Понимает ли президент, какую паутину вокруг него сплели "главный идеолог" и "главный редактор"? Надеюсь, что да. Он не может не чувствовать, какая опасность нависла над его планами и идеями. Нагрузки, которые он выдерживает, колоссальны. СНГ превратился в клуб презирающих друг друга, не доверяющих один одному жадных президентов, которые пытаются управлять голодными, готовыми все смести на своем беспросветном пути простыми, отчаявшимися людьми. Союз Беларуси и России слабо наполняется реальными делами, и во многом остается просто красивой бумажкой. Запад жестко блокирует Лукашенко, фактически объявив ему не только политическую, информационную, но и экономическую войну. И некоторые советники президента предлагают ему как можно быстрее изменить свою политику, при которой так уверенно и открыто действуют сегодня в республике "главный идеолог" и "главный редактор". Они убеждены: будущее за ними, легко меняющими национальность, идеологии, президентов. Для них самое главное, "чтобы при смене лидера сохранился аппарат". То есть лично они, их власть.
 
   Но они должны знать — они уже "засвечены", видны народу, готовому отстаивать своего президента.

БЫВШЕМУ ГЕРОЮ ( Из открытого письма бывшему офицеру МАКУТЫНОВИЧУ в связи с 7-й годовщиной январских событий в Вильнюсе )

   Мы, непосредственные участники прибалтийских событий, в годы преследований, лишений и бесправия были вынуждены хранить своеобразный обет молчания. У нас разные судьбы, и участвовали мы, зачастую, в различных эпизодах и операциях. Это позволяет каждому из нас подписаться под каждым словом связанной с ним истории, а всем вместе, по законам боевого братства — под предлагаемым вашему вниманию свободным документом.
   Не желая служить разменной монетой в политических играх как "демократов" всех мастей, так и некоторых наших бывших товарищей, научившихся паразитировать на подтасовке фактов, организации заказных провокаций и наших личных бедах, мы не собираемся больше замалчивать их действительную роль и потворствовать распространившимся политическим спекуляциям, лжи и профанации недавней истории.
   В этой связи мы особо выделяем ни разу не побывавшего под пулями бывшего офицера, майора вильнюсского ОМОНа Болеслава Макутыновича. Хотели бы в первую очередь отмежеваться именно от него и не известно где подобранных им проходимцев, выдающих себя за нас и позоря тем самым вильнюсский ОМОН в России, а теперь еще и в Белоруссии у доверчивого президента Лукашенко.
   Особое возмущение вызывает тот факт, что так называемый "герой январских событий Вильнюса 1991 года" умудрился превратить сами наши имена, легенду об отряде и трудные судьбы его бойцов в источник благополучия для себя и своих родственников, не брезгуя спекулировать в высоких коридорах власти на бедах и лишениях, выпавших на долю наших семей, личных боевых заслугах многих из нас в локальных войнах в Приднестровье, Осетии, Абхазии и Чечне и памяти погибших там товарищей, не способных более защитить свое имя.
   Кощунственно, но Макутынович сегодня паразитирует даже на памяти защитников Верховного Совета в октябре 1993 года, к которым он не имеет никакого отношения. Более того, как раз против них тогда на деньги друга Собчака — мэра города Сестрорецка Козырицкого и его жены Мары — "втемную" за спиной бойцов отряда именно он собирался толкнуть нас в кровавый конфликт, предотвратить который в самый последний момент смог лишь наш категорический отказ выступить на стороне "демократов".
   ВИЛЬНЮС
   История его предательства проста. Сначала, в 1989 году, в только что созданном вильнюсском ОМОНе появился скромный гитарист-инструктор Октябрьского райкома коммунистической партии Литвы г. Вильнюса Макутынович с известными функциями начальника штаба капитана Б. Л. Макутыновича беспрекословно выполнял все задания националистических властей Литвы, несмотря на начавшееся размежевание личного состава на сторонников и противников Союза ССР.
   Даже после начала известных событий руководство отряда продолжало поддерживать Ландсбергиса. Еще 8 января 1991 года в цепи, выставленной против рабочих и пенсионеров по приказу правительства Литовской республики, показывая пример, стоял сам начальник штаба отряда Макутынович, а в это время из-за их спин боевики департамента охраны края (доковцы) и "саюдисты" били рабочих железными прутьями, завернутыми в газеты, как Александра Кондрашова и других сторонников союзного государства.
