– Ложимся, - командует Рогов и, подавая пример, первым укладывается на бок.
Рогов ищет и находит на земле палку в кулак толщиной, в локоть длиной. Ловит торцом палки загогулины колючек на проволоке. Сообразительный Стрельников на своем фланге проделывает ту же операцию с другой палкой и другой загогулиной.
Минута, и палки-подпорки приподняли нижний ряд ощетинившейся колючками проволоки. Еще минута, и под колючками проползли все, включая сосущего раненый палец Кукушкина.
Рогов сапогом вышиб свою подпорку, Стрельников - свою. Встают, помогая друг другу. Кукушкин дует на обслюнявленный палец, остальные, грязные как черти, по мере возможностей приводят себя в относительный порядок - стирают грязь с лиц, отряхиваются.
– Лосев, найди пластырь, дай Аркаше.
– Некогда, - мотает головой Рогов. - Нехай ранку листочком покамест залепит. Пошли, - Рогов шагает, четверка привычно выстраивается в затылок за проводником в привычной очередности. - Береженых бог бережет. Отойдем подале от проплешин. Дождь несерьезный, на плешках в траве, на просеке, следы не раньше чем к вечеру замылятся. Мало ли чего, пошли от греха.
– Так за каким членом собачьим мы гурьбой топтали проплешины, когда могли бы по травке-муравке переставлять ходули след в след?
– Я просил, Аркадий Ильич, не выражайтесь.
– Помню-помню! Значит, не только возле, но и внутри полигона суеверия запрещают нецензурные выражения? К твоему сведению, голубчик, «член» - вполне литературное слово, и я…
– Аркадий! Заткнись, пожалуйста.
– О'кей, дядя Паша. Уже.
Попробовал бы писатель не заткнуться! Попытка, она, как известно, не пытка, однако при том темпе ходьбы, что задал впередсмотрящий Рогов, разговорчики в строю - занятие для мазохистов. Как разогнался маленький отряд-паровоз с локомотивом-Роговым во главе, так только и успевай пыхтеть, хватая воздух ртом, раздувая меха грудной клетки, моргая от просочившегося сквозь брови пота.
Детский писатель, надо отдать ему должное, старался вовсю. Будто бы твердо решил реабилитироваться, смыть кровью мозолей репутацию слабого звена в цепочке скороходов. Кукушкин сосредоточенно топал, ритмично пыхтел, ничего не видя перед собой, кроме размеренно покачивающегося рюкзака проводника. А Лосев все же вертел головой то и дело, рисковал сбиться с шага, потерять ритм, споткнуться.
Взгляд Лосева искал «ЛА-ЗС», экспериментальную боевую машину, о которой Стрельников поведал ему еще в «Дюнах», еще обращаясь к курсанту на «вы».
«И у нас, и на Западе, - вещал Стрельников, вышагивая в тесном пространстве медкабинета, - появление антиподов спровоцировало взрывной интерес к паранормальному. И у нас, и в других экономически развитых странах ставят на негласный учет сенсов, контролируют ситуацию по мере сил, не жалея средств. Текущая и наиважнейшая задача человечества - попробовать исключить шаткий субъективный фактор, каковой является ощутимой помехой в борьбе с чуждыми природными проявлениями. Автоматика равнодушна к пси-воздействиям, но люди не теряют надежду научить приборы отличать выродков-антиподов от нормальных людей. Пока же машины путаются в простейшей, элементарной идентификации. На полигоне имел место случай, когда эл-а-три эс уничтожила медведя. Также имел место вопиющий прецедент, когда боевая машина абсолютно не среагировала на… впрочем, не буду забивать вам голову лишними подробностями… Кстати, лично я отношусь к тем скептикам, которые полагают, что создать полноценный эрзац А-элиты невозможно в принципе, как невозможно создать, к примеру, механических художников, искусственно имитировать талант, дар от бога…»
– Рогов! - окликнул лидера замыкающий дядя Паша Стрельников. - Пора бы привал устраивать.
Кукушкин издал неопределенно радостный звук.
«А ведь ни разу с момента перехода границы полигона не спотыкнулся пожилой писатель, - подумал Лосев. - Ведь может, если постарается, не быть обузой».
– На сопку, вниз и отдыхаем, - откликнулся Рогов. «А ведь у Рогова голос дрожит, - отметил Лосев. - Боится эл-а-три эс? Не верит в свой же приборчик под корпусом радиоприемника? Нет, вряд ли… Дрожит от усталости? Вполне возможно - мужик в годах. Даром что опытный ходок, а годы свое берут… А старина-писатель - герой! Жалко, что антисоветчик, нравится он мне чем-то… Во как карабкается сказочник! Вот дает жару!…»
На приемлемо пологую сопку - градусов тридцать наклон - карабкался, припадая то на три, то на все четыре конечности, не один Кукушкин. И остальные пачкали колени да ладошки. А то и локти, а Лосев еще и животом приложился. Потяжелевшие рюкзаки, осточертевшие ружья безжалостно гнули к земле, к мягким и скользким мхам измотанных марш-броском в глубь полигона путников.
Но во-о-он уже и вершина сопки виднеется. Совсем-совсем близко. Еще немного, еще чуть-чуть, и можно перевалиться через каменистый гребень. А вниз уж как-нибудь. В конце концов, не зазорно и на заднице съехать.
Лидер Рогов удачно использовал в качестве ступеньки вросшую в мох гнилую корягу. Оттолкнулся от нее сапогом, трухлявая коряга переломилась, однако Рогов рывком приблизился к вершине на целый аршин и сумел ухватиться за березку, что росла всего в паре саженей от каменистого гребня.
Березовый стволик, в кулак толщиной, гибко изогнулся, с зеленых листочков обильно закапало, Рогов подтянулся, выпрямился, прижался к дереву, уперся каблуком в корень и…
И по-медвежьи неспешные ухватки проводника в единый миг сменила пружинистая лихость гимнаста - каблук кирзового сапога толкнул березовый корень, руки отпустили гибкий стволик, последнее чуть-чуть до вершины Рогов преодолел одним красивым прыжком.
Лосев видел, как грамотно упал на бок Рогов, как умело перекатился через плечо, слышал, как катится проводник Рогов по противоположному склону сопки, но не сообразил сразу, что же, черт побери, произошло?
Сообразил Стрельников. Моментально.
Замыкающий, часто-часто перебирая ногами, обогнал согбенных Лосева и Кукушкина, клещом вцепился в березу, рванул мощно и швырнул себя за камни на гребне.
Мешая друг другу, ринулись к березе и Лосев с Кукушкиным.
– Уйдет, гад! - заорал Кукушкин, наступая на размазанную по мху труху от коряги. - Паша, вали его! Стрелять надо, Паша!
Писательский сапожок детского размера заскользил по трухе и еще быстрее по влаге мхов. Силясь удержать равновесие, Кукушкин всплеснул руками, стукнулся рюкзаком о напирающего сзади Лосева, и оба кубарем полетели вниз, к подножию сопки.
