— Нет! — рассмеялся Раскалли. — Я имею в виду институт и фиктивные науки, которыми там занимаются.
— Я был поражен. Многое я до сих пор не могу себе объяснить.
— Постараюсь, чтобы ты знал все, что надо. Мы проверяли тебя. Твоя работа в институте, кроме всего прочего, была определенного рода испытанием. Теперь мы знаем, что ты нулевик с высоким показателем нулевости.
— Не понимаю, — бросил Снеер, глядя на улыбающегося из-под густых бровей собеседника. — Нулевик, мне думается, просто нулевик. Что еще за показатель?
— Верно. Имеешь право не понимать. Даже для интеллектуальнейшего нулевика все это чрезвычайно сложно. Охватить и понять до конца трудно даже старикам с этой стороны, а что говорить о сидящих там? Пожалуй, начну с некоторых… тонкостей номенклатуры. Видишь ли, с нулевостью дело обстоит примерно так же, как с густым лесом: когда глядишь издалека, то не различаешь отдельных деревьев, видишь только темную стену, некую монолитную массу. Чем ты ближе, тем четче она распадается на отдельные деревья. И лишь с очень малого расстояния ты замечаешь, что одни из них ближе, другие дальше, одни побольше, другие поменьше. То же и с нулевиками. Для шестиряка они одноликая масса, где-то там, на далеком горизонте. Чем ближе, однако, человек стоит к нулевому разряду, тем полнее понимает, что нулевик нулевику рознь. А когда оказывается среди нулевиков, то видит, сколь сильно разнятся.
Только наивный трояк или двояк может завистливо вздыхать: «Ах, вот быть бы нулевиком!», и при этом думать, что принадлежность к нулевому разряду решает все проблемы и обеспечивает легкую жизнь без неприятностей. В действительности же только здесь, по эту сторону нуля, начинаются настоящие, существенные различия. Однако, чтобы их заметить, надо оказаться среди настоящих нулевиков. Ты как раз здесь, но не радуйся раньше времени. Это действительно очень трудная и ответственная роль. До сих пор ты выполнял наши требования. Последнее время серьезно усложнилась проблема настоящих, нерейзованных нулевиков! Система образования не способствует развитию интеллекта у молодежи, а экономическая система не обладает необходимыми стимулами. Словом, настоящего нулевика — парадокс, характерный для нашего времени, — легче всего найти среди рейзеров, а не на должностях, требующих нулевого разряда, потому что там-то расположились всяческие карьеристы, комбинаторы и псевдоученые. Тебе кое-что уже известно относительно нашей социальной политики, поэтому ты понимаешь наши цели. Основное — удержать равновесие в арголандском обществе. В других агломерациях, естественно, то же самое. Мы не можем разрушить сказочное строение, которое создали для людей, находящихся по ту сторону нуля! Не можем в открытую сказать этакому рейзованному нулевику, что он дуб. Дело не в нем самом или его амбициях, просто это был бы взрыв, пролом в общественном мнении относительно смысла и правильности наших действий. Такого мы допустить не можем. Для тебя, вероятно, уже не секрет, что в нашем мире ценны только нулевики, настоящие нулевики. Лишь они одни необходимы для функционирования мира в том его виде, в каком он сформировался за последние десятилетия.
— Получается, что все остальные граждане могли бы перестать существовать, ибо они никому не нужны?
— Именно тут мы приходим к забавной, или, если тебе больше нравится, трагической дилемме. Ибо если бы все инертные, по сути дела, потребители перестали существовать, тогда не было бы нужды уже вообще ни в чем: ни в сельхозугодьях, ни в изготовлении чего бы то ни было, ни во всей автоматике и организации, ни, наконец, в нас, нулевиках, лишенных объектов для управления. Все они, бедные, недоученные шестиряки, благоденствующие трояки и гордые собою фальшивые псевдонулевики, являются единственным оправданием нашему существованию, единственной целью нашей деятельности. Ты достаточно хорошо знаешь правила функционирования арголандского общества. Но то, что ты о нем знаешь, лишь первая ступень посвящения. Ты здесь для того, чтобы достичь второй ступени сознания. Нам известно, что твой ум в состоянии воспринять и понять некую истину, известную лишь немногим, даже не каждому истинному нулевику. Но прежде чем я покажу тебе эту величайшую тайну нашего мира, ты должен понять свое в нем положение. Ты вступаешь на тропу, с которой нет возврата, и должен это понять! А сейчас немного информации, чтобы ты знал, в каком мире мы живем в действительности. Ты наверняка удивлялся, еще будучи ребенком, почему шестиряк — это человек с низшей степенью интеллекта, а нулевик — с высшей. Вроде бы логика подсказывает обратный порядок. Совершенно верно. Однако всему есть свое объяснение. Во-первых, шестиряков не называют «низшим» разрядом, ибо цифра, означающая их разряд, как раз наивысшая. Таким образом, мы избежали столкновения понятий «высшие» и «низшие» разряды, что имеет определенное, хоть и не решающее, значение для самочувствия тех, у кого более низкий интеллект. Во-вторых же, в действительности нам разрядизация представляется иначе, чем то видят остальные граждане. Объясню наглядно. Вспомни модель атома, простейшую, так называемую «планетарную». Электроны в ней размещены на строго определенных орбитах, более или менее удаленных от ядра. Положение электрона, связанного с данным атомом, квантовано. Это означает, что электрон не может занимать промежуточного положения. Он может принадлежать первому, второму либо более далекому слою, или «оболочке». Чем ближе к ядру расположена оболочка, тем труднее вырвать из нее электрон. Человеческое общество в агломерациях «квантовано» подобным же образом. Оболочек, или разрядов, семь. Их могло быть больше либо меньше, но семерка просто красивая цифра. Любой гражданин, мыслительные способности которого не превышают уровня, условно принятого нами за границы шестого разряда, является шестиряком, он приписан к определенной оболочке этой системы, причем ближе к пределу расположена оболочка «минус» шестая, считая от нулевой вниз. Таким образом, шестиряки расположены ниже уровня минус шесть, а так называемые нулевики, те, кого мы помещаем на разных серьезных должностях в агломерации, имеют интеллект, расположенный в пределах от минус единицы до нуля. Чтобы не вызывать ненужных комплексов у «отрицательных» граждан, в официальной номенклатуре разрядов мы опускаем знак минус! Так объясняется кажущийся парадокс: по той, отрицательной стороне нуля мы имеем семь отрицательных разрядов, отражающих скорее умственные, нежели интеллектуальные свойства граждан в сравнении с уровнем, определяемым «эталонным», или «нулевым» интеллектом. Поэтому наш «нуль» — это предел, нижняя граница интеллектуальных уровней, потребных человеческой единице для активного участия в