   Стоило же в Москве генеральному секретарю Горбачеву слегка подмигнуть государственникам, как чуткий к коридорным веяниям капитан тут же оказался в рядах сторонников Союза на базе ОМОНа в Валакампяй, выгадав в дальнейшем по дороге чин майора. Характерно, что здесь Макутынович в очередной раз начал метаться и продемонстрировал нам свою трусость. В результате из "Северного городка" в ответ на его панические призывы прислали разведроту с тремя бээмдэшками N-ского парашютно-десантного полка и… штатного психолога для поддержания в должном духе новоявленного командира ОМОНа. И хотя с 11 по 14 января 1991 года, когда проходил штурм вильнюсской телебашни, запаниковавший и растерявшийся Макутынович под слова "не надо крови" позорно отсиживался под охраной десантников на базе полицейской академии, сегодня он не стесняется в многочисленных интервью утверждать обратное, и, в частности то, что тогда… лично принимал активное участие в основных событиях (например, Б. Л. Макутынович: "…январские события, когда мы выполняли приказ. Стояли против толпы. И что бы эта толпа сделала тогда, не будь нас?.. Одному Богу ведомо. Тринадцать погибших" (газета "Криминальная хроника" N 8 за 1997 год).
   Оставшиеся 7 месяцев до ГКЧП августа 1991 года Макутынович всячески, но в большинстве случаев безуспешно, пытался отговаривать нас от активных действий.
   Из карьерных побуждений Макутынович пытался искусственно раздуть в четыре раза штатную численность отряда, и это, несмотря на наши неоднократные протесты и попытки блокировать прием в отряд непроверенных и попросту случайных людей.
   Нередко, пытаясь оправдаться перед нами, Болеслав прикрывал даже выявленных среди его "новобранцев" и прихлебателей откровенных стукачей и жуликов, представляя их… как своих давних "тайных и заслуженных агентов" и т. п. К этому времени Макутынович стал явно опасаться и сторониться сильных и уважаемых офицеров отряда, предпочитая окружать себе откровенными подхалимами.
   Даже после ГКЧП, в конце августа 1991 года, когда литовская полиция и департамент охраны края блокировали Комитет государственной безопасности со всеми его сотрудниками, и мы (в частности, офицеры Антоненко, Еременко, Разводов и другие) требовали всем отрядом немедленно выйти им на помощь на трех бэтээрах с задачей эвакуировать личный состав, вывезти секретные архивы и оружие, Макутынович отказывался и тянул до прихода пограничников.
   Вскоре в угоду литовским националистам по приказу Шапошникова был снят непокорный командир "Северного городка" генерал-майор Усхопчик, и на его место был назначен услужливый полковник Фролов. При этом нам открыто объявили, что вскоре база ОМОНа будет взята штурмом частями "Северного городка". Ситуация стала еще больше нагнетаться.
   В этот критический момент, когда необходимо было принимать решение и защитить семьи, Макутынович снова заметался и полностью устранился от командования.
   В период очередного приступа паники, 22-23 августа, Макутынович, вместо того, чтобы отдать лично в руки, умудрился сжечь около сотни личных дел рядового и сержантского состава с их паспортами и удостоверениями личности, включая документы нескольких офицеров, что только добавило лишних трудностей бойцам, вынужденным долгое время скитаться без всяких документов, а Макутыновичу в дальнейшем позволило начать манипулировать беспаспортными и нелегализованными людьми.
   ПИТЕР
   В 1992-93 гг. под С.-Петербургом бывшие воины-"афганцы" оказали многим из нас реальную помощь — обеспечили жильем и работой. В это время к нам приехал одинокий и заметно поиздержавшийся Болеслав. По общему решению ему выделили квартиру. Вскоре под обещания о грядущем воссоздании отряда и восстановлении бойцов в рядах МВД России и, соответственно, их документов, он начал играть роль своеобразного "представителя для переговоров" как с официальными структурами, так и с коммерсантами. В числе последних оказалась весьма богатая семья Козырицких, владеющая сетью магазинов в Сестрорецке. Близкие друзья Собчака — бывший повар Козырицкий, ставший мэром пригорода С. -Петербурга, и его жена, коммерсант Мара Григорьевна, которая говорила, что "под нас" давались большие деньги Макутыновичу, о размере которых мы даже не догадывались.
   В Питере все жили, едва сводя концы с концами, под сказки и непрерывные обещания Макутыновича восстановить личный состав в МВД, а сам майор с несколькими денщиками начал откровенно благоденствовать. По-видимому, открытый им способ обогащения работал, пока мы были зависимы от него, для чего и нужно было любой ценой сохранить состояние бесправия и нужды наших семей.
   Первым терпение лопнуло у подполковника Разводова, награжденного в дальнейшем несколькими орденами за участие в боевых действиях в Чечне. Поводом послужило то, что под шумок была продана квартира, выделенная коллективным решением для обеспечения прописок и легализации людей, и вырученные деньги исчезли.
   Боевой офицер не выдержал и публично выразил свое возмущение Макутыновичу, причем с помощью весьма убедительных и увесистых аргументов. Оказалось, что банальных оплеух было достаточно, чтобы перепугавшийся Макутынович снял очередной искусственный барьер. Не стоит говорить, что боевой подполковник с тех пор не имеет с ним никаких дел.
   Однако это вовсе не мешает майору, получившему пощечины от Разводова, сегодня в различных интервью строить собственную рекламу на его же заслугах. Спекулирует и поныне на орденах того же Разводова, подробно описывая его поздние боевые заслуги, как, например, в интервью газете "Литовский курьер" N 9, март 1997 года, где около половины текста Макутынович посвятил описанию подвигов "своего подчиненного" подполковника Разводова! И традиционно заканчивающейся рекламой: "Судя по словам Б. Макутыновича, о его отряде мы еще узнаем". (Сейчас спекулирует еще и медалью "За отвагу!" В. Козловского.)
   На совести Болека остаются и загадочные угоны у нас и "афганцев" двух новых "девяток", в имитации одного из которых через год признался приближенный Макутыновича Виктор Моисеевич Рощин. Сам Макутынович занял, но пока не вернул "афганцам" крупную сумму денег.
   НЕУДАВШАЯСЯ ПРОВОКАЦИЯ
   В один из дней наивысшего противостояния народа и "демократов", когда наши товарищи из рижского ОМОНа Марковский, Вжик и другие были окружены в здании Верховного Совета РФ наемниками Ельцина, а в С.-Петербурге все никак не удавалось спровоцировать жесткие столкновения милиции с народом, Болеслав Макутынович объявил, что утром мы проводим крайне важную и ответственную специальную операцию и лично отобрал ее будущих участников. Но утром вместо Макутыновича к нам приехал друг Собчака мэр г. Сестрорецка Козырицкий и заявил, что в милиции нас уже ждут и надо срочно выезжать на операцию. Ничего не подозревающий Козырицкий, слегка удивившись, что Макутынович слишком уж секретничает и зря еще вечером не раскрыл план операции, сам публично — и участники той беседы готовы подтвердить это в любом суде — рассказал план предстоящей провокации.
   Сначала мы должны были поехать в милицию, где каждого из нас представят личному составу: важно, чтобы каждого из нас запомнили в лицо сотрудники собчаковского МВД, выставляемые против демонстрантов в оцепление у Смольного. После этого мы должны были внедриться в ряды демонстрантов. При этом в толпе, как сказали нам, "вы не одни будете, будут еще наши люди из коммерческих структур", которых мы должны узнавать по характерным внешним признакам. В нашу задачу входило спровоцировать драки и столкновения, а когда милицию начнут бить и забрасывать камнями, и она начнет в ответ крушить толпу, мы должны были "уйти за щиты", для чего ОМОН "сделает вам коридор". Затем мы должны выдвигаться в мэрию С.-Петербурга, там получить оружие и встать на защиту Смольного и Собчака. На наш вопрос, как же быть с разрешениями на ношение оружия, нам ответили, что "здесь вопросов нет, обо всем уже договорились".
   После всего мы едем отмечать победу в баню, где кроме нас будет еще "прокурор города С.-Петербурга со своим заместителем, другие важные люди"; "отдохнем, посидим, обсудим все великие дела". Еще нам сказали, что там же после бани нам выдадут приличные деньги, не уточнив, какие.