С противоположной стороны сопки грянул выстрел, с этой - кувыркались, скатывались по скользким мхам скрытый антисоветчик и неофит КГБ.
С той стороны эхо приумножило грохот второго выстрела, с этой - толстый ствол седого кедра остановил скольжение двух бестолково барахтающихся тел. Черт его знает, как такое безобразие получилось, однако факт: сапожок гражданина Кукушкина намертво запутался в лямках рюкзака товарища Лосева, и под горку молодой кэгэбист с пожилым диссидентом катились, будто сиамские близнецы.
Андрей, матюгнувшись, скинул рюкзак, вскочил. Кукушкин вцепился ему в штанину.
– Смотри, парень! Вот она - машина убийства…
За минуту головокружительного спуска по сложной траектории парочку изрядно снесло - метров на десять - в сторону от взрыхленных при подъеме мхов. Андрей стоял, а Кукушкин лежал на пузе, вцепившись в штанину Лосева, возле кедра, который рос опять же в добром десятке метров от следов квартета путников к сопке. И нет ничего удивительного, что ищущий взгляд Лосева не заметил раньше, когда шли гуськом, боевую машину. Во-первых, толстяк-кедр заслонял мшистую ложбинку, во-вторых, ложбинка, в коей спряталась машина, была довольно-таки глубокой, и, наконец, раскрашивали «эл-а-три-эс» спецы по камуфляжу.
Агрегат с маркировкой «Л-А-С-С-С», честно говоря, внешне не впечатлял. Этакая ступенчатая пирамидка, высотой меньше метра, отдаленно напоминающая макет храма индейцев майя. На верхнем квадратном блоке, самом маленьком, торчит жесткая метла проводов. Из-под широкого квадратного основания высунулись разновеликие куцые опоры, выравнивающие положение пирамиды в пространстве. Телескопические и, наверное, остроконечные опоры слегка приподнимают всю конструкцию над мшистой поверхностью почвы. С кленовых листьев, с дерева, притулившегося у противоположного края мшистой ложбины, монотонно капает на уступ «второй ступени» смертоносной пирамиды. По ближней к Лосеву опоре деловито ползет жук-короед.
– Абзац, Андрюха! Молись, если в бога веруешь, - Кукушкин выпустил штанину Лосева, перевернулся на спину и неумело перекрестился двумя перстами. - Сейчас этот хренов гиперболоид подскочит, вознесется и сверху нас карающим лучом…
– Системы законсервированы, - Лосев отвернулся от пирамиды, занялся расстегиванием пуговиц на прорезиненном чехле с охотничьим ружьем. - Дядя Па… Тьфу! Товарищ полковник еще в «Дюнах»… Тьфу ты, черт!… Короче, еще на подготовительном этапе операции наши связались с полигоном, и на всякий случай конструкторы отключили временно все системы.
– Правда?… - Кукушкин сел, посмотрел на Лосева недоверчиво, повернул взлохмаченную голову, глянул на пирамиду с опаской. - А Рогов, помнишь, говорил, что эта дрянь работает автономно.
– Система экспериментальная, - Андрей стянул чехол с двустволки, переломил стволы. Оба патрона на месте. - Предусмотрено экстренное отключение всех систем, пока идет доводка отдельных блоков. - Андрей щелкнул стволами, взвел курки. - Нас бы минут пять как на свете не было, если бы системы находились в рабочем режиме.
– Слушай, а Рогов откуда узнал, что эту дрянь отключили?
– Ничего он не знал! - Андрей поправил охотничий патронтаж на поясе. - У него, я думаю, где-то под рукой, под одеждой, был спрятан дубликат генератора сигнала «свой». Он шел первым, имел возможность незаметно включить генератор и рвануть в отрыв.
– Слушай, а когда оно летает, чего в ней крутится? - Кукушкин глядел на пирамидку уже без всякого страха, с детским восторгом и любопытством. - Где у нее, хрен разберешь, солнечные батареи, а? И, наконец, как все-таки правильно: «оно» или «она»?
– Военная тайна, - Андрей перехватил ружье так, чтобы пальцы правой руки легко доставали курки. - Вот как мы поступим: ты, Аркадий Ильич, останешься здесь, а я пойду по следу. Мы слышали два выстрела, случись так, что оба произвел сука Рогов, - дело дрянь, поскольку в этом случае выходит, что полковник не стрелял в ответ и…
– Погоди-погоди!… - Кукушкин резво подскочил и замер, закрыв глаза, нацелив в небо поцарапанный о колючую проволоку палец с прилипшим к царапине молодым листочком ольхи. -… Ты слышал?
– Чего?…
– Погоди-погоди, прислушайся!… Чу?…
Теперь и Лосев услышал далекое и протяжное: «Ау-у-у…»
Улыбнувшись, Андрей спешно прислонил ружье к стволу кедра, быстренько сложил ладошки рупором и прокричал в ответ:
– Мы-ы зде-есь! Ау-у-у!…
– Ты совсем дурак?!! - глаза Кукушкина открылись, округлились, указательный палец с листочком больно ткнул Лосева в грудь. - Замолкни, придурок! Сам только что складно рассказывал про два безответных выстрела и сам же орешь, помогаешь убийце нас обнаружить!
Андрей растерялся, но его растерянность длилась всего секунду.
– Ло-о-сев! Ау-у-у!… - Прозвучало ближе и отчетливее. И эхо повторило: - У-у-у… - голосом Стрельникова, однозначно! Ни капли сомнений, на сей раз и Андрей, и Кукушкин опознали баритон полковника. - Лосе-е-ев!…
– Я-а зде-е-есь! - прокричал Лосев в рупор ладоней.
– Иду-у к те-е-ебе!… Оставайся-я на-а-а ме-е-ес-те-е-е…
– Хо-о-ор-о-ошо-о-о!… Я-а-а… Мы-ы! Мы жде-е-ем!…
– Ну и слава богу… - Кукушкин вздохнул с облегчение, весь как-то сразу обмяк, хрустнул коленными суставами, опускаясь на корточки, пожаловался: - Сердце колет. Годы, понимаешь, берут свое. Невроз, геморрой, мозговые явления… Лосев, будь другом, угости еще коньяком старого человека. Не ради пьянства прошу, а как лекарство…
Ладная фигура Стрельникова возникла на гребне сопки минут через десять. За эти минуты литровая фляжка Лосева с янтарным алкогольным напитком полегчала граммов на двести - двести пятьдесят. Возвращал флягу хозяину детский писатель с большой неохотой.
– Вот ктой-то с горочки спустился, - тихо пропел Кукушкин, прислонясь к кедру, вытягивая хрустящие в коленных чашечках ноги, с надменной полуулыбкой наблюдая, как товарищ полковник шагает вниз, к подножию сопки, скользя подошвами по мхам. - Ии-эх, Андрэ! Конченый я индивидуум, попомни мое слово, - столько государственных секретов насмотрелся, что одна мне дорога: на кичу, в одиночку. - Кукушкин вновь запел тихонечко: - С одесского кичмана, Тургенева романа, я вычитал хорошенький стишо-оо-ок, как хороши стервозы, как свежи были розы, они теперь истерлись в порошо-оо-ок…
Детский писатель мурлыкал блатняк под нос, Стрельников тем временем приближался, а Лосев заметил, что на рюкзаке у полковника, сбоку, имеется дырка. Да! Точно! Дырка от пули.
– Товарищ полковник, вы ранены?
– Чуть было, ха, не стрельнули Стрельникова, - широко улыбнулся полковник, делая последние шаги по скользкой круче. - Но «чуть» не считается, - дядя Паша остановился, бросил беглый взгляд на пирамидку, оценивающий на Кукушкина. - Вы, вижу, славно с горки прокатились. - Стрельников кинул Андрею ружье. - Держи, поставь рядом со своим, у дерева, - продолжая улыбаться, старший по званию стащил в плеч рюкзак, запихнул палец в огнестрельную дырку. - Счастливый выстрел для меня и, наоборот, для нашей с вами, товарищи-граждане, рации. - Стрельников вытащил палец из дырки, запустил руку по локоть в уже расстегнутый, с заранее ослабленным шнурком на горловине рюкзак. - Где ж она, несчастная… Вот она, моя спасительница! Остановила пулю, милая! - Вытащил из рюкзака замаскированную под электробритву рацию. - Лови, Лосев! Любуйся.
Андрей поймал псевдоэлектробритву и присвистнул - свинец застрял в микросхемах, пластмасса корпуса крошилась в пальцах.
– Пожалуйте бриться, хи-и… - флегматично хихикнул Кукушкин, запуская руку за пазуху. - Паша, ты фашиста достал?
– Ушел, гад. - Стрельников сел напротив Кукушкина по-турецки. - Дай, что ли, закурить, Аркадий.
– Ты же из некурящих, - тонкая рука писателя вместе с портсигаром в кулачке вылезла из-за пазухи. - Ты ж из тех, которые здоровье лелеют.
– С чего ты взял?
– Я наблюдательный, я по профессии - инженер человеческих душ.
– Сдается мне, гражданин душевный инженер, тебе вульгарно жалко курева.
– Хоть бы и так, но разве я посмею отказать гражданину начальнику?… Лосев, а ты курить будешь?
– Можно, товарищ полковник? - Лосев тоже присел на землю, тоже по-турецки. Спиной к «ЛА-ЗС» в ложбинке, лицом к гражданам-товарищам.
– Кури, Андрюша, - разрешил Стрельников. Подцепил ногтями сигарету в раскрытом книжкой портсигаре, другой рукой утер пот со лба.
Закурили писательскую «Победу» с двойным фильтром. Оторвать зубами и выплюнуть желтый цилиндрик фильтра Андрей постеснялся. Курение слабой сигареты привыкшему к папиросам Лосеву удовольствие доставляло среднее. Между тем лучше уж дамский табачок, чем вообще никакой. Тогда, в «Дюнах», симпатичная девушка, как оказалось, вовсе не пошутила насчет «прощальной пачки». Андрей просил товарища полковника снять запрет на курение хотя бы на время предстоящей операции, но Стрельников не поддался на уговоры. «Вредная привычка притупляет ваш дар антипата, курсант Гром», - сказал тогда Стрельников, сделав строгое лицо.
– Экхе-е, кхе… - кашлянул Кукушкин и после следующей затяжки громче: - Хэ-э, кхе-е… легкие ни к черту… - Кукушкин вдавил на четверть скуренную сигарету в мох -… Кхе-е… кхы-ы… Надышался тут с вами кислородом, вот легкие и отказываются дым абсорбировать… кхэ-э, кхе-е… Нуте-с, уважаемые службисты, насколько я разумею, ваше ведомство в моих скромных услугах более не нуждается? Йес?
– Ты молодец, Аркадий, - похвалил писателя полковник и освободился от тлеюшей сигареты щелчком. - Сумел задавить в себе ненависть к фашистским прихвостням, общался с Роговым нормально, как и требовалось.
– Мерси за комплимент, гражданин начальник. Поелику мы остались без связи с Большой Землей, насколько я разумею, путь наш разворачивается вспять к границам полигона. Возле столбов с антеннами вырубаем «приемник», глушим сигнал «свой», и нас засекает доблестная охрана, мчится к нам на всех парах и с комфортом препровождает… - Кукушкин вздохнул - кого куда…
– Ошибаешься, Аркадий… Андрей, дай-ка и мне коньяка. От Кукушкина столь соблазнительно пахнет, к тому же я мокрый весь, как цуцик, только сопливой простуды мне еще не хватает для полного счастья… Мотай на ус, Кукушкин. И ты, Лосев, прислушайся. Еще… - Стрельников взглянул на циферблат «командирских», -… полчаса отдыха, и продолжим движение строго на северо-восток к собственноручно Роговым обозначенной на оставшейся у нас крупномасштабной карте «Гнилой лощине». Уверен, с местоположением лощины Рогов не обманул. Не до топографического лукавства ему было, когда пачкали карту фломастерами. В нужной психокондиции находился клиент, верьте мне, знаю, о чем говорю… Лосев, не в службу, а в дружбу, налей коньяка в кружку, не привык я из горлышка. Грамм пятьдесят, пожалуй, будет вполне достаточно… Насчет того, чтобы вернуться, - идея вроде бы здравая, но лишь, говоря образно, с точки зрения примитивной арифметики. А задачи, решаемые контрразведкой, сродни высшей математике. На этапе планирования среди сотен прочих оговаривался со штабистами и вариант побега Рогова с одновременной утратой нами средств радиосвязи. За Рогова я спокоен - энские товарищи начеку плюс весь периметр области на ушах. И мы в порядке - ожидая сигнальных костров, каждую ночь в небе над тайгой будут барражировать самолеты. Костры разложим только в случае крайней необходимости или когда обнаружим искомое. Подвожу итог: продолжаем действовать как натуральные английские шпионы. Прошу поверить: кому по штату положено - все продумали, любые варианты, вплоть до самых фантастических… Вопросы?
– А вдруг у тебя, Паша, разыграется гнойный аппендицит, вплоть до полной потери сознания?
– Будем надеяться… - Стрельников взглянул на часы, - что десять ближайших минут я сохраню сознание и здравый рассудок. Десяти минут мне вполне хватит, чтобы проинструктировать вас обоих, чего и как предпринимать, ежели один или двое, образно говоря, выйдут из игры.
– Товарищ полковник.
– Чего, Андрей?
– Я налил.
– Спасибо. - Кивнув Лосеву, полковник принял из его рук алюминиевую кружку с коньяком, поднес к губам и резко запрокинул голову.
– И немедленно выпил, - констатировал Аркадий Ильич Кукушкин, грустно улыбаясь и с откровенной завистью глядя, как ритмично дергается острый кадык на жилистой шее полковника Стрельникова.
Глава 6 НАСТОЯЩИЙ ПОЛКОВНИК
Рогов ищет и находит на земле палку в кулак толщиной, в локоть длиной. Ловит торцом палки загогулины колючек на проволоке. Сообразительный Стрельников на своем фланге проделывает ту же операцию с другой палкой и другой загогулиной.
