Страница:
Но если император (кажется, его звали Микель) его и услышал, никак не отреагировал на эти слова. Вместо этого он стал на колени и принялся шарить руками по мозаичному полу.
— Здесь, — сказал он, а может, просто повторил «я здесь», Бриджит толком не расслышала.
Слуга с золотым поясом опустился на колени рядом с императором.
— Пойдемте, Ваше Величество. — Он тронул руку императора которая беспокойно ощупывала пол. — Вы должны пойти с нами.
Бриджит плохо было видно, что там происходило, поскольку приходилось вглядываться сквозь целый лес ног.
— Должен? — переспросил император слабым, неуверенным голосом.
— Должны. — Слуга поднялся, увлекая императора за собой.
— Должен. — Теперь это прозвучало как утверждение.
После этого толпа стражников и слуг двинулась прочь, сопровождаемая топотом сапог, шарканьем ночных туфель и шорохом одежды.
Только когда свет и голоса исчезли за дверью, Бриджит вышла из-за портьеры с лампой в руке. Она поспешила туда, где только что ползал на коленях император, наклонилась и стала торопливо ощупывать плиты пола. Ничего. Ничего, кроме дощечек паркета из прохладного дерева, тщательно подогнанных друг к другу. Ни щели, ни мерцания света.
Бриджит поднялась с коленей. Что бы ни послышалось императору, что бы ни почудилось ей самой, это было где-то в другом месте.
«А раз так — нет смысла здесь торчать». Бриджит взяла лампу поудобнее и двинулась по коридору дальше.
Из последней комнаты было два выхода: дверь на балкон и широкая лестница с колоннами из светлого камня, испещренного темными прожилками. Не раздумывая, Бриджит спустилась по ступеням, подняла лампу повыше и увидела две высокие резные двери — такие массивные, что требовались усилия по меньшей мере троих человек, чтобы открыть створки. По обе стороны от дверей в стене были проделаны узкие окошки, которые тянулись от пола до потолка, терявшегося в густой тени. Бриджит ужасно хотелось заглянуть внутрь, но она не стала этого делать. Свет лампы отразился бы в десятках стекол, и тогда ее наверняка увидели бы и задержали.
А этого допустить нельзя. Теперь Бриджит поняла это со всей ясностью. Это был ее шанс, возможно единственный, выяснить хоть что-то. Правда. Вот что сейчас самое главное. Правда о ней самой, правда об императрице, об Ананде, о Сакре и о Калами. Особенно о Калами. А еще — о голосе.
Теперь у Бриджит под ногами лежали каменные плиты, уложенные в узоры ничуть не менее затейливые, чем деревянный паркет на верхнем этаже. Коридор разветвлялся в разные стороны. Бриджит повернула налево, интуитивно догадываясь, что все важные вещи в этом дворце должны находиться рядом и то, что располагается под комнатами Ананды, может оказаться интересным.
Запертые двери появились перед ней так внезапно, что Бриджит едва успела вовремя остановиться. Она зажала рот рукой, чтобы заглушить испуганный вскрик.
В слабом свете лампы едва заметно выступили вырезанные на дверях фигуры. На уровне глаз, крыло к крылу, тянулись ряды орлов с распростертыми крыльями. А под ними были вырезаны прямоугольники. Или… Бриджит наклонилась, придвинулась вплотную к створкам и провела пальцем по холодному дереву. Нет, это не просто прямоугольники, это книги!
«Библиотека…»
Бриджит ощупала дверь в поисках ручки, но ничего не нашла. В конце концов она просто навалилась плечом на тяжелую деревянную створку и нажала изо всех сил. Дверь медленно и неохотно отворилась. Бриджит вошла внутрь.
Библиотека представляла собой длинную сводчатую галерею, тянувшуюся вдоль одной из дворцовых стен. Лунный свет лился сквозь окна, сделанные из тысяч стеклянных ромбов — таких толстых и неровных, что свет становился зыбким и размытым, словно проходил сквозь толщу воды. Кроме света, многочисленные стекла в избытке пропускали в помещение холодный воздух. Бриджит поежилась и впервые порадовалась своему плотному платью и теплой шали.
Внутренняя стена библиотеки была разрисована полосками тени и ромбиками лунного света, в котором можно было различить книжные шкафы в три человеческих роста высотой. Под окнами выстроились шеренги наклонных столов — нечто среднее между письменными и чертежными. Одни были пусты, на других лежали книги, приготовленные для чтения, а может, для переписывания.
Бриджит робко двинулась вдоль стеллажей, не желая тревожить тишину и покой этого места. Лунные узоры и тени ползли по ее щекам, и Бриджит готова была поклясться, что ощущает холод этих прикосновений.
«И зачем я здесь? Все равно ведь прочитать ничего не смогу».
А вдруг все-таки сможет? От этой мысли Бриджит даже остановилась. Она уже сделала столько всего, что еще пару дней назад показалось бы ей невозможным. Кто знает, на что еще она способна?
Она тихонько засмеялась над собой. «Нуконечно, — подумала она, останавливаясь перед одним из столов. Бриджит повыше подняла лампу, чтобы осветить страницы раскрытой книги, исписанные синими, красными, черными и золотыми буквами. — Вот сейчас я положу ладонь на эту книгу и скажу: раскрой передо мной свои секреты!»
Но не успела она рассмеяться снова, как буквы на странице задвигались, словно внезапно стали жидкими, и сложились в новые слова.
«Ты можешь».
От неожиданности Бриджит выпустила лампу из рук, и та с грохотом упала на пол. Стекло разбилось о каменные плиты, и ароматное масло вытекло. Язычок пламени от фитиля лизнул образовавшуюся лужицу масла и тут же начал жадно ее лакать, молниеносно распространяясь по всей поверхности. Бриджит вскрикнула, бросила на пол шаль и стала топтаться по ней, пытаясь потушить алчное пламя. Одновременно она в отчаянии оглядывалась по сторонам в поисках чего-нибудь более подходящего для тушения пожара, но вокруг не было ничего, кроме дерева и бумаги.
И тут ее лодыжки обжег поток ледяного воздуха. Бриджит вскрикнула, и огонь погас.
Бриджит окинула взглядом произведенный ею беспорядок: мокрую шаль под ногами, разлитое масло, разбитое стекло… В библиотеке становилось все холоднее, так холодно, что у Бриджит на голове зашевелились волосы. Тишина словно бы стала еще глубже, Бриджит не слышала даже собственного дыхания. Она посмотрела на шаль, потемневшую от впитавшегося масла. Потом поглядела на разбитую лампу, полюбовалась тем, как лунный свет играет на изломанном стекле. Просто ей не хотелось поднимать взгляд. Не хотелось видеть то, что появилось в комнате.
