Зюзюкин Иван. Из-за девчонки

ОБРЯД РАССАЖИВАНИЯ

   Первым уроком в восьмом «А» по расписанию была история, но все началось с физики. В этой школе, как и во всякой другой, учителя договариваются меж собой, чтобы первый урок провести в своем классе.
   Людмила Сергеевна вошла в класс не одна.
   – Ребята, это наша новенькая! – с широкой улыбкой, словно лично ей был преподнесен хороший подарок, представила она ученицу с букетом сиреневых астр. И тут же спохватилась: – Фамилию знаю: Малышева. А как тебя звать?
   – Екатерина.
   – Катя то есть? – умилилась классная. – Как хорошо! У нас есть и Тани, и Оли, и Светы… А ты будешь первой и единственной Катей.
   Новый человек в классе – всегда событие. Что за птичка прилетела к нам? Откуда? Почему?… Девочки восьмого «А» в упор разглядывали Малышеву пристально-ревнивым взглядом, мальчики – исподволь, но заинтересованно.
   Один Колюня не глядел на нее. Он разозлился на новенькую. Обязательно было в их класс приходить? В школе еще три восьмых. Он поискал глазами Коробкина. Ага, сел впереди, спиной к нему. И не оглянется. Нет, все же один раз посмотрел – когда увидел новенькую. Посмотрел коротко и, как показалось Колюне, насмешливо. Вот, мол, явилась как по заказу, начинай с ней свои шуры-муры…
   – Ты где училась до нашей школы?
   Классной это самой надо было знать, классу – тоже полезно.
   – Долго рассказывать! – улыбнулась новенькая. Ее, чувствовалось, не очень-то смущала новая обстановка. – У меня папа военный. Жили в Сибири, на Дальнем Востоке, в Казахстане, на Волге…
   – Поездила ты! – отметила классная. – А в Москву надолго?
   – Не знаю, – дернула плечиками Катя. – Мне здесь нравится. Но вдруг папу опять куда-нибудь переведут?
   – Папу переведут, а она с мамой шиш отсюда уедет, – вырвалось у Колюни.
   В классе стало тихо-тихо.
   – Рублев, как это некрасиво! – возмутилась классная. – Я бы на твоем месте сейчас же извинилась.
   – А это не я, а мой внутренний голос сказал, – попробовал он отвертеться, хотел еще что-то сказать, да запутался.
   – Ляпнул и самому стыдно, да?… Простим тебя по случаю нового учебного года.
   Решая, где посадить новенькую, классная оглядела ряды и про себя отметила, что Коробкин и Рублев сели за разные парты. Поцапались-таки дружки…
   – С кем же тебя посадить? – раздумывая вслух, сказала она.
   Но тут ее внимание привлекли громкие голоса с улицы. Глянула в окно и увидела директора школы, руководившего выгрузкой нового оборудования для школьного радиоузла. Прежнее, купленное экономным Всеволодом Николаевичем у какой-то организации почти задарма, никуда не годилось. Во время передач динамики исторгали хрип, завывание, шуршание, никто не понимал ни слова и когда передача велась на русском и когда, в учебных целях, на английском языках. Зато смеху в школе и анекдотов про радиоузел было предостаточно…
   – Так где же тебя посадить? – вновь задалась тем же самым вопросом классная. – Посажу-ка я тебя с Рублевым. Правда, он у нас плохо воспитан, но, я почему-то уверена, ты на него будешь хорошо влиять.
   Кто такой Рублев, новенькая уже знала: вон тот рыжий, с прической, похожей на воронье гнездо. Колюнин выпад не очень-то задел ее. Опять куда-то переезжать, менять школу, учителей, заводить новых подруг – это ей самой уже опостылело. Положила астры на стол учительницы и пошла на указанное ей место.
   Едва до сознания Колюни дошло, что сейчас рядом с ним сядет эта девчонка, он вскочил и закричал:
   – Людмила Сергеевна, что я вам плохого сделал?!
   – Это он у нас так острит, – с горестной улыбкой пояснила классная новенькой и попросила Колюню подвинуться и освободить половину парты.