какой-либо полезной деятельности в нашем столь сложном мире. Ниже этого уровня, увы, а может… к счастью, мы вынуждены поместить почти всех граждан города. Выше же «нуля», как и в модели атома, раскинулся континуум, или бесконечно плотная область состояний неквантованного, «положительного» интеллекта. Сюда мы можем зачислить лишь немногих, ум которых проявляет некий избыток интеллекта над необходимым минимумом. Надеюсь, теперь тебе станут яснее некоторые проблемы и понятия. Понимаешь, у нас есть две категории нулевиков: те, кто находится по «ту» сторону и которых можно было бы назвать «поднулевыми нулевиками», и находящиеся по «эту» сторону, то есть «наднулевики». О первых грубо можно сказать, что они неглупы, лишь о вторых мы можем говорить, что они умны, хоть и в различной степени, ибо их мудрость может принимать различные состояния, от условного нуля до бесконечности, которой соответствует уровень абсолютного интеллекта, гения гениальности. Такого разума, конечно, не существует, так же как не существует бесконечно большой величины. Однако можно приближаться к этому идеалу, достигать все большего показателя нулевости. Вероятно, ты встречался с загадочным, шутливым на первый взгляд выражением «квадратный нулевик». Это действительно некий словесный каламбур, но не лишенный смысла. В среде наднулевиков, которые являются людьми с большим чувством юмора, таким термином определяют человека с показателем нулевости, близким к четырем. Что, с точки зрения геометрии, есть символ нуля? Окружность. А окружность должна быть круглой. Истинная, идеальная окружность, разумеется. А не идеальная, приближенная? Как можно ее представить? Конечно, с помощью какого-то правильного многоугольника, вписанного либо описанного вокруг идеального круга. Чем больше сторон у такого многоугольника, тем больше он приближается к окружности, то есть к идеалу. Отсюда — «треугольный» нулевик менее мудр, чем «шестиугольный», а «двадцатичетырехугольный» гораздо «качественнее», нежели оба первых. Согласись, все звучит достаточно остроумно… Поэтому о нулевике с низким показателем порой презрительно говорят, что его нуль — это многоугольная окружность. Описанную систему разрядизации мы ввели для удобства, однако же она не означает квантования интеллекта наднулевиков. В случае нужды показатель, обычно выражаемый целым числом, можно определить с точностью до любого десятичного знака.
— Неужели… это так важно? — Снеер был ошеломлен всем услышанным.
— Невероятно! Убедишься сам. Я думаю, не надо объяснять, что мы считаем тебя наднулевиком. От показателя нулевости зависит положение на служебной лестнице, количество голосов, которым каждый из нас располагает при голосовании в Правлении, а также — мы ведь тоже люди — количество желтых пунктов, получаемых ежемесячно. Иногда третий знак после запятой может оказаться решающим в твоей карьере!
— Какой же величиной определяется мой показатель?
— Точно еще не знаем. Это не так просто, как те наивные тесты-головоломки для пятиряков и четверяков. Там — игра, фикция, занятие для изнывающих от безделья поднулевиков. Здесь же идет речь о судьбах мира, о подборе руководящих кадров. Необходимо учитывать множество свойств. Человек — существо миогопараметровое, и его показатель зависит не только от способностей, но и от психических данных и свойств характера. Тебя еще тщательно обследуют.
Снеер сидел молча, мысленно переваривая услышанное. Всего за несколько недель уже второй раз переворачивали вверх ногами всю картину мира, которую он сумел сконструировать в собственном сознании. Каким же наивным он был, когда беззаботно разгуливал по веселым улицам центра Арголанда, думая, что понимает этот мир. С каким удовольствием вернулся бы он к благодатному неведению номинального четверяка, убежденного в своем совершенстве «истинного» нулевика. «Тот» его нуль казавшийся с «той» стороны золотистым кружочком, сиявшим в зените, здесь оказался нулем в буквальном значении этого слова.
— Наверно, я тебя утомил, — сказал Раскалли, сочувственно взглянув на Снеера. — Пойди пообедай. Буфет налево от выхода. Немного передохнешь и явишься в Персональную Секцию, корпус номер два. Позже поговорим о других, еще более важных делах.
Территория, на которой располагались постройки Правления, была в действительности более обширной, чем Снееру показалось на первый взгляд. В этом он смог убедиться, когда в поисках столовой забрался слишком далеко по одной из аллеек. Миновав маленький тихий парк, полный цветущих кустов и незнакомых, экзотических растений, он вышел к группе красиво расположенных домиков и вилл покрупнее, значительно более роскошных, чем даже самые богатые из тех, что можно увидеть в пригородах Арголанда. Все это было погружено в благостный — почти осязаемый — покой. В садиках, вокруг разноцветных бассейнов, играли дети и отдыхало множество взрослых.
По контрасту с пляжами Арголанда, забитыми людьми, с его плотной — даже в пригородах — застройкой здешний комфорт и обилие свободного, открытого пространства казались гигантской несправедливостью, чуть ли не злоупотреблением.
Снеер понимал, что урбанизация со всеми ее отрицательными последствиями в определенный момент истории стала единственным выходом из тупика. Ему неоднократно вколачивали в голову эту очевидную истину: внегородские территории кормят обитателей агломерации, каждый акр земли слишком ценен, чтобы занимать его под личное пользование малых групп людей.
Здесь этот принцип был явно отвергнут. Наднулевики исключили самих себя из сферы действия общих законов и правил, обязательных для поднулевой интеллектуальной голытьбы. Быть может, они рассматривали это как частичную компенсацию за труды, свершаемые во имя существования агломерации, однако вряд ли такая точка зрения получила бы одобрение остальных граждан.
Вот почему, вероятно, центр Правления агломерацией разместили так далеко от города и от глаз его жителей. Именно ради того, чтобы сохранить эту маленькую тайну наднулевых деятелей, города были плотно закрыты. Дорожные машины — за исключением тех, которыми распоряжались наднулевики, а также грузовиков, подвозящих продукты питания, — не могли пересекать определенной границы на окружности города: специальный электромагнитный барьер парализовал работу двигателей. Выйти из города пешком? Снеер никогда не пробовал, но сейчас начал подозревать, что скорее всего и это было невозможно. Другое дело, что никто в городе и не стремился посетить районы, покрытые полями — раскинувшейся на километры кукурузой или плантациями огурцов. За городом — с точки зрения его обитателей — не было ничего: ни одного автомата, ни одной прорези, в которую можно было бы сунуть Ключ, чтобы получить что-либо за свои пункты.
Прежде чем он отыскал здание столовой, точнее, вполне приличного ресторана, Снеер пришел к еще одному заключению. А именно, отметил, что сокрытие наднулевиками своего жизненного уровня, их изоляция от общества приводит к тому, что сами они — управляя жизнью агломерации со столь значительного расстояния, вдобавок через более или менее подрейзованных поднулевиков из городской администрации, — силой вещей неизбежно теряют ясность видения проблем миллионов людей, заселяющих города. Больше того — проблемы эти ни в коей степени не касаются их самих, безопасно укрытых в комфортабельный гнездышках. С каким же нежеланием они совершали служебные «вылазки» в гудящий улей, каковым по сравнению с их обителью был Арголанд. Отсюда, словно из-за толстого стекла, они наблюдали за творящимися там делами, чужими и не влияющими на их собственное положение в мире.
Способ, с помощью которого они восполняли потребности в кадрах — выбирая из нулевиков, обнаруженных в городе, — возводил отличную плотину против любых попыток проникновения нежелательных элементов, которые могли бы явить «городу и миру» тщательно скрываемую сущность их бытия — вроде бы сурового, полного тяжких трудов, связанных с исполнением общественно значительных обязанностей.
«Почему они высмотрели именно меня?» — задумывался Снеер с того момента, как оказался здесь. Там, в Арголанде, он худо-бедно мог сойти за гения. Однако он не терял чувства самокритичности и как-то не мог поверить, что только умственным способностям обязан их выбору.
Должно в этом быть что-то еще, какие-то дополнительные критерии, которым — не зная о том — он соответствовал.
Ответы на сомнения начали вырисовываться уже с того момента, когда, собираясь взять с податчика поднос с обедом, он не обнаружил прорези, в которую следовало бы ввести Ключ. Растерявшись, он немного отодвинулся, чтобы посмотреть, как это делают другие. Оказалось, достаточно было нажать ручку, чтобы получить еду. Здесь все было бесплатно! Каждый, кто удостоился чести попасть сюда, мог удовлетворять свой аппетит, не тратя ни пункта.
Очередной неожиданностью было качество блюд. Снеер, бывалец наилучших ресторанов Арголанда, в жизни не едал подобных деликатесов. У здешней еды действительно был вкус! С ней не могли соперничать даже самые дорогие блюда, которые можно получить за добытые тяжким трудом желтые пункты. Фирменные кушанья ресторанов в «Башне» или «Космосе» по сравнению со здешними можно было смело назвать дрянной жратвой.
«Кто любит хорошую еду и в состоянии оценить ее прелести, тот наверняка не откажется от возможности столоваться здесь, — отметил он, беря себе вторую порцию отличных вареников. — Постараюсь сделать все, чтобы меня не отправили обратно в город».
Спустя некоторое время до него дошло, что не может быть даже и речи о том, что кого-нибудь отсюда отослали в Арголанд: такой человек мог распространить среди поднулевиков нежелательную информацию! Стало быть, ежели кого-то пригласили сюда, то он наверняка соответствует критериям и условиям, позволяющим включиться в деятельность Правления.
«Значит, одной из причин выбора, — подумал он, запивая последний вареник отличным апельсиновым соком, — наверняка было мое сибаритство. Но это не все… Что еще, кроме интеллекта и сметливости? А может, интеллект здесь считается критерием второстепенным, менее значительным? Раскалли говорил о многообразии личных свойств, учитываемых при классификации наднулевиков. Во всяком случае, любовь к удобствам и хорошей пище наверняка играет роль. Что же еще? Отсутствие моральных устоев? Конформизм по отношению к произвольной системе условий, дающих личные выгоды?»
Это начинало отдавать самоанализом совести, поэтому Снеер отер губы салфеткой и, откинувшись в кресле, закурил.
«А если кто-то „выскакивает“ из схемы? Бели, несмотря на тщательный отбор, проскользнет кто-то не вписывающийся в этот коллектив? Если нельзя отослать его обратно, то остается только одна возможность».
Последняя мысль пронзила его неожиданным беспокойством и, несмотря на то, что ему и в голову не пришло покинуть то прекрасное место, в котором он оказался благодаря какому-то волшебному распоряжению судьбы (старательно направляемой, как судьбы всех людей в его мире), он вдруг почувствовал себя мухой, невнимательно присевшей на привлекательную сладкую гладь густого меда. Бедной мухой, в порыве эйфории лакомо слизывающей сладость, которая спустя минуту полностью прихватывает ее лапки. Наивной мухой, которая — прежде чем попытается развернуть крылышки — еще может верить и убеждать себя, будто она торчит в этом меде исключительно по собственной воле и ей достаточно захотеть, чтобы умчаться вдаль, вернуться на свою чудесную изумительную вонючую городскую свалку, к обществу себе подобных, свободных мух! Ан — ничего подобного! Попытки освободиться только ухудшают положение мухи, ее тоненькие крылышки прилипают к меду, и мухе… конец. Трудно не измазаться, попав в баночку с медом.
Снеер с жестоких безразличием смотрел на муху, которая — пытаясь присесть на десерте одного из посетителей за его столиком — стала источником красочных параллелей в его размышлениях.
«Доиграешься и ты», — погрозил он мухе и, чтобы отогнать навязчивые мысли, стал прислушиваться к шедшим вокруг разговорам.
— Слышала, что сделал тот тип из лесного хознадзора? — похохатывая, говорил сидевший поблизости мужчина соседке, поглощавшей фрукты в креме.
— Говорят, спятил.
