Страница:
Уникальный материал для понимания эволюционного смысла преадаптивной активности в социогенезе, в истории разных культур приводится в классических трудах М.М. Бахтина о карнавальной культуре, исследованиях Д.С. Лихачева по смеховой культуре Древней Руси и цикле работ основателя семиотической концепции культуры Ю.М. Лотмана по типологии культуры. В этих исследованиях выступают две черты преадаптивных карнавальных или смеховых социальных действий:
а) смеховые социальные действия, поступки шута или юродивого дозволены в эволюционной системе данной культуры и относительно независимы от социального контроля, корригирующего отклонения от свойственных этой культуре социальных нормативов;
б) в смеховых социальных действиях подвергаются сомнению социально унаследованные типичные для данной культуры формы отношений и осуществляется поиск иных вариантов развития культуры, строится иная желаемая действительность.
Смеховые социальные действия позволяли в рамках средневековой культуры одновременно практиковать поведение, квалифицируемое и как грешное, недозволенное, и как дозволенное (Ю.М. Лотман).
Различная природа и эволюционный смысл адаптивных и преадаптивных социальных действий в развивающейся культуре Средневековья наглядно выступают в сопоставлении официального праздника и карнавала, проводимом М.М. Бахтиным: «Официальный праздник, в сущности, смотрел только назад, в прошлое и этим прошлым освящал существующий в настоящем строй. Официальный праздник, иногда даже вопреки собственной идее, утверждал стабильность, неизменность и вечность всего существующего миропорядка: существующей иерархии, существующих религиозных, политических и моральных ценностей, норм, запретов. Праздник был торжеством уже готовой, победившей, господствовавшей правды, которая выступала как вечная, неизменная и непререкаемая правда…
В противоположность официальному празднику карнавал торжествовал как бы временное освобождение от господствующей правды и существующего строя, временную отмену всех иерархических отношений, привилегий, норм и запретов. Это был подлинный праздник времени, праздник становления, смен и обновлений. Он был враждебен всякому увековечению, завершению и концу. Он смотрел в незавершимое будущее»[39].
Впоследствии эти идеи М.М. Бахтина были включены в контекст семиотической концепции культуры Ю.М. Лотмана, специально подчеркнувшего, что каждая культура как саморазвивающаяся система должна быть оснащена «механизмами для выработки неопределенности». Благодаря внесению неопределенности в строго детерминируемую систему культуры данная культура приобретает необходимый резерв внутренней вариативности, становится более чувствительной и подготовленной к преобразованию в ситуациях тех или иных социальных кризисов (Ю.М. Лотман). Если взглянуть через призму этих представлений на социальные карнавальные и смеховые действия, поступки шутов и «ведьм», деяния еретиков, феномен странных «лишних людей», то оказывается, что подобного рода неадаптивные, кажущиеся избыточными для адаптивного функционирования социальной общности акты – обязательное условие исторической изменяемости этой общности, его эволюции. Так, смеховые социальные действия словно заботятся о том, чтобы культура не зашла в своем развитии в тупик, не достигла состояния равновесия, равносильного неподвижности и смерти. Они создают неустойчивый нелепый мир «спутанной знаковой системы», в котором царят небылицы, небывальщина, а герои совершают неожиданные поступки.
Раскрывая историко-культурный эволюционный смысл феномена «дурака», Д.С. Лихачев замечает: «Что такое древнерусский дурак? Это часто человек очень умный, но делающий то, что не положено, нарушающий обычай, приличие, принятое поведение, обнажающий себя и мир от всех церемониальных форм – разоблачитель и разоблачающийся одновременно, нарушитель знаковой системы, человек, ошибочно ею пользующийся»[40].
Деяния еретиков, как и социальные смеховые действия шутов, также вносят неопределенность в культуру, лишают ее устойчивости и тем самым дают прорваться тенденции к изменению социальной общности. Но в отличие от смеховых социальных действий эти деяния подпадают под элиминирующее влияние социального контроля. Предлагаемые ими варианты эволюции культуры не вписываются в социальную систему, а поэтому пресекаются или рационализируются ею. При рационализации деяний «лишних людей» эти деяния часто стремятся отнести к разряду социальных смеховых действий, охарактеризовать их как «ненастоящие», шутовские, а следовательно, дозволенные. Так, посягнувший на права и гарантии образованного дворянства Павел I, который пытался внести изменение в существующую систему правления, объявляется «безумным», шутом на троне. Рационализация дворянским обществом поведения Павла I как «безумного», «странного», «исключительного» позволяет этой социальной группе освятить незыблемость самодержавного правления как такового. Точно так же дворянством объявляются «безумными» поступки П.Я. Чаадаева (прототип Чацкого), подвергшего критике официальную существующую систему правления. При всем глубочайшем социальном различии действий Павла I и П.Я. Чаадаева они направлены против устоявшегося социального правопорядка и рационализируются авторитарной элитой как «ненастоящие», «шутовские». При этом для элитарной группы безразлично, что за феноменом «лишнего человека» (Павла I) как индивидуальности проступает тенденция эволюционного процесса повернуть колесо истории вспять, к допетровским временам; а за феноменом «лишнего человека» Чаадаева как индивидуальности – зародыш иной линии развития культуры, предвестник будущих либеральных преобразований, либеральной культуры в целом. Эволюционное значение индивидуальности «лишнего человека» в том и состоит, что она несет такой вариант развития культуры, который в настоящий момент существования культуры не принимается, а в ряде случаев жестко элиминируется.
Описанный круг проявлений преадаптивной активности в биогенезе, антропогенезе и социогенезе является необходимым моментом саморазвития системы, увеличения возможностей ее эволюции.
Таким образом, на разных уровнях функционирования человека как «элемента» развивающихся систем – на уровне человека как индивида в биогенезе и антропогенезе, на уровне личности как индивидуальности в социогенезе – проявляются преадаптивные, избыточные формы активности, которые выражают тенденцию к их изменению и тем самым выступают как необходимый момент эволюционного процесса данных систем. В переломные периоды жизни развивающихся систем (биологические катаклизмы, социальные кризисы) значение преадаптивной активности входящих в эти системы элементов возрастает и приоткрывает ее эволюционный смысл. Так, например, кажущиеся излишними преадаптивные действия Джордано Бруно, взошедшего ради своих убеждений на костер, выступают как цена за адаптацию развивающейся социальной общности в целом, ее прогресс. В эволюции нередко неадаптивные действия индивида выступают как «цена» за адаптацию вида. В этой связи ставится вопрос о судьбе преадаптивных актов и их результатов в процессе развития различных систем: могут ли акты, несущие тенденцию к изменению системы, из преадаптивных переродиться в адаптивные акты; при каких обстоятельствах в процессе эволюции происходят подобного рода изменения функционального значения акта в развитии системы?
Принцип 3. Необходимым условием развития различного рода систем является наличие противоречия (конфликта или гармонического взаимодействия) между адаптивными формами активности, направленными на реализацию родовой программы, и проявлениями активности элементов, несущих индивидуальную изменчивость.
Из этого принципа предлагаемого нами системного историко-эволюционного подхода к изучению человека как активного «элемента» разных систем вытекают следующие взаимодополняющие положения:
♦ Противоречие между мотивами деятельности индивидуальности, проявляющееся в виде конфликта или гармонического взаимодействия с идеалами и нормами социальной общности, может быть разрешено посредством либо поступков и действий, преобразующих родовую программу социальной общности, либо различных перестроек мотивов индивидуальности в процессе взаимодействия с социальной общностью. В том случае, если противоречие носит характер гармонического взаимодействия, поступки и действия индивидуальности способствуют дальнейшему прогрессу социальной общности. Если же противоречие выступает в виде конфликта, то активность индивидуальности может повлечь за собой либо перестройку родовой программы данной общности, привести к иному направлению эволюционного процесса этой системы, либо к нивелировке индивидуальности, ее изоляции или полной элиминации в социальной системе[41].
♦ Отстаивание человеком своих мотивов и ценностей осуществляется как происходящая в процессе деятельности самореализация индивидуальности, которая приводит к дальнейшему развитию данной культуры или порождению в ходе преобразования действительности форм и продуктов иной культуры.
♦ Неадаптивная активность индивидуальности перерождается в адаптивную активность по отношению к данной общности тогда, когда созданные этой активностью в процессе самореализации нормы и ценности становятся нормами и ценностями соответствующей культуры. При этом активность индивидуальности перестает выполнять функцию к изменению данной системы и начинает выполнять функцию ее сохранения, стабилизации.
Например, деяния исторических личностей, провозглашающих новую веру, вначале порой подвергаются гонениям, так как они вносят смуту, неопределенность в культуру своего времени. Однако в дальнейшем, в случае победы их веры, их варианта эволюции культуры, эти деяния возводятся в ранг эталонов, превращаются в стереотипы. В результате они становятся носителями функции к сохранению системы, начиная элиминировать или рационализировать проявления активности других индивидуальностей как выразителей иных линий эволюционного процесса.
Идея о гармонии противоположностей как движущей силы развития личности привлекалась Л.И. Анцыферовой для объяснения некоторых форм взаимодействия (или содействия) между различными компонентами психологической организации личности как самостоятельной системы. Например, гармонического противоречия между желаемым и достигнутым и т. п. В системном историко-эволюционном подходе к индивидуальности личности речь идет о гармоническом взаимодействии, возникающем в результате несовпадения между «только знаемыми» идеалами и ценностями группы и идеалами, которые стали подлинными мотивами для члена этой группы. Побуждаемая значимыми ценностями индивидуальность борется за то, чтобы они не только внешне признавались группой, но и реально побуждали совместную деятельность данной группы. Отстаивая эти ценности, индивидуальность как бы подталкивает группу к более быстрому продвижению по принимаемому пути эволюции, задает зону ближайшего развития культуры. Порой людям, проявляющим активность, выходящую за пределы утилитарной деятельности, говорят: «Ну что, вам больше всех надо?» Благодаря изменениям, вносимым вследствие неутилитарной активности в родовую программу социальной общности, эта программа эволюционирования претворяется в жизнь.
Поведение «шута» как культурный эталон поведения индивидуальности. Поступки индивидуальности личности часто не вписываются в канонический образ «разумного человека», совершающего рациональные действия (М.К. Мамардашвили). В истории культуры наряду с образом «разумного человека» выкристаллизовывался своего рода эталон «индивидуальности», черты которого в явном виде переданы в мифах и фольклоре разных народов о своих культурных героях и их близнецах, «шутовских дублерах» (Е.М. Мелетинский). К числу таких шутовских дублеров относятся мифологические плуты, или трикстеры. В.Н. Топоров на материале анализа образа трикстера в сибирском фольклоре раскрывает роль индивидуального поведения мифологического плута в разрешении противоречий поведения социальной группы.
Первая особенность индивидуальности, характерная для поведения трикстера, заключается в постановке сверхцелей, то есть целей, выходящих за пределы таких целей социальной группы, для достижения которых группа выработала стандартные типовые действия. Особый характер целеобразования индивидуальности личности, ухваченный в фольклорном образе трикстера, и приводит к другим чертам его социального портрета – готовности освоить неожиданный тип поведения, отклонению от принятых норм и даже их нарушению, немотивированности поступков с точки зрения здравого смысла, возможности менять свой облик и свободно перемещаться во времени и пространстве, бескорыстности действий.
«Человек трикстерной природы… и трикстер – …всегда ищут свой единственный шанс на необщих путях, а ими, как правило, оказываются такие пути, которые расцениваются коллективным сознанием (во всяком случае, при первом взгляде) как неправильные, неэффективные, заведомо плохие. Собственно говоря, так оно и есть, если учесть, что главная цель коллектива – установка не на максимум, а на гарантию сохранности, часто предполагающей именно стабильность, неизменность, верность апробированным образцам.
В формуле “пан или пропал ” для коллектива самое важное не пропасть. Но есть класс экстремальных ситуаций (кстати, имеющих прямое отношение к коллективу в целом), когда единственный шанс на спасение – отдать себя выбору между “пан” и “пропал”, полным успехом или полным поражением, во вступлении на путь риска… Отдача себя этой рискованной ситуации выбора есть не что иное, как поиск некоего скрытого резерва, но не за счет стандартных решений или даже магии, чуда… а за счет соответствующей критической ситуации поведенческой реакции на внешний стимул. Готовность и умение усвоить особый тип поведения определяет активный полюс деятельности трикстера… (курсив наш. – A.A.)»[42].
Среди характеристик «мифологических плутов» и культурных героев, будь то художественные образы Дон Кихота или Ходжи Насреддина или же реальное описание странствующих в начале Средних веков бродячих поэтов «вагантов», весьма существенной чертой является их неприкованность к тому или иному социальному слою, их подвижность, мобильность в культуре. Они не просто перемещаются в географическом пространстве своего времени, разрушая сословные перегородки, устойчивый, подчиняющийся жесткому социальному контролю распорядок жизни. Эти социальные кочевники тем и вносят неопределенность, возмущая спокойствие, что, будучи лишены социальной оседлости, они выскальзывают из-под влияния того или иного централизованного управления обществом, выпадают из рациональной картины мира в целом.
Вместе с тем культурные герои или трикстеры, ориентированные на исключительные и непредсказуемые решения, помогают «не пропасть» социальной общности, когда в истории общества возникают ситуации, требующие парадоксальных решений. Трикстер русского фольклора Иванушка-дурачок только тогда перестает быть дурачком, когда лягушка перевоплощается в Марью-царевну. В таких ситуациях проявляется присущая ему ориентация на парадоксальные решения, и из таких ситуаций он выходит уже для всего честного народа добрым молодцем. Иногда индивидуальное поведение шутов, или трикстеров, обозначают исключительно как противоположное принятому поведению, как антинорму или антикультуру. Такая деструктивная разрушительная характеристика образа «шута», или «трикстера» страдает ограниченностью. В.Н. Топоров справедливо отмечает, что трикстер в критической ситуации отыскивает необщие пути выхода из нее, иные пути для развития социальной группы, а не просто автоматически меняет принятые нормы на непринятые, находя парадоксальные выходы из безвыходных ситуаций, и после становится народным героем.
Всеми этими чертами обладают образы «трикстеров» и культурных героев в мифах, в фольклоре разных культур. В реальной жизни в каждой личности обитает трикстер или культурный герой, существование которого проявляется в ситуациях, требующих выбора и постановки сверхцелей, разрешения противоречий с социальной группой и самим собой, поиска нестандартных путей развития.
В естественно-историческом процессе развития социальных систем, прогрессе общества ценность проявлений личности как индивидуальности может возрастать и приводить к возникновению толерантных культур, культур достоинства. Так, этнографами, например, показывается, что в традиционных архаических культурах преобладают социально-типические стереотипизированные формы поведения личности. В этих культурах мотивация поступков личности ограничивается ссылкой на законы предков – «так было раньше», а само поведение личности жестко регламентируется ритуалами. Основная функция ритуала в подобных культурах заключалась в том, что «ритуал стоял “на страже ” традиции, выполняя всевозможные потери и исправляя искажения, с одной стороны, и не допуская ничего нового в контролируемую сферу, с другой. Исключительная важность подобной проверки объясняется тем, что для так называемых традиционных обществ цельность, неизменность и равновесие были заменой прогресса»[43]. Сколь разителен контраст этих обществ в исторической перспективе с теми культурами в человеческой истории, в которых ценность индивидуальности личности, ее инициатива, творчество становятся неотъемлемым компонентом толерантных открытых систем, условием развития гражданского общества.
