Сибил К. Делфи, заслуженный профессор в отставке. Начало речи в Брокенрокском государственном педагогическом колледже, Шетовер, штат Юта.
«Папа, я доковылял из школы до такси, а на такси в космопорт, ради тамошней выставки ВВС “Лики космоса”, как она называется. (Ну да, я преувеличил, что ковылял, но все же хождение требует дополнительного внимания).
Все тут нацелено на привлечение молодежи к программе пятилетних контрактов, как я понял, по которым каждый год работаешь в новом месте. Но это сработало. Я хочу присоединиться. Я хочу в Космос. Как ты думаешь, возьмут меня, когда я подрасту? Я имею в виду – в Космос, а не на какую-нибудь работу за канцелярским столом. Как думаешь – возьмут?
Я думаю, да.
Там был один полковник, напыщенный индюк (извиняюсь за свой французский), который увидел шкета, шатающегося вокруг и прижимающего нос к их стеклам, и решил дополнительно его уболтать. Мощно! Он провел меня по Галерее и показал все достижения ВВС, от Лунной Базы до Марсопорта. Прочел мне лекцию о Великих Традициях Службы и водил меня в демонстрационную комнату, где крутили фильмы про спецподготовку, настоящие бои в условиях невесомости, где “все решает умение, а не сила”, и как делают скульптуры из подкрашенной воды прямо в воздухе... Здорово!
Но если по-серьезному, я хотел бы побывать на всех Пяти Внешних – и дальше. Не потому, что в проспектах наврано или не продумано, а просто думаю, что кто-нибудь более чувствительный мог бы описать всё это более правильно. Такой, как наблюдательный пограничник Френсис Паркмен – у Мэри Остин, кажется. Так вот, я решил туда податься.
Этот мужик из ВВС, с цыплячьими крылышками на погонах, хотя бы не пытался учить меня жить. Мы стояли на балконе и следили за взлетающими кораблями, и он говорил мне, что если я буду напряженно учиться, то когда-нибудь отправлюсь на них. Я не стал говорить ему, что я не такой уж недоумок и получу диплом раньше, чем буду достаточно взрослым для применения его где бы то ни было, даже в Службе этого полковника. Я просто посмотрел на взлет корабля и сказал: “Через десять лет я буду смотреть вниз, а не наверх”. Затем он рассказал, какой трудной была его собственная тренировка, но я не спросил, чего ради он связался с таким вшивым назначением, как у него. Теперь, подумав, я рад, что не спросил. Он гораздо больше походил на человека из их рекламы, чем кто-нибудь из реальных людей. Надеюсь, я никогда не буду походить на типа из рекламы.
Спасибо тебе за монеты, и за теплые носки, и за струнные квинтеты Моцарта, которые я слушаю прямо сейчас. Я хотел бы получить разрешение побывать на Луне, вместо того, чтобы ехать на лето в Европу. Может быть?.. Возможно?.. Вдруг?.. Ну, а если я все же пройду тот сложный тест, который ты сейчас для меня придумываешь?.. Но в любом случае, пожалуйста, подумай насчет этого.
Твой сын Пит».
– Алло. Психиатрический институт.
– Я хотела бы записаться на обследование.
– Минуточку. Я соединю вас с бюро предварительной записи.
– Алло, бюро записи.
– Я хотела бы записаться на обследование.
– Минуточку... Какого рода обследование?
– Я хочу увидеть доктора Шаллот, Эйлин Шаллот. Как можно скорее.
– Сейчас... Я посмотрю ее расписание. Вас устроит следующий вторник, два часа?
– Прекрасно.
– Ваше имя, пожалуйста.
– ДеВилл. Джил ДеВилл.
– Хорошо, мисс ДеВилл. Значит, в два часа, во вторник.
– Спасибо.
Человек шел рядом с шоссе. По шоссе шли машины. На полосе высокой скорости они мелькали, как расплывающиеся пятна. Движение было слабое.
Было 10:30 холодного утра.
