Когда она качнулась в круге света и упала, раздались аплодисменты. Затем зал потемнел.
Через мгновение свет снова загорелся, и другие члены клуба «Искусство и миф» встали и выступили вперед, чтобы поздравить ее с удачной интерпретацией. Они говорили о значении народных мотивов от сати до жертвоприношения Брунхильды.
«Огонь в основе всего – это хорошо», – решили они. «Костер... моя последняя любовь» – хорошо: Эрос и Танатос в финальном очищении взрыва пламени.
Когда они высказывали свою оценку, в центр зала вышли маленький сутулый мужчина и его похожая на птицу и по-птичьи идущая жена.
– «Элоиза и Абеляр», – объявил мужчина.
Вокруг воцарилось почтительное молчание. Высокий мускулистый человек средних лет с блестящим от пота лицом подошел к нему.
– Мой главный кастратор, – сказал Абеляр.
Крупный мужчина улыбнулся и поклонился.
– Ну, давайте начнем...
Хлопок – и упала тьма.
Глубоко зарытые в землю, как мифологические черви, силовые линии, нефтепроводы и пневматические трубы тянутся через континент. Перистальтически пульсирующие, они гложут недра Земли; несут масло и электричество, воду и уголь, посылки, тюки и письма. Все эти вещи, пройдя под землей, извергаются в местах назначения, и машины, работающие в этих местах, принимают их.
Они слепы и прячутся подальше от солнца; они не имеют вкуса и не переваривают землю; они не имеют ни обоняния, ни слуха. Земля – их каменная тюрьма. Они знают только то, к чему прикасаются, и прикосновение – это их постоянная функция.
Такова глубинная суть червя.
В новой школе Рендер поговорил со штатным психологом и осмотрел оборудование физвоспитания. Затем осмотрел квартиры учащихся и был удовлетворен.
Но сейчас, снова оставив Питера одного в учебном заведении, он чувствовал какое-то недовольство. И сам не знал, почему. Все, казалось, было в полном порядке, как и в первое его посещение. Питер вроде бы был в хорошем настроении. Даже в исключительно хорошем.
Рендер вернулся в свою машину и выехал на шоссе – громадное дерево без корней, ветви которого покрывают два континента (а когда закончат мост через Берингов пролив – будут протягиваться по всему миру, кроме Австралии, полярных областей и островов), – раздумывал и удивлялся, что не находит причин своего недовольства. Руки его лежали на коленях, ландшафт прыгал вокруг вверх и вниз, потому что он ехал по холмам.
Рука снова поднялась к панели.
– Алло?
– Эйлин, это Рендер. Не имел возможности позвонить вам раньше, но слышал, что вы сделали трахеотомию в театре.
– Да. Я сделала доброе дело – я и острый нож. Откуда вы звоните?
– Из машины. Я только что отвез Питера в школу и теперь возвращаюсь.
– Да? Как он? Как его лодыжка?
– Отлично. Мы тут слегка испугались на Рождество, но все обошлось. Расскажите, что случилось в театре, если это вас не смущает.
– Разве врача смущает кровь? – она тихо засмеялась. – Так вот, было уже поздно, перед последним актом...
Рендер откинулся, закурил и с улыбкой слушал.
Местность снаружи стала гладкой равниной, и машина катилась по ней, как кегельный шар, точно по канавке.
Он проехал мимо идущего пешком человека.
Под проводами высокого напряжения, над захороненными кабелями, он снова шел рядом с главной ветвью дороги-дерева, шел сквозь заснеженный воздух, пронизанный радиоволнами от различных приборов.
Мимо неслись машины, и некоторые пассажиры видели его.
Руки он держал в карманах, голову опустил, потому что не смотрел ни на что. Воротник пальто был поднят, и тающие дары небес – снежные хлопья – приклеивались к полям его шляпы. Он был в галошах. Земля была мокрая и грязноватая.
Он шел медленно, с трудом – случайная заряженная частица в поле громадного генератора.
– ...обедаем вечером в «КиС»?
– Почему бы и нет? – сказал Рендер.
– Скажем, в восемь?
– В восемь. Договорились.
Некоторые из них падали с неба, но большинство пробирались по дорогам...
Машины высаживали своих пассажиров на платформы в больших механизированных ульях. Возле будок выхода с кольцевой линии подземки стояли на стоянках аэротакси.
Но заходили в выставочный зал люди пешком. Здание было восьмиугольное. Крыша напоминала перевернутую супницу. Восемь нефункциональных треугольников из черного камня украшали каждый угол снаружи.