   Ответив, что нам нужно формальное подтверждение приказа от Макутыновича, мы поехали к последнему домой и, отловив невменяемого Болеслава, высказали ему все, что думаем. В первую очередь то, что его "операция" — есть провокация против наших же товарищей. Оправдания с его стороны звучали неубедительно.
   После таких событий мы ушли по примеру Разводова.
   Перед этим пришлось прогнать телевизионщиков из демократического "5 канала", приехавших снимать репортаж о том, что если в "Белом доме" плохие омоновцы — из Риги, то в С.-Петербурге — хорошие, из Вильнюса, ставшие на сторону демократов (в "Белом доме" действительно не было ни одного бойца Вильнюсского ОМОНа. Хотя желающие были, но Макутынович, как обычно, сдерживал и тянул время, обещая пойти вместе с нами в "Белый дом" в якобы организуемой второй партии). Мара Григорьевна пыталась удержать нас деньгами и соблазнительными предложениями. Но отказ от сотрудничества с ее охранной структурой сделал в дальнейшем невозможным наше пребывание в собчаковском Питере.
   Заметим, что спустя продолжительное время Макутынович нередко обвинял нас в том, что, отказавшись участвовать в "формальной и безвредной" операции ФСК, мы сами виноваты в том, что "вылетели из Питера".
   БЛЕФ У ЛУЖКОВА
   Исчезнув на некоторое время, Макутынович вскоре всплыл в Москве. На этот раз он объявился в коридорах московской мэрии, ключом к которой послужили личные проблемы влиятельного чиновника — "казака" Сергея Евгеньевича Донцова.
   Из фонда обязательного медицинского страхования (Ломакин-Румянцев) Макутыновичу на счет ООО "Охранное агентство "Форпост" стали ежемесячно поступать миллиардные суммы под программы фонда, которые почему-то не выполнялись генеральным директором данного охранного агентства.
   И если первоначально под бойцов отряда рядились родственники самого Макутыновича и его приспешников, в большом количестве наехавшие из Белоруссии, то вскоре он вынужден был пригласить и выделить часть квартир настоящим бойцам прибалтийских отрядов. При этом несколько квартир он взял себе, не менее щедро одарил и многочисленную родню.
   При этом в 1995-97 гг. он держал без прописок, на голодном пайке семьи приехавших к нему по его неоднократным приглашениям бойцов рижского и вильнюсского ОМОНов, объясняя, что все деньги, получаемые им на отряд, уходят на выкуп квартир.
   В 1997 году за работу Макутынович перестал платить даже минимальную зарплату, и семьи начали голодать. Отсутствие прописок и легализации не позволяло многим из нас найти постоянную работу.
   В эти годы Макутынович проявил стиль беспримерного политического вероломства, вступив во многие ведущие партии и движения одновременно, из которых мы можем, например, назвать партию А. Лебедя РНРП и компартию.
   В конечном счете, как только он сам, а также его денщик, после письменного обращения к сторонникам А. Лебедя, несмотря на розыск по линии ИНТЕРПОЛА, были прописаны в городе N, и на очереди на прописку стояло еще 46 семей, потерявших уже всякую надежду, начались "чудеса".
   Сначала Рощин устроил скандал и сознательно оскорбил офицеров милиции паспортного стола, затем буквально за двое суток до получения нами прописок ночью взорвали у нашего подъезда боевую гранату и пытались свалить все на заслуженного офицера отряда М. Войтеховича. По такому же странному стечению обстоятельств в эти же дни вышла очередная грязная заказная статья в "Криминальной хронике" (NN 6-7 1997 года) на несколько разворотов о том, как таинственный офицер вильнюсского ОМОНа воевал на стороне… чеченцев. Однако все эти попытки сохранить остатки отряда "на крючке" не удались, и люди получили регистрацию в Московской области.
   Офицеры отряда порвали с Макутыновичем и начали сами восстанавливаться в органах МВД. По месту их приема стали раздаваться звонки, а сам Болеслав публично начал грозить, что никого не восстановят в МВД, и все все равно "прибегут" к нему. Поскольку в Москве его уже раскусили, сегодня Болеслав, с его слов, начал готовить "отход" в Белоруссию к Лукашенко, чтобы там в "третий раз начать все сначала".
   Как только мы вытащили его на прямой разговор и высказали ему в лицо все, что мы о нем думаем, он в очередной раз публично в присутствии детей, жен, пенсионеров и бойцов покаялся и дал (но не сдержал!) слово офицера выполнить все взятые им обязательства. С этой секунды офицер Макутынович перестал для нас существовать.