Меховой воротник у человека был поднят, руки засунуты в карманы, сам он наклонялся на ветру. По ту сторону ограды дорога была сухой и чистой.
Утреннее солнце закрыли тучи. При пасмурном освещении человек видел деревья за четверть мили.
Шаг его не менялся. Глаза не отрывались от деревьев. Мелкие камешки хрустели под ногами.
Дойдя до деревьев, он снял пальто и аккуратно сложил его. Он положил пальто на землю и полез на дерево.
Когда он долез до ветви, которая тянулась над оградой, то посмотрел, нет ли приближающихся машин, затем повис на этой ветке, держась обеими руками, опустился вниз и спрыгнул на шоссе.
Это была идущая на восток половина шоссе, шириной в сто ярдов. Человек быстро глянул налево, убедился, что машин пока нет, и пошел к центральному «острову». Он понимал, что может не достичь его. В это время дня машины шли по высокоскоростной полосе со скоростью приблизительно сто шестьдесят миль в час. Но он пошел.
Машина пронеслась позади него. Он не оглянулся. Если окна были затемнены, как это обычно бывает, то пассажиры даже не знали, что он пересек их путь. Потом они, вероятно, услышат об этом и осмотрят перед и зад машины, нет ли признаков наезда.
Машина промелькнула перед ним. Окна были прозрачные. На мгновение предстали два лица, раскрывшие рты в виде буквы «О», а затем исчезли. Его собственное лицо ничего не выражало. Оно ничуть не изменилось. Еще две машины пролетели мимо. Окна были темными. Он прошел по шоссе уже ярдов двадцать.
Двадцать пять...
Ветер или что-то еще под ногами сказали ему, что идет машина. Он даже не взглянул, но углом глаза заметил приближающийся силуэт. Походки не изменил.
У Сесила Грина окна слегка просвечивали, потому что ему так нравилось. Его левая рука была под ее блузкой, юбка ее скомкана на коленях, а его правая рука лежала на рычаге, опускающем сиденья. Вдруг девушка откинулась назад, издав горловой звук.
Его рука дернулась влево.
Он увидел идущего человека.
Он увидел только профиль, так как человек не повернулся к нему и не изменил походки.
А затем он уже не видел человека.
Легкое дребезжание, и ветровое стекло начало само очищаться. Сесил Грин ехал дальше. Затемнив окна.
– Как?.. – спросил он, когда она снова была в его объятиях, и всхлипнул.
– Монитор почему-то не задержал его...
– Он, видимо, не коснулся ограды...
– Наверное, он спятил!
– Все равно, его должны были сразу же задержать.
«Это лицо могло быть любое... Мое?»
Испуганный Сесил опустил сиденья.
– Привет, ребятки. Это крупный план большой, жирной, запачканной табаком улыбки, которой вы только что были вознаграждены. Но хватит юмора. Сегодня вечером мы отойдем от нашего необыкновенного неофициального формата. Мы начнем с тщательно придуманного драматического представления по последней арт-моде.
Мы собираемся играть Миф.
Только после основательного проникновения в душу и болезненного самоанализа мы решили сыграть для вас сегодня именно этот миф.
Да, я жую табак – с краснокожим на пачке, подлинной фабричной маркой.
Теперь, когда я буду скакать по сцене и плеваться, кто первый установит мифическую основу этого? Не увлекайтесь фонами. Пуск!
Ладно, леди и джентльмены и все прочие: я – бессмертный Тифон, и мне ничего не стоит превратиться на ваших глазах в кузнечика. Пуск!
Для моего следующего номера нужно больше света.
Больше чем сейчас. Пуск!
Еще больше света...
Слепящий свет!
Очень хорошо. Пуск!
Теперь – вот я, в пилотской куртке, солнечных очках, шелковом шарфе!
Где мой хлыст?
Ладно, все готово.
Эй, вы, шелудивые! Пошел! Хо! Хо! Вверх! Вверх, в воздух, бессмертные лошади! Поднимайтесь туда!