   – А почему один я в классе должен сидеть с девчонкой?! – снова возопил он.
   И только тут классная заметила, что на этот раз мальчишки и девчонки сели порознь. Даже Витёк Перовский, тоненький и нежный мальчик, привязанный к Оле Самохваловой, как младший брат к старшей сестре, сел за другую парту.
   – Вы это что?! – напустилась классная на всех сразу. – Сами для себя устроили раздельное обучение? Глупость какая!… С тебя-то, Рублев, мы и начнем. Пожалуйста, подвинься!… Кому я сказала?!
   – Людмила Сергеевна! – встала из-за парты и взволнованно заговорила Эмма Гречкосей, еще один постоянный объект Колюниных сатир. – Я считаю, у Рублева нет морального права сидеть рядом с девочкой. Помните, что он в прошлом году сказал? Девчонка – не совсем человек. У нее вместо мозгов – пшенная каша.
   – Не ври! – вышел из себя Колюня. – Я не всех имел в виду, а только тебя…
   – Да?! – Эмма, кажется, только этого и ждала. – А что ты про Свету Зарецкую говорил? Забыл?
   – Что она чокнутая?
   – Рублев!
   – А разве нет? – настаивал он на своем. – Все нормальные во время переменки бегут в буфет или в туалет. А она чем занимается?
   Света Зарецкая обладала, пожалуй, самой яркой наружностью в восьмом «А». На нее, как на лампочку в пятьсот ватт, нельзя было долго смотреть – до того красивы и загадочны были ее огромные, карие, чуть навыкате глаза. Но, как ни странно, она больше других девчонок в классе была озабочена внешностью. Все знали: чтобы не располнеть, как ее мать, Света уже с шестого класса села на диету и ходит в сауну с бассейном. На переменках она общалась главным образом с зеркальцем: карандашиком подводила глаза, усиленно втирала в щеки какие-то кремы…
   – Эмма, сейчас не время разбирать, когда и по какому поводу Рублев высказался, – нахмурилась классная. – Сейчас от него требуется одно: чтобы он…
   К этому времени Кате Малышевой надоело стоять в позе бедной родственницы около парты. Она резко повернулась и пошла к выходу. И выбежала бы из класса, не прегради ей дорогу Людмила Сергеевна.
   – Катя!… – Она взяла ее за плечи и с улыбкой, не обещавшей ничего хорошего, повела к парте Рублева. – Сейчас он подвинется…
   – Хоть расстреляйте! – побелев, вцепился в парту Колюня.
   – Людмила Сергеевна! – встал и с опущенной вниз головой сказал Валерий Коробкин. – Сколько можно заниматься этой ерундой? Пусть садится рядом со мной…
   У классной аж перехватило дыхание.
   – Молодец, Валера!… Это поступок настоящего мужчины, я просто другого слова не подберу. А ты, Рублев… я даже не знаю, как тебя назвать!…
   – Дурак и не лечится! – Подсказала Эмма Гречкосей.
   – Еще короче: хам! – предложила Света Зарецкая.
   – Довольно! – подняла руку классная и пошла к доске. – Начнем урок. Я хочу предупредить вас: физика в восьмом – сложный предмет.
   И, к удивлению всех, урок начался. Классная попросила открыть тетради, записать тему. Ее рука, дробно постукивая мелом, забегала по доске.
   Колюня сидел с отрешенным видом и ничего не записывал. Он открывал для себя нового Коробка. Удружил, Валера! Век буду помнить. Но вот зачем он это сделал? Что новенькая его не интересует, это ясно. Подвинулся и даже не посмотрел на нее. И сейчас уже весь в физике, рыщет головой вслед за рукой классной. Хуже всего, когда тебе сделают подлянку, а за, что – не знаешь…

ДЕВЧОНКИ В КОЛЮНИНОЙ ЖИЗНИ

   Не сомневаюсь: название этой главки у многих вызовет лишь смех и недоумение. Дескать, маловероятно, чтобы на такого злостного грубияна, как Рублев, обратила внимание хоть одна, а тут – девчонки во множественном числе!