   Мы всегда отстаивали и в тюрьме, и в боях, и в "Белом доме", и в тяжелых испытаниях свое честное имя и не потерпим чьих бы то ни было спекуляций на имени отряда и событиях, в которых принимали непосредственное участие, даже если ими окажутся наши бывшие товарищи.
 
   А. КОНДРАШОВ,
   бывший политзаключенный, командир штаба рабочих дружин г. Вильнюса, депортированный за защиту прав русских;
   офицеры вильнюсского ОМОНа:
   И. ЕРЕМЕНКО, А. СТЕПАНЕНКО,
   А. СТАНКЕВИЧ, М. ВОЙТЕХОВИЧ,
   В. КОЗЛОВСКИЙ, В. ЯСИНЯВИЧУС,
   В. БЕЛКИН, а также другие сотрудники рижского и вильнюсского ОМОНов.

СОПОСТАВЬТЕ, ПОДУМАЙТЕ, ВЗВЕСТЕ… ( ВОЗВРАЩАЯСЬ К ОПУБЛИКОВАННОМУ )

   Моя статья о Павлике Морозове “Он все увидит, этот мальчик” в “Завтра” N 2 вызвала отклики читателей. Были телефонные звонки, даже междугородные, были письма. Хотя бы о двух откликах хочу рассказать.
   Позвонил из Твери Андрей Васильевич Семенов и спросил: читал ли я давнюю статью Вадима Кожинова “Проблема искренних сталинистов”. Она, мол, имеет прямое отношение к теме моей публикации, имя Павлика Морозова там упоминается, но дело не только в этом. Я ответил, что знаю статью В. Кожинова и даже читал в 1989 году в “Юности” воспоминания, которые автор цитирует. Действительно, это имеет прямое отношение к тому, что я писал в статье “Он все увидит…” Я нашел статью В. Кожинова в книге “Сталин”, составленной Михаилом Лобановым, с интересом перечитал ее и, по совету А. В. Семенова, теперь хочу пересказать. Вот какое дело…
   В 1929 году один молодой русский поэт, однажды переехав из деревни в областной город, записал в дневнике: “Я должен поехать на родину ( тут названа деревня, которую я пока опущу. — В. Б.), чтобы рассчитаться с ней навсегда. Я борюсь с природой (видимо, в смысле — со своей натурой. — В. Б.), делая это сознательно, как необходимое дело в плане моего самоусовершенствования. Я должен увидеть (деревню), чтобы охладеть к ней, а не то еще долго мне будут мерещиться и заполнять меня всяческие впечатления детства: береза, желтый песочек, мама и т. д.”
   Мать, в противоположность отцу Павлика Морозова, ничего дурного в жизни не сделала. Наоборот, она, простая крестьянка, вскормила, вместе с мужем поставила на ноги семерых детей, и вот один из них, став горожанином и начинающим писателем, сознательно возжелал “в плане самоусовершенствования” охладеть не только к родной деревне, но даже и к ней, к родной матери.
   Прошло недолгое время, и в марте 1931 года, может быть, в те самые дни, когда в уральской Герасимовке шел суд над Трофимом Морозовым и его однодельцами, семью молодого поэта, занятого самоусовершенствованием, раскулачили и сослали примерно в те же уральские края, где в это время разыгрывалась трагедия, о которой шла речь в моей статье, а самого поэта никто не тронул, он продолжал совершенствовать свою природу и поэтическое мастерство, даже издал уже в Москве книгу стихов “Путь к социализму”.
   Всего через два месяца старшие братья Константин да Иван бежали из ссылки. В. Кожинов объясняет это тем, что они “были сильные и гордые люди”. Ну да, вестимо, несомненно. Однако тут невольно возникает вопрос и о том, какова же была охрана ссыльных. Тем более, что еще через месяц бежал и отец, человек, может быть, не менее гордый, но уже далеко не молодой и едва ли такой же сильный. Да и не один бежал Трифон, а с малолетним сыном, которого звали, представьте себе, тоже Павлом.
   Через всю страну без документов (где же вездесущее и всеведающее НКВД?) отец с сыном добрались до областного центра, где жил и работал в газете родной им преуспевающий поэт. И вот брат поэта Иван, тот самый, что бежал с Константином, так передает рассказ отца о встрече с городским сыном в августе 1931 года, за год до убийства в Герасимовке:
   “Стоим мы с Павлушей, ждем (у здания редакции, где работал сын. — В. Б.). А на душе неспокойно… Однако ж и по-другому думаю: родной сын! Может, Павлушу приютит. Мальчишка же чем провинился перед ним, родной ему братик? А он, Александр, выходит… Стоит и смотрит на нас молча. А потом не “Здравствуй, отец”, а — “Как вы здесь оказались?!”
   — Шура! Сын мой! — говорю. — Гибель же нам там. Голод, болезни, произвол полный!
   — Значит, бежали?.. Помочь могу только в том, чтобы бесплатно доставили вас туда, где были! — так точно и сказал.
   Понял я тут, что ни просьбы, ни мольбы ничего уже не изменят…”
   Вот такая история тех далеких времен. Где же она приключилась? В Смоленске. Как называлась деревенька, к которой поэт так настойчиво хотел охладеть и забыть ее? Загорье. Кто же, наконец, этот поэт, что достиг столь сияющих вершин самоусовершенствования? Страшно сказать… Александр Твардовский. Позже, в 1940 году, он напишет:
   На хутор свой Загорье -
   Второй у батьки сын -
   На старое подворье
   Приехал я один…
   На хуторе Загорье
   Росли мы у отца.
   Зеленое подворье
   У самого крыльца…
   А где ж вы, братья, братцы,
   Моя родная кровь?
   Вам съехаться б, собраться
   На старом месте вновь.
   Значит, поэт скучал о братьях, хотел встретиться с ними. А они, родная кровь, и, в частности, Павел, Павлик, как относились ко второму у батьки сыну? Об этом яснее всего говорит тот факт, что брат Иван и через почти шестьдесят лет не остановился перед тем, чтобы поведать в многомиллионотиражном журнале о встрече бежавшего из ссылки отца с сыном, восходящей поэтической звездой. Правда, тогда, в начале тридцатых, отцу удалось все-таки вызволить из таежного поселения жену и всех еще остававшихся там детей, приехать в Нижний Тагил, устроиться работать кузнецом, а позже — перебраться в Вятскую область. Да, удалось, и все остались живы, устроились. “Но все же, все же, все же…”
   Пересказав эту историю, В. Кожинов заметил в 1990 году: “Сейчас много пишут о Павлике Морозове, но встреча Твардовского с отцом, пожалуй, драматичнее, т. к. поэту было не четырнадцать лет, как Павлику, а уже двадцать два…” Но разве все дело в возрасте! Ведь надо учесть еще и то, что Твардовский-то ничего дурного от своего отца-труженика не видел — ни пьянства, ни побоев, ни ухода на глазах всей деревни из семьи к другой бабе. Поэт прямо признавал:
   Мы были хуторяне. Отец нам не мешал…
   Твардовский-то жил не в глухой таежной деревеньке, не в четвертый или пятый класс бегал, а учился в педагогическом институте и уже навострился поступить в знаменитый столичный МИФЛИ (Московский институт философии, литературы и истории), который потом и окончит. Твардовский-то — писатель, мыслитель, сердцевед… К тому же сопоставлять-то Твардовского надо не с Павликом, а с отцом Павлика, ибо они, взрослые люди, а не подросток предали свои семьи. Так почему ж правдолюбы и на сей раз молчат? А иные из них пытаются и оправдать поступок Твардовского, предавшего “родную кровь”. Так, новомирский критик Юрий Буртин уверяет, что в начале тридцатых годов это был “человек, терзаемый жестоким внутренним конфликтом”, а в апреле 1936 года, будто бы с большим трудом и многим рискуя, он добился перевода отца и всей семьи из Вятской области в Смоленск. В. Кожинов приводит стихи Твардовского, которые, увы, опровергают домысел о его внутренних страданиях. А что касается переезда семьи в Смоленск, то критик напоминает, что в 1934 году вышло Постановление ЦИК СССР “О порядке восстановления в гражданских правах бывших кулаков”, которое и дало возможность всей семье вскоре переехать в Смоленск. Так что же вы, правдолюбы, если не молчите, то врете? Да не потому ли, что Твардовский пригрел в своем “Новом мире” уж слишком много буртиных?..