Больше света!
Эй, лошади! Быстрее! Выше! Папа и мама смотрят, и моя девушка внизу! Давай-давай! Не позорьтесь на этой высоте! Еще!
Какого дьявола это лезет ко мне? Оно похоже на молнию... ааааах!
Ух. Это был Фаэтон в «слепом витке» на солнечной колеснице.
Вы все, наверное слышали старую поговорку: только Бог может быть един в трех лицах. Так вот, этот миф называется «Аполлон и Дафнис». Да убейте вы эти юпитеры!..
Чарльз Рендер писал главу «Некрополь» своей первой за четыре года книги: «Недостающее звено – это человек». После своего возвращения он освободил себе послеобеденное время каждого вторника и четверга для работы над ней, закрывался в своем кабинете и заполнял страницы своими обычными неразборчивыми каракулями.
«У смерти множество ликов, в противоположность самому процессу умирания...» – писал он, когда зажужжал интерком коротко, длинно и опять коротко.
– Да? – спросил он, повернув выключатель.
– К вам... посетитель.
Рендер встал, положил в карман баллончик с аэрозолем, открыл дверь и выглянул.
– Доктор... помоги...
Он сделал три шага и опустился на колено.
– В чем дело?
– Едем, она... больна.
– Больна? Как? Что случилось?
– Не знаю. Поедем.
Рендер пристально вгляделся в нечеловеческие глаза.
– Что за болезнь? – настаивал он.
– Не знаю, – повторил пес. – Не говорит. Молчит. Я... чувствую, она больна.
– Как ты добрался сюда?
– Машина. Знаю ко-ор-ди-наты... Оставил машину снаружи.
– Я сейчас позвоню ей.
– Не стоит. Не ответит.
Зигмунд оказался прав.
Рендер вернулся в кабинет за пальто и врачебным чемоданчиком. Он выглянул в окно и увидел, что машина Эйлин припаркована у самой грани, где монитор освободил ее от своего контроля. Если никто не возьмет на себя управление, она автоматически перейдет на длительную стоянку. Другие машины будут объезжать ее.
«Машина так проста, что даже собака может управлять ею, – подумал Рендер. Лучше спуститься, пока не явился ремонтный крейсер. Машина уже, наверное, отрапортовала, что стоит здесь. А может, и нет. Может, несколько минут еще есть в запасе».
Он кинул взгляд на огромные часы.
– Ладно, Зиг, поехали.
Они опустились в лифте на первый этаж, вышли через главный вход и поспешили к машине.
Мотор все еще работал вхолостую.
Рендер открыл пассажирскую дверцу, и Зигмунд прыгнул внутрь. Рендер втиснулся на сиденье водителя, но собака уже набирала лапой координаты и адрес.
«Похоже, я выбрал не то сиденье», – подумал Рендер. Он закурил, а машина уже неслась в подземном проходе. Выйдя из туннеля, машина на мгновение замерла, а затем влилась в поток движения. Собака направила ее на скоростную полосу.
– Ох, – сказал пес. – Ох.
Рендеру захотелось погладить его по голове, но, взглянув, он увидел оскаленные зубы и решил отказаться от этого намерения.
– Когда она начала вести себя необычно? – спросил он.
– Пришла домой с работы. Не ела. Не отвечала, когда я говорил. Просто сидела.
– Раньше такое бывало?
– Нет.
«Что могло стрястись? Может, просто был тяжелый день? В конце концов, Зигмунд всего лишь собака, как ему определить? Нет. Он бы знал. Но что же тогда?»
– А как было вчера и сегодня утром, когда она уходила из дому?
– Как всегда.
Рендер попытался еще раз позвонить ей, но ответа по-прежнему не было.
– Ты сделал это, – сказала собака.
– Что ты хочешь сказать?
– Глаза. Зрение. Ты. Машина. Плохо.
– Нет, – сказал Рендер.
– Да. – Собака снова повернулась к нему. – Ты хочешь делать ей хорошо?
