В этом отношении нет ничего интереснее, как сравнить напечатанный таким образом по стенографическому отчёту текст с переделками и поправками, сделанными оратором в своих речах, если он желает сохранить текст их для потомства. Такого сравнения мы не можем сделать относительно древних ораторов. Когда Демосфен говорил с кафедры, ни один писец не записывал его слов, и потому он является пред нами ныне лишь со всей отчётливостью слога, исправленного на досуге, долгое время спустя после совещаний, на котором блистал его ораторский талант. В Риме, может быть, один только раз (это было в сенате, во время знаменитых прений о Катилине и его соучастниках) были приглашены стенографы для записывания речей Катона, Цезаря, Цицерона. Двух первых Саллюстий сохранил для нас. Без сомнения, очень красивый разбор, но слишком короткий и слишком точный, чтобы он мог казаться нам верным; что же касается до катилинарий Цицерона, то хотя они и дышат жаром его благородного патриотизма, но мы очень ясно чувствуем, что он переделал их в тиши кабинета со вниманием и знанием опытного писателя.
Один весьма хорошо известный анекдот лучше всего показывает нам разность импровизации и сочинения, просмотренного на досуге. Когда Цицерон защищал своего друга Милона, обвинявшегося в убийстве Клодия, он был несколько взволнован воинственной обстановкой, царившей в тот день в суде, и на его речи, как известно, сильно отозвалось его волнение; но в дошедшей до нас речи за Милона нет и следа этих погрешностей. Рассказывают также, что Милон, осуждённый вопреки усилиям своего защитника, по получении в ссылке экземпляра речи, исправленной Цицероном после заседания суда, написал ему с дружеской иронией: «Если бы ты защищал меня так хорошо на суде, то не едать бы мне сейчас таких хороших устриц». Импровизация Цицерона была записана стенографами, и она находилась ещё в руках Аскания, комментировавшего речи этого оратора в середине первого века христианской эры.
Стенография напоминает нам о другом способе, имеющем некоторое отношение к книгопечатанию: мы разумеем телеграф и главным образом электрический телеграф, единственный употребляющийся ныне.
Электрический телеграф в случае надобности может передавать целые страницы письма, но такого рода передача обходится очень дорого: надо рассчитывать слова, так как каждое лишнее слово увеличивает стоимость телеграммы. Поэтому всякий пишущий телеграмму старается сжать её в несколько слов, безусловно необходимых для выражения его мысли. Таким образом составилось что-то похожее на краткую грамматику для подобного рода письменных сношений; телеграфный слог не всегда отличается ясностью не только вследствие своей чрезмерной краткости, но и потому, что он всего чаще обходится совсем без знаков препинания; а между тем знаки препинания всегда были и остаются необходимыми для ясности письменного языка. Вот и ещё успех в промышленности, не особенно благоприятно влиявшей на выражение наших мыслей.
Приготовление бумаги также подверглось значительным переменам. Раз приняв за основу приготовления бумаги жидкое тесто, пришлось думать о применении различных веществ для приготовлений этого теста. В 1765 году в библиографиях говорится об одной странной в этом отношений книге, изданной в Регенсбурге типографом Шеффером; каждый лист был напечатан на бумаге различного вещества: из хлопка, мха, различных пород дерева, виноградных ветвей, соломы, тростника, капустных кочерыжек и т. д., и т. д. Современная промышленность сделала выбор в этой роскоши разнообразий. Для получения бумажной массы, или теста она употребляет несколько растительных веществ, смешанных в различных пропорциях; но она продолжает всё-таки оказывать предпочтение тряпке, дозволяющей получать самый лучший и самый прочный предмет. Впрочем, чрезвычайно большой спрос и лёгкость, с которой возобновляются книги по мере того, как изнашиваются, делают потребителей менее требовательными относительно прочности бумаги. Во времена Альдов Мануциев и Этьеннов издания выходили в небольшом числе экземпляров, вот почему многие книги того времени составляют теперь чрезвычайную редкость. Ныне же издания достигают цифр, которые испугали бы наших предков; это сделалось возможным благодаря новейшим усовершенствованиям типографии.
Эти усовершенствования двоякого рода: одни – в приготовлении и употреблении букв, другие в механизме печатных станков.
Но истинные любители не совсем довольны всеми этими успехами, наносящими некоторый ущерб изяществу книг; не только основное вещество бумаги не так хорошо, как прежде, но оно ещё изменилось вследствие примеси минеральных веществ, делающих бумагу менее долговечной. Некоторые книги времени Альдов и Этьеннов спустя четыре столетия сохранили всю свою свежесть, между тем как ныне в книгах, не существующих ещё и пятидесяти лет, бумага покрывается пятнами, разлагается и рвется без малейшего усилия. Чтобы достать бумагу, столько же прочную, сколько и красивую для какого-либо особенно изящного издания, приходится поневоле платить за неё очень дорого, и фабриканты, постоянно побуждаемые лихорадочной конкуренцией понижать цены на свои фабрикаты, снабжают типографов лишь в исключительных случаях бумагой, могущей соперничать с бумагой, которую производили их прежние собратья.
Глава VI. Последние успехи книгопечатания и книжной торговли
Один весьма хорошо известный анекдот лучше всего показывает нам разность импровизации и сочинения, просмотренного на досуге. Когда Цицерон защищал своего друга Милона, обвинявшегося в убийстве Клодия, он был несколько взволнован воинственной обстановкой, царившей в тот день в суде, и на его речи, как известно, сильно отозвалось его волнение; но в дошедшей до нас речи за Милона нет и следа этих погрешностей. Рассказывают также, что Милон, осуждённый вопреки усилиям своего защитника, по получении в ссылке экземпляра речи, исправленной Цицероном после заседания суда, написал ему с дружеской иронией: «Если бы ты защищал меня так хорошо на суде, то не едать бы мне сейчас таких хороших устриц». Импровизация Цицерона была записана стенографами, и она находилась ещё в руках Аскания, комментировавшего речи этого оратора в середине первого века христианской эры.
Стенография напоминает нам о другом способе, имеющем некоторое отношение к книгопечатанию: мы разумеем телеграф и главным образом электрический телеграф, единственный употребляющийся ныне.
Электрический телеграф в случае надобности может передавать целые страницы письма, но такого рода передача обходится очень дорого: надо рассчитывать слова, так как каждое лишнее слово увеличивает стоимость телеграммы. Поэтому всякий пишущий телеграмму старается сжать её в несколько слов, безусловно необходимых для выражения его мысли. Таким образом составилось что-то похожее на краткую грамматику для подобного рода письменных сношений; телеграфный слог не всегда отличается ясностью не только вследствие своей чрезмерной краткости, но и потому, что он всего чаще обходится совсем без знаков препинания; а между тем знаки препинания всегда были и остаются необходимыми для ясности письменного языка. Вот и ещё успех в промышленности, не особенно благоприятно влиявшей на выражение наших мыслей.
Приготовление бумаги также подверглось значительным переменам. Раз приняв за основу приготовления бумаги жидкое тесто, пришлось думать о применении различных веществ для приготовлений этого теста. В 1765 году в библиографиях говорится об одной странной в этом отношений книге, изданной в Регенсбурге типографом Шеффером; каждый лист был напечатан на бумаге различного вещества: из хлопка, мха, различных пород дерева, виноградных ветвей, соломы, тростника, капустных кочерыжек и т. д., и т. д. Современная промышленность сделала выбор в этой роскоши разнообразий. Для получения бумажной массы, или теста она употребляет несколько растительных веществ, смешанных в различных пропорциях; но она продолжает всё-таки оказывать предпочтение тряпке, дозволяющей получать самый лучший и самый прочный предмет. Впрочем, чрезвычайно большой спрос и лёгкость, с которой возобновляются книги по мере того, как изнашиваются, делают потребителей менее требовательными относительно прочности бумаги. Во времена Альдов Мануциев и Этьеннов издания выходили в небольшом числе экземпляров, вот почему многие книги того времени составляют теперь чрезвычайную редкость. Ныне же издания достигают цифр, которые испугали бы наших предков; это сделалось возможным благодаря новейшим усовершенствованиям типографии.
Эти усовершенствования двоякого рода: одни – в приготовлении и употреблении букв, другие в механизме печатных станков.
Но истинные любители не совсем довольны всеми этими успехами, наносящими некоторый ущерб изяществу книг; не только основное вещество бумаги не так хорошо, как прежде, но оно ещё изменилось вследствие примеси минеральных веществ, делающих бумагу менее долговечной. Некоторые книги времени Альдов и Этьеннов спустя четыре столетия сохранили всю свою свежесть, между тем как ныне в книгах, не существующих ещё и пятидесяти лет, бумага покрывается пятнами, разлагается и рвется без малейшего усилия. Чтобы достать бумагу, столько же прочную, сколько и красивую для какого-либо особенно изящного издания, приходится поневоле платить за неё очень дорого, и фабриканты, постоянно побуждаемые лихорадочной конкуренцией понижать цены на свои фабрикаты, снабжают типографов лишь в исключительных случаях бумагой, могущей соперничать с бумагой, которую производили их прежние собратья.
Глава VI. Последние успехи книгопечатания и книжной торговли
Стереотипия Эрана. – Клише. – Применение пара в книгопечатании. – Медленность некоторых наций, как, например, китайцев и японцев, в деле усвоения этих нововведений. – Противоположные примеры. – Успехи книгопечатания в Индостане. – Ежемесячные и еженедельные современные издания во французской национальной библиотеке. – Распространение сношений между народами посредством телеграфа. – Печать в Гонолулу. – Возрастающее влияние повременных изданий. – Новые затруднения для библиографов и библиотекарей.
В конце XVIII столетия французу Эрану пришла в голову мысль употребить для набора шрифты вогнутые вместо выпуклых; положив на набранную таким образом страницу металлическую пластинку и подвергнув её сильному давлению, получают рельефной, и притом в одном куске, целую страницу, которая, будучи положена под печатный станок, может служить для печати бесчисленного множества оттисков. Как мы видим, такой приём представляет некоторым образом возвращение назад к табличному или ксилографическому книгопечатанию XV столетия. Этим способом, на который изобретатель взял привилегию, было напечатано много книг.
Некоторое время спустя французский типограф Дидо воспользовался для этого обыкновенными, выпуклыми, вылитыми из очень твердого вещества буквами, с которых он делал вогнутый отпечаток на сплаве, медленно охлаждённом и остававшемся тягучим до своего совершенного охлаждения; сделавшись твердой, эта металлическая пластинка служила матрицей, в которую и вливали расплавленный металл; по охлаждении последнего получалась, в выпуклом виде, целая страница, первоначально набранная подвижными буквами. Ныне пластинку мягкого металла заменили сначала мелко измельчённым гипсом, а потом картонной массой или тестом. Полученная таким путём страница называется клише, с которого можно получать на машине сорок или даже пятьдесят тысяч оттисков без всякого чувствительного повреждения его, за исключением разве истирания или случайной поломки.
Вы, само собой разумеется, поймёте, что отлитые в клише страницы, имея в толщину не более нескольких миллиметров, занимают сравнительно мало места в кладовых. От этого проистекает двойная выгода: подвижные буквы, служившие для первого набора, сделались свободными и могут быть употреблены для набора какого-либо другого произведения, а клише могут ждать, без излишнего бремени для типографа, той минуты, когда разойдётся первое издание и потребуется выпустить второе. Поэтому книги, могущие рассчитывать на большое распространение, гораздо выгоднее печатать с клише, чем с набора из подвижных букв.
В свою очередь, и самый печатный станок участвует в благодеяниях, которые оказывает механика, в приложении к промышленности, почти всем отраслям наших ручных искусств. Руку человека заменила сила пара, а благодаря удобному способу отливания клише, который в течение нескольких часов может удвоить, утроить и учетверить набор, сделанный из подвижных букв, паровая печатная машина совершает такое чудо, что в течение одной ночи печатает по пятьдесят, сто и даже по полторы тысячи экземпляров ежедневной газеты.
Вы сами догадываетесь, что для типографии, работающей с такой изумительной быстротой, нужна и такая бумажная фабрика, которая работала бы с не меньшей быстротой; и действительно, вот некоторые цифры, показывающие, что бумажная фабрика, приводимая в движение или водой (гидравлический двигатель), или паром достигает также чрезвычайной производительности. Бумажная фабрика Сореля, во Франции, одна производит средним числом от семи до восьми тысяч километров бумаги в день, или два миллиона шестьсот тысяч километров (или 8 202 250 000 русских футов) в год. Машины дают там в минуту по двадцать метров бумаги, или двадцать восемь тысяч восемьсот метров в сутки (или девяносто четыре тысячи четыреста девяносто русских футов в сутки). А земля под нашей широтой имеет шесть тысяч триста семьдесят миль в окружности, или двадцать пять тысяч четыреста восемьдесят километров; следовательно, с тремя машинами такой силы можно меньше чем в десять месяцев окружить земной шар сплошной бумажной лентой, имеющей полтора метра в ширину. И это ещё не слишком много для удовлетворения всех потребностей типографии, в особенности же для удовлетворения потребностей ежедневных газет. Уже французские газеты, в особенности «Официальная Газета» к концу каждого года представляют громадную массу печатной бумаги. Но в Англии и Америке некоторые газеты, как, например, Times, Daily Telegraph, New York Herald и другие рассылают ежедневно своим подписчикам средним числом по целой книжке в восьмую долю листа[8]. Для каждой из этих газет нужны сотни рабочих. Помимо даже ежедневных газет, некоторые типографии на западе Европы и в Америке успевают ежедневно печатать по несколько сот томов. Типография Дидо, в Париже, в 1846 году печатала от двух до двух с половиной тысяч томов; эта цифра тридцать лет спустя дошла почти до пяти тысяч томов в каждые двадцать четыре часа работы. Правительственная, или национальная типография в Париже, исполняющая массу заказов от всех французских административных общественных учреждений, не считая заказов частных лиц, работает постоянно на семидесяти пяти ручных печатных станках и на тридцати пяти паровых; средним числом она производит около десяти тысяч томов в каждый рабочий день.
Некоторые из этих произведений печати, не будучи ежедневными газетами, требуют тем не менее чрезвычайной быстроты исполнений. Но что ещё больше делает чести этим прекрасным заведениям, как общественным, так и частным, так это возможность печатать с редким совершенством артистические и научные книги, требующие или чрезвычайного богатства типографских шрифтов, или сочетания типографии с другими родственными ей искусствами, как то: литографией, фотографией и обусловливаемыми двумя последними изобретениями приёмами, с каждым днём делающимися более остроумными и более удачными.
Французская национальная типография имеет ныне пуансоны и матрицы букв 138 иностранных азбук и 153 коллекции шрифтов одной французской азбуки.
Следовательно, она может печатать книги более чем на ста языках, шрифтами, употребляемыми каждой нацией. Немного типографий (указывают на типографию в Лейдене[9]) могут соперничать с нею в этом отношении.
Из-под станков парижской типографии появилось на свет много образцовых произведений, и между прочим знаменитая восточная коллекция, содержащая несколько индийских или персидских произведений с французскими переводами, – коллекция, лучше которой по изяществу не существует на свете. Всемирные выставки в Париже (1855-1867-1878 гг.), в Лондоне (1862 г.), в Вене (1873 г.), в Филадельфии (1876 г.) представили нам зрелище всего, что могли произвести наиболее совершенного типографии великих цивилизованных народов; несомненно, типографское дело представляет одну из самых благородных промышленностей, в которой выразилось могущество человеческого гения. Один или, скорее, два народа, – китайцы и японцы, – несмотря на свои счастливые способности, как будто не освоились ещё с успехами, достигнутыми европейской промышленностью, на европейской ли почве, или в Индии и в Америке. Письменность у этих двух народов, как мы уже сказали выше, в первой главе, делает чрезвычайно трудным употребление всякого другого типографского способа, кроме способа табличного; какая бы тонкость и какая бы быстрота ни была там присуща руке рабочего, но типография с одной только этой помощью не может производить книги так быстро, как при содействии многочисленных машин нашей типографии. Ум китайский, впрочем, не имеет всех тех потребностей любознательности, которым удовлетворяют наши типографии и наши книгопродавцы. На всём пространстве империи печатают, правда, много книг, и этого рода торговля пользуется там безусловной свободой, но ежедневных газет издаётся там всего четыре, включая в то число и пекинскую «Официальную Газету». Как в Китае, так и в Японии, услуги типографии далеко не так многосложны, как в Европе и в Америке. Писатель (следовало бы сказать «художник», потому что он работает кистью) пишет страницу; последняя, положенная на деревянную доску, тщательно выструганную другим артистом, получает типографские чернила и переходит на очень простую машину, которой управляет один рабочий. Бумага получает обыкновенно оттиск только с одной стороны: она слишком тонка, чтобы можно было печатать на ней с обеих сторон. Тем не менее написанное читается по страницам, имеющим лицевую и оборотную сторону; возьмём, для примера, первую и вторую страницы: они печатаются одна подле другой, затем бумага сгибается, представляя для разреза промежуток в две страницы. В таком же порядке следуют третья и четвёртая, пятая и шестая страницы, и т. д. Таким образом, книга состоит из целого ряда двойных листов, которые могут принадлежать одной и той же бумажной ленте, удлиняемой в случае надобности до бесконечности. Вследствие этого китайская книга имеет вид ширм. Нельзя, однако же, не признать, что в Китае и Японии эти столь простые и столь элементарные приёмы достигают на практике изумительной степени изящества и красоты. Подобно нашим европейским книгам, иные китайские и японские книги бывают украшены рисунками, не увеличивающими чувствительно расходы по изданию. Ручной труд в этих странах с чрезвычайно густым населением так дёшев, что книжная торговля может поставлять для всех классов общества книги по столь же низкой цене, а, может быть, даже, ещё и по более низкой цене, чем у нас.
Впрочем, оба народа, о которых мы говорим, начинают более и более проникаться сознанием выгод, представляемых азбучными письменностью и книгопечатанием, и они делали уже не одну попытку для усвоения их. Но наше книгопечатание гораздо скорее акклиматизируется в странах, где письменность не представляла для него таких препятствий. В Индостане имеется множество типографий как для европейцев, так и мусульман и индусов. Там издаются сотни газет.
Во Франции, в Англии, в Германии, в Соединённых Североамериканских Штатах ежедневные газеты приходится считать тысячами. В одном Париже выходит более тридцати ежедневных или еженедельных изданий по медицине и хирургии. Кроме «Журнала книжной торговли», там можно читать ещё четыре сборника, посвящённых типографским работам. Число периодических ежемесячных, еженедельных, ежедневных и других изданий, регулярно получаемых парижской национальной библиотекой, простирается по меньшей мере до 3 000. Лёгкость перевозки посредством парового двигателя пробудила в умах чрезвычайно оживлённый спрос на ежедневные новости, и печать удваивает усилия для удовлетворения этого спроса.
Телеграф ещё более увеличил эти, уже и без того изумительные, средства сообщения. Сначала, в продолжение более полувека, – воздушный, затем в течение уже целых двадцати пяти лет – электрический, он даёт возможность различным новостям обойти в несколько часов вокруг земного шара. Десять лет назад в Лондон приехал директор турецких телеграфов; директор такого же управления в Англии сделал ему любезность и обратился по телеграфу с вопросом к английским властям в Калькутте; ответ не заставил себя ждать. На обе операции потребовалось всего девять часов. Таким образом, ныне историю можно писать, так сказать, из часа в час, под диктовку самых событий. Ежедневные газеты, получая сведения обо всём, происходящем во всех четырёх концах мира, посредством телеграмм, писем своих корреспондентов, стенографического воспроизведения прений всех судов, всех собраний, иногда лекций, читаемых в университетах, собирают и накапливают таким образом для историков по профессии материалы, самое обилие и разнообразие которых становится для них истинным бременем.
Подивитесь на примере, взятом случайно из тысячи, этому развитию цивилизации, международных сношений и исторических сведений в странах наиболее далёких от нашей старой Европы. Не прошло ещё и ста лет с тех пор, как католические или протестантские миссионеры стали посещать Гавайский архипелаг, на котором в 1779 году погиб знаменитый капитан Кук, а между тем ныне он уже представляет маленькое королевство с парламентским правлением, с избираемыми палатами, ответственными министрами и т. д. В столице этого маленького королевства, Гонолулу, городе с 6 000 жителей, выходит восемь периодических изданий; европейские газеты регулярно получают оттуда известия о выборах, о министерских переменах, цифровые данные о ежегодном бюджете, статистические сведения о школах. Это, если вам угодно, Англия в миниатюре, которая скоро займёт своё место в концерте других цивилизованных народов; очень скоро она будет иметь, если уже не имеет, своих историков, и вы увидите, что для этих историков ежедневно накапливаются многочисленные и разнообразные документы.
А вот ещё другое, не менее любопытное явление: не только новейшее книгопечатание сделалось наиболее деятельным орудием человеческой мысли, но оно создало функции, учёные и литературные профессии, о которых древность не могла иметь даже и понятия. Редактор римской «Официальной Газеты» был не более как писец, состоявший на службе в канцелярии республики, а потом у римских императоров. В течение более чем двух веков французские журналисты были просто более или менее остроумными редакторами анекдотов и пустых рассказов. Первые зачатки периодической печати появляются только в начале XVII столетия, т. е. через полтораста лет после изобретения книгопечатания, хотя нельзя сомневаться, что некоторое подобие рукописных газет существовало почти во всех землях. Сенат венецианской республики приказал собирать факты, случившиеся в городе и государстве, краткие известия, которые он посылал своим дипломатическим агентам для сведения при переговорах по международным делам. Эти известия назывались Foglietti или Fogli d’awisi. После изобретения книгопечатания вошло в обычай печатать на отдельных листках и продавать по низкой цене сведения обо всех замечательных событиях. Первая же газета в настоящем смысле слова появилась в Антверпене, в Голландии, где типограф Абраам Вергувен получил в 1605 году привилегию от эрцгерцогов Альберта и Изабеллы, «печатать и вырезывать на дереве или металле и продавать во всех подвластных им землях все новые известия, победы, осады и взятия городов названными владетельными особами». Эта газета называлась Niewe Tydinghen. В 1621 году она уже выходила за номерами по порядку, до трех раз в неделю. Первоначально в Голландии и в Англии журналист мало-помалу приобрёл более серьёзное и более независимое положение. Французская революция 1789 года, предоставив полную свободу его перу, превратила его в деятеля, во всех драмах общественной жизни. Ныне, хотя и при свободе, более ограниченной мудростью законов, роль журналиста не перестаёт расти. Редактор ежедневной политической газеты в Западной Европе представляет собою оратора, ежедневно говорящего своим пером с сотней тысяч слушателей; иногда он имеет большее значение, чем оратор, говорящий с кафедры, вследствие сильного впечатления, производимого им на общественное мнение. Если он одарён истинным талантом, то может рассчитывать на занятие самого высокого положения в литературе.
Толстые журналы, называемые на Западе Европы «Обозрения» – ещё один новый род изданий, сделавшийся возможным только благодаря книгопечатанию. Именно в этих обозрениях английские критики первого порядка создали особенный вид сочинений, называющийся у них опытами (Essays), откуда произошло и само название эссеистов для лиц, посвящающих себя этого рода литературе. Эти периодические сборники вербуют многих талантливых людей в число своих сотрудников, и иной из этих людей никогда не обращался к какой-либо другой публике, помимо читателей «Обозрения». В пределах статьи в 40–50 или самое большее в 100 страниц, можно поговорить ещё с большим толком о многих предметах. Можно написать в этой форме целый ряд статей, которые впоследствии превратятся в различные главы особой книги, почти без всяких перемен.
В начале своих «Характеров» французский писатель Ла-Брюйэр сказал: «До настоящего времени почти не видано было образцового произведения ума, которое было бы трудом нескольких лиц: Гомер создал „Илиаду“, „Вергилий Энеиду“, Тит Ливий свои „Декады“, и римский оратор свои речи». Писав эти строки, коварный автор, говорят, думал об одной литературной газете, первые номера которой только что вышли и, вероятно, послужили поводом к его заключению. И действительно, еженедельный или ежедневный сборник не может быть назван сам по себе образцовым произведением. Но при виде успеха иного обозрения или иной газеты нашего времени, Ла-Брюйэр благосклонно признал бы, что несколько больших и учёных умов в компании могут создать долговечные произведения, и что между различными сотрудниками периодического сборника иной раз существует известное единство таланта и мысли, делающее из их коллективного труда живой организм в том же смысле, как и произведение одного человека. Но это ещё не всё: кто знает, не было ли даже во времена Ла-Брюйэра такого романа, который было бы удобно дать публике в виде отдельно напечатанных глав, на столбцах ежедневной или еженедельной газеты, как это делается теперь в продолжение уже целых сорока лет? Совершенно справедливо, что некоторые из романистов пользуются этим ныне для того, чтобы привлекать и поддерживать любопытство публики. Поэтому их романы иной раз полны совершенно драматического интереса. Такой способ, правда, вводит авторов в искушение растягивать чрезмерно свои рассказы; но ведь и прежние романисты были многоречивы не менее романистов нашего времени, чему свидетельством служат длинные романы, увлекавшие салоны при Людовике XIV, а затем, в следующем веке, объёмистые рассказы Ричардсона.
Но стоит ли долго останавливаться на подобном предмете? Человеческая мысль, и в особенности воображение имеют потребность воспроизводиться на свободе во всех видах, в томах всевозможных размеров. Уже у древних было велико разнообразие книг. От «Илиады» и «Одиссеи» Гомера до книжонки, в которой какой-нибудь грамматик на целых двадцати страницах рассуждал о значении какого-либо одного слова «Илиады», от 127 книг, в которых Тит Ливий рассказал римские летописи, до тощего сокращения, в котором Флор резюмирует их на ста страницах, в какие различные формы не облекались поэзия и наука! Приходится отказаться от создания для произведений, столь не похожих одно на другое, формул и классификаций, под которые они не могут вполне подходить. Вечным мучением для наших библиотекарей будет служить невозможность строгой классификации для всех сокровищ, вверенных их надзору; с этим они должны поневоле примириться, так как нет никаких средств против этого зла.
Уж кстати будет сказать здесь ещё следующее. Всякая библиотека, достаточно обширная, в особенности библиотека публичная, не может обойтись без каталога, иногда даже без двух каталогов: одного в алфавитном порядке и другого по порядку отделов. Первый почти не представляет затруднений для редакторов, хотя иной раз и приходится останавливаться перед тем, какую часть заголовка книги следует поставить в алфавитном порядке. Составление каталога по порядку отделов, напротив, представляет массу трудностей. Хранители больших складов книг вкладывают в этот труд всё своё усердие и весь свой талант. Иные учёные книгопродавцы, когда им поручают продажу какой-нибудь значительной библиотеки, допускают известные подразделения, позволяющие любителям отыскивать без большого труда в их каталогах главу, в которую внесены интересующие их книги. Но сколько глав близко подходят одна к другой по своему содержанию, так что даже невозможно провести между ними точного разграничения. Иной теологический или философский труд есть в то же время и исторический труд; иной перевод, если к нему не приложен подлинный текст, с одинаковым правом может быть поставлен там и под именем оригинального автора; в иной книге одновременно находятся и грамматика, и словарь того же языка; куда отнести такую книгу: к грамматикам или к словарям? Существуют сборники мемуаров, смеси, в которых или один и тот же писатель, или несколько трактуют о совершенно различных предметах. Для этих последних сборников некоторые библиотеки имеют дополнительный каталог, указывающий том и страницу, на которой трактуется о каждом предмете. Мы даём лишь очень краткое понятие о труде, которого требует хороший каталог; но и этого понятия, кажется, будет достаточно для того, чтобы заставить вас оценить заслуги искусного человека, умеющего, при посредстве такого труда, поддерживать порядок в тысячах книг и доставлять трудолюбивым людям лёгкое средство заниматься там исследованиями. Каталог одних только книг, касающихся истории Франции, составлял в минувшем столетии пять томов в целый лист в «Исторической библиотеке Франции» отца Лелона. По приведении этого каталога в полный порядок, путём внесения в него новейших изданий, пришлось увеличить его до одиннадцати толстых томов. Из этого вы поймёте, сколько терпения и искусства должны обнаруживать учёные, посвящающие себя такому труду. Поэтому умейте питать справедливую признательность к людям, оказывающим вам столь полезные услуги.
В конце XVIII столетия французу Эрану пришла в голову мысль употребить для набора шрифты вогнутые вместо выпуклых; положив на набранную таким образом страницу металлическую пластинку и подвергнув её сильному давлению, получают рельефной, и притом в одном куске, целую страницу, которая, будучи положена под печатный станок, может служить для печати бесчисленного множества оттисков. Как мы видим, такой приём представляет некоторым образом возвращение назад к табличному или ксилографическому книгопечатанию XV столетия. Этим способом, на который изобретатель взял привилегию, было напечатано много книг.
Некоторое время спустя французский типограф Дидо воспользовался для этого обыкновенными, выпуклыми, вылитыми из очень твердого вещества буквами, с которых он делал вогнутый отпечаток на сплаве, медленно охлаждённом и остававшемся тягучим до своего совершенного охлаждения; сделавшись твердой, эта металлическая пластинка служила матрицей, в которую и вливали расплавленный металл; по охлаждении последнего получалась, в выпуклом виде, целая страница, первоначально набранная подвижными буквами. Ныне пластинку мягкого металла заменили сначала мелко измельчённым гипсом, а потом картонной массой или тестом. Полученная таким путём страница называется клише, с которого можно получать на машине сорок или даже пятьдесят тысяч оттисков без всякого чувствительного повреждения его, за исключением разве истирания или случайной поломки.
Вы, само собой разумеется, поймёте, что отлитые в клише страницы, имея в толщину не более нескольких миллиметров, занимают сравнительно мало места в кладовых. От этого проистекает двойная выгода: подвижные буквы, служившие для первого набора, сделались свободными и могут быть употреблены для набора какого-либо другого произведения, а клише могут ждать, без излишнего бремени для типографа, той минуты, когда разойдётся первое издание и потребуется выпустить второе. Поэтому книги, могущие рассчитывать на большое распространение, гораздо выгоднее печатать с клише, чем с набора из подвижных букв.
В свою очередь, и самый печатный станок участвует в благодеяниях, которые оказывает механика, в приложении к промышленности, почти всем отраслям наших ручных искусств. Руку человека заменила сила пара, а благодаря удобному способу отливания клише, который в течение нескольких часов может удвоить, утроить и учетверить набор, сделанный из подвижных букв, паровая печатная машина совершает такое чудо, что в течение одной ночи печатает по пятьдесят, сто и даже по полторы тысячи экземпляров ежедневной газеты.
Вы сами догадываетесь, что для типографии, работающей с такой изумительной быстротой, нужна и такая бумажная фабрика, которая работала бы с не меньшей быстротой; и действительно, вот некоторые цифры, показывающие, что бумажная фабрика, приводимая в движение или водой (гидравлический двигатель), или паром достигает также чрезвычайной производительности. Бумажная фабрика Сореля, во Франции, одна производит средним числом от семи до восьми тысяч километров бумаги в день, или два миллиона шестьсот тысяч километров (или 8 202 250 000 русских футов) в год. Машины дают там в минуту по двадцать метров бумаги, или двадцать восемь тысяч восемьсот метров в сутки (или девяносто четыре тысячи четыреста девяносто русских футов в сутки). А земля под нашей широтой имеет шесть тысяч триста семьдесят миль в окружности, или двадцать пять тысяч четыреста восемьдесят километров; следовательно, с тремя машинами такой силы можно меньше чем в десять месяцев окружить земной шар сплошной бумажной лентой, имеющей полтора метра в ширину. И это ещё не слишком много для удовлетворения всех потребностей типографии, в особенности же для удовлетворения потребностей ежедневных газет. Уже французские газеты, в особенности «Официальная Газета» к концу каждого года представляют громадную массу печатной бумаги. Но в Англии и Америке некоторые газеты, как, например, Times, Daily Telegraph, New York Herald и другие рассылают ежедневно своим подписчикам средним числом по целой книжке в восьмую долю листа[8]. Для каждой из этих газет нужны сотни рабочих. Помимо даже ежедневных газет, некоторые типографии на западе Европы и в Америке успевают ежедневно печатать по несколько сот томов. Типография Дидо, в Париже, в 1846 году печатала от двух до двух с половиной тысяч томов; эта цифра тридцать лет спустя дошла почти до пяти тысяч томов в каждые двадцать четыре часа работы. Правительственная, или национальная типография в Париже, исполняющая массу заказов от всех французских административных общественных учреждений, не считая заказов частных лиц, работает постоянно на семидесяти пяти ручных печатных станках и на тридцати пяти паровых; средним числом она производит около десяти тысяч томов в каждый рабочий день.
Некоторые из этих произведений печати, не будучи ежедневными газетами, требуют тем не менее чрезвычайной быстроты исполнений. Но что ещё больше делает чести этим прекрасным заведениям, как общественным, так и частным, так это возможность печатать с редким совершенством артистические и научные книги, требующие или чрезвычайного богатства типографских шрифтов, или сочетания типографии с другими родственными ей искусствами, как то: литографией, фотографией и обусловливаемыми двумя последними изобретениями приёмами, с каждым днём делающимися более остроумными и более удачными.
Французская национальная типография имеет ныне пуансоны и матрицы букв 138 иностранных азбук и 153 коллекции шрифтов одной французской азбуки.
Следовательно, она может печатать книги более чем на ста языках, шрифтами, употребляемыми каждой нацией. Немного типографий (указывают на типографию в Лейдене[9]) могут соперничать с нею в этом отношении.
Из-под станков парижской типографии появилось на свет много образцовых произведений, и между прочим знаменитая восточная коллекция, содержащая несколько индийских или персидских произведений с французскими переводами, – коллекция, лучше которой по изяществу не существует на свете. Всемирные выставки в Париже (1855-1867-1878 гг.), в Лондоне (1862 г.), в Вене (1873 г.), в Филадельфии (1876 г.) представили нам зрелище всего, что могли произвести наиболее совершенного типографии великих цивилизованных народов; несомненно, типографское дело представляет одну из самых благородных промышленностей, в которой выразилось могущество человеческого гения. Один или, скорее, два народа, – китайцы и японцы, – несмотря на свои счастливые способности, как будто не освоились ещё с успехами, достигнутыми европейской промышленностью, на европейской ли почве, или в Индии и в Америке. Письменность у этих двух народов, как мы уже сказали выше, в первой главе, делает чрезвычайно трудным употребление всякого другого типографского способа, кроме способа табличного; какая бы тонкость и какая бы быстрота ни была там присуща руке рабочего, но типография с одной только этой помощью не может производить книги так быстро, как при содействии многочисленных машин нашей типографии. Ум китайский, впрочем, не имеет всех тех потребностей любознательности, которым удовлетворяют наши типографии и наши книгопродавцы. На всём пространстве империи печатают, правда, много книг, и этого рода торговля пользуется там безусловной свободой, но ежедневных газет издаётся там всего четыре, включая в то число и пекинскую «Официальную Газету». Как в Китае, так и в Японии, услуги типографии далеко не так многосложны, как в Европе и в Америке. Писатель (следовало бы сказать «художник», потому что он работает кистью) пишет страницу; последняя, положенная на деревянную доску, тщательно выструганную другим артистом, получает типографские чернила и переходит на очень простую машину, которой управляет один рабочий. Бумага получает обыкновенно оттиск только с одной стороны: она слишком тонка, чтобы можно было печатать на ней с обеих сторон. Тем не менее написанное читается по страницам, имеющим лицевую и оборотную сторону; возьмём, для примера, первую и вторую страницы: они печатаются одна подле другой, затем бумага сгибается, представляя для разреза промежуток в две страницы. В таком же порядке следуют третья и четвёртая, пятая и шестая страницы, и т. д. Таким образом, книга состоит из целого ряда двойных листов, которые могут принадлежать одной и той же бумажной ленте, удлиняемой в случае надобности до бесконечности. Вследствие этого китайская книга имеет вид ширм. Нельзя, однако же, не признать, что в Китае и Японии эти столь простые и столь элементарные приёмы достигают на практике изумительной степени изящества и красоты. Подобно нашим европейским книгам, иные китайские и японские книги бывают украшены рисунками, не увеличивающими чувствительно расходы по изданию. Ручной труд в этих странах с чрезвычайно густым населением так дёшев, что книжная торговля может поставлять для всех классов общества книги по столь же низкой цене, а, может быть, даже, ещё и по более низкой цене, чем у нас.
Впрочем, оба народа, о которых мы говорим, начинают более и более проникаться сознанием выгод, представляемых азбучными письменностью и книгопечатанием, и они делали уже не одну попытку для усвоения их. Но наше книгопечатание гораздо скорее акклиматизируется в странах, где письменность не представляла для него таких препятствий. В Индостане имеется множество типографий как для европейцев, так и мусульман и индусов. Там издаются сотни газет.
Во Франции, в Англии, в Германии, в Соединённых Североамериканских Штатах ежедневные газеты приходится считать тысячами. В одном Париже выходит более тридцати ежедневных или еженедельных изданий по медицине и хирургии. Кроме «Журнала книжной торговли», там можно читать ещё четыре сборника, посвящённых типографским работам. Число периодических ежемесячных, еженедельных, ежедневных и других изданий, регулярно получаемых парижской национальной библиотекой, простирается по меньшей мере до 3 000. Лёгкость перевозки посредством парового двигателя пробудила в умах чрезвычайно оживлённый спрос на ежедневные новости, и печать удваивает усилия для удовлетворения этого спроса.
Телеграф ещё более увеличил эти, уже и без того изумительные, средства сообщения. Сначала, в продолжение более полувека, – воздушный, затем в течение уже целых двадцати пяти лет – электрический, он даёт возможность различным новостям обойти в несколько часов вокруг земного шара. Десять лет назад в Лондон приехал директор турецких телеграфов; директор такого же управления в Англии сделал ему любезность и обратился по телеграфу с вопросом к английским властям в Калькутте; ответ не заставил себя ждать. На обе операции потребовалось всего девять часов. Таким образом, ныне историю можно писать, так сказать, из часа в час, под диктовку самых событий. Ежедневные газеты, получая сведения обо всём, происходящем во всех четырёх концах мира, посредством телеграмм, писем своих корреспондентов, стенографического воспроизведения прений всех судов, всех собраний, иногда лекций, читаемых в университетах, собирают и накапливают таким образом для историков по профессии материалы, самое обилие и разнообразие которых становится для них истинным бременем.
Подивитесь на примере, взятом случайно из тысячи, этому развитию цивилизации, международных сношений и исторических сведений в странах наиболее далёких от нашей старой Европы. Не прошло ещё и ста лет с тех пор, как католические или протестантские миссионеры стали посещать Гавайский архипелаг, на котором в 1779 году погиб знаменитый капитан Кук, а между тем ныне он уже представляет маленькое королевство с парламентским правлением, с избираемыми палатами, ответственными министрами и т. д. В столице этого маленького королевства, Гонолулу, городе с 6 000 жителей, выходит восемь периодических изданий; европейские газеты регулярно получают оттуда известия о выборах, о министерских переменах, цифровые данные о ежегодном бюджете, статистические сведения о школах. Это, если вам угодно, Англия в миниатюре, которая скоро займёт своё место в концерте других цивилизованных народов; очень скоро она будет иметь, если уже не имеет, своих историков, и вы увидите, что для этих историков ежедневно накапливаются многочисленные и разнообразные документы.
А вот ещё другое, не менее любопытное явление: не только новейшее книгопечатание сделалось наиболее деятельным орудием человеческой мысли, но оно создало функции, учёные и литературные профессии, о которых древность не могла иметь даже и понятия. Редактор римской «Официальной Газеты» был не более как писец, состоявший на службе в канцелярии республики, а потом у римских императоров. В течение более чем двух веков французские журналисты были просто более или менее остроумными редакторами анекдотов и пустых рассказов. Первые зачатки периодической печати появляются только в начале XVII столетия, т. е. через полтораста лет после изобретения книгопечатания, хотя нельзя сомневаться, что некоторое подобие рукописных газет существовало почти во всех землях. Сенат венецианской республики приказал собирать факты, случившиеся в городе и государстве, краткие известия, которые он посылал своим дипломатическим агентам для сведения при переговорах по международным делам. Эти известия назывались Foglietti или Fogli d’awisi. После изобретения книгопечатания вошло в обычай печатать на отдельных листках и продавать по низкой цене сведения обо всех замечательных событиях. Первая же газета в настоящем смысле слова появилась в Антверпене, в Голландии, где типограф Абраам Вергувен получил в 1605 году привилегию от эрцгерцогов Альберта и Изабеллы, «печатать и вырезывать на дереве или металле и продавать во всех подвластных им землях все новые известия, победы, осады и взятия городов названными владетельными особами». Эта газета называлась Niewe Tydinghen. В 1621 году она уже выходила за номерами по порядку, до трех раз в неделю. Первоначально в Голландии и в Англии журналист мало-помалу приобрёл более серьёзное и более независимое положение. Французская революция 1789 года, предоставив полную свободу его перу, превратила его в деятеля, во всех драмах общественной жизни. Ныне, хотя и при свободе, более ограниченной мудростью законов, роль журналиста не перестаёт расти. Редактор ежедневной политической газеты в Западной Европе представляет собою оратора, ежедневно говорящего своим пером с сотней тысяч слушателей; иногда он имеет большее значение, чем оратор, говорящий с кафедры, вследствие сильного впечатления, производимого им на общественное мнение. Если он одарён истинным талантом, то может рассчитывать на занятие самого высокого положения в литературе.
Толстые журналы, называемые на Западе Европы «Обозрения» – ещё один новый род изданий, сделавшийся возможным только благодаря книгопечатанию. Именно в этих обозрениях английские критики первого порядка создали особенный вид сочинений, называющийся у них опытами (Essays), откуда произошло и само название эссеистов для лиц, посвящающих себя этого рода литературе. Эти периодические сборники вербуют многих талантливых людей в число своих сотрудников, и иной из этих людей никогда не обращался к какой-либо другой публике, помимо читателей «Обозрения». В пределах статьи в 40–50 или самое большее в 100 страниц, можно поговорить ещё с большим толком о многих предметах. Можно написать в этой форме целый ряд статей, которые впоследствии превратятся в различные главы особой книги, почти без всяких перемен.
В начале своих «Характеров» французский писатель Ла-Брюйэр сказал: «До настоящего времени почти не видано было образцового произведения ума, которое было бы трудом нескольких лиц: Гомер создал „Илиаду“, „Вергилий Энеиду“, Тит Ливий свои „Декады“, и римский оратор свои речи». Писав эти строки, коварный автор, говорят, думал об одной литературной газете, первые номера которой только что вышли и, вероятно, послужили поводом к его заключению. И действительно, еженедельный или ежедневный сборник не может быть назван сам по себе образцовым произведением. Но при виде успеха иного обозрения или иной газеты нашего времени, Ла-Брюйэр благосклонно признал бы, что несколько больших и учёных умов в компании могут создать долговечные произведения, и что между различными сотрудниками периодического сборника иной раз существует известное единство таланта и мысли, делающее из их коллективного труда живой организм в том же смысле, как и произведение одного человека. Но это ещё не всё: кто знает, не было ли даже во времена Ла-Брюйэра такого романа, который было бы удобно дать публике в виде отдельно напечатанных глав, на столбцах ежедневной или еженедельной газеты, как это делается теперь в продолжение уже целых сорока лет? Совершенно справедливо, что некоторые из романистов пользуются этим ныне для того, чтобы привлекать и поддерживать любопытство публики. Поэтому их романы иной раз полны совершенно драматического интереса. Такой способ, правда, вводит авторов в искушение растягивать чрезмерно свои рассказы; но ведь и прежние романисты были многоречивы не менее романистов нашего времени, чему свидетельством служат длинные романы, увлекавшие салоны при Людовике XIV, а затем, в следующем веке, объёмистые рассказы Ричардсона.
Но стоит ли долго останавливаться на подобном предмете? Человеческая мысль, и в особенности воображение имеют потребность воспроизводиться на свободе во всех видах, в томах всевозможных размеров. Уже у древних было велико разнообразие книг. От «Илиады» и «Одиссеи» Гомера до книжонки, в которой какой-нибудь грамматик на целых двадцати страницах рассуждал о значении какого-либо одного слова «Илиады», от 127 книг, в которых Тит Ливий рассказал римские летописи, до тощего сокращения, в котором Флор резюмирует их на ста страницах, в какие различные формы не облекались поэзия и наука! Приходится отказаться от создания для произведений, столь не похожих одно на другое, формул и классификаций, под которые они не могут вполне подходить. Вечным мучением для наших библиотекарей будет служить невозможность строгой классификации для всех сокровищ, вверенных их надзору; с этим они должны поневоле примириться, так как нет никаких средств против этого зла.
Уж кстати будет сказать здесь ещё следующее. Всякая библиотека, достаточно обширная, в особенности библиотека публичная, не может обойтись без каталога, иногда даже без двух каталогов: одного в алфавитном порядке и другого по порядку отделов. Первый почти не представляет затруднений для редакторов, хотя иной раз и приходится останавливаться перед тем, какую часть заголовка книги следует поставить в алфавитном порядке. Составление каталога по порядку отделов, напротив, представляет массу трудностей. Хранители больших складов книг вкладывают в этот труд всё своё усердие и весь свой талант. Иные учёные книгопродавцы, когда им поручают продажу какой-нибудь значительной библиотеки, допускают известные подразделения, позволяющие любителям отыскивать без большого труда в их каталогах главу, в которую внесены интересующие их книги. Но сколько глав близко подходят одна к другой по своему содержанию, так что даже невозможно провести между ними точного разграничения. Иной теологический или философский труд есть в то же время и исторический труд; иной перевод, если к нему не приложен подлинный текст, с одинаковым правом может быть поставлен там и под именем оригинального автора; в иной книге одновременно находятся и грамматика, и словарь того же языка; куда отнести такую книгу: к грамматикам или к словарям? Существуют сборники мемуаров, смеси, в которых или один и тот же писатель, или несколько трактуют о совершенно различных предметах. Для этих последних сборников некоторые библиотеки имеют дополнительный каталог, указывающий том и страницу, на которой трактуется о каждом предмете. Мы даём лишь очень краткое понятие о труде, которого требует хороший каталог; но и этого понятия, кажется, будет достаточно для того, чтобы заставить вас оценить заслуги искусного человека, умеющего, при посредстве такого труда, поддерживать порядок в тысячах книг и доставлять трудолюбивым людям лёгкое средство заниматься там исследованиями. Каталог одних только книг, касающихся истории Франции, составлял в минувшем столетии пять томов в целый лист в «Исторической библиотеке Франции» отца Лелона. По приведении этого каталога в полный порядок, путём внесения в него новейших изданий, пришлось увеличить его до одиннадцати толстых томов. Из этого вы поймёте, сколько терпения и искусства должны обнаруживать учёные, посвящающие себя такому труду. Поэтому умейте питать справедливую признательность к людям, оказывающим вам столь полезные услуги.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента