Зощенко Михаил. Перед восходом солнца

   У БАБУШКИ
   Мы в гостях у бабушки. Сидим за столом. Подают обед.
   Наша бабушка сидит рядом с дедушкой. Дедушка толстый, грузный. Он похож на льва. А бабушка похожа на львицу.
   Лев и львица сидят за столом.
   Я не отрываясь смотрю на бабушку. Это мамина мама. У нее седые волосы. И темное, удивительно красивое лицо. Мама сказала, что в молодости она была необыкновенная красавица.
   Приносят миску с супом.
   Это неинтересно. Это я вряд ли буду кушать!
   Но вот приносят пирожки. Это еще ничего.
   Сам дедушка разливает суп.
   Подавая свою тарелку, я говорю дедушке:
   - Мне только одну капельку.
   Дедушка держит разливательную ложку над моей тарелкой. Одну каплю супа он капает в мою тарелку.
   Я смущенно смотрю на эту каплю.
   Все смеются.
   Дедушка говорит:
   - Он сам попросил одну каплю. Вот я и выполнил его просьбу.
   Я не хотел супа, но почему-то мне обидно. Я почти плачу.
   Бабушка говорит:
   - Дедушка пошутил. Дай твою тарелку, я налью.
   Я не даю свою тарелку и не дотрагиваюсь до пирожков.
   Дедушка говорит моей маме:
   - Это плохой ребенок. Он не понимает шуток.
   Мама говорит мне:
   - Ну, улыбнись же дедушке. Ответь ему что-нибудь.
   Я сердито смотрю на дедушку. Тихо говорю ему:
   - Я больше к вам никогда не приеду.
   Я пришел к бабушке в гости, только когда дедушка умер. Это был неродной дедушка. И я не жалел, что он умер.
   МАМА ПЛАЧЕТ
   Мама лежит на диване и плачет. Я подхожу к ней. Мама протягивает мне цветную открытку. На открытке какая-то красивая дама в боа и в шляпе.
   Мама спрашивает:
   - Правда, я похожа на эту даму?
   Желая утешить маму, я говорю:
   - Да, немножко похожа.
   Хотя я и не вижу особенного сходства.
   Мама говорит:
   - В таком случае пойди к папе, покажи ему эту открытку и скажи: "Папа, погляди, как похожа на нашу маму".
   Угрюмо я спрашиваю:
   - Для чего?
   - Так нужно. Я не могу тебе объяснить, для чего. Ты слишком мал. Я говорю:
   - Нет, ты все-таки скажи, так я не пойду.
   Мама говорит:
   - Ну как тебе объяснить... Папа посмотрит на эту открытку и скажет: "Ах, какая у нас интересная мама..." И будет относиться ко мне добрей...
   Это объяснение не вносит ясности в мою голова Наоборот, мне кажется, что папа увидит несходство и еще больше рассердится на маму.
   С большой неохотой я иду в комнату, где работает папа.
   Папа - художник. Перед ним мольберт. Папа пишет портрет моей сестры Юли.
   Я подхожу к отцу и, протянув открытку, угрюмо говорю:
   - Кажется, немножко похожа на мать. Нет?
   Искоса взглянув на открытку, отец говорит:
   - Не мешай мне. Иди...
   Ну конечно. Ничего не вышло. Я так и знал.
   Я возвращаюсь к матери.
   - Ну, что он сказал?
   Я говорю:
   - Он сказал: "Не мешай мне, иди..."
   Закрыв лицо руками, мама плачет.
   Мое сердце разрывается от жалости. Я даже согласен вторично идти к отцу с этой дурацкой открыткой, но мать не разрешает мне этого.
   МАМА НАШЛА БИЛЕТЫ
   Мама в гневе ударяет но столу кулаком. Говорит бабушке:
   - Значит, когда мы были на даче, он тут веселился... Вот эти билеты, которые я нашла в кармане его летнего пальто.
   Я знаю это летнее папино пальто. Оно висит на вешалке. Совершенно светлое, коротенькое пальто.
   Мама кладет на стол какие-то билеты.
   Я сгораю от любопытства - так мне хочется узнать, что это за билеты.
   Я подхожу к столу и рассматриваю билеты, читаю: "Театр Буфф".
   Бабушка говорит:
   - Может быть, он был в "Буффе" со своим приятелем. Почем мы знаем?