– Конечно.
Зигмунд снова уставился вдаль.
Рендер чувствовал себя физически собранным, но мысль почти не работала. Он вяло пытался понять, что именно не так пошло с самого первого сеанса. В Эйлин Шаллот было что-то, нарушающее порядок: комбинация высокого интеллекта и беспомощности, решительности и уязвимости, чувствительности и горечи.
«Не находил ли я это особо привлекательным? Нет. Просто это обратная передача, черт ее возьми!»
– От тебя пахнет испугом, – сказала собака.
– Тогда раскрась меня в испуг, – сказал Рендер, – и переверни страницу.
Серией поворотов они замедлили ход, снова перешли на быстрый, опять на медленный. Наконец, машина поехала по узкой части дороги, свернула на боковую улицу, проехала еще с полмили, негромко щелкнула чем-то на стоянке позади высокого кирпичного жилого дома. Щелчок, видимо, означал переключение на отдельную следящую систему, которая включилась, когда монитор отпустил машину, потому что та проползла через стоянку, вошла в свое прозрачное стойло и остановилась. Рендер выключил зажигание.
Зигмунд уже открыл дверцу. Рендер прошел за ним в здание, и они поднялись в лифте на пятидесятый этаж. Затем собака прошла по коридору и нажала носом пластинку на двери. Дверь приоткрылась на несколько дюймов. Собака распахнула ее плечом и вошла. Рендер вошел следом и закрыл за собой дверь.
Комната была большая, стены выглядели симпатично и без всяких украшений, окраска их была приятной. Один угол занимала большая библиотека аудиозаписей; рядом стоял устрашающего вида комбинированный радиоприемник. Перед окном большой кривоногий стол, вдоль правой стены – низкая софа; рядом с ней закрытая дверь; сводчатый проход, по-видимому, вел в другие комнаты. Эйлин сидела в мягком кресле в дальнем углу у окна. Зигмунд встал возле кресла.
Рендер перешел комнату и достал из портсигара сигарету. Щелкнув зажигалкой, он держал пламя, пока Эйлин не повернула в его сторону голову.
– Сигарету? – спросил он.
– Чарльз?
– Да.
– Спасибо, да. Пожалуй, закурю. – Она протянула руку, приняла сигарету и поднесла к губам. – Спасибо. А что вы здесь делаете?
– Общественный вызов. Так случилось, что я был по соседству.
– Я не слышала ни звонка, ни стука.
– Может, вы задремали. Мне открыл Зигмунд.
– Да, возможно, что задремала. Который час?
– Почти половина пятого.
– Значит, я дома больше двух часов... Видимо, очень устала...
– Как вы себя чувствуете?
– Прекрасно. Чашку кофе?
– Не откажусь.
– А бифштекс к нему?
– Нет, спасибо.
– Бакарди в кофе?
– Неплохо бы.
– Тогда извините, я на одну минутку.
Она вышла в дверь рядом с софой, и Рендер мельком увидел там большую сверкающую автоматическую кухню.
– Ну? – тихо спросил он собаку.
Зигмунд покачал головой.
– Обычно другая.
Рендер кивнул. Он положил пальто на софу, аккуратно сложил его на чемоданчике, сел рядом и задумался.
«Не слишком ли большой ломоть видения я бросил ей за один раз? Может, она страдает от депрессивных побочных эффектов – скажем, подавления воспоминаний, нервной усталости? Может, я каким-то образом вывел из равновесия ее сенсорно-адаптационный синдром? Незачем было спешить. Неужели я так чертовски жаждал описать это? Или я это делал по ее желанию? Могла ли она повлиять на меня, сознательно или бессознательно? Или просто я оказался настолько уязвимым?»
Она окликнула его из кухни, чтобы он взял поднос. Он поставил его на стол и сел напротив Эйлин.
– Хороший кофе, – сказал он, обжигая губы.
– Качественная машина, – ответила она, поворачивая лицо на его голос.
