Збых Анджей. Слишком много клоунов

   Спавач пришел в девять и сразу прошел в ресторан. Его уже ожидал тот ревизор, что курит сигары, Ровак. Неподалеку был свободный столик, я его сейчас же занял и заказал четвертинку, чтобы официант оставил меня на время в покое. Спавач и Ровак разговаривали очень тихо, и я расслышал всего несколько слов… Спавач повысил голос и сказал что-то вроде: «Вы ошибаетесь, пан Тадеуш, у этой блондинки великолепные ноги». Потом несколько раз повторилось слово «шахматы». Спавач говорил о комиссионном, где их можно купить. Официант принес им заливную рыбу и рябиновую настойку, а проходя мимо меня, сделал вид, словно не заметил. Потом они выпили, Ровак залпом, а Спавач только пригубил, видно, боится водки… Нет, пан инспектор, я вовсе не утверждаю, что, если кто боится водки, у того совесть нечиста. Наконец появился Желковский. Я почему-то подумал, что хорошая получила тройка: торговая инспекция, частная инициатива и снабжение. Желковский и Ровак между собой на «ты». Желковский сказал: «Рад, что снова тебя вижу», а Ровак только улыбнулся. Официант наконец принес мне четвертинку. Уже начались танцы, и их внимание привлекла одна очень милая пташка. Ровак хотел было встать из-за стола, чтобы пригласить ее на танец, но Желковский придержал его за рукав. Потом они стали говорить немного громче, так как официант принес очередную поллитровку. Ровак сказал: «Я не видел этого письма». Спавач же, изрядно пьяный, хоть и пил меньше других, встал, держась за угол стола, и провозгласил: «Выпьем за упокой его души». Ровак тоже поднял рюмку. «За упокой души Конрада Сельчика», – повторил он.
   Потом Спавач шептал что-то на ухо Роваку, а тот крутил головой и смотрел на меня. Долго так смотрел, а потом встал и подошел к моему столику.
   «Я хочу с вами выпить, молодой человек», – объявил он.
   Я ответил согласием и спросил, чему обязан такой чести.
   «Мне нравится ваша морда, – сказал Ровак. – Она не подходит к вашей работе». – «К какой работе?» – спросил я, наполняя рюмки. «За холостяков, – произнес он и угостил меня сигарой. – Эта сигара куплена на собственные деньги. А вам за водку возвращают или нет?» Я покраснел, но оставался спокойным. «Что вы имеете в виду?» – спросил я вежливо. «Ничего, – уверил он меня. – У каждого человека есть свое хобби. Я, например, люблю пить на деньги Спавача. Но и вашу водку охотно пью. Предлагайте тост».
   «Может, за упокой умершего?» – предложил я. «Ах вы слышали?! Стенограмму нашей беседы я пришлю в следующий раз. А сейчас выпьем за здоровье моего друга, инспектора Ольшака».
   Что мне оставалось делать, пан инспектор? Я выпил. Этот Ровак какой-то странный, слишком уж самоуверенный.
   Рапорт сержанта Келки кончился следующим образом: «Счет за этот дорогой ужин оплатил Спавач Антоний. Он (счет) составил 1456 злотых плюс 44 злотых чаевые».
   Инспектор Ольшак записал на карточке: «Шахматы. Может, именно шахматы взял этот Тадек из комнаты Сельчика? Установить, кто последний раз проводил ревизию в магазине Спавача».
   Версий было много, нерешенных вопросов еще больше. Двое в «Спутнике», неизвестная личность на вокзале, снова Ровак.
   Ольшак нашел служебный телефон Иоланты Каш-тель и договорился с ней на следующий день о встрече в квартире Сельчика. Он не собирался вызывать ее в милицию и нашел предлог.
   – Вы хотели забрать кое-какие мелочи из квартиры жениха? Можем встретиться там завтра.