   И все же, что б там ни говорилось, они сыграли в его жизни заметную роль. Кто знает, если б не они, так он, может, и не стал бы Колюней?…
   – Очевидное – невероятное! – Ничего не стоило ему на переменке вскочить на парту и, с высоты перстом указуя на Свету Зарецкую, во всю мочь заорать: – У нее всего за одну ночь ресницы подросли на полпальца!…
   Бедная Света ради того, чтобы чуть-чуть нарастить ресницы, казавшиеся ей коротковатыми для своих огромных глаз, вставала утром на целый час раньше обычного и теперь чувствовала себя так, будто ее поймали на воровстве.
   – Какая же ты гадина… – говорила она Рублеву с ослепительно ненавидящей улыбкой.
   А тому все было нипочем. Корчился на парте от идиотического смеха и шел на спор, что знает, для кого она старается, и при этом прозрачно поглядывал на дружка Коробкина, чем доводил Свету уже до полного отчаяния.
   Когда Эмму Гречкосей вызывали к доске, Колюня, фигурально выражаясь, делал стойку, весь обращался в слух и зрение. Да зря, пожалуй, так напрягался. Эмма была легкой добычей. Как все, кто смело выходит к доске, ничегошеньки не зная, она становилась детски доверчивой, с трогательной надеждой поглядывала на класс и готова была принять помощь хоть от самого черта. Лишь бы уйти от двойки на этот раз… Да вот беда: помощь приходила от того, кто был хуже, зловреднее черта, – от Колюни. Это из его ладоней, сложенных рупором, выпархивали и повторялись стоявшей у доски такие подсказки, что учителя, всякое на своем веку слышавшие, долго и оскорбленно смотрели в одну точку. С Колюниной легкой (вернее, коварной) руки Эмма сделала Петра I сыном гетмана Мазепы, наделила цветы свойством выделять хлорофос, на древе жизни отвела человеку место на одной ветке с членистоногими…
   Не довольно ли примеров? И без того вроде бы уже ясно: Рублев терпеть не мог девчонок… Это так и не так. Когда он оставался с девчонкой в классе один на один, на себя становился непохожим человек! Умный, воспитанный мальчишка, копия своего дружка Коробкина. Он даже в необычной роли миротворца выступал, если на его глазах мальчишки не давали прохода девчонке.
   Но что с ним делалось на людях! Из кожи лез, чтобы все видели, как он ненавидит девчонок! Можно даже сказать, что как женоненавистник он сформировался на глазах девчонок. В одном лишь ему надо отдать справедливость: третируя их, он никогда не возводил напраслины, а только, как в случае с ресницами Светы Зарецкой, делал небольшие допуски туда-сюда.
   Колюня, Колюня…
   Так он высмеивал, третировал девчонок изо дня в день. Казалось, других забот у него и не было. Небезынтересно знать: чего он добивался?… Косвенно на этот вопрос отвечает эпиграмма, помещенная в классной стенгазете. (Номер был посвящен Международному дню женщин и подготовлен, как это, увы, часто бывает, девочками.)

 
Зачем Рублев старается,
Над нами потешается?
Это он под шумок
Проявляет свой умок…
 

С. З.

   Если Света Зарецкая, чей красивый и мстительный профиль проглядывает сквозь прозрачные инициалы С. З., права в своем заключении, полезно задаться вопросом: перед кем именно Рублев проявлял себя?
   Немало людей в классе подозревало, что Оля Самохвалова неравнодушна к нему. Уж очень она, оставаясь непримиримой к его недостаткам, самоотверженно вовлекала в общественную работу этого рыжего вредину. Но сам Колюня никаких поводов для таких подозрений не давал. Оле Самохваловой от него доставалось не меньше, чем Зарецкой или Гречкосей.
