Абдуллаев Чингиз. Покушение на власть: Объект власти

   – Договаривай, – потребовал Дронго.
   – Если они купили Гейтлера, то почему не могли нанять еще одного очень умного и знающего эксперта? – нанес свой самый жестокий удар генерал. – Извини, что я вынужден так говорить.
   – Ничего, ничего. Я уже привык к вашим оскорблениям. Правда, мне казалось, что ты все правильно понимаешь.
   – Я передал тебе вывод наших аналитиков. Кроме тебя, никто не знал о нашей операции. Может, ты случайно кому-то проговорился?
   – Ты повторяешься, – заметил Дронго. – Сначала была трагедия, а сейчас – фарс. Неужели ты действительно считаешь, что они могли меня купить? Интересно, за какие деньги? И я провел такую хитроумную операцию, не понимая, что стану главным подозреваемым?
   – Не считаю, – ответил Машков, – поэтому приехал к тебе. Завтра у нас будет сеанс допроса. Ты должен присутствовать.
   – Кого будут допрашивать?
   – Тебя.
   – Примените ко мне ваши методы?
   – Да.
   – Я могу отказаться?
   – Нет.
   – Я буду помнить об этом допросе?
   – Думаю, да. Мы не применим лишних психотропных средств. Нам важно выявить степень твоей невиновности.
   – Или виновности, – добавил Дронго. – Будете меня потрошить, как рыбу, выжимая все сведения из моего мозга.
   – Это единственный выход. И для тебя. И для нас.
   – Надеюсь, вы не испортите мне голову? Это мое единственное богатство.
   – Не беспокойся. Постараемся не испортить.
   – А Гейтлер?
   – Он исчез. Мы не можем понять как, но он почувствовал, что мы вышли на них, и исчез.
   – Такая гениальная интуиция? – Дронго покачал головой. – Тут скорее другое. Он просто просчитал ваши действия. Сначала осечка с этим поляком, которого вы сняли с рейса. Неожиданный приступ. Он действительно болен диабетом?
   – Да. Уже много лет. И говорил об этом Дзевоньскому. Мы действовали правильно…
   – А потом вместо Гельвана разговаривал ваш сотрудник.
   – Там все было безупречно. Он говорил голосом Гельвана.
   – Но сообщил, что попал в аварию и приедет с некоторым опозданием. Мне еще тогда не понравилась ваша версия. Подряд два чрезвычайных происшествия. Гейтлер в это не поверил и правильно сделал. Один сбой может считаться случайностью, но два сбоя – это уже подозрительная закономерность. Потому он и исчез.
   – Нам от этого не легче. Все равно нужно его искать.
   – И не только его, – задумчиво произнес Дронго.
   – Что ты хочешь сказать?
   – Если завтра выяснится, что я не причастен к нападению на брюссельский офис, что тогда вы будете делать? Ведь нужно найти причины, объясняющие провал в Брюсселе. Как тогда вы себя поведете? Начнете проверку всех членов вашей комиссии?
   – Это невозможно, – сразу отрезал Машков. – В комиссии девять человек. Три генерала, пять полковников и подполковник. Девять высших и старших офицеров наших спецслужб. Никто не возьмет на себя такую ответственность – разрешить допрос этих людей. У каждого ведомства свои секреты, свои тайны. Это невозможно.
   – Значит, их нельзя, а меня можно? Сволочи, – добродушно заметил Дронго. – Вот поэтому я и не работаю на государственные службы. Мера цинизма просто зашкаливает.
   – Возможно, – согласился Машков, – мы все не ангелы. Но нам нужно понять, что происходит.
   – Тогда я тебе скажу, что происходит. Скинем десять процентов на то, что произошла трагическая случайность. Еще десять на высокий профессионализм Гейтлера. На то, что он действительно сумел все просчитать и предупредил о неизбежном провале. Возможно. Но восемьдесят процентов за то, что в вашей комиссии завелся «крот». Восемьдесят, Виктор, и я думаю, что эта моя версия наиболее правильная.
   – Только не вспоминай об этом завтра, – попросил Машков, – тогда мы не сможем нормально работать. Если завтра все пройдет нормально, я добьюсь, чтобы тебя официально включили в нашу группу. И мы начнем поиски исчезнувшего Гельмута Гейтлера.
   – Ты полагаешь, что после завтрашнего допроса я захочу с вами работать?
   Машков не ответил. Потом вдруг усмехнулся.
   – Чему ты улыбаешься? – поинтересовался Дронго.
   – Сегодня утром я спросил Дзевоньского, мог ли генерал Гейтлер просто сбежать? Забрать уже полученные деньги и сбежать. Дзевоньский твердо ответил, что он так не поступит. У него, видите ли, есть своя профессиональная гордость. Вот и ты такой же. У тебя тоже есть профессиональная гордость. Ты захочешь найти Гейтлера и вычислить возможного «крота».
   – Подлизываешься?
   – Еще как! Может, поедем куда-нибудь ужинать? Моя машина ждет внизу.
   – Сначала наговорил кучу гадостей, сделал из меня подонка, предложил пройти тест на верность, а теперь приглашаешь на ужин?
   – Я думал, ты поймешь…
   – Не хочу понимать. Убирайся отсюда, – Дронго неожиданно улыбнулся, – но не очень быстро. Чтобы я успел переодеться и поехать с тобой. Только учти: если завтра вы перепутаете дозы и сделаете меня идиотом, то всю оставшуюся жизнь я буду сидеть на твоей шее. Специально оговорю это в моем завещании.

ИСПАНИЯ. МАРБЕЛЬЯ. 5 МАРТА, СУББОТА

   Темно-синяя громада седьмой серии «БМВ» затормозила рядом с кафе. Из автомобиля вышли двое. Первый – водитель – был молодым человеком, лет двадцати пяти, одетым в светлые брюки, красный джемпер с характерным крокодильчиком на груди и легкую светлую куртку. В начале марта в Марбелье было около двадцати градусов, но иногда становилось прохладно, температура опускалась до шестнадцати-семнадцати градусов. Второй мужчина был гораздо старше – лет под пятьдесят. Он был одет в светло-серые брюки и черную водолазку. Глядя на него, было трудно определить, каким количеством денег он обладает. Однако внимательный наблюдатель оценил бы его обувь, сшитую на заказ в Милане, брюки из английского «Харродса», водолазку из кашемира и, наконец, часы, стоимость которых превышала сорок тысяч долларов. Выйдя из машины, этот человек сразу же направился в кафе, где его уже ждали.
   Ожидающий сидел за небольшим столиком на веранде, глядя на приближающегося к нему бизнесмена. Об этой встрече они условились заранее. В начале марта в придорожных кафе всемирно известного испанского курорта Марбелья обычно мало посетителей. Кроме одиноко сидевшего за столом Андрея Михайловича, на веранде больше никого не было. А в зале сидели только двое его помощников, но о том, кто они такие, никто не знал. Они обеспечивали страховку этой встречи.
   Вновь прибывший прошел к столику на веранде и сел рядом с Андреем Михайловичем, кивнув ему в знак приветствия. Они были знакомы достаточно давно и не видели смысла в официальных рукопожатиях. Из недр кафе к ним поспешил официант.
   – Что угодно сеньору?
   – «Эспрессо», – ответил новый посетитель. Его водитель остался у машины.
   Официант вернулся внутрь заведения. Приехавший мужчина взглянул на сидевшего рядом Андрея Михайловича, перед которым стояла почти пустая кружка пива.
   – Что у нас? – спросил он.
   – Все нормально, – ответил Андрей Михайлович. – Офис мы уничтожили, свидетелей убрали, документы сожгли. Осталась одна женщина, которая меня видела, сейчас мы ее ищем.
   – Это ваши проблемы, – торопливо отмахнулся приехавший, не желая слышать подробностей. – Меня интересует, как продвигается решение нашей задачи.
   – Работаем, – отозвался Андрей Михайлович.
   – Столько месяцев? – напомнил приехавший. – Вы знаете, сколько денег мы уже потратили?
   – Конечно. Но результат будет. У нас появились некоторые проблемы. Как мы и предполагали, группу Дзевоньского спецслужбы смогли вычислить. Эта группа вела себя слишком шумно. Все эти их перелеты, статьи в газетах, многочисленные контакты с ненужными людьми и, наконец, убийство несчастной женщины, которая работала в их офисе. Дзевоньский и его люди были обречены, их рано или поздно должны были взять. План у них был интересный, но авантюрный.
   – Вы так спокойно говорите о своей неудаче, словно расписываете мне шахматную партию.
   Официант принес чашечку кофе и торопливо удалился. Он уже понял, что эти двое назначили встречу на холодной веранде, чтобы поговорить без свидетелей.
   – Нужно быть готовым жертвовать пешками и фигурами, чтобы победить в партии, – добродушно пояснил Андрей Михайлович. – Должен вам сообщить, что Дзевоньский и его группа были лишь первой линией нашей атаки. У нас в запасе – резервный вариант генерала Гейтлера. Он уже выходил со мной на связь, позвонив мне еще первого марта. Гейтлер уверен, что российские спецслужбы начали с ними игру. Отдаю должное его интуиции, он исчез за несколько минут до штурма дачи. И сейчас готовит свой план самостоятельно. Даже я при желании не смогу его найти.
   – И мы должны ждать, когда он снова позвонит?
   – Я дал ему другой номер телефона, о котором не знал Дзевоньский. А прежние два сменил. Но ждать мы не будем. Нужно признать: мои бывшие коллеги сумели доказать, что не разучились работать…
   – Мне не совсем понятно, чему вы радуетесь?
   Андрей Михайлович усмехнулся. Он был лет на десять или пятнадцать старше своего собеседника. И терпеливо продолжил:
   – С самого начала было понятно, что обеспечить абсолютную секретность операции невозможно. Кто-то где-то как-то может проговориться. А когда задействовано такое количество людей и большие деньги, возможность осечки возрастает многократно. Поэтому было решено использовать Дзевоньского и его группу в качестве основной ударной силы, на которую будет отвлечено все возможное внимание российских спецслужб.
   – То есть вы с самого начала знали, что используете их в качестве подставки?
   – Почти. Конечно, если бы удался их авантюрный план, было бы хорошо. А если нет, то они должны были привлечь своими активными действиями внимание комиссии генерала Машкова, которая была создана сразу после того, как Хеккет передал через знакомого эксперта предложение Дзевоньского. С этой минуты наш поляк и вся его группа по существу были под прицелом.
   – Я не понимаю ваших рассуждений. Выходит, что вы тратили наши деньги впустую, заранее зная, что у них ничего не выйдет? – разозлился приехавший, отодвигая от себя чашку уже остывшего кофе.
   – Мы не исключали такой возможности. Если бы мы не тратили деньги, внимание спецслужб переключилось бы на другие варианты, что могло привести к ненужным для нас последствиям. Поэтому мы так спокойно расстались с группой Дзевоньского. А теперь готовы нанести свой собственный удар.
   – «Резервный» вариант генерала Гейтлера?
   – Нет. Это вторая линия прикрытия. Он, конечно, гений, но я уже давно не верю в гениев-одиночек. Их время закончилось.
   – Тогда объясните подробнее.
   – Не буду. Вам нужен результат, и вы его получите. А каким образом – это мое дело. Я не выйду за рамки составленной нами сметы.
   – Ясно. Когда?
   – Два месяца – предельный срок. Думаю, мы уложимся.
   – Хорошо, – приехавший поднялся. – Куда переводить деньги? Как и раньше? В «Сити-банк»?
   – Нет. Об этом счете знал Дзевоньский. Я записал для вас счета двух других банков. Эти банки не большие, о таких не пишут в газетах. Французский и швейцарский. – Андрей Михайлович достал из кармана небольшой листок бумаги, сложенный пополам, и протянул своему собеседнику. Тот быстро кивнул, забирая бумагу.
   – Что еще?
   – Ничего. Ждать.
   – Почему об аресте группы Дзевоньского ничего нет в российских газетах? Я думал, что они используют такой шанс. Покушение на президента. Им всем дадут за это ордена и медали.
   – Все предельно засекречено. Они знают, что еще не нашли Гейтлера, и поэтому не сообщают о своей успешной операции. Это своего рода игра, в которой обе стороны понимают, почему противник поступает именно таким образом. Самого Дзевоньского и его людей держат за городом в специальном центре бывшего ПГУ. Доступ туда крайне ограничен.
   – Откуда вы знаете?
   – Я работал в ПГУ, – напомнил Андрей Михайлович, – и ушел оттуда в пятьдесят два года. Вы никогда не спрашивали меня, как я оказался на Западе и почему не остался в Москве, где сейчас снова в фаворе бывшие чекисты и бывшие советские разведчики.
   – Вы говорили, что у вас были неприятности, – вспомнил его собеседник. – Мы ведь знакомы с вами с девяносто пятого.
   – Верно. Но мои неприятности начались из-за того, что один из руководителей внешней контрразведки ПГУ генерал Калугин оказался не очень порядочным человеком. Некоторые даже считали, что он сдал часть наших агентов. Я знал точно, что это не так. Калугин был слабый и не очень квалифицированный работник. К нам тогда, сразу после августа девяносто первого, прислали Бакатина. Тот пришел на волне революционного энтузиазма и все сразу развалил. За несколько месяцев. А Калугин вознамерился оседлать эту волну, сделать карьеру. Поэтому он стал еще большим демократом, чем все наши доморощенные либералы. И сам не заметил, как подсел на американские гранты, начал получать деньги от разных фондов, выступать на различных международных конференциях, организованных этими фондами. И сдавать своих бывших товарищей. Даже написал книгу, умудрившись таким образом сдать одного из наших агентов. В общем, покатился по наклонной. Руководителем ФСБ он не стал, не та квалификация, а вот предателем его назвать можно. Но когда он начал так себя вести, соответственно стали трясти и его бывших сотрудников. В первую очередь выперли меня. Хорошо, что сохранили пенсию. В девяносто третьем я получал восемь долларов в пересчете с тех рублей. Жена у меня умерла еще в девяностом, дочь стала взрослой. Я тогда женился во второй раз, но дочь не очень охотно приняла мою новую жену. Все это вы хорошо знаете. Когда вы согласились взять меня в вашу службу безопасности, то проверили мою прежнюю жизнь. Мне об этом известно. И вы знали, что я знаю. С девяносто пятого я работаю на вас и на ваших друзей. И благодаря вам живу в Европе уже столько лет.
   – Зачем мне все эти подробности?
   – Чтобы расставить наконец все точки над «i». Я помню, чем обязан вам и вашим друзьям. И не могу забыть, как меня выгнали мои бывшие товарищи. Поэтому я здесь, а они там. И поэтому я работаю на вас, а не вместе с ними против вас, и сделаю все, чтобы ваш план удался. Вы должны понимать, что они мне гораздо ближе, чем вы и ваши друзья. Но раз так получилось, я буду играть на вашей стороне.
   – Всегда?
   – Во всяком случае, до конца этой игры. Что будет потом, мы не знаем. И никто не знает.
   – О вашей прежней жизни, о которой мне все хорошо известно, поведали. А вот о том, что собираетесь делать, не сказали.
   – Конечно, не сказал. Я только хотел вам напомнить, как получилось, что я оказался на вашей стороне. А больше я вам ничего не скажу. Я и так наговорил сегодня слишком много.
   – Как мы свяжемся в следующий раз?
   – В записке номера двух новых телефонов. Можете звонить в любое время. Но я думаю, что вам не стоит волноваться по пустякам. Мы сделаем все, как нужно.
   – Хорошо, – приехавший задумчиво посмотрел на Андрея Михайловича, затем поднялся, так и не притронувшись к своему кофе.
   – Одну минуту, – остановил его Андрей Михайлович, поднимаясь следом. – Кто этот парень, ваш водитель? Вы ему доверяете? Я раньше его не видел. Мне кажется нецелесообразным брать с собой на встречу посторонних людей.
   – Это не посторонний, – торопливо ответил его собеседник, посмотрев в сторону «БМВ». – Это мой сын от первого брака. Я думаю, что имею право иногда ездить вместе с ним. Он пока студент, учится в Англии. До свидания.
   Андрей Михайлович тяжело опустился на стул. Приехавший стремительно прошел к своему автомобилю, сел в машину, и они уехали. Андрей Михайлович посмотрел на нетронутый кофе. Почти сразу появился официант.
   – Сеньор уже уехал? – удивился официант. Он не был встревожен. Посетитель, приехавший на такой дорогой машине, как «БМВ» седьмой серии, не станет сбегать из-за чашечки кофе. Может, он просто забыл заплатить?
   – Да, – ответил Андрей Михайлович. Он хорошо знал испанский. – Но вы можете не беспокоиться. Я оплачу его кофе.

РОССИЯ. МОСКВА. 5 МАРТА, СУББОТА

   Все происходило как обычно. Его посадили в машину и повезли. Ехали долго. Затем пересели в микроавтобус и двигались еще полчаса куда-то на юг. Дронго догадался о направлении движения по тусклому солнцу, которое в этот день появилось на небе. Наконец машина въехала в какой-то большой ангар. Его деликатно вывели из салона, проводили по лестнице на второй этаж.
   В просторной комнате уже ждали двое сотрудников Машкова и сам генерал, у которого был виноватый, несколько смущенный вид. Дронго невесело усмехнулся. В конце концов его старый друг абсолютно прав. Французы не зря говорят, что предают только свои. Машков пробормотал какое-то приветствие. Один из его сотрудников уточнил, нет ли у Дронго аллергии на различного рода лекарства.
   – Нет, – ответил он, – мне можно вкалывать любую гадость. Я с детства люблю, когда меня колят.
   Первый сотрудник улыбнулся. Второй посмотрел сурово. Потом ему протерли руку спиртом и ввели лекарство. Дронго поморщился и отвернулся. Пока подключали датчики, Машков сел за стол. Дронго огляделся. Стену с правой стороны занимало большое зеркало. Очевидно, за ним находились наблюдатели, следившие за происходящими в комнате допросами. Оба сотрудника, закончив прикреплять аппаратуру, взглянули на генерала и быстро вышли из комнаты. Стало понятно, что они не будут присутствовать при допросе. Видимо, показания датчиков поступят на мониторы в соседнюю комнату, где находятся неизвестные ему люди, которые имеют доступ к подобным допросам.
   Машков и Дронго остались одни. Машков посмотрел на своего друга и несколько неуверенно поинтересовался:
   – Как ты себя чувствуешь?
   – Пока нормально. Слегка кружится голова и неприятное ощущение во рту. Кажется, болят ноги. Или мне только кажется.
   – Может, начнем?
   – Не нужно так волноваться. В конце концов пытают меня. И допрашивают тоже меня. Поэтому задавай свои вопросы спокойным, естественным голосом. Тем более что за нами наверняка следят.
   – Дурак, – разозлился Машков. Затем бросил какую-то папку на стол перед собой, раздраженно отвернулся и зло пробормотал:
   – Можешь встать и убираться отсюда. И вообще уехать из Москвы. Тебя никто не остановит.
   – Ни к чему так патетически, – спокойно отозвался Дронго, – давай начнем. И учти, что на этот раз я буду говорить правду. Поэтому лучше не спрашивай, что я о вас думаю.
   – Назови громко три цифры, – попросил Машков, – и мы начнем работать.
   – Один, три, семь.
   – Хорошо. Сейчас я буду называть цифры, и ты должен все время говорить «Нет». Во всех случаях.
   – Один…
   – Нет.
   – Два…
   – Нет.
   – Три…
   Машков досчитал до десяти. И все десять раз Дронго повторил слово «нет». Генерал удовлетворенно кивнул. Все правильно. Семь верных ответов, три неверных.
   – Как ты себя чувствуешь в роли палача? – вдруг поинтересовался Дронго.
   – Заткнись, – опять разозлился Машков, – и отвечай на вопросы. – Он сердито оглянулся на это проклятое зеркало, за которым находились двое психологов, следивших за допросом.
   – Он намеренно выводит его из себя, – предположил один из них.
   – Похоже, – согласился второй, – но Машков опытный специалист.
   Сам Машков усилием воли сумел несколько успокоиться и начал задавать вопросы. И первым был такой:
   – Ты знал кого-нибудь раньше из группы Дзевоньского?
   – Нет.
   – Ты звонил в Брюссель?
   – Нет.
   – Ты знаешь Гельмута Гейтлера?
   – Нет.
   Собственно, после этих трех ответов допрос можно было прекратить, но он продолжался около двух часов. Задавая в разных вариациях одни и те же вопросы, Машков добросовестно пытался выяснить, что именно мог узнать Дронго о работе Дзевоньского в Москве до того, как приступил к своему расследованию. Дронго трижды просил воды и трижды Машков передавал ему наполненный стакан. На все вопросы Дронго отвечал четко, иногда шутил. У него сильно болела голова, не проходило ощущение подступающей тошноты. И тем не менее он ясно воспринимал все происходящее и так же ясно отвечал на все вопросы.
   Закончив допрос, Машков устало откинулся на спинку кресла и неожиданно улыбнулся. Затем схватил бутылку, чтобы налить себе воды, но обнаружил, что она пуста.
   – Принесите воды! – крикнул он куда-то в сторону.
   – А вот это ошибка, – заметил Дронго, морщась от головной боли. – Я мог бы и не догадаться, что нас слушают. А крикнув, ты невольно выдал этот секрет.
   – Иди ты к черту! – добродушно огрызнулся Машков. – Слава Богу, что все закончилось. Теперь ни одна собака не посмеет ничего сказать в твой адрес.
   – Позови своих архаровцев, чтобы они сняли с меня ваши чертовы датчики. И еще. Я повесил пиджак в другой комнате. Там у меня есть «спазмалгон». Пусть принесут таблетку. Ужасно болит голова.
   – Я сам принесу. – Машков быстро вышел из комнаты. Почти сразу в ней появились двое сотрудников, которые начали деловито отключать Дронго от аппаратуры и сворачивать ее. Машков принес таблетку и бутылку воды. Он налил сразу два стакана – себе и Дронго. В это время вошел еще один сотрудник, который принес какой-то тюбик. Он выдавил из него в стакан с водой некоторое количество буро-зеленого вещества, затем размешал и, протянув напиток Дронго, предложил:
   – Выпейте.
   – Еще какая-нибудь гадость? – спросил тот.
   – Обычное мочегонное средство, – пояснил сотрудник, с любопытством разглядывая эксперта. – Это фитолизин. Хорошее польское лекарство.
   Дронго и Машков посмотрели друг на друга и оба улыбнулись.
   – Надеюсь, вы не одолжили его у Дзевоньского? – улыбнулся Дронго, выпил лекарство и поднялся. Голова у него все еще кружилась, во рту было такое ощущение, словно он перекусывал электропровода. Или дотронулся языком до батарейки, как однажды сделал это в детстве. Память о том неприятном «опыте» сохранилась на всю жизнь.
   – Надеюсь, теперь ты сможешь убедить свое начальство не выгонять меня каждый раз из Москвы? – спросил Дронго. – Хотя, между прочим, я предложил бы проверить таким же образом всех членов вашей комиссии.
   – Хватит, – торопливо остановил его Машков. – Мы уже закрыли этот вопрос. Пойдем, я помогу тебе одеться.
   Они вышли из комнаты.
   – Ничего не закрыли, – тихо возразил Дронго, – нужно найти Гейтлера и понять, почему вас опередили в Брюсселе. Боюсь, работы теперь у вас больше, чем ты думаешь.
   – Я знаю, – отозвался генерал, – но теперь мне никто не сможет помешать привлечь тебя к ней. Мы все равно должны вычислить обоих – и Гейтлера, и возможного «крота». Хотя в существование последнего мне очень трудно поверить. Всех, вошедших в мою комиссию, я знаю много лет.
   – Ты и меня знаешь много лет, – напомнил Дронго, – но это не помешало тебе привезти меня сюда. Помнишь, как у Оруэлла? «Все животные равны, но некоторые равны более…»
   – Иногда с тобой просто невозможно разговаривать, – вздохнул Машков. – Сегодня опять будут допрашивать Дзевоньского и всех его людей. Нам важно понять, куда делся Гейтлер и как его найти.

СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 5 МАРТА, СУББОТА

   Тетя Ануся стала жительницей Чикаго еще в те годы, когда большинство ее соотечественников об этом не могли и мечтать. Она переехала сюда из Англии в семьдесят девятом, когда Польша была совсем другим государством, для граждан которого выезд на жительство в Соединенные Штаты представлялся весьма проблематичным со всех точек зрения. Но супруг тети Ануси был подданным Великобритании и поэтому достаточно быстро получил сначала вид на жительство, а затем и гражданство этой великой страны.
   Олеся родилась как раз в семьдесят девятом и поэтому не могла знать тетю Анусю, которая на самом деле приходилась ей вовсе не теткой, а двоюродной бабушкой. Однако уже в девяносто втором, в возрасте тринадцати лет, Олеся впервые посетила Чикаго и познакомилась с родственницей, о которой в их родном Вроцлаве ходили легенды. Муж тети Ануси был известным архитектором, работавшим в Чикаго. В девяносто восьмом он умер. А Олесе к этому времени исполнилось девятнадцать лет, и она переехала в Париж, надеясь устроить свою жизнь во Франции.
   Там ей пришлось трудновато. Никто не ждал молодую красивую девушку в этом городе. А те, кто предлагал ей «помощь» и свои услуги, совсем не нравились Олесе. У них были влажные глаза, потные руки, и их намерения ясно просматривались с самого начала. Из Парижа Олеся довольно быстро переехала в Брюссель, где устроилась на работу в небольшое проектное бюро и пошла учиться. Но еще неизвестно, насколько лучше устроилась бы ее жизнь в Бельгии, если бы неожиданно она не встретила там знакомого их семьи пана Тадеуша Марковского, о котором в той, прошлой жизни, ее дедушка говорил как об очень влиятельном человеке. Марковский и здесь выглядел влиятельным и богатым. Во всяком случае, он тут же взял Олесю в свой офис и оплатил ее обучение.
   Ей было двадцать два года, когда она начала работать в его фирме, в которой все называли Тадеуша паном Дзевоньским, но она понемногу к этому привыкла. У Олеси были светлые волосы, голубые глаза и довольно резкие черты немного вытянутого лица, которое наводило на мысль, что среди ее предков встречались не только славяне. Родственники Олеси жили во Вроцлаве, который немцы традиционно называли Бреслау, а в этой части Западной Польши веками перемешивались прусы, саксонцы, чехи, поляки. Тогда как в Центральной и в Восточной части Польши преобладал другой тип женщин – преимущественно пышногрудые брюнетки со славянскими чертами лица, считавшиеся одними из самых красивых женщин Европы.