Минута, и палки-подпорки приподняли нижний ряд ощетинившейся колючками проволоки. Еще минута, и под колючками проползли все, включая сосущего раненый палец Кукушкина.
Рогов сапогом вышиб свою подпорку, Стрельников - свою. Встают, помогая друг другу. Кукушкин дует на обслюнявленный палец, остальные, грязные как черти, по мере возможностей приводят себя в относительный порядок - стирают грязь с лиц, отряхиваются.
– Лосев, найди пластырь, дай Аркаше.
– Некогда, - мотает головой Рогов. - Нехай ранку листочком покамест залепит. Пошли, - Рогов шагает, четверка привычно выстраивается в затылок за проводником в привычной очередности. - Береженых бог бережет. Отойдем подале от проплешин. Дождь несерьезный, на плешках в траве, на просеке, следы не раньше чем к вечеру замылятся. Мало ли чего, пошли от греха.
– Так за каким членом собачьим мы гурьбой топтали проплешины, когда могли бы по травке-муравке переставлять ходули след в след?
– Я просил, Аркадий Ильич, не выражайтесь.
– Помню-помню! Значит, не только возле, но и внутри полигона суеверия запрещают нецензурные выражения? К твоему сведению, голубчик, «член» - вполне литературное слово, и я…
– Аркадий! Заткнись, пожалуйста.
– О'кей, дядя Паша. Уже.
Попробовал бы писатель не заткнуться! Попытка, она, как известно, не пытка, однако при том темпе ходьбы, что задал впередсмотрящий Рогов, разговорчики в строю - занятие для мазохистов. Как разогнался маленький отряд-паровоз с локомотивом-Роговым во главе, так только и успевай пыхтеть, хватая воздух ртом, раздувая меха грудной клетки, моргая от просочившегося сквозь брови пота.
Детский писатель, надо отдать ему должное, старался вовсю. Будто бы твердо решил реабилитироваться, смыть кровью мозолей репутацию слабого звена в цепочке скороходов. Кукушкин сосредоточенно топал, ритмично пыхтел, ничего не видя перед собой, кроме размеренно покачивающегося рюкзака проводника. А Лосев все же вертел головой то и дело, рисковал сбиться с шага, потерять ритм, споткнуться.
Взгляд Лосева искал «ЛА-ЗС», экспериментальную боевую машину, о которой Стрельников поведал ему еще в «Дюнах», еще обращаясь к курсанту на «вы».
«И у нас, и на Западе, - вещал Стрельников, вышагивая в тесном пространстве медкабинета, - появление антиподов спровоцировало взрывной интерес к паранормальному. И у нас, и в других экономически развитых странах ставят на негласный учет сенсов, контролируют ситуацию по мере сил, не жалея средств. Текущая и наиважнейшая задача человечества - попробовать исключить шаткий субъективный фактор, каковой является ощутимой помехой в борьбе с чуждыми природными проявлениями. Автоматика равнодушна к пси-воздействиям, но люди не теряют надежду научить приборы отличать выродков-антиподов от нормальных людей. Пока же машины путаются в простейшей, элементарной идентификации. На полигоне имел место случай, когда эл-а-три эс уничтожила медведя. Также имел место вопиющий прецедент, когда боевая машина абсолютно не среагировала на… впрочем, не буду забивать вам голову лишними подробностями… Кстати, лично я отношусь к тем скептикам, которые полагают, что создать полноценный эрзац А-элиты невозможно в принципе, как невозможно создать, к примеру, механических художников, искусственно имитировать талант, дар от бога…»
– Рогов! - окликнул лидера замыкающий дядя Паша Стрельников. - Пора бы привал устраивать.
Кукушкин издал неопределенно радостный звук.
«А ведь ни разу с момента перехода границы полигона не спотыкнулся пожилой писатель, - подумал Лосев. - Ведь может, если постарается, не быть обузой».
– На сопку, вниз и отдыхаем, - откликнулся Рогов. «А ведь у Рогова голос дрожит, - отметил Лосев. - Боится эл-а-три эс? Не верит в свой же приборчик под корпусом радиоприемника? Нет, вряд ли… Дрожит от усталости? Вполне возможно - мужик в годах. Даром что опытный ходок, а годы свое берут… А старина-писатель - герой! Жалко, что антисоветчик, нравится он мне чем-то… Во как карабкается сказочник! Вот дает жару!…»
На приемлемо пологую сопку - градусов тридцать наклон - карабкался, припадая то на три, то на все четыре конечности, не один Кукушкин. И остальные пачкали колени да ладошки. А то и локти, а Лосев еще и животом приложился. Потяжелевшие рюкзаки, осточертевшие ружья безжалостно гнули к земле, к мягким и скользким мхам измотанных марш-броском в глубь полигона путников.
Но во-о-он уже и вершина сопки виднеется. Совсем-совсем близко. Еще немного, еще чуть-чуть, и можно перевалиться через каменистый гребень. А вниз уж как-нибудь. В конце концов, не зазорно и на заднице съехать.
Лидер Рогов удачно использовал в качестве ступеньки вросшую в мох гнилую корягу. Оттолкнулся от нее сапогом, трухлявая коряга переломилась, однако Рогов рывком приблизился к вершине на целый аршин и сумел ухватиться за березку, что росла всего в паре саженей от каменистого гребня.
Березовый стволик, в кулак толщиной, гибко изогнулся, с зеленых листочков обильно закапало, Рогов подтянулся, выпрямился, прижался к дереву, уперся каблуком в корень и…
И по-медвежьи неспешные ухватки проводника в единый миг сменила пружинистая лихость гимнаста - каблук кирзового сапога толкнул березовый корень, руки отпустили гибкий стволик, последнее чуть-чуть до вершины Рогов преодолел одним красивым прыжком.
Лосев видел, как грамотно упал на бок Рогов, как умело перекатился через плечо, слышал, как катится проводник Рогов по противоположному склону сопки, но не сообразил сразу, что же, черт побери, произошло?
Сообразил Стрельников. Моментально.
Замыкающий, часто-часто перебирая ногами, обогнал согбенных Лосева и Кукушкина, клещом вцепился в березу, рванул мощно и швырнул себя за камни на гребне.
Мешая друг другу, ринулись к березе и Лосев с Кукушкиным.
– Уйдет, гад! - заорал Кукушкин, наступая на размазанную по мху труху от коряги. - Паша, вали его! Стрелять надо, Паша!
Писательский сапожок детского размера заскользил по трухе и еще быстрее по влаге мхов. Силясь удержать равновесие, Кукушкин всплеснул руками, стукнулся рюкзаком о напирающего сзади Лосева, и оба кубарем полетели вниз, к подножию сопки.
С противоположной стороны сопки грянул выстрел, с этой - кувыркались, скатывались по скользким мхам скрытый антисоветчик и неофит КГБ.
С той стороны эхо приумножило грохот второго выстрела, с этой - толстый ствол седого кедра остановил скольжение двух бестолково барахтающихся тел. Черт его знает, как такое безобразие получилось, однако факт: сапожок гражданина Кукушкина намертво запутался в лямках рюкзака товарища Лосева, и под горку молодой кэгэбист с пожилым диссидентом катились, будто сиамские близнецы.
Андрей, матюгнувшись, скинул рюкзак, вскочил. Кукушкин вцепился ему в штанину.
– Смотри, парень! Вот она - машина убийства…
За минуту головокружительного спуска по сложной траектории парочку изрядно снесло - метров на десять - в сторону от взрыхленных при подъеме мхов. Андрей стоял, а Кукушкин лежал на пузе, вцепившись в штанину Лосева, возле кедра, который рос опять же в добром десятке метров от следов квартета путников к сопке. И нет ничего удивительного, что ищущий взгляд Лосева не заметил раньше, когда шли гуськом, боевую машину. Во-первых, толстяк-кедр заслонял мшистую ложбинку, во-вторых, ложбинка, в коей спряталась машина, была довольно-таки глубокой, и, наконец, раскрашивали «эл-а-три-эс» спецы по камуфляжу.
Агрегат с маркировкой «Л-А-С-С-С», честно говоря, внешне не впечатлял. Этакая ступенчатая пирамидка, высотой меньше метра, отдаленно напоминающая макет храма индейцев майя. На верхнем квадратном блоке, самом маленьком, торчит жесткая метла проводов. Из-под широкого квадратного основания высунулись разновеликие куцые опоры, выравнивающие положение пирамиды в пространстве. Телескопические и, наверное, остроконечные опоры слегка приподнимают всю конструкцию над мшистой поверхностью почвы. С кленовых листьев, с дерева, притулившегося у противоположного края мшистой ложбины, монотонно капает на уступ «второй ступени» смертоносной пирамиды. По ближней к Лосеву опоре деловито ползет жук-короед.
– Абзац, Андрюха! Молись, если в бога веруешь, - Кукушкин выпустил штанину Лосева, перевернулся на спину и неумело перекрестился двумя перстами. - Сейчас этот хренов гиперболоид подскочит, вознесется и сверху нас карающим лучом…
– Системы законсервированы, - Лосев отвернулся от пирамиды, занялся расстегиванием пуговиц на прорезиненном чехле с охотничьим ружьем. - Дядя Па… Тьфу! Товарищ полковник еще в «Дюнах»… Тьфу ты, черт!… Короче, еще на подготовительном этапе операции наши связались с полигоном, и на всякий случай конструкторы отключили временно все системы.
– Правда?… - Кукушкин сел, посмотрел на Лосева недоверчиво, повернул взлохмаченную голову, глянул на пирамиду с опаской. - А Рогов, помнишь, говорил, что эта дрянь работает автономно.
– Система экспериментальная, - Андрей стянул чехол с двустволки, переломил стволы. Оба патрона на месте. - Предусмотрено экстренное отключение всех систем, пока идет доводка отдельных блоков. - Андрей щелкнул стволами, взвел курки. - Нас бы минут пять как на свете не было, если бы системы находились в рабочем режиме.
– Слушай, а Рогов откуда узнал, что эту дрянь отключили?
– Ничего он не знал! - Андрей поправил охотничий патронтаж на поясе. - У него, я думаю, где-то под рукой, под одеждой, был спрятан дубликат генератора сигнала «свой». Он шел первым, имел возможность незаметно включить генератор и рвануть в отрыв.
– Слушай, а когда оно летает, чего в ней крутится? - Кукушкин глядел на пирамидку уже без всякого страха, с детским восторгом и любопытством. - Где у нее, хрен разберешь, солнечные батареи, а? И, наконец, как все-таки правильно: «оно» или «она»?
– Военная тайна, - Андрей перехватил ружье так, чтобы пальцы правой руки легко доставали курки. - Вот как мы поступим: ты, Аркадий Ильич, останешься здесь, а я пойду по следу. Мы слышали два выстрела, случись так, что оба произвел сука Рогов, - дело дрянь, поскольку в этом случае выходит, что полковник не стрелял в ответ и…
– Погоди-погоди!… - Кукушкин резво подскочил и замер, закрыв глаза, нацелив в небо поцарапанный о колючую проволоку палец с прилипшим к царапине молодым листочком ольхи. -… Ты слышал?
– Чего?…
– Погоди-погоди, прислушайся!… Чу?…
Теперь и Лосев услышал далекое и протяжное: «Ау-у-у…»
Улыбнувшись, Андрей спешно прислонил ружье к стволу кедра, быстренько сложил ладошки рупором и прокричал в ответ:
– Мы-ы зде-есь! Ау-у-у!…
– Ты совсем дурак?!! - глаза Кукушкина открылись, округлились, указательный палец с листочком больно ткнул Лосева в грудь. - Замолкни, придурок! Сам только что складно рассказывал про два безответных выстрела и сам же орешь, помогаешь убийце нас обнаружить!
Андрей растерялся, но его растерянность длилась всего секунду.
– Ло-о-сев! Ау-у-у!… - Прозвучало ближе и отчетливее. И эхо повторило: - У-у-у… - голосом Стрельникова, однозначно! Ни капли сомнений, на сей раз и Андрей, и Кукушкин опознали баритон полковника. - Лосе-е-ев!…
– Я-а зде-е-есь! - прокричал Лосев в рупор ладоней.
– Иду-у к те-е-ебе!… Оставайся-я на-а-а ме-е-ес-те-е-е…
– Хо-о-ор-о-ошо-о-о!… Я-а-а… Мы-ы! Мы жде-е-ем!…
– Ну и слава богу… - Кукушкин вздохнул с облегчение, весь как-то сразу обмяк, хрустнул коленными суставами, опускаясь на корточки, пожаловался: - Сердце колет. Годы, понимаешь, берут свое. Невроз, геморрой, мозговые явления… Лосев, будь другом, угости еще коньяком старого человека. Не ради пьянства прошу, а как лекарство…
Ладная фигура Стрельникова возникла на гребне сопки минут через десять. За эти минуты литровая фляжка Лосева с янтарным алкогольным напитком полегчала граммов на двести - двести пятьдесят. Возвращал флягу хозяину детский писатель с большой неохотой.
– Вот ктой-то с горочки спустился, - тихо пропел Кукушкин, прислонясь к кедру, вытягивая хрустящие в коленных чашечках ноги, с надменной полуулыбкой наблюдая, как товарищ полковник шагает вниз, к подножию сопки, скользя подошвами по мхам. - Ии-эх, Андрэ! Конченый я индивидуум, попомни мое слово, - столько государственных секретов насмотрелся, что одна мне дорога: на кичу, в одиночку. - Кукушкин вновь запел тихонечко: - С одесского кичмана, Тургенева романа, я вычитал хорошенький стишо-оо-ок, как хороши стервозы, как свежи были розы, они теперь истерлись в порошо-оо-ок…
Детский писатель мурлыкал блатняк под нос, Стрельников тем временем приближался, а Лосев заметил, что на рюкзаке у полковника, сбоку, имеется дырка. Да! Точно! Дырка от пули.
