На Ташкент поезда не было, и я сел в первый попавшийся - пока до Куйбышева...
Через сутки с небольшим я вошел в здание вокзала в Куйбышеве. Народу битком Много детей, и все голодные. Я развязал свой вещмешок... Дети облепили меня, как голуби. Все худые - кожа да кости. Глаза большие. И что меня поразило - их десятки, а они терпеливо, без суеты, без давки, в очередь получают каждый свою порцию...
Словом, в ташкентский поезд я сел с пустым вещмешком, без единого продталона, и, если бы не пассажиры, которые угощали меня своим последним куском, худо бы мне пришлось трое суток до Ташкента.
В Ташкенте я пересел на еще один поезд - до города Чирчика, а дальше мне надо было добираться на попутных машинах до кишлака Бричмулла, который находится в верхнем течении Чаткала, у предгорий Чимчана и Тянь-Шаня... Отец перевез нас в этот кишлак с Алтая незадолго до войны, чтобы, как он говорил, "досыта накормить яблоками и виноградом". Там на руднике добывают мышьяковую руду. А выше по Чаткалу на горном руднике Саргардон добывали и вольфрамовую руду. Оттуда я уходил на фронт, там ждут меня мои родные - мать и двое братишек. Младшему - пять лет. Я заранее вижу, как он обрадуется: ну еще бы, старший брат с войны вернулся! Как он будет рассказывать потом на улице - на русском, на узбекском, на татарском и на таджикском языках, - какой у него герой старший брат Мансур... Что Мансур "убил сто или тысячу фашистов"...
...Я залез в кузов ЗИСа, где полным-полно узбечек и таджичек. Мне уступили место у кабины. Я разглядываю пассажирок, а они меня. Любопытным узбечкам и таджичкам не терпится узнать, кто я такой, откуда, к кому с войны возвращается сын или брат.
- В Бричмуллу! - кричу я им любимое слово и начинаю говорить по-узбекски и по-татарски. У них от удивления взлетают черные брови:
- Вай! Да это же Мансур!
Узбечки и таджички, как сороки, наперебой стали вспоминать меня, Колю Коняева, Виктора Карпова, Ваншина Ивана - четверых друзей, которым два года назад удалось "из-под брони" уйти на фронт... Наконец, наговорившись досыта, девчонки сообщили мне, что Николай Коняев получил отпуск, что сам генерал Черняховский отпустил его на месяц за выполнение какого-то очень важного задания и Коля сейчас гостит дома в Бричмулле.
Услышав такую новость, я обрадовался так сильно, что даже мне показалось, это не может быть правдой. Неужели через почти два года таких перипетий в нашей с ним жизни судьба подарит нам эту встречу?!
Не подарила.
Машина мчится, поднимая высоко шлейф дорожной пыли. Вот и Ходжикент проехали, вот и Чарвак позади... Выскочили на ровную террасу. А внизу бешено бурлит Чаткал...
Идет нам навстречу такой же ЗИС, тоже набитый пассажирками в пестрых платьях, а среди них - фигура в военной летной форме. Да ведь это Коля!.. Машины на один миг поравнялись, и я, узнав Николая, кричу ему:
- Коля! Это я, Мансур!
Николай тоже увидел меня и тоже кричит мне что-то... Нас обоих стремительно увозят ЗИСы в противоположные стороны - меня в Бричмуллу, а его на войну... Хоть и пылью все заслонило, но мы долго махали друг другу, он фуражкой, я - пилоткой...
Я больше никогда не увижу его. В мае сорок четвертого - я уже приступлю к работе на руднике - в семью Коняевых придет похоронка на Колю... А я в семье друга найду ту единственную, которую предчувствовала моя душа - мою Надежду... Но эта история для другой повести...
А пока я явлюсь в тот самый Бостандыкский райвоенкомат, где почти два года назад я стучал кулаками, требуя отправки на фронт, сяду, кажется, на тот же самый стул против того самого майора Галкина, и майор Галкин долго будет разглядывать меня с великим любопытством, пока наконец скажет:
- Ну, рассказывай!..
Взглядом из окопа
Все дальше в прошлое отодвигаются годы Великой Отечественной. Но не убавляется работы сотрудникам военных архивов. Все новые авторы берутся записать на бумаге пережитое, пополнить страницы народной летописи, и все новые факты требуют документальных подтверждений, уточнений... Вот и шахтер Абдулин Мансур Гизатулович, работавший после войны, как и до войны, на рудниках, шахтах, приисках, только выйдя на заслуженный отдых, взялся за перо.
О войне много написано. Так много, что успели сложиться привычные стереотипы читательского восприятия и новому автору, трудно бывает на них не оглядываться. Книга Мансура Абдулина "160 страниц из солдатского дневника" привлекает прежде всего непосредственностью авторских впечатлений. О чем бы Абдулин ни вспоминал - о приеме в партию в окопах, о том, как эти самые окопы рылись в степях под Сталинградом, о капитуляции армии Паулюса, - он рассказывает так, как было с ним на самом деле. Справедливо оговариваясь, что рядовой солдат не может видеть ход боя в масштабе полка или дивизии, автор сосредоточивает внимание на своих собственных ощущениях в ту или иную минуту, секунду... Описание секунд иногда занимает у него целые страницы, ибо на фронте и доля секунды сплошь и рядом жизнь или смерть.
Цепкая память автора не забыла подробностей окопного быта под Сталинградом. Казалось бы, зачем они новым поколениям через четыре десятка лет? Не снижают ли они героический пафос образа солдата Великой Отечественной? Нет, не снижают. Чем подробней мы видим в воспоминаниях автора обыкновенных людей, которым и под огнем требовалась каждодневная пища, одежда, тепло, тем контрастней, ярче прорисовывается сила духа этих людей, их неистощимый в тяжелейших условиях юмор, веселость, тем ближе они становятся читателям.
Для Абдулина участие в воине было исполнением гражданского долга перед Родиной. Автор начинает с описания страха, который овладел им в первые часы прибытия на передовую, в реальную обстановку, из которой пачками шли в тыл извещения: "Погиб смертью храбрых..." С трудом добившийся отправки на фронт "из-под брони", он теперь спрашивает себя, а не разумней ли было использовать возможность остаться дома. И с удивлением убеждается: как бы ни было страшно на передовой, еще страшней вопрос после войны: "А почему ты не был на фронте?" "Вот ведь штука, - с некоторой даже досадой размышляет он, - и умирать не хочется и жить невмоготу, если нечиста совесть". Вот отправной толчок рассуждений автора. Почему так легко читается финал? Почему Абдулину так легко в кузове грузовика, который везет его домой, в любимую Бричмуллу, среди пассажирок в пестрых платьях? Да потому, что у него чиста и спокойна совесть и отвоевал свое, и "За отвагу" на груди сверкает...
На войне побывал талантливый человек, сумевший хорошо рассказать нам "военную" историю своей души.
Владимир Карпов,
Герой Советского Союза, писатель
Через сутки с небольшим я вошел в здание вокзала в Куйбышеве. Народу битком Много детей, и все голодные. Я развязал свой вещмешок... Дети облепили меня, как голуби. Все худые - кожа да кости. Глаза большие. И что меня поразило - их десятки, а они терпеливо, без суеты, без давки, в очередь получают каждый свою порцию...
Словом, в ташкентский поезд я сел с пустым вещмешком, без единого продталона, и, если бы не пассажиры, которые угощали меня своим последним куском, худо бы мне пришлось трое суток до Ташкента.
В Ташкенте я пересел на еще один поезд - до города Чирчика, а дальше мне надо было добираться на попутных машинах до кишлака Бричмулла, который находится в верхнем течении Чаткала, у предгорий Чимчана и Тянь-Шаня... Отец перевез нас в этот кишлак с Алтая незадолго до войны, чтобы, как он говорил, "досыта накормить яблоками и виноградом". Там на руднике добывают мышьяковую руду. А выше по Чаткалу на горном руднике Саргардон добывали и вольфрамовую руду. Оттуда я уходил на фронт, там ждут меня мои родные - мать и двое братишек. Младшему - пять лет. Я заранее вижу, как он обрадуется: ну еще бы, старший брат с войны вернулся! Как он будет рассказывать потом на улице - на русском, на узбекском, на татарском и на таджикском языках, - какой у него герой старший брат Мансур... Что Мансур "убил сто или тысячу фашистов"...
...Я залез в кузов ЗИСа, где полным-полно узбечек и таджичек. Мне уступили место у кабины. Я разглядываю пассажирок, а они меня. Любопытным узбечкам и таджичкам не терпится узнать, кто я такой, откуда, к кому с войны возвращается сын или брат.
- В Бричмуллу! - кричу я им любимое слово и начинаю говорить по-узбекски и по-татарски. У них от удивления взлетают черные брови:
- Вай! Да это же Мансур!
Узбечки и таджички, как сороки, наперебой стали вспоминать меня, Колю Коняева, Виктора Карпова, Ваншина Ивана - четверых друзей, которым два года назад удалось "из-под брони" уйти на фронт... Наконец, наговорившись досыта, девчонки сообщили мне, что Николай Коняев получил отпуск, что сам генерал Черняховский отпустил его на месяц за выполнение какого-то очень важного задания и Коля сейчас гостит дома в Бричмулле.
Услышав такую новость, я обрадовался так сильно, что даже мне показалось, это не может быть правдой. Неужели через почти два года таких перипетий в нашей с ним жизни судьба подарит нам эту встречу?!
Не подарила.
Машина мчится, поднимая высоко шлейф дорожной пыли. Вот и Ходжикент проехали, вот и Чарвак позади... Выскочили на ровную террасу. А внизу бешено бурлит Чаткал...
Идет нам навстречу такой же ЗИС, тоже набитый пассажирками в пестрых платьях, а среди них - фигура в военной летной форме. Да ведь это Коля!.. Машины на один миг поравнялись, и я, узнав Николая, кричу ему:
- Коля! Это я, Мансур!
Николай тоже увидел меня и тоже кричит мне что-то... Нас обоих стремительно увозят ЗИСы в противоположные стороны - меня в Бричмуллу, а его на войну... Хоть и пылью все заслонило, но мы долго махали друг другу, он фуражкой, я - пилоткой...
Я больше никогда не увижу его. В мае сорок четвертого - я уже приступлю к работе на руднике - в семью Коняевых придет похоронка на Колю... А я в семье друга найду ту единственную, которую предчувствовала моя душа - мою Надежду... Но эта история для другой повести...
А пока я явлюсь в тот самый Бостандыкский райвоенкомат, где почти два года назад я стучал кулаками, требуя отправки на фронт, сяду, кажется, на тот же самый стул против того самого майора Галкина, и майор Галкин долго будет разглядывать меня с великим любопытством, пока наконец скажет:
- Ну, рассказывай!..
Взглядом из окопа
Все дальше в прошлое отодвигаются годы Великой Отечественной. Но не убавляется работы сотрудникам военных архивов. Все новые авторы берутся записать на бумаге пережитое, пополнить страницы народной летописи, и все новые факты требуют документальных подтверждений, уточнений... Вот и шахтер Абдулин Мансур Гизатулович, работавший после войны, как и до войны, на рудниках, шахтах, приисках, только выйдя на заслуженный отдых, взялся за перо.
О войне много написано. Так много, что успели сложиться привычные стереотипы читательского восприятия и новому автору, трудно бывает на них не оглядываться. Книга Мансура Абдулина "160 страниц из солдатского дневника" привлекает прежде всего непосредственностью авторских впечатлений. О чем бы Абдулин ни вспоминал - о приеме в партию в окопах, о том, как эти самые окопы рылись в степях под Сталинградом, о капитуляции армии Паулюса, - он рассказывает так, как было с ним на самом деле. Справедливо оговариваясь, что рядовой солдат не может видеть ход боя в масштабе полка или дивизии, автор сосредоточивает внимание на своих собственных ощущениях в ту или иную минуту, секунду... Описание секунд иногда занимает у него целые страницы, ибо на фронте и доля секунды сплошь и рядом жизнь или смерть.
Цепкая память автора не забыла подробностей окопного быта под Сталинградом. Казалось бы, зачем они новым поколениям через четыре десятка лет? Не снижают ли они героический пафос образа солдата Великой Отечественной? Нет, не снижают. Чем подробней мы видим в воспоминаниях автора обыкновенных людей, которым и под огнем требовалась каждодневная пища, одежда, тепло, тем контрастней, ярче прорисовывается сила духа этих людей, их неистощимый в тяжелейших условиях юмор, веселость, тем ближе они становятся читателям.
Для Абдулина участие в воине было исполнением гражданского долга перед Родиной. Автор начинает с описания страха, который овладел им в первые часы прибытия на передовую, в реальную обстановку, из которой пачками шли в тыл извещения: "Погиб смертью храбрых..." С трудом добившийся отправки на фронт "из-под брони", он теперь спрашивает себя, а не разумней ли было использовать возможность остаться дома. И с удивлением убеждается: как бы ни было страшно на передовой, еще страшней вопрос после войны: "А почему ты не был на фронте?" "Вот ведь штука, - с некоторой даже досадой размышляет он, - и умирать не хочется и жить невмоготу, если нечиста совесть". Вот отправной толчок рассуждений автора. Почему так легко читается финал? Почему Абдулину так легко в кузове грузовика, который везет его домой, в любимую Бричмуллу, среди пассажирок в пестрых платьях? Да потому, что у него чиста и спокойна совесть и отвоевал свое, и "За отвагу" на груди сверкает...
На войне побывал талантливый человек, сумевший хорошо рассказать нам "военную" историю своей души.
Владимир Карпов,
Герой Советского Союза, писатель