   Дело было проще: Рублеву хотелось нравиться сразу многим девчонкам, в том числе и тем, которых он травил. И хотя все девчонки класса, кроме Оли, плевались и с презрением отворачивались в сторону, как только Рублев начинал упражняться в остроумии, это его ничуть не смущало. Он был твердо убежден, что плюются они и отворачиваются, чтобы скрыть восхищение его остроумием. И, как ни прискорбно это отмечать, в чем-то он был прав. Едва Колюня открывал рот и, подобно всем заикам, с заброшенной бог знает куда головой начинал с шумом втягивать в себя воздух, в классе воцарялась тишина. Всем хотелось услышать, что ляпнет этот тип Рублев. По части внимания к себе он превосходил всех, включая и Олю Самохвалову, каждое слово которой, по идее, должны были ловить все. Случалось, после уроков, когда надо было сделать важное объявление и когда класс неудержимо рвался в раздевалку, Оле удавалось – с риском порвать голосовые связки! – перекричать всех и остановить бегство. «Все меня слышат?» – уточняла она в обстановке полной тишины. Но тут начинал судорожно втягивать в себя воздух Колюня Рублев…
   В седьмом классе он решил заиметь свою девчонку. Конечно же, не для того, чтобы оттачивать на ней свое остроумие. Хотел в собственных глазах вырасти и в глазах тех, кто считал его способным лишь языком молоть.
   Но давайте сначала выясним, что такое «своя девчонка». Это вовсе не та девчонка, к которой ты неравнодушен и думаешь о ней день и ночь. Наоборот, чем спокойнее к ней относишься, тем лучше. Ты не собираешься на ней жениться и быть верным ей всю жизнь, и она знает об этом лучше, чем кто-либо. (При этом не следует ни на минуту забывать, что и ты для нее всего лишь «свой мальчишка».)
   Лучше всего иметь ее в соседней школе. Конечно, на худой случай, можно и в своей. Роман с ней совсем не обременителен для того, кто ценит личную свободу. Договариваешься встречаться на переменках в одном и том же месте. К примеру, у входа в столовую. Всем, кто проходит мимо, ясно: ты с этой девчонкой на короткой ноге, и, если б не уроки, вас только и видели в школе! Твоя обязанность – безостановочно рассказывать ей анекдоты и потешные истории, ее – громко смеяться, запрокинув голову назад иди, как при резях в животе, согнувшись в три погибели… После уроков на виду у всех провожаешь домой. Но на полдороге, вспомнив о каком-то срочном деле, можно сказать ей: «Чао!» – и двинуть в другую сторону. Не маленькая, сама дойдет до дома.
   Третируя девчонок, Колюня со временем понял, что без них, увы, нормальной жизни быть не может. К примеру, тебе надоело общаться с такими же, как ты сам, детками, хочется посидеть в компании людей постарше и послушать их умные речи. Но приходить без девчонки туда, где наперед знаешь, будут одни пары, – весь вечер чувствовать себя неполноценным. Кто бы на тебя и как ни посмотрел, все равно во взгляде прочитаешь вопрос: «А тебе чего здесь надо, мальчик?» Другое дело, когда за столом сидишь со своей девчонкой. Протягиваешь соседу сигареты, и тот не делает козьей морды, не спрашивает: «А тебе папа с мамой разрешают курить?» «Пэлл Мэлл»!» – уважительно покачает он головой, разглядывая пачку. «Пэлл Мэлл», – небрежно подтвердишь ты. И между вами уже возник контакт. А дальше все пойдет само собой. Соседняя пара устроилась в одном кресле. Слабо, мы тоже так умеем! И в клубах сигаретного дыма, посреди хихонек да хахонек, термоядерных взрывов рок-музыки и периодически возникающих драк ты чувствуешь себя как бог.
   Колюня, Колюня…
   Или – выдался хороший вечерок. Уроки приготовлены, либо решено вообще не браться за них. Что делать? Киснуть дома? А для чего такое великое изобретение, как телефон? Позвонил своей девчонке, сговорился с ней поехать, допустим, на Горького. Людей повидать, себя показать… Идти от «Националя» до Белорусского – все равно что плыть по реке, текущей сразу туда и обратно. Тебя толкают, ты толкаешь. Все, как и должно быть. С девчонкой необязательно разговаривать. Можно просто идти и идти. Она несет на себе твою руку, ты своим видом всем показываешь: лучше, чем она, девчонки встретить невозможно, и пусть только кто-нибудь плохо посмотрит на нее… По обе стороны улицы завлекательно подмигивают неоновые рекламы, с большой нагрузкой работают рестораны и кафе. Деньги, может, и найдутся. Но нигде не протолкнешься. А главное – не пустят. Швейцары, как правило, не имеют университетского образования, грубо поворачивают тебя на сто восемьдесят градусов и с помощью двери-вертушки выставляют на улицу. Ничего. Погуляем на свежем воздухе. Говорят, это полезно для здоровья.
   Убедив себя, что заиметь свою девчонку совсем неплохо, Колюня стал ждать подходящего случая. Но вдруг ему показалось, что он поступит не по-товарищески, если оставит в стороне своего дружка Валерия. Тому ведь тоже, наверное, надоело в деточках ходить и мамочку во всем слушаться. И вот однажды, когда Коробкин зашел, чтобы поменять книги, Колюня предложил ему заключить наступательный союз.
   – Вдвоем пристать – раз плюнуть! – горячо убеждал он дружка. – Представь: впереди нас по улице идут две богини. Одна блондинка, другая – брюнетка. Ты заходишь слева, я – справа. Здравствуйте, девочки! Это что за город? Москва?! Неужели? А мы только что с Командорских островов. Морские котики. Туманы… Кстати, меня зовут Колюней, а его Валерием. А вас как? И – дело в шляпе.
   Нет, друг Валерий так и не понял, для чего ему приставать к незнакомым девчонкам. Набрал для себя охапку журналов «Техника – молодежи», для матери – «Человек и закон» и ушел. А Колюне стало ясно: придется опираться на, собственные силы…
   Долго его мучил вопрос: какую девчонку выбрать? Не нарваться бы на дурочку, вроде той, что живет через один подъезд, – на почве несчастной любви выпила пригоршню димедрола, еле откачали. С такой свяжешься – потом не развяжешься… Всех одноклассниц он сразу же отвел как возможных претенденток на звание «своей». У него было такое чувство, что за годы совместной учебы и неутихающей вражды он до какой-то степени породнился с ними. Да и в душе-то сознавал: ни одна из них никуда с ним не пойдет. Самохвалова? У этой на уме только уроки и магазин. Самое большее, на что согласится, чтобы он после уроков помогал ей отовариваться и тащил баул от «Универсама» до дома. Очень надо…
   В конце концов он присмотрел хорошенькую девчонку из параллельного седьмого. Она чем-то напоминала артистку Галину Польских в молодые годы. Заранее придумал несколько остроумных фраз, чтобы сразу расположить ее к себе. Однажды вышел следом за ней из школы с загадочно поднятым воротником пальто, в надвинутой на лоб вязаной шапочке с бомбошкой на макушке. Дождался, когда она попрощается с подружками и пойдет одна. Чтобы поравняться с ней, осталось сделать шагов пять. Но тут у него вне плана незнакомо и страшно застучало сердце, все перед глазами, как в сильный ливень, поплыло, в горле стало сухо, точно он вместе с воздухом заглотнул крылышко засушенной бабочки из гербария. Галина Польских в молодые годы, что-то почувствовав, остановилась и с робкой надеждой поглядела на него. Колюня же, словно в этом и заключалась его цель, на ходу ударил ее сумкой по спине и, неуклюже топая, побежал дальше с прыгающей бомбошкой на голове.
   Колюня, Колюня…
   И когда классная потребовала, чтобы он встал и уступил, место новенькой, у него снова все поплыло в глазах. Он даже не взглянул на Малышеву. Но от одного ее присутствия Рублева, как стрелку компаса близ рудных залежей, затрясло. Правда, он успокоился, как только новенькая села за другую парту. Но тут он явственно услышал:
   – Трус несчастный! Такой шанс упустил!…
   Оглянулся по сторонам, желая выяснить, кто же это его так сильно приложил? Но все уже были заняты делом и забыли про него.
   Приложил Колюню его «внутренний голос»…

ВЗАИМОВЫГОДНАЯ СДЕЛКА

   Хорошо, когда дежуришь по классу не ты, а кто-то другой. Дежурный, как бы он ни старался, всегда на нерве и уязвим для упреков.
   Завести его ничего не стоит. Например, если на переменке страшным голосом закричать:
   – Кто сегодня дежурный?!
   – Мы! – Дежурные по классу «братья Карамазовы» с неохотой прервали углубленное изучение очередного номера «Советского спорта». – А что?!
   – Они еще спрашивают! – в притворной истерике забился Колюня. – По моей парте ползает муха! Уберите ее, уберите!…
   – Больной, – сделали «братья» общее медицинское заключение и, продолжая подведение итогов футбольной недели, забубнили как молитву: – «Кайрат» выиграл у «Пахтакора», московское «Торпедо» у минского «Динамо», «Арарат» проиграл «Шахтеру»…
   У всех свои заботы, свои интересы.
   – Люди! Кто еще не сдал мне фотокарточку три на четыре на комсомольский билет – сда-вай-те! – заклинала Оля Самохвалова. – Малышева! – окликнула она новенькую (та нескольким девчонкам класса передавала какие-то новости). – Когда принесешь свою фотографию?
   – Завтра! – пообещала Катя.
   – Вчера ты тоже говорила: завтра!…
   – Я приносила, Оля, честное слово. Но она куда-то пропала…
   – Последняя муха сезона! – истошно завопил Колюня. – Яркий представитель семейства насекомых, отряда двукрылых! – Забавляя самого себя, Колюня устроил аукцион. – Сто рублей! Кто даст больше? Сто рублей – раз, сто рублей – два…
   – …и еще в этой книжке есть раздел про Венеру Милосскую как идеал женской красоты, – делилась впечатлениями о прочитанном Малышева. – Девчонки, ни в жизнь бы не поверила, что это про нее! Но я же своими глазами читала!…
   – Ну, Катя! – Света Зарецкая от нетерпения даже затопала ногами. – У тебя одни междометия. А конкретно? Какой у нее был рост?
   – Сейчас вспомню. Метр шестьдесят…
   – Такая коротышка?! – не поверила ей высоченная староста класса Наташа Спринсян. – У меня уже сейчас метр семьдесят семь…
   – Сто рублей – десять!… Продано!
   Эмму Гречкосей, толстушку и сластену, волновал другой параметр красоты Венеры.
   – В этом месте у нее было шестьдесят пять, – сообщила ей Катя.
   – Ура! – возликовала Эмма. – У меня пока меньше!…
   – Ничего, – осадила ее Света Зарецкая, – скоро догонишь и пере… – Тут Света издала пронзительный крик и застыла с видом, будто ей за ворот бросили голого гада. На самом деле брошена была полудохлая муха.
   … Черт знает что! Девчонки превратились в злющих ведьм. Чокнутая Зарецкая за муху кинулась на него, вцепилась руками в волосы и заставила кланяться ей в ножки десять раз и столько же – извиняться. Три раза он вполне чистосердечно попросил прощения. А чокнутая продолжала вместе с волосами выдирать у него мозги и приговаривать: «Извиняйся и изменяйся!» Спринсян и Гречкосей активно помогали ей. Одна Малышева сообразила, что это жуть как больно, и прекратила пытку.
   Разочарованный в жизни и в людях, с горящей от таски головой, он сел рядом с Валерием Коробкиным. Будущий астрофизик всухомятку ел бутерброд с вареной колбасой и листал какую-то книгу впечатляющей толщины. На его половине парты, отделенной от другой росчерком красного карандаша (дело рук Валерия), лежали клеммы, моточки проволоки тонкого сечения, конденсаторы, похожие на значки, и прочее. Один конденсатор, самый красивый, Колюня тут же без спроса прицепил к своей груди.
   – К-когда я ем, я глух и нем? – деловито спросил он Коробкина. Но ответа не получил. Тогда он съел у него бутерброд с сыром. (Валерий, сглотнув слюну, продолжал листать книгу.) – История техники! Том первый!… – забрал у него книгу Колюня и заахал: – Какую литературу читает человек! Того и гляди, изобретет колесо, а если поднатужится, то и велосипед.
   – Ты подошел, чтобы это сказать? – сурово спросил Валерий.
   – Совсем человек перестал понимать шутки!
   – Я уже говорил: твоих шуток я не понимаю.
   – Т-ты тоже не всегда афоризмами выражаешься. «Морду набью», «скот», – напомнил ему Колюня про первосентябрьскую линейку. Красным карандашом подправил кое-где стершуюся линию раздела парты. – Но я не злопамятный… Сбежим с последнего?
   – С труда? – глянул в расписание Валерий. – Не могу. Надо одну детальку для поворотного круга выточить.
   – А после уроков что делаешь? – не отступал Колюня.
   – Домой пойду.
   – Жаль. У меня есть идея: в киношку сходить…
   – Во сколько?
   – В четырнадцать пятьдесят. В Доме культуры.
   – Не могу. В это время придет машина. С матерью баки грузить будем. А что идет?…
   – Лучше спроси, кто с нами пойдет! – Колюня придвинулся к нему поближе и шепнул на ухо: – Твоя соседка!
   – Без меня! – тотчас отпрянул и стал еще суровее Валерий.
   – Ну, Коробок!
   – Я же сказал: не могу. Баки грузить будем…
   – Один раз в жизни о чем-то попросил! – тихо и с отчаянием простонал Колюня.
   – Ладно, – уступил, Валерий. – Но с одним условием: ты мне продашь трубу. Тебе она все равно не нужна.
   – Договорились! – Колюня признательно сжал его руку.
   – Всю сумму не могу сразу. Отдам частями.
   – О чем разговор?! – засмеялся Колюня. – И чтобы ты не передумал, держи, паря, все три билета. Встречаемся у входа!…
   Он так увлекся переговорами с Коробкиным, что не заметил, как в класс со стопкой тетрадей вошла высокая, прямая, как штык, учительница литературы и русского языка Наталья Георгиевна. Она с нарочито покорным видом ждала, когда Рублев заметит ее присутствие.
   – Я могу начинать урок? – вежливо осведомилась она у него.
   – Аха… – не нашелся Колюня и прытко побежал на свое место.

РЕЧНОЙ РАК В РАЗРЕЗЕ

   Ученик и учителя – это всегда целый роман. Пишется он долгие годы – восемь, иногда десять лет подряд, и лишь в редких случаях развивается бесконфликтно.
   И еще – это роман без конца! Ты давно окончил школу, постарел и живешь за тысячи верст от нее. А в твоей памяти она все такая же, какой была тогда. Стоит все на том же месте, хотя ты точно знаешь, что ее снесли и построили новую, вокруг нее по-прежнему шумят на ветру высокие тополя, над ней в горячей синеве неба нескончаемо плывут белые облака твоего детства. И твои учителя, не старея, не болея, не умирая (было бы ужасно, если бы в нашей памяти происходило то же самое, что и в жизни, не правда ли?), их лица, улыбки, глаза и даже страхи, вольно и невольно посеянные ими в наших душах, – все живет, пока живешь ты…
   И незачем мне, доказывая это, далеко ходить за примерами. Помнится, учась в школе, я самостоятельно не решил почти ни одной математической задачи – до того был туп и неупорен, и моя любовь к точным наукам проявлялась лишь в том, что я стремился безошибочно списать у своего товарища – тот в порядке обмена ценностями списывал у меня по другим предметам. Не знаю, как сейчас чувствует себя этот товарищ, но мне, словно в наказание за списывание, в среднем один раз в неделю снятся кошмарные алгебраические сны. Всю ночь до утра в моем сумеречном спящем сознании летят, крутясь, как вьюга, мириады математических символов, мои глаза и рот забивают осколки нерешенных уравнений, в мозг иглами впиваются тысячи неизвестных, и сквозь эту мучительную кутерьму проглядывают четкие, как два абсолютных нуля, черные неподкупные глаза нашей математички – точно такими они у нее были, когда, проверив мою безукоризненно списанную работу, она недоверчиво смотрела на меня…