– Товарищ полковник, вы ранены?
– Чуть было, ха, не стрельнули Стрельникова, - широко улыбнулся полковник, делая последние шаги по скользкой круче. - Но «чуть» не считается, - дядя Паша остановился, бросил беглый взгляд на пирамидку, оценивающий на Кукушкина. - Вы, вижу, славно с горки прокатились. - Стрельников кинул Андрею ружье. - Держи, поставь рядом со своим, у дерева, - продолжая улыбаться, старший по званию стащил в плеч рюкзак, запихнул палец в огнестрельную дырку. - Счастливый выстрел для меня и, наоборот, для нашей с вами, товарищи-граждане, рации. - Стрельников вытащил палец из дырки, запустил руку по локоть в уже расстегнутый, с заранее ослабленным шнурком на горловине рюкзак. - Где ж она, несчастная… Вот она, моя спасительница! Остановила пулю, милая! - Вытащил из рюкзака замаскированную под электробритву рацию. - Лови, Лосев! Любуйся.
Андрей поймал псевдоэлектробритву и присвистнул - свинец застрял в микросхемах, пластмасса корпуса крошилась в пальцах.
– Пожалуйте бриться, хи-и… - флегматично хихикнул Кукушкин, запуская руку за пазуху. - Паша, ты фашиста достал?
– Ушел, гад. - Стрельников сел напротив Кукушкина по-турецки. - Дай, что ли, закурить, Аркадий.
– Ты же из некурящих, - тонкая рука писателя вместе с портсигаром в кулачке вылезла из-за пазухи. - Ты ж из тех, которые здоровье лелеют.
– С чего ты взял?
– Я наблюдательный, я по профессии - инженер человеческих душ.
– Сдается мне, гражданин душевный инженер, тебе вульгарно жалко курева.
– Хоть бы и так, но разве я посмею отказать гражданину начальнику?… Лосев, а ты курить будешь?
– Можно, товарищ полковник? - Лосев тоже присел на землю, тоже по-турецки. Спиной к «ЛА-ЗС» в ложбинке, лицом к гражданам-товарищам.
– Кури, Андрюша, - разрешил Стрельников. Подцепил ногтями сигарету в раскрытом книжкой портсигаре, другой рукой утер пот со лба.
Закурили писательскую «Победу» с двойным фильтром. Оторвать зубами и выплюнуть желтый цилиндрик фильтра Андрей постеснялся. Курение слабой сигареты привыкшему к папиросам Лосеву удовольствие доставляло среднее. Между тем лучше уж дамский табачок, чем вообще никакой. Тогда, в «Дюнах», симпатичная девушка, как оказалось, вовсе не пошутила насчет «прощальной пачки». Андрей просил товарища полковника снять запрет на курение хотя бы на время предстоящей операции, но Стрельников не поддался на уговоры. «Вредная привычка притупляет ваш дар антипата, курсант Гром», - сказал тогда Стрельников, сделав строгое лицо.
– Экхе-е, кхе… - кашлянул Кукушкин и после следующей затяжки громче: - Хэ-э, кхе-е… легкие ни к черту… - Кукушкин вдавил на четверть скуренную сигарету в мох -… Кхе-е… кхы-ы… Надышался тут с вами кислородом, вот легкие и отказываются дым абсорбировать… кхэ-э, кхе-е… Нуте-с, уважаемые службисты, насколько я разумею, ваше ведомство в моих скромных услугах более не нуждается? Йес?
– Ты молодец, Аркадий, - похвалил писателя полковник и освободился от тлеюшей сигареты щелчком. - Сумел задавить в себе ненависть к фашистским прихвостням, общался с Роговым нормально, как и требовалось.
– Мерси за комплимент, гражданин начальник. Поелику мы остались без связи с Большой Землей, насколько я разумею, путь наш разворачивается вспять к границам полигона. Возле столбов с антеннами вырубаем «приемник», глушим сигнал «свой», и нас засекает доблестная охрана, мчится к нам на всех парах и с комфортом препровождает… - Кукушкин вздохнул - кого куда…
– Ошибаешься, Аркадий… Андрей, дай-ка и мне коньяка. От Кукушкина столь соблазнительно пахнет, к тому же я мокрый весь, как цуцик, только сопливой простуды мне еще не хватает для полного счастья… Мотай на ус, Кукушкин. И ты, Лосев, прислушайся. Еще… - Стрельников взглянул на циферблат «командирских», -… полчаса отдыха, и продолжим движение строго на северо-восток к собственноручно Роговым обозначенной на оставшейся у нас крупномасштабной карте «Гнилой лощине». Уверен, с местоположением лощины Рогов не обманул. Не до топографического лукавства ему было, когда пачкали карту фломастерами. В нужной психокондиции находился клиент, верьте мне, знаю, о чем говорю… Лосев, не в службу, а в дружбу, налей коньяка в кружку, не привык я из горлышка. Грамм пятьдесят, пожалуй, будет вполне достаточно… Насчет того, чтобы вернуться, - идея вроде бы здравая, но лишь, говоря образно, с точки зрения примитивной арифметики. А задачи, решаемые контрразведкой, сродни высшей математике. На этапе планирования среди сотен прочих оговаривался со штабистами и вариант побега Рогова с одновременной утратой нами средств радиосвязи. За Рогова я спокоен - энские товарищи начеку плюс весь периметр области на ушах. И мы в порядке - ожидая сигнальных костров, каждую ночь в небе над тайгой будут барражировать самолеты. Костры разложим только в случае крайней необходимости или когда обнаружим искомое. Подвожу итог: продолжаем действовать как натуральные английские шпионы. Прошу поверить: кому по штату положено - все продумали, любые варианты, вплоть до самых фантастических… Вопросы?
– А вдруг у тебя, Паша, разыграется гнойный аппендицит, вплоть до полной потери сознания?
– Будем надеяться… - Стрельников взглянул на часы, - что десять ближайших минут я сохраню сознание и здравый рассудок. Десяти минут мне вполне хватит, чтобы проинструктировать вас обоих, чего и как предпринимать, ежели один или двое, образно говоря, выйдут из игры.
– Товарищ полковник.
– Чего, Андрей?
– Я налил.
– Спасибо. - Кивнув Лосеву, полковник принял из его рук алюминиевую кружку с коньяком, поднес к губам и резко запрокинул голову.
– И немедленно выпил, - констатировал Аркадий Ильич Кукушкин, грустно улыбаясь и с откровенной завистью глядя, как ритмично дергается острый кадык на жилистой шее полковника Стрельникова.
Глава 6 НАСТОЯЩИЙ ПОЛКОВНИК
– Птичка-сестричка, сколько нам еще кругов наяривать по этой гребаной «Гнилой лощине»?
Птичка, уж было совсем взгрустнувшая где-то в еловых дебрях справа, оживилась, и ее «ку» зазвучали громче, чаще, оптимистичнее.