Но прежде чем у Бриджит мелькнула эта мысль, душа ее наполнилась тихой грустью. Это было странное, знакомое чувство. Бриджит уже однажды ощущала его — в Землях Смерти и Духов, глядя на женщину в черном платье с зачесанными назад волосами. Мама…
И Бриджит с трепетом подняла глаза. Мама стояла возле стола. Свет свободно проходил сквозь ее фигуру, и ее тело не отбрасывало тени, а тени комнаты не оставляли следов на ее коже.
Бриджит лишилась дара речи. Перед ней стояла мама — такая, какой она была в зеркале, какой она была в Землях Смерти и Духов, какой она была на фотографии в папиной спальне. В призраке, что стоял сейчас перед Бриджит, слились все эти образы — вместе и порознь, переходя один в другой, словно отражение в быстрой реке под луной.
«Мама, — хотела сказать Бриджит, но из груди не вырвалось ни звука. — Мама».
Вместо ответа мама повернулась к книге, лежавшей на столе. Буквы на бумаге искривились и сложились в новые слова:
«Бриджит, родная моя».
— Как? — наконец удалось выговорить Бриджит. — Как?..
Мама ласково улыбнулась. Правда, Бриджит скорее почувствовала это, чем увидела: она никак не могла разглядеть мамино лицо. Оно слишком быстро менялось, чтобы оставить в сознании Бриджит более или менее четкий образ. Наверное, так должны выглядеть далекие воспоминания.
В книге опять появились слова: «Это изменчивый час, когда все находится в движение между светом и тьмой, между жизнью и смертью. Это время, когда мы можем легко проникать из одного мира вдругой, особенно на зов крови в минуты опасности».
Бриджит вздрогнула:
— Опасности?
«У меня есть особое дозволение находиться здесь. Защитники этого края нуждаются в помощи».
— Я… — У Бриджит голова шла кругом. Мысли отказывались повиноваться и уносились прочь. Она на ощупь нашла скамеечку, стоявшую перед столом, опустилась на нее, поставила ноги на перекладину и попыталась выстроить тысячи вопросов, мятущихся в голове, в какое-то подобие порядка.
— Почему ты не говоришь со мной? — наконец вымолвила Бриджит. Голос ее зазвучал жалобно, как у маленькой девочки, которой не дают конфетку.
Мама подняла голову и нежно улыбнулась, но Бриджит почувствовала в этой улыбке долю гордости. Слова в книге опять изменились:
«Твое зрение — это твой дар, родная. Без помощи колдовства я могу дотянуться до тебя только так».
— Но я ведь слышу голос, вернее, слышала. Кто-то звал на помощь.
Чернила расплылись на странице, а потом снова приобрели четкие очертания. Только на этот раз вместо слов в книге появился рисунок: огненная птица в золотой клетке, крылья воздеты над головой, шея изогнута, белый клюв открыт. Бриджит почему-то сразу догадалась, что птица не поет, что она кричит, возмущаясь своим заточением, изливает в крике свою ярость и вопреки здравому смыслу надеется на то, что одной яростью ей удастся расплавить прутья клетки.
— Это же Феникс императрицы! — Бриджит нерешительно дотронулась до страницы, словно боялась, что рисунок может обжечь. Но бумага была холодной и сухой.
Чернила поглотили изображение и вновь сложились в слова, пальцы Бриджит при этом не ощутили и следа влаги.
«Пленница императрицы. Не без моей помощи, да простит меня Господь, но в тот момент нам ничего больше не оставалось».
— Ты знаешь, где она?
«Нет. Многие комнаты в этом доме закрыты для меня».
Бриджит не могла удержаться от смеха:
— Какой же тогда смысл быть призраком?
Мама тоже засмеялась — беззвучно, но Бриджит видела, как затряслись ее плечи.
«Если бы с семьей этого дома меня связывали кровные узы, я знала бы больше, — сказала книга, когда Бриджит снова посерьезнела. — Но единственное, что связывает меня с этим местом, — это ты».
Отсюда вытекал следующий вопрос. Вопрос очень важный. Бриджит не решалась произнести его вслух, но молчать тоже не могла.
— А… папа с тобой? — спросила она в надежде, что мама поймет смысл этих слов.
Печаль обняла Бриджит, а воздух сделался таким густым, что Бриджит с трудом могла дышать.
«Нет. Эверет не может покинуть берега того мира, в котором он умер».
— А ты можешь? — слова сами собой сорвались у Бриджит с языка, прежде чем она успела остановить их. «Что ты делаешь! — возмутился ее внутренний голос. — Возьми свои слова обратно! Ты ведь можешь по-прежнему верить. Ты ведь не хочешь знать!»
Слова в книге расплылись и превратились в сделанный пером набросок, узнать который Бриджит не составило труда. Это был маленький четырехугольный домик, где они с папой жили до того, как на острове построили маяк. До того, как папа получил эту работу, ставшую его призванием. Судя по тому, что озеро на рисунке было спокойно, была тихая ночь.
На воде стоял человек. Он смотрел вверх, на окна домика, и в глазах у него стояли слезы.
Появился еще один рисунок, а рядом с ним — второй. То ли они и правда стали двигаться сами по себе, то ли Бриджит это только казалось, но она видела все. Она видела спальню и маму, лежащую, подняв колени, на кровати. Она видела миссис Хендерсон в изножье кровати: руки у нее были красные от крови, а лицо очень злое. Папа взволнованно ходил взад-вперед по коридору, то и дело оборачиваясь к окну, — словно знал, что кто-то наблюдает за домом. Но папа не мог увидеть человека, который стоял на воде и плакал от боли, что была в доме.
На грудь маме положили младенца. Ребенок был скользким от крови, а мамино лицо было скользким от пота. Папа осторожно взял ребенка на руки, завернул его в чистую простыню, а мама отвернулась к окну. Она тоже знала, что там кто-то есть, и Бриджит понимала, что если бы мама могла встать и подойти к окну, она увидела бы его там, ибо именно по ней он тосковал.
Дни шли за днями, а жар все не спадал. Доктор приходил и уходил, а человек по-прежнему качался на волнах, плача неслышными слезами. Внутри, в доме, мама боролась со своей болезнью, слабостью и тоской. Папа не отходил от ее постели. Он принес ребенка, Бриджит, и положил его рядом с мамой, чтобы она знала, ради чего стоит жить. Но болезнь победила. Мама наказала Эверету Ледерли заботиться о ребенке и умерла.