Итак, коперниканское видение человека как активного «компонента» тех или иных систем в русле системного историко-эволюционного подхода приводит к постановке вопроса о необходимости возникновения феномена личности и его значении в естественно-историческом процессе развития общества. Эволюционный смысл индивидуальных проявлений человека в истории природы и общества состоит в том, что эти проявления, порождаясь в системе, обеспечивают ее существование и дальнейшее развитие.
В качестве системообразующего основания, обеспечивающего приобщение человека к миру культуры и его саморазвитие, выступает целенаправленная совместная деятельность. Развитие и функционирование человека в процессе деятельности является исходным пунктом анализа человека в русле конкретно-научной методологии деятельностного подхода в психологии.
Глава 4
Категория деятельности в психологии личности
а) смеховые социальные действия, поступки шута или юродивого дозволены в эволюционной системе данной культуры и относительно независимы от социального контроля, корригирующего отклонения от свойственных этой культуре социальных нормативов;
б) в смеховых социальных действиях подвергаются сомнению социально унаследованные типичные для данной культуры формы отношений и осуществляется поиск иных вариантов развития культуры, строится иная желаемая действительность.
Смеховые социальные действия позволяли в рамках средневековой культуры одновременно практиковать поведение, квалифицируемое и как грешное, недозволенное, и как дозволенное (Ю.М. Лотман).
Различная природа и эволюционный смысл адаптивных и преадаптивных социальных действий в развивающейся культуре Средневековья наглядно выступают в сопоставлении официального праздника и карнавала, проводимом М.М. Бахтиным: «Официальный праздник, в сущности, смотрел только назад, в прошлое и этим прошлым освящал существующий в настоящем строй. Официальный праздник, иногда даже вопреки собственной идее, утверждал стабильность, неизменность и вечность всего существующего миропорядка: существующей иерархии, существующих религиозных, политических и моральных ценностей, норм, запретов. Праздник был торжеством уже готовой, победившей, господствовавшей правды, которая выступала как вечная, неизменная и непререкаемая правда…
В противоположность официальному празднику карнавал торжествовал как бы временное освобождение от господствующей правды и существующего строя, временную отмену всех иерархических отношений, привилегий, норм и запретов. Это был подлинный праздник времени, праздник становления, смен и обновлений. Он был враждебен всякому увековечению, завершению и концу. Он смотрел в незавершимое будущее»[39].
Впоследствии эти идеи М.М. Бахтина были включены в контекст семиотической концепции культуры Ю.М. Лотмана, специально подчеркнувшего, что каждая культура как саморазвивающаяся система должна быть оснащена «механизмами для выработки неопределенности». Благодаря внесению неопределенности в строго детерминируемую систему культуры данная культура приобретает необходимый резерв внутренней вариативности, становится более чувствительной и подготовленной к преобразованию в ситуациях тех или иных социальных кризисов (Ю.М. Лотман). Если взглянуть через призму этих представлений на социальные карнавальные и смеховые действия, поступки шутов и «ведьм», деяния еретиков, феномен странных «лишних людей», то оказывается, что подобного рода неадаптивные, кажущиеся избыточными для адаптивного функционирования социальной общности акты – обязательное условие исторической изменяемости этой общности, его эволюции. Так, смеховые социальные действия словно заботятся о том, чтобы культура не зашла в своем развитии в тупик, не достигла состояния равновесия, равносильного неподвижности и смерти. Они создают неустойчивый нелепый мир «спутанной знаковой системы», в котором царят небылицы, небывальщина, а герои совершают неожиданные поступки.
Раскрывая историко-культурный эволюционный смысл феномена «дурака», Д.С. Лихачев замечает: «Что такое древнерусский дурак? Это часто человек очень умный, но делающий то, что не положено, нарушающий обычай, приличие, принятое поведение, обнажающий себя и мир от всех церемониальных форм – разоблачитель и разоблачающийся одновременно, нарушитель знаковой системы, человек, ошибочно ею пользующийся»[40].
Деяния еретиков, как и социальные смеховые действия шутов, также вносят неопределенность в культуру, лишают ее устойчивости и тем самым дают прорваться тенденции к изменению социальной общности. Но в отличие от смеховых социальных действий эти деяния подпадают под элиминирующее влияние социального контроля. Предлагаемые ими варианты эволюции культуры не вписываются в социальную систему, а поэтому пресекаются или рационализируются ею. При рационализации деяний «лишних людей» эти деяния часто стремятся отнести к разряду социальных смеховых действий, охарактеризовать их как «ненастоящие», шутовские, а следовательно, дозволенные. Так, посягнувший на права и гарантии образованного дворянства Павел I, который пытался внести изменение в существующую систему правления, объявляется «безумным», шутом на троне. Рационализация дворянским обществом поведения Павла I как «безумного», «странного», «исключительного» позволяет этой социальной группе освятить незыблемость самодержавного правления как такового. Точно так же дворянством объявляются «безумными» поступки П.Я. Чаадаева (прототип Чацкого), подвергшего критике официальную существующую систему правления. При всем глубочайшем социальном различии действий Павла I и П.Я. Чаадаева они направлены против устоявшегося социального правопорядка и рационализируются авторитарной элитой как «ненастоящие», «шутовские». При этом для элитарной группы безразлично, что за феноменом «лишнего человека» (Павла I) как индивидуальности проступает тенденция эволюционного процесса повернуть колесо истории вспять, к допетровским временам; а за феноменом «лишнего человека» Чаадаева как индивидуальности – зародыш иной линии развития культуры, предвестник будущих либеральных преобразований, либеральной культуры в целом. Эволюционное значение индивидуальности «лишнего человека» в том и состоит, что она несет такой вариант развития культуры, который в настоящий момент существования культуры не принимается, а в ряде случаев жестко элиминируется.
Описанный круг проявлений преадаптивной активности в биогенезе, антропогенезе и социогенезе является необходимым моментом саморазвития системы, увеличения возможностей ее эволюции.
Таким образом, на разных уровнях функционирования человека как «элемента» развивающихся систем – на уровне человека как индивида в биогенезе и антропогенезе, на уровне личности как индивидуальности в социогенезе – проявляются преадаптивные, избыточные формы активности, которые выражают тенденцию к их изменению и тем самым выступают как необходимый момент эволюционного процесса данных систем. В переломные периоды жизни развивающихся систем (биологические катаклизмы, социальные кризисы) значение преадаптивной активности входящих в эти системы элементов возрастает и приоткрывает ее эволюционный смысл. Так, например, кажущиеся излишними преадаптивные действия Джордано Бруно, взошедшего ради своих убеждений на костер, выступают как цена за адаптацию развивающейся социальной общности в целом, ее прогресс. В эволюции нередко неадаптивные действия индивида выступают как «цена» за адаптацию вида. В этой связи ставится вопрос о судьбе преадаптивных актов и их результатов в процессе развития различных систем: могут ли акты, несущие тенденцию к изменению системы, из преадаптивных переродиться в адаптивные акты; при каких обстоятельствах в процессе эволюции происходят подобного рода изменения функционального значения акта в развитии системы?
Принцип 3. Необходимым условием развития различного рода систем является наличие противоречия (конфликта или гармонического взаимодействия) между адаптивными формами активности, направленными на реализацию родовой программы, и проявлениями активности элементов, несущих индивидуальную изменчивость.
Из этого принципа предлагаемого нами системного историко-эволюционного подхода к изучению человека как активного «элемента» разных систем вытекают следующие взаимодополняющие положения:
♦ Противоречие между мотивами деятельности индивидуальности, проявляющееся в виде конфликта или гармонического взаимодействия с идеалами и нормами социальной общности, может быть разрешено посредством либо поступков и действий, преобразующих родовую программу социальной общности, либо различных перестроек мотивов индивидуальности в процессе взаимодействия с социальной общностью. В том случае, если противоречие носит характер гармонического взаимодействия, поступки и действия индивидуальности способствуют дальнейшему прогрессу социальной общности. Если же противоречие выступает в виде конфликта, то активность индивидуальности может повлечь за собой либо перестройку родовой программы данной общности, привести к иному направлению эволюционного процесса этой системы, либо к нивелировке индивидуальности, ее изоляции или полной элиминации в социальной системе[41].
♦ Отстаивание человеком своих мотивов и ценностей осуществляется как происходящая в процессе деятельности самореализация индивидуальности, которая приводит к дальнейшему развитию данной культуры или порождению в ходе преобразования действительности форм и продуктов иной культуры.
♦ Неадаптивная активность индивидуальности перерождается в адаптивную активность по отношению к данной общности тогда, когда созданные этой активностью в процессе самореализации нормы и ценности становятся нормами и ценностями соответствующей культуры. При этом активность индивидуальности перестает выполнять функцию к изменению данной системы и начинает выполнять функцию ее сохранения, стабилизации.
Например, деяния исторических личностей, провозглашающих новую веру, вначале порой подвергаются гонениям, так как они вносят смуту, неопределенность в культуру своего времени. Однако в дальнейшем, в случае победы их веры, их варианта эволюции культуры, эти деяния возводятся в ранг эталонов, превращаются в стереотипы. В результате они становятся носителями функции к сохранению системы, начиная элиминировать или рационализировать проявления активности других индивидуальностей как выразителей иных линий эволюционного процесса.
Идея о гармонии противоположностей как движущей силы развития личности привлекалась Л.И. Анцыферовой для объяснения некоторых форм взаимодействия (или содействия) между различными компонентами психологической организации личности как самостоятельной системы. Например, гармонического противоречия между желаемым и достигнутым и т. п. В системном историко-эволюционном подходе к индивидуальности личности речь идет о гармоническом взаимодействии, возникающем в результате несовпадения между «только знаемыми» идеалами и ценностями группы и идеалами, которые стали подлинными мотивами для члена этой группы. Побуждаемая значимыми ценностями индивидуальность борется за то, чтобы они не только внешне признавались группой, но и реально побуждали совместную деятельность данной группы. Отстаивая эти ценности, индивидуальность как бы подталкивает группу к более быстрому продвижению по принимаемому пути эволюции, задает зону ближайшего развития культуры. Порой людям, проявляющим активность, выходящую за пределы утилитарной деятельности, говорят: «Ну что, вам больше всех надо?» Благодаря изменениям, вносимым вследствие неутилитарной активности в родовую программу социальной общности, эта программа эволюционирования претворяется в жизнь.
Поведение «шута» как культурный эталон поведения индивидуальности. Поступки индивидуальности личности часто не вписываются в канонический образ «разумного человека», совершающего рациональные действия (М.К. Мамардашвили). В истории культуры наряду с образом «разумного человека» выкристаллизовывался своего рода эталон «индивидуальности», черты которого в явном виде переданы в мифах и фольклоре разных народов о своих культурных героях и их близнецах, «шутовских дублерах» (Е.М. Мелетинский). К числу таких шутовских дублеров относятся мифологические плуты, или трикстеры. В.Н. Топоров на материале анализа образа трикстера в сибирском фольклоре раскрывает роль индивидуального поведения мифологического плута в разрешении противоречий поведения социальной группы.
Первая особенность индивидуальности, характерная для поведения трикстера, заключается в постановке сверхцелей, то есть целей, выходящих за пределы таких целей социальной группы, для достижения которых группа выработала стандартные типовые действия. Особый характер целеобразования индивидуальности личности, ухваченный в фольклорном образе трикстера, и приводит к другим чертам его социального портрета – готовности освоить неожиданный тип поведения, отклонению от принятых норм и даже их нарушению, немотивированности поступков с точки зрения здравого смысла, возможности менять свой облик и свободно перемещаться во времени и пространстве, бескорыстности действий.
«Человек трикстерной природы… и трикстер – …всегда ищут свой единственный шанс на необщих путях, а ими, как правило, оказываются такие пути, которые расцениваются коллективным сознанием (во всяком случае, при первом взгляде) как неправильные, неэффективные, заведомо плохие. Собственно говоря, так оно и есть, если учесть, что главная цель коллектива – установка не на максимум, а на гарантию сохранности, часто предполагающей именно стабильность, неизменность, верность апробированным образцам.
В формуле “пан или пропал ” для коллектива самое важное не пропасть. Но есть класс экстремальных ситуаций (кстати, имеющих прямое отношение к коллективу в целом), когда единственный шанс на спасение – отдать себя выбору между “пан” и “пропал”, полным успехом или полным поражением, во вступлении на путь риска… Отдача себя этой рискованной ситуации выбора есть не что иное, как поиск некоего скрытого резерва, но не за счет стандартных решений или даже магии, чуда… а за счет соответствующей критической ситуации поведенческой реакции на внешний стимул. Готовность и умение усвоить особый тип поведения определяет активный полюс деятельности трикстера… (курсив наш. – A.A.)»[42].
Среди характеристик «мифологических плутов» и культурных героев, будь то художественные образы Дон Кихота или Ходжи Насреддина или же реальное описание странствующих в начале Средних веков бродячих поэтов «вагантов», весьма существенной чертой является их неприкованность к тому или иному социальному слою, их подвижность, мобильность в культуре. Они не просто перемещаются в географическом пространстве своего времени, разрушая сословные перегородки, устойчивый, подчиняющийся жесткому социальному контролю распорядок жизни. Эти социальные кочевники тем и вносят неопределенность, возмущая спокойствие, что, будучи лишены социальной оседлости, они выскальзывают из-под влияния того или иного централизованного управления обществом, выпадают из рациональной картины мира в целом.
Вместе с тем культурные герои или трикстеры, ориентированные на исключительные и непредсказуемые решения, помогают «не пропасть» социальной общности, когда в истории общества возникают ситуации, требующие парадоксальных решений. Трикстер русского фольклора Иванушка-дурачок только тогда перестает быть дурачком, когда лягушка перевоплощается в Марью-царевну. В таких ситуациях проявляется присущая ему ориентация на парадоксальные решения, и из таких ситуаций он выходит уже для всего честного народа добрым молодцем. Иногда индивидуальное поведение шутов, или трикстеров, обозначают исключительно как противоположное принятому поведению, как антинорму или антикультуру. Такая деструктивная разрушительная характеристика образа «шута», или «трикстера» страдает ограниченностью. В.Н. Топоров справедливо отмечает, что трикстер в критической ситуации отыскивает необщие пути выхода из нее, иные пути для развития социальной группы, а не просто автоматически меняет принятые нормы на непринятые, находя парадоксальные выходы из безвыходных ситуаций, и после становится народным героем.
Всеми этими чертами обладают образы «трикстеров» и культурных героев в мифах, в фольклоре разных культур. В реальной жизни в каждой личности обитает трикстер или культурный герой, существование которого проявляется в ситуациях, требующих выбора и постановки сверхцелей, разрешения противоречий с социальной группой и самим собой, поиска нестандартных путей развития.
В естественно-историческом процессе развития социальных систем, прогрессе общества ценность проявлений личности как индивидуальности может возрастать и приводить к возникновению толерантных культур, культур достоинства. Так, этнографами, например, показывается, что в традиционных архаических культурах преобладают социально-типические стереотипизированные формы поведения личности. В этих культурах мотивация поступков личности ограничивается ссылкой на законы предков – «так было раньше», а само поведение личности жестко регламентируется ритуалами. Основная функция ритуала в подобных культурах заключалась в том, что «ритуал стоял “на страже ” традиции, выполняя всевозможные потери и исправляя искажения, с одной стороны, и не допуская ничего нового в контролируемую сферу, с другой. Исключительная важность подобной проверки объясняется тем, что для так называемых традиционных обществ цельность, неизменность и равновесие были заменой прогресса»[43]. Сколь разителен контраст этих обществ в исторической перспективе с теми культурами в человеческой истории, в которых ценность индивидуальности личности, ее инициатива, творчество становятся неотъемлемым компонентом толерантных открытых систем, условием развития гражданского общества.
Итак, коперниканское видение человека как активного «компонента» тех или иных систем в русле системного историко-эволюционного подхода приводит к постановке вопроса о необходимости возникновения феномена личности и его значении в естественно-историческом процессе развития общества. Эволюционный смысл индивидуальных проявлений человека в истории природы и общества состоит в том, что эти проявления, порождаясь в системе, обеспечивают ее существование и дальнейшее развитие.
* * *
Для того чтобы раскрыть конкретные механизмы развития и осуществления человека в биогенезе, антропогенезе, социогенезе и персоногенезе, необходимо выделить системообразующие основания тех многочисленных подсистем, в которых происходит становление человека.В качестве системообразующего основания, обеспечивающего приобщение человека к миру культуры и его саморазвитие, выступает целенаправленная совместная деятельность. Развитие и функционирование человека в процессе деятельности является исходным пунктом анализа человека в русле конкретно-научной методологии деятельностного подхода в психологии.
Глава 4
Принципы системно-деятельностного подхода – конкретно-научной методологии изучения человека в психологии
Категория деятельности в психологии личности
В качестве конкретно-научной методологии изучения личности различные общепсихологические направления принимают принципы деятельностного подхода, в том числе и получивший свое конкретное воплощение в ряде исследований этого подхода принцип системности[44].
В психологии понятие «деятельностный подход» чаще всего употребляется в двух значениях. В более широком смысле под деятельностным подходом понимается методологическое направление исследований, в основу которого положена категория предметной деятельности (К. Маркс). Это направление развивается в исследованиях таких психологов, как Б.Г. Ананьев, Л.C. Выготский, П.Я. Гальперин, А.В. Запорожец, Б.В. Зейгарник, А.Н. Леонтьев, А.Р. Лурия, Д.Б. Эльконин и С.Л. Рубинштейн. Особенно большой вклад в разработку деятельностного подхода внесен А.Н. Леонтьевым и С.Л. Рубинштейном. Деятельностный подход также нашел свое выражение в исследованиях таких зарубежных психологов, как Ж. Политцер, А. Валлон, Л. Сэв, Т. Томашевский, М. Форверг, М. Коул, Дж. Верч и другие.
В более узком смысле «деятельностный подход» есть теория, рассматривающая психологию как науку о порождении, функционировании и структуре психического образа в процессах деятельности индивидов (А.Н. Леонтьев).
При всех различиях в трактовке категории «деятельность» подавляющая часть современных психологов признают тот факт, что без обращения к этой категории путь к конкретному изучению развития и формирования личности – вопросов о соотношении биологического и социального в жизни личности, механизмов регуляции социального поведения личности, ее творчества, способностей, характера, воспитания, коррекции отклонений личности и т. д. – будет закрыт. Разработка психологии личности в контексте методологии деятельностного подхода позволяет реализовать те требования к изучению человека, которые сформулированы на уровнях философской и общенаучной системной методологии, преодолеть антропоцентризм при исследовании личности.
Введение категории деятельности в психологию меняет точку отсчета, с которой начинается построение общей теории и конкретных методов анализа развития и динамики поведения личности. На смену традиционному пониманию человеческого «Я» либо как некоего интегрирующего психические процессы начала, либо «спрятанного под поверхностью кожи индивида», либо выступающего как идеальная метафизическая инстанция, приходят представления о нескончаемой веренице рождений человека как личности в процессе его движения в системе социальных отношений, осуществляемого в деятельности и общении. Акцентируя происходящий в психологии переход изучения проблемы личности в иную систему координат, А.Н. Леонтьев писал: «Личность… ее коперниканское понимание: я нахожу // имею свое “я” не в себе самом (его во мне видят другие), а вовне меня существующем – в собеседнике, в любимом, в природе, а также в компьютере, в Системе»[45].
Если предметная совместная деятельность вводится в качестве метода анализа развития личности, то становится очевидной неадекватность статичного «вещного» понимания личности, ее структуры и утверждается, что основной формой существования личности является ее развитие.
В контексте деятельностного подхода к изучению психических явлений и личности человека предлагается следующее определение категории «деятельность»: деятельность представляет собой динамическую, саморазвивающуюся иерархическую систему взаимодействий субъекта с миром, в процессе которых происходит порождение психического образа, осуществление, преобразование и воплощение опосредствованных психическим образом отношений субъекта в предметной действительности.
Исторически для психологии характерны два следующих момента: а) введение положения о единстве психики и деятельности, исходно противопоставившего деятельностный подход в психологии как различным вариантам психологии сознания, изучавшим «психику вне поведения», так и разным натуралистическим течениям поведенческой психологии, изучавшим «поведение вне психики»; б) введение принципов развития и историзма, воплощение которых в конкретных исследованиях эволюции психики и общественно-исторической природы психики человека необходимо предполагает обращение к деятельности как движущей силе развития психики человека и его личности.
В деятельностном подходе раскрывается положение о том, что анализ системы деятельностей, реализующих жизнь человека в обществе, приводит к раскрытию такого многоуровневого системного образования, как личность.
Любые попытки понимать личность вне контекста реального процесса взаимоотношений субъекта в мире с самого начала обессмысливают изучение ее сущности. Рассматривать личность вне анализа деятельности – значит сбрасывать со счетов ключевой для понимания любой саморазвивающейся системы вопрос: «для чего» (H.A. Бернштейн) возникает личность как совершенно особая реальность? Эволюция образа жизни, развитие психики человека в биогенезе, социогенезе и персоногенезе приводят к появлению личности как особого «элемента» системы, обеспечивающего ориентировку в мире социальных отношений и преобразование образа жизни. Поэтому логическая операция изъятия личности из системы общества, из процесса взаимоотношений субъекта с миром, «потока» его деятельностей перекрывает дорогу к изучению закономерностей становления, развития и функционирования личности в мире.
В психологии понятие «деятельностный подход» чаще всего употребляется в двух значениях. В более широком смысле под деятельностным подходом понимается методологическое направление исследований, в основу которого положена категория предметной деятельности (К. Маркс). Это направление развивается в исследованиях таких психологов, как Б.Г. Ананьев, Л.C. Выготский, П.Я. Гальперин, А.В. Запорожец, Б.В. Зейгарник, А.Н. Леонтьев, А.Р. Лурия, Д.Б. Эльконин и С.Л. Рубинштейн. Особенно большой вклад в разработку деятельностного подхода внесен А.Н. Леонтьевым и С.Л. Рубинштейном. Деятельностный подход также нашел свое выражение в исследованиях таких зарубежных психологов, как Ж. Политцер, А. Валлон, Л. Сэв, Т. Томашевский, М. Форверг, М. Коул, Дж. Верч и другие.
В более узком смысле «деятельностный подход» есть теория, рассматривающая психологию как науку о порождении, функционировании и структуре психического образа в процессах деятельности индивидов (А.Н. Леонтьев).
При всех различиях в трактовке категории «деятельность» подавляющая часть современных психологов признают тот факт, что без обращения к этой категории путь к конкретному изучению развития и формирования личности – вопросов о соотношении биологического и социального в жизни личности, механизмов регуляции социального поведения личности, ее творчества, способностей, характера, воспитания, коррекции отклонений личности и т. д. – будет закрыт. Разработка психологии личности в контексте методологии деятельностного подхода позволяет реализовать те требования к изучению человека, которые сформулированы на уровнях философской и общенаучной системной методологии, преодолеть антропоцентризм при исследовании личности.
Введение категории деятельности в психологию меняет точку отсчета, с которой начинается построение общей теории и конкретных методов анализа развития и динамики поведения личности. На смену традиционному пониманию человеческого «Я» либо как некоего интегрирующего психические процессы начала, либо «спрятанного под поверхностью кожи индивида», либо выступающего как идеальная метафизическая инстанция, приходят представления о нескончаемой веренице рождений человека как личности в процессе его движения в системе социальных отношений, осуществляемого в деятельности и общении. Акцентируя происходящий в психологии переход изучения проблемы личности в иную систему координат, А.Н. Леонтьев писал: «Личность… ее коперниканское понимание: я нахожу // имею свое “я” не в себе самом (его во мне видят другие), а вовне меня существующем – в собеседнике, в любимом, в природе, а также в компьютере, в Системе»[45].
Если предметная совместная деятельность вводится в качестве метода анализа развития личности, то становится очевидной неадекватность статичного «вещного» понимания личности, ее структуры и утверждается, что основной формой существования личности является ее развитие.
В контексте деятельностного подхода к изучению психических явлений и личности человека предлагается следующее определение категории «деятельность»: деятельность представляет собой динамическую, саморазвивающуюся иерархическую систему взаимодействий субъекта с миром, в процессе которых происходит порождение психического образа, осуществление, преобразование и воплощение опосредствованных психическим образом отношений субъекта в предметной действительности.
Исторически для психологии характерны два следующих момента: а) введение положения о единстве психики и деятельности, исходно противопоставившего деятельностный подход в психологии как различным вариантам психологии сознания, изучавшим «психику вне поведения», так и разным натуралистическим течениям поведенческой психологии, изучавшим «поведение вне психики»; б) введение принципов развития и историзма, воплощение которых в конкретных исследованиях эволюции психики и общественно-исторической природы психики человека необходимо предполагает обращение к деятельности как движущей силе развития психики человека и его личности.
В деятельностном подходе раскрывается положение о том, что анализ системы деятельностей, реализующих жизнь человека в обществе, приводит к раскрытию такого многоуровневого системного образования, как личность.
Любые попытки понимать личность вне контекста реального процесса взаимоотношений субъекта в мире с самого начала обессмысливают изучение ее сущности. Рассматривать личность вне анализа деятельности – значит сбрасывать со счетов ключевой для понимания любой саморазвивающейся системы вопрос: «для чего» (H.A. Бернштейн) возникает личность как совершенно особая реальность? Эволюция образа жизни, развитие психики человека в биогенезе, социогенезе и персоногенезе приводят к появлению личности как особого «элемента» системы, обеспечивающего ориентировку в мире социальных отношений и преобразование образа жизни. Поэтому логическая операция изъятия личности из системы общества, из процесса взаимоотношений субъекта с миром, «потока» его деятельностей перекрывает дорогу к изучению закономерностей становления, развития и функционирования личности в мире.