– Один час, два… - принялся считать вслух Кукушкин, - десять… двенадцать… очко… сутки… Захлопни клюв, подлая птица! Я столько не выдержу. Командир, ведь я вам не нужен, согласись… А?… Командир?… Давай, слушай, сигнальные костры разведем, и пусть меня заберут, на хрен, отсюда. Я согласен на одиночную камеру без параши, но, чур, с нарами, чтоб лечь и лежать, ножки вытянув… А, командир?… Иначе, клянусь богом, я скоро протяну ноги совсем в другом смысле. Паша, давай меня заберут, а вы оставайтесь. Подумай, командир. Когда меня будут забирать, вам харчей подкинут, на подмогу кого оставят… Командир!… Паша, я к тебе обращаюсь, ау!
– Аркадий, заткнись, пожалуйста, - как минимум в сотый раз за сегодня произнес Стрельников равнодушно, без всякой надежды, что сказочник перестанет канючить.
– Командир, будь человеком. Я вам в обузу, разве нет? Я старый, слабый и больной. Меня девушки не любят. На поверку я очень несчастный. У меня ноги пухнут. Я никотинозависимый, а у меня сигареты кончились… Хочешь взятку? Хочешь, я расплачусь золотыми коронками? Я серьезно, хочешь?… В натуре, зуб даю. И…
И так далее, и тому подобное. Последние два дня Кукушкин исходил словами постоянно. Он надоедал и раньше, но с перерывами. Раньше Кукушкин переставал нудить после того, как ему позволяли сделать глоток спирта. Коньяк писатель прикончил еще во время самой первой ночевки на полигоне. Не углядели - Кукушкин попросил пригубить и присосался к фляге, не оторвешь. Несколько последующих дней Кукушкина стимулировали обещаниями распечатать емкость с медицинским спиртом. Потом он так надоел, что спирт из «неприкосновенных запасов» таки распечатали. Два дня назад спирт закончился. Опять не уследили - Кукушкин всосал в себя единым махом обильные остатки девяностошестиградусной жидкости, и в ответ на упреки, мол, что ж ты, Аркадий, обещал глотнуть, как обычно, и нагло обманул, Аркадий Ильич Кукушкин заявил, дескать, таким манером решил отметить прибытие на место, точнее, на местность, именуемую «Гнилой лощиной». Два дня назад над выходкой писателя посмеялись почти с умилением. И Стрельникову, и Лосеву казалось, что самое трудное позади, что могилка грея обнаружится быстро и легко… Не тут-то было…
– … и еще у меня паста зубная закончилась. Мне надоело завтракать кружкой каши на воде, осточертело храпеть в спальном мешке. Запах «Москитола» впитался в поры моей кожи навсегда. Кто-нибудь из вас, граждане чекисты, читал «Парфюмера» Патрика Зюскинда в переводе Эллы Венгеровой? А?… Никто не читал?…
– Аркадий, заткнись, пожалуйста.
– Легко! Прикажи собирать дрова для сигнальных костров, и я перемолчу рыбу. Ни слова, ни слога, ни буквы от меня не услышите, чекисты-мазохисты… Лосев, ну хоть ты ему скажи, ау! Лосев, с двумя рюкзаками ты похож на двугорбого верблюда, я выгляжу арестантом перед расстрелом, а ты, Паша, вообще…
И так далее. Типичный словесный понос просидевшего полжизни на кухне интеллигента, коего злая судьба вдруг взяла да и занесла в тайгу и оставила без курева, без выпивки, без прав на волеизъявления.
Рюкзак Кукушкина, заодно со своим, нес Лосев. Как добрались до «Гнилой лощины», как начали по ней рыскать, Андрей-антипат переместился из арьергарда в авангард троицы ходоков. Шел первым, изредка поглядывая на компас, и прислушивался к ощущениям. К сожалению, ощущения были те же, что и до пересечения условных границ лощины, - тяжесть в уставших от долгой ходьбы мышцах, легкое раздражение от необходимости слушать писательскую болтовню и острое желание оправдать надежды руководства.
Ружье Кукушкина висело на плече у полковника рядом с однажды и навсегда расчехленной двустволкой.
Четыре дня тому назад из этой самой двустволки полковник застрелил волка. Хороший был день - Кукушкина так напугала неожиданная встреча с серым хищником, что вплоть до сумерек он не раскрывал золотозубого рта. Даже выпить не просил, хотя четыре дня тому назад спирт еще весело плескался в пластмассовой емкости.
– … ой, господи Иисусе, гляньте-ка - опять под ногами сплошные мухоморы. Честное пионерское, нажрусь сырых мухоморов и сдохну вам назло… Лосев! Куда ты нас привел, верблюд сохатый?! Мы тут вчера проходили, я отчетливо помню эту самую лиственницу с неприличным дуплом у зазывно раздвинутых корней. Я вчера, помните, в это самое дупло похабно помочился. Э!… Командор! Полегче, Паша! Хорош меня в спину-то толкать, я и так еле иду, я…
«Ну как же он надоел! - мысленно пожаловался на писателя неизвестно кому Лосев и мысленно же воскликнул: - Эврика!!!»
Андрей резко остановился, растянув губы в улыбке, повернулся к Кукушкину, спросил с сочувствием:
– Устал, Аркадий Ильич?
– Как собака!… А что? Привал?
– Угу. Отдыхай.
– Андрэ - ты человек! - Кукушкин хрустнул коленными чашечками и сел на вышеупомянутые мухоморы. Глаза писателя закрылись, он завалился навзничь и, хрустнув локтевыми суставами, сложил рученьки на груди крест-накрест. - Считайте, я умер. Но, господа, я готов воскреснуть при малейшем намеке на хлопоты, связанные с разведением сигнальных костров. Аминь.
– Товарищ полковник, давайте оставим Аркадия Ильича здесь, у приметной лиственницы с дуплом. Дадим ему сухой паек, спальник, оружие на всякий случай, а завтра за ним вернемся. Пускай отдохнет сутки Кукушкин, ладно?
– Чего?!. - «Покойник» ожил, подскочил, как будто саблезубый крот укусил его в тощую ягодицу. - Я согласен на одиночную камеру в тюряге для политических, но я против одиночества в дикой тайге! Категорически! Я не…
– Тогда заткнись, - жестко перебил писателя Лосев, круто повернулся к нему спиной и пошел в обход лиственницы.
Обогнули дерево с дуплом. Кукушкин лишь сопит в две ноздри да еле слышно матерится.
Лосев прибавил шагу, свернул к молодым сосенкам. Вчера точно, сто процентов, меж сосен-отроковиц не петляли, вчера налево повернули, к оврагу.
Кукушкин по-прежнему сопит выразительно да матерится шепотом.
Прошли зигзагом сквозь частокол сосенок, вошли в незнакомую березовую рощицу.
Писательских монологов не слыхать вот уже целых десять минут. И сопит вроде Кукушкин уже потише, и в ногу идет, старается.
– Молоток, Лосев! - похвалил Стрельников. - С меня магарыч.
Птичка, уж было совсем взгрустнувшая где-то в еловых дебрях справа, оживилась, и ее «ку» зазвучали громче, чаще, оптимистичнее.