— Вполне возможно. Но это не все! Послушай! Сижу я сегодня у начальника территориального хознадзора, а тут влетает кто-то из воздушного патруля и кричит: «Шеф! Этот кретин — водитель вырубных машин, спятил!» Начальник ему: «Прежде всего, не кретин, ибо у него семнадцатиугольник, а у тебя только шести, и не тебе его оценивать». На это патрульный: «Но, шеф, он так запрограммировал машины, вырубающие деревья в Западной Пуще, что вместо того чтобы вырубать квадраты, они пошли по всей площади и повалили деревья по линиям, образующим огромную надпись, видимую с воздуха». Тут начальника взорвало. Он выскочил из-за стола и рявкнуло «Что? Что он написал?!» А тот в ответ, что, дескать… — Тут рассказчик наклонился к девушке и театральным шепотом сказал: — «…поцелуйте нас в задницу!» Девушка поперхнулась кремом. Разговор оборвался на время, необходимое на то, чтобы ликвидировать последствия мелкого происшествия. Спустя немного мужчина продолжил рассказ:
— Ну вот, патрульный говорит шефу, что-де не удивительно. Он бы и сам спятил, сидя в одиночестве в диспетчерском центре среди дремучего леса. Начальник отделался кратким замечанием, что, мол, тот прекрасно знает, за что оказался в изоляции, и вообще не время ахать над сумасшедшим, когда угроза нависла над всей страной и всеобщей безопасностью. «Немедленно закрыть!» — говорит, а патрульный ему: «Шеф! — говорит. — Буковки-то по два километра высотой, а вся надпись длиной тридцать!» — «Ничего не поделаешь, — бьет начальник кулаком по столу. — Валить все подряд, весь район». — «Но это шесть тысяч гектаров прекрасного старого леса! Всего нам не использовать, не хватит перерабатывающих мощностей, древесина погибнет. Это же огромные потери!» — возражает патрульный. «А ты знаешь, что будет, если они прилетят? Они же могут прочесть и понять! А ты толкуешь о потерях. Что толку, если будет лес, да не будет нас! Ты же знаешь, какие они раздражительные! Если надпись хорошо видна с большой высоты, то они ни на минуту не усомнятся, что это сделано специально для них!» — Ну и что дальше? — спросила девушка.
— Того парня, что из леса, поместили в клинику. А лес валят сплошняком.
— Начальник был прав. Прочли бы и обиделись. Хороши б мы были!
Они встали и направились к выходу. Столовая пустела, заканчивалась обеденная пора. Снеер тоже встал и пошел искать корпус номер два, где его должны были подвергнуть каким-то испытаниям. Он полагал, что это не будет походить на разрядизационные испытания для поднулевиков, в которых он неоднократно участвовал от имени своих клиентов. Однако то, что произошло в корпусе номер два, вообще не имело ничего общего с тестовыми исследованиями. Он отвечал на вопросы, исходя при этом из предположения, что ответы заранее известны вопрошающим. Они действительно знали о нем много, доказательством Чему мог быть, например, вопрос, заданный одним из собеседников:
— Когда-то ты выразился в том смысле, что общественная система, действующая в Арголанде, тебя вполне устраивает и ты вовсе не хотел бы, чтобы она в какой-либо степени изменилась. Ты по-прежнему придерживаешься этого мнения?
— Я так говорил, — ответил Снеер, — потому что мое материальное положение и доходы были обусловлены существованием именно такой системы.
— Мотивы не имеют значения, — усмехнулся спрашивающий. — Ты должен быть полностью убежден, что в Арголанде не следует и нельзя ничего изменить, ибо любое изменение может привести к всеобщему краху, а теперь, когда ты здесь, такая катастрофа самым непосредственным образом коснулась бы именно тебя. Так ты убежден или нет, что в обществе Арголанда любой ценой следует поддерживать равновесие?
— Да.
— Хорошо. Ты еще больше утвердишься в этом, работая с нами.
После беседы и последовавшего за ней электрогипноза Снееру позволили вернуться к Раскалли.
— Если ты составил себе какое-то мнение относительно нас, — сказал, добродушно улыбнувшись, шеф Отдела «С», когда Снеер снова явился к нему, — то отбрось его немедленно. Если же считаешь, будто все понимаешь, то позволь сказать, что ты ошибаешься. Впрочем, незачем заниматься догадками. Ты узнаешь все, всю правду, без прикрас и умолчаний. Эта правда слишком сложна, слишком запутана, чтобы ее мог полностью воспринять даже такой интеллектуальный наднулевик, как ты. Ты знаешь много, догадываешься еще о большем. Почти каждый, даже шестиряк, там, в городе, что-то знает, догадывается, до него доходят разные слухи. Но всю правду о нашем мире можно понять и охватить взглядом только отсюда, с позиций наднулевика. Чрезвычайно трудно сложить рассыпанную мозаику о неизвестным рисунком из маленьких камушков, которых вдобавок еще и недостает, а среди оставшихся попадаются кусочки из совершенно другого набора. А если кто-то еще, прикидываясь помощником, в действительности мешает тебе, то дело становится безнадежным. Поэтому я убежден, что ты не знаешь еще очень многого и воссозданная тобою картина мира, в котором мы живем, неполна.
Раскалли надолго замолчал, поглядывая на экран, словно ожидал сообщения. Немного погодя его губы пошевелились, видимо, он читал краткое сообщение.
— Все в порядке, — сказал он с явным облегчением. — Есть одобрение. Не возражают. Можем включить тебя в нашу группу. А теперь слушай внимательно. То, что я тебе скажу, — тайна, доступная только наднулевикам. Тебе следует ее знать, чтобы верно выполнять обязанности, которые мы намерены возложить на тебя в Правлении. Ты наверняка задаешь себе вопрос: зачем мы создали и поддерживаем в Арголанде и других агломерациях такую странную искусственную систему общественный отношений? Почему, стремясь к ее сохранению, мы тем не менее терпим хорошо известные нам негативные явления, которые могли бы без труда пресечь? Вероятно, считаешь, что, располагая лучшими умами планеты, мы могли бы придумать для человечества гораздо лучшую, более эффективную модель существования вместо этой великой мистификации. Ты заметил, сколько усилий мы прилагаем, чтобы для среднего гражданина поднулевых разрядов все выглядело как можно естественнее? Все средства массовой информации стремятся убедить их в том, что именно эта модель оптимальна, а ее реализация близка к идеалу. Большинство, притом большинство значительное, верит, что это соответствует действительности. Одних данная им реальность удовлетворяет больше, других — меньше, но и те и другие живут в ней и стараются, не выходя за рамки модели, достичь своих целей. Поскольку мы живем в мире неисчерпаемых источников энергии и полной автоматизации, постольку деятельность поднулевиков не оказывает никакого влияния на количество поставляемых благ. Существенна лишь проблема такого их разделения, при котором человек ощущал бы, что его материальное положение однозначно зависит от факторов, одобренных всем обществом: его пригодности к труду и вклада в работу. Люди должны в это верить, иначе они утратят единственную мотивацию действий, влияющих на функционирование модели как целого…
— Я был поражен. Многое я до сих пор не могу себе объяснить.
— Постараюсь, чтобы ты знал все, что надо. Мы проверяли тебя. Твоя работа в институте, кроме всего прочего, была определенного рода испытанием. Теперь мы знаем, что ты нулевик с высоким показателем нулевости.
— Не понимаю, — бросил Снеер, глядя на улыбающегося из-под густых бровей собеседника. — Нулевик, мне думается, просто нулевик. Что еще за показатель?
— Верно. Имеешь право не понимать. Даже для интеллектуальнейшего нулевика все это чрезвычайно сложно. Охватить и понять до конца трудно даже старикам с этой стороны, а что говорить о сидящих там? Пожалуй, начну с некоторых… тонкостей номенклатуры. Видишь ли, с нулевостью дело обстоит примерно так же, как с густым лесом: когда глядишь издалека, то не различаешь отдельных деревьев, видишь только темную стену, некую монолитную массу. Чем ты ближе, тем четче она распадается на отдельные деревья. И лишь с очень малого расстояния ты замечаешь, что одни из них ближе, другие дальше, одни побольше, другие поменьше. То же и с нулевиками. Для шестиряка они одноликая масса, где-то там, на далеком горизонте. Чем ближе, однако, человек стоит к нулевому разряду, тем полнее понимает, что нулевик нулевику рознь. А когда оказывается среди нулевиков, то видит, сколь сильно разнятся.
Только наивный трояк или двояк может завистливо вздыхать: «Ах, вот быть бы нулевиком!», и при этом думать, что принадлежность к нулевому разряду решает все проблемы и обеспечивает легкую жизнь без неприятностей. В действительности же только здесь, по эту сторону нуля, начинаются настоящие, существенные различия. Однако, чтобы их заметить, надо оказаться среди настоящих нулевиков. Ты как раз здесь, но не радуйся раньше времени. Это действительно очень трудная и ответственная роль. До сих пор ты выполнял наши требования. Последнее время серьезно усложнилась проблема настоящих, нерейзованных нулевиков! Система образования не способствует развитию интеллекта у молодежи, а экономическая система не обладает необходимыми стимулами. Словом, настоящего нулевика — парадокс, характерный для нашего времени, — легче всего найти среди рейзеров, а не на должностях, требующих нулевого разряда, потому что там-то расположились всяческие карьеристы, комбинаторы и псевдоученые. Тебе кое-что уже известно относительно нашей социальной политики, поэтому ты понимаешь наши цели. Основное — удержать равновесие в арголандском обществе. В других агломерациях, естественно, то же самое. Мы не можем разрушить сказочное строение, которое создали для людей, находящихся по ту сторону нуля! Не можем в открытую сказать этакому рейзованному нулевику, что он дуб. Дело не в нем самом или его амбициях, просто это был бы взрыв, пролом в общественном мнении относительно смысла и правильности наших действий. Такого мы допустить не можем. Для тебя, вероятно, уже не секрет, что в нашем мире ценны только нулевики, настоящие нулевики. Лишь они одни необходимы для функционирования мира в том его виде, в каком он сформировался за последние десятилетия.
— Получается, что все остальные граждане могли бы перестать существовать, ибо они никому не нужны?
— Именно тут мы приходим к забавной, или, если тебе больше нравится, трагической дилемме. Ибо если бы все инертные, по сути дела, потребители перестали существовать, тогда не было бы нужды уже вообще ни в чем: ни в сельхозугодьях, ни в изготовлении чего бы то ни было, ни во всей автоматике и организации, ни, наконец, в нас, нулевиках, лишенных объектов для управления. Все они, бедные, недоученные шестиряки, благоденствующие трояки и гордые собою фальшивые псевдонулевики, являются единственным оправданием нашему существованию, единственной целью нашей деятельности. Ты достаточно хорошо знаешь правила функционирования арголандского общества. Но то, что ты о нем знаешь, лишь первая ступень посвящения. Ты здесь для того, чтобы достичь второй ступени сознания. Нам известно, что твой ум в состоянии воспринять и понять некую истину, известную лишь немногим, даже не каждому истинному нулевику. Но прежде чем я покажу тебе эту величайшую тайну нашего мира, ты должен понять свое в нем положение. Ты вступаешь на тропу, с которой нет возврата, и должен это понять! А сейчас немного информации, чтобы ты знал, в каком мире мы живем в действительности. Ты наверняка удивлялся, еще будучи ребенком, почему шестиряк — это человек с низшей степенью интеллекта, а нулевик — с высшей. Вроде бы логика подсказывает обратный порядок. Совершенно верно. Однако всему есть свое объяснение. Во-первых, шестиряков не называют «низшим» разрядом, ибо цифра, означающая их разряд, как раз наивысшая. Таким образом, мы избежали столкновения понятий «высшие» и «низшие» разряды, что имеет определенное, хоть и не решающее, значение для самочувствия тех, у кого более низкий интеллект. Во-вторых же, в действительности нам разрядизация представляется иначе, чем то видят остальные граждане. Объясню наглядно. Вспомни модель атома, простейшую, так называемую «планетарную». Электроны в ней размещены на строго определенных орбитах, более или менее удаленных от ядра. Положение электрона, связанного с данным атомом, квантовано. Это означает, что электрон не может занимать промежуточного положения. Он может принадлежать первому, второму либо более далекому слою, или «оболочке». Чем ближе к ядру расположена оболочка, тем труднее вырвать из нее электрон. Человеческое общество в агломерациях «квантовано» подобным же образом. Оболочек, или разрядов, семь. Их могло быть больше либо меньше, но семерка просто красивая цифра. Любой гражданин, мыслительные способности которого не превышают уровня, условно принятого нами за границы шестого разряда, является шестиряком, он приписан к определенной оболочке этой системы, причем ближе к пределу расположена оболочка «минус» шестая, считая от нулевой вниз. Таким образом, шестиряки расположены ниже уровня минус шесть, а так называемые нулевики, те, кого мы помещаем на разных серьезных должностях в агломерации, имеют интеллект, расположенный в пределах от минус единицы до нуля. Чтобы не вызывать ненужных комплексов у «отрицательных» граждан, в официальной номенклатуре разрядов мы опускаем знак минус! Так объясняется кажущийся парадокс: по той, отрицательной стороне нуля мы имеем семь отрицательных разрядов, отражающих скорее умственные, нежели интеллектуальные свойства граждан в сравнении с уровнем, определяемым «эталонным», или «нулевым» интеллектом. Поэтому наш «нуль» — это предел, нижняя граница интеллектуальных уровней, потребных человеческой единице для активного участия в какой-либо полезной деятельности в нашем столь сложном мире. Ниже этого уровня, увы, а