   Мама говорит:
   - Нет, билеты в первом ряду. Я знаю, с кем он был. Он был с Анной. Я давно подозревала, что она сходит с ума...
   Вдруг открывается дверь, и входит лапа.
   Папа в черном осеннем пальто. В шляпе. Он очень высокий, красивый. И даже борода не портит его.
   Улыбаясь, папа говорит маме:
   - Мне нужно с тобой поговорить.
   Они оба уходят в гостиную.
   Леля подходит к двери. Прислушивается. Потом говорит:
   - Нет, все хорошо. Ничего плохого не будет. Ручаюсь...
   Я спрашиваю Лелю:
   - А что у них произошло?
   Леля говорит:
   - Все женщины сходят с ума от нашего папы. Это чересчур расстраивает маму.
   Вскоре из гостиной выходят наши родители. Я вижу, мама не особенно довольна, но все же ничего.
   Папа на прощанье целует мамину руку. И уходит ночевать в свою мастерскую. Это через три дома от нас.
   В МАСТЕРСКОЙ
   Папы давно у нас не было. Мать одевает меня. И мы идем к отцу в мастерскую.
   Мама идет торопливо. Тянет меня за руку, так что я едва поспеваю.
   Мы поднимаемся на седьмой этаж. Стучим. Дверь открывает папа.
   Увидев нас, он сначала хмурится. Потом, взяв меня на руки, подкидывает чуть не под потолок. Смеется и целует меня.
   Мама улыбается. Она садится рядом с папой на диван. И у них начинается какой-то таинственный разговор.
   Я хожу по мастерской. На мольбертах картины. На стенах тоже картины. Огромные окна. Беспорядок.
   Я осматриваю ящики с красками. Кисти. Всякие бутылочки.
   Уже все осмотрено, но родители еще беседуют. Очень приятно, что они так тихо беседуют без криков, не ссорятся.
   Я не мешаю им. Я вторично обхожу ящики и картины.
   Наконец отец говорит матери:
   - Ну, очень рад. Все хорошо.
   Он на прощание целует маму. И мама целует его. И даже они обнимаются.
   Одевшись, мы уходим.
   По дороге мама вдруг начинает бранить меня. Она говорит:
   - Ах, зачем ты увязался за мной...
   Мне страшно слышать это. Я вовсе не увязывался. Она сама потянула меня в мастерскую.
   И вот теперь недовольна.
   Мама говорит:
   - Ах, как я жалею, что взяла тебя с собой. Без тебя мы бы окончательно помирились.
   Я хнычу. Но я хнычу оттого, что не понимаю, в чем я виноват. Я вел себя тихо. Даже не бегал по мастерской. И вот такая несправедливость.
   Мать говорит:
   - Нет, больше я тебя никогда с собой не возьму.
   Мне хочется спросить, в чем дело, что произошло. Но я молчу. Я вырасту большой и тогда все сам узнаю. Узнаю, почему бывают виноваты люди, если они решительно ни в чем не виноваты.
   У КАЛИТКИ
   Я стою в саду у калитки. Пристально смотрю на дорогу, которая ведет к пристани.
   Мама уехала в город. И вот с утра ее нет. А мы уже пообедали. И скоро вечер. Ах, боже мой, где же она?
   Я снова всматриваюсь в даль. Нет! Идут какие-то люди, а ее нет. Наверное, что-нибудь с ней случилось.
   Но что могло с ней случиться? Ведь она же не маленький ребенок. Взрослый человек. Ей тридцать лет.
   Ну и что из того? И со взрослыми случаются всякие ужасы. Взрослых тоже на каждом шагу! подстерегают опасности.
   Может быть, мама ехала на извозчике. Понесла лошадь. Правда, у извозчиков лошади тихие. Еле плетутся. Сомнительно, что такие лошади могут понести. А если и понесут, то всегда можно выскочить из пролетки.
   Но вот если мама поехала на пароходе, то с парохода не выскочишь, если он тонет. Конечно, имеются круги. Можно схватить такой круг и спастись. Зато такие круги ни к чему, если пожар, если, например, загорелась наша городская квартира. Хотя, впрочем, дом у нас каменный и вряд ли он может вспыхнуть, как спичка.
   Скорей всего мама зашла в кафе, там что-нибудь скушала и заболела. И вот теперь ей доктор делает операцию.
   Ах, нет! Вот идет наша мама!
   С криком я бегу к ней навстречу. Мама в огромной шляпе. На плечах у нее белое боа из перьев. И бант на поясе. Мне не нравится, что мама так одевается. Вот уж ни за какие блага в мире я не надел бы эти перья. Я вырасту большой и попрошу маму, чтоб она так не одевалась. А то мне неловко с ней идти - все оборачиваются.
   - Ты, кажется, не рад, что я приехала? - спрашивает мама.
   - Нет, я рад,- равнодушно говорю я.
   ЭТО НЕДОРАЗУМЕНИЕ
   Рядом со мной за партой сидит гимназист Костя Палицын.
   Перочинным ножом он вырезает на парте какую-то букву. Я смотрю, как ловко и незаметно для учителя он режет ножом.
   Я так углубился в это дело, что не слышу, как вызывают меня.
   Кто-то толкает меня под бок. И тогда я встаю и растерянно смотрю на классного наставника, который преподает русский и арифметику в нашем приготовительном классе.
   Оказывается, учитель почему-то хочет, чтоб я прочитал ему стихотворение "Весело сияет месяц над селом".
   Первую строчку я бойко произношу, так как я ее только что услышал от учителя. Но что дальше, я не знаю. Я просто не знаю этого стихотворения и даже в первый раз слышу о нем.
   Со всех сторон мне подсказывают: "Белый снег сверкает".
   Запинаясь, я произношу, что подсказывают.
   Посматривая на меня, учитель улыбается.
   Ученики наперерыв подсказывают мне. Они шепчут со всех сторон. От этого даже не разобрать, что они шепчут - "Крест под облаками, как свеча, горит..."
   - Треск под сапогами,- бормочу я.
   В классе хохот. Учитель тоже смеется. И ставит в мой дневник единицу.
   Это неприятно. Я всего пять дней в гимназии. И вдруг сразу единица.
   Я говорю Косте Палицыну:
   - Если будут ставить единицы за все, что я еще не знаю, то я много нахватаю единиц.
   - Это стихотворение было задано,- говорят Костя.- Его надо было выучить.
   Ах, оно было задано? Я не знал. В таком случае, это недоразумение.
   Мне становится легко на душе, что это недоразумение.
   СНОВА НЕПРИЯТНОСТИ
   На мне серое гимназическое пальто с серебряными пуговицами. За спиной ранец.
   В карман моего пальто мама сует записку с адресом гимназии.
   - Мама,- говорю я,- ты не беспокойся Я так хорошо знаю дорогу, что могу с закрытыми глазами дойти до гимназии.
   Мама говорит:
   - Только ты и в самом деле не вздумай идти с закрытыми глазами. С тебя хватит.
   Я выхожу на улицу.
   Нет, конечно, с закрытыми глазами я не пойду. Это опасно. На улицах конки, извозчики. Но от угла Большого до гимназии я непременно пойду с закрытыми глазами. Всего двести десять шагов. Это сущие пустяки.
   Дойдя до Большого проспекта, я закрываю глаза и, как слепой, иду, тычась на людей и задевая стены и тумбы. При этом мысленно считаю шаги. Двести... Двести десять...
   Произнеся вслух "Двести десять", я с силой наталкиваюсь на какого-то человека. Открываю глаза. Стою как раз у дверей гимназии. А человек, которого я толкнул,- это наш учитель и классный наставник.
   - Ах, извините,- говорю я.- Я вас не заметил.
   - Надо замечать,- сердито говорит учитель.- Для этого у тебя есть глаза.
   - Они были закрыты,- говорю я.
   - Зачем же ты глаза закрываешь, глупый мальчишка? - говорит учитель.
   Я молчу. Во-первых, это долго объяснять, во-вторых, он, пожалуй, не поймет, почему я закрыл глаза.
   - Ну? - спрашивает учитель.
   - Просто так закрыл. От ветра...
   Учитель хмуро смотрит на меня и сердито говорит:
   - Ну, что ж ты стоишь как пень? Иди...
   Я стою оттого, что я вежливый человек.
   Я хочу пропустить его вперед.
   Мы одновременно шагаем к двери и в дверях снова сталкиваемся.
   Еще более сердито учитель смотрит на меня.
   ПУД ЖЕЛЕЗА
   Я занят разборкой моего пенала. Перебираю карандаши и перья. Любуюсь моим маленьким перочинным ножом.
   Учитель вызывает меня. Он говорит:
   - Ответь, только быстро: что тяжелей - пуд пуха или пуд железа?
   Не видя в этом подвоха, я, не подумав, отвечаю:
   - Пуд железа.
   Кругом хохот.
   Учитель говорит:
   - Скажи своей маме, чтоб она завтра зашла ко мне. Я хочу с ней поговорить.
   На другой день мама идет я учителю и грустная возвращается домой. Она говорит:
   - Учитель недоволен тобой. Он говорит, что ты рассеянный, ничего не слушаешь, не понимаешь, и сидишь за партой, как будто тебя не касается, что происходит в классе.
   - А что он еще сказал?
   Лицо у мамы делается совсем грустным.
   Прижав меня к себе, она говорит:
   - Я тебя считала умным и развитым мальчиком, а он говорит, что у тебя еще недостаточное умственное развитие.
   - Это он глупости говорит! - сердито кричу я.- По-моему, у него недостаточное умственное развитие. Он задает ученикам глупые вопросы. А на глупые вопросы трудней ответить, чем на умные.
   Целуя меня, мама плачет.
   - Ах, тебе будет трудно жить на свете! - говорит она.
   - Почему?
   - Ты трудный ребенок. Ты похож на отца. Я не верю, что ты будешь счастливый.
   Мама снова целует и обнимает меня, но я вырываюсь. Я не люблю это лизанье и слезы.
   ЗАКРЫТОЕ СЕРДЦЕ
   Приехал дедушка. Это отец отца. Он приехал из Полтавы.
   Я думал, что приедет дряхлый старичок с длинными усами и в украинской рубашке. И будет петь, плясать и рассказывать нам сказки.
   Наоборот. Приехал строгий, высокий человек. Не очень старый, не очень седой. Поразительно красивый. Бритый. В черном сюртуке. И в руках у него был маленький бархатный молитвенник и красные костяные четки.
   И я удивился, что у нас такой дедушка. И захотел с ним о чем-нибудь поговорить. Но с нами, с детьми, он не стал разговаривать. Он только немного поговорил с папой. А маме сердито сказал:
   - Сами виноваты, сударыня. Слишком много народили детей.
   И тогда мама заплакала и ушла в свою комнату.
   И я еще больше удивился, что у нас такой дедушка, который недоволен тем, что у мамы родились дети, среди которых был я.
   И мне непременно захотелось узнать, что делает дедушка в своей комнате, из которой он почти не выходит и никому не позволяет входить в нее. Наверно, он там делает что-нибудь исключительно важное.
   И вот я приоткрываю дверь я тихо вхожу в комнату.
   Строгий дедушка ничего не делает. Он сидит в кресле и просто ничего не делает. Неподвижно смотрит на стену и курит длинную трубку.
   Увидев меня, дедушка спросил:
   - Что тебе здесь нужно? И зачем ты вошел ко мне не постучавшись?
   И тогда я рассердился на моего дедушку и сказал ему:
   - В конце концов, это наша квартира. Если хотите знать - это моя комната, а меня переселили к сестрам. Зачем я буду стучать в свою комнату?
   Дедушка бросил в меня свои четки и закричал. Потом он пошел и пожаловался моему отцу. А отец пожаловался матери.
   Но мама не стала меня бранить. Она сказала:
   - Ах, скорей бы он уехал. Он никого не любит. Он вроде твоего отца. У него закрытое сердце.
   - А у меня тоже закрытое сердце? - спрашиваю я.
   - Да,- говорит мать,- по-моему, и у тебя закрытое сердце. - Значит, я буду такой же, как дедушка?
   Целуя меня, мать сквозь слезы говорит:
   - Да, наверно, и ты будешь такой же. Это большое несчастье - никого не любить.
   НЕЛЬЗЯ КРИЧАТЬ
   На улицах беспорядки. Побили городового на углу. Жандармы скачут на лошадях. Что-то происходит необычайное.
   В нашей гимназии тоже творится что-то странное. Старшие ученики собираются в группы и о чем-то тихо беседуют. И малыши шалят больше обыкновенного.
   Перемена. Мы бегаем по залу. Второклассники бегают с криком: "Бунтуйся". Я тоже присоединяюсь к ним и, размахивая рукой, кричу: "Бунтуйся".
   Кто-то хватает меня за руку. Это классный наставник.
   Он трясет меня за плечи и говорит:
   - Повтори, что ты сказал.
   - Я сказал "бунтуйся",- бормочу я.
   Лицо учителя делается каменным. Он говорит:
   - Встань к стене под часами и стой до конца перемены. А завтра пусть мама зайдет ко мне.
   Я стою под часами. Новое дело. Что случилось? Почему это нельзя кричать? Все кричали. А он, как коршун, налетел на меня и схватил за плечи.
   На другой день мама возвращается от учителя встревоженной. Она идет к отцу и с ним долго беседует.
   Потом родители зовут меня в свою комнату.
   Отец лежит на кровати в брюках и в пиджаке. Вид у него скучный, хмурый. Он говорит мне:
   - Наверное, ты не знал, что означает это слово?
   Я говорю:
   - Нет, я знал. Оно от слова "бунт". Но я не знал, что его нельзя кричать.
   Отец улыбается. Говорит матери:
   - Пойди к учителю и скажи ему, что наш сын дурачок, недостаточно развитой... А то его посадят в тюрьму.
   Услышав про тюрьму, я начинаю плакать.
   Мама говорит:
   - Раньше я об этом спорила с учителем. Но теперь я пойду скажу ему, что он прав.
   Папа смеется.
   - Вот видите,- говорит он,- это плохое мнение пригодилось.
   Папа отворачивается к стене и больше не хочет разговаривать.
   Мы с мамой выходим из комнаты.
   РАЗРЫВ СЕРДЦА
   Тихо отворяю дверь и вхожу в папину комнату.
   Обычно отец валяется на кровати. Но сегодня он неподвижно стоит у окна.
   Высокий, угрюмый, он стоит у окна и о чем-то думает.
   Он похож на Петра Великого. Только с бородой.
   Тихо я говорю:
   - Папа, я возьму твой ножичек очинить карандаш.
   Не оборачиваясь, отец говорит:
   - Возьми.
   Я подхожу к письменному столу д начинаю чинить карандаш. В углу у окна круглый столик. На нем графин с водой.
   Отец наливает стакан воды. Пьет. И вдруг падает.
   Он падает на пол. И падает стул, за который он задел.
   От ужаса я кричу. Прибегают сестры, мать.
   Увидев отца на полу, мать с криком бросается к нему. Теребит его за плечи, целует его лицо.
   Я выбегаю из комнаты и ложусь па свою кровать.
   Произошло что-то ужасное. Но, может быть, все кончится хорошо. Может быть, у папы - обморок.
   Я снова иду в комнату отца.
   Отец лежит на кровати. Мать у дверей. Рядом с ней доктор.
   Мать кричит:
   - Вы ошиблись, доктор!
   Доктор говорит:
   - В этом вопросе мы не смеем ошибаться, сударыня. Он умер.
   - Почему же так сразу? Не может быть!
   - Это разрыв сердца,- говорит врач. И уходит из комнаты.
   Лежа на своей кровати, я плачу.
   ДА, ОН УМЕР
   Ах, как невыносимо смотреть на маму! Она все время плачет.
   Вот она стоит у стола, на котором лежит мой отец. Она упала лицом на его лицо и плачет.
   Я стою у двери и смотрю на это ужасное
   горе. Нет, я бы не мог так плакать. Наверно, у меня - закрытое сердце.
   Мне хочется утешить мать, отвлечь ее. Я тихо спрашиваю ее:
   - Мама, сколько лет нашему папе?
   Вытирая слезы, мама говорит:
   - Ах, Мишенька, он совсем молодой. Ему сорок девять. Нет, не может быть. чтобы он умер!
   Она снова теребит за плечи отца и бормочет:
   - Может быть, это глубокий обморок, летаргический сон?..
   Мать отстегивает булавку от своей блузки. Потом берет руку отца. И я вижу - она хочет булавкой проколоть ему руку.
   Я вскрикиваю от ужаса.
   - Не надо кричать,- говорит мать,- я хочу посмотреть, может быть, он не умер.
   Булавкой она прокалывает руку насквозь. Я снова кричу. Мать вынимает булавку из проколотой ладони.
   - Погляди,- говорит она,- нет ни капельки крови. Да, он умер...
   Упав на грудь отца, мама снова плачет.
   Я выхожу из комнаты. Меня трясет лихорадка.
   НА КЛАДБИЩЕ
   Я первый раз на кладбище. Ничуть не страшно. Только очень неприятно.
   Настолько неприятно, что я еле стою в церкви. Скорей бы кончилось отпевание. Я стараюсь не смотреть на покойников, которые лежат на шести катафалках. Но мои глаза невольно останавливаются на них. Они лежат бледные, неподвижнле, как восковые куклы. Две старухи в чепцах Отец. Еще чей-то отец. Молодая мертвая девупка. И какой-то пузатый, толстый человек. Такой пузатый, что вряд ли закроется гроб при таком брюхе. Впро-чем, прижмут крышкой. Церемонитюя не будут. Все равно он теперь ничего не чувствует, не видит.
   Не знаю, смогу ли я подойти к отцу, поцеловать его. Вот уже все подходят, целуют.
   Затаив дыхание, я подхожу. Чуть касаюсь губами его мертвой руки. Выбегаю из церкви.
   Гроб несут на руках художниги - папины товарищи. Впереди на маленькой бархатной подушке несут орден, который папа получил за свою картину "Отъезд Суворова". Эта картина на стене Суворовского музея. Она сделана из мозаики. В левом углу картины имются зеленая елочка. Нижнюю ветку этой елочки делал я. Она получилась кривая, но папа был доволен моей работой.
   Поют певчие. Гроб опускают в яму. Мама кричит.
   Яму засыпают. Все кончено. Закрытое сердце больше не существует. Но существую я.
   ДНИ СОЧТЕНЫ
   Мамин брат заболел чахоткой. Ему сняли комнату за городом. И он стал там жить.
   Но доктор сказал маме:
   - Он очень плох. Его дни сочтены.
   Я поехал к нему в воскресенье. Довез пирожки и сметану.
   Дядя Георгий лежал на кровати обложенный подушками. Он тяжело и с хрипом дышал.
   Я положил на стул то, что привез, и хотел уйти.
   Но он сказал мне:
   - Я целые дни один. Мне ужасно скучно. Давай хоть с тобой сыграем в карты.
   Из-под подушки дядя Георгий вынул карты. И мы стали играть в шестьдесят шесть.
   Мне страшно везло. А ему нет. Он проиграл мне две партии. И потребовал, чтоб я сыграл с ним третью.
   Мы начали играть третью партию. Но ему не везло еще больше. И тогда он стал на меня сердиться. Стал кричать и бросать карты. Он огорчался, что проигрывает, хотя мы играли не на деньги, а так.
   И я удивился, что он огорчается, если дни его сочтены и он скоро умрет.
   Вот он сдал мне карты. И почти все они были козырные. И, увидев это, дядя затрясся от гнева, закашлялся. Начал стонать. И ему стало так нехорошо, что он схватил кислородную подушку и приложил ее к своему рту. Ему стало душно. Он боялся задохнуться.
   Потом, когда ему стало лучше, мы продолжали игру.
   Но я нарочно стал сбрасывать хорошие карты. Ходил не так, как надо. Я хотел ему проиграть. чтоб он не мучился.
   И тогда я стал проигрывать. И от этого дядя развеселился настолько, что стал шутить и смеяться. И он хлопнул меня картами по лбу, сказав, что я еще слишком мал, чтоб играть со взрослыми.
   Четвертую партию я не стал с ним играть, хотя он очень этого хотел. Я ушел с тем, чтоб к нему больше не приходить.
   И мне не пришлось больше у него бывать. Он в следующее воскресенье умер.
   МУЗА
   Я в гостях. Сижу на диване. Девочка по имени Муза показывает мне свои книги.
   Показывая книги, она вдруг спрашивает меня:
   - Вы хотите быть моим женихом?
   - Да,- тихо отвечаю я.- Только я меньше вас ростом. Не знаю, могут ли быть такие женихи.
   Мы подходим к трюмо, чтоб увидеть разницу в нашем росте.
   Мы ровесники. Нам по одиннадцать лет и три месяца. Но Муза выше меня почти на полголовы.
   - Это ничего,- говорит она.- Бывают женихи совершенно маленького роста и даже горбатые. Главное, чтобы они были сильные. Давайте поборемся. И я уверена, что вы сильней меня.
