” избранниками — депутатами псковской городской думы. А эта “песня” того стоит — депутаты получают вне очереди по личному капризу мэра квартиры, высокую зарплату и ровным счетом ничего не делают. Куда уж им и контроль осуществлять? Посадили лису в курятник кур сторожить!
Дело доходит до анекдотов. Весь город знает историю про председателя городской думы и по совместительству директора АО “Псков-Лада” Асадчего и его заместителя Левченко. Упившись в стельку и не явившись на сессию гордумы, они своей пропажей вызвали большой переполох. В перевернутом сознании псковских демократов истерично билась одна мысль: “Асадчего украли враги псковской демократии!” В поиске были задействованы все силы правопорядка, обошлось все это в копеечку, но все прошло бесследно для наших героев. А бюджетники города в очередной раз лишились зарплаты.
Вообще вся эта новоявленная “демократическая” власть, особенно эти мэры и сэры, убедительно показывают, что не всякая вчерашняя кухарка способна управлять государством, городом или районом. Бездарность же городского руководства среди горожан стала уже притчей. Господин Прокофьев правит городом без малого 6 лет, а городу все хуже и хуже. Бюрократические структуры развиваются, в аппарате мэра уже есть один зам. по экономике и один советник по экономике, причем оба ни дня даже по своей специальности новой не отработали, теоретики, одним словом. Ну а господин Прокофьев и инженером-то на радиозаводе был неважным. А тут городом управлять…
Все это правдивое освещение, факты коррупции местных вождей, а также раскрытие Д. Беляевым мрачного оскала местных демократов и вызвало у последних мстительную коллективную жалобу городскому прокурору с требованием привлечь его к уголовной ответственности. Псковский мэр, грозно сдвинув брови и дернув за поводья местной Фемиды, прошепелявил свое любимое слово: “Посадить!”
Городская прокуратура возбудила против 25-летнего талантливого журналиста Дмитрия Беляева уголовное дело по факту “разжигания национальной вражды” и оскорбления представителя власти — мэра Прокофьева (ст. 282, ч. 1 и 130, ч. 2 УК). Ему вменяется в вину, в частности, высказывание в одном из номеров “Псковского курьера” (причем не доказано, что оно принадлежит именно ему) в адрес все того же демократического мэра, содержащее фразы, упоминающие о “заикатой пропаганде” мэра одного города, о его помощниках с толстыми золотыми цепями на шеях.
Расследование этого важного “государственного дела” поручено вести следователю С. П. Петрошенко. Осознавая всю долю возложенной на него ответственности, он взял с журналиста Дмитрия Беляева как особо опасного обвиняемого подписку о невыезде! Факт сам по себе весьма показательный на фоне разгула настоящей преступности с ограблениями, крупномасштабными мошенничествами и заказными убийствами. Но, видимо, таковы плоды и потребности буйного расцвета в последнее время в Пскове “демократической гласности”, усердно пестуемой заезжими представителями всякого рода столичных “фондов”. Поражает и то, что городская прокуратура сама не знает законов России или сознательно пренебрегает ими.
Первым пунктом обвинения, предъявленного Дмитрию Беляеву, значится перепечатка из газеты “Возрождение”. Русского журналиста псковские власти хотят посадить в тюрьму за высказывание: “Власть сейчас насквозь гнилая, слабая. Натовец хлещет ее по щекам, чеченец бьет по яйцам, хохол норовит вдарить под дых”.
Может быть, городская прокуратура Пскова уже работает по шариатским законам? Ведь в российском законе о печати четко сказано, что любая перепечатка из официального издания не может служить поводом для обвинения.
Видно, городничий во Пскове устанавливает свои порядки. Не пора ли ехать ревизору?
Псков
Н. Г.
НА ПОДРЕЗАННЫХ КРЫЛЬЯХ ( летает российская авиация )
Николай Баранов
Трагедии, связанные с авиационными происшествиями, за последние три года унесли более 1000 жизней. Можно предположить, что экипажи и пассажиры, пилоты и штурманы отечественной авиации в ближайшие годы обречены гибнуть, если безопасность полетов не станет объектом постоянного внимания государственных органов, правительства и законодателей на самом высоком уровне.