может… к счастью, мы вынуждены поместить почти всех граждан города. Выше же «нуля», как и в модели атома, раскинулся континуум, или бесконечно плотная область состояний неквантованного, «положительного» интеллекта. Сюда мы можем зачислить лишь немногих, ум которых проявляет некий избыток интеллекта над необходимым минимумом. Надеюсь, теперь тебе станут яснее некоторые проблемы и понятия. Понимаешь, у нас есть две категории нулевиков: те, кто находится по «ту» сторону и которых можно было бы назвать «поднулевыми нулевиками», и находящиеся по «эту» сторону, то есть «наднулевики». О первых грубо можно сказать, что они неглупы, лишь о вторых мы можем говорить, что они умны, хоть и в различной степени, ибо их мудрость может принимать различные состояния, от условного нуля до бесконечности, которой соответствует уровень абсолютного интеллекта, гения гениальности. Такого разума, конечно, не существует, так же как не существует бесконечно большой величины. Однако можно приближаться к этому идеалу, достигать все большего показателя нулевости. Вероятно, ты встречался с загадочным, шутливым на первый взгляд выражением «квадратный нулевик». Это действительно некий словесный каламбур, но не лишенный смысла. В среде наднулевиков, которые являются людьми с большим чувством юмора, таким термином определяют человека с показателем нулевости, близким к четырем. Что, с точки зрения геометрии, есть символ нуля? Окружность. А окружность должна быть круглой. Истинная, идеальная окружность, разумеется. А не идеальная, приближенная? Как можно ее представить? Конечно, с помощью какого-то правильного многоугольника, вписанного либо описанного вокруг идеального круга. Чем больше сторон у такого многоугольника, тем больше он приближается к окружности, то есть к идеалу. Отсюда — «треугольный» нулевик менее мудр, чем «шестиугольный», а «двадцатичетырехугольный» гораздо «качественнее», нежели оба первых. Согласись, все звучит достаточно остроумно… Поэтому о нулевике с низким показателем порой презрительно говорят, что его нуль — это многоугольная окружность. Описанную систему разрядизации мы ввели для удобства, однако же она не означает квантования интеллекта наднулевиков. В случае нужды показатель, обычно выражаемый целым числом, можно определить с точностью до любого десятичного знака.
— Неужели… это так важно? — Снеер был ошеломлен всем услышанным.
— Невероятно! Убедишься сам. Я думаю, не надо объяснять, что мы считаем тебя наднулевиком. От показателя нулевости зависит положение на служебной лестнице, количество голосов, которым каждый из нас располагает при голосовании в Правлении, а также — мы ведь тоже люди — количество желтых пунктов, получаемых ежемесячно. Иногда третий знак после запятой может оказаться решающим в твоей карьере!
— Какой же величиной определяется мой показатель?
— Точно еще не знаем. Это не так просто, как те наивные тесты-головоломки для пятиряков и четверяков. Там — игра, фикция, занятие для изнывающих от безделья поднулевиков. Здесь же идет речь о судьбах мира, о подборе руководящих кадров. Необходимо учитывать множество свойств. Человек — существо миогопараметровое, и его показатель зависит не только от способностей, но и от психических данных и свойств характера. Тебя еще тщательно обследуют.
Снеер сидел молча, мысленно переваривая услышанное. Всего за несколько недель уже второй раз переворачивали вверх ногами всю картину мира, которую он сумел сконструировать в собственном сознании. Каким же наивным он был, когда беззаботно разгуливал по веселым улицам центра Арголанда, думая, что понимает этот мир. С каким удовольствием вернулся бы он к благодатному неведению номинального четверяка, убежденного в своем совершенстве «истинного» нулевика. «Тот» его нуль казавшийся с «той» стороны золотистым кружочком, сиявшим в зените, здесь оказался нулем в буквальном значении этого слова.
— Наверно, я тебя утомил, — сказал Раскалли, сочувственно взглянув на Снеера. — Пойди пообедай. Буфет налево от выхода. Немного передохнешь и явишься в Персональную Секцию, корпус номер два. Позже поговорим о других, еще более важных делах.
Территория, на которой располагались постройки Правления, была в действительности более обширной, чем Снееру показалось на первый взгляд. В этом он смог убедиться, когда в поисках столовой забрался слишком далеко по одной из аллеек. Миновав маленький тихий парк, полный цветущих кустов и незнакомых, экзотических растений, он вышел к группе красиво расположенных домиков и вилл покрупнее, значительно более роскошных, чем даже самые богатые из тех, что можно увидеть в пригородах Арголанда. Все это было погружено в благостный — почти осязаемый — покой. В садиках, вокруг разноцветных бассейнов, играли дети и отдыхало множество взрослых.
По контрасту с пляжами Арголанда, забитыми людьми, с его плотной — даже в пригородах — застройкой здешний комфорт и обилие свободного, открытого пространства казались гигантской несправедливостью, чуть ли не злоупотреблением.
Снеер понимал, что урбанизация со всеми ее отрицательными последствиями в определенный момент истории стала единственным выходом из тупика. Ему неоднократно вколачивали в голову эту очевидную истину: внегородские территории кормят обитателей агломерации, каждый акр земли слишком ценен, чтобы занимать его под личное пользование малых групп людей.
Здесь этот принцип был явно отвергнут. Наднулевики исключили самих себя из сферы действия общих законов и правил, обязательных для поднулевой интеллектуальной голытьбы. Быть может, они рассматривали это как частичную компенсацию за труды, свершаемые во имя существования агломерации, однако вряд ли такая точка зрения получила бы одобрение остальных граждан.
Вот почему, вероятно, центр Правления агломерацией разместили так далеко от города и от глаз его жителей. Именно ради того, чтобы сохранить эту маленькую тайну наднулевых деятелей, города были плотно закрыты. Дорожные машины — за исключением тех, которыми распоряжались наднулевики, а также грузовиков, подвозящих продукты питания, — не могли пересекать определенной границы на окружности города: специальный электромагнитный барьер парализовал работу двигателей. Выйти из города пешком? Снеер никогда не пробовал, но сейчас начал подозревать, что скорее всего и это было невозможно. Другое дело, что никто в городе и не стремился посетить районы, покрытые полями — раскинувшейся на километры кукурузой или плантациями огурцов. За городом — с точки зрения его обитателей — не было ничего: ни одного автомата, ни одной прорези, в которую можно было бы сунуть Ключ, чтобы получить что-либо за свои пункты.