И вот в тишине смерти, когда тело Ингрид Лофтфилд недвижимо лежало на смертном одре, душа Ингрид Лофтфилд встала с постели. Она спустилась к озеру, в объятия человека, который ждал ее там, чтобы увезти с собой. А Эверет Ледерли смотрел из окна дома, и Бриджит знала, что он видел эту встречу влюбленных. Бриджит закрыла глаза:
— Не надо. Я не хочу этого знать.
Молчание в ответ. Конечно, ничего, кроме молчания, и не могло быть. Мама не может говорить с ней. А может, ей просто нечего ответить? Может, она и сама понимает: никакими словами того, что она сделала, не искупить.
— Ты бросила его. Бросила и меня, — сказала Бриджит, сжимая руки в кулаки.
И снова тишина. Бриджит почувствовала какое-то движение, открыла глаза и увидела новые слова, появившиеся в книге:
«Я умерла, Бриджит. Я не хотела».
И это была правда, Бриджит видела это в книге. Но это была не вся правда. Правда заключалась в том, что папа остался один, и у него не было ничего, кроме маяка, озера да разбитого сердца.
— Нет… Ты… Он… Он любил тебя.
«Я знаю». Лицо призрака было спокойно, когда Бриджит прочла эти слова. Печаль ее прошла, а мамина невозмутимость только разожгла гнев Бриджит. Это был давнишний гнев, который она сдерживала годами, потому что обидеться на маму значило поверить в то, что говорили сплетники во всей округе, а уж этого Бриджит не могла себе позволить.
И все-таки это было так.
Бриджит протянула руку к призраку, пытаясь тронуть маму за запястье или рукав, за что-нибудь, что могло бы дать отклик, разрушить это спокойствие. Но ее рука повисла в холодном воздухе, где не было места даже воспоминанию о живом тепле.
— Зачем же ты вышла за него замуж?
Бриджит почувствовала исходившую от призрака печаль. Печаль о боли, причиненной дочери, печаль о потерянных годах. Но, как и все призрачное, эта печаль была холодна, и Бриджит отшатнулась от духа матери, даже когда прочитала новые слова:
«Я вышла за него замуж, потому что он любил меня. Потому что во мне был ребенок, и я хотела, чтобы он родился в законном браке и в доме, где о нем позаботятся».
— Ты ведь совсем не любила его, да? — Бриджит почувствовала болезненное удовлетворение от того, что наконец-то произнесла это вслух.
Ночами, когда она лежала в своей постели одна, она много раз думала об этом. Сходила с ума от этих предательских мыслей, но юное сердце чувствовало, что именно это и есть правда. Если бы мама любила отца, если бы Бриджит была настоящая Ледерли, мама не покинула бы их. Не было бы этих сплетен, которые преследовали их по пятам и заставили отца выбрать одинокую жизнь на маяке.
Опять слова. Только слова и холодное сожаление.
«Я была ему благодарна. Я знала, что он добрый и сильный. Что он будет любить тебя».
— Но ты его не любила. — Пальцы Бриджит смяли краешек заколдованной страницы. Ей хотелось разорвать ее на куски и разметать по полу. — Ты любила этого Аваназия.
«Да».
Как холодно. Бриджит задыхалась. От холода глаза ее наполнились слезами, легким не хватало воздуха.
— Папа любил тебя. Всю жизнь. Он так и не женился больше.
«Я знаю».
Слезинка сползла по щеке Бриджит, и стало еще холоднее.
— Почему ты оставила меня там? — Этот вопрос мучил Бриджит с того момента, как Сакра узнал имя ее матери. Если здесь маму уважали, если здесь был тот, кого она любила, почему же она бросила Бриджит на Песчаном острове, где она всегда была ублюдком, уродом?
Призрак мамы стал приближаться. Тени и свет луны расступались перед ней. Она подняла руки и как будто прижала их к стеклянной стене, отделявшей ее от дочери. На один только миг Бриджит увидела лицо мамы предельно четко. Обида, давняя и такая же неистовая, как обида Бриджит, исказила черты маминого лица. Обида на обстоятельства, заставившие ее покинуть Изавальту, в то время как она должна была рискнуть и остаться рядом с любимым. Обида на выбор, который она сделала, и на то, что он причинил боль ее дочери. Обида на собственное бессилие, на то, что она не может заставить Бриджит понять ее. Она не могла говорить, а ей хотелось кричать. И все, что ей оставалось, — слова на бумаге.
«У меня не было другого выхода. Я дала обещание Аваназию, что вернусь домой, потому что не было никаких гарантий, что мы выиграем войну и поймаем Феникса. Потом он умер, и я думала только о том, чтобы ты родилась в безопасном месте. Потом ты была еще совсем крошкой, и даже если бы я была здорова, я не смогла бы отвезти тебя обратно. Ребенку вдвойне опасно появляться в Безмолвных Землях. Дети привлекают к себе… силы.
Я решила забрать тебя к себе в Изавальту, когда ты подрастешь. Я думала, что найду какой-нибудь способ».
— Откуда ты знаешь, может, я бы не захотела бросить папу?!
Призрак бессильно уронил руки.
«Во всяком случае у тебя был бы выбор. Вот и все, чего я хотела».
Пока Бриджит читала эти строки, окружавший ее холод постепенно рассеялся, осталась только обычная зимняя прохлада. Именно этот нечеловеческий холод отделял Бриджит от призрака матери. А теперь ей казалось, что ее лишили чего-то необходимого, и хотелось, чтобы этот холод, этот ледяной экран вернулся.
«Ну почему так?! Всю жизнь я мечтала о том, чтобы мама пришла ко мне. И вот теперь она здесь, а я мечтаю, чтобы она исчезла…»
Ответы. Она должна получить ответы на те вопросы, которых не могла задать долгие годы, и на те, что появились только что. Неважно, возвратится от этих вопросов холод или отступит навсегда. Важно одно: у нее наконец-то будут ответы.
— Почему ты никогда не приходила ко мне?
Нет ответа. Буквы в книге остались неподвижны, и призрак опустил голову.
— Потому что ты ушла с ним, да? — Холод стал сгущаться снова, плотный и удобный, словно снежное одеяло вокруг старых кирпичных стен. — Тебе пришлось выбирать, и ты решила остаться с ним…
В книге так и не появилось ответа. Ничего, кроме молчаливого призрака и стены холода.
— Ты не захотела быть рядом с нами даже тенью! — выкрикнула Бриджит, словно двери миров между ними могли захлопнуться и она бы осталась один на один со своими убеждениями.
Но белую страницу книги наполнили новые картины. Вот этот человек, Аваназий, идет рука об руку с мамой, что-то говорит ей, а она смеется. Вот мама сидит у его постели, а он лежит, ослабев от болезни. Вот они вместе плывут на маленькой шлюпке: Аваназий управляется с парусами, а мама стоит у руля, с яростной улыбкой, в страстной сосредоточенности и дикой радости от того, что бросила вызов волнам и ветру. Вот мама неподвижно лежит на земле, глаза у нее закрыты. Она спит, но этот сон так похож на смерть… Аваназий стоит рядом на коленях, и его голова раскачивается в такт рыданиям.