Зигмунд растянулся на ковре неподалеку от стола, положил голову между передних лап, вздохнул и закрыл глаза.
– Я подумал, – сказал Рендер, – не было ли каких-нибудь постэффектов в последний сеанс – вроде роста синестезии, появления сновидений, включающих формы, галлюцинаций или...
– Да, – сказала она ровно, – сны.
– Какого рода?
– Последний сеанс. Я видела его снова и снова во сне.
– С начала до конца?
– Нет, соблюдения порядка событий не было. Мы ехали по городу или через мост, или сидели за столиком, или шли к машине – вот такие всплески, очень живые.
– Какие ощущения сопровождали эти... всплески?
– Не скажу. Всё перепуталось.
– А каковы ваши ощущения теперь, когда вы вспоминаете их?
– Такие же перемешанные.
– Вы не были испуганы?
– Н-нет. Не думаю.
– Вы не хотели бы отдохнуть от сеансов? Вам не кажется, что мы действуем слишком быстро?
– Нет. Отнюдь. Это... ну, вроде как учиться плавать. Когда вы, наконец, научились, вы плаваете до изнеможения. Затем ложитесь на берегу, хватаете ртом воздух и вспоминаете, как все было, а ваши друзья болтаются рядом и ругают вас за перенапряжение – и это хорошее ощущение, хоть вам и холодно, и во всех мышцах иголки. Я, во всяком случае, думаю, что именно так. Я так чувствовала себя и после первого сеанса, и после последнего. Первый раз – он всегда особенный... Иголки исчезают, и я снова обретаю дыхание. Господи, я совершенно не могу остановиться сейчас! Я чувствую себя отлично.
– Вы часто спите днем?
Десять красных ногтей двинулись через стол, когда она потянулась.
– ...Устала, – она улыбнулась, скрывая зевок. – Половина штата в отпуске или болеет, и я всю неделю перенапрягала мозги. Чуть не ползком уходила с работы. Но сейчас все в порядке, я отдохнула. – Она взяла чашку обеими руками и сделала большой глоток.
– Угу, – сказал Рендер, – хорошо. Я немножко беспокоился о вас и рад видеть, что причин для этого нет.
Она рассмеялась.
– Беспокоились? Вы же читали записи доктора Рискомба о моем обследовании и об испытании в «яйце», как же вы можете думать, что обо мне нужно беспокоиться? Ха! У меня операционно-полезный невроз, имеющий отношение к моей адекватности как человеческого существа. Он фокусирует мою энергию, координирует мои усилия к достижению. Это повышает чувство личности...
– У вас дьявольская память, – заметил Рендер. – Почти стенографический отчет.
– Конечно.
– Зигмунд сегодня тоже беспокоился о вас.
– Зиг? Как это?
Пес смущенно шевельнулся, открыл один глаз.
– Да, – проворчал он, глядя на Рендера. – Он был нужен, привезти домой.
– Значит, ты снова водил машину?
– Да.
– После того, как я тебе запретила?
– Да.
– Зачем?
– Я испугался. Ты не отвечала, когда я говорил.
– Я в самом деле устала. А если ты еще раз возьмешь машину, то я буду закрывать дверь так, чтобы ты не мог входить и выходить по своему желанию.
– Прости...
– Со мной все в порядке.
– Я вижу.
– Никогда больше не делай этого.
– Прости.
Глаз собаки не покидал Рендера; он был как зажигательное стекло. Рендер отвел взгляд.
– Не будьте жестоки к бедняге, – сказал он. – В конце концов, он думал, что вы больны, и поехал за врачом. А если бы он оказался прав? Вам бы следовало благодарить его, а не ругать.
Успокоенный Зигмунд закрыл глаз.
– Ему надо выговаривать, когда он поступает неправильно, – закончила Эйлин.
– Я полагаю, – сказал Рендер, отпив кофе, – что ничего плохого из-за этого не случилось. Раз уж я здесь, поговорим о деле. Я кое-что пишу и хотел бы узнать ваше мнение.
