Механики и техники, держась за руки, выстроились на безопасном расстоянии сбоку взлетной полосы. Они служили как бы ориентирами летчикам: указывали им прямую для разбега.
Пологов поднялся в воздух первым. За ним устремились остальные. Они не знали подробностей разговора командира полка с генералом, но были уверены, что если Пологов летит — значит, нужно лететь.
Взлетели нормально. Предсказание синоптиков подтвердилось — вскоре истребители выбрались из облачной зоны.
У самого Ковеля навстречу пологовской восьмерке вынырнули двенадцать «Фокке-Вульфов-190». Не успел Пологов передать об этом на КП, как на горизонте появились одиннадцать транспортных самолетов Ю-52. Это были грузовые машины с тридцатиметровым размахом крыльев. Они приближались не торопясь, будто плыли. Пологов приказал парам Митикова и Подгорного атаковать «пятьдесят вторых». А сам, использовав преимущество в высоте, с ходу навалился на вражеских истребителей. В сетке прицела заплясал ближайший к нему «Фокке-Вульф-190». На его фюзеляже мелькнула нарисованная желтой краской зубастая пасть звероящера. Завязался бой. С обеих сторон потянулись огненные трассы. Все завертелось в бешеном вихре. От залпа пологовских пулеметов и пушки вражеский самолет распустил по небу темно-серую копоть и, вращаясь вокруг собственной оси, повалился вниз. «Не такой уж ты ас, коль так быстро оказался в прицеле», — пронеслось в голове.
Сквозь треск и крики в эфире Пологов едва разобрал слова ведомого Баландина:
— Павел Андреевич, я поврежден.
— Баландин, немедля домой, — приказал командир.
Оставшись без прикрытия, Пологов дрался один против трех фашистов. Ему удалось полоснуть огнем по кабине еще одного «фокке-вульфа».
И тут Пологов увидел, что из головного транспортника, точно горох из перезревшего стручка, вываливаются разноцветные парашюты с подвешенными к ним ящиками и контейнерами. Стрелой взмыв вверх, он направил свой «як» на Ю-52.
— Не давай гадам кормить фрицев! — крикнул Пологов и молнией врезался в строй растерявшихся врагов. Пораженный очередью Подгорного, один «юнкерс» уже пылал на земле. После двух атак Пологов послал туда же другого. Остальные начали лихорадочно освобождаться от груза. Большинство парашютов приземлилось на позиции наших войск. Основная задача, кажется, выполнена.
— Командир, берегись! «Фоккеры» слева сверху! — предупредил чей-то срывающийся голос.
С двух сторон командирский «як» настигала пара вражеских истребителей. По плоскостям дробно застучали пули. Павел резко бросил самолет вниз, затем — вверх. Но поздно: из бензобака брызнули светлые языки пламени. «Сбивать огонь или садиться?» Пологов выбрал первое. Последовал каскад фигур, одна сложнее другой. Дважды Павел швырял машину в пике, то с правым, то с левым скольжением — не помогло. Кабина наполнилась ядовитым запахом гари, бензина и паленой резины. Дым застилал и резал глаза. Стало трудно дышать. «Если открыть колпак кабины, пламя разгорится еще сильнее». Пологов почувствовал, как холодные струйки пота стекают по спине. Рваные лоскуты огня уже лизали переднюю часть кабины, обжигали лицо и руки.
Пологов окинул взглядом землю: видны тонкие зигзаги траншей. Но чьи они? Немецкие? Наши? Во рту пересохло. Кашель сдавливал горло. «Надо прыгать!» Он отстегнул ремни и откинул колпак. В тот же миг пламя, вырвавшись наружу, точно раскаленными клещами вцепилось ему в лицо. На руках сморщились и затлели перчатки.
Павел убедился, что преследователи отстали от него. И вдруг он увидел, как справа один из «Юнкерсов-52» идет ему наперерез. Если сейчас прыгать, гитлеровец изрешетит его. «Таран!» — сам себе скомандовал Пологов.
Разгадав намерение советского истребителя, фашист резко переменил курс и пытался улизнуть.
— Врешь, гад, не уйдешь! — сквозь зубы процедил Пологов и бросился вдогонку.
В этот решающий миг Павел вложил всю свою волю, весь опыт.
В наушниках раздались предостерегающие крики:
— Ахтунг! Ахтунг! — визгливо лаял какой-то немец.
— Прыгай же, командир! Прыгай! — надрывался кто-то из своих.
Но Пологов уже настиг врага. Он уравнял с ним скорость и, наклонив свой самолет вправо, срезал винтом хвостовое оперение «юнкерса».