Гибель человека в любом нормальном государстве становится объектом пристального внимания, а значит, зрелости обеспокоенного общества. Вывод из этого только один: безопасность полетов — категория политическая и следовательно, руководство страны должно быть обеспокоено положением дел в российской авиации. Им должны быть совершены определенные шаги, чтобы изменить ситуацию.
Достаточно внимательное, на наш взгляд, изучение деятельности служб безопасности различных ведомств за последние четыре года дает основание говорить о нижайшем уровне их технической и информационной обеспеченности. Возможности этих служб, их статус не влекут за собой предпосылок для глубокого изучения причин аварий и катастроф.
Зависимость их от различных начальников коренным образом может изменить ход расследования.
Как правило, изучение причин авиационных происшествий сводится к статистическому отчету о поверхностных недостатках. В названных службах, в том числе и в федеральной, просто отсутствует оборудование современного моделирования полета судна, терпящего бедствие.
Выступление представителей служб безопасности полетов сводится к анализу летных происшествий только в одном ведомстве ВВС, в котором безопасность полетов, даже по мировым параметрам, выглядит неплохо.
Прямым следствием грамотного анализа авиационного происшествия становится прогресс в авиационном приборостроении на основе выводов инженеров-психологов. В то время как в названных службах совершенно отсутствуют отчеты психологов по исследованию причин, связанных с “человеческим фактором”. Все, по-видимому, просто забыли, что за штурвалом человек с повседневными проблемами, которых сейчас у пилотов всех ведомств достаточно. Кроме того, те же военные летчики лишены своевременной финансовой поддержки. Их уподобляют механическим манипуляторам. В первую очередь, это создает потенциальные возможности ошибок в технике пилотирования, недостаточно острого внимания в воздухе.
Исследования сводятся чаще всего к определению семи основных причин, которые дают основание закрыть дело о летном происшествии. Эти же причины становятся основными в определении восприятия информации человеком в воздухе и его права на ошибку. Отсутствие возможности “глубинных” исследований причин летных происшествий, отсутствие инженеров-психологов в группах и отделах безопасности полетов, принижение понятия взаимосвязи “человек — машина” ведет к торможению на пути развития авиационного приборостроения и радиолокационного оборудования.
Ведь до чего дошло: один из “специалистов” по безопасности полетов, старший научный сотрудник одного из московских аэрокосмических НИИ в одной из известных газет советует пилотам на взлете и в наборе высоты “часами, уткнувшись, смотреть в радиолокационную трубку”. Такая утомительная работа, говорит он, уберегла бы от гибели не один самолет.
Так вот, если экипаж “часами будет смотреть в радиолокационную трубку”, то самолет, на котором сидит такой экипаж, заблудится в районе аэродрома вылета, забыв при этом убрать закрылки, набрать высоту полета и выдержать заданный курс. Кроме того, есть ряд параметров, которые столь же жизненно необходимы для выполнения нормального полета, как и выдерживание заданной высоты в период взлета, набора высоты, на предпосадочном снижении и маршруте.
Невнимание к авиационным службам безопасности — это “плевки” в собственный колодец, особенно если это делают те, кто пользуется воздушным транспортом. Последствия этого очень предсказуемы.
Отсутствие сводной, открытой информации о летных происшествиях по однотипным машинам во всех ведомствах, несвоевременность их доведения ведут к повторению тех же ошибок, причем в короткие промежутки времени.
Необходимость освоения и эксплуатации многорежимных авиационных комплексов требует изменения отношения к службам безопасности. Определенные положительные достижения, как это ни странно звучит, есть в наших ВВС. По сравнению с ВВС Соединенных Штатов, которые в 1995 году имели налет 33 тысячи часов на одно летное происшествие, наши Военно-Воздушные Силы в этом же году добились того, что одно летное происшествие определялось налетом в 58 тысяч часов.