8

   Инспектор открыл дверь в лоджию. Во дворе стояла тишина, только где-то на нижнем этаже выстукивали одним пальцем гаммы на пианино. Ольшак сел на тахту и взял в руки клоуна, но, подумав, спрятал его в карман. Интересно, заметит Иоланта отсутствие куклы? Три клоуна… У Сельчика, у Спавача, у ювелира. Прокурор Стефаняк рассмеялся: «Совпадение». Ольшак показал клоуна Козловскому, однако на арестованного это не произвело никакого впечатления. «Кукла какая-то, – хмыкнул он. – Никогда такой не видел». А вот Спавач побледнел, когда инспектор посадил клоуна себе на колено.
   Ольшак подошел к столу и еще раз просмотрел ящики. Может, он что-нибудь пропустил? Нет, все как было: немногочисленные фотографии, документы. Инспектор задвинул ящики. Однако он не мог избавиться от какого-то мучительного ощущения, словно он что-то забыл или что-то ускользнуло от его внимания.
   Снова вспомнилась Кральская. Вчера вечером она была в «Спутнике». Марыся ее заметила я, конечно, подсела, завязала разговор. Они выпили кофе. Все-гаки Марыся великолепно справляется с такими делами. Кральская показала ей Сташека, элегантного приятеля Тадека. Фамилия Сташека была Махулевич, однако в данный момент он мало интересовал инспектора. Сейчас нужно было добраться до Тадека, но тот в «Спутнике» не появился.
   Вечером Ольшак пошел с женой в кино. Когда они вернулись, Янека еще не было. Он пришел только в час ночи. Ольшак не спал и слышал, как сын возился на кухне, хотел встать и спросить, где он был, но раздумал. Получилось бы смешно и глупо. В конце концов Янек уже взрослый и делает то, что считает нужным…
   Инспектор снова вышел в лоджию и сверху увидел Иоланту, которая наискосок пересекла двор и исчезла в подъезде. Когда Ольшак открыл ей дверь, она молча подала ему руку и вошла в комнату. Девушка села к столу – теперь инспектор видел только ее спину, – долго молчала, потом спросила:
   – Можно открыть ящики?
   – Конечно, – ответил инспектор.
   Осторожно и очень медленно, как будто боясь что-то испортить, она вынимала бумаги, письма, фотографии и, старательно сортируя, раскладывала их.
   – Что-то мало здесь бумаг, – сказал Ольшак.
   – Я никогда не знала, что лежит в этих ящиках, – ответила Иоланта.
   – И ни разу не заглянули?
   – Нет. Я имела отношение только к посудному шкафчику. – Она улыбнулась. – Конрад не любил, когда рылись в его вещах.
   – У него не было даже вашей фотографии?
   – Он всегда говорил, что у него есть я, так зачем ему фотография. Вообще, Конрад не любил ненужных вещей и даже как-то сказал, что в нашем доме никогда не будет тех идиотских мелочей, которые так любят женщины. – Девушка встала и подошла к инспектору. – Вы знаете, иногда меня это пугало, и я боялась Конрада, не понимала его…
   – Вы писали ему письма?
   – Пару раз из отпуска, и знаю, что он их уничтожал. – Она пожала плечами. – Впрочем, мы с ним почти не расставались. Он мне тоже никогда не писал, только иногда оставлял записку: «Сегодня занят, не приду» и даже никогда не добавлял «целую» или «обнимаю». Вообще, он не выносил сентиментальных приписок и всякой экзальтации.
   – И все-таки вы его любили?
   – Любила, – ответила Каштель серьезно. Она села на тахту и погладила покрывало. – Надеюсь, он меня тоже. Не правда ли, это единственная броская вещь в квартире? – переменила она тему. – Это покрывало я покупала.
   Ольшак сел рядом с ней. Пожалуй, она была красивее Барбары Кральской, лучше сложена, с правильными чертами лица, но от нее веяло каким-то холодом.
   – Я могу забрать эти бумаги? – спросила Иоланта.