Между жизнью и смертью
Пологов поднялся в воздух первым. За ним устремились остальные. Они не знали подробностей разговора командира полка с генералом, но были уверены, что если Пологов летит — значит, нужно лететь.
Взлетели нормально. Предсказание синоптиков подтвердилось — вскоре истребители выбрались из облачной зоны.
У самого Ковеля навстречу пологовской восьмерке вынырнули двенадцать «Фокке-Вульфов-190». Не успел Пологов передать об этом на КП, как на горизонте появились одиннадцать транспортных самолетов Ю-52. Это были грузовые машины с тридцатиметровым размахом крыльев. Они приближались не торопясь, будто плыли. Пологов приказал парам Митикова и Подгорного атаковать «пятьдесят вторых». А сам, использовав преимущество в высоте, с ходу навалился на вражеских истребителей. В сетке прицела заплясал ближайший к нему «Фокке-Вульф-190». На его фюзеляже мелькнула нарисованная желтой краской зубастая пасть звероящера. Завязался бой. С обеих сторон потянулись огненные трассы. Все завертелось в бешеном вихре. От залпа пологовских пулеметов и пушки вражеский самолет распустил по небу темно-серую копоть и, вращаясь вокруг собственной оси, повалился вниз. «Не такой уж ты ас, коль так быстро оказался в прицеле», — пронеслось в голове.
Сквозь треск и крики в эфире Пологов едва разобрал слова ведомого Баландина:
— Павел Андреевич, я поврежден.
— Баландин, немедля домой, — приказал командир.
Оставшись без прикрытия, Пологов дрался один против трех фашистов. Ему удалось полоснуть огнем по кабине еще одного «фокке-вульфа».
И тут Пологов увидел, что из головного транспортника, точно горох из перезревшего стручка, вываливаются разноцветные парашюты с подвешенными к ним ящиками и контейнерами. Стрелой взмыв вверх, он направил свой «як» на Ю-52.
— Не давай гадам кормить фрицев! — крикнул Пологов и молнией врезался в строй растерявшихся врагов. Пораженный очередью Подгорного, один «юнкерс» уже пылал на земле. После двух атак Пологов послал туда же другого. Остальные начали лихорадочно освобождаться от груза. Большинство парашютов приземлилось на позиции наших войск. Основная задача, кажется, выполнена.
— Командир, берегись! «Фоккеры» слева сверху! — предупредил чей-то срывающийся голос.
С двух сторон командирский «як» настигала пара вражеских истребителей. По плоскостям дробно застучали пули. Павел резко бросил самолет вниз, затем — вверх. Но поздно: из бензобака брызнули светлые языки пламени. «Сбивать огонь или садиться?» Пологов выбрал первое. Последовал каскад фигур, одна сложнее другой. Дважды Павел швырял машину в пике, то с правым, то с левым скольжением — не помогло. Кабина наполнилась ядовитым запахом гари, бензина и паленой резины. Дым застилал и резал глаза. Стало трудно дышать. «Если открыть колпак кабины, пламя разгорится еще сильнее». Пологов почувствовал, как холодные струйки пота стекают по спине. Рваные лоскуты огня уже лизали переднюю часть кабины, обжигали лицо и руки.
Пологов окинул взглядом землю: видны тонкие зигзаги траншей. Но чьи они? Немецкие? Наши? Во рту пересохло. Кашель сдавливал горло. «Надо прыгать!» Он отстегнул ремни и откинул колпак. В тот же миг пламя, вырвавшись наружу, точно раскаленными клещами вцепилось ему в лицо. На руках сморщились и затлели перчатки.
Павел убедился, что преследователи отстали от него. И вдруг он увидел, как справа один из «Юнкерсов-52» идет ему наперерез. Если сейчас прыгать, гитлеровец изрешетит его. «Таран!» — сам себе скомандовал Пологов.
Разгадав намерение советского истребителя, фашист резко переменил курс и пытался улизнуть.
— Врешь, гад, не уйдешь! — сквозь зубы процедил Пологов и бросился вдогонку.
В этот решающий миг Павел вложил всю свою волю, весь опыт.
В наушниках раздались предостерегающие крики:
— Ахтунг! Ахтунг! — визгливо лаял какой-то немец.
— Прыгай же, командир! Прыгай! — надрывался кто-то из своих.
Но Пологов уже настиг врага. Он уравнял с ним скорость и, наклонив свой самолет вправо, срезал винтом хвостовое оперение «юнкерса».
Между жизнью и смертью
Майор Сушко докладывал по рации комдиву, что задание выполнено. Почти все «юнкерсы» сбросили груз над расположением наших частей. Сбито пять самолетов противника: три транспортника и два «фокке-вульфа». Наши потери — две машины. В том числе на базу не вернулся командир полка подполковник Пологов. О нем пока нет никаких сведений.
Рация работала без умолку. О Пологове запрашивали командиры корпуса и дивизии, беспрерывно звонили соседи.
…Раздался жесткий треск.
В то мгновение, когда «як» рубанул винтом по вражеской машине, Пологов оттолкнулся и выбросился с парашютом. Перед его глазами так и застыл этот последний миг: паучья свастика на фюзеляже, застекленная кабина фашистского летчика и его ошалелое лицо с выпученными от страха глазами.
Тугая струя воздуха перехватила дыхание. В наступившей тишине стоял однотонный гул.
Кольцо уже в руке. Возникло инстинктивное желание быстрее дернуть его, но подсознание предостерегало: необходимо падать затяжным, иначе какой-нибудь фашист может полоснуть очередью…
Земля все ближе, ближе… По его расчетам, он пролетел метров пятьсот. «Пора!» — и рванул кольцо. Толчок. Над головой вспыхнул шелк белого купола.
Падение стало плавным. Показались ясные очертания траншей. И снова — вопрос: «Чьи они? Немецкие? Наши?» До земли оставалось метров сто.
Неожиданно из траншей начали стрелять. Трассы потянулись к нему слева и справа. «Где же свои? Неужели конец?» — стучало в висках. Остро кольнуло кисть правой руки, кровь потекла за рукав, теплая капля упала на лоб. «Что делают, сволочи!» — свирепея, выругался он. Еще одна пуля пробила подошву сапога, другая — раскаленным свинцом скользнула по щеке. Секунды тянулись, как вечность.
Но вот и земля, изрытая минами и снарядами. Она показалась ему холодной, неприветливой. Коснувшись ее, он присел от боли в правой ноге. Стрельба прекратилась. Лежа, он освободился от парашютных ремней, вытащил из кобуры пистолет и поставил его на боевой взвод. «Последний патрон для себя», — решил он.
В стороне из-под тонкого слоя снега выпучились грязно-желтые бугорки прошлогодней травы. Заметив неглубокую воронку, Пологов забрался в нее и прислушался… Ни звука. Тогда он достал из комбинезона индивидуальный пакет и, помогая зубами, с трудом перевязал руку.
Нестерпимо захотелось пить. Превозмогая боль, он снял полуистлевшие перчатки и здоровой рукой жадно сгреб жесткий, точно крупицы стекла, снег. Горсть живительной влаги холодом разлилась во рту. Какой это был вкусный снег…
— Ползи сюда! — вдруг услышал летчик русскую речь. Он взглянул в ту сторону, откуда донесся голос. Метрах в пятидесяти высунулась голова в каске:
— Давай, давай! Не мешкай!
«Свои!»
Оказалось, он приземлился на нейтральной полосе, между своими и вражескими окопами.
В блиндаже командир стрелковой роты дал летчику воды, затем проверил документы.
Пологов хотел сообщить о себе в полк, но ему объяснили, что связь повреждена.
В батальонном медпункте летчик пробыл два часа. Ему сделали перевязку, прикладывали к обожженному лицу и к вспухшим кистям компрессы.
— Вам необходимо подлечиться, отдохнуть. Ожоги третьей степени, — сказал на прощание главный врач.
…Баландин сидел в одиночестве на бруствере пологовского капонира, прикуривал одну папиросу от другой и блуждал глазами по горизонту.
Неизвестный связной самолет сел в середине летного поля и почему-то не выключил мотор. Кто-то высадился из него, и машина тут же взлетела.
На притихшем поле, спиной к младшему лейтенанту, метрах в двухстах, стоял человек в комбинезоне летчика. Прихрамывая и размахивая одной рукой, он направился к командному пункту. В его фигуре что-то показалось Баландину знакомым. Когда неизвестный стянул шлемофон и подставил ветру рыжие волосы, младший лейтенант сорвался с места и опрометью кинулся вдогонку.
— Братцы! Наш Пологов вернулся! У-р-р-а-а-а! — не своим голосом закричал он.
Навстречу командиру бежали летчики, техники, мотористы, оружейники и официантки.
Баландин первым хотел стиснуть Пологова в объятиях, но, оказавшись рядом, увидел, что раненая рука командира держится на повязке, а лицо вздулось от ожогов. Огненно-медную шевелюру — за один день — рассекла белая прядь седины.
…В соседней с аэродромом деревушке расположился медсанбат. Здесь уже пятый день лечился Пологов. Никакие уговоры врачей не помогли: он наотрез отказался ехать в госпиталь.
Как-то днем его навестил замполит Житный.
— Поклон от всех! Лицо уже зарубцевалось. Хорошо! Не зря говорят, что ты в рубашке родился, — шутил он.
По его веселому тону Пологов догадался, что тот явился не случайно.
— Тебя представили к награде. К какой — пока не знаю, — таинственно сообщил замполит. — А о твоем таране уже известно всем. Погляди, — Житный вытащил из кармана свежую газету с оперативной сводкой Советского Информбюро за 9 апреля. Пологов быстро нашел абзац о боях на Белорусском фронте. Там говорилось:
«На одном участке Белорусского фронта летчик Герой Советского Союза подполковник Пологов, патрулируя над нашими позициями, встретился с четырьмя немецкими истребителями «Фокке-Вульф-190». В ожесточенной схватке тов. Пологов сбил два самолета противника. Самолет тов. Пологова получил повреждение и загорелся. В это время в районе боя появились 11 вражеских транспортных самолетов «Юнкерс-52». Подполковник Пологов на своем горящем истребителе врезался в их строй и протаранил один немецкий транспортный самолет. Тов. Пологов выбросился с парашютом из горящей машины и благополучно приземлился на своей территории».
— Все правильно, — сказал Пологов. — Поэтому поговори с врачами, чтобы меня поскорее выписывали…
…Более двадцати лет трудился он здесь диспетчером. За эти годы Павел Андреевич по-настоящему сроднился с заводским коллективом. Однако приспела пора, когда врачи заставили бывшего героя фронтового неба уйти на заслуженный отдых.
Но не порывает связи с «Турбинкой» ветеран.
Здесь, в музее трудовой и боевой славы, где собраны экспонаты об истории завода и его лучших людях, он проводит беседы не только с учащимися ПТУ, молодежью, но и с кадровыми рабочими. Встречается Павел Андреевич и с солдатами в частях Уральского военного округа, рассказывает о тех, кто отстоял священные рубежи земли нашей, кто не пощадил ни крови, ни самой жизни во имя Великой Победы, во имя мира и солнца.
Рация работала без умолку. О Пологове запрашивали командиры корпуса и дивизии, беспрерывно звонили соседи.
…Раздался жесткий треск.
В то мгновение, когда «як» рубанул винтом по вражеской машине, Пологов оттолкнулся и выбросился с парашютом. Перед его глазами так и застыл этот последний миг: паучья свастика на фюзеляже, застекленная кабина фашистского летчика и его ошалелое лицо с выпученными от страха глазами.
Тугая струя воздуха перехватила дыхание. В наступившей тишине стоял однотонный гул.
Кольцо уже в руке. Возникло инстинктивное желание быстрее дернуть его, но подсознание предостерегало: необходимо падать затяжным, иначе какой-нибудь фашист может полоснуть очередью…
Земля все ближе, ближе… По его расчетам, он пролетел метров пятьсот. «Пора!» — и рванул кольцо. Толчок. Над головой вспыхнул шелк белого купола.
Падение стало плавным. Показались ясные очертания траншей. И снова — вопрос: «Чьи они? Немецкие? Наши?» До земли оставалось метров сто.
Неожиданно из траншей начали стрелять. Трассы потянулись к нему слева и справа. «Где же свои? Неужели конец?» — стучало в висках. Остро кольнуло кисть правой руки, кровь потекла за рукав, теплая капля упала на лоб. «Что делают, сволочи!» — свирепея, выругался он. Еще одна пуля пробила подошву сапога, другая — раскаленным свинцом скользнула по щеке. Секунды тянулись, как вечность.
Но вот и земля, изрытая минами и снарядами. Она показалась ему холодной, неприветливой. Коснувшись ее, он присел от боли в правой ноге. Стрельба прекратилась. Лежа, он освободился от парашютных ремней, вытащил из кобуры пистолет и поставил его на боевой взвод. «Последний патрон для себя», — решил он.
В стороне из-под тонкого слоя снега выпучились грязно-желтые бугорки прошлогодней травы. Заметив неглубокую воронку, Пологов забрался в нее и прислушался… Ни звука. Тогда он достал из комбинезона индивидуальный пакет и, помогая зубами, с трудом перевязал руку.
Нестерпимо захотелось пить. Превозмогая боль, он снял полуистлевшие перчатки и здоровой рукой жадно сгреб жесткий, точно крупицы стекла, снег. Горсть живительной влаги холодом разлилась во рту. Какой это был вкусный снег…
— Ползи сюда! — вдруг услышал летчик русскую речь. Он взглянул в ту сторону, откуда донесся голос. Метрах в пятидесяти высунулась голова в каске:
— Давай, давай! Не мешкай!
«Свои!»
Оказалось, он приземлился на нейтральной полосе, между своими и вражескими окопами.
В блиндаже командир стрелковой роты дал летчику воды, затем проверил документы.
Пологов хотел сообщить о себе в полк, но ему объяснили, что связь повреждена.
В батальонном медпункте летчик пробыл два часа. Ему сделали перевязку, прикладывали к обожженному лицу и к вспухшим кистям компрессы.
— Вам необходимо подлечиться, отдохнуть. Ожоги третьей степени, — сказал на прощание главный врач.
…Баландин сидел в одиночестве на бруствере пологовского капонира, прикуривал одну папиросу от другой и блуждал глазами по горизонту.
Неизвестный связной самолет сел в середине летного поля и почему-то не выключил мотор. Кто-то высадился из него, и машина тут же взлетела.
На притихшем поле, спиной к младшему лейтенанту, метрах в двухстах, стоял человек в комбинезоне летчика. Прихрамывая и размахивая одной рукой, он направился к командному пункту. В его фигуре что-то показалось Баландину знакомым. Когда неизвестный стянул шлемофон и подставил ветру рыжие волосы, младший лейтенант сорвался с места и опрометью кинулся вдогонку.
— Братцы! Наш Пологов вернулся! У-р-р-а-а-а! — не своим голосом закричал он.
Навстречу командиру бежали летчики, техники, мотористы, оружейники и официантки.
Баландин первым хотел стиснуть Пологова в объятиях, но, оказавшись рядом, увидел, что раненая рука командира держится на повязке, а лицо вздулось от ожогов. Огненно-медную шевелюру — за один день — рассекла белая прядь седины.
…В соседней с аэродромом деревушке расположился медсанбат. Здесь уже пятый день лечился Пологов. Никакие уговоры врачей не помогли: он наотрез отказался ехать в госпиталь.
Как-то днем его навестил замполит Житный.
— Поклон от всех! Лицо уже зарубцевалось. Хорошо! Не зря говорят, что ты в рубашке родился, — шутил он.
По его веселому тону Пологов догадался, что тот явился не случайно.
— Тебя представили к награде. К какой — пока не знаю, — таинственно сообщил замполит. — А о твоем таране уже известно всем. Погляди, — Житный вытащил из кармана свежую газету с оперативной сводкой Советского Информбюро за 9 апреля. Пологов быстро нашел абзац о боях на Белорусском фронте. Там говорилось:
«На одном участке Белорусского фронта летчик Герой Советского Союза подполковник Пологов, патрулируя над нашими позициями, встретился с четырьмя немецкими истребителями «Фокке-Вульф-190». В ожесточенной схватке тов. Пологов сбил два самолета противника. Самолет тов. Пологова получил повреждение и загорелся. В это время в районе боя появились 11 вражеских транспортных самолетов «Юнкерс-52». Подполковник Пологов на своем горящем истребителе врезался в их строй и протаранил один немецкий транспортный самолет. Тов. Пологов выбросился с парашютом из горящей машины и благополучно приземлился на своей территории».
— Все правильно, — сказал Пологов. — Поэтому поговори с врачами, чтобы меня поскорее выписывали…
* * *
После войны Пологов закончил высшие курсы командного состава ВВС и продолжал командовать истребительным авиаполком. Через несколько лег по состоянию здоровья он ушел в запас: старые раны дали о себе знать. Вскоре он поступил на Свердловский турбомоторный завод.…Более двадцати лет трудился он здесь диспетчером. За эти годы Павел Андреевич по-настоящему сроднился с заводским коллективом. Однако приспела пора, когда врачи заставили бывшего героя фронтового неба уйти на заслуженный отдых.
Но не порывает связи с «Турбинкой» ветеран.
Здесь, в музее трудовой и боевой славы, где собраны экспонаты об истории завода и его лучших людях, он проводит беседы не только с учащимися ПТУ, молодежью, но и с кадровыми рабочими. Встречается Павел Андреевич и с солдатами в частях Уральского военного округа, рассказывает о тех, кто отстоял священные рубежи земли нашей, кто не пощадил ни крови, ни самой жизни во имя Великой Победы, во имя мира и солнца.