Трагедии, связанные с авиационными происшествиями, за последние три года унесли более 1000 жизней. Можно предположить, что экипажи и пассажиры, пилоты и штурманы отечественной авиации в ближайшие годы обречены гибнуть, если безопасность полетов не станет объектом постоянного внимания государственных органов, правительства и законодателей на самом высоком уровне.
Гибель человека в любом нормальном государстве становится объектом пристального внимания, а значит, зрелости обеспокоенного общества. Вывод из этого только один: безопасность полетов — категория политическая и следовательно, руководство страны должно быть обеспокоено положением дел в российской авиации. Им должны быть совершены определенные шаги, чтобы изменить ситуацию.
Достаточно внимательное, на наш взгляд, изучение деятельности служб безопасности различных ведомств за последние четыре года дает основание говорить о нижайшем уровне их технической и информационной обеспеченности. Возможности этих служб, их статус не влекут за собой предпосылок для глубокого изучения причин аварий и катастроф.
Зависимость их от различных начальников коренным образом может изменить ход расследования.
Как правило, изучение причин авиационных происшествий сводится к статистическому отчету о поверхностных недостатках. В названных службах, в том числе и в федеральной, просто отсутствует оборудование современного моделирования полета судна, терпящего бедствие.
Выступление представителей служб безопасности полетов сводится к анализу летных происшествий только в одном ведомстве ВВС, в котором безопасность полетов, даже по мировым параметрам, выглядит неплохо.
Прямым следствием грамотного анализа авиационного происшествия становится прогресс в авиационном приборостроении на основе выводов инженеров-психологов. В то время как в названных службах совершенно отсутствуют отчеты психологов по исследованию причин, связанных с “человеческим фактором”. Все, по-видимому, просто забыли, что за штурвалом человек с повседневными проблемами, которых сейчас у пилотов всех ведомств достаточно. Кроме того, те же военные летчики лишены своевременной финансовой поддержки. Их уподобляют механическим манипуляторам. В первую очередь, это создает потенциальные возможности ошибок в технике пилотирования, недостаточно острого внимания в воздухе.
Исследования сводятся чаще всего к определению семи основных причин, которые дают основание закрыть дело о летном происшествии. Эти же причины становятся основными в определении восприятия информации человеком в воздухе и его права на ошибку. Отсутствие возможности “глубинных” исследований причин летных происшествий, отсутствие инженеров-психологов в группах и отделах безопасности полетов, принижение понятия взаимосвязи “человек — машина” ведет к торможению на пути развития авиационного приборостроения и радиолокационного оборудования.
Ведь до чего дошло: один из “специалистов” по безопасности полетов, старший научный сотрудник одного из московских аэрокосмических НИИ в одной из известных газет советует пилотам на взлете и в наборе высоты “часами, уткнувшись, смотреть в радиолокационную трубку”. Такая утомительная работа, говорит он, уберегла бы от гибели не один самолет.
Так вот, если экипаж “часами будет смотреть в радиолокационную трубку”, то самолет, на котором сидит такой экипаж, заблудится в районе аэродрома вылета, забыв при этом убрать закрылки, набрать высоту полета и выдержать заданный курс. Кроме того, есть ряд параметров, которые столь же жизненно необходимы для выполнения нормального полета, как и выдерживание заданной высоты в период взлета, набора высоты, на предпосадочном снижении и маршруте.
Невнимание к авиационным службам безопасности — это “плевки” в собственный колодец, особенно если это делают те, кто пользуется воздушным транспортом. Последствия этого очень предсказуемы.
Отсутствие сводной, открытой информации о летных происшествиях по однотипным машинам во всех ведомствах, несвоевременность их доведения ведут к повторению тех же ошибок, причем в короткие промежутки времени.
Необходимость освоения и эксплуатации многорежимных авиационных комплексов требует изменения отношения к службам безопасности. Определенные положительные достижения, как это ни странно звучит, есть в наших ВВС. По сравнению с ВВС Соединенных Штатов, которые в 1995 году имели налет 33 тысячи часов на одно летное происшествие, наши Военно-Воздушные Силы в этом же году добились того, что одно летное происшествие определялось налетом в 58 тысяч часов.