– Великолепно. Пожертвуете мне сноску?
– Даже две или три. По-вашему мнению, общая основа мотиваций, ведущих к самоубийству, различна в разных культурах?
– По моему хорошо обдуманному мнению – нет. Разочарования могут привести к депрессии или злобе; если же они достаточно сильны, то могут вести и к самоуничтожению. Вы спрашиваете насчет мотиваций: я думаю, что они остаются в основном теми же самыми. Я считаю, что это внекультурный, вневременной аспект человеческого состояния. Не думаю, что он может изменится без изменения основ природы человека.
– Ладно. Над этим подумаем. Теперь, как насчет побудительного элемента? Возьмем человека спокойного, со слабо меняющимся окружением. Если его поместить в сверхзащищенную жизненную ситуацию – как вы думаете, будет она подавлять его или побуждать к ярости в большей степени, чем если бы он не был в таком охраняющем окружении?
– Хм... В каком-то другом случае я бы сказала, что это зависит от человека. Но я вижу, к чему вы ведете: многие расположены выскакивать из окон без колебаний – окно даже само откроется для вас, потому что вы его об этом попросите, – и это можно понять как недовольство скучающих масс. Но мне не нравится такая точка зрения. Я надеюсь, что она ошибочная.
– Я тоже надеюсь, но я думаю также о символических самоубийствах – функциональные расстройства, которые случаются по самым неубедительным причинам.
– Ага! Это ваша лекция в прошлом месяце: аутопсихомимикрия. Хорошо сказано, но я не могу согласиться.
– Теперь и я тоже. Я переписал всю главу «Танатос в стране небесных кукушек», как я ее назвал. На самом деле, инстинкт смерти где-то на самой поверхности.
– Если я вам дам скальпель и труп, можете вы вырезать инстинкт смерти и дать мне ощупать его?
– Нет, – сказал он с усмешкой в голосе, – в трупе все это уже израсходовано. Но найдите мне добровольца, и он своим добровольным согласием докажет мои слова.
– Ваша логика неуязвима, – улыбнулась Эйлин. – Выпьем еще кофе, ладно?
Рендер пошел в кухню, сполоснул чашки и налил кофе, выпил стакан воды и вернулся в комнату. Эйлин не шевельнулась, Зигмунд тоже.
– Что вы делаете, когда не работаете Творцом? – спросила она.
– То же, что и большинство: ем, пью, сплю, разговариваю, посещаю друзей и недругов, езжу по разным местам, читаю...
– Вы склонны прощать?
– Иногда. А что?
– Тогда простите меня. Сегодня у меня была ссора с женщиной по фамилии ДеВилл.
– Из-за чего?
– Она обвинила меня в таких вещах, что лучше бы моей матери и не родить меня. Вы собираетесь жениться на ней?
– Нет. Брак – это вроде алхимии. Когда-то он служил важной цели, но теперь – едва ли.
– Хорошо.
– А что вы ей сказали?
– Я дала ей карту направления, где был записан результат обследования: «Диагноз: сука. Предписание: лечение успокаивающими средствами и плотный кляп».
– О, – сказал Рендер с явным интересом.
– Она разорвала карту и бросила мне в лицо.
– Интересно, зачем это все?
Она пожала плечами, улыбнулась.
– «Отцы и старцы, – вздохнул Рендер, – я размышляю, что есть ад?»
– «Я считаю, что это страдание от неспособности любить», – закончила Эйлин. – Ведь Достоевский прав?
– Сомневаюсь. Я бы назначил ему групповую терапию. Это был бы реальный ад для него – со всеми этими людьми, действующими, как его персонажи, и радующимися этому.
Рендер поставил чашку и отодвинулся от стола.
– Полагаю, что вы теперь должны идти?
– Должен, в самом деле.
– Позвольте поинтересоваться: вы пойдете пешком?
– Нет.
Она встала.
– Ладно. Сейчас надену пальто.
– Я могу доехать один и отправить машину обратно.