— Он не должен был забирать тебя у нас, — прошептала Бриджит, не в силах оторвать глаз от сменяющих друг друга картин. Стена холода вокруг нее дрогнула, но Бриджит не хотела отпускать его совсем. — Он мог бы приходить к тебе.
Бумага тихо зашелестела, и изображения вновь сменились словами.
«У всего есть границы, даже для мертвых. Есть места, где нам нельзя появляться, и места, куда нас не пускают. Связи между живыми сильны, Бриджит, намного сильнее, чем связи с усопшими. Узы любви, благодарности и обязательств сильнее, чем кровные узы. Ты не знала Аваназия, и ты любишь не его, а Эверета Ледерли. Поэтому Аваназий не мог пройти через границы миров».
Бриджит почувствовала, что у ее терпения тоже есть границы. Нет, ни одной минуты она здесь больше не останется! Но все же, все же… Тоненький лучик человеческого тепла проникал сквозь ледяную стену. Бриджит готова была броситься в объятия этого тепла, и в то же время она страшилась любви и прощения, которые были его неотъемлемой частью. Принять эту любовь — значило принять слишком многое…
Бриджит вытерла глаза.
— Ну ладно, — сказала она, поднимаясь с табурета. — Это все, конечно, очень поучительно, но мне надо возвращаться, а то у Ричики могут быть неприятности из-за того, что она спит на службе.
Она не собиралась больше заглядывать в книгу, но заметив движение новых слов, машинально прочла их:
«Бриджит, я пришла, потому что ты хотела знать правду. Правда в том, что ты моя дочь, дочь Аваназия и наследница всех магических сил, которые мы могли тебе передать. А еще ты Дочь Эверета Ледерли. Дочь Песчаного острова, Верхнего озера и своего ясновидения. Ты дочь двух миров. Ты долго служила одному миру, а теперь должна послужить другому».
— Должна? — Бриджит почувствовала, как у нее внутри что-то сжалось, но это знакомое ощущение было по-своему приятно.
Надпись в книге изменилась раньше, чем Бриджит успела договорить.
«Дочка, ты уже поняла, что Калами обманщик. Он использует тебя, если сможет, и убьет, когда это будет необходимо.Берегись его. Гляди в оба за всем, что он делает. Скорее уж можно доверять старой несчастной Медеан, чем ему».
Бриджит нахмурилась, ощутив новый прилив холода, не похожего на прежний холод ярости и страха.
— Но ведь это он привез меня сюда. Если я не буду…
Мама подняла голову и встревоженно посмотрела на дверь.
— В чем дело? — спросила Бриджит, бросая быстрые взгляды то на призрака, то на книгу.
«Калами проснулся. Скажи Пешеку, что он все сделал правильно».
Призрак испарился. Бриджит бросилась вперед, задела юбкой за книгу, та соскользнула со стола и с глухим стуком упала на пол. Там, где стояла мама, еще чувствовалось ее тепло, но Бриджит от этого было не легче. Она хотела упасть на колени возле объемного фолианта и пролистать тяжелые страницы в надежде увидеть хоть какой-нибудь знак, оставленный мамой. Но она вовремя вспомнила о разбитой лампе и вместо этого схватила книгу с пола, пока масло не просочилось сквозь кожаный переплет. Послышались чьи-то шаги.
— Вы не поранились, госпожа? — произнес мужской голос.
Бриджит круто обернулась. В бледном свете она разглядела, что к ней приближается Сакра. Должно быть, луна уже зашла, и единственным источником света оставались звезды.
— Нет, все в порядке, — сказала Бриджит и осеклась. Она вовсе не собиралась ему отвечать, но ничего не могла с собой поделать. Видимо, наложенное на нее заклятье все еще оставалось в силе.
— Простите, — сказал Сакра, увидев выражение лица Бриджит. — Я не хотел вырывать у вас ответ силой, во всяком случае не теперь.
Взгляд у него был честный и открытый, и Бриджит внезапно почувствовала, что она смертельно устала. Она повернулась, чтобы положить книгу обратно на стол.
— Что же изменилось, сударь?
— Вы спасли мне жизнь, хотя у вас не было никаких причин это делать.
— Ах, вот в чем дело. — Бриджит погладила кожаный переплет Все-таки осталось пятно от масла. Хорошо еще, если не попортилось что-нибудь важное. Бриджит старательно думала об этих мелочах, чтобы отвлечься от всего, что она только что узнала, но не обдумала как следует. — А может быть, это уловка? Может, я спасла вам жизнь, чтобы влезть к вам в доверие, а потом вредить вашей Ананде?
Он покачал головой:
— Нет.
Негодование, разочарование, страх переполнили душу Бриджит, и хрупкая стенка самообладания рухнула под тяжестью этого потока.
— Почему же? — обернулась она к нему. — Потому что я такая дура? Потому что все считают меня девчонкой, которая ничего не соображает? Марионеткой, которую могут дергать за ниточки все кому вздумается?
— Потому что здесь был призрак, и он имел с вами продолжительную беседу. — И взгляд, и голос Сакры были по-прежнему спокойны. — Ни один дух, злонамеренный по отношению к законному императору или императрице, не мог бы проникнуть в эти стены, даже в такой час. Ему бы просто не позволили.
Значит, следил… Эта мысль обожгла Бриджит, как удар хлыста. Был здесь и все видел. Видел слова мамы, видел движущиеся картины, видел все, что видела она сама.
— Да ты… ты… подлый шпион! — выпалила Бриджит.
— В общем-то, да, — развел руками Сакра.
Однако Бриджит сейчас было не до шуток. Он шпионил за ней! Он все знает! Знает, что она была ублюдком, которого мать подкинула чужому человеку. Знает, что жена Эверета Ледерли никогда не любила его. Не имеет он права знать такие вещи! И Калами не имел права привозить ее сюда, чтобы все это открылось…
— Все вы тут — лживые подлецы!
О, как ей хотелось, чтобы Калами сейчас был здесь! Она бы своими руками, как куренку, свернула ему шею. За то, что он заставил ее пройти через весь этот ад…
— Да, — только и ответил Сакра.
Господи, ну вот, опять глаза мокрые… Как не стыдно плакать перед этим человеком! Бриджит со злостью смахнула слезы.
— С какой стати я вообще должна выслушивать вас!
Уголки его губ поползли вверх. Он улыбнулся и пожал плечами:
— С такой, что я, в отличие от Калами, хотя бы признаю, что я — подлый лжец. Или лживый подлец, это уж как вам угодно.