«Супница» была избирательным светофильтром. Сейчас она высосала всю голубизну серого вечера и слабо светилась, белая, белее выпавшего вчера снега. Внутри потолок был как небо безоблачным летним днем, но без солнца.
Люди шли под этим небом среди экспонатов, как темный поток среди скал.
Они двигались волнами и редкими водоворотами. Они клубились, сбивались, журчали и бормотали. Иногда мелькали яркие вспышки...
Ровный поток изливался из припаркованных за голубым горизонтом машин. Закончив обход, он возвращался к выходу наружу, под стальные облака.
Так выглядела выставка «Лики космоса», организованная ВВС. Она работала уже две недели по двадцать четыре часа в сутки и привлекала посетителей со всего мира.
Это была выставка достижений Человека в космосе.
Ее руководителем был двухзвездный генерал, в его штате – дюжина полковников, восемнадцать подполковников, много майоров, капитанов и бесчисленное количество лейтенантов. Самого генерала никто не видел, кроме полковников и работников «Выставки, Инк.». Выставочный зал принадлежал компании «Выставки, Инк.» и был аэровокзалом, время от времени превращающимся в выставки.
Как входишь в Зал-Поганку, как его кто-то окрестил, сразу же направо идет Галерея.
В Галерее вся стена была увешана огромными фотографиями, так что посетитель почти мог войти в них, потеряться в громадных стройных горах за «Лунной Базой III», выглядевших так, словно они покачиваются от ветра, хотя никакого ветра там быть не могло; войти в купол-пузырь подводного города; провести рукой по холодным частям наблюдательного мозга и почувствовать, как в нем щелкают быстрые мысли; войти в пыльную пустыню под зеленоватым небом, обойти высокие стены Портового комплекса – монолитные, серо-голубые, построенные на Бог весть каких развалинах, войти в эту крепость, где по марсианскому складу люди двигаются как призраки, ощутить текстуру гласситовых стен, которые произвели сенсацию во всем мире; пройтись по акру меркурианского ада, посмотреть на его цвета – пылающий желтый, серо-коричневый и оранжевый, и, наконец, затеряться в Большом Ледяном Коробе ледяного гиганта, сражающегося с огненным существом, в котором каждое отделение запечатано и отделено, как в подводной лодке или транспортной ракете, и по тем же причинам; или пройтись, заложив руки в карманы, разглядывая цветные прожилки на стенах, похожих на опал, и увидеть солнце как сверкающую звезду, поежиться, выпустить облачко пара и признать, что все эти места крайне удивительны, и фото тоже хороши.
После Галереи шли гравитационные комнаты, куда надо было подниматься по лестнице, пахнувшей свежеспиленным деревом. Наверху человек мог выбрать любую гравитацию: лунную, марсианскую, меркурианскую – и спуститься обратно, упав при уменьшенной силе тяжести, познав на миг ощущение переноса своего собственного веса в выбранный мир. Платформа уходит вниз, мягкая посадка – будто падаешь в сено или на перину.
Дальше были латунные перила на высоте пояса, очерчивающие круг Фонтана Миров. Наклонись и смотри... Посреди светлого дня – бездонное озеро мрака...
Это планетарий.
Миры в нем движутся по магнитным силовым линиям. Они вращаются вокруг горящего лучистого шара – солнца. Расстояние от одного до другого уменьшено, и они холодно и бледно сияют во мраке; Земля – изумруд и бирюза; Венера – молочный янтарь; Марс – оранжевый шербет; Меркурий – масло; Нептун – свежеиспеченный хлеб.
Фонтан Миров демонстрировал пищу и богатство. Жаждущие и вожделеющие наклонялись над латунными перилами и смотрели. Это вызывало у них болезненные мечты.
Другие бросали взгляд и проходили мимо, чтобы увидеть воспроизведение декомпрессионной комнаты на «Лунной Базе I» в натуральную величину или услышать специалиста, представителя производителя, сообщающего малоизвестные факты насчет конструкций воздушных шлюзов и мощности воздушного насоса (низкорослый рыжий человек, большой эрудит). Можно было также проехать через холл в карах на подвесной монорельсовой дороге или посмотреть двадцатиминутный фильм. Можно подняться на специально созданный здесь каменный завал в скейлботах и поорудовать захватами-клешнями, какими пользуются во внеземных горных разработках.