   – Конечно, – ответил инспектор. – Может быть, вы еще что-нибудь хотите взять?
   Девушка обвела комнату глазами. Инспектор наблюдал за ней.
   – Пожалуй, больше ничего, – ответила она. – Вот если только покрывало… Впрочем, нет, я не смогу на него смотреть.
   – Еще один вопрос. Вы хорошо знаете Барбару Кральскую, не правда ли? – спросил Ольшак.
   – Да. Это моя сослуживица.
   – За два дня до смерти Сельчика вы были с ней в «Спутнике».
   Иоланта слабо улыбнулась.
   – Я точно не помню, когда это было, но если Бася сказала, что за два дня до смерти Конрада, значит, так оно и есть. А почему вы об этом спрашиваете?
   – Вы были в компании с двумя мужчинами?
   – Да, я помню тот вечер, – подтвердила Иоланта. – Конрад никогда не обижался, если я ходила выпить чашку кофе и немного потанцевать. Он не ревновал, скорее был самоуверен и считал, что я не могу ему изменить.
   – Сейчас меня интересуют те двое мужчин. Вы были с ними знакомы?
   – Они сами подсели к нам. Вы ведь знаете, как это бывает… Две одинокие молодые женщины… Притом недурны собой, – она снова улыбнулась. – Откровенно говоря, и мы ничего не имели против, так как они вели себя вежливо и очень мило.
   – Вы до этого их не видели?
   – Нет, по-моему… Может, в «Спутнике», но там всегда столько людей…
   – А фамилии?
   – Они нам представились, но я просто не запомнила. Одного звали Сташек, я танцевала с ним, а другого, по-моему, Тадек… Да, конечно, Тадек. Он еще так понравился Басе.
   – Часто вы бывали с ней в «Спутнике»?.
   – Нет, не очень. Бася ведь замужем, и мне только изредка удавалось ее вытащить. Прошу прощения, но почему вы так расспрашиваете о Басе? Ведь у нее ничего не было общего с Конрадом.
   – Да, конечно, – подтвердил инспектор. – Просто, пока следствие не закончено, нас интересует все. Вы не знаете, например, как складываются супружеские отношения Кральских?
   – По-моему, не очень хорошо, – сказала Иоланта. – Мне кажется, он изменяет ей, а она делает вид, что не замечает. Кральский неинтересный человек, и мне иногда кажется, что Басе все уже надоело. Я не понимаю этого союза. А вы что-нибудь подозреваете?
   Инспектор не отвечал. Он думал о том, что Иоланта не заметила отсутствия клоуна. Или делала вид, что не заметила.
   – Конрад не любил Басю, – продолжала Каш-тель. – Он вообще не любил моих приятельниц. Впрочем, у него самого было мало знакомых.
   – Вам знакома фамилия Ровак?
   – Да, я слышала о нем, – тихо сказала Иоланта. – Это сослуживец Конрада, не так ли?
   – Они дружили?
   – Не думаю.
   – Нравился он вашему жениху? Иоланта помолчала.
   – По-моему, нет, – наконец ответила она.
   – У Сельчика были знакомые, о которых вы не знали?
   Она пожала плечами.
   – Редкий мужчина все говорит женщине.
   – Ваш жених ушел от вас около девяти. Он никого не ожидал? Не говорил ли он вам, что едет кого-то встречать на вокзал?
   – На вокзал? – удивленно переспросила Иоланта. – Нет, пан инспектор, ничего не говорил. – Она закрыла лицо ладонями. – Скажите, он что, был на вокзале?
   – Постарайтесь вспомнить, может, кто-то должен был приехать к нему, он кого-то ожидал?
   – Нет, не припоминаю, – ответила Иоланта. – Знаю только, что он тогда очень спешил. Я ведь вам говорила. «У меня двенадцать минут времени». Почему-то я даже подумала тогда о поезде. Но тетка никогда к нему не приезжала. Или он не хотел говорить из-за моей приятельницы? – размышляла Иоланта.