— Здесь, — сказал он, а может, просто повторил «я здесь», Бриджит толком не расслышала.
Слуга с золотым поясом опустился на колени рядом с императором.
— Пойдемте, Ваше Величество. — Он тронул руку императора которая беспокойно ощупывала пол. — Вы должны пойти с нами.
Бриджит плохо было видно, что там происходило, поскольку приходилось вглядываться сквозь целый лес ног.
— Должен? — переспросил император слабым, неуверенным голосом.
— Должны. — Слуга поднялся, увлекая императора за собой.
— Должен. — Теперь это прозвучало как утверждение.
После этого толпа стражников и слуг двинулась прочь, сопровождаемая топотом сапог, шарканьем ночных туфель и шорохом одежды.
Только когда свет и голоса исчезли за дверью, Бриджит вышла из-за портьеры с лампой в руке. Она поспешила туда, где только что ползал на коленях император, наклонилась и стала торопливо ощупывать плиты пола. Ничего. Ничего, кроме дощечек паркета из прохладного дерева, тщательно подогнанных друг к другу. Ни щели, ни мерцания света.
Бриджит поднялась с коленей. Что бы ни послышалось императору, что бы ни почудилось ей самой, это было где-то в другом месте.
«А раз так — нет смысла здесь торчать». Бриджит взяла лампу поудобнее и двинулась по коридору дальше.
Из последней комнаты было два выхода: дверь на балкон и широкая лестница с колоннами из светлого камня, испещренного темными прожилками. Не раздумывая, Бриджит спустилась по ступеням, подняла лампу повыше и увидела две высокие резные двери — такие массивные, что требовались усилия по меньшей мере троих человек, чтобы открыть створки. По обе стороны от дверей в стене были проделаны узкие окошки, которые тянулись от пола до потолка, терявшегося в густой тени. Бриджит ужасно хотелось заглянуть внутрь, но она не стала этого делать. Свет лампы отразился бы в десятках стекол, и тогда ее наверняка увидели бы и задержали.
А этого допустить нельзя. Теперь Бриджит поняла это со всей ясностью. Это был ее шанс, возможно единственный, выяснить хоть что-то. Правда. Вот что сейчас самое главное. Правда о ней самой, правда об императрице, об Ананде, о Сакре и о Калами. Особенно о Калами. А еще — о голосе.
Теперь у Бриджит под ногами лежали каменные плиты, уложенные в узоры ничуть не менее затейливые, чем деревянный паркет на верхнем этаже. Коридор разветвлялся в разные стороны. Бриджит повернула налево, интуитивно догадываясь, что все важные вещи в этом дворце должны находиться рядом и то, что располагается под комнатами Ананды, может оказаться интересным.
Запертые двери появились перед ней так внезапно, что Бриджит едва успела вовремя остановиться. Она зажала рот рукой, чтобы заглушить испуганный вскрик.
В слабом свете лампы едва заметно выступили вырезанные на дверях фигуры. На уровне глаз, крыло к крылу, тянулись ряды орлов с распростертыми крыльями. А под ними были вырезаны прямоугольники. Или… Бриджит наклонилась, придвинулась вплотную к створкам и провела пальцем по холодному дереву. Нет, это не просто прямоугольники, это книги!
«Библиотека…»
Бриджит ощупала дверь в поисках ручки, но ничего не нашла. В конце концов она просто навалилась плечом на тяжелую деревянную створку и нажала изо всех сил. Дверь медленно и неохотно отворилась. Бриджит вошла внутрь.
Библиотека представляла собой длинную сводчатую галерею, тянувшуюся вдоль одной из дворцовых стен. Лунный свет лился сквозь окна, сделанные из тысяч стеклянных ромбов — таких толстых и неровных, что свет становился зыбким и размытым, словно проходил сквозь толщу воды. Кроме света, многочисленные стекла в избытке пропускали в помещение холодный воздух. Бриджит поежилась и впервые порадовалась своему плотному платью и теплой шали.
Внутренняя стена библиотеки была разрисована полосками тени и ромбиками лунного света, в котором можно было различить книжные шкафы в три человеческих роста высотой. Под окнами выстроились шеренги наклонных столов — нечто среднее между письменными и чертежными. Одни были пусты, на других лежали книги, приготовленные для чтения, а может, для переписывания.
Бриджит робко двинулась вдоль стеллажей, не желая тревожить тишину и покой этого места. Лунные узоры и тени ползли по ее щекам, и Бриджит готова была поклясться, что ощущает холод этих прикосновений.
«И зачем я здесь? Все равно ведь прочитать ничего не смогу».
А вдруг все-таки сможет? От этой мысли Бриджит даже остановилась. Она уже сделала столько всего, что еще пару дней назад показалось бы ей невозможным. Кто знает, на что еще она способна?
Она тихонько засмеялась над собой. «Нуконечно, — подумала она, останавливаясь перед одним из столов. Бриджит повыше подняла лампу, чтобы осветить страницы раскрытой книги, исписанные синими, красными, черными и золотыми буквами. — Вот сейчас я положу ладонь на эту книгу и скажу: раскрой передо мной свои секреты!»
Но не успела она рассмеяться снова, как буквы на странице задвигались, словно внезапно стали жидкими, и сложились в новые слова.
«Ты можешь».
От неожиданности Бриджит выпустила лампу из рук, и та с грохотом упала на пол. Стекло разбилось о каменные плиты, и ароматное масло вытекло. Язычок пламени от фитиля лизнул образовавшуюся лужицу масла и тут же начал жадно ее лакать, молниеносно распространяясь по всей поверхности. Бриджит вскрикнула, бросила на пол шаль и стала топтаться по ней, пытаясь потушить алчное пламя. Одновременно она в отчаянии оглядывалась по сторонам в поисках чего-нибудь более подходящего для тушения пожара, но вокруг не было ничего, кроме дерева и бумаги.
И тут ее лодыжки обжег поток ледяного воздуха. Бриджит вскрикнула, и огонь погас.
Бриджит окинула взглядом произведенный ею беспорядок: мокрую шаль под ногами, разлитое масло, разбитое стекло… В библиотеке становилось все холоднее, так холодно, что у Бриджит на голове зашевелились волосы. Тишина словно бы стала еще глубже, Бриджит не слышала даже собственного дыхания. Она посмотрела на шаль, потемневшую от впитавшегося масла. Потом поглядела на разбитую лампу, полюбовалась тем, как лунный свет играет на изломанном стекле. Просто ей не хотелось поднимать взгляд. Не хотелось видеть то, что появилось в комнате.