– Один час, два… - принялся считать вслух Кукушкин, - десять… двенадцать… очко… сутки… Захлопни клюв, подлая птица! Я столько не выдержу. Командир, ведь я вам не нужен, согласись… А?… Командир?… Давай, слушай, сигнальные костры разведем, и пусть меня заберут, на хрен, отсюда. Я согласен на одиночную камеру без параши, но, чур, с нарами, чтоб лечь и лежать, ножки вытянув… А, командир?… Иначе, клянусь богом, я скоро протяну ноги совсем в другом смысле. Паша, давай меня заберут, а вы оставайтесь. Подумай, командир. Когда меня будут забирать, вам харчей подкинут, на подмогу кого оставят… Командир!… Паша, я к тебе обращаюсь, ау!
– Аркадий, заткнись, пожалуйста, - как минимум в сотый раз за сегодня произнес Стрельников равнодушно, без всякой надежды, что сказочник перестанет канючить.
– Командир, будь человеком. Я вам в обузу, разве нет? Я старый, слабый и больной. Меня девушки не любят. На поверку я очень несчастный. У меня ноги пухнут. Я никотинозависимый, а у меня сигареты кончились… Хочешь взятку? Хочешь, я расплачусь золотыми коронками? Я серьезно, хочешь?… В натуре, зуб даю. И…
И так далее, и тому подобное. Последние два дня Кукушкин исходил словами постоянно. Он надоедал и раньше, но с перерывами. Раньше Кукушкин переставал нудить после того, как ему позволяли сделать глоток спирта. Коньяк писатель прикончил еще во время самой первой ночевки на полигоне. Не углядели - Кукушкин попросил пригубить и присосался к фляге, не оторвешь. Несколько последующих дней Кукушкина стимулировали обещаниями распечатать емкость с медицинским спиртом. Потом он так надоел, что спирт из «неприкосновенных запасов» таки распечатали. Два дня назад спирт закончился. Опять не уследили - Кукушкин всосал в себя единым махом обильные остатки девяностошестиградусной жидкости, и в ответ на упреки, мол, что ж ты, Аркадий, обещал глотнуть, как обычно, и нагло обманул, Аркадий Ильич Кукушкин заявил, дескать, таким манером решил отметить прибытие на место, точнее, на местность, именуемую «Гнилой лощиной». Два дня назад над выходкой писателя посмеялись почти с умилением. И Стрельникову, и Лосеву казалось, что самое трудное позади, что могилка грея обнаружится быстро и легко… Не тут-то было…
– … и еще у меня паста зубная закончилась. Мне надоело завтракать кружкой каши на воде, осточертело храпеть в спальном мешке. Запах «Москитола» впитался в поры моей кожи навсегда. Кто-нибудь из вас, граждане чекисты, читал «Парфюмера» Патрика Зюскинда в переводе Эллы Венгеровой? А?… Никто не читал?…
– Аркадий, заткнись, пожалуйста.
– Легко! Прикажи собирать дрова для сигнальных костров, и я перемолчу рыбу. Ни слова, ни слога, ни буквы от меня не услышите, чекисты-мазохисты… Лосев, ну хоть ты ему скажи, ау! Лосев, с двумя рюкзаками ты похож на двугорбого верблюда, я выгляжу арестантом перед расстрелом, а ты, Паша, вообще…
И так далее. Типичный словесный понос просидевшего полжизни на кухне интеллигента, коего злая судьба вдруг взяла да и занесла в тайгу и оставила без курева, без выпивки, без прав на волеизъявления.
Рюкзак Кукушкина, заодно со своим, нес Лосев. Как добрались до «Гнилой лощины», как начали по ней рыскать, Андрей-антипат переместился из арьергарда в авангард троицы ходоков. Шел первым, изредка поглядывая на компас, и прислушивался к ощущениям. К сожалению, ощущения были те же, что и до пересечения условных границ лощины, - тяжесть в уставших от долгой ходьбы мышцах, легкое раздражение от необходимости слушать писательскую болтовню и острое желание оправдать надежды руководства.
Ружье Кукушкина висело на плече у полковника рядом с однажды и навсегда расчехленной двустволкой.
Четыре дня тому назад из этой самой двустволки полковник застрелил волка. Хороший был день - Кукушкина так напугала неожиданная встреча с серым хищником, что вплоть до сумерек он не раскрывал золотозубого рта. Даже выпить не просил, хотя четыре дня тому назад спирт еще весело плескался в пластмассовой емкости.
– … ой, господи Иисусе, гляньте-ка - опять под ногами сплошные мухоморы. Честное пионерское, нажрусь сырых мухоморов и сдохну вам назло… Лосев! Куда ты нас привел, верблюд сохатый?! Мы тут вчера проходили, я отчетливо помню эту самую лиственницу с неприличным дуплом у зазывно раздвинутых корней. Я вчера, помните, в это самое дупло похабно помочился. Э!… Командор! Полегче, Паша! Хорош меня в спину-то толкать, я и так еле иду, я…
«Ну как же он надоел! - мысленно пожаловался на писателя неизвестно кому Лосев и мысленно же воскликнул: - Эврика!!!»
Андрей резко остановился, растянув губы в улыбке, повернулся к Кукушкину, спросил с сочувствием:
– Устал, Аркадий Ильич?
– Как собака!… А что? Привал?
– Угу. Отдыхай.
– Андрэ - ты человек! - Кукушкин хрустнул коленными чашечками и сел на вышеупомянутые мухоморы. Глаза писателя закрылись, он завалился навзничь и, хрустнув локтевыми суставами, сложил рученьки на груди крест-накрест. - Считайте, я умер. Но, господа, я готов воскреснуть при малейшем намеке на хлопоты, связанные с разведением сигнальных костров. Аминь.
– Товарищ полковник, давайте оставим Аркадия Ильича здесь, у приметной лиственницы с дуплом. Дадим ему сухой паек, спальник, оружие на всякий случай, а завтра за ним вернемся. Пускай отдохнет сутки Кукушкин, ладно?
– Чего?!. - «Покойник» ожил, подскочил, как будто саблезубый крот укусил его в тощую ягодицу. - Я согласен на одиночную камеру в тюряге для политических, но я против одиночества в дикой тайге! Категорически! Я не…
– Тогда заткнись, - жестко перебил писателя Лосев, круто повернулся к нему спиной и пошел в обход лиственницы.
Обогнули дерево с дуплом. Кукушкин лишь сопит в две ноздри да еле слышно матерится.
Лосев прибавил шагу, свернул к молодым сосенкам. Вчера точно, сто процентов, меж сосен-отроковиц не петляли, вчера налево повернули, к оврагу.
Кукушкин по-прежнему сопит выразительно да матерится шепотом.
Прошли зигзагом сквозь частокол сосенок, вошли в незнакомую березовую рощицу.
Писательских монологов не слыхать вот уже целых десять минут. И сопит вроде Кукушкин уже потише, и в ногу идет, старается.
– Молоток, Лосев! - похвалил Стрельников. - С меня магарыч.