   – Все может быть, – согласился Ольшак.
   Он встал и прошелся по комнате, еще раз посмотрел на бумаги и фотографии, лежавшие на столе, на полку с ровно расставленными книгами.
   – Пани Иоланта, – сказал он наконец, – прошу вас внимательно осмотреть комнату. Может, здесь чего-нибудь не хватает? Бывает так, что бросается в глаза отсутствие какого-то пустяка, какой-нибудь мелочи.
   Иоланта поднялась с тахты и прошлась по комнате, подошла к книжной полке, к столу, потом взглянула на тахту, снова погладила покрывало.
   – Нет, – ответила она. – По-моему, все так, как было, все на месте.
   – Вы в этом уверены?
   – Да.
   Ольшак вынул из кармана клоуна, усадил его к себе на ладонь и внимательно посмотрел на Иоланту, но ее глаза были пустыми и ничего не выражали.
   – Что это? – спросила только она.
   – Тряпичный клоун. Вы никогда такого не видели? Короткое замешательство. Нет, он не ошибался, она смешалась.
   – Не видела, – ответила Иоланта. – Это какая-то игрушка.
   Ольшак посадил куклу на тахту. Она даже шла к пестрому покрывалу.
   – Он сидел здесь, – сказал инспектор.
   – Не может быть. Конрад терпеть не мог игрушек, и такого клоуна у него никогда не было.
   Инспектор осторожно взял клоуна с тахты и спрятал было его в карман брюк, но, передумав, переложил его в пиджак, как будто игрушка стала ценнее.
   – Еще один вопрос. Какие сигареты курил пан Сельчик?
   – Никаких, – ответила Иоланта спокойно. – Он терпеть не мог сигарет и говорил, что из-за этого не любит кафе и рестораны: в них всегда полно дыма.
   – Однако перед смертью он курил. Отпечатки пальцев на окурке, которые мы обнаружили, принадлежат Сельчику. Это была французская сигарета.
   – Не понимаю, – сказала Иоланта и встала. – Конрад никогда при мне не курил.
   Они вышли вместе. На улице перед домом стояла «сирена» Иоланты. Отперев дверцу, она пригласила инспектора.
   – Я могу подвезти вас, – сказала она. – Если вы, конечно, не боитесь.
   – Не боюсь, – засмеялся Ольшак, но все-таки сел на заднее сиденье.
   Иоланта повернула ключ, машина вздрогнула и двинулась с места. Ольшак достал сигареты и пошарил по карманам в поисках спичек. Они свернули на Партизанскую улицу и остановились перед светофором. Наконец он нашел спички, но Иоланта в этот момент так резко тронула машину, что коробок упал на пол. Ольшак с трудом нагнулся, сдвинул ногой коврик и под ним, почти у дверцы, заметил обрывок твердой бумаги. Он поднял его. Это был кусок картонной бирки, какие навешиваются на чемоданы в аэропортах. На бирке был номер и дата, однако инспектор пока не знал, пригодится ли эта находка.
   – Что вы там нашли? – спросила Иоланта, останавливая машину перед управлением.
   – Багажную бирку, – ответил Ольшак. Девушка удивилась.
   – Вы не возили никого, у кого бы на чемодане была такая бирка?
   Она недоуменно пожала плечами. Значит, если Сельчик был на вокзале, кого-то встретил, а потом привез к себе, то эта бирка может быть следом… единственным следом, оставленным мужчиной, который, как утверждает дворничиха, был обут в «смешные» ботинки.

9

   Из крана тонкой струйкой текла чуть теплая вода. Значит, снова нужно будет вызывать мастера и прочищать колосник газовой колонки. Ольшак вздохнул, представив поиски слесаря, который, прежде чем прийти и потыкать проволочной щеткой в кольцо газового нагревателя и получить свои сто злотых, будет долгое время просто неуловим. Три, а то и четыре раза Ольшак сходит в жилконтору, чтобы услышать, что слесарь минуту назад вышел или еще не пришел: наконец он ветретит его и, проклиная себя в душе, сунет в перемазанную маслом лапу двадцать злотых, говоря при этом: «Вот мой адрес, чтобы не забыли». И только тогда специалист по прочистке колосников в газовых колонках, единственный в квартале и ценимый, как профессор редкой специальности, соизволит посетить его квартиру. Потом через две копирки выпишет счет, а Ольшак заплатит сколько нужно, естественно, не вспоминая о той двадцатке, так как между приличными людьми не ведутся разговоры на столь тривиальные темы. Что делать, человек к старости становится более терпимым. Еще пятнадцать или двадцать лет назад Ольшак ни за что бы не дал взятки типу, который зарабатывает наверняка больше его и который просто обязан прочистить этот чертов колосник, ибо это входит в его обязанности, так же как в обязанности Ольшака входит поимка бандитов, убийц или поиски мотивов самоубийства каких-то магистров экономики. И вдруг ему пришло в голову, что пятнадцать лет назад у него не было газовой колонки, они жили тогда втроем в маленькой комнатке с вечно дымящей железной печуркой. Конечно, Ольшак мог не давать мастеру «своего адреса», но тогда пришлось бы ждать неделю или две, а он не в силах этого себе позволить, ибо привык к ежевечернему очень горячему душу и не может заснуть без него. «Отец смывает с себя грязь преступного мира», – как-то сказал Янек, и кто знает, может, в этом шутливом высказывании была доля истины.
   Ольшак закрыл кран (вода действительно становилась все холоднее, значит, все-таки придется идти в домоуправление) и, отставив последнюю тарелку, вынул чистое посудное полотенце и стал вытирать посуду. Мытье посуды после обеда являлось его постоянной обязанностью… Янек моет посуду после завтрака и ужина и натирает пол, жена по дороге с работы делает покупки и готовит обед. У каждого свои обязанности, и Ольшак не считает себя обиженным из-за того, что после обеда должен носить цветастый фартук. Ему кажется справедливым, что, когда муж и жена работают, они поровну делят домашние обязанности. Он даже полюбил свои ежедневные полчаса над мойкой – здесь он один и может ни о чем не думать, оторваться в мыслях от своих дел, которые потом, когда он вернется в комнату и усядется в старом и удобном кресле, снова обступят его, хотя он и постарается их отогнать, делая вид, что читает газету или смотрит телевизор.
   Вошла Гражина со стаканом и книжкой. Даже не глядя на название, он знал, что это учебник для автолюбителей. У нее на работе организовали курсы, и она с удивительным упорством старается понять разницу между двухтактным и четырехтактным двигателем.
   – Компоту хочется, – сказала она.
   – Сейчас достану лед, – ответил Ольшак и поцеловал жену в щеку. За двадцать два года совместной жизни Гражина мало изменилась: худенькая и маленькая, аккуратная, не бросающаяся в глаза. Только волосы утратили свой прежний цвет. А двадцать лет назад у нее были великолепные волосы.
   – Проэкзаменуешь меня по правилам уличного движения?
   – Разве что вечером. Сейчас не могу. Да, забыл тебе сказать, сюда зайдет Марыська.
   – Хочешь, чтобы я ушла? – сказала жена просто.
   – Ну зачем же, занимайся. В нашем доме будет три человека с водительскими правами и ни одной машины. А может, – добавил он неожиданно для себя, – все-таки купим «сирену»? Это нужно обмозговать.
   – Если у тебя будет хотя бы полчаса свободного времени, – усмехнулась она. – А Марысю угости кофе и не забудь, что она любит с молоком.
   Он снова остался один. Стопка тарелок таяла медленно. Жену не удивил визит Марыси, ее вообще ничем нельзя было удивить – ни телефонным звонком в четыре часа утра, ни даже тем, что однажды утром она застала в кухне дремлющего поручика Кулича, которому Ольшак приказал себя дождаться. Не удивляли ее пузатые папки с материалами следствия, которые он приносил домой и просматривал до поздней ночи, заслонив абажур лампы газетой, чтобы свет не мешал ей спать. Она знала сотрудников мужа, по крайней мере, тех, с которыми ему приходилось работать чаще всего, привыкла к тому, что Ольшак переносил свой кабинет с пятого этажа воеводского управления в их двухкомнатную квартиру с маленькой кухней. Когда-то он объяснил, что работники милиции, расследуя какое-нибудь преступление, чтобы не нарушать конспирацию, не должны крутиться возле управления.
   У них давно уже говорят о создании нескольких пунктов встреч в разных местах города, но все так и остается на словах, ибо помещений вечно не хватает, и, когда наконец председатель народного совета все-таки дает им ордер на квартиру, тут же оказывается, что именно сейчас кому-то из управления до зарезу необходима жилплощадь. В последнем таком пункте для конспиративных встреч, в том самом новом районе за железнодорожной станцией, где несколько дней назад выбросился из лоджии Сельчик, обосновался поручик Кулич, которого жена осчастливила близнецами. До этого поручик жил в гостинице, его жена – в общежитии, они стояли в очереди на однокомнатную квартиру, но близнецы решили дело. Ольшак сам пошел к шефу просить квартиру для Кулича, а теперь принимает Мары-сю Клею, старшего сержанта следственного отдела с детски-наивным лицом, в собственной кухне.
   Инспектор убрал тарелки на полку, посмотрел на часы. Марыся должна вот-вот прийти. Своих сотрудников он приучил к пунктуальности. Ольшак поставил на газ кофейник, полученный в подарок от человека, которого он когда-то чуть не обвинил в отравлении жены кофе, приготовленным именно в этом кофейнике. Это было чертовски трудное расследование. Ольшаку тогда до самого финала казалось, что он пробирается сквозь липкую и склизкую мглу. Что же вело его тогда к раскрытию истины? Инстинкт? Шестое чувство? «Здесь плохо пахнет», – говорил сам себе Ольшак в подобных случаях и в эти три слова вкладывал все свое беспокойство, все свои сомнения. В последний раз он подумал так, когда увидел этого идиотского клоуна, найденного под дверью ограбленного магазина ювелира, точно такого же, как в квартире самоубийцы, а потом в галантерейном магазине, владельцем которого был английский лорд с мещанской фамилией Спавач.
   Ольшак закурил, ожидая, когда закипит кофе.
   Из комнаты сына доносились звуки современной музыки. Удивительно, как Янек может заниматься в таком шуме.
   Марыся улыбнулась, увидев шефа в цветастом фартуке, однако инспектор сделал вид, что не заметил этой улыбки, и подсунул девушке чашку с молоком.
   – Ну что интересного?
   – Саша Дистель, – громко ответила она. – Что? – не понял Ольшак.
   – По-моему, это поет Саша Дистель, – повторила девушка, кивая на стену, из-за которой раздавались не очень мелодичные звуки.
   – Интересно, – сказал инспектор. – Мой сын тоже утверждает, что это пение.
   – Конфликт поколений, – рассмеялась Марыся и, открыв портфельчик, положила на стол тряпичного клоуна.
   – Четвертый, – удивился Ольшак. – Откуда он у тебя?
   – Одолжила у своего поклонника, который так вас интересует. Надеюсь, что пан Махулевич не заметит его отсутствия. В прихожей у него стоит картонная коробка, в которой, по крайней мере, сотня таких шедевров хорошего вкуса.
   Ольшак пригляделся к клоуну и только сейчас увидел, насколько кукла уродлива.
   – Ты была у него в квартире? Закадрила его, как теперь говорится?
   – Простите, шеф, но это он меня закадрил. Оказалось, что он любит маленьких блондинок с глупыми глазками.
   Марыся красивая и интеллигентная девушка, а ее глаза, быть может чересчур округлые, но совсем не глупенькие, хотя и выражают вечное удивление миром, умеют многое увидеть. Но сейчас, слушая с должным вниманием столь необычный по своему стилю рапорт сержанта, Ольшак не мог, да и не хотел выходить из роли шефа.
   – А он? Что за человек Махулевич? – Вопрос прозвучал несколько сухо.
   – Говоря коротко – плейбой, – Марыся и не собиралась менять тон. – Внешне – франт с душой нараспашку, на хате – репродукции голых девиц, маг-ник – четырехдорожечный «филипс», хорошие записи битлзов, в баре фирменные напитки. Но ко мне отнесся как к сопливой девчонке. Не могу сказать, что в данном случае это доставило мне удовольствие: налил из бутылки с этикеткой «Белая лошадь» обыкновенной «Плиски».
   Ольшак, разумеется, знал, что Марысе двадцать семь лет, у нее шестилетний сын, но в это трудно поверить. Марыся выглядела лет на десять моложе, одевалась модно, даже экстравагантно. Ничего удивительного, что Махулевич попался на удочку и поверил всему, что она про себя рассказывала: двадцатилетняя девочка из провинции, богатые и до ужаса скучные родители, а она хочет вкусить жизнь большого города.
   – Кроме этих клоунов, ничего интересного. Вероятнее всего, клоуны производства его мастерской. Несколько лет назад у него даже был какой-то контракт на поставку продукции на экспорт: проверила своего кавалера по картотеке капитана Мязговского, – Марыся заглянула в блокнотик. – Ничего особенного. Четыре года назад у него было какое-то уголовно-финансовое дело: сокрытие доходов или что-то в этом роде. Больше ни в чем не замечен.
   – Это я знаю, – кивнул инспектор. – А в «Спутнике»?
   – Там сменили оркестр. – Марыся отхлебнула кофе. – Ударник – мой знакомый. Он обещал мне кое-что узнать. Ручаюсь – свой парень. О Тадеке слишком расспрашивать не пришлось, за меня это делает Барбара Кральская. Как я вам уже говорила, мы с ней друзья. Бедная девушка, она его по-настоящему любит.
   – Кого? Тадека, который растворился в воздухе?
   – Вы совершенно не знаете женщин, шеф, – сказала Марыся сердито и встала. – Она любит мужа. Мне очень жаль, что больше ничего не могу вам сообщить. Может, удастся еще что-нибудь прояснить у Ма-хулевича. Вчера я была вынуждена быстро ретироваться.
   – Не так уж мало ты узнала для первого раза, – сказал Ольшак и подбросил на ладони тряпичного клоуна.
   «Если бы еще выяснить, что это страшилище символизирует, – размышлял инспектор после ухода Мары-си. – А ведь оно должно что-нибудь обозначать: у покойного – клоун, у Броката – тоже, только с вырванным глазом. Интересно, отсутствие глаза что-нибудь значит? Ювелир Брокат делает вид или действительно не знает, что означает эта кукла? Его магазин ограбили, забрали на тридцать тысяч серебра. Есть ли связь между этим ограблением и появлением куклы? В свою очередь, Спавач говорит, что купил клоуна у случайной, торговки, но не признается, что его ограбили. Так все: таки грабили Спавача или нет? Если нет, зачем Козловскому наговаривать на себя? Боится чего-то, допустим! Может, даже хочет укрыться в милиции – и не такое приходится видеть за двадцать лет милицейской работы. Если человеку грозит опасность, он выбирает меньшее зло. Попасть в милицию менее неприятно, чем попасть под поезд. Но, очевидно, он все-таки не такой идиот, чтобы предполагать, что милиция арестует его исключительно по самообвинению. Наверное, просто хочет пересидеть несколько дней. О краже говорит с такой уверенностью, сыплет подробностями. Но тогда почему молчит пострадавший?»