Но прежде чем у Бриджит мелькнула эта мысль, душа ее наполнилась тихой грустью. Это было странное, знакомое чувство. Бриджит уже однажды ощущала его — в Землях Смерти и Духов, глядя на женщину в черном платье с зачесанными назад волосами. Мама…
И Бриджит с трепетом подняла глаза. Мама стояла возле стола. Свет свободно проходил сквозь ее фигуру, и ее тело не отбрасывало тени, а тени комнаты не оставляли следов на ее коже.
Бриджит лишилась дара речи. Перед ней стояла мама — такая, какой она была в зеркале, какой она была в Землях Смерти и Духов, какой она была на фотографии в папиной спальне. В призраке, что стоял сейчас перед Бриджит, слились все эти образы — вместе и порознь, переходя один в другой, словно отражение в быстрой реке под луной.
«Мама, — хотела сказать Бриджит, но из груди не вырвалось ни звука. — Мама».
Вместо ответа мама повернулась к книге, лежавшей на столе. Буквы на бумаге искривились и сложились в новые слова:
«Бриджит, родная моя».
— Как? — наконец удалось выговорить Бриджит. — Как?..
Мама ласково улыбнулась. Правда, Бриджит скорее почувствовала это, чем увидела: она никак не могла разглядеть мамино лицо. Оно слишком быстро менялось, чтобы оставить в сознании Бриджит более или менее четкий образ. Наверное, так должны выглядеть далекие воспоминания.
В книге опять появились слова: «Это изменчивый час, когда все находится в движение между светом и тьмой, между жизнью и смертью. Это время, когда мы можем легко проникать из одного мира вдругой, особенно на зов крови в минуты опасности».
Бриджит вздрогнула:
— Опасности?
«У меня есть особое дозволение находиться здесь. Защитники этого края нуждаются в помощи».
— Я… — У Бриджит голова шла кругом. Мысли отказывались повиноваться и уносились прочь. Она на ощупь нашла скамеечку, стоявшую перед столом, опустилась на нее, поставила ноги на перекладину и попыталась выстроить тысячи вопросов, мятущихся в голове, в какое-то подобие порядка.
— Почему ты не говоришь со мной? — наконец вымолвила Бриджит. Голос ее зазвучал жалобно, как у маленькой девочки, которой не дают конфетку.
Мама подняла голову и нежно улыбнулась, но Бриджит почувствовала в этой улыбке долю гордости. Слова в книге опять изменились:
«Твое зрение — это твой дар, родная. Без помощи колдовства я могу дотянуться до тебя только так».
— Но я ведь слышу голос, вернее, слышала. Кто-то звал на помощь.
Чернила расплылись на странице, а потом снова приобрели четкие очертания. Только на этот раз вместо слов в книге появился рисунок: огненная птица в золотой клетке, крылья воздеты над головой, шея изогнута, белый клюв открыт. Бриджит почему-то сразу догадалась, что птица не поет, что она кричит, возмущаясь своим заточением, изливает в крике свою ярость и вопреки здравому смыслу надеется на то, что одной яростью ей удастся расплавить прутья клетки.
— Это же Феникс императрицы! — Бриджит нерешительно дотронулась до страницы, словно боялась, что рисунок может обжечь. Но бумага была холодной и сухой.
Чернила поглотили изображение и вновь сложились в слова, пальцы Бриджит при этом не ощутили и следа влаги.
«Пленница императрицы. Не без моей помощи, да простит меня Господь, но в тот момент нам ничего больше не оставалось».
— Ты знаешь, где она?
«Нет. Многие комнаты в этом доме закрыты для меня».
Бриджит не могла удержаться от смеха:
— Какой же тогда смысл быть призраком?
Мама тоже засмеялась — беззвучно, но Бриджит видела, как затряслись ее плечи.
«Если бы с семьей этого дома меня связывали кровные узы, я знала бы больше, — сказала книга, когда Бриджит снова посерьезнела. — Но единственное, что связывает меня с этим местом, — это ты».
Отсюда вытекал следующий вопрос. Вопрос очень важный. Бриджит не решалась произнести его вслух, но молчать тоже не могла.
— А… папа с тобой? — спросила она в надежде, что мама поймет смысл этих слов.
Печаль обняла Бриджит, а воздух сделался таким густым, что Бриджит с трудом могла дышать.
«Нет. Эверет не может покинуть берега того мира, в котором он умер».
— А ты можешь? — слова сами собой сорвались у Бриджит с языка, прежде чем она успела остановить их. «Что ты делаешь! — возмутился ее внутренний голос. — Возьми свои слова обратно! Ты ведь можешь по-прежнему верить. Ты ведь не хочешь знать!»
Слова в книге расплылись и превратились в сделанный пером набросок, узнать который Бриджит не составило труда. Это был маленький четырехугольный домик, где они с папой жили до того, как на острове построили маяк. До того, как папа получил эту работу, ставшую его призванием. Судя по тому, что озеро на рисунке было спокойно, была тихая ночь.
На воде стоял человек. Он смотрел вверх, на окна домика, и в глазах у него стояли слезы.
Появился еще один рисунок, а рядом с ним — второй. То ли они и правда стали двигаться сами по себе, то ли Бриджит это только казалось, но она видела все. Она видела спальню и маму, лежащую, подняв колени, на кровати. Она видела миссис Хендерсон в изножье кровати: руки у нее были красные от крови, а лицо очень злое. Папа взволнованно ходил взад-вперед по коридору, то и дело оборачиваясь к окну, — словно знал, что кто-то наблюдает за домом. Но папа не мог увидеть человека, который стоял на воде и плакал от боли, что была в доме.
На грудь маме положили младенца. Ребенок был скользким от крови, а мамино лицо было скользким от пота. Папа осторожно взял ребенка на руки, завернул его в чистую простыню, а мама отвернулась к окну. Она тоже знала, что там кто-то есть, и Бриджит понимала, что если бы мама могла встать и подойти к окну, она увидела бы его там, ибо именно по ней он тосковал.
Дни шли за днями, а жар все не спадал. Доктор приходил и уходил, а человек по-прежнему качался на волнах, плача неслышными слезами. Внутри, в доме, мама боролась со своей болезнью, слабостью и тоской. Папа не отходил от ее постели. Он принес ребенка, Бриджит, и положил его рядом с мамой, чтобы она знала, ради чего стоит жить. Но болезнь победила. Мама наказала Эверету Ледерли заботиться о ребенке и умерла.
И вот в тишине смерти, когда тело Ингрид Лофтфилд недвижимо лежало на смертном одре, душа Ингрид Лофтфилд встала с постели. Она спустилась к озеру, в объятия человека, который ждал ее там, чтобы увезти с собой. А Эверет Ледерли смотрел из окна дома, и Бриджит знала, что он видел эту встречу влюбленных. Бриджит закрыла глаза:
— Не надо. Я не хочу этого знать.