Но наиболее алчущие задерживаются у планетария дольше. Они долго стоят, меньше смеются. Ответвление потока, образующего заводь...
– Думаешь отправиться куда-нибудь?
Мальчик повернул голову, двинувшись на костылях, и посмотрел на обратившегося к нему подполковника. Офицер был высокого роста, с загорелыми руками и лицом, с темными глазами; маленькие усики и тонкая коричневая дымящаяся трубка больше всего бросались в глаза, когда взгляд поднимался выше аккуратного, хорошо пошитого мундира.
– Почему? – спросил мальчик.
– Ты как раз в том возрасте, когда планируют будущее. Карьеру надо нанести на карту заранее. Можно промахнуться, если в тринадцать лет не думать вперед.
– Я читаю всякую литературу...
– Без сомнения. В твоем возрасте все читают. Но сейчас ты видишь модели и думаешь, что это здесь такое же, как настоящее. Но разница большая, громадная. Ты не поймешь того ощущения, лишь читая буклеты.
Наверху прошуршал монорельсовый кар. Офицер показал на него трубкой.
– Даже это не то же, что прокатиться над Большим Ледяным Каньоном, – заметил он.
– Тогда виноваты те, кто пишет буклеты, – сказал мальчик. – Любой человеческий опыт может быть описан и интерпретирован достаточно хорошим писателем.
Офицер искоса взглянул на него.
– Повтори-ка это еще раз, сынок.
– Я сказал, что если ваши буклеты не говорят того, что вы хотите от них, то это не вина того материала, что в них описан.
– Сколько тебе лет?
– Десять.
– Ты чертовски умен для своего возраста.
Мальчик пожал плечами, поднял костыль и показал им в направлении Галереи.
– Хороший художник мог бы сделать вам в пятьдесят раз лучшую работу, чем эти большие глянцевые фото.
– Это очень хорошие фото.
– Конечно, хорошие. Отличные. И, наверное, очень дорогие. Но любая из этих сцен у настоящего художника была бы бесценной.
– Пока что в нашем деле нет места художникам. Сначала идут землекопы, а культура потом.
– А почему бы не сделать наоборот? Набрать нескольких художников, а они помогут вам найти кучу землекопов.
– Хм, – сказал офицер, – интересная точка зрения. Не прогуляешься ли со мной немного? Посмотришь еще кое-какие достопримечательности.
– Что ж, – сказал мальчик, – почему бы и нет? Правда, прогуляться – не совсем подходящее слово...
Он качнулся на костылях, поравнялся с офицером, и они пошли мимо экспонатов.
Скейлботы ползли по стене, цепляясь клешнями.
– Устройство этих вещей основано на работе ног скорпиона?
– Да, – ответил офицер. – Один талантливый инженер украл этот трюк у Природы. Именно такого сорта головы мы и стремимся привлечь.
Мальчик кивнул.
– Я жил в Кливленде. Там в низовьях реки пользовались штукой под названием «хьюлановский конвейер» для разгрузки судов с рудой. Эта вещь основана на принципе ноги кузнечика. Какой-то смышленый молодой человек с мозгом, какой вы хотите привлечь, лежал однажды во дворе, обрывал ноги кузнечикам, и вдруг его осенило: «Эй, – сказал он, – это может пригодиться». Он разодрал еще несколько кузнечиков, и родился хьюлановский конвейер. Как вы сказали, он украл трюк, который Природа потратила на существ, всего лишь скачущих по полям и жующих зелень. Мой отец однажды взял меня в путешествие по реке, и я увидел эти конвейеры в действии. Это громадные металлические ноги с зазубренными концами, и они производят самый ужасно-неземной шум, какой я когда-либо слышал – словно призраки всех замученных кузнечиков. Но боюсь, что у меня не тот сорт мозга, какой вы хотели бы привлечь.
– Ну, – сказал офицер, – похоже, что у тебя мозг того, иного рода.
– Какого иного?
– О котором ты говорил: тот, что будет видеть и интерпретировать, и сможет сказать людям здесь, дома, на что это похоже там.
– Вы взяли бы меня как описателя?
– Нет, мы взяли бы тебя в другом качестве, как рабочего. Но это не должно было бы остановить тебя. Сколько людей интересуется войнами с целью написать военный роман? Сколько военных романов написано? А сколько из них хороших? Очень мало. Ты мог бы начать свою подготовку с этого конца.
– Возможно, – сказал мальчик.
– Повернем сюда? – сказал офицер.
Мальчик кивнул и пошел вслед за ним в коридор, а затем в лифт.
Лифт закрыл дверь и спросил, куда их отвезти.
– На нижний балкон, – сказал офицер.
Едва заметное ощущение движения, затем дверь открылась. Они оказались на узком балконе, идущем вдоль края «Супницы». Он был закрыт гласситом и освещен тусклым светом.
Под ним снаружи располагались огороженные площадки и часть взлетного поля.
– Несколько машин скоро взлетят, – сказал офицер. – Я хочу, чтобы ты увидел, как они поднимаются на колесах огня и дыма.
– Колеса огня и дыма, – улыбаясь, повторил мальчик. – Мне попадалась эта фраза в нескольких из ваших буклетов. Вы действительно поэтичны, сэр.
Офицер не ответил. Ни одна из металлических башен не шевелилась.
– Вообще-то, отсюда они далеко не ходят, – сказал наконец офицер. – Только доставляют материалы и персонал на орбитальные станции. Настоящие большие корабли здесь никогда не садятся.
– Я знаю. Это верно, что на вашей выставке один парень совершил утром самоубийство?
– Нет, – сказал офицер, не глядя на него, – это был несчастный случай. Он шагнул в колодец марсианской гравитации до того, как платформа встала на место и включилась воздушная подушка. И упал в шахту.
– Почему же не закрыли этот отдел выставки?
– Потому что вся защитная аппаратура функционировала правильно. Предупреждающий свет и охранные перила работали нормально.
– Тогда почему вы называете это несчастным случаем?
– Потому что он не оставил записки. Вот! Смотри, сейчас один поднимется! – Он показал трубкой.
Клубы дыма появились у основания одного из стальных сталагмитов. В его основании вспыхнул свет. Затем под ним разгорелось яркое пламя, и волны дыма растеклись по полю и поднялись высоко в воздух.
Но не выше корабля... потому что он теперь поднимался.
Почти незаметно он приподнялся над грунтом. Вот сейчас движение уже было более различимым...
И вдруг он взвился в воздух на громадном потоке пламени.
Он был как фейерверк, потом стал вспышкой, и, наконец, звездой, быстро удаляющейся от них.
– Нет ничего похожего на ракету в полете, – сказал офицер.
– Да, вы правы.
– Ты хотел бы последовать за ней? Следовать за этой звездой?
– Да. И когда-нибудь сделаю это.
– Мне обучение далось очень тяжело, а сейчас требования даже более высокие.
Они следили, как взлетели еще два корабля.
– Когда вы в последний раз сами улетали? – спросил мальчик.
Офицер промолчал.
– Я, пожалуй, пойду. Мне еще надо сделать письменную работу для школы, – сказал мальчик.
– Погоди, я хочу дать тебе несколько новых наших буклетов.
– Спасибо, я уже все их собрал.
– О'кей. До свиданья, парень.
– До свиданья. Спасибо за показ.
Мальчик пошел обратно к лифту. Офицер остался на балконе, пристально глядя вдаль. Трубка его давно погасла.
Свет, движущиеся борющиеся фигуры... Затем темнота.
– О, сталь! Такая боль, словно вошли лезвия! У меня много ртов, и все они блюют кровью!
Тишина.
Затем аплодисменты.
Глава 4
«...Плоское, прямое, унылое. Это Винчестерский кафедральный собор, – говорит путеводитель. – Внутри колоннами от пола до потолка, так похожими на древесные стволы, он добивается жесткого контроля над пространством. Потолок плоский; каждый пролет между колоннами словно являет уверенность и стабильность. Собор как бы отражает дух Вильгельма Завоевателя. Презрение к сложности и страстная преданность другому миру делает собор подходящей обстановкой для некоторых легенд Мэлори...»
– Обратите внимание на зубчатые капители, – сказал экскурсовод. – Своей упрощенностью они предваряют то, что позднее станет общим мотивом...
– Фу! – сказал Рендер, но тихо, потому что находился в храме с группой.
– Ш-ш-ш! – сказала Джил ДеВилл (а на самом деле – Фотлок).
Но Рендер был утомлен не менее, чем восхищен. Хоть он и снимал шляпу перед хобби Джил, но оно так действовало на его рефлексы, что он более предпочел бы сидеть под восточным приспособлением, капающим воду на голову, чем ходить по аркадам и галереям, переходам и туннелям и, задыхаясь, подниматься по высоким трясущимся лестницам башен.
Так что сейчас он водил глазами по всему, мысленно сжигал все, закрывал глаза и строил все заново из дымящегося пепла памяти, чтобы позднее изобразить в видении пациентки, которая может увидеть все это только таким способом. Этот собор был ему менее неприятен, чем другие здания. Да, он должен принести его ей.
Камера в его мозгу снимала все окружающее, пока Рендер шел вместе с другими, перекинув плащ через руку, а его пальцы нервно тянулись за сигаретами. Он удерживался от открытого игнорирования гида, понимая, что это было бы верхом всех форм человеческого протеста. Сейчас он шел по Винчестеру и вспоминал два последних сеанса с Эйлин Шаллот.
Он снова бродил с ней.
...где пантера ходит взад-вперед по ветке дерева...
Они бродили.
...где олень с яростью оборачивается к охотнику...
Они остановились, когда она подняла руки к вискам, раздвинула пальцы и искоса взглянула на него; губы ее разжались, как если бы она хотела спросить.
– Олени, – сказал он.
Она кивнула, и олень подошел. Она ощупала его рога, уши, похлопала по морде.
– Да, – сказала она.
Олень повернулся и пошел прочь, а пантера прыгнула ему на спину и вцепилась в его шею.
Эйлин видела, как олень дважды ударил кошку рогами, а затем умер.
...где гремучая змея греется на солнце, растянувшись на камне...
Эйлин смотрела, как змея свивалась и делала бросок. Затем она ощупала погремушки змеи и повернулась к Рендеру.
– Зачем эти вещи?
– Следует знать не только идиллию, – сказал он и указал...
...где аллигатор беззаботно спит на берегу залива...
Она коснулась плоской кожи. Животное зевнуло. Она изучила его зубы, строение челюстей.
Вокруг них жужжали насекомые. Москит сел на ее руку и ужалил. Она хлопнула по нему и засмеялась.
– Я продвигаюсь? – спросила она.
Он улыбнулся и кивнул.
– Вы хорошо держитесь.
Он хлопнул в ладоши, и лес и болото исчезли.
Они стояли босиком на зыбком песке; солнце и его отражение светили им с поверхности воды над их головами. Стайка ярких рыб проплыла между ними, морские водоросли колыхались взад и вперед, словно бы полируя течение.
Их волосы поднялись и тоже колыхались как водоросли, и одежда шевелилась. Дорожка из морских раковин разных форм и цветов лежала перед ними, вела мимо коралловых стен, по обкатанным морем камням, и открывались беззубые, безъязыкие рты гигантских моллюсков.
Она остановилась и поискала что-то между раковин. Когда она выпрямилась, в ее руках была большая, тонкая как яичная скорлупа трубка; на одном конце ее был завиток, он шел к углублению, похожему на гигантский отпечаток большого пальца, и винтом отходил обратно, чтобы соединиться с другим концом через лабиринты тонких, как спагетти, трубочек.
– Это, – сказала она, – раковина Дедала.
– Раковина Дедала?
– Разве вы не знаете легенду, милорд, как величайший из ремесленников, Дедал, однажды скрывался и был найден царем Миносом?
– Что-то смутно припоминаю...
– Минос искал Дедала по всему древнему свету, но безуспешно, потому что Дедал своим искусством мог изменять себя почти как Протей. Но в конце концов советник царя придумал, как обнаружить Дедала.
– И как же?
– Посредством раковины, вот этой самой.
Рендер взял созданную ею раковину в руки и осмотрел.
– Царь послал ее по разным городам, – продолжала она, – и предложил большую награду тому, кто протянет нитку через все камеры и проходы этой раковины.
– Кажется, припоминаю...
– Вспоминаете, как это было сделано, или зачем? Минос знал, что только один человек может найти способ сделать это: искуснейший из ремесленников, и знал также, что гордость Дедала заставит его попытаться сделать невозможное и доказать, что он может то, чего не может никто.
– Да, – сказал Рендер. – Он ввел шелковую нитку в один конец и ждал, когда она появится из другого. Крошечная петля, затянутая вокруг тела ползающего насекомого. Он заставил насекомое войти в один конец, зная, что оно привыкло к темным лабиринтам, и что сила этого насекомого далеко превосходит его размеры.
– ...Он продел нить сквозь раковину и явился за наградой, и был пленен царем.
– Урок всем Творцам: творить надо мудро, но не слишком хорошо.
Она засмеялась.
– Но он, конечно, потом сбежал.
– Ясное дело.
Они поднялись по коралловой лестнице. Рендер вытащил нитку, поднес раковину к губам, и дунул. Под морем прозвучала одна нота.
...где выдра охотится за рыбой...
Гибкий, торпедообразный пловец вторгся в косяк рыбы и стал жадно глотать. Они подождали, пока выдра закончила питаться и вернулась на поверхность, а затем продолжили подниматься по витой лестнице.
Сначала их головы поднялись над водой, потом плечи, руки, и вот они встали, обсыхая в теплом воздухе, на узкой полоске берега. Затем вошли в рощу и пошли вдоль ручья.
...где черный медведь выкапывает корешки и ищет мёд, где бобр шлепает по грязи веслоподобным хвостом...
– Посмотрите на бобра и медведя.
Пчелы с отчаянием жужжали вокруг черного мародера, грязь плескалась под ударами хвоста грызуна.
– Бобр и медведь, – сказала она. – Куда мы теперь пойдем?
– Мимо сахарного тростника, мимо желтых цветов хлопчатника, мимо затопленных рисовых полей, – ответил он и зашагал дальше. – Смотрите на растения, на их форму и цвет.
Они шли все дальше.
– ...мимо западной хурмы, – сказал Рендер, - мимо длиннолистной кукурузы, мимо нежных соцветий флокса...
Она встала на колени, изучала, нюхала, трогала, пробовала на вкус.
Они шли через поля, и она чувствовала под ногами черную землю.
– Я пытаюсь что-то вспомнить, – сказала она.
– Мимо невзрачной зеленой ржи, – сказал он, - колышущейся на ветру.
– Подождите минутку, – сказала она, – я вспоминаю, но медленно. Подарите мне желание, которое я ни разу не высказала вслух.
– Взобраться на горы, – сказал он, - рискуя задохнуться.
Так они и сделали.
– Лишь скалы и холодный ветер там, высоко в горах. Куда мы идем?
– Наверх. На самую вершину.
Они взобрались туда в безвременный миг и остановились на вершине горы. Им казалось, что они поднимались много часов.
– Расстояние, перспектива, – сказал он. – Мы прошли через все то, что вы видите перед собой.
– На подобную гору я однажды уже взбиралась, не видя ее.
Он кивнул. Ее внимание снова привлек океан под голубым небом.
Через некоторое время они стали спускаться с другой стороны горы. Снова Время вокруг них исказилось, и вот они уже у подножия горы и идут вперед.
– ...беззаботный червячок, пробирающийся по травинке и пробивающийся сквозь листья куста.
– Вспомнила! – воскликнула она, хлопая в ладоши. – Теперь я знаю!
– Так где мы? – спросил Рендер.
Она сорвала травинку и сжевала ее.
– Где? Ну конечно, «там, где перепел свистит в роще и пшеничном поле».
Перепел засвистел и пересек им дорогу, а за ним строго по линии шествовал его выводок.
Они шли по темнеющей тропе между лесом и пшеничным полем.
– Так всего много, – сказала она, – вроде каталога ощущений. Дайте мне еще строчку.
– ...где летучая мышь кружит накануне Седьмого месяца, – сказал Рендер и поднял руку.
Эйлин быстро опустила голову, чтобы мышь не налетела на нее, и темная фигура исчезла в лесу.
– Где большой золотой жук падает сквозь тьму... – сказала она, и жук, похожий на метеорит в двадцать четыре карата, упал к ее ногам. Он лежал секунду, как окрашенный солнцем скарабей, а затем пополз по траве у края тропы.
– Вы вспомнили теперь, – сказал он.
– Да.
Канун Седьмого месяца был холодным, на небе появились бледные звезды. Полумесяц наклонился над краем мира, и его пересекла еще одна летучая мышь. Где-то в траве застрекотал сверчок.
– Мы пойдем дальше, – сказала она.
– Далеко?
– Туда, где ручей вымывает корни старого дерева и несет на луг, – ответила она.
– Ладно, – сказал он и наклонился к гигантскому дереву, мимо которого они шли. Между его корнями пробивался родник, питающий ручей, вдоль которого они недавно шли. Он звенел, как эхо далеких колокольчиков. Он вился между деревьев, зарывался в землю, кружился и прорезал себе путь к океану.
Она пошла по воде. Вода изгибалась и пенилась вокруг ее ног, обрызгивала дождем, и капли скатывались по спине, по груди, по рукам и ногам.