– Нет! Меня пугает идея пустых машин, катающихся по городу. Это будет угнетать меня недели две. Кроме того, вы обещали мне кафедральный собор.
– Вы хотите сегодня?
– Если смогу уговорить вас.
Рендер встал, размышляя. Зигмунд поднялся тоже и встал рядом с Рендером, глядя вверх, в его глаза. Он несколько раз открывал и закрывал пасть, но не выдал ни звука. Затем он повернулся и вышел из комнаты.
– Нет! – голос Эйлин вернул его назад. – Ты останешься здесь до моего возвращения.
Рендер надел пальто и запихнул свой чемоданчик в просторный карман.
Когда они шли по коридору к лифту, Рендеру показалось, что он услышал слабый, далекий вой.
В этом месте, в отличие от всех прочих, Рендер знал, что он хозяин всего.
Он был как дома в тех чужих мирах без времени, где цветы спариваются, а звезды сражаются в небе и падают на землю, обескровленные, где в морях, затаившись, спускаются вниз, в глубину, из пещер возникают руки, размахивающие факелами, пламя которых похоже на жидкие лица – все это Рендер знал, потому что лучшую часть последнего десятилетия он провел, посещая эти миры в научных командировках. Здесь он мог одним движением пальца пленить колдунов, судить их за измену королевству, мог казнить их, мог назначить им преемников.
К счастью, сегодняшнее путешествие было скорее визитом вежливости...
Он шел по прогалине, разыскивая Эйлин. И чувствовал ее пробуждающееся присутствие повсюду вокруг себя.
Он продрался сквозь ветви и остановился у озера. Оно было холодное, голубое, бездонное, в нем отражалась та стройная ива, которая уже бывала станцией прибытия Эйлин.
– Эйлин!
Все листья на иве разом пожухли и попадали в воду. Дерево перестало качаться. В темнеющем небе раздался странный звук, вроде гудения высоковольтных проводов в морозный день.
На небе вдруг появилась двойная шеренга лун. Рендер выбрал одну, потянулся и нажал на нее. Остальные тут же исчезли, и мир осветился. Гуденье в воздухе смолкло.
Он обошел озеро, чтобы немного прийти в себя, получить субъективную передышку от действия отбрасывания и отражающего удара. Пошел к тому месту, где хотел поставить собор. Теперь на деревьях пели птицы. Ветер мягко прошелестел мимо. Рендер очень сильно чувствовал присутствие Эйлин.
– Сюда, Эйлин. Сюда.
Она оказалась рядом с ним. Зеленое шелковое платье, бронзовые волосы, изумрудные глаза, на лбу изумруд. Зеленые туфли скользили по сосновым иглам.
– Что случилось? – спросила она.
– Вы были испуганы.
– Чем?
– Наверное, боитесь кафедрального собора. Может, вы ведьма? – он улыбнулся.
– Да, но сегодня у меня выходной.
Он засмеялся, взял ее за руку, они обошли зеленый остров, и там, на травянистом холме, уже стоял кафедральный собор, возносящийся выше деревьев; он вздыхал органными трубами, в его стеклах отражались солнечные лучи.
– Держите крепче контакт с миром, – сказал он. – С этого места гиды начинают обход.
Они вошли.
– «...колоннами от пола до потолка, так похожими на древесные стволы, он добивается жесткого контроля над пространством...» – сказал Рендер. – Это из путеводителя. Мы находимся в северном приделе...
– «Зеленые рукава», – сказала она. – Орган играет «Зеленые рукава».
– Верно. Вы не можете порицать меня за это.
– Я хочу быть ближе к музыке.
– Прекрасно. Вот сюда.
Рендер чувствовал, что что-то не так, но не мог сказать, что именно. Все выглядело так основательно...
Что-то быстро пронеслось высоко над собором и произвело звучный гул. Рендер улыбнулся, вспомнив теперь. Это было вроде оговорки: он на миг спутал Эйлин с Джил – да, вот что случилось.