Прежде чем он отыскал здание столовой, точнее, вполне приличного ресторана, Снеер пришел к еще одному заключению. А именно, отметил, что сокрытие наднулевиками своего жизненного уровня, их изоляция от общества приводит к тому, что сами они — управляя жизнью агломерации со столь значительного расстояния, вдобавок через более или менее подрейзованных поднулевиков из городской администрации, — силой вещей неизбежно теряют ясность видения проблем миллионов людей, заселяющих города. Больше того — проблемы эти ни в коей степени не касаются их самих, безопасно укрытых в комфортабельный гнездышках. С каким же нежеланием они совершали служебные «вылазки» в гудящий улей, каковым по сравнению с их обителью был Арголанд. Отсюда, словно из-за толстого стекла, они наблюдали за творящимися там делами, чужими и не влияющими на их собственное положение в мире.
Способ, с помощью которого они восполняли потребности в кадрах — выбирая из нулевиков, обнаруженных в городе, — возводил отличную плотину против любых попыток проникновения нежелательных элементов, которые могли бы явить «городу и миру» тщательно скрываемую сущность их бытия — вроде бы сурового, полного тяжких трудов, связанных с исполнением общественно значительных обязанностей.
«Почему они высмотрели именно меня?» — задумывался Снеер с того момента, как оказался здесь. Там, в Арголанде, он худо-бедно мог сойти за гения. Однако он не терял чувства самокритичности и как-то не мог поверить, что только умственным способностям обязан их выбору.
Должно в этом быть что-то еще, какие-то дополнительные критерии, которым — не зная о том — он соответствовал.
Ответы на сомнения начали вырисовываться уже с того момента, когда, собираясь взять с податчика поднос с обедом, он не обнаружил прорези, в которую следовало бы ввести Ключ. Растерявшись, он немного отодвинулся, чтобы посмотреть, как это делают другие. Оказалось, достаточно было нажать ручку, чтобы получить еду. Здесь все было бесплатно! Каждый, кто удостоился чести попасть сюда, мог удовлетворять свой аппетит, не тратя ни пункта.
Очередной неожиданностью было качество блюд. Снеер, бывалец наилучших ресторанов Арголанда, в жизни не едал подобных деликатесов. У здешней еды действительно был вкус! С ней не могли соперничать даже самые дорогие блюда, которые можно получить за добытые тяжким трудом желтые пункты. Фирменные кушанья ресторанов в «Башне» или «Космосе» по сравнению со здешними можно было смело назвать дрянной жратвой.
«Кто любит хорошую еду и в состоянии оценить ее прелести, тот наверняка не откажется от возможности столоваться здесь, — отметил он, беря себе вторую порцию отличных вареников. — Постараюсь сделать все, чтобы меня не отправили обратно в город».
Спустя некоторое время до него дошло, что не может быть даже и речи о том, что кого-нибудь отсюда отослали в Арголанд: такой человек мог распространить среди поднулевиков нежелательную информацию! Стало быть, ежели кого-то пригласили сюда, то он наверняка соответствует критериям и условиям, позволяющим включиться в деятельность Правления.
«Значит, одной из причин выбора, — подумал он, запивая последний вареник отличным апельсиновым соком, — наверняка было мое сибаритство. Но это не все… Что еще, кроме интеллекта и сметливости? А может, интеллект здесь считается критерием второстепенным, менее значительным? Раскалли говорил о многообразии личных свойств, учитываемых при классификации наднулевиков. Во всяком случае, любовь к удобствам и хорошей пище наверняка играет роль. Что же еще? Отсутствие моральных устоев? Конформизм по отношению к произвольной системе условий, дающих личные выгоды?»
Это начинало отдавать самоанализом совести, поэтому Снеер отер губы салфеткой и, откинувшись в кресле, закурил.
«А если кто-то „выскакивает“ из схемы? Бели, несмотря на тщательный отбор, проскользнет кто-то не вписывающийся в этот коллектив? Если нельзя отослать его обратно, то остается только одна возможность».
Последняя мысль пронзила его неожиданным беспокойством и, несмотря на то, что ему и в голову не пришло покинуть то прекрасное место, в котором он оказался благодаря какому-то волшебному распоряжению судьбы (старательно направляемой, как судьбы всех людей в его мире), он вдруг почувствовал себя мухой, невнимательно присевшей на привлекательную сладкую гладь густого меда. Бедной мухой, в порыве эйфории лакомо слизывающей сладость, которая спустя минуту полностью прихватывает ее лапки. Наивной мухой, которая — прежде чем попытается развернуть крылышки — еще может верить и убеждать себя, будто она торчит в этом меде исключительно по собственной воле и ей достаточно захотеть, чтобы умчаться вдаль, вернуться на свою чудесную изумительную вонючую городскую свалку, к обществу себе подобных, свободных мух! Ан — ничего подобного! Попытки освободиться только ухудшают положение мухи, ее тоненькие крылышки прилипают к меду, и мухе… конец. Трудно не измазаться, попав в баночку с медом.
Снеер с жестоких безразличием смотрел на муху, которая — пытаясь присесть на десерте одного из посетителей за его столиком — стала источником красочных параллелей в его размышлениях.
«Доиграешься и ты», — погрозил он мухе и, чтобы отогнать навязчивые мысли, стал прислушиваться к шедшим вокруг разговорам.
— Слышала, что сделал тот тип из лесного хознадзора? — похохатывая, говорил сидевший поблизости мужчина соседке, поглощавшей фрукты в креме.
— Говорят, спятил.
— Вполне возможно. Но это не все! Послушай! Сижу я сегодня у начальника территориального хознадзора, а тут влетает кто-то из воздушного патруля и кричит: «Шеф! Этот кретин — водитель вырубных машин, спятил!» Начальник ему: «Прежде всего, не кретин, ибо у него семнадцатиугольник, а у тебя только шести, и не тебе его оценивать». На это патрульный: «Но, шеф, он так запрограммировал машины, вырубающие деревья в Западной Пуще, что вместо того чтобы вырубать квадраты, они пошли по всей площади и повалили деревья по линиям, образующим огромную надпись, видимую с воздуха». Тут начальника взорвало. Он выскочил из-за стола и рявкнуло «Что? Что он написал?!» А тот в ответ, что, дескать… — Тут рассказчик наклонился к девушке и театральным шепотом сказал: — «…поцелуйте нас в задницу!» Девушка поперхнулась кремом. Разговор оборвался на время, необходимое на то, чтобы ликвидировать последствия мелкого происшествия. Спустя немного мужчина продолжил рассказ:
— Ну вот, патрульный говорит шефу, что-де не удивительно. Он бы и сам спятил, сидя в одиночестве в диспетчерском центре среди дремучего леса. Начальник отделался кратким замечанием, что, мол, тот прекрасно знает, за что оказался в изоляции, и вообще не время ахать над сумасшедшим, когда угроза нависла над всей страной и всеобщей безопасностью. «Немедленно закрыть!» — говорит, а патрульный ему: «Шеф! — говорит. — Буковки-то по два километра высотой, а вся надпись длиной тридцать!» — «Ничего не поделаешь, — бьет начальник кулаком по столу. — Валить все подряд, весь район». — «Но это шесть тысяч гектаров прекрасного старого леса! Всего нам не использовать, не хватит перерабатывающих мощностей, древесина погибнет. Это же огромные потери!» — возражает патрульный. «А ты знаешь, что будет, если они прилетят? Они же могут прочесть и понять! А ты толкуешь о потерях. Что толку, если будет лес, да не будет нас! Ты же знаешь, какие они раздражительные! Если надпись хорошо видна с большой высоты, то они ни на минуту не усомнятся, что это сделано специально для них!» — Ну и что дальше? — спросила девушка.
— Того парня, что из леса, поместили в клинику. А лес валят сплошняком.
— Начальник был прав. Прочли бы и обиделись. Хороши б мы были!
Они встали и направились к выходу. Столовая пустела, заканчивалась обеденная пора. Снеер тоже встал и пошел искать корпус номер два, где его должны были подвергнуть каким-то испытаниям. Он полагал, что это не будет походить на разрядизационные испытания для поднулевиков, в которых он неоднократно участвовал от имени своих клиентов. Однако то, что произошло в корпусе номер два, вообще не имело ничего общего с тестовыми исследованиями. Он отвечал на вопросы, исходя при этом из предположения, что ответы заранее известны вопрошающим. Они действительно знали о нем много, доказательством Чему мог быть, например, вопрос, заданный одним из собеседников:
— Когда-то ты выразился в том смысле, что общественная система, действующая в Арголанде, тебя вполне устраивает и ты вовсе не хотел бы, чтобы она в какой-либо степени изменилась. Ты по-прежнему придерживаешься этого мнения?
— Я так говорил, — ответил Снеер, — потому что мое материальное положение и доходы были обусловлены существованием именно такой системы.
— Мотивы не имеют значения, — усмехнулся спрашивающий. — Ты должен быть полностью убежден, что в Арголанде не следует и нельзя ничего изменить, ибо любое изменение может привести к всеобщему краху, а теперь, когда ты здесь, такая катастрофа самым непосредственным образом коснулась бы именно тебя. Так ты убежден или нет, что в обществе Арголанда любой ценой следует поддерживать равновесие?
— Да.
— Хорошо. Ты еще больше утвердишься в этом, работая с нами.
После беседы и последовавшего за ней электрогипноза Снееру позволили вернуться к Раскалли.
— Если ты составил себе какое-то мнение относительно нас, — сказал, добродушно улыбнувшись, шеф Отдела «С», когда Снеер снова явился к нему, — то отбрось его немедленно. Если же считаешь, будто все понимаешь, то позволь сказать, что ты ошибаешься. Впрочем, незачем заниматься догадками. Ты узнаешь все, всю правду, без прикрас и умолчаний. Эта правда слишком сложна, слишком запутана, чтобы ее мог полностью воспринять даже такой интеллектуальный наднулевик, как ты. Ты знаешь много, догадываешься еще о большем. Почти каждый, даже шестиряк, там, в городе, что-то знает, догадывается, до него доходят разные слухи. Но всю правду о нашем мире можно понять и охватить взглядом только отсюда, с позиций наднулевика. Чрезвычайно трудно сложить рассыпанную мозаику о неизвестным рисунком из маленьких камушков, которых вдобавок еще и недостает, а среди оставшихся попадаются кусочки из совершенно другого набора. А если кто-то еще, прикидываясь помощником, в действительности мешает тебе, то дело становится безнадежным. Поэтому я убежден, что ты не знаешь еще очень многого и воссозданная тобою картина мира, в котором мы живем, неполна.
Раскалли надолго замолчал, поглядывая на экран, словно ожидал сообщения. Немного погодя его губы пошевелились, видимо, он читал краткое сообщение.
— Все в порядке, — сказал он с явным облегчением. — Есть одобрение. Не возражают. Можем включить тебя в нашу группу. А теперь слушай внимательно. То, что я тебе скажу, — тайна, доступная только наднулевикам. Тебе следует ее знать, чтобы верно выполнять обязанности, которые мы намерены возложить на тебя в Правлении. Ты наверняка задаешь себе вопрос: зачем мы создали и поддерживаем в Арголанде и других агломерациях такую странную искусственную систему общественный отношений? Почему, стремясь к ее сохранению, мы тем не менее терпим хорошо известные нам негативные явления, которые могли бы без труда пресечь? Вероятно, считаешь, что, располагая лучшими умами планеты, мы могли бы придумать для человечества гораздо лучшую, более эффективную модель существования вместо этой великой мистификации. Ты заметил, сколько усилий мы прилагаем, чтобы для среднего гражданина поднулевых разрядов все выглядело как можно естественнее? Все средства массовой информации стремятся убедить их в том, что именно эта модель оптимальна, а ее реализация близка к идеалу. Большинство, притом большинство значительное, верит, что это соответствует действительности. Одних данная им реальность удовлетворяет больше, других — меньше, но и те и другие живут в ней и стараются, не выходя за рамки модели, достичь своих целей. Поскольку мы живем в мире неисчерпаемых источников энергии и полной автоматизации, постольку деятельность поднулевиков не оказывает никакого влияния на количество поставляемых благ. Существенна лишь проблема такого их разделения, при котором человек ощущал бы, что его материальное положение однозначно зависит от факторов, одобренных всем обществом: его пригодности к труду и вклада в работу. Люди должны в это верить, иначе они утратят единственную мотивацию действий, влияющих на функционирование модели как целого…