Молчание в ответ. Конечно, ничего, кроме молчания, и не могло быть. Мама не может говорить с ней. А может, ей просто нечего ответить? Может, она и сама понимает: никакими словами того, что она сделала, не искупить.
— Ты бросила его. Бросила и меня, — сказала Бриджит, сжимая руки в кулаки.
И снова тишина. Бриджит почувствовала какое-то движение, открыла глаза и увидела новые слова, появившиеся в книге:
«Я умерла, Бриджит. Я не хотела».
И это была правда, Бриджит видела это в книге. Но это была не вся правда. Правда заключалась в том, что папа остался один, и у него не было ничего, кроме маяка, озера да разбитого сердца.
— Нет… Ты… Он… Он любил тебя.
«Я знаю». Лицо призрака было спокойно, когда Бриджит прочла эти слова. Печаль ее прошла, а мамина невозмутимость только разожгла гнев Бриджит. Это был давнишний гнев, который она сдерживала годами, потому что обидеться на маму значило поверить в то, что говорили сплетники во всей округе, а уж этого Бриджит не могла себе позволить.
И все-таки это было так.
Бриджит протянула руку к призраку, пытаясь тронуть маму за запястье или рукав, за что-нибудь, что могло бы дать отклик, разрушить это спокойствие. Но ее рука повисла в холодном воздухе, где не было места даже воспоминанию о живом тепле.
— Зачем же ты вышла за него замуж?
Бриджит почувствовала исходившую от призрака печаль. Печаль о боли, причиненной дочери, печаль о потерянных годах. Но, как и все призрачное, эта печаль была холодна, и Бриджит отшатнулась от духа матери, даже когда прочитала новые слова:
«Я вышла за него замуж, потому что он любил меня. Потому что во мне был ребенок, и я хотела, чтобы он родился в законном браке и в доме, где о нем позаботятся».
— Ты ведь совсем не любила его, да? — Бриджит почувствовала болезненное удовлетворение от того, что наконец-то произнесла это вслух.
Ночами, когда она лежала в своей постели одна, она много раз думала об этом. Сходила с ума от этих предательских мыслей, но юное сердце чувствовало, что именно это и есть правда. Если бы мама любила отца, если бы Бриджит была настоящая Ледерли, мама не покинула бы их. Не было бы этих сплетен, которые преследовали их по пятам и заставили отца выбрать одинокую жизнь на маяке.
Опять слова. Только слова и холодное сожаление.
«Я была ему благодарна. Я знала, что он добрый и сильный. Что он будет любить тебя».
— Но ты его не любила. — Пальцы Бриджит смяли краешек заколдованной страницы. Ей хотелось разорвать ее на куски и разметать по полу. — Ты любила этого Аваназия.
«Да».
Как холодно. Бриджит задыхалась. От холода глаза ее наполнились слезами, легким не хватало воздуха.
— Папа любил тебя. Всю жизнь. Он так и не женился больше.
«Я знаю».
Слезинка сползла по щеке Бриджит, и стало еще холоднее.
— Почему ты оставила меня там? — Этот вопрос мучил Бриджит с того момента, как Сакра узнал имя ее матери. Если здесь маму уважали, если здесь был тот, кого она любила, почему же она бросила Бриджит на Песчаном острове, где она всегда была ублюдком, уродом?
Призрак мамы стал приближаться. Тени и свет луны расступались перед ней. Она подняла руки и как будто прижала их к стеклянной стене, отделявшей ее от дочери. На один только миг Бриджит увидела лицо мамы предельно четко. Обида, давняя и такая же неистовая, как обида Бриджит, исказила черты маминого лица. Обида на обстоятельства, заставившие ее покинуть Изавальту, в то время как она должна была рискнуть и остаться рядом с любимым. Обида на выбор, который она сделала, и на то, что он причинил боль ее дочери. Обида на собственное бессилие, на то, что она не может заставить Бриджит понять ее. Она не могла говорить, а ей хотелось кричать. И все, что ей оставалось, — слова на бумаге.
«У меня не было другого выхода. Я дала обещание Аваназию, что вернусь домой, потому что не было никаких гарантий, что мы выиграем войну и поймаем Феникса. Потом он умер, и я думала только о том, чтобы ты родилась в безопасном месте. Потом ты была еще совсем крошкой, и даже если бы я была здорова, я не смогла бы отвезти тебя обратно. Ребенку вдвойне опасно появляться в Безмолвных Землях. Дети привлекают к себе… силы.
Я решила забрать тебя к себе в Изавальту, когда ты подрастешь. Я думала, что найду какой-нибудь способ».
— Откуда ты знаешь, может, я бы не захотела бросить папу?!
Призрак бессильно уронил руки.
«Во всяком случае у тебя был бы выбор. Вот и все, чего я хотела».
Пока Бриджит читала эти строки, окружавший ее холод постепенно рассеялся, осталась только обычная зимняя прохлада. Именно этот нечеловеческий холод отделял Бриджит от призрака матери. А теперь ей казалось, что ее лишили чего-то необходимого, и хотелось, чтобы этот холод, этот ледяной экран вернулся.
«Ну почему так?! Всю жизнь я мечтала о том, чтобы мама пришла ко мне. И вот теперь она здесь, а я мечтаю, чтобы она исчезла…»
Ответы. Она должна получить ответы на те вопросы, которых не могла задать долгие годы, и на те, что появились только что. Неважно, возвратится от этих вопросов холод или отступит навсегда. Важно одно: у нее наконец-то будут ответы.
— Почему ты никогда не приходила ко мне?
Нет ответа. Буквы в книге остались неподвижны, и призрак опустил голову.
— Потому что ты ушла с ним, да? — Холод стал сгущаться снова, плотный и удобный, словно снежное одеяло вокруг старых кирпичных стен. — Тебе пришлось выбирать, и ты решила остаться с ним…
В книге так и не появилось ответа. Ничего, кроме молчаливого призрака и стены холода.
— Ты не захотела быть рядом с нами даже тенью! — выкрикнула Бриджит, словно двери миров между ними могли захлопнуться и она бы осталась один на один со своими убеждениями.
Но белую страницу книги наполнили новые картины. Вот этот человек, Аваназий, идет рука об руку с мамой, что-то говорит ей, а она смеется. Вот мама сидит у его постели, а он лежит, ослабев от болезни. Вот они вместе плывут на маленькой шлюпке: Аваназий управляется с парусами, а мама стоит у руля, с яростной улыбкой, в страстной сосредоточенности и дикой радости от того, что бросила вызов волнам и ветру. Вот мама неподвижно лежит на земле, глаза у нее закрыты. Она спит, но этот сон так похож на смерть… Аваназий стоит рядом на коленях, и его голова раскачивается в такт рыданиям.
— Он не должен был забирать тебя у нас, — прошептала Бриджит, не в силах оторвать глаз от сменяющих друг друга картин. Стена холода вокруг нее дрогнула, но Бриджит не хотела отпускать его совсем. — Он мог бы приходить к тебе.
Бумага тихо зашелестела, и изображения вновь сменились словами.
«У всего есть границы, даже для мертвых. Есть места, где нам нельзя появляться, и места, куда нас не пускают. Связи между живыми сильны, Бриджит, намного сильнее, чем связи с усопшими. Узы любви, благодарности и обязательств сильнее, чем кровные узы. Ты не знала Аваназия, и ты любишь не его, а Эверета Ледерли. Поэтому Аваназий не мог пройти через границы миров».
Бриджит почувствовала, что у ее терпения тоже есть границы. Нет, ни одной минуты она здесь больше не останется! Но все же, все же… Тоненький лучик человеческого тепла проникал сквозь ледяную стену. Бриджит готова была броситься в объятия этого тепла, и в то же время она страшилась любви и прощения, которые были его неотъемлемой частью. Принять эту любовь — значило принять слишком многое…
Бриджит вытерла глаза.
— Ну ладно, — сказала она, поднимаясь с табурета. — Это все, конечно, очень поучительно, но мне надо возвращаться, а то у Ричики могут быть неприятности из-за того, что она спит на службе.
Она не собиралась больше заглядывать в книгу, но заметив движение новых слов, машинально прочла их:
«Бриджит, я пришла, потому что ты хотела знать правду. Правда в том, что ты моя дочь, дочь Аваназия и наследница всех магических сил, которые мы могли тебе передать. А еще ты Дочь Эверета Ледерли. Дочь Песчаного острова, Верхнего озера и своего ясновидения. Ты дочь двух миров. Ты долго служила одному миру, а теперь должна послужить другому».
— Должна? — Бриджит почувствовала, как у нее внутри что-то сжалось, но это знакомое ощущение было по-своему приятно.
Надпись в книге изменилась раньше, чем Бриджит успела договорить.
«Дочка, ты уже поняла, что Калами обманщик. Он использует тебя, если сможет, и убьет, когда это будет необходимо.Берегись его. Гляди в оба за всем, что он делает. Скорее уж можно доверять старой несчастной Медеан, чем ему».
Бриджит нахмурилась, ощутив новый прилив холода, не похожего на прежний холод ярости и страха.
— Но ведь это он привез меня сюда. Если я не буду…
Мама подняла голову и встревоженно посмотрела на дверь.
— В чем дело? — спросила Бриджит, бросая быстрые взгляды то на призрака, то на книгу.
«Калами проснулся. Скажи Пешеку, что он все сделал правильно».
Призрак испарился. Бриджит бросилась вперед, задела юбкой за книгу, та соскользнула со стола и с глухим стуком упала на пол. Там, где стояла мама, еще чувствовалось ее тепло, но Бриджит от этого было не легче. Она хотела упасть на колени возле объемного фолианта и пролистать тяжелые страницы в надежде увидеть хоть какой-нибудь знак, оставленный мамой. Но она вовремя вспомнила о разбитой лампе и вместо этого схватила книгу с пола, пока масло не просочилось сквозь кожаный переплет. Послышались чьи-то шаги.
— Вы не поранились, госпожа? — произнес мужской голос.
Бриджит круто обернулась. В бледном свете она разглядела, что к ней приближается Сакра. Должно быть, луна уже зашла, и единственным источником света оставались звезды.
— Нет, все в порядке, — сказала Бриджит и осеклась. Она вовсе не собиралась ему отвечать, но ничего не могла с собой поделать. Видимо, наложенное на нее заклятье все еще оставалось в силе.
— Простите, — сказал Сакра, увидев выражение лица Бриджит. — Я не хотел вырывать у вас ответ силой, во всяком случае не теперь.
Взгляд у него был честный и открытый, и Бриджит внезапно почувствовала, что она смертельно устала. Она повернулась, чтобы положить книгу обратно на стол.
— Что же изменилось, сударь?
— Вы спасли мне жизнь, хотя у вас не было никаких причин это делать.
— Ах, вот в чем дело. — Бриджит погладила кожаный переплет Все-таки осталось пятно от масла. Хорошо еще, если не попортилось что-нибудь важное. Бриджит старательно думала об этих мелочах, чтобы отвлечься от всего, что она только что узнала, но не обдумала как следует. — А может быть, это уловка? Может, я спасла вам жизнь, чтобы влезть к вам в доверие, а потом вредить вашей Ананде?
Он покачал головой:
— Нет.
Негодование, разочарование, страх переполнили душу Бриджит, и хрупкая стенка самообладания рухнула под тяжестью этого потока.
— Почему же? — обернулась она к нему. — Потому что я такая дура? Потому что все считают меня девчонкой, которая ничего не соображает? Марионеткой, которую могут дергать за ниточки все кому вздумается?
— Потому что здесь был призрак, и он имел с вами продолжительную беседу. — И взгляд, и голос Сакры были по-прежнему спокойны. — Ни один дух, злонамеренный по отношению к законному императору или императрице, не мог бы проникнуть в эти стены, даже в такой час. Ему бы просто не позволили.
Значит, следил… Эта мысль обожгла Бриджит, как удар хлыста. Был здесь и все видел. Видел слова мамы, видел движущиеся картины, видел все, что видела она сама.
— Да ты… ты… подлый шпион! — выпалила Бриджит.
— В общем-то, да, — развел руками Сакра.
Однако Бриджит сейчас было не до шуток. Он шпионил за ней! Он все знает! Знает, что она была ублюдком, которого мать подкинула чужому человеку. Знает, что жена Эверета Ледерли никогда не любила его. Не имеет он права знать такие вещи! И Калами не имел права привозить ее сюда, чтобы все это открылось…
— Все вы тут — лживые подлецы!
О, как ей хотелось, чтобы Калами сейчас был здесь! Она бы своими руками, как куренку, свернула ему шею. За то, что он заставил ее пройти через весь этот ад…
— Да, — только и ответил Сакра.
Господи, ну вот, опять глаза мокрые… Как не стыдно плакать перед этим человеком! Бриджит со злостью смахнула слезы.
— С какой стати я вообще должна выслушивать вас!
Уголки его губ поползли вверх. Он улыбнулся и пожал плечами:
— С такой, что я, в отличие от Калами, хотя бы признаю, что я — подлый лжец. Или лживый подлец, это уж как вам угодно.