   Мы начинаем бороться. Муза сильней меня. С ловкостью кошки я ускользаю от поражения. И мы снова боремся. Падаем на ковер. И некоторое время лежим, ошеломленные чем-то непонятным.
   Потом Муза говорит:
   - Да, я сильнее вас. Но это ничего. Среди женихов бывают слабенькие и даже больные. Главное, чтоб они были умные. Сколько у вас пятерок в первой четверти?
   Боже мой, какой неудачный вопрос! Если мерить ум на отметки, тогда дела мои совсем плохи. Три двойки. Остальные тройки.
   - Ну, ничего,- говорит Муза.- Вы в дальнейшем поумнеете. Наверно, бывают такие женихи, у которых по четыре двойки и больше.
   - Не знаю,- говорю я,- вряд ли. Взявшись под руку, мы ходим по гостиной. Взрослые зовут нас в столовую чай пить.
   Обняв меня за шею, Муза целует меня в щеку.
   - Зачем вы это сделали? - говорю я, ужасаясь ее поступку.
   - Поцелуи скрепляют договор,- говорит она.- Теперь мы жених и невеста.
   Мы идем в столовую.
   УЧИТЕЛЬ ИСТОРИИ
   Учитель истории вызывает меня не так, как обычно. Он произносит мою фамилию неприятным юном. Он нарочно пищит и визжит, произнося мою фамилию. И тогда все ученики тоже начинают пищать и визжать, передразнивая учителя.
   Мне неприятно, когда меня так вызывают. Но я не знаю, что надо сделать, чтоб этого не было.
   Я стою за партой и отвечаю урок. Я отвечаю довольно прилично. Но в уроке есть слово "банкет".
   - А что такое банкет? - спрашивает меня учитель.
   Я отлично знаю, что такое банкет. Это обед, гда, торжественная встреча за столом, в ресторане. Но я не знаю, можно ли дать такое объяснение но отношению к великим историческим людям. Но слишком ли это мелкое объяснение в плане исторических событий?
   Я молчу.
   - А-а? - спрашивает учитель, привизгивая. И в этом "а-а" я слышу насмешку и пренебреже ние ко мне.
   И, услышав это "а-а", ученики тоже начинают визжать.
   Учитель истории машет на меня рукой. И ставит мне двойку.
   По окончании урока я бегу за учителем. Я догоняю его по лестнице. От волнения я не мог произнести слова. Меня бьет лихорадка.
   Увидев меня в таком виде, учитель говорит:
   - В конце четверти я вас еще спрошу. Натянем тройку.
   - Я не об этом,- говорю.- Если вы меня еще раз так вызовете, то я... я...
   - Что? Что такое? - говорит учитель.
   - Плюну на вас,- бормочу я.
   - Что ты сказал? - грозно кричит учитель. И, схватив меня за руку, тянет вверх в директор скую. Но вдруг отпускает меня. Говорит:
   - Идите в класс.
   Я иду в класс и жду, что сейчас придет директор и выгонит меня из гимназии. Но директо не приходит.
   Через несколько дней учитель истории вызывает меня к доске.
   Он тихо произносит мою фамилию. И когда ученики начинают по привычке визжать, учитель ударяет кулаком по столу и кричит им:
   - Молчать!
   В классе водворяется полная тишина. Я бормочу заданное, но думаю о другом. Я думаю об этом учителе, который не пожаловался директору и вызвал меня не так, как раньше. Я смотрю на него, и на моих глазах появляются слезы.
   Учитель говорит:
   - Не волнуйтесь. На тройку вы во всяком случае знаете.
   Он подумал, что у меня слезы на глазах оттого, что я неважно знаю урок.
   ХЛОРОФИЛЛ
   Только два предмета мне интересны - зоология и ботаника. Остальные нет.
   Впрочем, история мне тоже интересна, но только не по той книге, по которой мы проходим.
   Я очень огорчаюсь, что плохо учусь. Но не знаю, что нужно сделать, чтобы этого не было.
   Даже по ботанике у меня тройка. А уж этот предмет я отлично знаю. Прочитал много книг и даже сделал гербарий - альбом, в котором наклеены листочки, цветы и травы.
   Учитель ботаники что-то рассказывает в классе. Потом говорит: