Страница:
Чингиз Абдуллаев
Объект власти
БЕЛЬГИЯ. БРЮССЕЛЬ. 3 МАРТА, ЧЕТВЕРГ
Два автомобиля подъехали почти одновременно. В первом, «Мерседесе» ослепительно-белого цвета, находилось двое мужчин. Во втором, черном «Ауди», – еще двое. Все четверо молча вышли на тротуар. На этой тихой улочке, расположенной на юго-западе столицы Бельгии, было мало машин и не очень много прохожих.Мужчина, до этого наблюдавший из подъезда соседнего дома за входной дверью в небольшой двухэтажный особняк, поспешил к прибывшим.
– Они все вместе, – коротко сообщил он по-русски.
Один из приехавших, человек в несколько старомодной шляпе и длинном плаще, задумчиво посмотрел на старинный особняк и кивнул трем остальным, которые неторопливо направились к его двери. Затем достал из кармана пачку сигарет. Наблюдавший за домом мужчина остался стоять рядом с ним. Он услужливо достал зажигалку, чиркнул ею и поднес к сигарете, которую пожелавший закурить не спеша вытащил из пачки.
Трое мужчин подошли к дому, один из них позвонил и что-то сказал по-фламандски в домофон. Дверь автоматически открылась, и все трое быстро проскользнули внутрь. Оставшийся на улице их руководитель прикурил сигарету, не спуская глаз с особняка. Стоящий рядом с ним мужчина беспокойно оглядывался по сторонам.
На улице не было слышно никаких звуков. Мужчина в плаще молча курил, глядя на дом. На его лице не дрогнул ни один мускул, даже когда неожиданно неподалеку раздался смех двух женщин. А стоящий рядом беспокойно дернулся и обернулся. Но женщины быстро прошли мимо, громко и весело обсуждая свои проблемы, после чего на улице вновь стало тихо.
Наконец послышался какой-то непонятный стук… Или удар от упавшего предмета. Курящий вынул сигарету изо рта и оглянулся по сторонам в поисках урны. Он не хотел бросать окурок на тротуар.
– Давайте, – с готовностью предложил второй мужчина, протягивая ладонь, – отнесу в мусорный бак на углу.
– Не нужно, – человек в плаще потушил сигарету и, достав из кармана полупустой коробок спичек, засунул окурок в него.
В этот момент послышался треск, словно в особняке что-то ломали. Он был приглушенным, но отчетливо различимым. Прошло еще несколько минут. Наконец из дома вышли все трое мужчин. Двое были спокойны, третий все время озирался, словно опасался преследования. В руках у всех троих были чем-то наполненные пластиковые пакеты.
– Все, – сообщил один из них, когда они подошли к машинам.
– Сколько их там было? – поинтересовался руководитель.
– Четверо. Двое мужчин и две женщины.
– Бумаги?
– Забрали.
– Компьютеры?
– Диски у нас, жесткие диски уничтожили.
Мужчина, спрятавший окурок, повернулся, прошел к «Мерседесу» и уселся. Тот, с кем он только что говорил, устроился за рулем. Остальные трое быстро разместились в «Ауди», которая тут же развернулась и поехала в другую сторону. Сидящие в «Мерседесе» подождали, пока отъедет «Ауди», затем тоже развернулись и отправились за ней, соблюдая некоторую дистанцию.
– Вы все сделали правильно? – спросил пассажир «Мерседеса» в плаще.
– Да, Андрей Михайлович. Четыре контрольных выстрела в голову. Собрали все дискеты, которые там были, и бумаги из кабинета Дзевоньского. Через десять минут там все сгорит. Мы установили таймеры в нескольких местах. Все нормально, можете не беспокоиться.
Андрей Михайлович достал сотовый аппарат, набрал номер и коротко кому-то сообщил:
– Все в порядке.
Отключив телефон, вытащил сим-карту, выбросил ее в окно и приказал водителю:
– Быстрее, я должен успеть на поезд.
РОССИЯ. МОСКВА. 4 МАРТА, ПЯТНИЦА
Это не была тюрьма в обычном ее понимании. Даже «Матросская тишина» не охранялась так серьезно, как этот невысокий трехэтажный корпус без окон, вокруг которого постоянно расхаживали охранники. Внутри здания, где под камеры были оборудованы четыре комнаты, также дежурили несколько человек. Обычно здесь содержались задержанные, о существовании которых не должны были знать ни официальные власти, ни правоохранительные органы, и вообще никто. Это была особая тюрьма бывшего Первого Главного Управления КГБ СССР, о существовании которой не подозревали даже бывшие ответственные сотрудники Комитета Государственной Безопасности. Сюда помещали задержанных исключительно с санкции руководителя ПГУ или распоряжения самого председателя КГБ. Попавшие в нее люди порой исчезали бесследно. Никто и никогда не мог увидеть ни документов, по которым оформлялось их задержание, ни внутренних инструкций по их содержанию.Генерал Дзевоньский, задержанный три дня назад, был помещен именно в эту внутреннюю тюрьму бывшего ПГУ. Но он не был здесь единственным узником. В соседней камере находился его помощник Карл Гельван, а в двух других – еще четверо его сотрудников. Двоих из них взяли на даче, где они охраняли Дзевоньского, а остальных вычислили, когда они начали беспрерывно звонить по всем телефонам, пытаясь установить, куда подевался их руководитель.
На шестерых задержанных здесь было около двадцати охранников, сменявшихся через сутки. Побег отсюда считался абсолютно немыслимым. В этой внутренней тюрьме, оборудованной еще в начале семидесятых, были созданы все условия для «успешных допросов». Некоторые офицеры, слышавшие о существовании этого здания, иногда рассказывали друг другу, что там проверяли всех нелегалов, вернувшихся с Запада, на предмет их перевербовки. Говорили, что специальная аппаратура исключает всякую возможность утаить малейшую информацию или исказить истину. С тех пор здесь проверяли сотрудников КГБ только в исключительных случаях. Но за тридцать с лишним лет технический прогресс и бурное развитие фармакологии сделали процедуру постижения истины более простой и удобной для всех – и для следователей, и для задержанных. Теперь стало невозможно скрыть истину или солгать. И это понимали обе стороны, что значительно упрощало саму процедуру «общения».
В этом здании нельзя было появляться посторонним, и поэтому генерал Машков не имел права разрешить Дронго побывать здесь, даже учитывая его исключительные заслуги в розыске и задержании Дзевоньского. Сам Машков получил разрешение на его допросы от руководства Службы Внешней Разведки – СВР. Кроме него в здании могли появиться только три человека из руководящей группы их совместной комиссии – генерал Полухин и полковник Нащекина из СВР и генерал Богемский из Федеральной службы охраны – ФСО.
Этим утром Машков приехал на допрос в плохом настроении. Ему сообщили, что все задержанные уже позавтракали, и он приказал привести к нему генерала Дзевоньского. За три дня Дзевоньский сильно изменился: осунулся, постарел, потускнел. Его переодели в другую одежду, выдали специальные тапочки, и теперь он выглядел не столь эффектно, как раньше. К тому же интенсивные допросы двух последних дней сказались и на здоровье бывшего генерала.
Он вошел в комнату и позволил двум техникам-операторам прикрепить аппаратуру к его телу. Сначала прикреплялись датчики брюшного и грудного дыхания. Затем – датчики двигательной активности, потоотделения, пульса. Глядя на все эти манипуляции, Дзевоньский невесело усмехнулся:
– Опять будете применять ваш наркотик?
– От него вам не станет плохо, – мрачно пообещал Машков.
Один из сотрудников вошел в комнату и вопросительно взглянул на него. Генерал кивнул в знак согласия. Дзевоньский протянул руку, и офицер осторожно ввел ему лекарство в вену.
– Я начинаю забывать, о чем говорю на ваших допросах, – сказал Дзевоньский, – вы применяете слишком сильные психотропные средства. Скажите, чтобы они немного сбавили дозу. Я могу стать идиотом.
– Не станете, – буркнул Машков, – мы с вами еще долго будем общаться. Вы знали, на что шли.
Теперь нужно было подождать несколько минут. Дзевоньский закрыл глаза, ничего не ответив. Машков тоже молчал. Сотрудники прошли к аппаратуре, уселись перед мониторами. Один из них негромко спросил генерала:
– Где вопросы?
Обычно вопросы заранее формулировали психологи и аналитики центра. Машков покачал головой:
– На этот раз я буду сам задавать вопросы.
– Что-нибудь случилось? – спросил, не открывая глаз, Дзевоньский.
– Почему вы так решили?
– Обычно вы приезжаете чуть позже. А сегодня приехали рано и явно торопитесь. К тому же собираетесь лично меня допрашивать. Раньше вопросы сочиняли ваши сотрудники.
– Случилось, – признал Машков. – Похоже, что мы недооценили возможности ваших «заказчиков».
Дзевоньский открыл глаза:
– Что произошло?
– Ваш офис в Брюсселе. В субботу мы собирались направить туда своих людей, готовили специальную группу. Не так-то просто их перебросить. Хотели проверить ваш офис, когда там останется только дежурный. В отличие от обычных наемников мы не можем действовать как заблагорассудится…
– Их убили? – перебил генерала Дзевоньский.
– Да.
– Всех?
– Да.
– Всех пятерых?
– Там было четверо. Двое мужчин и две женщины. Их фамилии есть в сегодняшних газетах. Сначала убили, а потом сожгли ваш офис.
– Среди женщин не было Бачиньской?
– Нет. Такой фамилии нет. Кто это?
– Близкий мне человек, – Дзевоньский тяжело вздохнул. – Слава богу, что хоть ее не достали. Она должна была вернуться в Бельгию на этой неделе. Ездила в США по нашим делам. У меня неприятный привкус металла во рту. Кажется, ваше лекарство начало действовать. Задавайте ваши вопросы, генерал.
– Ваше настоящее имя Тадеуш Марковский?
– Об этом вы меня уже спрашивали. Да.
– Вы были генералом польской разведки?
– Да.
– В последние годы вы действовали под фамилией Дзевоньского?
– Да.
– Под какой фамилией вы работали в нашей стране?
– Станислав Юндзилл.
– Под каким именем прибыл в нашу страну генерал Гейтлер?
– Под именем чешского гражданина Йозефа Шайнера. Можно мне выпить стакан воды? Начала кружиться голова.
– Выпейте, – разрешил Машков. Он взял бутылку, наполнил водой пластмассовый стакан и протянул его допрашиваемому.
Дзевоньский осторожно поднял левую руку, чтобы не нарушить положение датчиков, прикрепленных к телу и к правой руке. На левой находился только один датчик пульса. Схватил стакан, залпом выпил воду.
– Сколько человек входило в состав вашей группы?
– В Москву со мной прибыли пятеро. Еще трое периодически сюда приезжали. Но для охраны дачи, которую мы снимали, были наняты еще пятеро охранников.
– Они в курсе ваших дел?
– Нет. Конечно нет.
– Вы приехали вместе с генералом Гейтлером?
– Нет.
– Как он прибыл в нашу страну?
– На поезде. Из Хельсинки. А потом на «Красной стреле» из Санкт-Петербурга в Москву.
– Гейтлер жил все время с вами?
– Нет. Иногда покидал дачу.
– Куда он уезжал?
– Никто не знает. Генерал легко отрывался от наблюдения и никогда не рассказывал, где оставался.
– Вы ничего не подозревали?
– Нет. Но он просил достать ему три российских паспорта. Два заполненных и один пустой. Мы ему достали. Номера и фамилии я вчера вам уже продиктовал.
– Вы помните, на какие вопросы отвечали вчера?
– Конечно. Ваши наркотики пока еще не превратили меня в идиота. Хотя все идет к тому. Я чистосердечно отвечаю на все ваши вопросы, но вы упрямо продолжаете пичкать меня этой гадостью. Мне может так понравиться говорить правду, что потом я никогда не смогу перестроиться…
– Вот видите, – усмехнулся Машков, – наше лекарство на вас почти не действует. Вы даже пытаетесь шутить.
– И тем не менее будет лучше, если вы перестанете колоть мне ваши наркотики. Я и так говорю все, что знаю. Гейтлер умный человек. Он неоднократно повторял, что единственная гарантия его безопасности – это полная конфиденциальность. Он даже предвидел, что вы можете использовать вашу фармакологию в своих целях.
– Где его можно найти?
– Не знаю.
– У него есть деньги?
– Да. И крупные суммы. Несколько миллионов евро он уже получил.
– Гейтлер может выйти на вашего заказчика без вас?
– Он знает номер телефона. Может, уже и вышел, но я не уверен.
– Как вы считаете, он может сбежать?
– Нет. Не сбежит.
– Почему?
– Профессиональная гордость. К тому же он знал, что мы следили за его дочерью и внуками.
– А если мы гарантируем им безопасность?
– Все равно. Он настоящий профессионал. Взять деньги и сбежать как обычный мошенник? Это не для него. Кроме того, Гейтлер очень обижен на Москву из-за вашего предательства его страны в восемьдесят девятом. Он тогда все потерял. Но вот у него появился такой уникальный шанс напомнить о себе. И обо всех своих бывших товарищах. Нет, он не сбежит.
– А если мы, наоборот, возьмем в заложники его семью?
– Все равно не сбежит. Он умный человек, понимает, что вы с ними ничего не сделаете. Вы же связаны негласными правилами, которые вынуждены соблюдать. А если ваши спецслужбы попытаются похитить трех граждан Германии, то это выльется в огромный скандал. Гейтлер хорошо все себе представляет.
– Где он может жить?
– Не имею представления.
– У него могут быть сообщники в Москве?
– Не знаю. – Дзевоньский закрыл глаза, потом снова их открыл. – Такое ощущение, будто я всю ночь держал за щекой железку. Вы можете дать мне еще немного воды? Или жажда является составной частью вашей пытки?
Машков налил ему еще стакан воды, который Дзевоньский также залпом осушил, снова осторожно подняв левую руку.
– Спасибо, – поблагодарил он.
– Как ваши заказчики вышли на вас? – задал следующий вопрос Машков.
– Позвонили и приехали. Ничего необычного. Номер нашего телефона был в справочнике.
– Кто приехал?
– Один человек. Я думаю, русский. Назвался Андреем Михайловичем. По-моему, бывший сотрудник спецслужб. Или дипломат. Он сразу заявил, что любые деньги для него не проблема. И поставил задачу.
– И вы согласились?
– Конечно. По-моему, он заранее знал, что я соглашусь.
– Он не сказал, кто дает ему деньги?
– Нет.
– И вы не спрашивали?
– Зачем мне терять такой заказ? После выполнения этого дела я мог бы уйти на пенсию.
– Сколько людей работают на вас в Европе?
– Человек сорок пять. Среди них есть исполнители и осведомители. Полный список я вам уже составлял.
– Кто такая Бачиньская?
– Мой близкий друг. Олеся Бачиньская. Она считалась кем-то вроде моего личного пресс-секретаря. Если сможете ее найти, передайте, чтобы она не возвращалась в Брюссель. Там ее обязательно найдут и убьют. Она видела Андрея Михайловича.
– Откуда и как к вам поступали деньги?
– Частично привозили наличными, частично присылали из Цюриха обычными переводами, так же – из Нью-Йорка, из «Сити-банка».
– Как можно вычислить Гейтлера?
– Вас все время интересует этот вопрос. Я не знаю.
– Как вы считаете, кто стоит за вашим заказчиком?
– А вы не знаете? – устало вздохнул Дзевоньский.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Думаю, достаточно состоятельные и влиятельные люди. Для которых, с одной стороны, сто миллионов долларов не деньги. А с другой – им очень мешает ваша нынешняя власть. Я не знаю имен, но думаю, что их всегда можно вычислить. Не у каждого человека есть лишние сто миллионов долларов на убийство президента такой страны. И не каждый решится на такое.
– Как найти Гельмута Гейтлера?
– Искать повсюду. Он может находиться в соседней комнате. Или слушать нас, устроившись где-то рядом. Мне иногда становилось страшно в его присутствии.
– Кроме вашего головного офиса в Брюсселе, где у вас еще были представители?
– В Варшаве и в Нью-Йорке. Телефоны и адреса я вам уже дал. Но эти люди не имеют к нашему делу никакого отношения. И я думаю, что их не будут убивать. Они не знали о моем визите к вам. Хотя нет. В Варшаве знали, но без подробностей.
– Как найти Бачиньскую?
– Ее тетка живет в Чикаго. Там большая польская община. Можно найти через нее. Телефон я помню…
– Назовите, – потребовал Машков.
Дзевоньский пробормотал номер телефона. Машков удовлетворенно кивнул.
– Судя по всему, память у вас работает превосходно. И наше лекарство никак не превращает вас в дебила. По-моему, наоборот, освежает вашу память.
– Это временная эйфория, – предположил Дзевоньский, – а потом может наступить спад.
– Не наступит. У вас были знакомые в Москве?
– Да. Я приезжал к вам раз десять. Список я составил еще в первый день. Но если вы думаете, что я мог попросить помощи у кого-то из бывших знакомых советских офицеров, то ошибаетесь. Я понимал, что этого нельзя делать ни при каких обстоятельствах.
– Как вы связывались с Андреем Михайловичем?
– У нас было два телефона, на номера которых он мог звонить. Он сам выходил со мной на связь.
– Почему вы обратились к Уорду Хеккету?
– Это самый крупный негодяй в Европе, – пояснил Дзевоньский, – раньше он никогда не отказывался от подобных дел. Но на сей раз почему-то испугался. Наверное, побоялся ваших спецслужб. Я думаю, он допустил ошибку. Поэтому и погиб.
– Ваши люди не смогли его убить, – сообщил Машков.
– Знаю, – отозвался Дзевоньский, – мы устроили взрыв в его офисе, но он остался жив. Пришлось исправлять нашу ошибку, отправив к нему в больницу нужных людей.
– Вы ошиблись и во второй раз, – поведал Машков. – Он обманул ваших людей, подставив вместо себя другого человека. И остался жив…
Дзевоньский в очередной раз закрыл глаза. Затем открыл их, устало посмотрел на Машкова:
– Он вам все сообщил? Нет, этого не могло быть. Вы бы ему не поверили. И он знал, что ему нельзя выходить на прямой контакт с вами… – Дзевоньский качнулся.
Машков с интересом наблюдал за ним.
– Ваш эксперт, – неожиданно проговорил Дзевоньский безо всяких эмоций. – Они должны быть знакомы. Хеккет вышел на Дронго. Вот почему здесь появился этот эксперт…
Машков не ответил.
– Единственная ошибка в моей жизни, – заявил Дзевоньский. – Такого негодяя нужно было убрать самому. Есть прекрасная английская пословица: «Хочешь сделать дело хорошо, сделай его сам», – пословицу он произнес на английском.
– Что будет делать Гейтлер? – спросил Машков.
– Убивать, – меланхолично ответил Дзевоньский. – И в отличие от меня он не совершит такой ошибки, как я с Хеккетом. Поэтому вычислить его будет невозможно. Вам остается лишь гадать, где и когда он нанесет свой удар.
РОССИЯ. МОСКВА. 4 МАРТА, ПЯТНИЦА
Когда вечером раздался телефонный звонок, Дронго не удивился. Он даже ждал этого звонка, справедливо полагая, что после ареста Дзевоньского с ним захотят встретиться. Правда, несколько дней, очевидно, ушли на интенсивные допросы задержанных. Дронго понимал, что Дзевоньского и его подельников будут содержать в особом месте, о существовании которого ему даже не сообщат. И поэтому терпеливо ждал, когда наконец ему позвонит Виктор Машков. Он полагал, что это произойдет еще через несколько дней, но Машков позвонил сегодня. И приехал к нему домой в восьмом часу вечера.Уже по внешнему виду генерала можно было догадаться, что произошло нечто особенное. Машков снял плащ и, пройдя на кухню, мрачно опустился на стул. Дронго сел напротив, с любопытством уставившись на гостя.
– Когда ты появляешься у меня дома с таким лицом, я начинаю думать, что ты получил очередной приказ о моей «ликвидации», – пошутил он.
– Дурацкая шутка, – устало отмахнулся Машков. – Тебя никто и никогда не хотел убивать. Но есть государственные секреты, которые нельзя доверять даже самым гениальным экспертам. Не обижайся, ты должен нас понять.
– Я понимал вас так хорошо, что даже эмигрировал из России, – в сердцах отозвался Дронго. – В следующий раз вы, видимо, решите, что я должен покинуть этот земной шарик и отправиться в качестве добровольца-испытателя на Марс. Что опять случилось? Почему у тебя такой похоронный вид? Я думал, ты получишь как минимум «Героя» за столь успешную работу твоей комиссии.
– Мы честно написали, что в ней есть и твоя исключительная заслуга, – сообщил Машков. – Никому и в голову не пришло бы искать в рекламных газетных статьях угрозу для жизни президента.
– И ты пришел для того, чтобы сообщить мне эту приятную новость?
– Нет. Мы уже три дня интенсивно допрашиваем Дзевоньского, Гельвана и их людей. Применяя специальные методы допроса. Ничего ужасного, только детекторы и немного витаминов. Но они говорят правду, соврать невозможно, даже при всем желании.
– Не сомневаюсь в успехах российской медицины. Или не только российской?
– Какая разница? Важен результат, которого мы добились. Мы планировали провести силами наших сотрудников проверку центрального офиса Дзевоньского в Брюсселе. Собирались это сделать в субботу, когда там останется только дежурный охранник. Но нас опередили.
Дронго вопросительно глянул на Машкова.
– Да, – подтвердил тот, верно оценив его взгляд. – В Брюссель прибыла неизвестная нам группа киллеров. И в офисе не осталось ни людей, ни самых важных документов. Налет был неожиданным. Всех, кто там находился, убрали. А офис сожгли. Полиция приехала слишком поздно.
– Когда это произошло?
– Вчера утром, – Машков следил за реакцией Дронго.
Тот нахмурился, поднялся со своего места, потер подбородок. У него был мощный череп, выпуклый лоб. Высокого роста, ширококостный, с хорошо развитой мускулатурой, Дронго скорее походил на бывшего спортсмена или боксера, чем на эксперта. Но внешнее впечатление часто обманчиво, и Машков это хорошо знал.
– Почему молчишь? – невесело спросил он.
– Думаю, – Дронго прошелся по кухне, вернулся на свое место. – Так не бывает, – заявил он, глядя на своего собеседника.
– Поэтому я и приехал, – подвел итог генерал Машков.
Потом оба долго молчали. Минуту. И еще пятнадцать секунд. Наконец Дронго нарушил эту гнетущую тишину.
– Дзевоньского взяли первого марта. Остальных тоже. Курыловича, Гельвана – всех. А уже третьего утром кто-то является в офис Дзевоньского и убирает всех его сотрудников. Моментальная реакция. Они сумели собрать группу киллеров за один день? И подготовить нападение на офис? Почти невероятно.
– Я сегодня весь день допрашивал Дзевоньского, – сообщил Машков, – а наши аналитики пытались определить степень столь быстро проявившейся реакции. Даже мы, рассчитывая все сделать как можно быстрее, планировали собрать людей и послать их только в субботу. Как же им удалось так молниеносно сообщить об этом в Брюссель?
– Может, им позвонил Гейтлер? Вы не учитываете такой возможности?
– Учитываем. Даже если он сумел все сразу просчитать и позвонить, то сделал это лишь первого марта. Значит, на сбор группы и подготовку нападения у них был только один день. Нам понадобилось три, а они успели за один. Поразительная реакция! Как будто все были наготове, сидели и ждали. На самом деле у них был только этот день, ведь Гейтлер уехал с дачи первого марта. А о случившемся он мог узнать лишь вечером того дня. Мы начали допросы Дзевоньского ночью с первого на второе. Но уже третьего утром они были в его офисе…
– Что говорит сам Дзевоньский?
– Он не может понять, что происходит. Представителем «заказчика» выступал какой-то Андрей Михайлович, которого сам Дзевоньский считает бывшим офицером спецслужб. Мы составили его фоторобот, но более никаких следов.
– Остальных допрашивали?
– Да. Они даже рассказали о том, как похитили и убили сотрудницу фирмы Гельвана – Ксению Костину. Сейчас мы пытаемся найти ее тело. Но никто из них не сообщал в Брюссель о событиях в Москве. Тем более что никто и не знал о существовании Андрея Михайловича.
– Какой вывод?
– Плохой. Очень плохой. Тот, кто нас опередил, заранее знал о возможном провале. И был готов действовать. В благополучной Европе держать группу киллеров в одном городе почти невозможно. Значит, их нужно было собрать, доставить из разных мест. Кроме того, продумать план нападения, проследить за офисом. Нападающих понадобилось бы четверо или пятеро. Может, даже больше. Если они не дилетанты, то должны были сначала проследить за этим зданием, вычислить, сколько там людей, проверить охрану, возможность случайного появления полиции или посторонних людей. И все за один день?
– Понимаю. – С каждым словом генерала у Дронго все больше и больше портилось настроение. Он уже догадался, какой вывод может сделать его собеседник.
– О нашей работе не знал никто, – подошел к главному Машков. – Ни один человек. Секретность была абсолютной. Даже сотрудники ФСБ и МВД, которые следили за перемещениями подозреваемых, не знали об истинных масштабах нашей работы. Ни один человек. Только члены нашей комиссии и ты.
– И поэтому я главный подозреваемый? – в упор спросил Дронго.
– Не знаю. Я пытаюсь понять, как это могло произойти, но пока не в состоянии этого сделать. Могу тебе только сказать, что я думаю. Конечно, это не ты. Но тогда почему такая мгновенная реакция? Как ты можешь это объяснить? И как я должен это понимать?
Дронго молчал. Смотрел в глаза сидящему напротив гостю и молчал.
– Ты сам напросился на работу в комиссию, – безжалостно продолжил Машков, – ты первым позвонил мне. Непонятно как вычислил всю эту группу. Сдал нам Дзевоньского и компанию. Но главный подозреваемый ушел совершенно необъяснимым образом. Словно его кто-то предупредил или он заранее обо всем знал. А что, если кто-то еще более умный и предусмотрительный решил, что Дзевоньского и его людей можно сдать как отработанный материал, чтобы переключить все внимание нашей комиссии на эту группу, в то время как исчезнувший Гейтлер проведет свой террористический акт?.. – Машков замялся.